Партийно-хозяйственный актив.

Игорь Шелудков

В Советском Союзе имелась уникальная военная организация — стройбат. Это были единственные войска, куда разрешалось призывать солдат, имеющих судимость. Еще они отличались тем, что не имели оружия. Многие офицеры смеялись: «Вот — загадка для американского ЦРУ! Судимые солдаты без оружия. Наверняка думают, что против одного нашего строителя нужно минимум трех «зеленых беретов» выставлять».

В Афганистане стройбат, правда, вооружили, но он по союзной привычке продолжал обходиться без автоматов. И случилось страшное: прямо на окраине Кабула, в карьере, душманы перестреляли безоружных прапорщика и нескольких солдат, приехавших за гравием для строительных работ.

Именно с разбора этой трагедии началось заседание в Кабуле партийно-хозяйственного актива 40 й армии, на которое я вместе с командиром полка и был направлен. Главный обвиняемый по этому делу — полковник из военно-строительного управления — молча выслушал все, что о нем думают, и… покинул зал. Мы переглянулись. «Он еще и в партии никогда не состоял», — сказал вслед ему командующий. Все опять удивились. У нас в пехоте, например, на первую вышестоящую — капитанскую — должность командира роты офицеров даже не рассматривали, если они не являлись членами или кандидатами в члены КПСС. А тут до полковника дослужился! «Наверное, блатной», — сказал кто-то. Его поправили: «Был бы таким, не служил бы здесь». Все согласились: действительно, непонятные войска, живущие по своим законам.

В зале в тот день все были «на нервах», обстановка быстро накалялась, и командующий иногда забывал, что это все-таки партийный форум, а не служебное совещание. Всех командиров, которых ругал с трибуны, заставлял вставать, что ранее на таких мероприятиях было как-то не принято. «Все проблемы бригады только в вас, товарищ полковник! А вы, товарищ подполковник, можете не садиться. Я про вас еще долго рассказывать буду.»

Вместо объявленного в регламенте часа доклад длился без перерыва более двух часов. Приводились такие случаи из нашей действительности, что становилось очень грустно и тоскливо: «Неужели у нас все так плохо?».

Элементарный порядок, по словам докладчика, отсутствовал не только на земле, но и в небе. По нашей авиации командарм «прошелся» конкретно: из около сорока летательных аппаратов, потерянных за год, треть — технические неисправности и ошибки пилотирования. Еще оказалось, что совсем недавно мы были близки к победе как никогда: душманов можно было «обезглавить». В районе Панджшерского ущелья Ахмад Шах Масуд, один из главарей оппозиции, проводил совещание со всем своим руководством и полевыми командирами. Эта информация своевременно была получена из разных источников за несколько миллионов афгани. Но… авиация опоздала на полчаса и стерла с лица земли уже «пустой» кишлак.

В некоторых частях небоевые потери превышали боевые. Даже в бандитском Кандагаре, который по примеру Одессы-мамы называли «Кандагар вашу мать». На местном аэродроме у приземлившегося военно-транспортного Ан-12 прямо на взлетно-посадочной полосе отлетело колесо переднего шасси. Самолет съехал с бетонки на землю. Под ним сразу же начали рваться мины. Самолет остановился и загорелся. На аэродроме в тот момент находилось много людей. Техники проводили регламентные работы, «десанты» тренировались в посадке и высадке из вертолетов. Все они побежали глазеть на горящий борт. Выбравшись из самолета, экипаж с криками «Быстрее делайте ноги, сейчас рванет!» бросился врассыпную. Но зеваки решили отойти чуть-чуть — на безопасное, как им казалось, расстояние. Взрыв был такой силы, что прибывшие пожарные машины отнесло более чем на сто метров. Погибло сразу около пятидесяти человек, несколько умерло от ран и ожогов позднее. Говорили об этом по-разному. Одни — что летчики везли какие-то секретные авиабомбы и они сдетонировали, другие — что это взорвалось топливо.

«Разбор полетов» продолжался. В Кандагаре в районе «пустынного» батальона два штурмовика по ошибке сбросили кассетные авиабомбы на нашу колонну. Перепутали с «духами». Слава богу, промахнулись, никто не пострадал. Старший колонны, заикаясь, докладывал в штабе бригады, что у «духов» появилось новое оружие: «Нас обстреляли двумя взрывами по сто метров каждый…».

Потом докладчик взялся за другие рода войск, поднимая с мест соответствующих начальников. Досталось и нашему командиру полка. Ему пришлось доложить тактико-технические характеристики гранатомета РПГ-7.

— Так вот, — сказал командующий, — его прицельная дальность стрельбы — до пятисот метров. Почему же танк с вашей сторожевой заставы не расстрелял «духов» хотя бы метров с семисот, а подъехал к ним вплотную, пытаясь «отутюжить»? В результате — два попадания из гранатомета.

Об этом нападении на колонну в зоне ответственности нашего полка говорили тогда много. На ровной местности в районе между Гиришком и Кучки Нахудом душманы, прячась среди большой отары овец, прямо возле кольцевой бетонки выкопали окопы полного профиля. Цель они выбрали значимую — колонну наливников, которую формировали в Союзе. Бой длился несколько часов. Со  связью, как всегда, возникли проблемы, и пришлось вызывать самолет-ретранслятор, который «висел» над попавшей в засаду колонной. Командир автомобильного батальона прорвался на КамАЗе на ближайшую заставу и, сев в танк, стал командовать экипажем. В итоге сгорели и танкисты, и подполковник-комбат…

В одном из полков из-за преступной халатности и разгильдяйства командиров произошел довольно распространенный случай. Во время проводки колонны две боевые машины пехоты стояли на перекрестке и направляли растянувшиеся автомобили в объезд опасного кишлака. Прошло пару часов, и пехота решила, что все проехали. Снявшись, убыли в полк. Отставший молодой солдат на КрАЗе, не встретив регулировщиков, заехал в кишлак и сразу же был расстрелян. Высланные разведчики обнаружили на окраине сгоревший автомобиль. То, что бедный солдат был убит, ни у кого не вызывало сомнений: кабина автомобиля была буквально изрешечена пулями. Но тела не было, а иметь пропавшего без вести было бесчестьем. В полку за пару часов спланировали операцию «Возмездие-4». Цифра в названии означала, сколько раз в этом году мы мстили за погибших товарищей.

Действовать надо было по горячим следам. Но полк находился в очередном рейде, и группировку сформировали с трудом. В строй поставили даже солдат из хозяйственного взвода. «Будет хоть о чем на дембеле рассказать», — не скрывали своей радости тыловики. Усилили подразделение несколькими танками, снятыми с относительно спокойных близлежащих сторожевых застав. Командовать операцией поручили начальнику штаба танкового батальона.

Быстро окружив кишлак, майор через пойманного на окраине пастуха передал жителям ультиматум: ровно через час тело солдата должно быть выдано, не вынесено на окраину кишлака, а доставлено прямо в расположение. При невыполнении этих условий мы начинаем обстрел…

Попытку автобуса и мотоциклиста вырваться в горы по единственной незаблокированной дороге быстро пресекли метким огнем.

Прошло два часа, но из кишлака вестей не было. Тогда старший скомандовал: «Огонь!». В качестве цели он определил даже мечеть, так и не поняв за два года, что это — святотатство: к любой религии необходимо относиться терпимо. Первый выстрел был сделан подкалиберным снарядом. Пробив несколько десятков глиняных домов и минарет, снаряд улетел в горы. Жители кишлака мгновенно выскочили на улицу. Следующий снаряд был осколочно-фугасный, и местные в панике попрятались за стены.

Стрельбу в разных направлениях повторили несколько раз, то загоняя, то выгоняя людей из домов. Сразу же появились старейшины-парламентеры на ишаках и попросили прекратить огонь. «Мы здесь ни при чем. Мы — мирные жители. Это были душманы, которые уже ушли.» Звучало абсолютно неправдоподобно, и старший операции, объявив стариков старейшин заложниками, дал кишлаку еще час времени.

Снова — ни привета ни ответа. Только тогда, когда майор, подъехав  поближе к кишлаку, застрелил одного из старцев, распухшее и изуродованное тело солдата было выдано…

Напоследок начальник штаба приказал расстрелять весь оставшийся боекомплект, что и было добросовестно выполнено экипажами танков и БМП. Бить приказал в первую очередь по богатым домам. «Мы им равноправие установим. Сначала здесь только бедные останутся, а потом — мертвые», — передал он циркулярно по радио.

За этот расстрел и все перегибы руководитель операции был предан суду военного трибунала.

В начале своей речи командующий предупредил, что говорить он будет только о наболевшем и главном, т. е. — о нашем боевом предназначении. «Если я о ваших пьянках-гулянках и о прочих аморальных вещах рассказывать буду, то нам и недели не хватит», — подчеркнул он. Но в конце доклада все же «сорвался». Один из случаев так называемой бытовухи был озвучен. Подполковник из штаба дивизии, как говорится, жил вместе с медсестрой. В отпуск они поехали вдвоем. Побывав у родителей возлюбленной, отправились на юг. Домой офицер заскочил в конце отпуска только на пару дней. «У нас такая война, такая война, что каждый человек на счету. Послезавтра снова в бой. Еле выпросил эти деньки, чтобы с вами повидаться», — объяснил он жене и детям.

Не прокатило… Жена обратилась с жалобой на имя министра обороны СССР. «Как же так можно, — возмущенно писала женщина, — в таких случаях людям должны санаторий предоставлять, а вы у них даже отпуска отбираете!»

Докладчик перешел на повышенный тон:

— Разъясните подробно этому герою: пусть сам разбирается, кто ему дороже — собственная семья или любовница, а меня в это дело не втягивать! Я полчаса заместителю министра обороны по телефону доказывал, что этого быть не может. Отпуск у нас — дело святое.

Подняв командира дивизии, командующий продолжил:

— Я у вас, Александр Викторович, через две недели работать буду. Обязательно меня с этим подполковником познакомьте. А пока передайте ему мой пламенный привет.

Далее залу был зачитан ответ на письмо, подготовленный политическим отделом армии: «Сообщаем, что факты, изложенные вами, не подтвердились. Вашему мужу был предоставлен очередной отпуск продолжительностью 45 суток. Дополнительно выделено время на проезд к месту проведения отпуска и обратно в количестве четырех суток. Согласно отметкам в заграничном паспорте и отпускном билете, отпуск использован полностью. Одновременно сообщаем, что вашему мужу и вам была выделена бесплатная семейная путевка в санаторий, о чем также имеются записи в соответствующих книгах. Согласно отметке в медицинской книжке, вы и ваш муж прошли полный курс санаторно-курортного лечения в Алуштинском военном санатории в течение 24 дней. Копии документов на восьми листах, заверенные гербовой печатью, высылаем в ваш адрес».

Доклад был закончен, и после нескольких выступлений в прениях единогласно приняли расплывчатое постановление: «Заслушав и обсудив доклад коммуниста Дубынина, решили подобного впредь не допускать и все улучшить, направив на это основные усилия».

Хозяйственные вопросы рассмотреть не успели.

— В следующий раз, — сказал командующий. — Если времени хватит.

Затем взял слово член военного совета — начальник политического отдела армии.

— Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, — сказал генерал. — Только-только пришли высокие государственные награды, и сегодня самое время вручить их отличившимся.

Всех тех командиров, которых недавно ругали в докладе, вызывали к трибуне и вручали ордена. Улыбающийся командующий и член военного совета жали награжденным руки и желали новых успехов в нелегком ратном труде…

На улице делегаты от нашей дивизии продолжили обмен мнениями.

— Интересно, сколько майору дали, — сказал кто-то.

Услышав это, к нам подошел подполковник.

— Восемь лет с лишением воинского звания и государственных наград.

— Ничего себе! — удивились все. — Наши разведчики и не такие разборки с «духами» устраивали, и все тихо.

На показательном процессе обвинение майору зачитывал капитан, «топивший» подсудимого всеми силами и средствами. Народными заседателями вообще были прапорщик и старший лейтенант. Когда майор начал оправдываться, что стал действовать так, узнав, что солдат является единственным сыном у одинокой матери, капитан — помощник военного прокурора доложил суду, что обвиняемому стало известно об этом только во время следствия. Майор вспылил:

— Неужели вы не знаете, что наши солдаты сплошь и рядом — безотцовщина и из малообеспеченных семей? Те, за кого в военкоматах словечко некому замолвить!

В ответ «продвинутый» капитан заявил суду: это «махровая» антисоветчина, за такие слова можно заработать отдельное производство. Наказание по совокупности будет более строгим…

В Афганистане мне было жалко только наших. В тот момент все мы жалели солдата, его несчастную мать и майора, у которого не выдержали нервы. Сегодня, по правде говоря, мне жалко всех погибших. И наших, и афганцев.

Очень жалею, что не стало Советского Союза, не побоюсь повторить это кому угодно и где угодно. Горжусь тем, что выполнял интернациональный долг в Афганистане, защищал там государственные интересы великой державы. Но несправедливости в то время было много…

До середины 1980 х в средствах массовой информации о той войне или ничего не говорили, или, мягко говоря, лукавили. Мол, в этой далекой южной стране наши войска только сажают деревья, строят мосты и помогают декханам в уборке урожая. На могилах запрещали писать, что человек погиб в Афганистане. Только — «трагически погиб». А ведь какой-нибудь обыватель, глядя на памятник 19 летнему мальчишке, запросто мог подумать, что здесь похоронен убитый в  пьяной драке…

Всем было понятно, что майор перестарался и поступил не по-советски. В суде звучали слова про антигуманность и цинизм — по прибытии в полк он публично стер ластиком название кишлака с топографической карты. Говорить в те годы про гуманность, мне кажется, можно было только относительно. «Гуманист» Джохар Дудаев, взлетая на стратегическом бомбардировщике с территории СССР, проводил ковровые бомбардировки непокорных кишлаков. Сколько он своих единоверцев мусульман в иной мир отправил, одному аллаху известно! Видели мы результаты этого бомбометания — выжженная фосфором и термитом мертвая земля. Но за это летчик был произведен в генералы и награжден орденом Красного Знамени, а майора-танкиста лишили всего и посадили в колонию.

Лица желтые

В ожидании попутного самолета командир полка, глядя на новенький орден Красной Звезды, спросил меня:

— Знаешь, что означает «афганский букет командира»?

— Нет.

— Это три «цветочка»: орден, партийное взыскание и желтуха. Два у меня уже есть. Третьего не хочу.

…Через пару месяцев боевой полковник пожелтел.

В Афганистане больных гепатитом называли желтолицыми.

Болезнь, несмотря на громадный комплекс профилактических мероприятий, принимала такие масштабы, что в частях приходилось отменять плановые боевые операции. В каждом крупном гарнизоне имелись свои инфекционные госпитали, которые в пик вспышки эпидемии — ноябрь и декабрь — были переполнены. В это время в Афганистан вылетал из Союза «десант» военных медиков — из Главного управления, Военно-медицинской академии, из внутренних округов, который на местах оказывал помощь штатным врачам.

В один из дней в Шинданде в Доме офицеров собрали весь руководящий состав нашей дивизии на лекцию, посвященную профилактике инфекционных заболеваний. Лекцию читал генерал-майор, кандидат медицинских наук из Питера. Командиры частей это занятие дружно проигнорировали, прислав на него вместо себя второстепенных лиц. Было очень скучно слушать непонятные медицинские термины, и офицеры поголовно дремали. Один из них, уснув, даже упал со стула. Генерал — полугражданский человек — этого или не видел, или делал вид, что не видит. В конце концов лекция, суть которой была сведена к одному — «Все ваши беды от того, что вы не моете руки перед едой или моете, но не так тщательно», — закончилась.

— Вопросы? — поправив очки, спросил генерал у зала.

Задавать вопросы общевойсковому генералу никто бы не рискнул. Наш командир дивизии, например, абсолютно на любую тему мог дать такой исчерпывающий ответ, что охота чем-либо у него интересоваться пропадала у офицера надолго. Тут же был другой случай — кандидат наук, интеллигент. Офицеры решили немножко пошутить. Капитан в выцветшем обмундировании представился:

— Командир ремонтно-эвакуационной роты. Я, товарищ генерал, сейчас обязанности командира полка исполняю. У нас его и всех замов желтуха покосила. Скажите, пожалуйста, какой климат опаснее — горно-пустынная местность или, например, джунгли?

— Конечно же, джунгли, — ответил генерал. — Для влажного субтропического климата гепатит и малярия — вполне обычное явление.

— Я вот к чему вопрос задаю, — продолжил капитан. — Хотелось бы узнать, как во Вьетнаме американцы с желтухой боролись? Ведь они там не по два года, как мы, служили, а ровно год. И было их раз в пять больше.

— Извините, молодой человек, я во Вьетнаме не был, — прозвучало в ответ.

— Так что, у нас не изучали их опыт? Болели они или нет? Американские негры что — с утра до вечера руки с мылом моют? — понеслись вопросы со всего зала.

Генерал, немного подумав, ответил:

— Заболеваний у них было очень мало. У американской армии другие возможности…

— Вот так! — говорили офицеры, выходя из зала. — У них — другие возможности.

На пересыльном пункте в Ташкенте во время прохождения регистрации меня строго предупредили:

— Без отметки в загранпаспорте, что гамма-глобулин введен, тебя не посадят ни на один самолет. Сходил, сделал укол и получил отметку.

— Что это за лекарство? — поинтересовался у врача.

— Гамма-глобулин — это лучшее средство от гепатита. Три месяца можете не волноваться, не заболеете.

— А что потом?

— А потом как повезет, — ответил медик. — Соблюдайте правила личной и общественной гигиены.

Уже в Афгане снова поинтересовался у врачей:

— А если достать этот дефицит и колоть лекарство самому каждые три месяца? Поможет?

— Теоретически возможно, но не советуем. Получите полную зависимость от этого лекарства и в итоге заболеете. Рано или поздно.

Бог меня миловал, в отличие от многих сослуживцев. Добрая половина их подхватила за время службы различную заразу. Некоторые заболевали уже по возвращении домой. Интересно, что «пожелтевший» человек был уже незаразен.

Кроме желтухи в ходу были малярия и брюшной тиф, которые, к моему удивлению, были относительно менее опасны. На дизентерию смотрели как на насморк. От желтухи же люди даже умирали.

После курса лечения нужна была реабилитация. Выздоравливающих отправляли на месяц в Союз в один из санаториев на озере Иссык-Куль, что в Киргизии. Когда таких больных стало очень много, то всем стали предоставлять щадящий режим при части — освобождали от боевых операций и нарядов. Правда, в конце концов, создали свой реабилитационный центр в Баграме — в одной из самых «горячих точек». Никто туда ехать не хотел, и народ отправляли в принудительном порядке.

За каждого больного командиры частей получали сильнейший нагоняй от командира дивизии. Зная это, некоторых офицеров и прапорщиков по их просьбе оставляли лечиться на месте. Таким сокрытием уменьшали статистику. Да и что мог предложить больному переполненный инфекционный госпиталь, где кровати в два яруса стояли даже в коридорах? Капельниц катастрофически не хватало, ставили их только тяжелобольным. Сгущенку, сахар, варенье и сок, содержащие глюкозу, так необходимую больному, можно было найти и при части. Диетическое питание тоже можно было приготовить в офицерском общежитии. Главное заключалось в том, что человеку нужно было успокоить нервную систему и отлежаться, что многие успешно делали и без госпиталей. Сами врачи говорили, что все болезни — от нервов, кроме венерических…

Одним из главных источников распространения заразы была посуда в столовых. Ее после каждого приема пищи несколько часов держали в хлорированной воде. Но тут тоже — как кому повезет. Помню, две вольнонаемные дамы, машинистки из штаба дивизии, постоянно критиковали тыловиков и врачей за отсутствие профилактики заболевания. В столовую они приносили в целлофановых пакетах собственные ложки, вилки, кружки и тарелки, которые обрабатывали сами. «Пожелтели» дамы одними из первых…

Был в нашем полку прапорщик — начальник продовольственного склада. По его лицу можно было легко догадаться, чем он увлекается. Щеки были такого цвета, что от них можно было прикурить сигарету. Но человек был добрый и уважаемый. Вел дело так, что еды хватало всем. Например, на какое-нибудь застолье даже старлеям выдавал необходимые продукты питания. Его любимым выражением было: «Солнце, воздух и вода — ерунда! Сахар, дрожжи и вода — это да!». До замены ему оставалось всего пару недель, когда командир полка объявил всем на разводе: «Товарищи, Михалыча только что в госпиталь отправил. Это неправда, что красные глаза не желтеют!».

Иногда врачи устраивали возле входа в столовые показательные «акции». Каждому входящему выдавалась горсть необходимых таблеток, и люди в белых халатах внимательно следили, чтобы офицеры и солдаты их проглотили, а не выплюнули.

Вручая мне последний отпускной билет, командир, поблагодарив за службу, попросил расписаться на его обратной стороне. Я находился в таком приподнятом настроении, что был готов поставить подпись где угодно. Прочитал полностью исписанный лист: «Заключение врача: 1. При пятидневном медицинском контроле инфекционных заболеваний не выявлено. 2. По прибытии взять на учет как прибывшего из маляриогенной зоны. 3. Малярией не болел. 4. «Делагил» принимал с такого по такое. 5. «Примахин» принимал с такого по такое. 6. Санитарную обработку прошел. Начальник медицинской службы войсковой части. Печать. Подпись». «Вместе с ним следуют: жена и сын. Начальник штаба войсковой части. Печать. Подпись». Отдельно стоял крупный штамп «Холерный вибрион не обнаружен». Начальник санитарно-эпидемиологической службы. Воинское звание. Подпись. Фамилия и инициалы». Еле-еле нашел место, где нужно было черкануть свою фамилию. «Со ст. 246, 247 УК РСФСР ознакомлен». Дата и подпись».

Это был дебилизм. Об уголовной ответственности за контрабанду оружия и наркотиков офицерский состав расписывался в книге доведения приказов каждые три месяца. А если учесть, что после какого-нибудь «залета» или очередной кампании дивизия требовала дополнительно отдельные списки ознакомленных, то цифра подписей была далеко не двузначной. Командир угадал мои мысли:

— Проще одну подпись поставить, что незнание законов не освобождает от ответственности. По-доброму тебе завидую. А мне ровно девять месяцев осталось. Но ничего, однажды я этот срок терпел, пока на свет божий не появился.

С чувством юмора у него все было в порядке.

Мы обнялись. Такое не забудется никогда.

— Береги себя, — сказал командир. — Будет обидно, если уже в Союзе заболеешь.

Обошлось…