|
« 1 2 ... 62 63 64 65 66 ... 114 115 »
| Данное изображение получено из открытых
источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного
нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения
соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или
издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как
исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки
посетителей сайта после просмотра данного изображения. |
1
|
| Рядовой Валерий Диденко, захваченный в плен афганским моджахедом. Фотограф Дэвид Клайн.
(Украинец
Диденко стал первым советским военнопленным захваченным после Второй
мировой войны. В 1985 году, при содействии Красного Креста, он вернулся
домой).
«Как мы уже сообщали в июньском номере нашего журнала, 28
мая 1982 г. в Швейцарию были доставлены из Афганистана через Пакистан
трое советских военнослужащих, находившихся в плену у афганских
повстанцев. По соглашению между повстанцами и Советским Союзом (при
посредничестве Международного Комитета Красного Креста) советские
военнослужащие будут находиться в Швейцарии до окончания военных
действий в Афганистане, однако, самое большее – два года, после чего, по
словам представителя швейцарского Министерства иностранных дел, они
"должны быть возвращены в Советский Союз".
… Между тем, в швейцарскую
прессу просочились некоторые данные об интернированных и подробности об
их содержании. Журналисты точно называют следующие имена: Валерий
Анатольевич Диденко (танкист, 19 лет, из села Пологи на Украине) и Юрий
Григорьевич Поварницын (сержант, 20 лет, из г. Алапаевска Свердловской
обл.). В отношении третьего интернированного сведения противоречивы: то
ли это 19-летний рядовой Юркевич, то ли капитан-танкист Сидельников.
…
Поварницыну и Диденко, о которых мы писали еще в "Посеве" № 3/1982 г.,
повезло: сначала их не убили на месте, как других, а оставили в живых
повстанцы из "Хезби-Ислами" – в "декоративных" целях, чтобы показывать
западным журналистам. Потом, когда фотографии появились во всей міровой
прессе, убивать их стало как-то неудобно. К тому же это начало наносить
ущерб советскому престижу, и им повезло во второй раз: сейчас их жизнь в
безопасности за решетками советско-швейцарской тюрьмы. Теперь их
"показывает" в тех же декоративных целях Советский Союз тому же
западному міру, демонстрируя заботу о своих гражданах. Именно западному
міру, так как своему народу советские средства информации об этих троих
спасенных из афганского плена до сих пор предпочли не сообщать: войны-то
"нет"... М. Назаров
Опубликовано без подписи в журнале "Посев" (Франкфурт-на-Майне. 1982. № 8. С. 2-4)»
|
|
1
|
|
Сон Рахматуллы. Из книги «Арифметика войны»
Олег Ермаков
С
той стороны никто прийти не мог, это противоречило здравому смыслу,
сразу за позицией начиналось поле, заботливо усеянное противопехотными
минами с растяжками. Но когда они все-таки пришли, вдруг появились
рядом, прямо перед глазами, тени со специфическим запахом то ли овчины,
то ли табака, у рядового Арефьева и мелькнула догадка, что он закемарил
на посту; а заснул ли его напарник, он не знал. Напарник находился в
двадцати-тридцати шагах; это был Шанцев, он отслужил на полгода больше и
считал себя шишкой, ну, как это принято, и поэтому не сходился с
Арефьевым на пару минут поговорить и разогнать сон между постами. Если
бы вместо него был Саня Погодаев или Вовка Полевой, всего этого не
произошло бы. Со своими ребятами он всегда сходился между постами; пара
минут иногда превращалась в час; болтали обо всем на свете, негромко,
конечно, чтобы вовремя расслышать приближение сержанта, или прапорщика,
или просто старослужащих. Смешно, но они больше внимания обращали на
палатку взвода в пятидесяти метрах отсюда, а не на ту сторону, обычно
беспросветно мрачную и безмолвную, — ну, если не дул ветер или не
всходили луны со звездами; хотя, когда шелестели сухие травы и кустики
верблюжьей колючки, да и показывались зеленовато-алые огни звезд, мрак и
безмолвие той стороны никуда не девались; лишь днем та сторона
преображалась в более или менее понятный степной пейзаж с аппликациями
кишлаков, похожих на крепости, да изломанной чертой далеких гор. А ночью
что-то сгущалось в воздухе, и та сторона представляла собой нечто
другое, странно всхолмленное, с какими-то воронками, да, тихо и заунывно
вихрящимися воронками; это был, короче, мрак, любимое словечко всех:
старослужащих солдат, офицеров, казавшихся стариками, отцов капитанов и
патриархов майоров и новичков вроде Арефьева, Погодаева, Полевого —
всех, кому выпало служить в этом полку. Интересно, что эпитетом
«мрачный», «мрачная», «мрачно» могли наградить захватывающий фильм, или
песню, или вкусный обед, не говоря уж о стакане самогона или палочке
чарса, анаши. Так незаметно мрак проникал в словарь.
А однажды ночью, абсолютно безмолвной и непроглядной, запустил свои щупальца в мозг Сережи Арефьева.
Вначале
это была разрастающаяся лохматая пятипалая лапа, — и она накрыла лицо, в
ноздри, в рот проникло что-то кромешное, шею захлестнула колючая
веревка, земля ушла вбок, как у вратаря, кинувшегося вытаскивать мяч из
угла ворот, и все, и его подхватили мощные руки и поволокли, он
захрипел.
Тени вместе с ним уходили на ту сторону. Под их ногами
должны были сейчас же с треском разломиться тротиловые звезды; но стояла
полная тишина. А он знал уже, как это бывает, видел подорвавшегося
мальчишку, побежавшего за овцой на минное поле. Его пытались спасти в
санчасти, сдавали для него кровь, — ну, так как он подорвался на их
участке. Но бача умер. И кровь ребят ушла в песок вместе с его
обезноженным измученным худым телом. «Ну, зато теперь с полным правом на
гражданке можно говорить, что кровь проливали», — заметил по этому
поводу Полевой.
А они шли по минному полю, в паутине смерти, и с
ними ничего не происходило, в разные стороны не разлетались куски
спекшейся глины и еще живого мяса, и он не кричал. Видимо, щупальца
парализовали его волю. Волю рядового Арефьева.
Тени, пахнущие
потом и чем-то специфическим, беспрепятственно уходили… Да нет, все
просто, как только их заметят с других постов, как только это
произойдет, — тут же в этой точке скрестятся огненные кинжалы часовых,
скучающих по всей линии до КПП. Им только дай повод разогнать сон.
И они канули во тьму той стороны.
Его
бросили на землю, связали руки, пинком заставили встать, дернули, и ему
ничего не оставалось, как только следовать за силой. Сколько их, и
одного ли Арефьева захватили, он не мог разглядеть, — только начинал
крутить головой, как колючая веревка наструнивалась, и он тут же
послушно вытягивал шею вперед.
Быстро шли, шелестя сухими травами.
Оказывается,
и на той стороне росла обычная трава, и под ногами попадались мелкие
камешки. Вихрящиеся воронки? Некие вороха тьмы? Они зарывались в них,
как рыбы, и уходили все дальше от полка с его гаубицами, танками,
пехотой, складами провизии и боеприпасов, — это была тоже сила, остров
посреди враждебной стихии, корабль. И вдруг Арефьев выпал за борт, его
уносило все дальше, и ничего сделать было нельзя.
И когда дикая
алая дуга прорезала ночь, они уже были далеко; Арефьев полуобернулся и
успел увидеть еще с десяток других, алых и зеленых, горящих с треском в
самом брюхе морока; ввысь взлетали осветительные ракеты, и окрестности
приобретали желто-ржавые и рубиновые цвета; он успел различить в ночи
остров, корабль, вдруг брызнувший огнем, и в следующий миг грубая рука
так рванула за веревку, что солдат не удержался и упал, задохнувшись.
Пугающая явь расставляет свои капканы на тропинках сновидений. И рано или поздно ты попадаешься.
Они
уходили в глубь морока, все дальше от проснувшегося полкового острова,
рассыпающего, как огромный слепец, свои огненные монетки — каждому
незваному гостю по одной на глаз. Но не тут-то было. Гости уже
спустились в какую-то ложбину и продолжали спускаться, и грохот полка
сразу стал глуше. Да и не гости они были, эти тени, а обитатели той
стороны, то есть уже — этой.
Они спускались вниз, поднимая пыль,
она была невидима, но Арефьев чувствовал ее запах; она щекотала ноздри.
Он думал, что внизу будет речка. Но дно распадка оказалось каменным.
Тут текли каменные реки.
Они
свернули вправо и двинулись по хрустящей щебенке. Звезды остались
вверху. Огненные дуги — позади. Некоторые камни были белесыми, и
казалось, что окаменевший поток мерцает.
Выходя на пост, Арефьев
небрежно замотал портянки, и теперь они сбились и уже натирали ноги. Но
кто знал, что предстоит идти куда-то дальше линии постов и минного поля!
Портянки
превращались в наждачку. Он чувствовал, как на пятках и боковых
косточках вздуваются пузыри, как они наливаются жидкостью и кровью. Шея,
охваченная колючей веревкой, горела. Черт, он трусил за тенями, как
собака, баран. Человеческие существа пробирались куда-то по каменной
реке, ведя себе подобного на веревке, как собаку. Это было в высшей
степени нелепо!
А до этого рядовому Арефьеву не казалось нелепым,
например, то, что одни человеческие существа влезли сюда с пушками и
самолетами и принялись гонять по ущельям другие человеческие существа,
размазывать их по камням, рвать в клочья и подбрасывать выше деревьев
вместе с осколками их жалких глиняных жилищ, — только потому, что они не
хотели жить по-советски, не хотели быть атеистами, колхозниками,
пионерами и коммунистами в своей слишком морщинистой и пыльной стране.
Арефьева
схватили за шиворот, погоняли в учебке в Узбекистане, накачали
сыворотками, проштамповали и перевезли по небу сюда. Тут уже все шло
полным ходом, процесс налажен: пыхтят ПХД, ползут колонны с
продовольствием-боеприпасами, стратеги — наконец дорвались! — чертят
планы реальных операций, вертолеты рыщут в поисках караванов с оружием,
частенько обращая в пыль нурсами караваны с изюмом и тканями, а то и
просто случайных встречных велосипедистов, всадников и пассажиров
разукрашенных автобусов и грузовиков; и мятежники не дремлют, жгут
колонны, взрывают мосты, вырезают охрану дорог, обстреливают военные
городки; мастера в Баграме, в Кабуле паяют гробы, загружают крылатые
транспортники. И Арефьева просто встроили в эту машину.
И — вдруг выхватили.
Как он попал в этот мешок душной ночи, камней, острых звезд?
Неожиданно
они вышли к жилью. В темноте серели стены глинобитных домов, кипами
высились деревья; пахло овцами. Навстречу им кто-то шел. Все
остановились. Послышались негромкие голоса.
И после короткой
заминки они двинулись дальше. Арефьев рассчитывал, что еще немного — и,
по крайней мере, этот безумный марш-бросок прекратится. Больше он ни на
что пока не надеялся. Просто остановиться, стащить сапоги.
Но они втянулись в узкую улочку, прошли между стен, за которыми цепенели силуэты деревьев, и снова оказались в степи.
Надо было шагать, шагать дальше по пыльной степи, жаркой и ночью, раздирая ресницами едкую пелену пота.
Они
шли всю ночь, и ноги Арефьева превратились в кровоточащие кости, в
протезы, как будто мины все-таки сработали, а он этого не заметил. В
сапогах хлюпало, или ему это чудилось. Он так вымотался, что уже ни о
чем не думал, спотыкался и плохо различал окружающее сквозь мутные
щипучие линзы в глазницах. А людям в чалмах, жилетках, длиннополых
рубахах все было нипочем.
Воздух был слегка буроват, и кустики
верблюжьей колючки, камни, складки земли — все как будто подкрасили.
Арефьев не знал, кровь ли это окрашивает все. Может, его оглушили,
ударили по голове, ранили. Может, он вообще мертв. В голове скрежетало. В
этом скрежете ему даже почудилась в конце концов какая-то мелодия,
хриплая, мощная, слепо рвущаяся сквозь мглу.
Мгла рассеивалась,
они шли в предутренних сумерках. Арефьев спотыкался. В этом движении,
хрусте, скрежете, в фигурах людей — то смутных, то отчетливых, — в
колючей веревке, горящей на шее, — во всем было что-то лихорадочное,
зыбкое, как марево, морок. Но он не рассеивался вместе с тьмой.
Остановились
они в другом кишлаке. Зашли во двор. И тут Арефьев смог обернуться и
увидеть второго пленного с запухшим глазом и окровавленной, коротко
стриженной головой. Они встретились взглядами. Это был Шанцев.
Да,
Шанцев, архангельский парень, высокий, кадыкастый, глухо мечтающий о
том времени, когда уедут старослужащие и он наконец развернется во всю
ширину своих жилистых татуированных рук. Полгода — слишком тесный срок
для амбиций. А они у Шанцева были высокого напряжения, в тысячу ватт, не
меньше. Но пока его сковывали грозные условности армейской жизни, и
Шанцев проявлял себя лишь украдкой, чтобы не видели «бугры»: давал тычка
молодым, перекладывал на них свою работу, тихо требовал «уважения».
Ясно было, что придет широкое время — и его голос окрепнет и зазвенит
архангельской сталью.
А пока… пока они смотрели друг на друга, вглядывались друг в друга.
И отвели глаза.
Арефьев
не выдержал и сел в пыль, покосился на своего погонщика. Но тот никак
не реагировал. Они находились во дворе, обнесенном стеной. Здесь ничего
не росло. Было уже светло. Но ничего рассматривать не хотелось. Афганцы
переговаривались, кто-то закуривал, звякало оружие. Арефьев прикрыл
глаза. Странные минуты.
Вдруг разговоры стихли.
Арефьев поднял голову.
Во
дворе появились новые люди. Среди них выделялся невысокий хмурый
мужчина с черными усиками подковкой и близко сидящими пронзительными
глазками, в светлой свободной одежде и в шапке, похожей на женский
берет, по крайней мере, что-то подобное вязала себе тетка Арефьева.
Правда, этот берет был сшит из плотной материи. Все расступились. В
мужчине было что-то рачье. Он устремил взгляд на Арефьева, и тело того,
словно кусок железа под воздействием магнита, пришло в движение. Арефьев
встал. Мужчина перевел взгляд на Шанцева. Что-то спросил у своих. Ему
ответили. Он помолчал и бросил какую-то отрывистую реплику. Афганец с
растрепанной бородой приблизился к Арефьеву, протянул смуглые лапы и
сдернул веревку, задев ухо. Арефьева перекосило. Афганцы засмеялись.
Бородач заставил Арефьева развернуться, и он почувствовал, что веревка
на затекших руках ослабла, а потом и вовсе соскользнула. И рука тут же
сама собой взлетела к уху.
Затем тот же бородач снял веревку с Шанцева.
Они
стояли, окруженные людьми в диковинных одеждах, с диковатыми смуглыми
лицами. Арефьев видел уже что-то подобное; да, в трофейном журнале. А
еще он и слышал — в Союзе — репортаж английского журналиста о пленных,
перевезенных из Афгана в Швейцарию. Но особого внимания не обратил.
Слушал-то он музыку, Севу Новгородцева, выуживая любые сведения о своих
любимых «Пинк Флойд».
И вот он сам стал героем какого-то лихорадочного репортажа.
Афганец в берете снова что-то сказал, и тот с растрепанной бородой кивнул Арефьеву и Шанцеву, указал дулом автомата направление.
«Не может быть, чтобы…» — холодея, подумал Арефьев.
«…чтобы так сразу, так быстро!» — додумал он, дыша с усилием.
И
действительно, их пока отвели в лачугу без окон. Это был глиняный
мешок. Арефьев сразу сел и принялся стаскивать сапоги. Шанцев молча
наблюдал за ним. Скрипя зубами, Арефьев снял огнедышащие сапоги. В нос
шибанул острый запах. Портянки были в темных разводах, между пальцев
запеклась черная кровь. Морщась, Арефьев лег на глиняный пол и вытянул
ноги, прикрыл глаза. Все. Главное — больше не двигаться. Ни шагу.
Никогда, никуда.
— …Репа!
Арефьев открыл глаза.
— Слышишь, говорю? — снова засвистел сиплый шепот Шанцева.
Арефьев покосился на него, ничего не ответил, снова закрыл глаза. Как вдруг ощутил тычок.
—
Ты… чего? — снова зашептал Шанцев, наклоняя к нему шишкастую голову в
коросте и яростно расширяя неподбитый глаз, раздувая ноздри. — Спать
сюда приперся?
Арефьев молча глядел на него.
— На посту не выспался?
— Не спал я, — еле шевеля языком, ответил Арефьев.
Шанцев выругался.
— Это ты будешь еще кому-нибудь мозги засерать.
Арефьев
разглядывал гладкий свод. Можно подумать, они в каком-то кувшине, в
горшке; свет утра просачивался сквозь дверные щели. У него не было ни
желания, ни сил что-то доказывать Шанцеву, выяснять, а что же он сам
делал, как попался? Сейчас это не имело никакого значения. Главное —
сбитые ноги были избавлены от тисков. Арефьев осторожно пошевелил
пальцами и снова закрыл глаза.
— …Потом, говорю, будешь забивать баки. Давай думать! Репа!
Арефьев
не отвечал. Все равно. Ну да. Молодые в сутки спят четыре часа,
некоторые деды не встают на смену… Шанцев не дед еще, но и он будет
поступать так же. Хотя… теперь-то? Неизвестно…
Шанцев продолжал
что-то говорить, но Арефьев не слушал, не слышал. Он никогда не думал,
что попадет в плен и будет в плену спать. Но вот это произошло,
происходило. Арефьев уже не удивлялся. Это — скоростное перемещение. Из
одной системы — в другую. Когда-то он уже это слышал. Рокочущий хриплый
звук. Пиканье морзянки. Без слов. Движение ниоткуда никуда. Теперь он
сам это попробовал. На своей шкуре испытал. И шкура задымилась от
скорости. Кто может знать, куда дальше будет распространяться этот
грозный звук сквозь ночь, пыль, камни, верблюжью колючку, лабиринты
кишлаков, ложбинок, ущелий, через седловины перевалов, вверх по Хайберу и
в Индию или в сторону Китая, а где-то справа Иран, Персия, и не
исключено, что до сих пор в саду у великого визиря еще продолжается
вечеринка.
Странная любовь англичан к Востоку, словно им скучно
там, на закованных берегах, среди аккуратных полей, и надо подпустить в
туман разноцветных варварских дудочек и заставить литавры и барабаны
бить со всеподавляющим деспотизмом.
Ту передачу он слышал на даче
у Анжелы в Красном Бору; они уехали на автобусе, было холодно,
последние числа марта, через пару дней он должен был явиться в
военкомат; дача была скромная, но по сравнению с остальными
скворечниками — хоромы, и, главное, к ней был проведен свет, Анжелин
папаша работал водителем в обкоме и сам походил на партийного босса;
печное отопление было запрещено, свет тоже, но в этом домике он был, и
они включили обогреватели; опасались приезда папаши, он считал Арефьева
голодранцем; ну да, Арефьев толком не знал, чего в жизни хочет, в
институт после школы не поступал и никак не заботился о будущем. Ну а
если бы заботился? Выпили для храбрости, Анжела глядела исподлобья,
ожидая. Как будто он знал, как надо. Хотя Сева Новгородцев его и
подбадривал, такие у него были интонации. Арефьев готов был поменяться с
ним местами. То есть не тогда, а… сейчас!
Вертолетный стрекот он
все-таки услышал и без Шанцева. Мгновенно открыл глаза. Этот объемный
рубленый звук ни с чем не спутаешь! И он приближался. Приближался.
Нарастал. Ширился, захватывая все больше воздуха. Воздух уже вибрировал.
И Шанцев не выдержал, вскочил, ударившись головой о глиняный свод, и
заорал, нелепо пытаясь размахивать руками. И вертолет, как ангел, шел
прямо на них, глиняная нора сотрясалась. Казалось, сейчас он зацепит ее и
отряхнет в стороне, и незадачливые часовые будут освобождены.
Но мгновенье, — и вертолет уже рубил воздух дальше.
Он должен был заложить круг, зайти снова.
Но вертолет уходил.
Правда, тут же слева зарокотал второй, здесь вертолетчики никогда не ходят в одиночку. Но он прошел где-то над окраиной…
И
еще не успело рокотание совсем стихнуть, дверь распахнулась, и в
сквозящих лучах солнца встал афганец с растрепанной бородой и автоматом,
старым советским АК-47; он закричал, скаля зубы, и нажал на спусковой
крючок, Арефьев не успел даже испугаться, нора наполнилась пылью, Шанцев
рухнул, пригнув голову. Он был бледен, но невредим. Пуля ушла в стену.
Арефьев это сразу как-то сообразил. Афганец захлопнул дверь. Во дворе
послышался топот бегущих ног.
Арефьев и Шанцев взглянули друг на друга.
Десант?
Но
больше не было слышно никакой стрельбы. Только раздавались хриплые
возбужденные голоса. Наконец дверь снова открылась, и в проем заглянуло
сразу несколько смуглых заросших лиц. Карие глаза шарили по пленным. Те
смотрели в ответ на них. Прозвучал какой-то вопрос. Кто будет на него
отвечать?
Дверь закрылась. Афганцы еще некоторое время что-то обсуждали, и голоса начали отдаляться.
Арефьев нащупал застрявшую пулю.
— Вот она.
Шанцев сидел бледный и молчал.
— Срикошетить могла, — сказал Арефьев.
Шанцев не отвечал.
Арефьев
поежился. Да, в любой момент дверь распахнется снова, мужик с
растрепанной бородой ощерится, и пули застрянут в башке, ногах,
ключицах, как в глине. Очень просто. Очень…
— Значит, ищут, — сказал Арефьев, чтобы привести в себя Шанцева.
И тот с прежней яростью вперил в него покрасневший глаз, второй совсем затек.
— А ты думаешь втихаря перекантоваться?
Арефьев сперва даже не понял, что он имеет в виду.
— Тихой сапой? — продолжал Шанцев. — Да, Репа?
— Какая разница.
—
Разница, — бормотал Шанцев, — большая. У меня башка разбита, а твоя
репа цела. — Он ощупывал голову. — Ладно, там разберутся, посмотрим…
Ну, Арефьев так далеко не заглядывал. Разобраться могли прямо сейчас.
Арефьев
трогал струпья на пятках. Ранки подсохли. Еще бы, в норе было жарко.
Заскорузлые портянки казались изломанными фанерными листами. Арефьев не
представлял, как он снова будет наматывать их и потом натягивать сбитые
кирзовые сапоги, полученные в обмен на свои новенькие, в которых он
прибыл сюда, в этот мрак. Отобрали у него и хороший кожаный ремень,
всучив взамен деревянный, из кожзаменителя. Новую панаму. Ну, ему было, в
общем, все равно. Здесь самый мир был слишком не нов, и выгоревшая
одежда, растрескавшийся широкий ремень, порвавшиеся на сгибах кирзовые
сапоги с въевшейся пылью ему вполне соответствовали.
Изнывая от
жажды и жары, они томились в глиняном склепе, тщетно прислушиваясь. Было
тихо. И лишь много времени спустя начали доноситься звуки неясной
кишлачной жизни: редкие удары, блеяние, детские возгласы; однажды
пронзительно закричал осел, наверное. Видимо, наступал вечер.
Но они-то надеялись услышать снова вертолетный рокот или гудение тяжелой техники.
Сердце
с силой гнало кровь. Кровь трепетала на виске, готовая брызнуть; язык
отяжелел и распух; в глазах сверкали огненные спирали.
Они уже ни о чем не говорили.
Поздно
вечером дверь открылась, им велели выйти, один из афганцев принялся
что-то объяснять, странно жестикулируя, на лицах остальных вспыхивали
бредовые улыбки, глаза сияли. Пленные не понимали, чего от них хотят.
Тогда один вытянул руку и начал расстегивать пластмассовые пуговицы на
куртке Шанцева. Его громадные пальцы казались вылепленными из глины.
Шанцев перехватил его запястье, вперяя в него незаплывший глаз. Он был
бледен. Арефьев почувствовал тошноту.
Но тут другой афганец, с
густыми иссиня-черными усами и заросшими по самые глаза щеками показал
ворох одежды, бросил ее на землю и что-то сказал.
Им предлагали
переодеться. Предлагали — под дулом АК-47 и каких-то древних берданок.
Солдаты разделись до трусов и нацепили длиннополые рубахи, свободные
штаны, никакой обуви не дали. Босиком по колючкам далеко не уйдешь. Что
же это значило?
После этого их вывели со двора, снова связали
руки. Арефьев шагал, чувствуя, как раскрываются раны на ступнях,
трескаются. Наверняка пыль за ним в метках. Зачем их переодели?
Возможно, солдатская одежда нужна им для диверсий. Но куда их ведут?
Возле
раскидистого дерева стоял желтый пикап. Им приказали садиться в кузов. С
ними сели еще трое: один с автоматом, двое с ружьями. Еще двое сели в
кабину. Вскоре к ним присоединился еще один с трубой гранатомета.
— Пить дайте, — сказал Шанцев.
Голос его прозвучал странно среди непонятной болтовни.
Афганцы посмотрели на него.
— Воды! — Шанцев поднял связанными руками воображаемую чашу.
Никто
ничего ему не ответил, и автомобиль, негромко урча, тронулся,
заскользил в сумерках. Но уже далеко в степи вдруг затормозил. Тут слева
от дороги темнело раскидистое дерево, рядом с ним чернел какой-то
провал. Пленным кивком приказали идти туда. Они спрыгнули на горячую
землю и спустились к пещере. Это был грот, здесь тихо текли подземные
воды. Сопровождал их молодой афганец, замотанный по глаза черной чалмой.
Пленные опустились на колени, принялись зачерпывать связанными руками
прохладную воду. Арефьев готов был заплакать и едва сдерживался. Он еще
никогда не пил такой воды. Ее вкус он запомнит на всю жизнь. Шанцев тоже
пил, сёрбал, снова зачерпывал и поглядывал во тьму грота. Вода неслышно
откуда-то приходила и так же молча убегала дальше. Арефьев был уже
совершенно пьян от этих тысячелетних подземных вод. И только хотел
насытиться впрок. Но афганец коротко бросил:
— Баскун!
Что, видимо, означало: хорошего понемногу, кончай водопой.
И Арефьев с сожалением поднялся. Хотелось распластаться здесь и никуда не уходить, лежать и смотреть на дерево.
Шанцев
продолжал еще стоять на коленях, как будто молясь. Да, в этом пекле
легко уверовать в воду. И странно, что они все-таки выдумали другое
божество. Хотя источник вод и звезд, наверное… Шанцев исчез в гроте!
Кинулся прямо с колен в сырую мглу, расплескивая воды. Афганец клацнул
затвором, крикнул что-то. И вдруг засмеялся. Арефьев с трудом
удерживался на месте. Сверху бежали еще двое, один тащил трубу
гранатомета. В сумерках сверкали белки глаз, зубы. Между ними происходил
энергичный диалог. Наконец все замолчали. Арефьева била дрожь. Тихо
урчал мотор.
— Шурави! Эй! — позвал молодой афганец в каменную пасть. — Инжебё!
И
Шанцев вышел из грота. С него стекала вода. Рубаха на плече была
порвана. Афганцы смотрели на него, скаля зубы. Молодой замахнулся
прикладом, но бить не стал, что-то затараторил. Шанцев подавленно
молчал.
Они вернулись в пикап, уселись на теплые металлические сиденья и поехали дальше.
С
одежды Шанцева натекала вода. За автомобилем вился пыльный хвост.
«Слишком узко», — бормотнул Шанцев, наклоняясь к Арефьеву. И тут же
старинное ружье, зажатое между колен одним афганцем, с силой дернулось
снизу вверх и угодило внушительным дулом в верхние зубы и губу Шанцева, к
тарахтенью мотора примешался явственный хруст, Шанцев отбросил назад
голову, замотал ею, разбрызгивая черные капли, с мычанием сплевывая.
Сидевшие напротив смотрели на него некоторое время, потом начали озирать
окрестности. Шанцев шмыгал носом, прикладывал рукав длиннополой чужой
рубахи, и тот покрывался черными пятнами. Понемногу кровь остановилась.
А
ведь у меня, кроме мозолей, ни царапины, думал Арефьев. Как будто я по
своей воле. Нет. Но сейчас он чувствовал, что своей воли у него просто
нет. Его влекла чужая воля, воля морока, и сопротивляться этому — по
крайней мере, пока — было бессмысленно.
Автомобиль ехал довольно
быстро по смутным ночным дорогам, подпрыгивая на ухабах, зарываясь
колесами в пыль, как в снег. Фары были выключены. И тем ярче
переливались фары небесных путей.
Кроме звезд, ничто не светилось в степной ночи.
Где-то
в стороне проплыли силуэты стен, башен, деревьев. Какой-то кишлак.
Конечно, без света. Они ехали дальше. Вообще-то вертолеты иногда летали и
ночью. Но как вертолетчики смогут засечь автомобиль среди этих
пустошей? Да еще и неизвестно, чем это кончится. Вот если их засекут.
Ночь
развалилась переспевшим гранатом, словно и в небо ткнули старой тяжелой
берданкой, забранной почти по мушку гладким столетним деревом.
Привыкнуть к этому было трудно.
Разумеется, сон не мог продолжаться столь долго. И быть таким подробным и пахучим.
Но
смущало одно обстоятельство: в голове снова скрежетала и пульсировала
упорная мелодия, слышанная им когда-то давно, в прошлой невероятной
беспечной жизни. И ему начинало казаться, что как только он избавится от
навязчивого звучания, все прекратится.
В конце концов он даже вспомнил, как эта вещь называется: Interstellar Overdrive. Будь он проклят.
«Interstellar Overdrive», Сева Новгородцев, Би-би-си, дача, март, холодные руки, коленки.
Стоп.
Стоп!
Но что это могло изменить?!
Уже никто и ничего не в силах был изменить, даже генерал Громов и главком ВВС… как его…
Автомобиль
продолжал ломиться сквозь ночь, подпрыгивая на ухабах от воронок,
сворачивал на развилках, скользил возле подножий гор, мимо осыпей,
плоских светлых скал, похожих на лики или узкие чистые ладони, мимо
одиноких косматых деревьев, песчаных волн, белесых гребней, пробирался
куда-то вглубь, дальше на ту сторону мрака, откуда уже нет возврата,
туда, где нельзя уже будет вспомнить не только эту какую-то глупую
музыку и название группы, но и многое другое, многое другое. Например,
имя той девочки, шоферской дочери, увлажненной и согретой рюмкой
имбирной настойки и раскрывшейся наподобие жалкого мартовского цветка; и
стволы сосен Красного Бора, Днепр; многое, многое еще напрочь забудет
Рахматулла, да хранит его пророк и да приветствует Всевышний,
уготовавший верным сады и источники благоуханнее сосновых боров и чище
земных рек.
Даже имя того жилистого парня с наколками… Следы его
затеряются в песках, так что узнавать о нем лучше по другим источникам.
Ибо сказано: «И обратили Мы их в повествование и разорвали на клочки».
|
|
 1
| Сторінка
створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з
Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників
використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.
|
|
|
|
|
|
| "Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…” |
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
