|
« 1 2 ... 4 5 6 7 8 ... 114 115 »
| Данное изображение получено из открытых
источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного
нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения
соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или
издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как
исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки
посетителей сайта после просмотра данного изображения. |
1
1
|
|
| "Я один в поле воин
справедлив и спокоен... "
П. Налич |
Немного своих и чужих мыслей под водку...
С
войны не возвращается никто. Никогда. Обратно матери получают лишь
жалкое подобие своих сыновей — злобных, агрессивных зверей, ожесточенных
на весь мир и не верящих ни во что, кроме смерти. Вчерашние солдаты
больше не принадлежат родителям. Они принадлежат войне, с которой
возвратилось лишь тело. Душа осталась там.
Но тело все же
вернулось. И война отмирает в нем постепенно, пластами — чешуйка за
чешуйкой. Медленно, очень медленно вчерашний солдат, прапорщик или
капитан превращается из бездушного манекена с пустыми глазами и
выжженной душой в некое подобие человека. Спадает невыносимое нервное
напряжение, затухает агрессия, проходит ненависть.
Отпускает одиночество.
Отодвигается смерть.
Пропадает
автоматизм действий. Расслабляется постоянно готовое к рывку тело.
Уходят умение стрелять не раздумывая и определять расстояние на слух.
Жрать все подряд или не жрать вообще. Спать в снегу.
Ты забываешь, как ставить растяжку, как передвигаться, как контролировать пространство.
Страх
держится долго, тело познало десятки разновидностей страха от
горячечного страха боя, когда все вскипает от адреналина, до
парализующего страха минометного обстрела, леденящего нутро; от
томительного ожидания постоянной опасности, ноющей под желудком, до
животного страха смерти но, в конце концов, проходит и он.
И еще
сны. Обычно ничего конкретного, лишь давящая черная пустота. Но иногда и
конкретное. Это хуже. Тогда ты вскакиваешь и бежишь, нашаривая автомат и
пытаясь спрыгнуть в окоп, не понимая еще, где ты и что ты. А потом
наваливается отчаяние пробуждения.
Вместо этого возвращаются
такие странные, ненужные, атрофировавшиеся чувства, как интерес к жизни,
доброта, сочувствие. Улыбчивость. Они выдавливают те, другие, жизненно
необходимые.
Последним приходит умение любить.
Ты
начинаешь учиться жить в этом мире заново. Учишься ходить, не глядя под
ноги, учишься наступать на колодезные люки и стоять на открытом
пространстве в полный рост. Покупать еду, говорить по телефону и спать
на кровати. Учишься не удивляться горячей воде в кранах, электричеству и
теплу в батареях. Не вздрагивать от громких звуков.
Ты начинаешь
жить. Сначала — потому что так уж получилось, и ты остался в живых. Не
испытывая от жизни никакой радости и рассматривая ее как бонус, который
по глупости судьбы выпал на твою долю. Все равно жизнь твоя была прожита
от корки до корки в те двести сорок дней, пока ты был там, и оставшиеся
лет пятьдесят не смогут ничего ни прибавить к тем дням, ни убавить от
них.
Но потом ты втягиваешься в жизнь. Поначалу еще ненавидишь
эту игру, которая не взаправду, но потом она становится тебе интересна.
Ты тоже начинаешь изображать из себя полноправного члена этого общества.
Маска нормального человека прирастает успешно, и организм больше не
отторгает её. И окружающие верят, что ты такой же, как и все.
Но
своего настоящего лица не показываешь никому. Никто не знает, что ты
больше не человек. Люди ходят вокруг тебя, смеются, скользят по тебе
глазами и принимают за своего. И никто, никто! не знает, где ты был.
Правду
больше не говоришь никому. Человеку не воевавшему не объяснить войну,
точно так же, как слепому не объяснить ощущения зеленого, а мужчине не
дано понять, что значит выносить и родить ребенка. У них просто нет
необходимых органов чувств. Войну нельзя рассказать или понять. Ее можно
только пережить.
Но все эти годы ты ждешь. Чего? Не знаешь и сам. Ты не можешь поверить, что это закончилось просто так, без всяких последствий.
Ты
не должен был выжить, потому что выжить значило предать. И это твое
предательство отчеркивает тебя от всего мира: и от тех, кто остался там,
и от тех, кто существует здесь. Ты все время пытаешься вернуться туда,
но эта часть твоей жизни ушла безвозвратно. Ты оказался в тотальном
одиночестве, умереть не умер, но и жить не живешь.
Наверное, ты
ждешь, когда тебе объяснят. Ждешь, что кто-то подойдет к тебе и скажет:
«Брат, я знаю, где ты был. Я знаю, что такое война. Я знаю, зачем ты
воевал». Это очень важно — знать зачем. Зачем погибли твои войной
подаренные братья? Зачем убивали людей? Зачем стреляли в добро,
справедливость, веру, любовь? Зачем давили детей? Бомбили женщин? Зачем
миру нужна была та девочка с пробитой головой, а рядом, в цинке из-под
патронов, — ее мозг? Зачем?
Зачем я, ведь они же были чище!
Почему теперь твоя Родина не хочет знать тебя. А говорит, - Что тебя туда ни кто не посылал...
Но
никто не рассказывает. И тогда ты — вчерашний солдат, прапорщик или
капитан — начинаешь рассказывать сам. Берешь ручку, бумагу и выводишь
первую фразу. Начинаешь писать. Ты еще не знаешь, что это будет —
рассказ, стихотворение или песня.
Строчки складываются с трудом,
каждая буква рвет тело, словно идущий из свища осколок. Ты физически
ощущаешь эту боль, это сама война выходит из тебя и ложится на бумагу.
Тебя колотит, трясет так, что не видишь букв, и ты больше не здесь — ты
снова там, и снова смерть правит всем, а комната наполняется шепотом,
криками, стоном и страхом, и снова работает КПВТ, кричат раненые и горят
живые люди, и паскудный свист мины настигает твою распластанную спину. И
снова жгут наливники в Мухаммеддаге.
Бьет барабан, и оркестр на
знойном плацу играет «Прощание славянки», и вот уже мертвецы встают из
своих могил и маршируют по комнате; колонны проходят рядами и
серебристые пакеты развеваются на древках, холодно блестя в свете луны;
стучат по полу раздробленные кости, зияют провалы глазниц и сгоревшая
кожа пузырится волдырями. Вставайте, братья, нас предали! этот
дьявольский хоровод закручивается все быстрее и быстрее, и вот ты уже в
центре него, и их много, очень много; здесь все, кто был дорог тебе в
той жизни, но погиб, и вот ты уже узнаешь знакомые лица...
Они
склоняются к тебе, и их шепот заполняет комнату: «Давай… Давай, брат,
расскажи им, как мы горели в бэтээрах! Расскажи, как мы умирали на
окруженных блокпостах и заставах! Расскажи как в зеленке подрывался на
мине. Как твою колонну расстреливали духи, а ты свой горящий наливник
вместе с собой сбросил в пропасть, чтобы не застопорить остальную
колонну, чтобы не погибли другие твои товарищи. Давай расскажи, как
хотелось жить, но еще больше не хотел попасть в плен. Чтобы твой
истерзанный, изрезанный труп, с выколотыми глазами и отрезанными
половыми органами, не был найден твоими, подброшенным возле блока.
Поэтому ты последней гранатой рвешь себя и врагов.
Давай Брат,
расскажи, как на твоей крови и кишках делали другие деньги. Расскажи,
как бросили нас свои генералы и президенты подыхать в психушках и как на
вокзале ты просил без протезов подаяние, прикрыв от смущения свой
орден, когда к тебе подошли подростки и смеялись тебе в лицо.
Расскажи,
как дергаются мальчишеские тела, когда в них попадает пуля. Расскажи
им! Ты выжил только потому, что умерли мы, — ты должен нам! Расскажи
всем! Они должны знать!
«Никто не умрет, пока не узнает, что
такое война!», и строчки с кровью идут одна за одной, и водка глушится
литрами, а смерть и безумие сидят с тобой в обнимку, и толкают в бок, и
подправляют ручку.
И вот ты уже — вчерашний прапорщик, солдат или
капитан, сто раз контуженный, весь насквозь простреленный, заштопанный и
собранный по частям, полубезумный и отупевший — пишешь и пишешь. И
скулишь от бессилия и тоски, а слезы текут по твоему лицу и застревают в
щетине…
И ты понимаешь, что с войны не надо было возвращаться.
Пишешь
про то, как вернувшись живой и почти здоровый с Войны, в такой желанный
и мирный Дом, понимаешь, что почти все было зря...
Встретив
непонимание близких и родных тебе людей, погружаешься в полное
отупение. И вот тогда начинается литься "белая река" и жена, крича тебе
в лицо, что ты никто, что у её подруги муж прекрасный семьянин и
добытчик, любит свою жену и приносит много денег, а ты только живешь
прошлым: - Все, уже закончилась твоя война и пора возвращаться.
Вот
тогда тебя опять потянет туда... где есть друзья, с кем совесть не
развела. Где есть свои, которых надо защищать и оберегать, есть враги,
которых надо уничтожать. А враги будут делать это с тобой по мере своих
сил, которых у них не меряно.
Когда твои сослуживцы и коллеги по
работе будут крутить пальцем у виска, в очередной раз, когда ты будешь
добиваться справедливости. Все будут говорить - он же больной на голову,
он же был там, на войне...
Взяв в очередной раз бутылку водки,
открыв свой старый фотоальбом, где на черно-белых, плохого качества
фото, улыбающиеся мальчишки группой и поодиночке, позируют возле боевой
техники, на фоне разрушенных дувалов и сгоревших наливников. Включив
старый касетник, где на затертых лентах звучат такие родные песни о
горах, взрывах и пожарищах, о друзьях товарищах, о кукушке, которая
считает годы и спящих солдатах и снившихся им родном доме. И вот ты уже
там, где готов вскочить по команде "Тревога", взяв БК и флягу с водой,
мчишься на БТРе под дующий ветер "афганец", свистящие пули и взрывы на
помощь к своим ...
Но… кончилась водка и кассета, и, вынырнувши
из так не отпускающих тебя воспоминаний, в эту серую жизнь, понимаешь,
ты стар, твое время прошло.
А когда придёт праздник и ты, надев
свою старую, застиранную, выгоревшую под палящим огненным солнцем
"эксперименталку", надев медали, ордена, берет и тельник, пойдешь в
парк. Где такие же, как ты, молодые в душе старики, бывшие солдаты
необъявленной войны, будут вместе петь свои песни, и поминать третьим
тостом погибших друзей. А когда ты за спиной услышишь - "Салам, Бача!",
и, обернувшись встретишь в объятиях своего побратима, ты поймешь, вот
она твоя Жизнь, и Война никогда не отпустит тебя.
Зачем надо
вспоминать все это? Это надо не павшим - это надо живым. Ночью часто
снятся сны о войне, и ты уже не знаешь, где кончается сон и начинается
быль.
Тебя всегда учили, что если ты первым не нажмешь на курок,
то враг не будет раздумывать об этом. И когда так, походя, убиваешь
своего первого врага, он тебе не снится по ночам и не терзаешься
сомнениями, что у него тоже есть семья и он, в общем-то, неплохой
человек, просто он ненавидит тебя и твою веру, и ты для него всего лишь
оккупант, пришедший на его землю выполнять свой интернациональный долг
или наводить законный конституционный порядок.
И не важно, что ты
безвозмездно строишь его стране и его народу школы и больницы, лечишь
его детей и спасаешь их от голода. Ты - враг, так ему неграмотному
дехканину и отсталому овцеводу поют в уши его вожди, которые сами
купаются в роскоши и не могут поделить с твоими правителями нефть,
деньги, алмазы. И посылают тебя, солдата своей страны, идеологически
обработав и под пышными лозунгами, заставляя умирать за чужие интересы,
после выкинув и забывши о тебе. А некоторых выборочно наградив и
представив твой Подвиг на всеобщее обозрение, дав нищенские льготы, -
через время все равно забудут.
Я не знаю, зачем туда возвращаюсь
снова и снова в своих воспоминаниях. Но наверно я был тогда молод и она
как первая любовь, вот такое сравнение, не забывается.
Мне сотни
раз снилось, что я снова там. Снилась боевая техника, беззвучно ползущая
по ущельям. Снились тени солдат, которые лязгают оружием и касками.
Снились дуканы - я что-то бесконечно покупаю, покупаю, но все не то, что
очень нужно.
Жизнь продолжается, афганская война уходила от меня
все дальше и дальше, как армейская юность. В Интернете появлялись фото
из прошлого и настоящего Афгана. Я всматривался в фотографии, пытаясь
найти и узнать те места, где когда-то был. Не знаю, зачем я это делал.
Что я хотел там найти? Обычно люди мечтают вернуться туда, где они были
счастливы.
А я хотел вернуться туда, где когда-то пережил самый
драматический и сложный период в своей жизни, где мне было... Плохо?
Нет, не плохо. Не то слово... Не могу выразить, как я чувствовал войну.
Ведь все мы по разному видели и чувствовали одни те же события.
Ностальгия похожа на болезнь. Ведь многие ветераны с которыми я
встречаюсь, часто говорят, что там было лучше. Не косившие нас болезни,
ни жара и безводье с высокогорьем, ни душманские засады, не могут
изменить это мнение, честно напишу, что не все так думают.
Казалось
бы, самый простой способ - забыть обо всем, но память не отпускает. Эти
воспоминания глубоко сидят в душе друзьями юности, которые остались там
навсегда, и вычеркнуть погибших из памяти, для большинства участников
этих событий - это все равно, что еще раз убить их, теперь уже
окончательно. Чаще всего это оказывается невозможным. Они живут в каждом
из оставшихся в живых, которые чувствуют себя обязанными не только
помнить, но и мстить за обманутые надежды, оплеванную боевую славу,
поруганную честь и униженное достоинство. Поэтому любые действия
окружающих, затрагивающие именно эти болезненные струны, вызывают столь
неадекватные реакции, нередко потрясающие своей немотивированной
жестокостью.
Раскидала судьба каждому свое, ни с кем не
посоветовалась, никого не пожалела. Мы все были ее заложниками и покорно
вверяли себя в ее руки. «Такова судьба!» – философски говорили мы,
теряя лучших, единственных, неповторимых людей, будто бы это могло быть
оправданием потерь, будто над нами и в самом деле был жестокий рок,
неподкупный, неуправляемый, непредсказуемый и не зависимый от воли
людей. Каждый день афганская война уносила из жизни хороших, достойных
парней. И тысячи других, не менее достойных, корчились от ран в приемных
госпиталей, метались в бреду в тифозных изоляторах. И юные калеки
начинали отсчет своей борьбы за право называться Человеком. Каждый день
солдатские матери становились на колени перед гробами сыновей. Каждый
день надевали черные платки двадцатилетние вдовы. Девять лет
расстреливали, подрывали, сжигали мальчишек, и зашоренные, обрезанные
цензурой журналисты с трогательным волнением рассказывали, как
мужественно они погибали, и с пафосом расписывали про «шаги в
бессмертие», и юные пионеры называли свои отряды именами павших
героев...
Вспомнишь все это – и заноет душа. Память об Афгане больна неизлечимо.
Цель
этого написания вовсе не тщеславие или приобретение известности, а
возможность выплеснуть свое понимание Войны и Жизни, помощь таким же как
я и попытка рассказать не бывшим там...
Но, что за устройство -
память человека. Я много раз проклинал ее. Этот механизм времени,
который словно как проклятье, призван держать тебя в напряжении, давая
понять ценность жизни и каждого ее мгновения в отдельности. Он никогда
не дает расслабиться и придумывает каждый раз новую систему испытаний.
Что каждого из нас мучает, и что тянет в прошлое?
И
вот, как устроена жизнь человека на войне, да и не только на войне (как
показала последующая житуха) - о человека готовы вытирать ноги, унижать
его, оскорблять, смеяться... И никому в голову тогда не приходит, что в
этой биологической форме, под названием homo sapiens, течет кровь, есть
душа, мысли, надежды. И что он потенциальный герой, человек готовый на
поступок, подвиг. Нет в таком варианте ни поступков, ни подвигов, есть
просто служба, которую нужно тащить.
А когда он, человек, вдруг
погибает, то всем вдруг становится ясно, какая душа была у того, и что
как жаль, что не договорил, не докурил, недопил... И светлый образ
начинает лететь над землей, вызывая тяжелые слезы сослуживцев. Герой... И
вдруг не жалко становится листа бумаги, чтобы написать представление на
награду, да и саму награду не жалко. Для трупа ничего не жалко. Так вот
получается. Вот только зачем она уже ему, эта награда, этому человеку?
Кто ни будь, думал об этом? Именно о жизни - жизни маленького простого
человека.
Жестокость порождает жестокость. Страшилки
старослужащих об ужасах духов из легенд, тут становятся реальностью
слишком быстро. Вырезанные блокпосты, отрезанные головы и члены во рту
истерзанных советских солдат - вот они, перед глазами. И вот уже
смертельная злоба кромсает и наши тела. Жажда крови иссушает гортань, и
даже свой собственный шепот становится страшнее самой смерти. Мы даже ее
не боимся сейчас. Мы знали, были уверены, что на волчью пасть нужно
оскалиться львиной. Что уже выросшие клыки нам даны для того, чтобы
рвать плоть врага на части, на мелкие куски. Рвать эту страшную старуху
смерть, поджидающую нас с косой за каждым перевалом - на рваные,
кровавые ошметки. Нас била боевая дрожь от запаха дыма и горелого мяса.
Мы больше не боялись - мы жаждали этого. Нам нужна была кровь. Чужая
вражеская кровь, взамен испорченной и пролитой нашей.
Но по
прошествии времени, как это, ни тяжело, хочется спросить, задать вопрос,
- как пережить все это потом? Смогу ли вырваться из лап воспоминаний?
Или все же повезёт и краски потускнеют немного. Сейчас этот вопрос мне
трудно задавать вдвойне. Неужели, ни разу этот выстрел, который оборвал
чужую жизнь, потом не приснился человеку, который стал жить уже после
того, как побывал отличным солдатом? Ведь он же потом стал просто
человеком. И как этот обычный человек это все пережил?
Ответить
на эти вопросы боюсь нельзя. Каждый остается со всем этим наедине и уже
ведет войну сам. Гораздо страшнее войну, нежели та, с которой все же
посчастливилось вернуться. Эта вторая война - навсегда. На всю жизнь. До
черты. У солдата есть только одно желание - выжить и нет никаких
проблем. Все проблемы начинаются уже потом, у простого человека. И уже
кончаются вместе с самой жизнью.
Война. В детстве это автоматики и
друзья с тарахтелками из Детского мира. И еще 'немцы' и 'наши'. Да еще
крики - 'Мишка, я так не играю, ты убит, падай давай!' В самом жестком
случае синяк под глазом от снежка, которым залепил тебе сосед Мишка.
На
настоящей войне все по другому. Оказывается, человеческая плоть очень
быстро становится 'мертвой'. Быстрее чем у животных... Мы многое поняли с
тех пор. Мы знаем теперь, что такое Смерть и Война. И боимся не успеть
сделать то, что главное в жизни, за то отпущенное нам время, которое
подарила нам Война, Без которой нет Жизни. Я теперь знаю Добродетель, и
знаю истину... Во всяком случае, мне так кажется...
Но, пожалуй,
еще большая подмена заложена в слове "ветеран". Еще в 70-е это слово
почти не употреблялось так, как сейчас. Были "ветераны партии",
"ветераны революционного движения". Люди же воевавшие назывались
фронтовиками. Для фронтовиков, которых тогда еще было много, различие
между ними и теми, кто не воевал, было очень значимо.
Потом было
исполнение "Интернационального долга".10 лет войны не прошло бесследно
для своей страны. Пусть все тогда замалчивалось. Не было войны в той
стране. Просто мы помогали строить братскому народу Афганистана новую
жизнь. Строили школы и больницы с электростанциями, раздавали земли
дехканам, кормили их голодных детей.
А еще ели персики с виноградом и
пили напиток "Си-Си", играли в футбол. Ну и конечно защищали Их
Апрельскую революцию от душманов. Которые в большинстве были такие же
неграмотные крестьяне.
Не было Войны, были так называемые ученья
максимально приближенные к боевым. После которых приходили цинки с
грузом 200 домой на Свою Родину. Где их быстренько хоронили и запрещали
на обелисках писать - "Погиб выполняя интернациональный долг в
Республике Афганистан". Это потом нам выдали удостоверения "участника
войны" и прировняли к ветеранам ВОВ. Это все было потом...
Не хочется громких фраз или резких ранящих слов, совсем не хочется...
Но по-другому не получается.
Вначале
была война, Бессмысленная и тайная. Несколько лет о ней не говорили
ничего. Потом, когда скрывать стало невозможно, нацепили идеологию:
стратегически необходимая, учебная, братская...
Сильная рука, как
оловянных солдатиков, загребала мальчиков и методично, расчетливо
сыпала в мясорубку Афганистана, превращая в пушечное мясо
девятнадцатилетние жизни. А мальчики с ясными лицами уходили в чужую
страну "выполнять свой интернациональный долг". Они не знали, что они -
захватчики.
Так над ними надругались впервые, обманув.
Потом над ними надругались, бросив в плену, искалечив, разодрав тело и душу.
Потом, в жажде разоблачений, походя, нарекли их оккупантами, убийцами, наркоманами.
Потом с помощью ОМОНа и милиции пытались впихнуть их в рамки нашего мирного общества.
Своих детей...
Как
терялись мы среди прочих, не воевавших, как держались друг за друга,
объединялись в советы, комитеты, а на деле - сбивались в стаи, как
эмигранты на чужбине. Целый народ внутри народа. Со своим сводом
законов, понятием чести и смысла, со своими поэтически беспомощными, но
опаляющими песнями, вечным, сложным братством. Мы живем, держа круговую
оборону от всех, против всех. И наши силы тают на глазах. И помощи ждать
не откуда. Нас заставили так рано постичь науку этой обороны. Потому,
что мы не вернулись с той войны. Потому, что с нее нельзя вернуться. Она
в нас навечно. Мы мечены Афганистаном.
Мы - общество,
ориентированное на самоистребление. Как еще можно определить сообщность,
которая в мирное время посылает своих детей умирать? Которая в них,
изодранных войной, видит лишь досадную силу, с которой можно считаться, а
можно сломить дубинками? Да, мы категоричны и взрывоопасны. Да, мы
часто смотрим поверх голов. Да, мы не можем примириться с тем, с чем
мирится большинство из Вас, и готовы решать конфликты кулаками. Но ведь
Вы сами обрекли нас на эту психологию, оторвав от пацанских забав и
бросив в чужие скалы убивать или быть убитыми. Мы не вернулись к Вам
прежними мальчиками или степенно повзрослевшими мужчинами. Мы взрослели
мгновенно, в ненависти и ужасе, от которого цепенеет тело, заходится ум.
Можно ли с этим не считаться?
Война - страшная, опасная штука.
Сколько бед она приносит матерям, женам, друзьям, но, тем не менее, с
этим всегда приходится мириться. Многие умирают, защищая честь и
достоинство своей Родины, многие становятся инвалидами, не выдерживают и
становятся абсолютно чуждыми в этом мире, но все же, не смотря ни на
что, единицы продолжают жить и радоваться жизни. В сложной,
экстремальной ситуации проявляется как на рентгене вся суть человека,
сразу видно чего он стоит. На войне есть все - и трусливость, и
глупость, и недостойное поведение военнослужащих, и ошибки командиров.
Война
привлекает сама по себе, одним лишь фактом своего существования. К ней
хочется быть причастным. Она притягательна, как притягательно любое
уродство - страшно, неприятно, противно, но смотреть хочется.
Мы на войну хотели. Да, хотели.
…нам
было все равно, куда ехать, и если бы война началась в Москве, мы
воевали бы в Москве — она была интересна сама по себе, без
персонализации врага и цели конфликта.
Вирус войны поразил нас,
завладев сознанием и превратив его в сознание все того же Гуинплена,
отторгнутого миром урода, место которому лишь одно — в этом цирке
сумасшедших, именуемом войной.
Сейчас, по прошествии времени, я
понимаю, что это было безумием. Но там этого не заметно. Там ВСЕ такие.
В армии человек теряет свою индивидуальность и начинает жить
коллективным разумом, как муравей в муравейнике. Как правило, этот разум
ненормален. И на фоне безумия безумием как раз кажется нормальность.
В
АРМИИ сказать «не буду» преступление само по себе. Такие опухоли
индивидуальности коллективный разум отторгает. Масса не может простить
личности свой собственный выбор, плох он или хорош, но — свой, а не
выбор массы. Не армия для тебя, а ты для армии, нравится тебе такой
расклад или нет. Система не терпит сопротивления.
НИЧТО не меняет
мировоззрение так, как кусок железа, попавший в грудину. Прозреваешь
мгновенно. Можно сколько угодно размышлять о гипотетических ценностях
и абсолютности человеческой жизни, но когда в тебя начинают стрелять,
все идеалы мира превращаются в пустоту. Неприятное открытие — ты не
Джордано Бруно. Враг становится чистым эталонным врагом без обременений.
Тебе плевать, чего хотят эти люди, если они стреляют в тебя. Плевать,
кто прав, а кто нет. Ты готов убивать самых красивых и самых светлых,
чтобы выжить самому.
Быть хорошим солдатом совсем не значит
точнее стрелять и дальше кидать гранаты. Быть солдатом — значит иметь
тело, в котором проснулись инстинкты. Опасность начинаешь воспринимать
физически. Обостряются все старые чувства и появляются новые. Десятое,
пятнадцатое, двадцать пятое. Ты прорастаешь ими в войну, как щупальцами,
срастаешься с ней в единый организм, становишься ее частью, чувствуешь
малейшее изменение в ее течении и немедленно реагируешь на него.
Выживает
тот, в ком эти инстинкты развиты сильнее. Чьи нервы на тысячные доли
миллиметра толще и проводимость импульса в них на наносекунды выше. Чей
мозг дольше может переносить напряжение.
Это не имеет никакого
отношения к интеллекту — это чистая физиология. Высокое умственное
развитие и утонченная психика только мешают — они быстро перегорают, как
слишком тонкая микросхема от слишком сильного тока. Люди с грубой
настройкой выдерживают большее напряжение. Лучшие солдаты получаются
из деревенских малограмотных парней, а не из высокодуховных
интеллигентов.
НА ВОЙНЕ главное не быть первым. Тот, кто погибает
первым, дает команду остальным: «Началось». Узнать, что в тебя стреляют
можно только тогда, когда в тебя стрелять начали. Собственно, все, кто
выживает на войне, выживают потому, что первым стал кто-то другой.
Чтобы не быть первым, главное, не выделяться. Из общей массы непременно будет выбран самый заметный…
На
войне часто говорят, что человек чувствует свою смерть. Это правда.
Даже не чувствует, скорее, кличет. Когда человек ломается, устает жить
в земле, грязи и воде, в холоде и постоянном нервном напряжении,
ожидании выстрела в себя и смерти, когда его телом овладевает страх —
это притупляет инстинкты. Лишает психологической силы, отчего уходит
сила физическая. Проводимость нервов и реакция мозга снижаются. Теряются
те самые наносекунды, которые только и позволяют выживать.
Такой
человек начинает делать не то, что должен. Он понимает, что в нем
что-то не так и от этого ломается еще больше. Все время находится
в каком-то полусонном состоянии, перестает думать, не вылезает из апатии
или страха, нереальности существования — и уже принимает свою гибель
как единственный из вариантов. И больше его уже ничто не интересует.
От
такого человека за версту несет смертью. Все знают, что он умрет.
Но сделать никто ничего не может. Такое состояние очень заразно.
Депрессия — довольно частая причина гибели. Как только перестаешь
бриться, кладешь начало всей этой цепочке. Втягиваешь в нее остальных.
Страх, неуверенность в себе, внутреннее расстройство — это эпидемия.
Не
знаю, что тут первично, а что вторично: то ли действительно это
ощущение истечения своего времени порождает усталость, то ли наоборот —
усталость, сломленность войной, сокращает срок. Но видел я и других
людей, отличных солдат — которые ни черта не чувствовали и ни черта не
подозревали, и все равно были убиты.
То, что первыми погибают самые лучшие — литературщина. Погибают все подряд.
На
всех войнах есть уникальная порода людей не от мира сего. Смотришь
на такого человека и не понимаешь, как он тут оказался. Настолько
нелепым, противоестественным выглядит само его пребывание. Таких надо
отбирать специально и отправлять как можно дальше от войны с пожизненным
белым билетом до седьмого колена. Потому что они — генофонд нации.
Лучшее, что в нас есть.
…но время и вправду лечит, и люди, бывшие
главными в моей жизни, бывшие самой жизнью, все больше и больше
отодвигаются в темноту, туда, где мы встретимся, конечно же, но потом.
Пока же они оставляют меня на время в покое, давая возможность жить.
|
|
1
1
| Сторінка
створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з
Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників
використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.
|
|
|
|
|
|
| "Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…” |
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
