Пятница, 29.03.2024, 11:38 





Главная » 2016 » Июнь » 28 » От СовИнформ… 2
01:28
От СовИнформ… 2

 Данное изображение получено из открытых источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки посетителей сайта после просмотра данного изображения.














                                       От СовИнформ… 2 (V. Khabarov) 



Я видел генералов - они пьют и едят нашу смерть
Их дети сходят с ума от того, что им нечего больше хотеть.

                                                                                                    БГ



























Вот цитата из А. Грешнова ( человек в общем и целом провел 10 лет в Афгане, начинал военным переводчиком, потом журналистом ТАСС, свободно владеет языком дари):

"…генералом Варенниковым. Стратег. Я слушал заклинания командиров, а в голове всплывали слова бойцов, неоднократно сказанные об этом военачальнике. Не приведи Господи, было помянуть при них — солдатах и младших офицерах, на чьих руках умирали их товарищи, — Звезду Героя Валентина Варенникова. Сразу следовала реплика: «Ему Звезду, а его телке — за БЗ». И неважно уж сейчас, какой из двух телок — той, что упала с лошади на конной прогулке и сломала руку, или той, которая, убыв в загранкомандировку из советского совхоза, верой и правдой одаривала его теплым парным молоком. Не знаю, сам их не видел, только слышал неоднократно. В этот момент для меня было уже неважно, был ли он по-настоящему талантливым и прозорливым генералом. Возможно, и был. Важно другое. Он был крайне жесток по отношению к простым солдатам, жесток как помещик к крепостным. Наверное, он и воспринимал их именно как крепостных, как живые игрушки. Этих голодных, потерявших человеческий облик, но только не собственную гордость, пацанов, которые были готовы стоять до конца. Этих мальчиков-героев, вчерашних школьников, с автоматами в руках. Он не сумел вернуть матерям их сыновей, а слал домой десятки тысяч цинковых гробов, реализуя на практике штабные игры на картах, рисуя на них синие и красные стрелки. Черные от копоти лица лежащих шеренгами и укрытых брезентом пацанов на аэродромах в Кундузе, Кандагаре, Джелалабаде, Шинданде. Целлофановые мешки с разложившимися останками мальчиков в Кабульском морге. Гробы, гробы, гробы. Десятки тысяч гробов. Пусть они ему вечно снятся. Это — цена его золотой звезды.

Я не оговорился, упомянув десятки тысяч гробов. Эта цифры согласуются с реальностью. Легче, конечно, поверить в цифру 15 тысяч и сравнивать ее с жертвами ДТП на дорогах. Проще всего поверить государству и успокоиться. Но если воспринимать ложь как данное, то нас и дальше будут успешно обманывать.

В 1986 году я пробовал сосчитать цифру реальных потерь на этой войне. 23 февраля состоялось торжественное открытие стелы афгано-советской дружбы в Центральном военном госпитале в Кабуле. На церемонии присутствовал президент Афганистана Наджибулла. По окончании праздника я открыто спросил начальника госпиталя, полковника Немытина о боевых потерях.

— Какие такие боевые потери? — удивился улыбающийся военврач. — Сейчас в госпитале одни «самострелы». Боевых потерь нет.

Я хорошо запомнил эту минуту, его нежелание отвечать прямо на поставленный вопрос, почти неприкрытый цинизм медика в отношении искалеченных солдат. Он, хохотнув, посоветовал пообщаться с младшим медперсоналом. Видимо, на свою беду. Не долго думая, я быстро познакомился там же, под соснами, что росли во дворе военного госпиталя, с медсестрой Любой. Она была простая девушка и за возможность прокатить ее по городу с целью покупки в дуканах некоторых вещей, согласилась рассказать мне о том, кто лежит в госпитале, как считаются потери, а также привести некоторые цифры летальных исходов.

По ее словам, в июне 1985 года в госпитале скончались 98 человек, в июле 112, августе — более 120 человек. С наступлением осени цифры летальных исходов несколько уменьшались. Здесь нужно учитывать тот факт, что Люба имела в виду только «хирургию», и только кабульскую. Полевые военные госпитали функционировали во всех провинциях Афганистана, где стояли наши части и подразделения. В Кабул везли только тех, кого еще по ряду признаков можно было довезти до госпиталя живым. «Среднюю тяжесть» оперировали на месте, сразу перебрасывая еще живые тела в Союз. В счет не шли инфекционные отделения госпиталя. Только в Кабуле их насчитывалось три. А сколько в гарнизонах? Инфекционные заболевания выкашивали в рядах советских военнослужащих едва ли не больше жизней, чем подрывы на боевых операциях. По словам Любы, тех, кого еще можно было переправить в Союз живым, записывали при отправке в журнал как раненых, отправленных на Родину. Когда они умирали на территории СССР, они уже не считались погибшими в Афганистане и не портили статистику. Для таких пациентов была придумана специальная терминология — умершие от ран. То есть в официальных сводках потерь они проходили как раненые, а в реальности — умирали от этих ран в скорости после их доставки в Союз, иногда прямо в самолете. Так государство считало потери в Афганистане.

По словам Любы, в госпитале лежали не «самострелы».

— Это вовсе не самострелы и не дезертиры, Андрей. У них просто у всех голова набекрень съехала.

Люба рассказала, что один боец, замордованный «дембелями», стрелялся. На беду взял автомат с патронами калибра 5,45 миллиметра, оснащенными рулями со смещенным центром тяжести. Пуля вошла в левую руку, а вышла со спины, оторвав ее добрую половину. Парень мучительно умирал. Трое солдат из части, расквартированной в районе Хайр-Хана (в народе «Теплый стан»), видимо плохо соображая, что делают, выкрали у прапорщика на вещевом складе ножовку. На следующий день они для чего-то стали распиливать снаряд от ЗГУ (зенитной горной установки). Двое держали, один пилил. Двое лишились рук и выжгли лица. Пиливший потерял одну руку и глаза. И через одного в палатах все такие.

Получалась так, что «летние» потери в живой силе на боевых с лихвой покрывались «зимними» от неуставных отношений и общего бардака, царившего в армии. Это было жутко слушать…"









































































































































































































































































































































































































































































































































































































































































Да, и мне, так же как и Иванову, не давала покоя мысль, что во время войны наши люди гибли не только от рук повстанцев, но и в результате самоубийств, кото­рые стали страшной приметой армейской жизни.

..Старший лейтенант заметил, что у солдата волосы длиннее,чем положено. Оседлал солдата. Как коня. Стал его стричь. После этого слез с него. Еще раз убедился в том, что длина волос соответствует Уставу. Погрозил сол­дату указательным пальцем. Пошел к себе в модуль. Сол­дат посмотрел на себя в зеркало. Взял автомат. Догнал, старшего лейтенанта. Застрелил его. Пощупал его пульс. Убедился в том, что старший лейтенант мертв. И после этого покончил с собой.

...Во время физподготовки старший лейтенант сделал резкое замечание старослужащему и объявил наряд вне очереди. Старослужащий воспринял это как оскорбление, его "дедовского" достоинства. После физподготовки ста­рослужащий пошел в комнату офицерского модуля, где находился старший лейтенант с товарищами. Солдат ос­тановился у порога. Разжал кулак. Выдернул чеку из гра­наты. Швырнул ее в старшего лейтенанта. Промахнулся. Граната взорвалась над койкой. Офицеры успели выско­чить из помещения. Осколки посекли стены. Поняв, что старший лейтенант жив, парень кинул в него вторую гра­нату. Пока она летела, старший лейтенант успел одним прыжком выбросить свое тело в коридор. Солдат не стал гоняться за ротным. Он вошел в его комнату. Взял с тумбочки ПМ (ПМ — пистолет "Макарова"). И пустил себе пулю в висок..


— Пропавшие без вести? — переспросил Иванов. — Ко­нечно, и такое было. Причем не раз. Вот гляньте-ка на эти списки...

Он протянул мне папку с ворохом бумаг. Я начал чи­тать. Фамилии, имена, отчества, номера частей, даты рож­дения и краткие справки замелькали перед глазами. Ми­нут через пять взгляд мой, точно клин, воткнулся в самую середину пятой страницы:

"...Рядовой Деревляный Тарас Юрьевич. В. Ч. П/П 518884. Наводчик-оператор. 11.09.68 года рождения, город Ходоров Львовской области. Призван 14 ноября 1986 года Яворовским РВК Львовской области. Украинец. Член ВЛКСМ. Отец: Деревляный Юрий Тарасович.

Пропал с оружием без вести 2 июля 1987 года..."

— Что с вами? — спросил Иванов.

— Я знаю этого человека.

— Деревляного? — Иванов ослабил ворот на шее.

— Деревляного. Более того — разговаривал с ним.

— В Афганистане?

— В Нью-Йорке.

— Погодите минуту. Я должен позвать офицера особого отдела.

Особист, как я и предполагал, оказался человеком край­не немногословным. Без каких-либо запоминающихся черт лица — в этом, видно, и заключалась его главная особен­ность. Он разглядывал меня внимательно, и в его глазах ясно читалась смесь любопытства и настороженности. По моему, он никак не мог определить своего отношения ко мне и потому предпочитал слушать, но не говорить.

— Вы, — спросил Иванов, — виделись с Деревляным до или после объявления амнистии?

— После.

— Я понимаю, что вы устали, — Николай Васильевич бросил полтора кусочка сахара в свою кружку, — но без рассказа об этой встрече я вряд ли смогу отпустить вас спать.

Сотрудник особого отдела достал из нагрудного кармана блокнот и шариковую ручку.

— Хорошо, — согласился я, — но за это вы мне под­робно расскажете про вашу жизнь, дивизию и войну. Идет?

Иванов улыбнулся.

— Идет.

Офицер особого отдела что-то пометил в своих записях.


…Нью-Йорк плавился под перпендикулярными лучами по­луденного солнца. Люди чувствовали себя не лучше, чем бройлеры в электродуховке. Казалось, стонали от изнемо­жения даже призраки некогда роскошной растительности, что много десятков лет назад, на заре прошлого столетия, оказалась погребенной под улицами и домами гигантского мегаполиса. Сквозь кору асфальта прорастали невидимые дикие каштаны, тутовники и дубы. Горожане прилипли к кондиционерам, тщетно охлаждавшим раскаленный воздух, пропитанный асфальтовыми испарениями и приторными запахами отработанного бензина.

Поэтому Крейг Капетас и я несказанно обрадовались, когда наконец добрались до небольшого (по американским меркам) здания, в котором расположилась правозащитная организация "Дом Свободы". В десять часов утра там дол­жна была начаться пресс-конференция (Пресс-конференция состоялась 14 июля 1988 г.) шести бывших советских солдат, когда-то воевавших в Афганистане, но оказавшихся по разным причинам в плену, потом освобож­денных и вывезенных в США.

Сопровождавший меня Капетас работал старшим лит сотрудником вашингтонского ежемесячника "Регардис", пред­ложившего "Огоньку" осуществить двухнедельный обмен журналистами. "Огонек" дал согласие, и я, превратившись в специального корреспондента "Регардиса", должен был через несколько дней вылететь в Атланту, чтобы написать серию очерков для этого журнала.

В моем нагрудном кармане лежало удостоверение внештатного корреспондента "Регардиса", помогавшее мне в тех случаях, когда не срабатывало огоньковское удосто­верение.

В "Доме Свободы" уже суетились репортеры, устанав­ливая телевизионную аппаратуру и осветительные прибо­ры. Вскоре послышались шаги и в конференц-зал вошли шесть молодых людей — Мансур Алядинов, Игорь Ко­вальчук, Микола Мовчан, Владимир Ромчук, Хаджимурат Сулейманов и Тарас Деревляный. Пока они занимали места за длинным столом, ломившимся от обилия микрофо­нов, я успел взять со стенда несколько брошюрок, выпу­щенных издательством "ДС". В одной из них я прочел, что четверо участников конференции совсем недавно при­были в Америку, но Мовчан и Ковальчук живут здесь уже несколько лет.

Наше отношение к солдатам и офицерам, попавшим в плен в Афганистане, эволюционировало по мере измене­ния взглядов на характер самой войны.

И все же на вопрос о том, как относиться к человеку, закончившему войну не 15 февраля 1989 года, а, скажем, в 1982-м и подписавшему свой сепаратный мир, я до сих пор не могу найти однозначного ответа без всяких там "с одной стороны — так, а вот с другой...". Но, быть может, такого ответа вообще нет?

Началась пресс-конференция. Первым выступил Ромчук. Он поблагодарил за предоставление убежища прави­тельство США и лично президента, который помог осво­бодить их из плена. Много хороших слов было сказано в адрес "Дома Свободы", русских и украинских эмигрантс­ких организаций, позаботившихся о пленниках. Особая бла­годарность была выражена моджахеддинам. Потом слово взял худенький паренек со светлыми волосами. То был Мовчан.

— Приятно видеть, — сказал он, — что наконец СССР начал беспокоиться о своих же людях — я имею в виду объявленную амнистию. Однако в чем ее гарантии? Пока их нет. — Он говорил с сильным украинским акцентом, время от времени употребляя английские слова. — Глас­ность не достигла того уровня, когда все вопросы без исключения можно было бы обсуждать в открытой прес­се. Что будет с нами, если мы вернемся, а в СССР произойдет очередное изменение политики в отношении пленных? Ведь у нас не будет права на независимую зашиту, мы не сможем обратиться в прессу, чтобы от­стаивать себя и свои дела. Хотя в СССР в последнее время много пишут о нас, были статьи и о Рыжкове(Бывший советский военнопленный Н.Рыжков, вывезенный в США, по собственному желанию вернулся в СССР еще до объявления амнистии 88 года. И хотя нашими консульскими работниками в Нью-Йорке ему была гарантирована свобода по возвращении, он, прибыв домой, вскоре оказался в тюрьме. Теперь он на свободе.), мы не считаем это достаточ­ным. Мы ничего не слышим о наших товарищах, вернув­шихся в СССР из Лондона. Из Швейцарии возвратилось около десяти человек, а не двое, участвовавших в москов­ской пресс-конференции...

Тарас Деревляный начал неуверенно, тихо. Смотрел се­бе под ноги. Лишь дважды глянул в зал исподлобья.

— Я полностью согласен с тем, что говорилось до ме­ня... ("Это, братец, — мысленно сказал я ему, — у тебя осталось от наших комсомольских собраний — не вытра­вишь!") В амнистию, может быть, я бы и смог поверить, но я живу здесь, в Америке, уже три месяца. И мне тут очень нравится.

От этих слов потянуло откровенным подхалимажем, но каким-то уж очень детским. Я невольно поморщился. Так ведет себя беспризорный щенок, стремясь понравиться че­ловеку, подобравшему его на улице в стылый мокрый день.

— Меня Америка приняла, — продолжал он, вскинув голову и тряхнув волосами, — дала мне работу. Я буду учиться. Там, — он почему-то кивнул в дальний угол кон­ференц-зала, — у меня такой возможности не было.

Я опять мысленно спросил его: "Это почему же?!"

— Я не хочу возвращаться домой, — он неожиданно усилил голос. — Как отнесутся ко мне люди, если я вер­нусь? Чисто психологически... Скажут: удрал, а теперь возвратился! Скажут: он предатель! Мне не нужна ам­нистия! Я буду жить в Америке! Я отрекаюсь от совет­ского гражданства!

Последние слова он почти выкрикивал.

Вернувшись в гостиницу, я долго не мог заснуть и лежал, уничтожая сигарету за сигаретой, прокручивая в голове события, встречи и разговоры последних дней. Прежде всего — услышанное сегодня от бывших воен­нопленных.

По-разному относятся в Союзе к тем, кто вернулся до­мой из плена. Особенно к тем, у кого была промежуточная "остановка" где-нибудь на Западе. Как-то раз, выступая перед ветеранами-"афганцами", я сказал, что нельзя огуль­но охаивать всех военнопленных, необходимо разбираться в каждом отдельном случае.

Послышался свист. Он был мне понятен.

В другой раз пришлось выступать перед собранием мос­ковской творческой интеллигенции, где я высказал ту же мысль. Раздались негодующие крики. Но с другим знаком.

Игорь Морозов, воевавший в Афганистане и написав­ший теперь уже знаменитую песню "Мы уходим, уходим, уходим...", рассказывал о том, как в самом начале войны его рота получила приказ уничтожить дезертира, убившего при побеге двух советских солдат. "Тот парень, — сказал Морозов, — сейчас ошивается где-то в Штатах. Если он посмеет сюда вернуться, — Игорь посмотрел на свои руки, — я убью его, невзирая ни на какие амнистии". В мае 89-го на концерте в московском Театре эстрады он повто­рил те же слова. Зал откликнулся на них овацией.

Все еще слыша те яростные аплодисменты, я провалил­ся в сон.

                                                                                                                        Артём Боровик





















 Сторінка створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з ​​Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.




Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 585 | Добавил: shindand
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

  
"Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…”






Поиск

Форма входа

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Copyright MyCorp © 2024 |