17 мая.
События, прямо не связанное с гибелью первой роты, но косвенно повлиявшее на исход всей Печдаринской операции произошли чуть позднее. После длительного марша по правому берегу реки, наш батальон остановился передохнуть в одном из населенных пунктов, уж и не помню как обозначенном на карте. Третья рота капитана Какимбаева поднялась выше всех, в нарушение приказа командира батальона Перевалова организовать оборону в арьергарде подразделения. Опыт первой роты стоял перед глазами. Мудрый и опытный Какимбаев, обладающий звериным чутьем на опасность, вопреки команде приказал занять высоту, разместив подразделение таким образом, чтобы именно он, при необходимости, владел инициативой. Отряд духов заметили, спустя пару часов, наблюдатели, выставленные старшим лейтенантом Аликом Мамыркуловым. Оповестив того о приближении многочисленного отряда противника, они отошли к основным силам роты, которая в полной тишине заняла исходные позиции для боя. Удар для духов, желавших покормится мертвечиной, был столь неожиданным, что те практически не успев оказать сопротивления, пали расстрелянные в упор. «Огненный мешок», ранее удачно исполненный ими, оказался уже капканом для них. Безусловно, это был не их день. И не их праздник. И среди них не оказалось ни АГС, ни Заколодяжного. Третья рота, высунувшись по пояс из-за камней, с расстояния в десять – пятнадцать метров, расстреливала врага, не успевшего даже повернуться к ним лицом. Автоматы дымились в руках, прыгая во все стороны, изрыгая пулю за пулей. Испуганные бородатые лица попадали в перекрестие прицелов и мгновенно превращались в месиво. В течение получаса было все кончено. В плен не брали. Поднявшись в контратаку, бойцы третьей роты добили остатки душманского отряда, пригвоздив их тела к серым камням ущелья. Не потеряв ни одного солдата. Это даже нельзя назвать боем. Настолько быстро и жестоко он прошел. Ошибок не делал никто. Попытка сопротивления оборачивалась для духов смертью. Двое пытались поднять руки, но их так нашпиговали свинцом, что тела стали напоминать дуршлаг. Это вам за первую роту! Кровь наших врагов стекала в реку бурными потоками, растворяясь в Печдаре и окрашивая её в цвета мести. Такое количество погибших можно было наблюдать лишь на севере Афганистана, в победном для полка бою, лейтенанта Вити Гапаненка. Но там Витя воевал на броне. Здесь враг был повержен в равном бою. В равных условиях. На его территории. Таким же, как у него оружием. В отличие от Косинова, капитан Какимбаев не имел избытка генов хвастовства, потому о нем вскоре забыли, хотя товарищи и были отмечены какими-то наградами, да и итоги того боя не имели продолжения. Капитан Какимбаев не отличался словоблудием. Был скромен, уживчив, но грамотен и азартен до боя. Это был образец солдата. Верного, беспощадного к врагу, сильного, честного, правдивого, мужественного. Этим отличались и его взводные. Все. После того боя тела врагов лежали настолько плотно друг к другу, что казалось напоследок, они просто обнялись от безысходности. Позднее капитан Какимбаев в воспоминаниях укажет цифру 150, но это издержки возраста. Чем ближе возрастной маразм, тем больше врагов ты уничтожил. Априори. Думаю, встретив сегодня Косинова, он рассказал бы, что именно он лично уничтожил половину Афганистана. На самом деле третья рота уложила на лопатки около сорока духов. Именно эту цифру назвал мне Алик Мамыркулов, которому верить можно. Обезумевшая от победы рота орала, сотрясая криком древние горы, доказав, самой себе в первую очередь, что Советская армия жива. И всегда будет жить не бахвальством её командиров, но силой оружия. - Это, за тебя, - позднее скажет мне Алик, коснувшись рукой моего плеча, - За всех наших…. Удивительное дело, в бригаде пользовались авторитетом у Смирнова лишь те командиры рот, которые откровенно лгали в боевых донесениях, а по-настоящему смелые решения ротных не учитывались при распределении наград. А также те, кто при нем показывал визуально наблюдаемую «боевую работу», с отдачей громких приказов, с приданием лицам мужественных черт, что от умиления у комбрига наворачивались слезы. Каждая «успешная» на словах операция разбиралась по косточкам и преподносилась как гений командира роты, возглавившего бой. Или гений командира батальона. В зависимости от того, что за операция. Но реальность была иной. На самом деле встретив сопротивление духов, подразделения, как правило, падали среди камней, не желая двигаться дальше. Даже под угрозой расстрела. А если противодействовал огонь из автоматов противника, старались выйти поскорей из боя, трусливо выводя подразделения с гор к боевым машинам, прикорнувшим у их подножий. Как это сделал тот же капитан Косинов в провинции Лагман. И не он один. И не только в провинции Лагман. За все время присутствия 66 бригады в Афганистане, та никогда больше не вела столь упорные бои, кои были в 1980 году. И именно в них отражалась вся несостоятельность всей советской армии. Мир боялся не эту армию лживых карьеристов. Он боялся тех, кто придет за нами. Партизан. С кем мы входили на территорию этой страны, успевшими доказать на деле свое умение в бою. Не многие знают, что лишь неординарные разработки при планировании операций приводят к победе. Гибкость ума и хитрость на поле боя являлись основными инструментами, ковавшими победу. И более всего этим качествам соответствовала разведывательная рота под командованием Вити Гапаненка, первым переодевшим своих бойцов в душманскую форму одежды. Но это исключение из правил, - в Афганистане все было наоборот. И в приоритетах числилось лизоблюдство, хвастовство, ложь. Постоянно убеждался в том, что кумовство, расплодившееся в Советских Вооруженных силах не было следствием чьей либо ошибки. Это была целенаправленная политика лиц, руководивших армией в послевоенное время, желавших продолжить свой род вечно. Дети генералов, становились генералами. Или женами будущих генералов. Достаточно просмотреть родословную уже Российской армии. Традиции вечны. Но они гибельны при войне. Армия, построенная на таких традициях не боеспособна. Гены победителей не передаются по наследству. Командующие войсками должны коваться на поле боя, а не в тиши кабинетов. Но это в теории. На практике все было иначе. В Венгрии, куда судьба забросила меня после Афганистана, в городе Сегед, служил внук маршала Мерецкова. Этот деятель в звании лейтенанта и должности командира взвода, на марше, задавил насмерть одного бойца, будучи за рулем автомобиля, а спустя месяц принял роту. Но продолжим про Афган. На десятые сутки, не встречая сопротивления, мы протаранили ущелье до конца, стволами коснувшись границы зон ответственности бригады. Двигаясь вдоль реки, мы были уверены, что сопротивления силы обороны нам уже не окажут, хотя мелкие стычки и продолжались, интенсивность боёв откатывалась к нулевой отметке. Но нас ждала очередная напасть. Болезни. Непривычные условия боя на высотах близкие к 3000 метров, требовали от нас особой выдержки, выносливости и взаимопомощи. Как когда-то немцы в 1941 году, мы не учли ряд обстоятельств, косвенно влиявших на общую боеготовность, слаженность подразделений, а в итоге – и на всю компанию. Болезни, они стали преследовать наш первый батальон, начиная с 20 мая. А к 25 практически все слегли с температурой за 40. По ночам я слышал крики бредивших людей, напоминающие стоны раненого зверя. Уже не стесняясь, мы разводили костры, у которых лежали больные люди. Но даже огонь не мог их согреть. Днем, многие валялись трупами, без медицинской помощи, охраняемые своими товарищами на постах, в которые ставили исключительно здоровых бойцов. Но их силы были не бесконечны. А 29-го командование бригады приняло решение свернуть операцию, которая принесла самые страшные, за все время существования 66 бригады, потери. По данным генерала Меримского – командовавшего всеми войсками в том районе, в той майской операции 1980 года 66 бригада потеряла 46 человек убитыми и более 60 ранеными, из них 32 убитых и 25 раненых пришлось на бой в Харе. Не считая двух пропавших без вести. Я потерял из своей группы в 10 бойцов – ВОСЕМЬ человек. Живыми остались рядовой Деревенченко и ефрейтор Дидык. Деревенченко отправили в Союз через неделю после Хары, больше я его не видел, а Дидык, позднее в 1981 году, подорвался на фугасе в Сурхруде. Сдетонировали боеприпасы – мины к 120 мм. миномету – в количестве 40 штук в кузове ГАЗ-66. Взрыв был такой силы, что от машины ничего не осталось. Я видел воронку от того взрыва. По глубине – не менее полутора метров. Как от авиабомбы. Вокруг искореженный металл. Он выжил…, выброшенный из кабины, оглохнув на одно ухо. Хотя какая, на хрен это жизнь?
Июнь 1980.
Эпидемия страха, охватившая бригаду, продолжалась и после операции в Печдаринском ущелье. А тут еще жара под пятьдесят и даже более. Максимальная температура, которую нам всем пришлось пережить в 58 градусов выше нуля, пришлась на вспышку желтухи, мгновенно охватившую все подразделения советских войск стоявших в Джелалабаде. Узнав, что больных отправляют в госпиталь в Ташкент на 45 суток, а после лечения предоставляют отпуск на те же 45 дней, солдаты не брезговали ничем, чтобы подцепить сию опасную болезнь, ради нескольких месяцев отдыха вне войны. Ни о каком патриотизме речь не шла. Каждый хотел одного – выжить. 10 чеков – такса за стакан мочи, больного желтухой. Чтобы её выпить бойцы просто зажимали нос. И пили. Рассчитываясь на месте деньгами, и здоровьем всю оставшуюся жизнь. Ибо спустя пару дней начинали желтеть глаза. И счастье, такое недоступное ранее, брызгало из глаз желтыми цветами госпиталя. Но страх был еще сильней. Страх быть убитым, покалеченным. Государство никогда не защищало инвалидов и ветеранов войн. Пример Великой Отечественной был перед глазами. Ветераны нужны только для больших праздников и юбилеев. Факт. И как итог – более половины бригады легло с гепатитом на койки в Ташкенте. Кто посмеет осуждать их? Кто бросит камень в их огород? Пожалуй, лишь те твари, которые даже не представляют, каково это в Афганистане быть солдатом. Терпеть постоянные унижения сослуживцев, командиров всех мастей. Вместе с эпидемиями в бригаде расцветала дедовщина. Молодых, только прибывших на пополнение бойцов, избивали те, кто прошел горнило войны. Его самую узкую часть. Порой беспощадно, в кровь, разрывая селезенки и отбивая почки. Ломая челюсти и калеча души. Били те, на ком война уже поставила черную отметину, несмываемую ни мылом, ни наградными листами. Эти отличались таким извращенным насилием, что фильмы о фашистах казались детскими сказками. Жизнь молодого солдата в 66 бригаде не стоила НИЧЕГО. В батарее один молоденький солдатик выстрелил себе в колено из автомата тогда, когда мы стояли на аэродроме. Еще один сбежал в Кабул в люльке самолета, но выпал при посадке на бетонку. Что с ним стало – не знаю. Для оборзевших старослужащих наказания практически не существовало. Кроме кулака. Офицеры били этих, те - тех. Круг замкнулся. Как на знаке кунг-фу. Но основной бич были все-таки болезни. В нашей батарее двое умерло от инфекционных заболеваний. Тиф и желтуха. И был период, когда большая часть бойцов находилась на излечении. В подразделениях оставалось по тридцать человек из восьмидесяти по штату. И как скажите воевать в таких условиях? Но воевали. Ходили по горам. На ногах с прогнившими язвами. Пили тухлую воду. Мучаясь от болей в желудке. Голодные. Но одержимые выполнить любой приказ. Потому что были молоды. Глупы. И преданны партии КПСС. Напряжение после Хары было настолько чувствительным, что для снятия его, требовалось такое количество кавы и водки, что впору открывать кабинет психолога и нарколога. Все, получившие смертельные дозы страха, пацаны, были брошены на произвол судьбы. Ими не занимались. От них открещивались. И в первую очередь те, кто не понимал, каково это…. Быть на войне. Умирать. Быть преданным. Мы все плыли в одной лодке. Но кто-то греб, и, как правило, к себе, кто-то валялся в трюме, или натирал до крови мозоли на руках, кто-то командовал на рубке, кто-то работал на камбузе. Да, мы все плыли в одной лодке, но это не значит, в одних условиях. Уже в бригаде, недалеко от трибуны, под вязом, после какого-то построения вокруг меня собралось человек десять офицеров из 3 батальона и ДШБ. Спрашивали в основном о Харе, о тактике, применяемой духами, о действиях наших солдат и наших с Зэком. Уж и не помню, кто первый это сказал, но пришлось опровергнуть его слова, что, мол, Шорников подорвал себя на гранате. - Не было времени себя подрывать. Они перли из поселка под прикрытием двух ДШК и сотен автоматов. Даже скрыться было некуда. Открытое пространство. Я замолчал, что-то вспоминая. - И что дальше? – окружившие меня офицеры внимательно слушали мой рассказ о Харе. Я тогда впервые говорил без прикрас, всё как было. Видел, многие играли желваками. Это были офицеры и прапорщики третьего батальона, десантно-штурмового, танкового, артиллерийского дивизиона. – А дальше, всех нас в упор стали расстреливать. Паника началась страшная. Негде спрятаться, все простреливалось духами. Рота кинулась в воду, но и там её доставали пули. - А что делал ты? - Меня зацепило в ногу, но легко. Я скрылся в строении, где уже был Зэк со своими. Между прочим, именно он остановил атаку духов. - И каким образом? - Установил АГС на бруствер и почти в упор стал поливать их. А они вот, рядом. Ну, как вы сейчас. Очень многие в черной форме. Работали грамотно, так как подцепили нас весьма в неудобном месте. Пришлось выдержать несколько десятков атак. Они так работают. Пулемет мочит, а они под прикрытием огня без выстрелов бегут к нам. Быстро, между прочим, бегут. Но хуже всего отсутствие воды. Без воды, ты труп. Спустя пару часов все офицеры расходятся. Молчат, словно и их коснулся ужас того боя. Но лучше им знать, с чем придется столкнуться в будущем, чем оставаться в неведении. - А Косинов говорит, что было не так…., - командир ДШ батальона, здоровый и плечистый мужик неожиданно останавливается и поворачивается ко мне лицом. Я вижу лицо человека, знающего почем фунт лиха. С такими мне говорить легко. - Косинов был в двух километрах от боя.
КПСС
Алкоголь стал спутником моей Судьбы. Замкнувшись в себе, я оказался в вакууме отношений, ибо не с кем было поделиться своими черными мыслями. Из близких мне людей – никого. С Зэком я так по большому счету и не сошелся. Игорь Баранов, участник сражения за Хару, страдал от собственных бесов. С Дидыком я практически не общался, хотя он и был командиром отделения разведки в моем взводе. Алик Мамыркулов болел лихорадкой КУ и валялся в палатке, он перенес болезнь на ногах, Леша Акимов с двойным ранением находился в госпитале в Кабуле, Игоря Свинухова отправили в СССР – тяжело заболела мать, Саша Суровцев погиб. Я остался один на один со своими мыслями. А они доставали особенно больно. Единственный спутник – водка, доводила до исступления, но, напившись, можно было пообщаться с чертями, все чаще посещавшими меня в тот период. Тогда это были мои самые близкие собеседники. Предложение будущего генерала казачьих войск, а тогда секретаря комсомольской организации бригады, капитана Славы Ромайкина, уже награжденного одним Орденом Красной звезды, за одно посещение гор, я воспринял как шутку. Но подумав, дал согласие стать членом огромного, хотя не совсем дружного, коллектива КПСС, понимая, что путь наверх лежит через наличие красной книжки в кармане. - А кто будет второй рекомендадатель в кандидаты в члены? – спросил его я. - Попроси Мартынюка. Он к тебе хорошо относиться. Идущего по песку начальника артиллерии бригады полковника Мартынюка, я встретил в радужном настроении. - О, мой лучший офицер, - приветствовал он, завидев мою не опохмелившуюся физиономию. – Болеешь? - Периодами, - товарищ полковник, вы не дадите мне характеристику для вступления в КПСС? – взял я в карьер, дыхнув на него перегаром. - Ты, это, пить давай бросай. Негоже офицеру спиваться. - Я практически бросил, - ответил я. - А чем тогда от тебя несёт? - Это… Вино… ват. - Ладно. Дам тебе характеристику. Ты себя показал. - Спасибо, товарищ полковник. Я вас не подведу, - радость на лице сменила еще большая радость от скорой причастности к племени краснокнижников. И даже жара в пятьдесят градусов не омрачила сего события, от которого хотелось смеяться и плакать одновременно. Опуская текущие дела, отличающиеся непередаваемой монотонностью бытия, через пару недель я лейтенант Котов, старший лейтенант Заколодяжный по прозвищу Зэк, старший лейтенант Кондратенков, по прозвищу Кондрат, изучив (и это сильно сказано) Устав КПССС, ожидали своей участи в клубе бригады, где шло очередное партийное собрание большевиков. Клуб – это такое место, которое выбрали замполиты, где, по их приказу установили скамейки, поставили массечный навес, и в котором они приобщали заблудшие души к вере в лучшее будущее. В коммунизм. Начавшееся рано утром, пока жара не нанесет чувствительный удар по мозгам коммунистов, собрание открыл секретарь батальонной ячейки словами: - Собрание считаю открытым, переходим к прениям. Так как на повестке дня лежало три дела вышеназванных товарищей, пока сидящих на скамейке, решили с них и начать, чтобы быстрей закончить. Выслушав каждого, и рассказав о каждом такое, что мы сами о себе даже не подозревали, нас по очереди начали ставить к стенке, расстреливая вопросами по существу. Первым сопротивлялся Зэк. С ним мы вчера здорово набрались кавы, до того противной, что мухи, почуяв запах из его рта, быстренько перелетели из места своей дислокации – батальонного туалета, в бригадный клуб. Я видел, с каким трудом ему давались слова, но еще более тяжелые мучения доставляла работа мозга. И все это отражалось на его круглом лице. - Скажите, товарищ Заколодяжный, когда был первый съезд РКП(б)? – задал кто-то вопрос, на который даст ответ даже первоклассник из 1980 года. В ответ тишина, достойная кладбища. Слышно лишь жужжание мух. - А второй съезд РКП(б)? – не унимался знаток истории партии. Тишина стала еще более гнетущей. - Но скажите, был ли вообще второй съезд РКП(б)? – не унимался умник. В глазах Зэка наконец промелькнула мысль, а его ответ был достоин мудрости Макиавелли. - Был! – с энтузиазмом объявил он коммунистам, радостно захлопавшим от предчувствия скорого окончания собрания. Вторым был Кондрат. С ним расправились по-быстрому, также как и со мной. Практически не слушая ответов. Кивая головами, полными алкоголя. И… о счастье! Приняли. Всех. Но для кандидатского билета требовались фотографии. И не простые. А на особой бумаге. Ибо портить красную книжку глянцевой рожей было не к лицу строителям социализма. Тем временем жизнь бригады текла своим чередом. Иногда я выезжал в Джелалабад на машине батареи, не спрашивая разрешения у Князева. От базы до центра города на машине можно доехать за двадцать минут. Тогда духи еще не борзели, устраивая засады практически у выезда из бригады, ликвидируя наиболее беспечных граждан СССР, облаченных в армейскую форму. Тогда они лишь пытались раскусить загадку, под названием «советская армия». А раскусив, стали трахать «шурави» во все дыры. Бродя среди магазинчиков, я пытался отвлечься от горьких дум, которыми был полон, как кружка Князева кавой. Подолгу останавливался у магазина с электроникой, стоящего на углу длинного ряда маленьких бутиков. Иногда примеривал джинсы, от разнообразия которых разбегались глаза. Наиболее востребованными были, с головой быка на заднем кармане. Уже в Союзе однополчан можно было узнать по тем джинсам. - Шурави, металл бар? – однажды услышал я за своей спиной. - Что ему надо? – спросил я солдата немного говорившего на фарси, бывшего переводчиком в батарее. Высокого и худого туркмена, настолько нахального, что Филиппу Киркорову у него можно было брать уроки. Но страдал он не только наглостью, но и пидерозависимостью, не хуже Чикатилло. Его терпеть я мог исключительно по причине незнания фарси. - Наверно хочет металл. Ну, траки от БМП, железо в общем, - солдатик родом из Таджикистана говорил по-русски гораздо хуже, чем на афганском. - Спроси его, сколько металла надо, и по какой цене купит его? - Говорит, по 12 афгани за килограмм. Афганец, невысокого роста, но одетый более-менее прилично, хотя и не внушал доверия, но подтолкнул к мысли, давно вертящейся в мозгах. За время боев, наша бригада потеряла более двух десятков БМП. Основные потери – подрывы. Умершие машины отправляли на кладбища, устроенные неподалеку от мест дислокации. Зная эти места, советские пионеры обязательно бы перетащили их на пункты сбора металлолома, получив переходящий приз. Но здесь, в Афганистане этот приз валялся на земле, никому не нужный. Пока. Ситуация требовала исправления. Первую партию лома я сдал афганцам в тот же день, посетив кладбище БМП. Гусеница из легированной стали была загружена в кузов ГАЗ-66 практически без подъёмников, ибо жажда наживы придавала рукам силы. Пачка дензнаков перекочевала в мои руки, переориентируя течение мыслей, настраивая на позитивный лад. С первого заработка я накупил еды и алкоголя в таком количестве, что вызвал зависть не только у майора Китова, возненавидевшего меня лютой злостью, ибо ему также как и мне не была чужда порочность и жадность, но он был бздун, но и у кое-кого из штаба бригады. А мне было плевать. Но я остановился на необходимости сфотографироваться на партийную книжку. А в бригаде фотографа не было. Надо было ехать в Кабул. Надо, так надо! Получив предписание, мы (я, Зэк и Кондрат) направились в штаб 40 армии, в мабуте и с оружием, на попутном вертолете, надеясь, что уж там мы обязательно раздобудем необходимую для фотографирования форму. Отправились втроем. На МИ-8МТ. Который отвозил четыре трупа в центр перевалки, для последующего обмыва и отправки на Родину. Незабываемое путешествие достойное Радищева. Хара. Мухи. Вонь. Все два часа полета. Наконец долетели. Затем проблевались. На аэродроме Кабула нашли попутку в штаб армии. Прибыли к обеду настолько голодные, что готовы были сожрать часового, продержавшего нас на солнцепеке почти полчаса для проверки документов. У нас в бригаду можно было заходить кому не лень. - У вас можно поесть, - обратился к прапорщику Кондратенков, в столовой штаба, чем-то напоминающий ресторан в провинции. Белые скатерти и вазы с цветами на них. - Нет! - Мы из 66 бригады, а сухпай не взяли… - не унимался голодный Володя. А голодный Володя, это вам не сытый Володя. - Я сказал нет, значит – нет. У меня нет лишней порции, - толстый прапорщик лет тридцати, но уже достаточно наглый для такой работы, был непреклонен. Как я заметил, чем мелочней должность, при более высоком штабе, тем наглей обладатель сей должности. - Вы откуда? – обратился к нам немолодой, в защитной робе человек, без знаков различия, сидевший за одним из столиков. - 1 батальон. 66 бригада. Джелалабад – ответил я. - Накорми их, - сказал, обратившись к прапорщику человек. - Есть, товарищ генерал. Ни фига себе, подумали мы все, но, тем не менее, были весьма благодарны этому неизвестному нам генералу. - Спасибо, товарищ генерал. Плотно пообедав, а подали нам курочку жареную с рисом, борщ украинский со сметаной, черный ржаной хлеб и холодный компот, которого мы выпили аж два стакана, видя озверевшие глаза прапорщика, вышли в пекло из огромного, с кондиционерами, помещения столовой штаба армии. Тут как говориться, повезло, так повезло. И в тень. Когда перевариваешь пищу, какая на хрен фотография? Мимо, пристально уставившись на лежащих под деревом в тени крон, трех упакованных в мабуту тел, с автоматами, прошел некий майор в полевой форме советской армии. Спустя пять минут еще раз. И снова окинул нас внимательным взглядом, настолько суровым, что захотелось помочиться. Но когда, проходя мимо третий раз, а его так и не поприветствовали честью, или вставанием, он не дождавшись должного уважения к своей персоне, не выдержал. - Кто такие? Почему не отдаете честь старшему по званию? – и грозно остановился перед нами, сверкая глазищами, как дракон из русских народных сказок. - 66 бригада, - лениво ответил за всех Заколодяжный, перевернувшись на другой бок. - А, - наконец понял майор. – Смертники…. И пошел дальше, уже не тревожа нас своим присутствием. Спустя час нас нашел младший сержант, очкарик, напоминающий Гарри Потера в советской армии, и отбарабанил: - Вы из 66 бригады? - Ну, - раздался подтверждающий ответ. - Звонил ваш Начпо. Вам фотографии нужны для «личного дела»? - Для партийного дела, - ответил за всех Кондратенков. - Я такие не делаю. Вам – на матовой бумаге. Такие только в Ташкенте делают. Я уже ответил на запрос начпо бригады подполковника Корсака по связи «СВ». - А что нам делать? – удивился я. - Оформляйте документы в командировку в Ташкент. Зэк подумал. Почесал за ухом. - Дело говорит. Летим в бригаду. Спустя три дня мы, как есть, снова вылетели в Кабул, но уже для полета в Ташкент. А еще спустя сутки аэропорт Тузель встретил нас радостным потиранием ладоней. Очередные «чекисты» - от слова чек Внешпосылторга, прибыли на Родину. Живое, так сказать мясо для шашлыка. О встрече с Родиной – отдельный разговор. В Ташкенте 1980 года, перемешались как в коктейле: шлюхи, фарцовщики, вымогатели в одном флаконе. Интернационалистов били, отбирали всё, что они отобрали у афганцев. А также то, что заработали в армии. Медные кольца выдавали за золотые. И продавали за чеки тем же интернационалистам. Поили, подсыпая в алкоголь всякую хрень, и очищали карманы. В общем, на Родине надо было держать ухо востро. Как в тылу врага. Но хотел бы остановиться на одном дне отпуска. Скорее даже не дне – часах проведенных в Москве, с 10 до 16, если не подводит память. Но, чтобы понять силу момента следует отвлечься от основной канвы повествования, и снова перенестись в Афганистан 1980 года. У нас, вошедших внутрь страны, с собой не было ни фотоаппаратов, ни проигрывателей, ничего. Информацию получали из газет, как правило, это были «Известия» и «Правда». Но про Афган в них не писали, словно нас там и не было. С другой стороны, в Джелалабаде было несколько магазинчиков, где продавали радиоаппаратуру сделанную, если верить лейблам – в Японии. «Сони» и «Панасоники», «Соньё» и еще пара звучных названий, грели душу при взоре на такое чудо японского радиопрома. Часто останавливаясь у тех лавочек, мы мысленно представляли, как однажды включим такое чудо в своей палатке, и начнем медитировать от счастья обладания. Сотрудники КГБ СССР, т.е. группа «Тибет» стоявшая в Шармахейле, возле медсанбата, обладала таким чудом в натуре, спустя пару месяцев после прибытия в Афганистан, ибо платили им не в пример нам. В афгани. По курсу, как помню, настолько приятному для них, что часть своих сбережений они смело меняли на чеки, выдаваемые нам, смертным, уже несколько по иному курсу. А на разницу покупали японское чудо. Приятель - чекист, которого я редко, но посещал в его палатке, Володя Маджилевский, кажется – капитан, всегда готовил чай, как завидит меня, и обязательно ставил музыку в продолжение ритуала. Слушали в основном двух певцов. Высоцкого и «Машину времени». Особенно Высоцкого, который одной-двумя песнями выражал наши чувства, бурлившие тогда в наших же мозгах. Так вот. Вырвавшись в Союз после боя в Харе 11 мая, я решил найти того Высоцкого в Москве, зная, что именно там он и живет. Одно смущало. Мог ли человек, полжизни поведший в тюрьме, написать песню про Хару? Приземлился я в Шереметьево, летом, в июне или июле, уж не помню. Ловя на себе странные взгляды москвичей. Одет я был в мабуту с кобурой, в которой скрывался ПМ, взятый мною на всякий случай, отбиваться от душманов, если те решаться напасть на меня в СССР. Для сноски, про наличие пистолета у меня не спрашивали ни в аэропорту в Алма-Ате, откуда я и летел, ни в Москве. Ловлю, значит, такси в аэропорту. Спрашиваю водителя, где найти Высоцкого. Тот отвечает, типа в театре на Таганке (на самом деле я и не помню, что он мне сказал). На мое согласие отправиться по названному адресу выразилось в круглой цифре 50 рублей, перекочевавшей в карман водилы. Сколько ехали и как, не помню, только одно осталось в памяти, когда он меня высадил. Большое здание с колоннами и снова настырные взгляды москвичей. - Здесь Высоцкий, - спросил я женщину стоявшую в дверях здания к которому меня подвезли. - А ты кто такой? Американец? – в тот момент я был настолько черный (я имею ввиду загар), да еще в форме, которую никто раньше не видел, что по представлению местных мог быть только «американцем». - Нет, из Афганистана. - Это так у вас ходят? - Да. Так скажете, где найти Высоцкого? - Нет его, - вот это «нет его» я запомнил на всю жизнь. Помню, переспросил, а когда, мол, будет? И получил ответ типа «скоро». На гастролях он. - А он вышел из тюрьмы? - Откуда? – и удивленные глаза женщины. А вот как добирался из Москвы назад в Тузель – не помню, хоть убей. Но на этом заканчиваю. Дабы не расстраивать читателей, все же скажу, что фотографии на партийный билет мы сделали. И вернулись в бригаду спустя десять дней. И наше возвращение произошло на фоне настолько ужасного события, что волосы на голове, вставшие тогда как у ежа, как следует не разгладились до сих пор.
Зам. по вооружению.
Еще на летном поле Кабула мы услышали последние слухи о пленении и отрезании головы у нескольких интернационалистов, во главе с заместителем командира 66 бригады. Количество павших голов нам было неизвестно, но ощущение спокойствия и мира, из которого мы только что прилетели, разрушилось как карточный домик. Поделился с нами сей новостью, некий десантник в форме подполковника, излучающий если не шок, то уж точно трепет. Был он мордат, как три майора Китова вместе взятые, с широкой грудной клеткой и узким тазом, в маскхалате из дырочек, и обязательным тельником на верхней части туловища. Десантники меня часто удивляли способностью сохранять жизнерадостность в условиях абсолютного ужаса. Аэропорт города Джелалабад встретил нас так, как всегда. Жарой под пятьдесят. Афганскими полицейскими из «царандоя» с автоматами АК-47, которые они держали за магазин прикладом вниз, и пофигистами из Советской армии, охранявшими аэропорт. На попутке – ГАЗ-66, мы вернулись в бригаду полные подарков и сувениров, состоящих в основном из бутылок с водкой. Я практически оклемался. Помогла Родина. Женщины и водка. Простой рецепт для заблудшей души. Без этого Родина не была бы Родиной. Ежу понятно. Прихожу в батарею. Докладываю капитану Князеву про путешествие и приключения в стране победившего социализма. Но вижу по глазам, ему требуется совсем иное. Достаю это из чемодана. Глаза командира веселеют. Дальше по традиции. Обнимаюсь с Аликом и Лешей, заглянувшими на огонек. Здороваюсь со всеми остальными. Кроме майора Китова. Узнаю, что комбатом сейчас капитан Олейнич. И только потом интересуюсь, что произошло с заместителем командира бригады по вооружению. Как я рассказывал ранее, металл, в истории человечества, всегда был двигателем прогресса и наживы. Металл продавали, металл покупали. Оптом и в розницу. Все, кто не боялся потерять голову. Или те, кому не хватало адреналина в крови. Зам. по вооружению решил проверить сию истину на себе. Опыт оказался печальным. Выехав на УАЗике! с водителем и двумя солдатами охраны в район складирования подбитого железа, без сопровождения БМП, на тот период – середина лета, жара под пятьдесят – боевая активность духов была сведена к нулю, он решил посетить все захоронения боевой техники бригады. При перемещении от одного захоронения к другому, с карточкой учета возможных доходов, по дороге ведущей к богатству, лежащей вдоль канала, неожиданно ему преградили путь духи. Говорили, что он даже не оказал сопротивления. Такая удача в виде старшего офицера подразделения, контролирующего три провинции Афганистана, попавшего в плен, не была осознана командиром группы духов. Скорее всего, ими владели совсем иные эмоции. Месть была наиболее сильной. Скажу больше. Место взятия старшего офицера в плен было выбрано не случайно. Они – готовились. Планировали захват. Просто не знали, кто попадется. Все машины бригады отслеживали мальчишки – наблюдатели, утыканные по всем дорогам. Сам, выезжая с территории бригады не раз и не два, видел таких, сидящих неподалеку от поворота на Джелалабад. При выезде на шоссе. Знаю, в тот период продавали металл артиллеристы, имеющие доступ к машинам или тыловики. Остальные облизывались. Первое кладбище подбитых БМП и танков находилось неподалеку от «Долины Смерти» - долины Ада. Место нашей первой дислокации. Если ехать вдоль канала, затем свернуть налево, переехать мостик и ты практически в центре кладбища цветного металла. Именно там его и взяли. Я был там. Пару раз. Потом. Металла – завались. Траки, двигатели, броне-листы, попадались латунные гильзы. Их афганцы брали, но не очень. Говорили, что это не медь. Приходилось соглашаться. А в округе – никого. Ровное поле. В случае опасности всегда можно слинять. Зам. комбригу не повезло. Сгубила жадность. И не слинял, и не получилось с металлом. Им всем перерезали глотки, отделив головы от тел. Еще живым. И солдатам и офицеру. Оставив напоминание остальным об опасности предпринимательской деятельности в условиях отсутствия соответствующих законов. Практически все, кто хотел тогда начать свой бизнес на металле, желания свои приструнили. Помирать, как я уже говорил, никто не хотел. Но я уже умер, и мне, по большому счету, было всё равно. Уже после гибели зам. комбрига я был на той свалке, зацепил пару гусениц. Продал на Джелалабадской бирже металлов. Готовился к отпуску. Позднее разведывательная рота старшего лейтенанта Гапаненка отбила тела с боем. И их отправили на Родину в цинковом гробу с воинскими почестями, достойными Героев. И всех наградили. Посмертно. Орденами и медалями. За продажу металла. А в наградном листе написали – за мужество и отвагу. По совокупности. Вписав в графу – боевые потери. Маразм достиг своего апогея. А буквально через пару недель меня стали оформлять в отпуск. А отпуска в Афганистане большие – 45 суток без дороги. На дорогу выделяли 15 дней, если отправляешься железной дорогой. Так как железных дорог в Афганистане не было, все отпускники писали, что едут домой именно железной дорогой. Итого – 60 суток счастья. Спасибо за дебилизм, Советская Армия! Никому не интересно, как отмечают отпуск отпускники 40 армии. Посему события эти опускаю, чтоб не травмировать души молодых читателей, но смею заметить, что именно стиль данной книжки наиболее полно отвечал на вопрос какого-нибудь зануды, желавшего узнать, как же все-таки проводили отпускники - интернационалисты свое время. В романах. Но, между двумя событиями: моим отпуском и фотографированием на партийный билет, командир бригады Смирнов решил отомстить за смерть зам.комбрига. Спланировал операцию. Чтобы нанести удар по мятежникам в Сурхруде. Все подозрения падали на них. Третья рота Какимбаева, с приданными подразделениями: взводом АГС Зэка и моим минометным, отправилась покорять мятежные земли. Через горы, а не как всегда – в лоб. Видно кому-то чувство мести заставило мозги работать более продуктивно. Смею заметить, все, кто планировал операции, подзабыли историю, и вместо широко известного еще со времен Древнего Рима принципа покорения свободолюбивого народа, основанного на «кнуте и прянике» использовали, как правило, кнут. Со временем «кнут» становился все более жестоким, переходя в вакуумные бомбы. Операция началась в июле, где-то в середине. К восхождению приступили в 4 ночи. В полной темноте. К 12 должны были добраться до вершины, отмеченной на карте как высота расположенная в 3.600 метрах над уровнем моря, притом, что начинали свой путь с высоты не более 1.700 метров. Или почти два километра вверх. На это спланировали потратить около 8 часов. Для нас не первый рейд в самую жару. И имея опыт запаслись водой, т.е. чаем аж по две фляжки. И еще напились жидкости, чтобы сохранять её в организме как можно дольше. Но это не спасло. В полной тишине и темноте подошли к месту восхождения. Спешились. Думаю, суть операции была следующая: пока бронегруппа продвигается по дороге, с фронта в уезд Сурхруд – мимо района нашего первого стояния, мы, третья рота с приданными подразделениями, как ниндзи, взбираемся на горы и с тыла мочим скрывающихся в тех же горах повстанцев. Удар должен был быть неожиданным. Жестоким. Ужасным по силе. Молниеносным. Как атака Первой конной армии Буденного в Гражданской войне. Команда «Вперед». Лезем вверх, обрывая ногти, и материм штабистов, по карте проложившие нам маршрут. Без разведки местности, в общем, как всегда. Вот и рассвет. Здравствуй солнышко, будь ты проклято. Лезем. Потеем. Пьем воду т.е. чай. Иногда переводим дух. Жара начинает досаждать. Но мы – потомки воинов армии Суворова, перешагнувшего через Альпы. Что нам горы Сурхруда! Ближе к 11 часам, когда объявили привал, случилось то, что случилось. Бойцы Зэка захватили в плен четверых басмачей в возрасте от 14 до 18 лет. Одетые в национальные одежды, они, уморенные своей дорогой, заснули среди скал. А тут мы. Ладно, что мы. Бойцы Зэка и он сам. Озверевшие и еще не отошедшие от Хары. Но это судьба. Или карма. Каждый может называть так, как вздумается. Попытка допросить их, ничего не дала. Они говорили на наречии, не известном ни одному из наших туркмен или таджиков. Ни Равшан, ни Джумшут из третьей роты не понимали, что говорят эти четверо басмачей. На беду, у них в кармане обнаружили фотографии мостов разных городов мира. Если бы деньги, отпустили бы на хрен. Но фотки! Мостов! Думаю, это были ученики из пакистанского разведывательного центра, проходившие практическую подготовку для заброски в Афганистан. А говорили они не на фарси или пушту, а на пакистанском каком-то наречии, или на дари. Скорей всего они и на языке Афганистана говорили, но думали, что сначала смогут валять Ваньку. С Зэком это не прошло. Их расстреляли его солдаты по его приказу. В упор. Из четырех стволов. Я стоял рядом и видел, как у всех пацанов, стоявших перед нами, в тот самый момент, когда они поняли, что им конец, почернели зрачки. Мое желание остановить их уткнулось в оперативную необходимость уничтожить пленников. - Огонь! – Зэк был не сколько взбешен, сколько жаждал крови. Четыре ствола изрыгнули огонь, вырвав из тел их души. Они погибли мгновенно. С расстояния в два метра еще никто не промахивался. Но перед казнью они держались. Держались мужественно. Как и подобает солдатам. Ни слов о пощаде. Ни желание упасть на колени. Ни слез. Ничего я не увидел. К их смерти мне нечего добавить. Я просто снимаю шляпу, перед их мужеством. Иногда ловлю себя на мысли, а как мне пришлось бы вести себя, попади я в руки духов? И не нахожу ответа. До сих пор. Их нельзя было отпускать. Априори. Мы не знали, кто они. Чтобы не попасть в окружение, Зэк просто выполнил один из законов войны. Все остальное – не важно. Как и не важны сегодня желания представить наших солдат эдакими зверьми. Не были они зверьми – зверьми их сделала война. Не все там было так просто. На войне человек перестает быть человеком. В общепринятом понимании слова. И надо обладать особыми нравственными устоями, чтобы сохранить в себе капли человечности. Всегда можно воевать, уважая врага. Всегда можно оставаться человеком. В Афганистане многим это не удалось. Как позднее в Осетии, Абхазии, Чечне, Молдавии. Но, продолжим. Ближе к 12 часам, понимая, что уложиться в нормативы не удастся, Какимбаев передал по рации, что возможны задержки при выполнении боевой задачи. Да и вода кончалась. Точнее – уже кончилась. А пить хотелось, как Кощею Бессмертному – жить. Облизывая сухие губы, солдаты, с трудом волоча ноги, лезли вверх, оставляя за собой боеприпасы. Бросали все: мины от 82 мм. миномета, патроны, гранаты. Помню, один солдат упал со скалы и получил травму. Требовался отдых и вода. Остановились и просемафорили командованию о наших нуждах. Жара к тому времени стала просто невыносима. К двум часам дня нас стали снабжать водой в виде огурцов. Огурец – овощ на 90% состоящий из воды. Командование решило восполнить наш водный баланс данным продуктом. Ми-8МТ, загрузив прорезиненные мешки овощами, стали доставлять их нам на высоту. Сбрасывая прямо на место нашего нахождения. Никогда не ел столь вкусные плоды. Ели все. Набивая пузо огуречной водой, с хлебом и без. С солью и просто так. Жажда отпустила. Да и солнце стало не так жарить. Рванули мы на недалекую вершину со скоростью спринтера. И достигли её практически в срок. Но случился форс-мажор. Говорить вслух, об этом вроде как неудобно, но с другой стороны, это наша история. И умолчав об этом, картина будет как бы, не совсем законченной. В общем – начался понос. У всех. И тут новая проблема. Еще более печальная. Ни у кого не оказалось бумаги. Было бы наоборот, - все бы потерпели. А вот так…. Как справились с этим – под грифом «совершенно секретно». Добавлю, что с той поры в уезде Сурхруд сопротивление советским войскам стало еще более яростным. Ну, как же так. С одной стороны равнины воняет, с другой стороны - с гор воняет. Как строить социализм в таких условиях, тем более с человеческим лицом? Ладно… теперь о грустном. Вернулся я из отпуска то ли в конце августа, то ли в начале сентября, отдохнувшим, набравшим вес. С чувством выполненного долга перед женщинами СССР, готовым к новым испытаниям и приключениям. Огромное количество нового пополнения в батальоне меня не удивило. Скорее обрадовало. Когда я покидал батарею, в ней оставалось не более 20 солдат. А прибыв, насчитал почти полный штат. Ребята были из Средней Азии. Крепкие. Прошедшие учебку и, самое главное, настрелявшиеся не тремя патронами, а до одури. Среди офицеров также было пополнение. Как и среди прапорщиков.
| 
