Не менее аккуратно отнесемся к афганским историям. Из 417 безвестно пропавших шурави доказательно (по свидетельству освобожденных) приняли ислам около 60 узников. Приняли — чтобы выжить в плену. Около десяти из них вернулись на родину, включая трех — через западные страны. Кто в какой вере остался, вопрос открытый. За десятилетие афганской войны публично установлено не менее пяти случаев добровольного перехода шурави на сторону моджахедов. Популяризировать их имена не будем. Но очевидно, что мотивом предательства стали не убеждения, а малодушие, часто в сочетании с криминальными наклонностями.

Но версия об успешной карьере бывшего воина-интернационалиста, перекрасившегося в моджахеда, для востоковеда-практика выглядит абсурдом. Во всяком случае не верьте газетным сенсациям о «русском телохранителе» полулегендарного Ахмадшаха Масуда. Понятие «хайен» (Каин и Иуда в одном лице) в описываемой среде куда более жесткое, чем на любом по удаленности Западе или Востоке.

Есть примеры куда более яркие и убедительные: некоторые советские пленные, даже формально принявшие ислам (на самом деле часто изнасилованные, насильно обрезанные, после чего получившие мусульманские имена), находили силы к сопротивлению или бегству к своим. До сих пор неизвестны имена участников восстания советских военнопленных в пакистанском лагере Бадабера в апреле 1985-го. Кто вы, «Абдул Рахман», поднявший соотечественников на последний бой? А ведь данные на советских узников (по максимуму всего-то около трех сотен), тем более офицеров, наверняка хранятся в сейфах пакистанской разведки ISI, а значит, и ЦРУ.

Многие шурави куда чаще, чем о предателях, слышали о бежавших из плена и даже видели их в лицо. Один из таких, помнится, татарин из Кременчуга, после нескольких лет душманского «перевоспитания» забыл, что такое «отчество», переплетал русские слова с пуштунскими, но вышел к нашей заставе со словами «Я советский аскар (солдат)». Тогда нам говорили, что сведения о таких не подлежат огласке по режимным и этическим соображениям. Но почему сегодня о кандагарских летчиках (прости господи, «героях-коммерсантах») мы знаем больше, чем о босом наполовину одичавшем парне, заметьте, мусульманине по истокам, вернувшемся на Родину, ибо более святого в его душе не было? И, завершая киношную тему, спросим: почему не он, а «глубокомысленный» перевертыш стал героем известного фильма «Мусульманин»?

Борис Подопригора

Призванный в 1984 году в советскую армию Николай Быстров после короткой подготовки вместе с товарищами был направлен в Афганистан, где должен был заниматься охраной аэродрома в Баграме.

Существовавшая в части и поддерживаемая командованием дедовщина сыграла с парнем и еще двумя молодыми бойцами его призыва злую шутку. В один из дней трое молодых бойцов по приказу «дедушек» отправились в ближайший кишлак, откуда должны были принести чай, сигареты и… наркотики.

По нелепому стечению обстоятельств по той же дороге проходила группа афганских моджахедов, которые без труда взяли советских солдат в плен.

Пытавшемуся сопротивляться Николаю прострелили ногу, после чего отделили от товарищей и отправили в горы.

В родной части Николая, как это тогда было принято, солдат объявили дезертирами, которые самовольно с оружием покинули расположение части и их ожидал неминуемый трибунал.

Именно трибуналом и пугал Николая Быстрова командир отряда Ахмад Шах Масуд, убедивший парня принять ислам и перейти на сторону моджахедов. Оказалось, что бывший советский двоечник на фоне бойцов его отряда обладает обширными знаниями, очень внимателен к мелочам и прекрасно обучен стратегии ведения ближнего боя.

Всего через несколько лет научившегося говорить на дари Исламуддин (именно такое имя дали Николаю при принятии ислама) стал одним из телохранителей Ахмад Шаха Масуда, и очень уважаемым человеком в отряде.

Роман Заблоцкий

Афганский пленник

Владимир Снегирев

Ущелье Порион находится очень далеко от Кабула. Так далеко, что, отправившись туда спозаранку, ехали мы без остановки целый день, а добрались только к вечеру. Сначала наш джип резво бежал по шоссе в сторону знаменитого перевала Саланг, потом много часов карабкался вверх по камням и осыпям Панджшерской долины, затем - уже на высоте три с половиной километра - мы свернули направо в сторону Нуристана и в сумерках оказались у цели.

Это был высокогорный диковатый кишлак с названием Деха Порион. Мой спутник вышел из машины, и его тут же плотно окружили местные бородатые мужики. "Исламуддин! Исламуддин!" - радостно галдели они, словно встретили близкого родственника. Лезли с объятиями и наперебой звали пить чай.

Много лет назад мой спутник был доставлен сюда под конвоем и брошен в душманскую тюрьму, где кроме него томились еще трое наших. Эти бородачи были тогда его охранниками. Потом отсюда его перевели в другой кишлак, затем еще в один, а потом и вовсе судьба его сделала такой вираж, что и поверить трудно.

А звали его тогда - да и сейчас так зовут - Николаем. Исламуддин - такое имя было ему дано в плену.

Теперь мы приехали сюда, чтобы узнать, что же случилось с тремя другими парнями, которых держали в местной тюрьме. Николай, едва отбившись от бурных приветствий, спросил местных об этом. Бородатые мужики загалдели еще громче. Коля переводил: "Азизулла живой остался, уехал в Россию. Мухаммадислам убит, его могилу могут прямо сейчас показать. Про Нуруллу не знают". На самом-то деле звали этих ребят Леня, Валера, Женя. Но тут их только так, по афганским именам помнят. "Покажите могилу, - попросил я. - И кто-нибудь пусть прихватит с собой кирку". Всей толпой мы пошли пешком вверх по крутому склону горы.

Минут через двадцать старший из моджахедов показал на кусок скалы слева от ручья: "Здесь".

* * *

Николай попал в плен в 82-м, будучи солдатом в охранении авиабазы Баграм. История банальная: офицер велел пойти в кишлак и принести чарс. Отправились втроем и, конечно, при оружии. Угодили в засаду. Отстреливались. Одному нашему парню "духи" перебили очередью ноги и затем в упор добили его. Двух других схватили. Коля был ранен.

Оказалось, партизаны в этом кишлаке принадлежат к двум разным исламским партиям, поэтому пленных тут же поделили между собой, больше того солдата Коля уже никогда не видел.

Сам он в первую же ночь пытался бежать, был схвачен, получил прикладом по зубам. Следующей ночью его повели в Панджшер. Командиры их в части пугали, показывая на высокие заснеженные горы: "Там - Панджшер. Оттуда еще никто из наших живым не возвращался". Теперь его туда повели.

У нас с Колей в Афганистане было много времени для того, чтобы поговорить - о разном, в том числе и об этом.

Когда мы по дороге в Порион проезжали неподалеку от баграмского аэродрома, я предложил завернуть в тот кишлачок, где его захватили. "Интересно, должно быть, теперь увидеть это место?" Он глянул на меня так, что больше к этой теме я не возвращался. Вообще, когда речь заходила о тех временах, он становился скуп на слова, а некоторые вопросы старательно обходил молчанием.

- Тебе девятнадцать было тогда? И вот все кончилось. Помощи ждать не от кого. Кругом чужие страшные люди, которые, как тебя предупреждали, сейчас начнут ногти вырывать и кожу сдирать. Что ты думал тогда? Что испытывал?

- Что я мог думать? Страшно было очень. Маму вспоминал. Сначала сгоряча решил повеситься. Пришла ночь. Я не спал. Увидел сквозь дыру в стене, как в темное небо взлетают ракеты. Может, это меня ищут? Прыгнул в арык, поплыл, но часовые засекли, поднялась стрельба, поймали, побили. Я стер с лица кровь и решил, что буду ждать другого подходящего случая. Очень хотелось жить.

- Потом тебя погнали в знаменитое ущелье. Но как же ты шел с такими ранениями: касательное в живот и навылет пробита нога?

- Тяжело было. Раз сознание потерял. Но я понимал, что если дам слабину, мне тут же наступит конец: пристрелят, как того парня, что с нами в засаду попал. Надо было терпеть. Моджахеды лечили меня, таблетки давали, уколы делали.

- А долго шли?

- Неделю. Днем отсиживались в кишлаках, ночью шли. В Анаве - это недалеко от входа в ущелье - стояла наша военная база, ее обошли по горам. Затем, также по хребтам, дошли до верхнего Панджшера, пришли в селение Джангалак. Вскоре здесь появились еще трое наших пленных.

- Вам позволяли общаться между собой?

- Конечно. Общались. Рассуждали, накажут нас свои или нет, если вырвемся? Тогда законы ведь строгие были. За плен тюрьма, наверное, полагалась. И никто из нас не называл своих настоящих имен. Все боялись друг друга. И не напрасно. Несколько позже, когда мы втроем сговаривались бежать и уже даже выточили ножи из оперения реактивных снарядов, к нам подселили одного парня, туркмена, а он оказался провокатором. Выдал наши планы. Его я больше не видел, а всех нас разогнали по разным кишлакам.

- Моджахеды как вас называли?

- Они сразу, не спрашивая, дали каждому афганские имена. Меня вначале стали называть Гулом. Других - Азизулло, Рахматулло...

- Ты сейчас говоришь на дари так, что афганцы не отличают тебя от своих. Долго учился языку?

- Пришлось с первого дня учиться: надо же было понимать, чего от тебя хотят. Я быстро стал и говорить, и писать. Месяцев через шесть. А был у нас там один парень, Женя, так он за три месяца выучился.

* * *

- Когда ты служил в Баграме, командиры вас предупреждали о возможности оказаться в плену? Говорили, как себя в таких случаях вести?

- Только одно говорили: к душманам лучше не попадать. Звери, а не люди. Обязательно убьют, а перед смертью еще и помучают. Говорили так: лучше застрелиться, чем оказаться у врага.

- А существовала какая-то инструкция насчет того, как себя вести в безнадежной ситуации? Что делать, если тебя все же схватили?

- Не-е-т, Владимир Николаевич, что вы, какая инструкция. Слово такое - "плен" - тогда вообще старались не употреблять. Оно как бы под запретом было. Пленный и предатель - считалось одинаково.

- А это верно, что два года назад, накануне американского вторжения в Афганистан, к тебе домой цэрэушники приезжали и опрашивали насчет особенностей афганского плена?

- Эти американцы - не знаю, правда, цэрэушники они или нет - готовили для своих солдат инструкцию: как себя вести, если попадешь к афганским партизанам. И вот расспрашивали нас, тех, кто это испытал.

- И что ты им рассказал?

- Первое. Если попал, то должен не капризничать, а сразу, без разговоров, принять новые условия, вжиться в них. Климат, еда, вода, ночлег... Если хочешь уцелеть, ты должен безропотно сносить оскорбления и унижения. И самое главное: надо готовить себя к тому, чтобы выдержать пытки. Я также предупредил американцев, что пленного наверняка будут беспрерывно перемещать с места на место, десанта они боятся. И вот тут, когда по горам погонят, тоже нельзя раскисать. Увидят, что ослаб, пощады не жди. Добьют. Живот заболит от грязной пищи - терпи, иначе горло перережут.

Спрашивали меня: как быть, если заставят ислам принимать? Нет, они никого силой в свою веру не обращают. Но если хочешь выжить, придется проявить уважение к их религии.

Спрашивали: как вытащить человека из плена? А я откуда знаю как? Это вы уж сами думайте.

Я понял так, что американцы жизнь своих солдат очень высоко ставят. Им разрешено и тайну военную выдать, и в другую религию перейти - лишь бы остаться живым. Очень они хотят жить.

- Вот ты говоришь: пытки. Зачем солдата пытать? Какую такую тайну можно мучениями из него вытащить?

- Меня эта беда обошла стороной. У Масуда пленных не истязали, во всяком случае я не видел. Хотя своих, афганцев, которые воевали против моджахедов, случалось, не жалели. Помню, захватили врасплох 14-ю бригаду в Панджшере, больше тысячи человек. И расстреляли буквально всех, река потом долго красной от крови была.

А пытки в других отрядах были ох изощренные! И водой, и электричеством, и дубиной по голым пяткам. Боль страшная. Не тайны выведывали, а просто свою ненависть таким образом проявляли. Ненависть была тогда большой с обеих сторон.

* * *

- Ну, а дальше что происходило?

- Спустя год Масуд узнал о планах провести против него крупную войсковую операцию. Там и советские войска должны были участвовать, и афганские. Чтобы спасти своих людей, он готовился вывести их из ущелья Панджшер в другие, безопасные районы. А пленные для него - обуза. Однажды собрал всех, говорит: "Куда вы хотите? На родину? В Пакистан? На Запад?" Домой никто не решился, боялись кары за плен. Или, может, не верили, что и вправду отпустят. В Пакистан решили податься. Назавтра и ушли. А я сказал: "Хочу с вами быть, Амир-саиб". Он на меня внимательно посмотрел: "Оставайся".

- Погоди, погоди. А с чего это ты вдруг принял такое решение?

- Сам не знаю. Увидел к тому времени, что люди они хорошие. Масуд мне очень понравился. Захотелось быть рядом с ним.

- У меня такое впечатление, что не очень-то ты хотел оставаться в компании со своими?

- Это правда. Атмосфера такая нехорошая была. Каждый спасал себя сам и при этом, случалось, и товарища.

- В качестве кого?

- Тогда не думал об этом. Просто хотел быть рядом. А уж потом он взял меня своим телохранителем.

- Расскажи, как ты стал мусульманином?

- Когда все наши ушли, я подошел к Масуду: "Амир-саиб, вы не возражаете, если я приму ислам?" Он мне говорит: "Если это твой выбор, что же я буду возражать".

- Тебе кто-то посоветовал пойти на это?

- Нет. Просто сам понял: если оставаться здесь, как я решил, то надо и следующий шаг сделать. Иначе нельзя. Ислам - основа всей их жизни. Я же не мог выглядеть белой вороной.

- И это было сразу по-настоящему?

- А по-ненастоящему там невозможно. Сразу увидят, поймут. Пять раз в день молитва. Обряды свои. Надо было сердцем ислам принять.

- И что изменилось в твоей жизни после этого?

- Сразу очищение пошло. И отношение ко мне стало другим - как к своему. Назад пути уже не было, но я и не думал об этом.

- Николай, скажи, а какая такая сила в исламе?

- Веру они крепко держат.

- "Они" или "мы"? Ты как-то отстраняешься.

- Мы, конечно. У нас если ты от веры своей отступишь, то и убить могут. И потом, идеи у нас хорошие в Коране: не обмани, не укради, помоги ближнему...

- Так и у нас в Библии такие же идеи.

- Не-е-т, - укоризненно тянет он. - Вы ведь эти идеи не соблюдаете. Живете не по заповедям. А у нас, случись что, соседи даже издалека сбегутся помочь.

- Может, оно и так, но тогда скажи, а как с вашей верой совместить отморозков разных - бандитов, террористов, похитителей людей?

- Ну, в семье не без урода.

- А атеисты среди партизан попадались?

- Нет, не встречал таких.

- Наши войска ушли в 89-м. Ты вернулся в Россию в 95-м. За те годы случалось тебе видеть своих?

- Много видел, но каждый раз издалека. Заставы. Колонны. Самолеты. В боях я не участвовал. Амир-саиб категорически не разрешал. Да я бы и сам не стал в своих стрелять.

* * *

- Расскажи, как ты стал телохранителем у самого знаменитого из всех афганцев?

- Когда я остался, Масуд с интересом стал на меня посматривать: что это за парень такой, который отказался от свободы? Через некоторое время он мне другое имя дал - Исламуддин. Когда перед наступлением советских войск мы готовились отходить на север, он велел выдать мне автомат. Я удивился, решил, что это какой-то новый способ проверки. Зашел за угол, осмотрел оружие: все было в порядке - боек не спилен, рожок с патронами. Масуд попросил меня сопровождать его в походе по горам. Отправились мы совсем маленькой группой - человек пять, не больше. Долго шли, много дней. И с тех пор стали неразлучны.

- Но почему? Мало разве было желающих из афганцев занять место рядом с кумиром? Отчего он предпочел именно тебя?

- Это у него вам надо было спросить. Не знаю. Но я считался самым близким к нему из охраны. Я был с ним неотступно и в горах, и на секретных совещаниях, и на командных пунктах, и в заграничных поездках.

Возможно, Амир-саиб понял, что более надежного охранника ему не сыскать. Например, когда он изредка отдыхал, я всегда стоял грудью, не допуская до Масуда никого - даже самых больших командиров. Раз даже оружие пришлось применить: один уж больно нагло лез, ну, я ему ногу и прострелил.

- И как на это отреагировал твой шеф?

- Нормально. Только пожурил немного: "Зачем стрелять?"

Когда я нес службу, для меня не было авторитетов, я любого посетителя мог обыскать, хоть он министр, хоть губернатор. Кто-то обижался, но зато народ дюже меня уважал, понимали, чью жизнь я берегу.

- Масуд контролировал огромную территорию Афганистана, причем это была высокогорная часть страны: ущелья, скалы, ледники. Как же он передвигался по своим владениям?

- Где можно было, там на машинах. Случалось, на лошадях. Часто - просто пешком. Шли через перевалы высотой пять и шесть тысяч метров. По снегам. Он быстро ходил и казался неутомимым.

- Для них-то это дело привычное. А вот как ты такие походы переносил?

- Легко. Амир-саиб даже ставил меня в пример другим: "Видите, как русский солдат идет - и автомат при нем, и боезапас. А вы все побросали, слабаки".

- А какие-то специальные занятия по военному делу он для вас проводил?

- Да, Масуд постоянно занимался со своими людьми. С охраной тоже возились, для чего приглашали специальных инструкторов. Скажем, японец Танака учил нас приемам рукопашного боя, француз тренировал в стрельбе. Сам Амир-саиб стрелял очень метко, причем из всех видов оружия.

- И вот пришел 1992 год. Вы взяли Кабул. Джихад закончен. И Масуд предлагает тебе жениться?

- Да, он выбрал мне жену. "Пора, Исламуддин, тебе семью завести". Свадьбы, как в России принято, не было. Пришли ребята с охраны, пришел мулла... Вот так я стал женатым.

- А как жену зовут?

- Не надо об этом спрашивать. У мусульман не принято в разговорах употреблять имена жен и дочерей.

- Скажи, а правда, что Масуд предлагал бывшему президенту Наджибулле перед приходом талибов с ним уйти, но тот отказался?

- Это при мне было. Правда. Он думал, талибы его не тронут. Пуштуны, одной крови. Еще шутил, когда меня увидел: "Вот снова нас русские охраняют. Как в старые добрые времена".

- Вернулся домой ты в 95-м. Как это произошло? Кто был инициатором твоего возвращения?

- Амир-саиб предложил. Жена у меня болела. Здесь медики сделать ничего не могли. Я к Масуду пришел: "Может, в Индию ее отвезти - там полечить?" Он говорит: "Ты давно дома не был. Родителей не видел. Пора". Жена тоже согласилась. Он дал мне денег. И поехали.

- Скажи, Николай, а журналисты часто Масуда навещали?

- Очень часто на протяжении всей войны. И он всех охотно принимал. Он понимал, какую важную работу они делают. Запрещал их обыскивать. Селил рядом с собой. Проявлял максимальное гостеприимство. Этим и воспользовались те арабы, что два года назад убили его. Жаль, меня не было рядом.

- Как ты думаешь, Масуд был одинок?

- Наверное, да. Он настолько превосходил всех и умом, и волей. И хотя никогда этого не подчеркивал, но нам, его близким, ясно было.

- А мечтал он о чем?

- О том, какой хорошей станет жизнь, когда война закончится. Он надеялся, что со взятием Кабула наступит всеобщий мир. Но получилось наоборот. Сначала вспыхнули междоусобные столкновения, потом талибы пришли. Он страшно по этому поводу переживал. И тогда же крепко задумался насчет того, с кем ему дружить, на кого опираться. Само собой выходило, что только на Россию надежда. Ближе России у Афганистана никого нет. Наверное, это многим не понравилось, вот где надо искать причины покушения на него.

***

"Здесь", - сказал старший по возрасту моджахед, подведя нас к обломку скалы, вросшему в склон. И взмахнул киркой. Двадцать лет назад этот таджик с седой бородой - тогда молодой партизан - лично вел нашего солдатика к месту казни. Казнь была назначена за попытку к бегству. Теперь бородатый охотно и подробно рассказывал нам, как все было. Остальные "духи" поддакивали и помогали разбирать камни руками.

Через несколько минут мы увидели обрывки одежды и мелкие кости...

Коля выпрямился, его худое лицо одеревенело. Он отошел в сторону, достал сигарету. Ломая спички, закурил.

Афганцы копали. Горка костей росла.

Он зажмурился.

Господи, неужели все это и вправду было с нами?