Пятница, 29.03.2024, 11:26 





Забытые солдаты забытой войны [114]


« 1 2 ... 58 59 60 61 62 ... 114 115 »

 Данное изображение получено из открытых источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки посетителей сайта после просмотра данного изображения.
1

1




Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта: Зорюков Евгений Дмитриевич.


Автор - М.Северин


Зорюков Евгений Дмитриевич

— В каком подразделении вам довелось служить?

— Я был ефрейтором во 2-м десантно-шурмовом батальоне 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады, моя воинская специальность — радиотелефонист. Затем проходил службу в 70-й гвардейской отдельной мотострелковой бригаде, образованной весной 1980 года из 373-го мотострелкового полка 5-й мотострелковой дивизии и 2-го десантно-шурмового батальона 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады.

— Расскажите о том, как вы попали в Афганистан.

— Призвали меня 23 октября 1979 года из города Киров Калужской области. Со сборного пункта в Калуге нас повезли в Ташкент, сопровождающим был старший лейтенант Козлов, наш земляк, калужский мужик, впоследствии ставший Героем СССР. Из Ташкента прибыли мы в город Чирчик, это где-то в 30 километрах от Ташкента. Началась моя служба в десантных войсках.

Утром 11 декабря 1979 года прозвучала команда «Подъем!», выбежали с голыми торсами на зарядку. Командир взвода лейтенант прибежал и говорит нашему сержанту: «Что ты, одурел?! Боевая тревога! Ну-ка быстро одеваться, получать оружие и на плацу построение!» Забегаем в казарму, быстро одеваемся и в ружпарк. Хватаем, что кому попадется: кто автомат, кто пулемет, были такие, кто ухватил себе пистолет, мы толком еще не понимали, что происходит. Построились, лейтенант прошел вдоль строя и спросил, у кого пистолеты. Кто был с пистолетом, получил гранатомет, стоявший рядом назначался подносчиком гранат.

Затем мы получили цинки с патронами, гранаты, рюкзаки были свои. Погрузились на машины и поехали на аэродром. Выгрузились, сидим, ждем, а вокруг такой грохот стоит: вертолеты, самолеты — все с запущенными двигателями. Поступила команда «Отбой!». Вернулись в часть, вновь вышли на построение. Заместитель командира полка по строевой части майор Карпушин встал перед строем и сказал: «Вот, ребята, такая ситуация: вы присягу не приняли, а уже боевая тревога, такого еще у нас не было. Значит, будем принимать присягу». Вышел солдат и перед строем прочитал текст присяги, а мы лишь в нужных местах хором произносили: «Клянемся!» После того как все приняли присягу, мы расписались в документах. Потом была команда отправляться в столовую, а после отдыхать. Спали в одежде, а вечером опять тревога, распределились по машинам, поехали на аэродром. Загрузились в вертолеты, причем личный состав сел в вертолеты Ми-8, а машины загрузили в Ми-6. Взлетели. Я не помню, как точно пролегал маршрут, помню посадку у туркменского города Мары, затем перелетели еще куда-то и заночевали в спортзале школы. Помню поселок Черная Змея, в нем мы тоже садились, и потом мы приземлились где-то под Кушкой. Мы сели на площадке между сопками, на этом же месте и разбили свой палаточный лагерь. Мы пробыли там дней пять, почти сразу появились вши. Чтобы от них избавиться, мы сходили в баню. С 11 декабря и до самого Нового года мы летали вдоль границы с Афганистаном.

30 декабря вернулись мы в Чирчик. Новый год нужно было как-то отметить, и мы достали у летчиков спирта, узбеки сбегали в магазин, где купили конфет, печенья и несколько бутылок вина. Мы накрыли на стол, для встречи Нового года было все подготовлено. Я решил припасти спиртного на утро и выкопал под ножкой стола в песке ямочку, положил туда бутылку вина, сверху фанерку и поставил на нее ножку стола. Неожиданно к нам в палатку зашли комбат и замполит, они приказали нам достать все спиртное. Мы стали было оправдываться, но, раздражаясь и повышая голос, замполит сказал, что если не отдадим добровольно, то они устроят обыск. Нам пришлось отдать все свои спиртные припасы командирам. Увидев, сколько у нас алкоголя, комбат не удержался и выпалил: «А если вдруг боевая тревога, с кем мы воевать поедем?»

Мы не понимали, куда и зачем мы должны были отправляться воевать, но, когда офицеры ушли, настроение было мрачным. В голову лезли всякие нехорошие мысли: «Воевать? Где? С кем? А может, так они пошутили?» Я достал из-под стола припрятанную бутылку, но пить никто уже не хотел, и я разбил ее о камень. Вскоре все легли спать. А в пять часов утра прозвучал сигнал боевой тревоги. Мы очень быстро собрались, погрузились в «вертушки» и полетели в неведомом нам направлении. Мы летели и смотрели вниз, а там шли колонны наших войск, танки, машины. Вдруг к нам вышел летчик и сказал, что мы пересекли границу с Афганистаном. Теперь всем все стало понятно. Так я и попал в Афган. Это произошло 1 января 1980 года, эту дату невозможно забыть.

Прилетели в афганский город Шинданд уже под вечер. Приземлились, разбили палатки, переночевали. Утром подъем, растопили свою полевую кухню, позавтракали. А потом снова по вертолетам и полетели дальше, теперь уже в Кандагар. Выгрузились, установили палатки в поле вокруг аэродрома, комбат отдал приказ рыть окопы вокруг аэродрома. Так началась наша служба в Афганистане, вместе с ней началось и множество проблем. Вода была первой из этих проблем: мы попросту не знали, где ее искать. Потом наши офицеры стали договариваться с афганскими военными, которые привозили по бочке в день, но и этого было крайне мало. Целый месяц мы питались в основном сухим пайком.

Ночами было около нуля, наутро лужи покрывались коркой льда. Кандагар — город небольшой, его улицы покрыты асфальтом, дома двухэтажные. Женщины и девушки ходили в парандже. Первый раз я увидел афганскую девушку с открытым лицом только через некоторое время в Кабуле, она была водителем городского троллейбуса. Тогда я для себя отметил: а афганки симпатичные, раньше-то я их лиц не видел, вот и показалась мне тогда, что она была красавица.

Месяц мы пробыли на охране аэродрома в Кандагаре, было тихо, еще никто не стрелял. Из Союза прибыл полк пехоты, который нас заменил. В очередной раз мы загрузились в «вертушки» и полетели на новое место. На этот раз наш батальон разбросали по разным городам: моя рота отправлялась в Газни, другая рота — в Джелалабад, и рота — в Гардез.

В нашей роте насчитывалось 125 человек. Я служил во взводе связи радиотелефонистом. Рации у нас были Р-5, а затем Р-7 — эта рация была уже менее тяжелой. Позже, когда начали воевать — а активные боевые действия начались примерно с апреля 80-го, — если на задание шел комбат или начальник штаба, то мы всегда должны были быть при нем.

В Газни мне запомнился взвод спецназа: все ребята были спортсмены, мастера спорта. Все были накачанные: кто боксер, кто самбист. Что они делали, никто не знал. Их забрасывали в горы, порой на месяц. Змей, лягушек и сусликов всяких они ели как сырыми, так и вареными. Там, в Газни, наша рота, так же как и в Кандагаре, охраняла аэродром. Взлетная полоса была бетонная, ее строили еще англичане, они построили и дома вокруг, и гостиницу. До апреля наша рота пробыла в Газни. Где-то 4 апреля 1980 года наш батальон вновь собрался воедино в Кандагаре, тогда уже начали постреливать. Вертолеты подвергались очень сильному обстрелу с земли, поэтому наша рота через Кабул добиралась до Кандагара на машинах. Когда ехали, то меня поразило, что прямо в скале сделаны дома с окнами и дверьми, было много таких «квартир», только я не заметил, как жильцы туда забираются. В Кандагаре собрались пехотный полк и наш батальон, который был ему придан. Пехота стояла в охранении, а мы начали воевать.

Когда весь наш батальон собрался воедино в Кандагаре, мы начали понемногу обустраиваться. Ставили большие палатки, внизу был деревянный каркас, а сверху брезент, под которым поставили двухъярусные койки, одна палатка была на два взвода. Вскоре своими руками построили столовую, в которую из Союза «вертушками» привозили продукты. Начали приходить и автомобильные колонны; топливо, доски, боеприпасы — все это нам привозили машинами. В первое время не хватало воды, поэтому начали копать колодцы, грунт был сплошным гравием, метров восемь прокопали, появилась вода, но на вкус она была очень соленая — обольешься ею и через минуту становишься весь белым от соли. Нам привозили воду, но на 20 человек 200 литров в день не хватало: жара началась градусов 40, поэтому пить хотелось всегда. Со временем втянулись, и так сильно пить, как поначалу, уже не хотелось.

— Расскажите про ваш первый бой.

— Тогда, кажется, просто нас обстреляли. Лучше расскажу о том бое, когда мы попали в окружение, запомнился мне этот бой. Утром НШ (начальник штаба батальона) пришел и сказал, что нужно проверить зеленую зону — часов в десять должна пройти колонна. Зеленая зона — это виноградники вдоль дороги, самое опасное место, обычно из нее «духи» и нападают. Сели по машинам, и вперед, когда подъехали к месту, БМД оставили у дороги. НШ дал нам сектора, и начинаем прочесывать. Шли по виноградникам метрах в 200–300 от дороги, цепью, в пределах видимости друг друга. Проверили зеленую зону, там никого не оказалось.

Колонна прошла нормально, мы собрались и отправились в обратный путь. Мы сидели на броне, и я, на свою голову, сказал начальнику штаба, что в стороне стоит толпа человек в 50 афганцев. Капитан был всегда впереди, а мы его как бы защищали, стараясь сами идти вперед, ведь если бы его убили, то командовать стало бы некому. НШ приказал проверить, что за люди. Две наших машины свернули с маршрута и направились к толпе, как только афганцы это увидели, то стали разбегаться. Мы спешились и побежали за ними. И вот началось: один выстрел по нам, другой — огонь усиливался. Со мной рядом бежал лейтенант из санчасти, он не должен был идти с нами, но просился съездить на задание, вот и взяли его с собой.

Утром, когда мы поехали встречать колонну, было прохладно, и одеты мы были в бушлаты, а когда началась эта «заварушка», было уже часов одиннадцать, стало жарко, бежим, а с нас пот градом. Смотрим, а в винограднике появилась голова и сразу пропала, потом другая. Я несколько раз выстрелил туда из автомата. Крикнул лейтенанту, что одного убил. Подбегаем к «духу», он готов: пуля попала ему в голову, полчерепа снесло. Обыскали убитого, винтовка у него была старая английская, сумка с патронами, нож был красивый выкидной — нажимаешь на кнопку, и выкидывается лезвие. Лейтенант как только увидел нож, то сразу же запросил его себе, я отдал трофей, мне было не жалко. А еще у того «духа» была большая пачка денег, их я тоже отдал лейтенанту, правда, немного и себе оставил, положив под козырек шапки. Пока мы обыскивали «духа», наши убежали вперед, мы догнали их, они уже пятерых взяли в плен.

Обыскав пленных, мы связали им руки и пошли дальше. Забара, Бендер и начальник штаба шли впереди, за ними следом шли пленные «духи», я был замыкающим. Мы шли мимо глиняного забора, слева и справа от которого рос виноград. С левой стороны «духи», наверное, не увидели наших ребят впереди и меня в конце колонны, а заметили только своих, что шли посредине, душманы во все горло закричали что-то своим по-афгански. Я положил на забор автомат и короткими очередями выстрелил несколько раз по стоявшим у виноградника душманам, один из двоих упал. Мы с Бендером побежали к убитому, в этот момент второй душман выглянул из виноградника, я поднял автомат, нажал на спусковой крючок, но раздался лишь щелчок: патронов в магазине не оказалось, в азарте я не заметил, как они закончились. Душман присел, и я тоже, там были какие-то грядки, «дух» спрятался между ними. Я перезарядил автомат и сказал Бендеру, что сейчас я его обману, обойду сбоку и уложу. Но я передумал и примерно в то место, где прятался «дух», кинул «эфку». После взрыва я встал. К моему ужасу, душман встал вместе со мной, он выстрелил в меня из винтовки, а я в ответ дал по нему очередь от пояса, он сел, а я упал на бок. Я услышал крик Бендера: «Танюшу убили, Танюшу убили!»

Почему Танюша? Когда прилетели в Чирчик и нас распределили по взводам, лейтенант, командир взвода, привел нас в казарму и сказал сержанту: «Вот молодые, знакомьтесь». А сержант смотрит на меня и говорит: «Смотри, как Танюша». Я не понимал, о какой Танюше идет речь, а потом сержант объяснил, что у них во взводе был солдат, который к тому времени уже демобилизовался, и по фамилии прилипло к нему прозвище Танюша, а я оказался очень внешне похож на того солдата, вот он и удивился.

Так вот, я крикнул Бендеру: я живой, и шуметь ему не надо. Оказалось, что, когда я стрелял по «духу», от неожиданности или машинально завалился на бок, он ведь тоже успел по мне выстрелить. Секунды шока, я ощупал себя: вроде бы ничего не болит, крови нет, не попал он в меня, повезло! Я был уверен, что когда бросил гранату, то убил своего противника, а он оказался живым.

Бендер вновь закричал, что «духи» слева. Подхватываю автомат, хотел было уже выстрелить, но хорошо, что не начал, я пригляделся: это шли наши. Мы с Бендером опомнились, подошли к стрелявшему в меня «духу», опять была старая винтовка, мы забрали патроны и нож и пошли к своим.

Мы пробирались дальше, ведь нужно было выходить к машинам. Вокруг шла стрельба, только очереди слышны, наши ребята воевали вовсю. Наш капитан немного знал язык фарси, и он начал опрашивать пленных «духов», но те несли что-то несуразное. Мы шли дальше, слева от нас появилось здание, это была сушилка для винограда. Домик был маленький, а внутри жерди, на которых был развешан виноград. Из этой сушилки был слышен тихий разговор, я заглянул туда через забор и увидел чьи-то ноги, дал по ним очередь, и все стихло. На пути встал колодец, всем очень хотелось пить, мы побежали к нему, но капитан остановил нас: вода могла быть отравлена, поэтому первому попить дали пленному «духу», он выпил, ничего не произошло, и все накинулись на воду. Напились и пошли дальше, спустились в какой-то пересохший арык, вдруг он резко повернул под прямым углом, мы зашли за поворот, и по нам в лоб дал пулемет, мы упали. Благо я был худой и, сбросив рацию, забился в маленькую канавку впадавшего в арык пересохшего ручейка. Лежу, и только пули стучат по камням — точно пристреляли, а про себя думаю: «Мамочка! Вот попали!»

Над головой свистели пули, и мне тогда подумалось, что это хорошо ведь: свою пулю не услышишь, а эти я слышу, значит, пулеметчик душманов меня не видит. Начальник штаба прокричал: «Уничтожить пулемет!» Вскоре Саня Нагульный и Бендер насколько можно близко подползли к пулеметчику и забросали его гранатами. Наш путь снова был свободен. А «дух», который нас вел по арыку, куда-то исчез. Когда пулеметчик начал по нам вести огонь, мы все залегли, а он, видимо, воспользовался этим хорошим моментом и потихоньку в виноградник шмыгнул, утащив с собой винтовки и патроны.

Впереди показался мост, мы проползли под ним. Одного молодого бойца мы оставили у этого моста для прикрытия. Он там и остался, убили его. Под вечер ребята сползали туда и принесли убитого к машинам. В этом бою погиб и лейтенант Бирюков, пуля ему попала в голову, сразив наповал. Наш командир по радиостанции связался с машинами, оставленными на дороге, объяснил наше положение и попросил прикрыть огнем. Мы тем временем подползли к дувалу. Но если бы мы начали через него перепрыгивать, то нас обязательно заметили бы, поэтому мы решили штык-ножами пробить в глиняном заборе дыру. Пока делали себе лаз, НШ по радиостанции вызвал «вертушки». Прилетели Ми-24, отработали НУРСами по «зеленке». Какое-то время было тихо, мы кое-как пролезли в дыру в заборе. Впереди было немного «зеленки», а дальше была дорога и наши машины, до своих оставалось совсем немного. Неожиданно вокруг нас началась стрельба, ребята с машин стали прикрывать нас огнем. Еще до этого НШ связался с бригадой и вызвал по рации подмогу, но помощь так и не пришла.

Последним рывком мы все-таки пробились к машинам. Начальник штаба приказал выпустить весь боекомплект пушек и пулеметов по кишлаку. После того как постреляли по «духам», НШ приказал проверить наличие личного состава и оружия. Я доложил, что наличие оружия соответствует наличию состава, есть двое убитых. Мы загрузились на машины и отправились в наше расположение.

Все были вымотаны до предела, ведь целый день мы бегали по «зеленке», сказывалось и нервное напряжение, в «бээмдэшках» наконец удалось расслабиться, все начали засыпать. Сквозь сон я почувствовал, как начали тормозить. Остановились у стоявшего на обочине батальона пехоты — это была наша помощь. Наш начальник штаба с криком «Мы там до 11 вечера сидели в окружении, а вы тут стоите!» изо всей силы ударил кулаком по лицу старшего лейтенанта, командовавшего этой группой пехоты. Старлей схватился за пистолет, мы мгновенно соскочили с брони, наставив на него автоматы. Наш НШ разошелся не на шутку и обещал отдать лейтенанта с его группой под трибунал. Чем эта история закончилась, я не знаю, видимо, офицеры разобрались между собой, не вынося сор из избы.

— Как часто выходили на задания?

— Бывало, и один раз в неделю, бывало, и два. Порой пехота поедет на задание, а порой и наш батальон. Мы делали засады на караваны с наркотиками и оружием, проверяли зеленую зону. Постоянно выходили с начальником штаба. Если он руководил операцией, то я был рядом с ним — связь на заданиях нужна всегда.

Вспоминается еще один эпизод. Мы выехали на засаду. Но получилось так, что сами в нее и попали. Поступила информация, что в определенном районе по ночам бегают душманы. Когда раздалась команда «По машинам!», уже вечерело. После недолгого пути мы остановились у небольшой сушилки. Вдруг произошла яркая вспышка, и я на миг ослеп — это был выстрел из гранатомета. К счастью, граната пролетела мимо нашей машины. В нескольких метрах от нас встал во весь рост душман и, как в боевике, начал стрелять по нам с двух рук из пистолетов, скорее всего, он был под воздействием какого-то наркотика. Очередью из автомата «дух» был остановлен. Мы стали спрыгивать с машины, как последовал второй выстрел из гранатомета, но теперь уже по БМД, которая шла впереди нас. Кумулятивная струя прошила машину насквозь. В этой машине ехали братья по фамилии Чаушевы, одного из них ранило: осколки попали в обе ноги.

Все вокруг завертелось. Началась стрельба слева от нас, мы спрятались за сушилку и начали отстреливаться. Постепенно стрельба ослабла, видимо, «духи» стали отходить. Когда стало уже совсем темно, мы вернулись к своим машинам и поехали прочь, оставив подбитую БМП на месте. Поврежденную машину забрали только утром. Кстати говоря, подбитую технику ремонтировали у себя, а если были серьезные повреждения, то отправляли в Союз.

— Случаи гибели и ранений по неосторожности бывали?

— Да, такие моменты бывали. Однажды сидели мы в засаде. Местность была такой: дорога, с одной стороны от которой протекал арык, а с другой была «зеленка», в которой мы и спрятались. Просидев какое-то время в засаде, мы услышали где-то вдалеке шум мотоцикла. Кто-то ехал, не включая свет: луна в ту ночь светила довольно ярко, дорога просматривалась и без фар. Саша Нагульный сказал, что стрелять будет он. Но он совершил ошибку, не открыв огонь по мотоциклистам в лоб, как только те с нами поравнялись, а пропустил их мимо и выстрелил в спину. Попал, мотоцикл завалился на бок. Мы побежали к мотоциклу, а оттуда хлестнула автоматная очередь. Саня бежал первым, и пуля попала ему в плечо, другой парень получил ранение в живот. Подбежали к мотоциклу: один «дух» лежал убитый, у него был лишь пистолет, а второй ушел.

Была ночь, и преследовать душмана было нельзя, так как можно было получить еще большие потери. Вызвали по радиостанции БМД, загрузили раненых в нее и отправили в госпиталь. Все ребята поехали вместе с ранеными, те, чья группа крови подходила, стали ее сдавать, сдал 400 граммов и я. А наутро начали разбираться, и так как я был старшим, то мне досталось больше всего. Выехали на место ночного происшествия. Мотоцикл валяется, кровь вокруг, и кровяной след тянется в заросли бахчи. Трофейный мотоцикл забрали — и домой, катались на нем по всей части. А Саню Нагульнова потом комиссовали: пуля задела нервы, и рука перестала работать.

Во время очередного прочесывания местности произошла и другая нелепая случайность. Нам было необходимо преодолеть забор большого двухэтажного дома с деревянными воротами, на которых висел огромный замок. Мы стреляли по замку из автомата, но сбить его не удавалось. Тут Забара взял «Муху» и со словами «Сейчас я его собью!» выстрелил по воротам. Граната не попала в замок и, пробив ворота и отрекошетировав от стены дома, вернулась к нам. Произошел взрыв, ранило троих: одному солдату осколок угодил в лоб, второму — в пах и в ноги, и еще одного парня этими осколками ранило. Забару за этот выстрел чуть было не убили.

— Потери были высокими?

— Потери были. Всего за то время, что я пробыл в Афгане, у нас в батальоне было 47 погибших и около сотни человек раненых. 17 человек мы потеряли в одном бою. Правда, в том бою меня не было, я уже не помню, почему не ехал на это задание. Уже потом нам НШ рассказывал про тот бой. Тогда они поехали встречать колонну. А мы привыкли как: приехали и побежали проверять «зеленку», если «духов» нет — то все отлично и колонна благополучно проходила. А в тот раз ребята побежали и нарвались на заблаговременно подготовленную оборону: были вырыты окопы. Как НШ говорил, он не мог и предположить, что в том месте будет оборона, как и то, что среди «духов» будут наемники. А после боя среди убитых, оставленных в траншее, ребята нашли троих арабов. Больше профессиональные наемники-арабы нам никогда не попадались, и таких больших потерь за один бой мы никогда не несли.

У пехоты тоже бывали немалые потери, но меньше, чем у нас, потому что мы намного больше воевали.

— Какой была экипировка при выходе на задание?

— У нас один-единственный бронежилет был у командира батальона. Боеприпасов брали столько, сколько могли унести. Чтобы не таскать цинки, брали патроны в бумажных пачках, брали и неограниченное количество гранат. Никакого учета боеприпасов не было: кто хотел — тот мог взять «Муху». С пустыми рюкзаками никогда не ходили: боеприпасов должно было хватить на затяжной бой.

— Что можете сказать о вооружении душманов?

— Барахла у них хватало: и английские «Буры», и современное оружие, приходилось держать в руках и трофейный ППШ. Про гранаты, которые были у противника, ничего не могу сказать. Одним словом, вооружение у них было очень разнообразное.

— Земляков в Афганистане встречали?

— Мне в этом плане повезло. C Сергеем Киреевым, по прозвищу Длинный, мы и в один день призывались, и в один день уходили на дембель. Все два года вместе прослужили, даже койки наши рядом стояли. Могу вспомнить и Алексея Мурашова из Калуги, Шачкина из Людиново, из Спас-Деменска двое ребят было, я вместе с ними в ДОСААФ учился.

— Дедовщина была?

— Мы, солдаты, в основном были одного призыва, сержанты — на год старше. Конечно, поначалу нас сильно гоняли. Но это обычная ситуация: «Молодой — значит, тебе пахать». Это заключалось, например, в том, что на операции молодой солдат нес в мешке немного больше патронов и гранат.

Рукоприкладство бывало. Саша Елисеев пошел к пехоте поискать земляков. В роту он вернулся весь избитый, на вопрос «Кто тебя так?» он ответил, что трое грузин: в пехоте тогда был большой призыв из Грузии. Мы побежали искать обидчиков, но где их найти? Наметилась большая драка, наутро мы пришли к пехотинцам и договорились вечером собраться на драку. Нас пришла примерно рота, пехотинцев тоже было порядочно. Две стены начали сходиться, у многих уже были намотаны ремни на руках. Неожиданно прилетел на своем «уазике» комбриг, встал между нами и разъяренно закричал: «Вы что, гады! Мало вас убивают, да еще друг друга калечить захотелось! Пересажаю всех!» Комбриг не дал нам подраться, и, наверное, он правильно поступил.

Был случай, когда мы задали трепку троим пехотинцам. Наутро было построение. Офицеры привели побитых ребят и сказали им: «Смотрите, кто вас вчера отлупил!» Прошли они вдоль строя и говорят: «Нет здесь таких». Всякое бывало: и дрались, и мирились.

— Как отправляли на Родину тела погибших?

— Мне пришлось выполнять эту очень нелегкую миссию. Я привозил в Союз гроб с телом Володи Алтухина, он был родом из Брянска и призывался на полгода раньше меня.

Володя был механиком-водителем, его БМД во время выполнения боевого задания подорвалась на мине. Перед последним своим выездом он приходил к нам во взвод связи. Володя хорошо играл на гитаре и пел песни, а в армии это всегда приветствовалось. Наш сержант вечером пригласил его к нам гости. Он принес с собой гитару, мы все тихо сидели и слушали, как он пел. Играл долго, а когда собрался уходить, то мы просили спеть еще хотя бы пару песен, но он сказал: «Завтра ехать в рейд. Пойду отдохну». В рейды тогда ходили по очереди, и если, например, для выполнения задания хватало роты, то сегодня идет первая, а завтра — третья или вторая рота. В тот раз пошла в рейд вторая рота, ребята вышли утром. Когда БМД наскочила на мину, осколок попал в Алтухину в грудь и пробил комсомольский билет, еще один попал в челюсть, вся правая сторона тела обгорела, ноги были изуродованы. Рядом с Володей сидел парень по фамилии Пешков, мы до этого подшучивали над ним, говоря, что он почти как Максим Горький. Так вот от Пешкова не осталось почти ничего — мина взорвалась именно под ним. Осталось полголовы, кишки, кисть руки и части ног — одно сплошное кровавое месиво. Я рассказываю так подробно потому, что мне пришлось вытаскивать все, что осталось от Пешкова, из подорвавшейся машины, все сложили в плащ-палатку, на вес было килограммов пятнадцать.

Потом к нам во взвод пришел заместитель начальника штаба и спросил: «Кто повезет погибших? Есть в Брянск, Воронеж и Тамбов». В этот момент все были на задании, и в помещении нас осталось пять человек. Я сказал, что Брянск от моего дома в ста километрах и я хочу поехать. На вертолете в Кабул нас полетело трое: Ильяс, я и Забара. Когда прилетели в Кабул, пошли к специальному ангару, где оцинковывали гробы, насколько помню, кроме Кабула еще цинковали в Джелалабаде и Шинданде. Было душно, стоял сплошной трупный запах, вокруг лежали олово, паяльники. Ребята, которые там работали, были практически без одежды: берцы, трусы и кожаные фартуки; они сказали нам, что уже привыкли ко всему этому кошмару. Всего в тот день для помещения в цинковые гробы было 19 наших ребят.

За те два дня, которые провели мы в Кабуле, насмотрелись на всю жизнь. Я увидел там тело сгоревшего в танке майора-танкиста. От воспоминаний и сейчас мурашки бегут по телу: ни рук, ни ног — лежат на столе туловище и голова, черные, как головешки.

Наконец подошло время цинковать наших ребят. То, что осталось от Пешкова, положили в гроб. Тут один из ребят сказал, что надо положить в гроб что-нибудь для веса. Камни для этого не подходили, так как сильно гремели бы, тогда насыпали в гроб рядом с останками песка. Окошечко для лица закрыли белым материалом, чтобы не видно было, что внутри. Когда положили в гроб Алтухина, я сказал ребятам, чтобы тоже закрыли окошечко. Гробы запаяли и упаковали в ящики.

Пока мы там находились, из Шинданда привезли еще убитых. Набралось на три самолета, по десять ящиков на каждый борт. Каждому из нас выдали сопроводительные документы, по десять рублей на дорогу, и мы полетели в Союз. Первая остановка была в Актюбинске, потом Забара выгрузился в Воронеже. Я точно не помню, в какие города мы прилетали, помню только, что летали три дня. Когда прилетели в Брянск, то настала и моя очередь выгружаться. Приземлились, подошли к стоявшему на аэродроме «уазику». Рядом с машиной стояли военком с офицерами, отец и родной брат Алтухина, встречали одни мужики. Гроб погрузили на «ЗИЛ-130», меня военком посадил в свой «уазик», и мы поехали в военкомат. Приехали, военком сказал мне: «Давай, солдат, рассказывай, что и как». Мы беседовали больше часа, я отдал ему сопроводительные документы. Тогда в Союзе про войну еще ничего не знали. Нам в письмах разрешали писать про происходящее только в рамках фразы: «Привет из Афганистана». А когда в Союз начали приходить цинковые гробы, тогда народ начал узнавать, что война там идет, ребят убивают.

Поговорили, военком подписал мои документы, и мы поехали к родителям Володи. Зашли в дом, там уже собралась вся родня. Все подошли ко мне и стали расспрашивать, как и что. Старший брат Володи взял меня за плечо и, сказав, что нечего приставать к человеку, отвел меня на кухню, там он налил мне граненый стакан водки, я выпил. Тут зашла мать и проговорила: «Ох, сынок, приезжай, как сын будешь. Дай бог, чтоб у тебя там все хорошо было». Я объяснил, что живу рядом с ними, в Кирове. Потом мать спросила, можно ли открыть гроб, но я попросил этого не делать: гроб, хотя и был оцинкован и перевозился в ящике и целлофане, но все равно из него текло. Пограничники, когда проверяли нас на таможне, как только увидели гробы, заткнули носы и, пропустив, махнули на нас рукой. Отец Володи согласился со мной, гроб решили не вскрывать. Я хотел остаться на похороны, но родители Володи попросили меня съездить и навестить моих родных.

Был вечер, и добраться до Кирова было не на чем. Военком решил оставить меня переночевать у себя дома, а на следующий день отправить меня домой автобусом. Приехали к нему домой, накрыли стол, меня отправили в ванную, я помылся — это было истинное блаженство.

Мы проговорили с военкомом до утра. Утром за ним приехал водитель. Они отвезли меня на автовокзал, взяли билет. Попрощались, военком поехал на работу, а я сел в долгожданный автобус домой. Встретились знакомые, ехали очень весело.

Приехал в Киров, пришел домой, а дом закрыт. Вышел на улицу, встретил соседку тетю Тоню. Зашел к другу Лешке, через дорогу, а пока с ним поговорили, мать вернулась из огорода домой, ей кто-то сказал, что я приехал. Она, конечно, разволновалась, ведь я еще год не отслужил, а уже приехал в отпуск. Мама зашла к соседу, а я хотел сделать ей сюрприз и спрятался; еле успел я ее подхватить: мама упала в обморок. Тут прибежали отец и брат, радость была неописуемая.

Я пробыл дома пять дней. Все эти дни были словно в тумане: друзья, подруги, танцы. Пришло время уезжать, а билет на Москву взять было невозможно: началась Олимпиада, въезд в столицу был ограничен. Правда, по моим документам сопровождающего гроб билет все же дали.

Приехал в Москву, встретился с жившей там родной сестрой. Сестра купила мне билет на самолет до Ташкента за 56 рублей. Я был одет «по гражданке» и взял с собой дембельский чемодан брата, куда положил парадную форму и гостинцы. Когда я зашел в аэропорт, то, обратив внимание на мою стриженую голову, ко мне подошел милиционер и спросил документы, они были в порядке, и долго задерживать меня он не стал.

Я прилетел в Ташкент, где меня уже ждал Ильяс. Десять дней мы пробыли у Ильяса в Ташкенте, ожидая рейс на Кандагар, пока, наконец, кое-как не улетели в Афган. Прибыли в свою часть, отдали писарям обещанные толстые тетради, клей и поспешили к себе во взвод. А наш третий товарищ, Забара, который улетел в Тамбов, так в часть и не вернулся: он попал в аварию на мотоцикле и получил несколько переломов.

Спустя месяц мама прислала мне письмо, в котором написала, что меня искал кировский военком с милиционерами. Оказалось, что из нашей части делали на нас запросы, выясняя, куда мы пропали. Пять дней дома и десять в Ташкенте — погуляли мы хорошо, а когда вернулись в часть, нам никто не сказал ни слова — прибыли, сдали документы, и все. После поездки домой две недели я входил в колею, а потом словно и не был дома: опять засады, перестрелки, и про то, что дома побывал, немного подзабыл.

— Есть ли у вас правительственные награды?

— Есть медаль «За отвагу». Вручали ее перед строем всей бригады. Награждали, наверное, человек пятнадцать — кому орден, а кому медаль. Награждение проводил генерал-лейтенант Сокол. Назвали мою фамилию, вышел, вручили медаль, я сказал «Служу Советскому Союзу» и вернулся в строй. Это было почти перед дембелем, в сентябре 1981 года. Ну и традиционные для «афганцев» награды: «Воину-интернационалисту», «От благодарного афганского народа» и юбилейные медали.

— Как проходила демобилизация из армии?

— 30 ноября 1981 года нам сказали: «Все, ребята, завтра домой. Самолет с молодыми прилетит, загрузитесь и полетите». Документы были уже на руках, парадная форма, сапоги — все было готово. Вечером пришел начальник штаба и сказал: «Ребята, в пять часов утра поедем воевать». Ильяс к этому времени лежал в госпитале с желтухой, и нас, дембелей, во взводе оставалось трое. Кстати, болело в Афгане много ребят. Если посмотреть в мой военный билет, то он весь в отметках о прививках — и от холеры, и от чумы, от чего только нас не прививали! Болели брюшным тифом, желтухой, потницей какой-то или мокрицей, даже не знаю, как называется эта болезнь. В первое время от пота на ногах вскакивали и лопались водянки, практически все ребята переболели этой заразой. Но мне повезло, за всю службу ни одной болезни, и только два шрама — на руке и на голове.

Вернемся к дембелю. Утром, как и было запланировано, в пять часов, прозвучала боевая тревога. Все засобирались, пошли к машинам и вскоре уехали, а мы остались. Ощущение было неприятным. Из батальона нас было двадцать дембелей, мы вышли из палатки и увидели, что все дембеля батальона остались, на задание не поехал ни один.

Мы целый день слонялись по части в ожидании своего самолета. Только к вечеру наши ребята вернулись с задания, они потеряли двоих убитыми. Тут и подумалось, что если бы утром уехали, то этими убитыми могли бы быть мы. Тем временем прилетел грузовой Ил-76, двое ребят договорились с летчиками и улетели обратным рейсом в Ташкент. А остальные провели в части еще сутки. К нам приходил прощаться начальник штаба, тогда он надел все свои ордена. Мы сфотографировались на память, у всех были слезы на глазах, ведь мы провоевали с ним почти полтора года.

На дорогу дали денег, кажется, чуть больше пятидесяти рублей. Чеки, что в Афгане мы получали, там и оставляли: когда водочки купить, когда какие-то безделушки. Наконец прилетел и наш самолет. Радость была неописуемой, мы на прощание прокричали товарищам: «Ребята, служите!» — и поспешили к самолету. Тут нас подозвали особисты и придрались к нашим сапогам «гармошкой», заставили сорвать аксельбанты. Несильно расстроившись, мы с одним дипломатом на троих сели на борт.

Приземлились в Ашхабаде, подошли таможенники, начали проверку. Нас заранее предупреждали, чтобы с собой ни оружия, ни наркотиков не везли. Одни ребята везли немного анаши, ее нашли, потом стало известно, что дембеля получили по пять лет тюрьмы.

Наши вещи просмотрели довольно бегло и, не обнаружив ничего запрещенного, пропустили дальше. Но мы все же провезли кое-что некриминальное. Сергей — крестик в спичечном коробке, а я — образок Божьей Матери.

Дембельских альбомов никто не сделал, к тому же на это попросту не было времени, а единственный фотоаппарат был у писаря. Мы вырезали кадры из пленки, вкладывали их в письмо и отправляли домой. В обратных письмах родные присылали по несколько напечатанных фотографий.

Я частенько вспоминаю друзей, ребят своих из батальона. После службы встречался с некоторыми из них. Я два раза ездил в Ташкент к другу Ильясу — в 1988 и 1998 годах. Алексея Мурашова из Калуги видел, с Шачкиным из Людиново тоже виделся. А с Сереем Киреевым видимся регулярно, вспоминаем своих ребят.



1

1

1

1

1

1

1

1

1

1

1

1

1

1

 Сторінка створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з ​​Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.


Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 217 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)


  
"Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…”






Поиск

Форма входа

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Copyright MyCorp © 2024 |