| Записки начпрода полка. В. Сирота Наша пропаганда в действии. Только ленивый не костерил партократическую систему. И ведь было, было за что. Косности, шаблонности — в пропаганде, например — хватало. Особенно дикой выглядела она на войне. Перед началом вывода войск из Афганистана отправили меня с отрядом пропаганды и агитации в кишлак Куругузи, расположенный по маршруту движения нашего полка. Задача — оказание помощи бедноте. А если начистоту — задабривание населения: чтобы поменьше в спину стреляли. Прибыли, развернулись. Охранение (три БМП) заняло оборону на случай нападения. Медики поставили стол, надели белые халаты. Политработники развернули передвижной кинотеатр на базе ГАЗ-66. Процесс пошел: народ потихоньку стал выползать из своих глиняных жилищ, подходить к нашим машинам. У меня в двух «Уралах» было зерно. Начали его раздачу. Наблюдаю следующее: мешки с зерном берут те, у кого есть ослики и верблюды, то есть те, кто побогаче. Им есть на чем перевозить. Бедные же стоят рядом и собирают с земли в карманы лишь просыпавшееся зерно, с опаской посматривая на богачей. Те стараются явно не для себя: надо кормить еще и «непримиримых», что засели в горах и воюют против нас. Ладно, у вас свой устав, не вмешиваюсь. Медики лечат в основном женщин и детей, по принципу: вот тебе полтаблетки от головы, а вот вторая половинка — от задницы. Грустно было все это наблюдать. Но то, что было потом, — не поддается никакому объяснению. Кинопередвижка закрутила черно-белое кино на тему гражданской войны с басмачами. Смотрю, на экране мужик с бородой, в чалме, поднял саблю и кричит: «Под зеленое знамя ислама, бей неверных». Нас, значит. Басмачи скачут, стреляют из маузеров, идет рубка. Я опешил: Господи, нам и так достается от «басмачей», за этим ли мы приехали? Совсем же наоборот! Неужели нельзя было им показать «Ну, погоди», например? Какую-нибудь документальную хронику? Да что угодно иное. Они ведь первый раз видят кино, заглядывают, недоумевают — как это на экране люди двигаются? Для них кино было чудом. Через полчаса над головами — фьют-фьют. Пули! Потом с гор донеслась автоматная трескотня. По нам стреляли. Команда «К бою!» — и мы рассыпались кто куда. Я заполз под «Урал»: он ближе стоял. Снял автомат с предохранителя, передернул затвор, ищу цель. Вдали, на склоне гор, отара овец и человек пять пастухов. Понятно — «духовская» разведка: обычно с отарой овец один-два пастуха. Жду, когда пехота откроет огонь. Тогда и я потренируюсь в меткости. Вдруг прибегает старейшина кишлака, мечется, ищет старшего. Упал на колени, просит не стрелять в ответ. Мне потом переводчик объяснил, что старейшина боялся: мы уедем, а банда придет и отомстит за пособничество шурави. Мы отсиделись в укрытиях, а когда «духи» скрылись за горкой, собрались и уехали в полк. Не было сделано ни одного ответного выстрела. Что называется, получили по левой щеке и подставили правую. Христиане, пропагандисты светлой жизни. Зло брало: ну почему опять все у нас так получилось? Мы подкормили «духов», бедноте ни фига не досталось, поагитировали за то, чтобы неверных (нас) били и — ушли, будто убежали… Случай у кишлака Произошло это на дороге, ведущей через Чарикарскую «зеленку». Серьезные «духовские» места, хотя до Кабула всего ничего. Колонна встала. Справа от дороги на протяжении нескольких километров в канавах — «зеленые» (афганская армия): блокируют огромный район. Впереди, у самых кишлаков и начинающейся «зеленки», простирающейся аж за горизонт, — наши. Идет зачистка. Стоит ГАЗ-66 с громкоговорящей аппаратурой, через которую разносятся по всей долине призывы на разных языках с предложением моджахедам сдаваться. Видимо, положение у «духов» безнадежное. В небе, попарно пикируя и сбрасывая бомбы, работают наши штурмовики: встают столбы пыли, доносится гул взрывов. Сижу в кабине КамАЗа, посасываю сгущенку (кто на что учился, я же начпрод!) и наблюдаю за происходящим. Вдруг от полуразрушенных строений отделился человек и двинулся к дороге. Идет прямо на мою машину. Когда он приблизился, я разглядел здоровенного, лет тридцати афганца с длинными черными блестящими волосами. Он был похож на актера из индийских фильмов — в меру упитанный, красивый. Это был явно не дехканин, а представитель знатного рода, бай. Очень прилично одет. Оружия я не заметил, но под покрывалом, перекинутым через плечо, оно могло быть. Сарбозы (афганские солдаты), которые сидели на блоке рядом, встали и, откровенно лебезя, с поклонами подошли к нему. Он, ощущая свое превосходство, с достоинством поздоровался с ними, все время искоса поглядывая на меня. Я очарованным лохом смотрел на происходящее, понимая, что что-то тут не так. Но что делать — не знал. Только глядел афганцу в глаза. Мне хотелось пригрозить ему автоматом, но — с какой стати? И что делать потом? Пока я пребывал в растерянности, «дух» удалился, а вскоре тронулась и колонна наша. Я был зол сам на себя за нерешительность и в то же время рад, что все закончилось миром. Сейчас я уверен, что это был не просто душман, а какой-нибудь главарь, благодаря мне удачно вышедший из окружения. А заодно и гипнотизер, потому что меня он тогда нейтрализовал полностью. Не такой уж я и герой… Встретил однажды на афганских дорогах земляка из г. Джанкоя (Крымская обл.) — в одном дворе росли! Он был командиром автомобильного отделения, младшим сержантом, служил в Баграме. Через месяц ему было на дембель. Колонну из Баграма мне дали под загрузку продовольствием с последующей отправкой на Файзабад. Довелось пожить три дня в кабине его КамАЗа и немного повоевать. Проезжаем Багланы — и вдруг грохот: где-то впереди идет война. Колонна наша встала. Охранение выяснило, что впереди идет бой и надо переждать. Стоим, прислушиваемся к стрельбе. Вроде затихает. Время где-то около 17.00. Дали команду продолжать движение и с максимальной скоростью проскочить место боя. Проехали не больше двух-трех километров — опять стрельба. Впереди нас БТР. Развернул башню и лупит куда-то из КПВТ. Я поднимаю на стекле дверки кабины бронежилет, чтобы прикрыть сердце. Но тогда мужские дела остаются без защиты (если пуля прилетит)! Опускаю ниже — грудь, сердце открываются. Одновременно выискиваю цель и телом своим прикрываю со своей стороны водителя-земляка. Он ведь за рулем и важнее уберечь его, тогда и сам выберусь из зоны обстрела. Куда стрелять — не вижу. Кругом грохот, трескотня. Земляк рулит, скорость не больше 20 км/час, потому что дорога вся в воронках от прежних разрывов и подрывов. Колонна медленно ползет, огрызается. Я по-прежнему не вижу, откуда стреляют. От волнения земляк кричит: «Вадим, стреляй!». Он ведь, кроме дороги, ни черта не видит. Я понял, что у него сдают нервы, да и сам я уже подзавелся — начинаю лупить туда, откуда теоретически могут стрелять душманы. Появились две «вертушки» и начали прикрывать нас с воздуха. От воя эресов, пыли от взрывов стало еще «веселее». Но и спокойнее от того, что пришла помощь. Я по-прежнему для успокоения земляка и уже в азарте веду короткими очередями огонь. Иногда кажется, что кто-то там «шевелится». Туда и пуляю. Вдруг напротив кабины, метрах в пяти, — столбики пыли от ударов пуль. Становится страшно: а если чуть повыше взяли бы «духи», то прошили бы кабину вместе с нами! Говорят, что перед смертью вся жизнь за мгновение проносится перед глазами. У меня было по-другому. Видимо, рано еще было умирать. Промелькнуло в сознании: меня хоронят, несут в гробу, а рядом мать рыдает. И так мне больно стало! Стал палить с остервенением: погибать — так не зазря. Расстрелял четыре магазина по 45 патронов каждый. Осталось еще пять. Стал экономить. Вдруг колонна встала, шум боя стал стихать. Мы также остановились. Земляк выскочил из кабины — и под колеса. Я поступил так же. Когда выскакивал, схватил автомат не за цевье, а за ствол… От боли потемнело в глазах, но автомат выпустил из рук только тогда, когда оказался под машиной, за колесом. На моих глазах на ладони правой руки вздулся от ожога огромный пузырь, сантиметров десять в диаметре. Пришлось его просто проколоть и оторвать куски кожи, чтобы не мешали. Вот такое «ранение». Вечером, когда вспоминали за «рюмкой чая» в подробностях произошедшее, кто-то мне сказал: пули, «разрывы» которых я видел напротив себя, были, скорее всего, не «духовские», а мои. Просто АКСУ, когда перегревается, — начинает плеваться. Обидно стало: черт побери, не такой уж я и герой! Правда, от грохота собственного автомата в кабине КамАЗа и от трескотни вокруг я оглох и только дней через пять-шесть восстановил слух. Земляка-дембеля попросил зайти домой к моим родителям и передать, что все у меня хорошо, — чтобы не волновались. Просил его, чтобы ни в коем случае не рассказывал об обстреле. Позже узнал от отца, что они встречу хорошо отметили и земляк, конечно, рассказал о войне, тем более что за месяц до нашей встречи их колонна в районе Баграма попала под обстрел, погиб сержант из Джанкойского района. Короче, выложил отцу и матери все… Страх Честно говоря, я до сих пор комплексую по поводу того, что был там начпродом, хотя понимаю, что это не имеет большого значения. Главное ведь в нас самих и в отношении к делу, а не в должностях. Критически перелистывая страницы прошлого, иногда думаю: а может, и хорошо, что именно так все сложилось? Ведь не знаю, насколько был бы полезен, если бы служил в другом месте… Мужества иногда не хватало… Наша колонна преодолевала ужасный Каракамар. Когда едем в сторону Файзабада, то пассажир сидит в кабине со стороны отвесных скал, а водитель — со стороны пропасти. И так больше десяти километров, да еще виляя по серпантину. Когда двигались туда, то все время держал дверцу кабины открытой. Так все делали, чтобы в случае падения машины в пропасть успеть выскочить. Водитель, знамо дело, рулит, в его руках наши жизни. Ну а когда колонна возвращается, то все наоборот — пассажир над пропастью, а водитель — с приоткрытой дверцей. Потихоньку ползем, смотрим на дорогу, жмемся к скалам, чтобы не соскользнуть вниз. Жмутся некоторые машины так, что тенты на кузовах рвутся о скалы. Напряжение — ужасное!.. И вдруг левым передним колесом наезжает наш КамАЗ на булыжник и соскакивает с него влево, в сторону пропасти… За какой-то миг понимаешь, что мы начали роковое падение. Надо выпрыгивать! Но не тут-то было. От страха меня мгновенно парализовало. Я каменею… Проходят секунды, потом минуты, и я понимаю, что мы едем дальше. Потихоньку паралич отпускает. Смотрю в зеркало заднего вида и вижу свое лицо. Оно мертвое… Ангелы-хранители успели в очередной раз, и мне становится стыдно перед самим собой. Я тупо смотрю на дорогу и со страхом — в пропасть. А вообще-то большое облегчение испытываешь, когда, кроме работы моторов в тревожной тишине, с гор вдруг раздастся звук взрыва или выстрела. Казалось бы, начинается, и неизвестно, чем может закончиться. Но шум боя все ставит на свои места — и сразу спадает напряжение. Как правило, звучали одиночные выстрелы, без продолжения, но они были для нас как лекарство — приносили облегчение. Потом — опять тишина, и опять нарастает тревога. До следующего какого-нибудь хлопка. А иногда просто берешь гранату — и в окно ее, родимую. Чтобы снять стресс… Спасибо, ангел-хранитель! Всегда впереди колонны шли саперы (спасибо им и низкий поклон!). Если найдут мину — снимают, если она в стороне от дороги — втыкают рядом с ней красный флажок. Все знают: там мина, туда нельзя. А не снимают мину саперы из-за экономии времени, тем более что она никому не мешает, да и на дороге их хватает. Все снимать не было ни сил, ни времени. По инструкции мы едем по одной колее, без обгонов. Для пущей безопасности впереди идет танк с тралом. И вдруг провал в дороге, щель. На ней лежат металлические аэродромные листы, но от давления колес они прогнулись. Движение остановилось. Справа, если прижаться к скале, можно попробовать объехать препятствие и продолжить движение всей колонной. Но там торчит флажок. Мина! Передали по колонне: заменить металлические листы. Стоим, ждем. Вдруг сзади прибегает командир автомобильного взвода прапорщик Николай Костин и кричит мне: вы чего стоите? Объезжайте! Я показываю на флажок и говорю: там мина. Николай в возбуждении еще сильнее кричит на меня, выпучив глаза: какая мина? И ногами расчищает дорожную пыль. Потом валит флажок ногами и топчет мину. Я белею от ужаса: сейчас будет взрыв. До мины метров 10 — это конец, и какой бестолковый! Однако взрыва нет… Прапорщик в припадке ярости выпихивает бойца из кабины, садится за руль, и мы проезжаем по мине. Следом едут другие: они флажка не видели, он уже втоптан… Вообще мне везло с минами. Стоим как-то в районе Ханабада на полевой заправке горючим. Вокруг наши, артиллерия всевозможная. Пыли по колено. Мы заправили баки и ждем, когда передние продолжат движение, чтобы двинуться следом: обгонять нельзя. Водила говорит: товарищ старший лейтенант, а давайте обгоним этих, чего они стоят долго? Я отвечаю: стой, не дергайся. И тут сзади, в нарушение инструкции, вылетает умный такой «Урал» и, обгоняя нас, наезжает на мину. Взрыв прямо передо мной. Все в пыли, ничего не видно. Из кабины вылезают водила и прапорщик. Живые! У машины задрало капот, порвало колесо. В общем, мина была противопехотная или фугас слабый… Все обошлось. Но я тут же вспоминаю, что только что мой водитель просил объехать впереди стоящих, а значит, на мину могли наехать и мы. Дело в том, что у нас КамАЗ, и я и водитель сидим на колесах, а в «Урале» колеса чуть подальше впереди. Что было бы с нами? Опять мой ангел-хранитель не спал в шапку… Как меня послали Я уже упоминал, что еще в военном училище (у нас была кафедра, где учились представители братских стран) начал учить таджикский язык и смесь афганских — фарси, пушту, дари. У меня был товарищ — афганец Баз Мухаммед, из Кабула, он меня и учил. Потом он женился на русской девушке Ирине, и они уехали на его родину. Он служил зампотылом кабульского аэропорта. Позже я узнал, что его зарезали талибы. Так вот, поехали мы как-то в город Файзабад, чтобы потратить денежку, прикупить чего-нибудь. Попрыгали с БТР — и по дуканам. Получилось так, что я отстал и ненадолго оказался в одиночестве. Улочки там узкие, дома лепятся на склоне горы. Хожу, глазею, выискиваю. Вокруг бачата бегают. Вдруг мимо меня стремительно проходит бородатый мужик в чалме и что-то в мою сторону со злобой бормочет. Я сразу не понял, потом доходит: «Керрам и равтум». Я соображаю, перевожу и понимаю, что он меня послал. Оборачиваюсь, передергиваю затворную раму автомата, направляю его на уже удаляющегося «духа» и громко говорю: «Кудам ту керам». Что означает: сам ты керам (пардон, словцо не для печати). От неожиданности он выпучил глаза было… Мигом скрылся за ближайшим дувалом. Пацаны все это видели и сразу облепили меня. Тыча пальцами в сторону дувала, кричали: — Душман! Душман! От греха подальше я быстро догнал наших. |
