|
Работа политического значения
Наступило афганское лето. На небе в течение нескольких месяцев не было ни единого облачка. Днём под прямыми лучами солнца БМД раскалялась так, что к ней невозможно было притронуться. Стоять в такие дни на посту было пыткой. Зной, казалось, растапливал мозги, и от него не было спасения нигде — даже в тени температура поднималась до 40 градусов. Жарища и духота как в духовке. Только вечером, когда солнце скрывалось за горами и жара спадала, наступало облегчение.
В один солнечный день ротный определил четырёх бойцов, меня в том числе, для выполнения особо важного задания:
— Поручаю вам ответственную работу политического значения. Пойдёте к третьему посту, там увидите три большие кучи макулатуры. Делайте с ними что хотите и как хотите, но чтобы к ужину всего этого хлама не стало — будто его там никогда и не было. Всё ясно? Старшим назначаю сержанта Лобачёва.
Толик Лобачёв нас построил, и мы отправились выполнять приказ. Подойдя к месту, мы обнаружили там на земле три большие кучи книг в мягких обложках красного цвета. Судя по свежему следу оставленному от колёс, их только что свалили с грузовиков.
Задание на первый взгляд казалось просто сачковым, и настроение у всех поднялось. К тому же со старшим нам явно повезло: Толик хотя и был дедом и сержантом, но это не мешало ему оставаться интересным и весёлым парнем. Пётр Боровский — старшина нашей роты — таких не уважал. А Лобачёва он открыто презирал, о чём он не раз высказывался вслух. Главной причиной, по мнению Боровского, из-за чего Лобачёв являлся "чадом" — это to, что Толик не имел обыкновения распускать руки, и как следствие этого — не мог "рулить" молодыми на таком высоком уровне, на каком это удавалось другим дедам, даже не будучи сержантами.
Толик достал сигарету и, развалившись на одной из куч, сказал:
— Что и говорить — работа почётная. Сжигать книги — такое не каждому доверишь — только комсомольцам, и то лишь самым достойным. Все уяснили, что дело ответственное?
— Уж мы-то уяснили, справимся!
— Это хорошо, — похвалил нас Толик. — А не забыли о том, что даже маленькая работа начинается с большого перекура?
— Никак нет! Это мы знаем точно!
— Вот, молодцы! Тогда вперёд!
Мы немедля последовали примеру старшего и, растянувшись на других кучах, задымили сигаретами.
Пока полным ходом шёл перекур, мы не спеша листали книжки, которые нам предстояло ликвидировать. Их текст был полностью недоступен для понимания — сплошная арабская вязь, но наличие фотографий помогло быстро разобраться, в чём эти, с виду безобидные создания, так сильно провинились. Книжки были хорошо иллюстрированы фотографиями, и в центре каждой сиял в улыбке один и тот же человек — Тараки — бывший премьер-министр Афганистана. Собственно тут находилось три разных книжки, тиражи которых, соответственно, и слагали эти три, приговорённые к ликвидации, бумажные кучи. Судя по фотографиям, во всех них речь шла об одном и том же: как Тараки занимался бурной политической деятельностью, с какими важными персонами встречался и вёл переговоры.
— Ну и дела! А нам-то лапшу вешали, — Тараки — наш чувак! Что они с Брежневым — такие кореша, что дальше некуда! Что из-за него нам Амина пришлось завалить, — обсуждали мы меж собой личность бывшего лидера. — А нахрена тогда его книги понадобилось палить? Получается, что и Тараки — тоже душман!
Перекур закончился, и мы, раздевшись по пояс, принялись за дело.
Вначале мы наивно полагали, что сжечь книжки — дело пустяковое: стоит лишь поднести спичку, как нужный процесс дальше пойдёт самостоятельно. Но на поверке всё оказалось значительно сложней. Книжки гореть упорно не хотели: без нашего постоянного вмешательства огонь сразу же затухал. Чтобы поддержать пламя, мы стали отдирать от книг переплёт. Однако и так дело не пошло: прогорали только наружные листики да края, а середина так и оставалась нетронутой. Тогда мы стали раздирать книжки на части. Костёрчик сразу оживился. Листочки весело сгорали и чёрными хлопьями улетали вверх. Они непрерывно кружили в воздухе и сыпались нам на голову, спину и плечи, и поэтому нам пришлось снова полностью одеться.
Но скоро руки устали рвать добротный переплёт. Вдобавок к этому ещё приходилось постоянно ворошить костёрчик палкой.
— Нет, — решил Лобачёв, — так мы возиться будем долго. Сколько их жгём, а кучи не уменьшаются. Быстрее будет зарыть их в землю.
Мы сходили в расположение за лопатами, прикинули размеры братской могилы для книг и начали ковырять землю. Но афганская земля тоже показала свою стойкость: грунт плотный, сплошь камни. Пришлось отказаться и от этого варианта.
Мы опять стали чесать затылки — как бы избавиться от проклятых книг с минимумом физических усилий. Наконец, само собой родилось интересное предложение:
— А что, если стаскать их в подземный ход к погранцам? Наши офицеры туда не сунутся.
Рядом на башне несли караул двое пограничников. Поначалу они открыто сидели на стульях в тенёчке, курили, болтали между собой и от нечего делать наблюдали за ходом наших дел. Когда запылали костры, им тоже досталось от красных книг Тараки, поскольку пришлось укрываться внутри башни от летающего всюду пепла. Толик подошёл к ним поближе:
— А можно мы книги перенесём в подземный ход вашей башни?
— Да валите! Что, жалко что ли?! — с радостью ответили пограничники. — Только не жгите, Христа ради.
Мы быстро раздобыли носилки, и дело пошло полным ходом: наполняли книгами носилки, тащили их подальше в подземелье, где еле пробивался дневной свет, и там сваливали. В очередной раз, когда мы наполняли носилки, часовые третьего поста, нас окликнули:
— Эй, слышите? — мы подняли головы. — Бабрак сюда идёт.
Мы прекратили работу и стали смотреть в ожидаемом направлении. Работающий с нами Кадиев, не поверил часовым и, решив удостовериться лично, отправился к башне. Только он приблизился, как из-за угла вышел Бабрак со своей свитой из четырёх телохранителей: два афганских офицера и ещё двое в гражданской одежде и с автоматами — наши КГБшники.
Внезапно носом к носу столкнувшись с Бабраком, Кадий не придумал ничего лучшего, как выдать главе государства традиционное афганское приветствие:
— Салям алейкум!
Удивлённый Бабрак остановился и в свою очередь то же что-то ответил Кадиеву, от чего улыбка у Кадия расползлась до ушей. Кадиев был родом с Кавказа, и, видимо, его родной язык был близок с афганским. Они перекинулись несколькими фразами, а затем, попрошавшись, Бабрак пошёл дальше.
Судя по всему, Бабрак решил исследовать неведомые закоулки своих владений. Он шёл не спеша, заложив руки за спину, с видом хозяина и с любопытством разглядывал всё по сторонам. Покосившись на груды, видимо знакомых ему книг, Бабрак обошёл их и направился в нашу сторону. Мы приостановили работу и стали ожидать, пока он нас минует. Когда Бабрак стал удаляться, от его свиты отделился КГБшник и, подойдя к нам, с негодованием отчитал:
— Что же вы честь не отдаёте? Ведь это же — глава государства!
В ответ мы только промолчали. Но выводы сделали правильные и минут через двадцать, когда Бабрак возвращался обратно, мы прекратили работу, на расстоянии построились в шеренгу, и стоило ему поравняться с нами, как Лобачёв, приложив ладонь к виску, скомандовал:
— Смирно! — мы вытянулись во фронт. Особист, сделавший нам замечание, просиял. На Бабрака наше приветствие произвело приятное впечатление, и он, подозвав одного из телохранителей, попросил перевести, что значит слово "смирно". Тот принялся ему растолковывать. Бабрак улыбался, удовлетворённо качал головой, стараясь запомнить новое полезное слово.
Спустя час с книжками было покончено. Мрачный подземный ход стал их последним пристанищем, и пусть не сразу, пусть со временем, но они обязательно там сгниют от сырости и в конце концов истлеют — так что задание можно считать честно выполненным. И мы с лёгкой душой отправились на ужин.
Сразу после ужина один солдат из шестой роты рассказал о странной выходке, которую только что учудил сам Бабрак:
— …Играем мы в волейбол, а тут мимо проходит Бабрак. Остановился посмотреть, как мы играем. Стоит себе стоит, а потом как крикнет: "Смирно!", — мы за игрой ничего не поняли, играем себе дальше. Бабрак постоял, постоял, да пошёл дальше. Что ему нужно было? — Непонятно. Странный какой-то! — и повертел пальцем у виска.
Я сразу разобрался в подоплёке этого поступка, и мы только посмеялись над простотой Бабрака.
Этим же вечером в нашей роте устроили переполох особисты. Они искали того, кто сегодня говорил с Бабраком. Выяснив, что это был Кадиев, его сразу вызвали в офицерскую комнату и стали расспрашивать, о чём он говорил с Бабраком.
— Да ни о чём мы не говорили, — перепуганно оправдывался Кадий. Он меня только спросил: "Как дела, да как служба?", — а я ему ответил: "Спасибо. Всё хорошо". Вот и всё.
Через полчаса Кадиева отпустили, предупредив на будущее, чтобы в следующий раз при встрече с Бабраком язык не распускал. Я же про себя отметил, насколько тщательно контролируют буквально каждый шаг и каждый разговор Бабрака наши спецслужбы.
100 дней до приказа
В середине июня дружно встретили армейский праздник "100 дней до приказа". Весь этот день походил на показной спектакль, когда роли в призывной иерархии распределялись в обратном порядке. За завтраком деды сами резали хлеб, отрезая молодым толстые куски белого хлеба и немыслимо огромные порции масла — в этот день ни масло, ни белый хлеб дедам не положен. Им остаётся только отпускать шуточки:
— О-о! Весь кусок разом заглотил! Без масла так бы сразу не прошёл!
— Рубай! Рубай! Не оглядывайся. Чуешь как сладка жизнь дембеля. Вот дорастёшь, через годик так же будешь вкусно есть и сладко спать. Домой ещё не захочется возвращаться!
Всем весело. Молодые жуют, не поднимая глаз из тарелок. Впрочем, играть роль молодых дедам вовсе не обременительно, поскольку они просто игнорируют те моменты, где надо работать за якобы "дедов". По случаю праздника они лишь ограничиваются тем, что не загружают настоящих молодых своими хлопотами, а делают всё самостоятельно: убирают за собой постель и моют котелки.
Нарушить общепринятый порядок никак нельзя: ни для дедов, ни для молодых. Деды не имеют права разевать роток на масло, молодые также не имеют права отказаться от дедовской порции. Попробуй не съешь! Отступление от традиций недопустимо и может строго караться коллективом.
После отбоя никаких разборок — младшие призыва спокойно ложатся спать. А завтра — завтра, как всегда, опять для молодых наступят серые армейские будни, наполненные делами и заботами.
Награды Родины
Целые полгода, вплоть до самого лета, никого не отмечали наградами. Зато в июне начались массовые награждения. За успешное командование во время декабрьского переворота все командиры рот, и наш Хижняк в том числе, были представлены к ордену Красной Звезды; все командиры взводов — к медалям. Офицеров и прапорщиков наградили всех без исключения, даже под общий шумок медаль перепала одному лейтенанту, прибывшему в нашу роту уже после переворота.
Однако среди рядового состава батальона награждённых почти не было. Может потому, что когда сочиняли наградные, уж слишком переборщили, описывая свои "подвиги”, и эти выдумки были очевидны даже для штабного начальства. Зато совершенно неожиданно медалью "За отвагу" наградили Ефремова — единственного из всей роты. В тот день Ефремова освободили от всех дел, чтобы он приготовился к награждению должным образом: привёл в порядок внешний вид, постирал и отутюжил форму. Днём, на построении всего полка, ему торжественно вручили медаль.
— Слушай, Ефрем, — докучали его многие после награждения, — Ну скажи, за что наградили только тебя? Ну что такого ты сделал?
— Да чёрт его знает, — только жал плечами Ефремов. — Дали — и всё! Мне откуда знать? Кого-то надо наградить, вот и наградили.
Деды, особенно Боровский и Еремеев, очень тяжело переживали это награждение. Такого они ему простить не могли:
— Ефрем! Лучше медаль выбрось — всё равно не доносишь!
Ефремов боевую награду так и не носил на кителе, сразу сдал её ротному на хранение. Забрал медаль лишь когда улетал в Союз на дембель.
Из нашего полка высшее звание — Героя Советского Союза — удостоили сержантов Чепика Николая и Мироненко Александра — обоих посмертно. Погибли они на кунарской операции. До демобилизации им тогда оставалось всего два месяца. Героические поступки, которые они совершили были во многом схожи: оба при разных обстоятельствах попали в окружение, пока было возможно — отстреливались, оба, чтобы не попасть в плен, выбрали смерть: Чепик подорвал мину направленного действия МОН-100 — погиб сам и убил много душманов, Мироненко взорвал себя и приблизившихся врагов гранатой Ф-1.
На боевые
Уже прошло почти полгода с того дня, как советские войска вошли на территорию Афганистана, но по прежнему, как и после Апрельской революции, долгожданных перемен к лучшему не наступало. Всё так же на периферии — и в расположенных высоко в горах, и в рассыпанных по равнинам кишлаках — центральная власть не признавалась. Обширные районы страны продолжали жить по тем законам, которые были заведены ещё столетия назад, где всем заправляли муллы и старейшины. Мало того — всё чаще стали вспыхивать очаги сопротивления новому режиму, и всё больше вооружённых банд стали возникать то тут, то там, дестабилизируя обстановку. Всем им надо было показать твёрдый кулак, чтобы они больше не игнорировали официальную власть.
Явных линий фронтов нигде не было, поэтому и не было необходимости концентрировать войска на отдельных участках. Советские мотострелковые и десантные подразделения стояли небольшими укреплёнными базами в разных удалённых районах и лишь вели постоянное патрулирование своих территорий. И только временами, когда поступала информация о значительной концентрации сил повстанцев, планировались крупные боевые операции с привлечением мотострелков, десантников, артиллерии и авиации.
Анализируя складывающуюся обстановку, командование ограниченного контингента посчитало, что проводить ликвидацию множества мелких банд и очагов сопротивления лучше всего силами отдельных десантно- штурмовых бригад. Следуя этой стратегии, возле крупных городов, являющихся центрами крупных провинций, началось формирование таких бригад, усиленных десантными батальонами.
Из нашего полка для этих целей определили 3-й батальон. Но поскольку после кунарской операции там были существенные потери, то перед его отправкой необходимо было доукомплектовать личный состав до нужного количества из других батальонов полка.
И вот как-то в середине мая нашу роту построили, и Хижняк обратился к личному составу:
— Третий батальон скоро меняет место службы. Не исключено, что там ему предстоит выполнять боевые операции. С нашей роты требуется семь человек, чтобы доукомплектовать личный состав третьего батальона. Все вы хорошо понимаете, что предстоит тем, кто туда попадёт. Им предстоит трудная и опасная служба — они будут находиться на самом переднем рубеже. Поэтому я не приказываю, а спрашиваю, кто по собственному желанию пойдёт в третий батальон — сделайте шаг вперёд.
Строй стоял молча. Из строя не вышел никто. Ещё были свежи в памяти последствия недавней кунарской операции, где всего за десять дней в 3-м батальоне не досчитались почти роты. Вернуться домой без ноги или руки, а может и в гробу никому не хотелось.
Но лично меня так и подмывало выйти вперёд, однако и оставаться причины были, — Чёрт подери, было б это построение два месяца назад! — думал я про себя, — А теперь у меня есть БМД и ходить в патруль по городу — одно удовольствие. Да ещё не известно, что меня ждёт в третьем.
Так несколько дней назад, когда я после патруля приводил в порядок свою БМД, из расположенной рядом палатки третьего батальона, солдат в течение часа изо всех сил кричал одну и туже фразу: "ДЕЖУРНЫЙ ПО РОТЕ, НА ВЫХОД!" — под конец его голос стал совсем сиплым. Это так воспитывали дневального, который недостаточно громко вызвал дежурного по роте, когда в палатку зашёл офицер. Значит, и в третьем своих жлобов хватало. Причём, проходящие возле той палатки офицеры не проявляли никакого интереса к происходящему — видимо считали это нормой.
Выждав пару минут, Хижняк негромко посоветовался с офицерами, потом пошёл вдоль строя, высматривая подходящие кандидатуры:
— Что ж, придётся добровольцев назначать…
— Кадиев!
— Я!
— Выйти из стоя!
— Есть!
— Джемакулов!
Заслышав свою фамилию, Джемакулов дёрнулся, словно его иглой кольнули, и процедив: "Я!" — нeхотя сделал шаг вперёд.
Закончив отбор, Хижняк приказал всем, кроме названных семи, разойтись и провёл с ними короткую беседу. Им надлежало собрать все свои вещи и сегодня же перейти в распоряжение 3-го батальона. Получив приказ, они пошли его выполнять. Один Джемакулов, поначалу было пошёл со всеми, но вдруг замялся повернул обратно к ротному:
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться.
— В чём дело?
Он кисло пробубнил, — Кое-что сказать надо…
— Что там у тебя?
Со страдальческим выражением Джемакулов стал приводить какие-то доводы, а Хижняк молча его выслушивал, еле заметно покачивая головой. Никто не слышал содержание их разговора, но после этой беседы Джемакулова оставили в роте, а вместо него пошёл другой.
Спустя месяц 3-й батальон снялся и в полном составе отправился в Кандагар.
Кандагар
Провинция Кандагар находится на самом юге Афганистана. Бескрайние каменистые пустыни и сухие ветры сделали этот район почти безжизненным. Голая равнина, редко где украшенная небольшими кишлаками, тянется широкой полосой и через никем неохраняемую границу уходит в соседний Пакистан и Иран. Оттуда, по столетиями обкатанным путям, на верблюдах и ослах шли племена торговцев-кочевников. Чтобы спастись от палящего солнца и дневной жары, караваны часто отдыхали днём и только ночью продолжали свой долгий путь. Кочевники везли товар из Пакистана и Ирана в города Афганистана. Там, на бойких уличных рынках, они его продавали и, закупив местный товар, отправлялись в нелёгкий обратный путь.
Но на пути у кочевников встречались трудности и опасности, связанные не только с изнуряющим переходом через пустыню. Нередко поперёк дороги вставали представители местных племён, требуя платы за проход по их территории. На такой случай, чтобы защитить себя и своё добро, у афганцев, как у кочевников, так и у оседлых, имелось оружие. Ведь все знали, что в этих местах нет судьи, который справедливо разрешил бы их спор. Бывало, такие торги приводили к кровавым столкновениям. Но как правило, стороны старались договориться миром и находили взаимоприемлемый вариант. Традиционная расстановка сил резко изменилась, как только в провинции появились советские солдаты.
Десантно-штурмовая бригада, куда вошёл наш 3-й батальон, располагалась рядом с военным аэродромом города Кандагар, который являлся центром провинции. Сюда были стянуты несколько батальонов мотострелков, усиленных танками и артиллерией. На аэродроме в постоянной боевой готовности ожидали вылета истребители и штурмовые вертолёты.
С первых же дней, чтобы лучше и быстрее освоиться на новой местности, в 3-м батальоне стали проводиться учения. Всему личному составу выдали прицелы ночного видения для автоматов, и почти каждую ночь батальон уходил в пустыню. И так до самого утра, вытянувшись колонной, роты двигались по своим маршрутам.
Нередко случалось, что во время таких ночных маршей, навстречу колонне десантников двигались торговые караваны. Иногда караваны были совсем маленькими, состоящими всего из нескольких верблюдов или ослов, обвешанных огромными тюками с товаром, и ведомые всего несколькими погонщиками. Но иногда караваны состояли из многих десятков животных, сопровождаемых большим количеством людей. Караван и цепочка солдат шли друг другу навстречу. Они сближались почти вплотную. Погонщики держали на изготовку свои винтовки, солдаты наводили на погонщиков автоматы. Напряжение росло. Но не доходя друг до друга буквально нескольких десятков метров, колонна немного меняла направление, и они с миром расходились: у десантников был строгий приказ — не стрелять.
Так продолжалось с месяц. Но вот поступила другая директива — стрелять можно и нужно. И сразу отдалённые от центра участки провинции превратились в сплошной военный полигон, где всё живое было целью. Теперь, когда на пути у роты попадался караван, его окружали и начинали осмотр. Если там находили винтовку или даже патрон — ему конец. Всех расстреливали на месте. Если ничего опасного не находили, то, закинув в БМД несколько ящиков с апельсинами или другой наживой, ехали дальше. Но не всегда проверка предшествовала стрельбе. Всё чаше события стали развиваться как раз наоборот — сначала атака, а уж потом осмотр. Явный перевес в вооружении позволял ликвидировать караваны без потерь. Погонщики не успевали даже опомниться, как их всех тут же накрывало смертоносным градом пуль. Перебив кочевников в коротком бою, можно было без опаски проверить, что же они везли и порыться в их вещах и карманах одежды. Некоторые десантники между дел, чтобы было что показать друзьям когда приедут домой; отрезали у трупов уши и забирали их с собой в качестве сувениров.
Поскольку серьёзного сопротивления почти нигде не встречалось, то и не было необходимости воевать всем батальоном в полном составе. Для выполнения обычного боевого задания, сил одной роты было вполне достаточно. Роту только усиливали одним-двумя танками, которые шли впереди колонны, обезвреживая мины своими мощными гусеницами.
Хорошо вооружённые десантники без труда уничтожали военные формирования повстанцев даже из нескольких сотен человек, поскольку афганцы зачастую были вооружены старинными винтовками, а то и просто саблями.
Если приходило сообщение, что в каком-то кишлаке находится крупная банда, то немедленно планировалась боевая операция по её уничтожению с привлечением дополнительных сил.
Кишлак окружали, стараясь отрезать все возможные пути отхода. После мощной артподготовки следовал штурм. Танки ехали прямо по глинобитным дувалам, давя гусеницами тех, кто находился внутри. Пешие десантники шли вдоль дувалов, пристреливая на месте всех подозрительных. Так как было невозможно отличить простого мирного афганца от врага, уничтожению подлежали все, кто мог держать оружие: как взрослые мужчины, так и подростки. Перед тем, как войти в дувал, туда сначала летела граната, а затем, посылая перед собой веером автоматную очередь, врывались солдаты. В помещении после столь решительного вступления уже никого в живых не оставалось.
Батальон вольно разъезжал по окрестностям Кандагара. Даже несколько раз, не сориентировавшись на местности, с ходу заезжал на пакистанскую территорию. Для наших это было довольно необычно — границ, как таковых, нигде не было: ни пограничных столбов, ни предупреждающих указателей, ни разграничительных полос, ни пограничников. Однако офицеры, спохватившись, быстро поворачивали колонну назад.
"Шурави" наводили ужас на местное население. Молва о том, что русские убивают всех без разбора, сразу облетела глубинку. Теперь, когда колонна проезжала мимо кишлака, то он мгновенно вымирал: по двору ходят козы, ослы, другие животные, в очаге горит огонь и там греется что-то съестное — но кругом ни одной живой души. Завидев колонну, все разбегались и прятались по укромным местам. Во всём селении оставался лишь какой-нибудь сухой старик: идти он никуда не может, да и некуда. Сидит у своего жилища на виду, не скрывается — знает, что своё он прожил и ему уже не так важно — пристрелят его или нет.
Вскоре к боевым операциям стали приобщать национальную афганскую армию. Афганцы воевали только во взаимодействии с советскими войсками. Это были редкие, единичные случаи — скорее проба сил молодого пополнения, которым ещё полностью не доверяли. Воевали афганские солдаты всегда плохо, с большой неохотой. Они ещё шли вперёд, когда их сзади подгоняли десантники автоматами и криками. Но стоило аскарам услышать свист первых пуль, так они тут же падали, отползали в безопасное место, и их уже ничем невозможно было поднять с земли. Им орали в спину и стреляли вверх, — всё равно в бой аскары не шли.
— Мы вас не звали… Вы сами пришли нас защищать — вот и защищайте! — объясняли они потом свою позицию, - Зачем нам в своих стрелять?
Случайный выстрел
В августе в нашем полку произошло ЧП.
Время подходило к полудню. Солнце стояло над головой и беспощадно палило. От невыносимого зноя всё живое становилось ленивым и малоподвижным и старалось быстрее спрятаться в тень. В это время я, как обычно, находился в парке и копошился внутри своей БМД. Вдруг совсем рядом грохнул автоматный выстрел. Сразу высунуться и удовлетворить любопытство — от изнуряющей жары у меня не нашлось сил. Я лишь приостановил работу и прислушался.
Случайные выстрелы происходили довольно часто и уже стали явлением вполне обыденным. И это естественно — когда оружие всё время под рукой, к нему привыкаешь, осторожность притупляется, да плюс постоянная, каждодневная беготня и хлопоты — вот кто- нибудь случайно и пальнёт, то из автомата, а то и из пулемёта. Один оператор из 1-го батальона случайно лупанул даже из орудия БМД — благо шальной снаряд угодил в стену. Правда другой оператор его переплюнул, пустив среди бела дня прямо в центре Кабула боевой ПТУРС. Это произошло возле Дворца Народов, и я отлично слышал его полёт: сначала грохнул стартовый заряд, потом секунд десять шумно работал маршевый двигатель, и апофеозом фейерверка стал мощно рванувший боевой заряд. Снаряд упал возле какого-то посольства — потом говорили, что его сотрудники в тот же день сложили чемоданы и улетели к себе на родину.
Обычно в таких случаях с того места, откуда прозвучал выстрел, сразу же раздаются маты и ругань:
— Ты что, бл.., делаешь? Чуть не застрелил!
А тут — мёртвая тишина. Секунда проходит, вторая… пятая — ни звука… Всё стихло. Только доносится топот сапог. Сразу поняв, что на этот раз произошло что-то серьёзное, я выглянул из башни и увидел, что все бегут к одному месту, метрах в пятидесяти от меня. Быстро выскочив из БМД, я тоже помчался туда.
Там на земле лежал солдат. Его окружили со всех сторон и задрали тельник. Под ребром слева еле виднелось маленькое красное пятнышко — место, куда вошла пуля со смещённым центром. Сразу было ясно — он обречён — попадание в грудь пули со смещённым центром — это, фактически, неминуемая смерть.
Лицо у парня уже было бледно-серым. Дыхание становилось прерывистым и поверхностным. По его обмякшему телу пробегали лёгкие судороги. Видимо он уже не ощущал боли, потому что не стонал и не делал никаких движений. Неожиданная пуля не сразу отключила сознание солдата, давая ему возможность проститься с ускользающей жизнью. Понимая, что для него истекают последние секунды, он уже не видел всей суеты вокруг него, а лишь в беспомощности глядел вверх, в даль голубого неба.
Я жадно изучал взглядом умирающего, не испытывая при этом ни капли сострадания. Видимо каждодневные армейские заботы и муштра выбивают из сознания сентиментальные чувства. Меня постоянно удручало то обстоятельство, что, прослужив в Афганистане больше полугода, я так ни разу и не участвовал ни в боевых операциях, ни в перестрелках, даже во время переворота и то отсиделся в резерве. Военная романтика, как назло, обходила меня стороной. Я даже не видел не то что настоящего боя, но и просто убитого. Что я буду рассказывать друзьям, когда вернусь на гражданку?
Этого парня я видел впервые и воспринимал происходящее просто как зрелище, с интересом наблюдая, как жизнь уходит и наступает смерть. Только отметил про себя с некоторым удовлетворением, — будет о чём в письме написать.
Между тем, наспех перевязав рану, парня положили в кузов ГАЗ-66 и на полных газах помчались в госпиталь.
Подоспевшие к месту происшествия офицеры стали расспрашивать очевидцев:
— Что произошло? Кто стрелял?
— Убежал он… Бросил автомат и рванул…
— Кто стрелял, знаете?
— Обоих знаем. Они только что приехали из города — сопровождали коменданта. А потом один наставил автомат на другого и говорит: "Руки вверх!" — и почти в упор выстрелил.
— Что, специально?
— Нет. Просто отрабатывали приёмы — один хотел выбить оружие у другого, а в автомате патрон оказался.
Вскоре к месту происшествия вернулся стрелявший.
Офицеры накинулись на него с руганью:
— Да …твою мать! Ты стрелял?
— Да, я.
— Как же так? Ведь в своего товарища!
— Нечаянно я… Так получилось… Я не хотел…
Я стоял рядом, и меня удивило то, что солдат не оправдывался и не переживал. Сознание у него было абсолютно трезвое. Говорил без смущения и с таким достоинством, что для данной ситуации скорее походило на дерзость. Я никак не ожидал такого поведения от человека, только что пристрелившего своего товарища. Мысленно, ставя себя на его место, я бы наверняка пребывал в некой прострации, отвечал бы подавленно и виновато — ведь с этого момента вся жизнь рушится — впереди неотвратимо предстоит суд и тюрьма, а главное — постоянно до конца жизни носить в себе тяжесть совершённого убийства, пусть даже случайного.
Офицеры увели стрелявшего в штаб полка, а на месте неожиданной трагедии ещё долго стояли группами солдаты и офицеры, продолжая обсуждать случившееся.
В это время на бешеной скорости, постоянно подавая звуковые сигналы, машина с раненым гнала по улицам Кабула по направлению к госпиталю. Пятнадцати минут вполне хватило бы, чтобы покрыть это расстояние, но уже на полпути сопровождающие стали стучать по крыши кабины водителю. Он притормозил.
— Не гони. Всё — умер…
Дальше поехали спокойно.
Как раз в это самое время в части пребывали генералы из Москвы. Их было около семи. Видимо, столь представительная комиссия была послана для проверки дел на месте. Но их присутствие не сильно стесняло нас. Полковая жизнь шла своим обыденным чередом, почти без поправок на высоких гостей. Офицеры перед генералами конечно же вытягивались, но сильно не стелились и соответственно нас не гоняли с бесконечными уборками. Тут была вполне деловая обстановка — не то, что в Союзе.
На плацу построили полк. Генералы группой стояли перед строем и проводили воспитательную работу. Сначала высказался один генерал, потом выступил другой, более красноречивый. Его речь была лишена формального словоблудия, по-отечески пряма и понятна всем:
— Вы что, сукины дети, делаете?! Сколько такое может продолжаться? Таких дурацких случаев уже почти сотня! И всё по глупости — из-за неосторожного обращения с оружием! А знаете сколько у нас потерь? Счёт уже пошёл на тысячи! И это ещё года не прошло! Как нам прикажете смотреть в глаза вашим матерям? A-а?.. А тут вдобавок ко всему эти случайные выстрелы! Ещё раз повторяю — не играйте с оружием, будьте внимательней! Видите, к чему баловство приводит!
Позднее нам довели, что тому солдату присудили два года дисбата за неумышленное убийство.
ЧП в шестой роте
Не успели генералы разъехаться, как буквально через день после случайного убийства в полку происходит новое ЧП: удрали двое молодых из 6-й роты. Последний раз их видели утром часовые на первом посту: они вышли из дворца, сказав, что их послали по какому-то поручению. Уже днём весь полк был срочно мобилизован на поиски беглецов. Их искали по всей прилегающей территории дворца пока не стемнело, но обнаружить нигде не удалось.
Я-то уже отлично знал, что в шестой творится полный произвол. Об этом мне рассказал один молодой из 6-й роты, вместе с которым мне довелось стрять на третьем посту. Молодой был на призыв младше меня, и, разговорившись, он поведал мне о бытующих у них порядках. Говорил он уныло, без всяких эмоций:
— Зашибись у вас в четвёртой и пятой ротах: офицеры как-то борются с дедовщиной или хоть показывают вид, что борются, да и начальство батальонное рядом — как- никак, а своим присутствием поддерживает порядок. А у нас рота стоит особняком и такой бардак твориться! Ротный с дедами заодно: сам распоряжается, чтобы они у нас чеки отбирали и с ним делились. Но и это всё х..ня — без денег жить можно. А вот что заставляют грабить — вот это п..дец!
Вот вам в патруле зае..ись — один отдых, а нам… Всегда со страхом жду, когда наша рота заступит в патруль. Если вернусь с патруля ни с чем — деды п..дят. Вот и приходится духаны "бомбить". А офицеры потом, что себе домой отправят, а что продадут и по ночам киряют вместе с дедами. Тут вообще тёмный лес! Дёргаться бесполезно: все заодно — и взводные, и ротный — все повязаны. Все, все заодно! Я попадусь — меня посадят, а они все в стороне останутся. Кто потом поверит, что грабил не для себя?
Я внимательно его слушал, а молодой с тем же невозмутимым тоном рассказывал дальше:
Это что… Иногда ходим бомбить самого Бабрака. Страшно — п..дец! Нарвёшься на охрану — пристрелят на месте, а не пойдёшь — деды таких п..дюлей отвесят!.. Всё равно пойдёшь.
— Да ты что? — от удивления присвистнул я. — Вот это да! У Бабрака же все подступы охраняются особистами! Я-то думал: к нему и мышь не проскочит! Ничего себе, даёте!
— Мышь-то, конечно, не проскочит, а мы тут все лазейки знаем. Перемахнёшь через стену, рас, через окно в здание заберёшься, снимаешь сапоги и на цыпочках просматриваешь комнату за комнатой. Забираем ковры, статуэтки всякие, вазы — добра там много… Недавно чуть не залетел — еле пронесло… Тогда тоже залез к Бабраку, прокрался в одну комнату и, когда закрывал за собой дверь, она чуть скрипнула, — лицо у молодого сразу стало перепуганным. — Вдруг слышу в коридоре шаги… — особист всё-таки услышал. Я замер. Он остановился и спрашивает: "Кто здесь?". А я — ни живой ни мёртвый — даже не дышу. Думаю, всё — п..дец мне пришёл! Хорошо ещё КГБшник, видимо, побоялся заходить в комнату: осторожно походил туда-сюда по коридору, долго прислушивался и опять ушёл к себе… О-о, бл… был на волосок от смерти — чудом уцелел! Больше часа ждал, чтобы всё успокоилось, только потом вышел.
Слушая эти признания, я понял, как мне ещё повезло, что попал к Хижняку, а не в это бандитское логово. Я сразу припомнил тот случай, когда стоял на этом же посту вместе с Черкашиным, и мы пропустили группу солдат из 6-й роты на ночную вылазку в Кабул.
На следующий день беглецы объявились. Офицеры стали их допытывать, — почему ушли?
— Били… заставляли работать…
— Кто бил? Фамилии?
Они указали на одного. Этого парня сразу арестовали, а через день мне довелось с ним повидаться.
Я на кухне чистил картошку, а арестованного отправили туда же — на подмогу поварам. Парень был моего призыва — тоже фазан — пухленький и на вид скромный. Он молча срезал ножиком кожуру, бросал картошку в котёл и думал о своём. Его я хорошо знал. Ещё полгода назад ему прилетало ото всех подряд. Да и сейчас в его манерах не обнаруживалось дембельских замашек. Спокойный по характеру, он явно не тянул на закоренелого неуставника. Может, он и поддал кому, но наверняка по делу: что поделаешь, — это почти единственный аргумент, принятый в армейской среде. Но, с другой стороны, кто его знает? Армия, в принципе, и порядочного человека может исковеркать так, что он превратится в зверя. Здесь, в армии, изменения происходят только в одном направлении: хорошие становятся плохими, а плохие — ещё хуже. Обратных превращений я ни разу не наблюдал.
Было похоже на то, что беглецы побоялись назвать тех, от кого им доставалось по-настоящему, и указали на в общем-то безобидного козла отпущения.
По поводу нового ЧП полк строили дважды. Первый раз одних старослужащих, а потом отдельно молодых.
Красноречивый генерал снова держал речь перед строем:
— Ну …вашу мать! Вы же в Афганистане! — тряс перед собой ладонью генерал, обращаясь к тем, кто уже отслужил больше года, — Сколько можно повторять одно и тоже — кончайте с ветеранством! О себе подумайте! Ведь из-за этого постоянно на боевых друг в друга стреляют! Из-за х..ни получите пулю в спину! Думайте о будущем, о последствиях! Это ж не Союз!
Деды с внимательным видом слушали генерала, пропуская его слова мимо ушей. Хорошо ему, генералу, рассуждать, как солдатам надо себя правильно вести — он же наших проблем не хлебает. Теоретически он прав — бить нехорошо, а что остаётся делать, если по-иному молодой не подчиняется? — Ну, не хочет драить очко? Ведь спрос за порядок лежит на сержантах. А воюет один только 3-й батальон, а мы из Кабула не вылазием.
На втором построении, выступая перед строем молодых, генерал расставил акценты иным образом:
— Товарищи солдаты! Стойте за себя! Будьте сплочённее! Дружней! А если тяжело — говорите командиру! Командир — он всегда за вас заступится!
Однако речь генерала храбрости молодым не прибавила. Они уже давно знали, на чьей стороне командиры. Знали, что жаловаться в армии не принято, а кроме того бесполезно и небезопасно.
На следующий день генералы улетели к себе в Москву.
Почти сразу арестованного солдата отпустили. Не доводя до суда, дело замяли. В 6-й роте всё оставалось по-прежнему.
Конец беспределу в 6-й роте положило новое ЧП, которое произошло двумя месяцами позже.
Трое офицеров: сам командир злополучной 6-й роты, зам. командира разведроты старший лейтенант Калинкин и ещё один прапорщик — решили заняться бизнесом. Они наладили продажу афганцам армейских раций, к которым имели доступ. Предприимчивые офицеры, чтобы не смущать покупателей, не спрашивали их, душманы они или нет — поскольку их больше интересовала коммерческая сторона дела, а не военная. Поначалу у них всё шло гладко и ровно. Но каким-то образом об их незаконном промысле узнали особисты. КГБшники стали за ними следить и, чтобы взять всех с поличным, устроили им засаду. В очередной момент передачи товара всё сработало.
Во время задержания офицеры оказали сопротивление. В завязавшейся перестрелке убили старшего лейтенанта Калинкина. Командира роты и прапорщика арестовали, привезли в часть и началось следствие. Дознание по этому делу вёл полковой особист — уже пожилого возраста, спокойный и меланхоличный майор КГБ.
Стали вызывать других солдат из 6-й роты, тоже причастных к этому делу.
Как раз в то время я стоял на посту у штаба полка. К нам подошёл один дед из 6-й роты. Он ждал, когда его вызовут на допрос и сильно волновался. Ему надо было выговориться, чтобы хоть как-то снять нервное напряжение. Он был замешан в этом деле и боялся, что его посадят:
— … твою мать! Перед самым домом посадят… — сокрушался он. — Бл..! Не знаю, что будет… Устроят показательный суд — п..дец, пропал!..
Да, показательного суда все боялись, как огня. Подобный нашумевший случай с перепродажей оружия раскрыли в 357 полку нашей гвардейской дивизии. Там один гвардеец продал другому пистолет, который он прихватил в качестве трофея ещё в декабре во время кабульского переворота. В течение полугода этот пистолет трижды перепродавался: побыв у одного владельца месяц-другой, кочевал к следующему. Последнего покупателя — уже афганца — выцапали особисты и раскрутили всю цепочку обратно: узнали всех бывших владельцев пистолета. Состоялся показательный суд: всех этих солдат осудили по максимальной шкале: дали от 6 до 8 лет строгого режима каждому.
…Дед нервно ходил, курил сигарету за сигаретой и то и дело поминал чёрта. Я попробовал у него узнать подробности, но дед подробностями делиться не стал. Наконец, его вызвали, и он исчез в здании штаба полка.
Пока следователи собирали показания, командир 6-й роты без погон, без ремня и без оружия спокойно слонялся по территории дворца. Под стражу его не брали, ограничившись тем, что на время следствия отстранили от служебных обязанностей.
Следствие шло около двух недель и потом резко затормозилось. Привлекать к ответственности никого не стали, всё оказалось не так страшно: в их проступке были замечены только денежные интересы, никакого предательства не обнаружили. Дальше дело не пошло. Получилось так, что пострадал один лишь Калинкин, которого застрелили при задержании, а командира шестой выгнали из ВДВ и отправили служить в Союз командовать мотострелками. Освободившееся место командира 6-й роты занял наш Дьячук. Словом, всё обошлось благополучно. В ноябре деды из 6-й роты тоже с чистой совестью дембельнулись домой.
|
|
