От расстрела меня спасла только смерть Брежнева: история афганца-смертника.

На войну ушел "по блату"

…узнав о гибели друга в Афганистане, стал неистово писать рапорт за рапортом.

"Дурак, это не наша война, нечего тебе там делать. У тебя сын родился", – вспоминает Зинченко слова командира полка, который разрывал рапорты на его глазах.

На войну он отправился все равно. Дождался, пока командир уйдет в отпуск, и уговорил подписать рапорт его заместителя. Сергею нашли место командира разведвзвода.

Отец не стал чинить препятствий, просто попросил беречь себя и дал несколько советов. Один из них, пророческий, Сергей запомнил навсегда: "Помни, сынок: воевать ты будешь с душманами, а судить тебя будут за афганских граждан".

…Через 10 месяцев Иван Зинченко в качестве военного адвоката будет защищать своего сына Сергея Зинченко, приговоренного к расстрелу.

Анашу раздавали на улицах

Афганистан поражал советских офицеров с самого начала.

"Представьте, мужик пашет на корове реально деревянной сохой, а на рогах у этой коровы висит двухкассетный "Шарп", – рассказывает Сергей Иванович.

По его словам, в то время торговля была одним из главных занятий афганцев наряду с производством опиума и риса.

"Торговали все и всем. Там мы впервые увидели "Кока-колу" и "Фанту", импортную косметику. Анашу они раздавали на улицах в виде шариковых ручек и карандашей. Но своих подчиненных за анашу я "драл" конкретно", – честно признается Зинченко.

Сразу по прибытии к месту назначения в провинцию Газни взамен полушерстяного обмундирования в 60-градусном пекле ему выдали полевую одежду, оружие и отправили на первую операцию.

"Наш полк проводил набор в афганскую армию. Мы окружали кишлаки, выводили всех мужчин в возрасте от 18 до 60 лет и передавали их афганской армии. Им выдавали форму, оружие и размещали на ночлег", – рассказывает афганец.

Надо ли говорить, что на утреннем построении не было и половины "новобранцев".

"Это сегодня я понимаю, что мы заставляли тех людей воевать друг против друга. Один брат уходил к душманам, а второго мы хотели забрать в армию и заставить воевать против него. Это абсурд!" – вздыхает Сергей Иванович.

Сейчас он видит много абсурдного в той войне, на которую искренне рвался в 20 лет.

"Воевать с партизанами в горах, по меньшей мере, нелепо. Да, они дымом и зеркалами передавали друг другу знаки о нашем расположении. Но они великолепные бойцы. Плюс прекрасно ориентировались на своей местности.

Например, из-за проблем с водой там роют керизы – такие колодцы-туннели, до 100 метров глубиной. Эти керизы партизаны превращали в многоходовые туннели, прорывая ходы на глубине от 10 до 50 м. В них прятали оружие и прятались сами. Когда мы окружали кишлак, душманы ныряли в кериз и выходили уже где-то в поле или в горах и наоборот. В погоне за ними мы тоже проползали километры под землей. Ползешь, за очередным поворотом на секунду включаешь фонарик – никого нет, ползешь дальше. Бывало, зажигаешь фонарик, а напротив сидит один или несколько - и все целятся в тебя. Дважды я оказывался в такой ситуации, один раз сам успел выстрелить первым, второй раз у меня произошла осечка, и парень, который полз за мной, быстро оттолкнул меня и убил троих.

200 лет Афганистан был оккупирован Англией. Они им сделали шикарные дороги, но победить не смогли. И мы не смогли, и никто не сможет.

И наркоторговлю победить не сможем. Мы выжигали эти маковые и конопляные поля огнеметами. А толку…" - размышляет Сергей Зинченко.

Миллион афганей за голову

"Конечно, я помню свой первый боевой выезд. На БМП мы ехали проверять дозоры. Кругом темнота, в горах очень рано темнеет. Едем, все бойцы сидят на броне, ноги в люке. Я сижу с ними. Внезапно по дороге перед нами пулеметная очередь… Это были первые выстрелы, которые я услышал на той войне.

Не представляете, как мне хотелось спрятаться в люк! Но бойцы сидят, они уже привычные – и я сижу. Хотел закурить, сержант остановил: "Товарищ лейтенант, не курите, будут бить на бычок", – вспоминает афганец.

Больше старший лейтенант Зинченко никогда не хотел спрятаться в люк, доверился своему ангелу-хранителю.

"Возвращаемся как-то с операции. Я иду вторым в колонне на БРМ. Там люк открывается не в сторону, как в БМП, а поднимается, и за ним стоит командир. Я еду и переговариваюсь по специальному устройству: "Я Шкипер-1, возвращаюсь в Бухту". Вдруг перестаю слышать, понимаю: что-то случилось с устройством, и спускаюсь настроить. Через три минуты поднимаюсь наверх, а в люке на уровне груди… три дырки", – рассказывает Зинченко.

Подсчета боевым операциям командир разведроты не вел, просто старался честно выполнять свою работу. Перед советскими войсками стояла задача – уничтожение бандформирований.

"Без результатов у нас не было почти ни одной операции. Каждый выход – это минимум десять, а иногда и 150 трофейных стволов. При этом я никогда не убивал женщин и детей. Нашей целью были главари и исламские комитеты.

Вот, к примеру, полевой командир Кари Абдул Малек – мы с ним друг на друга охотились. Он был без ног, но очень грамотный главарь.

За голову командира полка он давал полтора миллиона афганей, за мою – миллион. Там все тогда было оценено, например, женщина стоила 50 тысяч афганей. Столько же стоила "Тойота"…", – вспоминает афганец.

Душманы за работу платили гонорары

Операции своего отряда по выявлению врагов командир планировал самостоятельно.

"У нас повсюду были агенты. Я и сам профессиональный разведчик. В основном мы ходили пешком по 20-30 км по ночам, ориентировались по звездам. Никаких приборов ночного видения у нас не было. Передвигались бесшумно, нашей разведроте для этого даже разрешили носить кроссовки", – рассказывает Сергей Иванович.

Однажды группа разведчиков задержала минера, который подорвал бронетранспортер – тогда погибли шесть советских солдат.

"Его взяли, когда он пытался сфотографировать взорванный БТР, заметили вспышку. Душманы выплачивали гонорары за доказательства "проделанной работы". Это могли быть фотографии взрывов, принимались также отрезанные уши, носы… Этого минера я расстрелял лично", – говорит Зинченко и признается, что это был единственный раз, когда он расстрелял врага не в бою.

Сегодня он сожалеет о каждом своем выстреле и откровенно анализирует события тех дней.

"Местное население относилось к нам как к захватчикам. К сожалению, всякое бывало. И порой наши солдаты и офицеры вели себя так, что по-другому и не скажешь. Я видел сумасшедшего комбата, который въезжал в кишлак на кресле, установленном сверху на БТР. Он сидел, как падишах, и заставлял всех ему кланяться. Не всегда наши вели себя достойно.Но я видел и наших вертолетчиков, которым душманы заживо отрезали поочередно пальцы, кисти, руки и ноги, а потом сняли кожу… После этого случая в разведроте пленных не было. И сами мы знали, что живыми сдаваться в плен нельзя. Всегда при себе была спрятана граната, совершить самоподрыв старались даже контуженные, если могли. Мы действительно считали их своими врагами. Никакой жалости не было", - тяжело вздыхает собеседник.

Ноги пришивал в шоковом состоянии

"Мы возвращались с очередной операции – и я посадил Геру, своего сержанта, на место командира, сам сел на место наводчика, потому что лучше стрелял. Фугас сработал как раз под местом командира: Гере оторвало ноги, меня выбросило на скалы", – рассказывает Зинченко.

То, что было дальше, он вспомнить так и не смог, передает рассказ по словам сослуживцев. После контузии Зинченко вскочил, в шоковом состоянии наложил сержанту жгуты, вызвал вертолет… "и бросился пришивать ноги". Накладывать хирургические швы учили в военном училище. Потом была перестрелка, после этого Зинченко потерял сознание.

"На следующий день я еще был приторможенный. Но опять была операция под Кабулом, и в сумерках мы попали в засаду. Моего снайпера киргизенка Моношева ранили в живот.

Мы чуть вырвались, сразу – в госпиталь. Занесли раненого, стоим ждем, выходит врач и говорит: "Кто киргизенка привез? Не довезли…"

Позже пришло письмо из госпиталя, что умер Гера, тромб оторвался", – вытирает слезы мужчина, а потом рассказывает о совершенно невероятном повороте судьбы. Тут действительно сложно сдержать слезы.

"Через много лег я стал искать родственников Геры в соцсетях, а ответил мне… он сам! Гера остался жить благодаря тому, что, как сказали врачи, я ему правильно наложил жгуты. Он передвигался на двух протезах, но жил и даже в гости ко мне приезжал. Он умер два года назад, и причиной стал оторвавшийся тромб…Как-то сидим у меня за столом, выпиваем за встречу, плачем. Я говорю: "Теперь у меня на сердце один шрам остался – киргизенок Моношев". Гера удивился и рассказал, что выздоравливающий Моношев выхаживал его в госпитале! Так я узнал, что сохранил жизни всем своим ребятам", - снова плачет, но уже от радости Сергей Иванович.

У него самого было две контузии. После второй отправили сначала в госпиталь, потом он должен был уехать на полтора месяца в санаторий.

Контуженный, я тебя в Кабул не пущу!

Командиру разведвзвода Зинченко присвоили очередное звание старшего лейтенанта и приставили к внеочередному званию капитана и к орденам Красной звезды и Боевого красного знамени.

Позади были почти 10 месяцев войны, впереди чуть больше года до окончания контракта, а после старлею уже предложили продолжить воевать в знаменитой "Альфе".

Он уже должен был отправиться в санаторий, но ему написали сослуживцы, что вслед за ним заболел начальник разведки, ранили командира роты, на спецоперацию отправили нового молодого взводного.

Не мог Сергей бросить своих солдат одних. Вернулся в Ташкент, пришел к подполковнику на пересылку и честно попросился: "Мне надо в Кабул!"

Подполковник, конечно, опешил: "Слышь, контуженный, тебе сказали ехать в санаторий? Едь! Я тебе вертолет дам! Но в Кабул не пущу!"

Зинченко это не остановило. Он показал подполковнику письмо, пригрозил, что перейдет границу пешком, и в заключение угостил бутылкой "Беловежской". Полковник сдался…

Так Сергей Зинченко оказался на операции, на которой не должен был быть и которая стала роковой не только для него.

Это означало, что мы должны их расстрелять

Вспоминая хронологию того дня и всего, что ему предшествовало, Сергей Зинченко снова не раз будет благодарить своего ангела-хранителя.

"Охотились за чем-то очень важным, то ли документами, то ли бандой. Мы устраивали отвлекающий маневр, стреляя в небо. В это время батальоны должны были заблокировать нужный кишлак. Но они ошиблись с локацией, в горах это бывало.

Операция сорвалась. Командир полка поехал отдыхать, мне приказал найти оружие, чтобы хоть что-то принести для отчетности.

Как обычно, мы вывели всех мужчин из кишлака. Всех подозрительных отправили на фильтрационный пункт, где были и афганцы, и наши. Они проверили по базе, 32 оказались командирами батальонов и взводов. Мы начали их допрашивать, чтобы узнать, где спрятано оружие. Обычная процедура.

Так случилось, что по вине нашего замполита во время этого допроса засветили агента-афганца. Агенты нам очень помогали. Их вербовали, внедряли в банды, проводилась огромная работа.

Конечно, если духи их обнаруживали, вырезали всю семью. Наш парень стоял в капюшоне, чтобы его не опознали. Я общался с ним через переводчика. Подошел замполит и просто по дурости открыл капюшон. Мы зашипели на замполита, а душманы – между собой. Понятно, что парня в живых они бы не оставили.

Мы решили спасти пацана. Начальник агентурной разведки так и сказал мне: "Эти душманы не должны доехать до афганского КГБ, потому что там их, скорее всего, отпустят". Это означало, что мы должны их расстрелять по дороге…

Мы посадили их сверху на БМП и повезли в сторону Газни. По дороге на первом БМП закипел двигатель, душманы, не сговариваясь, стали прыгать сразу со всех машин и нырять в керизы.

Все произошло внезапно, мы с взводным даже не успели отдать команды, как солдаты начали хаотично стрелять. Стреляли в убегающих.

После трупы афганцев сбросили в три колодца. Я дал команду взводному бросить в каждый колодец по пол-ящика взрывчатки.

Он два кериза взорвал, а на третий, как потом оказалось, пожалел взрывчатку…"

Брежнев приказал наказать виновных

Через агентов пустили слух, что все захваченные командиры сбежали в Пакистан. Но тот самый кериз с телами, который не взорвали, обнаружил пастух.

Душманы все поняли и в отместку заставили старейшин кишлака, в котором проводилась операция, идти в Кабул на прием к Бабраку Кармалю и заявить, что советские войска расстреляли мирное население.

"Мы могли убивать их сотнями, но только в бою. А здесь, если не разбираться в ситуации, получалось, что мы их забрали из дома", – уточняет Сергей Иванович.

В ситуации не просто не стали разбираться, ее перевернули в угоду политическим событиям. Афганский лидер как раз в это время собирался с визитом в СССР. По свежей памяти он припомнил этот случай Брежневу. Генсек дал слово разобраться и наказать виновных.

Закрутился чудовищный маховик, в жерновах которого одни должны были получить новые звезды на погоны и ордена, а другие – самое справедливое наказание без шансов на помилование.

"Следователи приехали из Москвы, но наше руководство все равно до последнего меня уверяло, что просто пройдет показательное расследование, с моих погон снимут звездочку, и все уляжется. В этом был уверен и мой первый адвокат. Если честно, я тоже в это верил", – восстанавливает в памяти события тех дней Сергей Иванович.

Зинченко продолжал принимать участие в боевых операциях, а в перерывах ездил в Кабул на допросы. Ситуация усугублялась тем, что вследствие контузии он долгое время почти ничего не помнил.

"Я забыл многое. Например, я знал в совершенстве английский, но так и не вспомнил", – рассказывает афганец.

Подробности рокового дня он все-таки смог восстановить, но не сразу.

До суда мне предлагали организовать побег

7 марта Сергея вызвали свидетелем в Ташкент, где продолжалось следствие. Он прилетел с планами отметиться у следователя и слетать в Минск поздравить маму с 8 марта, а 10-го вернуться на допрос. Но его задержали сразу по прилете…

Отцу "по своим каналам" передали, что дело серьезное, и тот бросился спасать сына. Иван Зинченко, заняв место защитника, потребовал проведения множества экспертиз, вплоть до баллистических, чтобы установить траекторию полета каждой пули. Он хотел доказать, что его сын все делал правильно. Прежде всего, для себя.

Всего по делу "о стихийном расстреле" судили четверых офицеров.

"Единственное, что нам удалось, это отвоевать солдат. Мы все взяли на себя. Тем не менее бойцы честно признавались, что команды "Стрелять!" не было. Правда, эти показания, как и много других фактов, доказанных экспертизами, потом куда-то исчезли", – делится Сергей Иванович.

Позже его отец укажет на 60 ошибок и искажений в протоколе судебного заседания. Это не удивительно, дело подгонялось для отчета сразу двум главам государств.

Но даже на суде и Сергей, и его отец были уверены в том, что во всем разберутся.

"Я до последнего верил, что все закончится – и я вернусь в полк. Начальник ташкентского изолятора оканчивал курсы КГБ, которые курировал отец. Он еще до суда предлагал организовать мой побег, но отец выбрал законный путь. Не знаю, жалел ли он об этом после", – размышляет Зинченко.

Суд был закрытым. Тот самый замполит выступал свидетелем и говорил заученным текстом, в котором не было ни истории о том, как из-за его оплошности с агентом все началось, ни о том, что Зинченко получил приказ "их надо уничтожить, иначе парню не жить" от вышестоящего начальства. Естественно, вышестоящее начальство тоже предпочло списать все на личную инициативу Сергея и его сослуживцев.

"Кроме папы, еще один адвокат вел юридическую линию моей защиты. Вместе они доказали, что операция с военной точки зрения была проведена правильно", – рассказывает Сергей Иванович.

Аргументы адвокатов, как и солдат, которые на суде признавались, что стреляли, не дождавшись команды, никто не собирался принимать во внимание.

Всех четырех офицеров приговорили к высшей мере наказания.

"После оглашения приговора нам сразу надели наручники. Помню, я тогда в отчаянии поднял руки и крикнул замполиту: "Я выйду и надену эти наручники на тебя!" – и сегодня афганец уверен, что майору тогда достаточно было просто рассказать, как все было на самом деле…

Мама сказала, что сожжет себя на Красной площади

Приговор огласили в мае 1981 года, в июне в армии объявили, что он приведен в исполнение. Громкий процесс, взятый на контроль генсеком, требовал логического окончания.

На самом же деле реально расстрелять офицеров не давал настойчивый защитник Иван Зинченко.

Он неустанно писал апелляции и касационные жалобы, на время рассмотрения которых исполнение приговора вынуждены были откладывать.

Родители Сергея сражались с обрушившимся на них горем каждый по-своему. Отец не только требовал пересмотреть дело и разобраться с жалобами. Используя свои связи, он дошел до Андропова.

Мама собрала матерей других ребят и поехала в Кремль, где они добивались встречи с Брежневым. Принял их начальник генштаба, и женщины заявили, что сожгут себя на Красной площади, если армия не заступится за их детей и не позволит разобраться в том, что произошло на самом деле.

Расстреливали во время обеда

Ожидая своей участи, Сергей полгода провел в камере смертников в узбекском Навои.

"Это помещение 3 на 3 метра с откидными нарами на цепях. Стены шириной сантиметров 50, специально обработаны, чтобы на них не оставляли надписей. На окнах одна за другой три решетки разной толщины. В каждой камере по два приговоренных к расстрелу. Одного смертника держать нельзя. Со мной сидел 19-летний парень. Он был совершенно безграмотный, я его учил писать и читать. Воспользовавшись его наивностью, на него свалили убийство, которого он не совершал, но за которое был расстрелян".

Зинченко вспоминает, что расстрельная команда обычно приезжала во время обеда.

"Устанавливали раздачу еды – и тут кого-то уводили. Мы ложились на пол и слышали отзвуки ударной волны. Наши камеры находились в подвале, а расстреливали, видимо, еще на уровень ниже…

К смертникам в тюрьме отношение было особое с давних времен. При помощи "удочек" из газетных полосок, склеенных хозяйственным мылом, капроновой нити из распущенных носков, пуговицы и скрепки в наши камеры через все решетки "прокладывали дорогу". По ней сверху передавали "малявы" и продукты.

Поскольку "дорога" была толщиной с мизинец, печенье толкли и делали мини-колбаски, очень мелко нарезали и колбасу.

По "дороге" уходили и наши письма, я передавал наверх свои стихи.

Начальник "подвала" тоже оказался папиным учеником. Возможно, поэтому ко мне хорошо относились все охранники. Папа, как защитник, приезжал раз в две-три недели. После встреч с ним меня не досматривали, и я мог кое-что пронести".

В камере смертников Сергей Зинченко отмечал свое 25-летие. В подарок приговоренному к расстрелу разрешили свидание.

"Приехали мама с сыном. Мы сидели за стеклом друг напротив друга, а рядом со мной сидел прапорщик, и моя левая рука была пристегнута к нему наручниками. Мама заметила, что одной руки нет на столе, и заволновалась: "Что у тебя с левой рукой, почему ты ее не поднимаешь?"

Я тихо прошу прапора: "Отстегни, мама просит руку показать". Он отстегнул. Я поднимаю руку, улыбаюсь. А на запястье след от наручников…" – снова тяжело вздыхает Сергей Иванович.

Представить чувства матери, которой разрешили последнее свидание с сыном перед расстрелом, так же сложно, как и понять, откуда вообще родители Сергея брали силы, чтобы не отступиться даже после того, когда приговор был уже вынесен.

Кто мог осмелиться помочь им в деле "Брежнев против офицеров"? Как тут не вспомнить про ангела-хранителя…

В камере смертников сошел с ума

10 ноября 1982 года умер Генеральный секретарь СССР Леонид Брежнев. 17 ноября, в ответ на очередную апелляцию адвоката, смертный приговор Сергею Зинченко и его сослуживцам был отменен.

Кто из осужденных мог обрадоваться приговору в десять лет заключения? Только тот, кто вместе с этим приговором получил в подарок жизнь!

Всех четверых приговорили к разным срокам наказания. Самый маленький – 2 года условно – получил тот самый взводный, который пожалел взрывчатку. Вероятно, повлияло то, что в камере смертников он сошел с ума. Зинченко получил 10 лет общего режима.

"Конечно, мы были рады. Даже решили больше не писать жалобы и дождаться амнистии", – еще раз эмоционально переживает драматические минуты Сергей Иванович.

Благодаря стараниям отца вскоре заключенных военнослужащих перевели отбывать сроки по месту жительства.

Навои – Ташкент – Воронеж – Саратов – Оренбург – Витебск… Тридцать шесть суток Сергей шел этапом в Минск.

"Этап был страшнее камеры смертников", – поражает он и рассказывает о "зэковозках", в которые вместо 10 человек с помощью служебных собак вмещали сорок.

О жутких многочасовых наказаниях вроде "на корточки, руки за спину и палкой по спине".

О сутках в поездах практически без еды и воды…

Вместо эпилога

…Из тюрьмы Сергей Зинченко вышел по УДО через 3,5 года. Признается, что уже не было сил страдать из-за предательства жены, которая бросила не только его, но и трехлетнего сына.

Причем бросила изощренным способом, "передала" мальчика, как бандероль, знакомой, летевшей в Минск, заверив, что там его уже ждут бабушка с дедушкой.

Конечно, они были рады внуку. К слову, мама о ребенке больше не вспомнила. Сашу воспитывал отец.

До сих пор не все однополчане, услышавшие в 82-м году, что Зинченко с товарищами расстреляли, знают то, что на самом деле приговор не был приведен в исполнение. И, встретив Сергея Ивановича, не стесняясь, плачут от радости.

Московские следователи, которые вели "расстрельное" дело, действительно получили за него ордена, а судья-майор – звание подполковника. Правда, после смерти Брежнева и отмены приговора все пришлось вернуть…

Что стало с остальными участниками этого дела, Сергей Иванович не знает. Вспоминая события тридцатилетней давности, он то и дело прерывается и рефреном, со слезами на глазах повторяет: "Я жалею о том, что убивал".

"Я делал все, что должен был. Но мне стыдно, что я тогда не понял бессмысленности той войны", – будто оправдываясь, признается афганец.

Нам ли его судить…

Взято с: https://sputnik.by/society