Воскресенье, 13.07.2025, 01:42 





Главная » Статьи » Знак Зверя. Олег Николаевич Ермаков

6
 


6

Первыми пробудились повара. Была еще ночь. Трасса серела рядом, прямая и молчаливая, вверху горели звезды, невдалеке темнели горы. Зевая, повара пошли к железным кухням на колесах. Заскрежетали задвижки, вспыхнули спички, и походные кухни зашипели, засипели, задымили. Гулкое пламя забилось за дверцами, и в ночи заалели ряды круглых глаз. Пока вода вскипала в котлах, повара доставали крупу, соль, лавровый лист, вскрывали банки с тушенкой, томатной пастой; а когда вода забурлила, бросили в котлы пригоршни серой грубой соли, засыпали крупу, а в другие котлы вылили по нескольку банок сгущенного молока и насыпали кофе. В степи густо пахло соляркой и кофе. Теперь можно было устраивать подъем.

Восход солнца застал колонну в пути.

Звенели траки гусениц по бетонным плитам.

Через три часа впереди показались башни, деревья, стены, купола… Мираж. Стены и башни вырастали, колонна стремительно приближалась к ним и наконец вступила в город, наполненный людьми в чалмах, осликами, женщинами в чадрах, босоногими мальчишками, повозками, верблюдами, торговыми лавками с россыпями разноцветных плодов, с мясными тушами на крючьях, с рулонами яркой материи, с башнями из лепешек, посуды, с горками арбузов и дынь; на берегу захудалой мутной реки дымились жаровни, несколько мужчин ели шашлыки с лепешками; по улочке проехал красный автобус; на плоских крышах появлялись люди, они глядели на колонну. В центре города стояла небольшая глиняная крепость, одна из ее башен была увенчана государственным стягом, из окон торчали дула пулеметов, ворота защищал танк; стены крепости были испещрены дырками: афганские солдаты с улыбками глядели на колонну, приветственно взмахивали руками.

Неожиданно город кончился, слева от дороги показалось кладбище, усеянное каменными перьями‑надгробиями и древками с выцветшими и яркими тряпицами, а справа стояли печи для обжига кирпичей, и уже дальше потянулись поля, разделенные арыками и шеренгами тополей. Колонна ходко шла вперед, и обработанная земля осталась позади, и скоро, оглянувшись назад, уже нельзя было увидеть зелень и башни города. Вокруг простирались дикие степи с небольшими хребтами и невысокими сопками. Вверху простиралось пустое небо.

Колонна шла по трассе еще около часа. И впереди показалась вереница танков, грузовиков, бронетранспортеров, стоявших на левой стороне трассы. Приблизившись к ней, колонна Крабова остановилась. Полковник и его заместитель направились к встречной колонне. У головной машины чужой колонны стояла группа офицеров. Полковник и майор подошли к ним, козырнули, - в ответ протянулись руки. После рукопожатий была извлечена из планшета и развернута карта. Офицеры плотно обступили человека с картой, склонили головы. Разговор над картой длился не более десяти минут, затем Крабов и майор Ничипорович вернулись к своей колонне, и она дрогнула, повернула голову налево и начала сползать с трассы, окутываясь пылью, - вскоре вся колонна шла по грунтовой дороге в тучах пыли. За нею двинулась в степь и встречная колонна, и обе колонны вытянулись в одну.

Гигантская колонна ползла по степи между округлых невысоких сопок. Пыль густо вырывалась из‑под тяжелых колес и гусениц, насыщала жаркий воздух, осыпала башни, стекла, зачехленные пулеметы и орудия, налипала на потные лица и шеи, застилала глаза, забивала ноздри. Солнечный свет растворялся в пыли, и чадящая, горячая колонна плыла в душной желтой мути, неся сатанеющих, задыхающихся солдат неизвестно куда. Только водитель головной машины видел степь и горы впереди, остальные же - лишь задний борт грузовика или корму танка. Воздух был бездвижен, липок, густ, пропитан газами. Колонна шла во мгле час, два…

И вдруг где‑то в середине этого длинного каравана раздался хлопок. Хлопок рассек колонну: передняя часть бронированного тулова продолжала ползти, а другая половина остановилась, - пыльная завеса пала, и солдаты наконец смогли оглядеться. Они были в степи на полпути к громоздким хребтам. Впереди стоял скособоченный грузовик, вокруг него толпились запыленные люди. Заминка длилась не более пяти минут, - машины тронулись, поехали, обходя грузовик с выдранным колесом. Машина медиков тоже прошла мимо, значит, никто не пострадал. А вот фургон ремроты затормозил, и врачеватели машин приступили к ремонту.

К вечеру серые, забитые пылью машины приблизились к хребтам, двинулись вдоль них и остановились: из ущелья в степь вытекала розовая от лучей вечернего солнца река.

Стало известно, что здесь предстоит отдыхать до ночи.

Моторы умолкали, хлопали дверцы, солдаты соскакивали на землю, шли и бежали, на ходу сдергивая пыльные, потные куртки, бросали на камни ремни, стягивали сапоги, срывали пахучие сырые портянки, снимали штаны и входили в воду. Река была неглубока и неширока, но быстра и бурлива. Голые люди с закопченными лицами и руками бродили по реке, брызгаясь и крича, зачерпывали воду и обмывали лица, окунали сероволосые головы, нащупав подводные камни, цеплялись за них, ложились, и течение вытягивало тела, упруго билось в лбы и плечи, расчесывало волосы. Над рекой стоял крик и хохот.

Поначалу офицеры с кривыми ухмылками глядели на солдат, оставаясь на берегу; некоторые командиры запретили своим подчиненным купаться.

Но речная оргия понемногу захватывала и офицеров, и один за другим они раздевались и зачарованно шли к розовой реке, судорожно всхохатывая, раздувая ноздри, покрываясь мурашками, - и погружались в воду, и она расступалась, принимала их, окутывала, и раскаленные обручи, сжимавшие головы и грудные клетки, лопались и уносились прочь, запорошенные пылью глаза, поры, ноздри, уши очищались и наполнялись светом, воздухом, звуками и запахами.

Полковник Крабов с неудовольствием смотрел на голых людей в реке. Купаются. Полковник обернулся к своему заместителю. По грубому лицу невысокого, тяжелого майора Ничипоровича блуждала странная улыбка. Крабов выругался.

- Бери их голыми руками, - пробормотал он. И его лицо вдруг напыжилось. - За яйца, - добавил он и, клацнув зубами, всхлипнул.

Майор повернул лицо к командиру и, поняв, что это был смешок, широко улыбнулся.

Командирам наконец удалось выгнать из реки поваров и их подручных, и скоро зевы походных кухонь ало пылали. Остальные же все липли к розовой реке, как пчелы к медовому потоку.

Между тем солнце легло на западный край земли. Река густо покраснела и начала блекнуть. Горы наливались синей прохладой. Офицеры нехотя выгоняли солдат из реки.

Уже в сумерках посыльные поваров разошлись по подразделениям с приятной вестью: ужин готов. К походным кухням потянулись солдаты с котелками. Повара с черпаками на длинных деревянных ручках царили над закопченными баками: в одном зачерпывали рисовую кашу с тушенкой и ловко выплюхивали ее в крышку от котелка - порция, в другом зачерпывали чай, треть котелка - порция. Чая все просили побольше, и одним повар добавлял, а на других замахивался горячим увесистым черпаком, матерясь.

Поваров не любили, но уважали и пытались завязывать с ними дружбу, а это было нелегко - повара отличались своенравным характером, и мало кто мог поручиться, что повар, ответивший на приветствие сегодня, подаст руку завтра. Но нынче, ублаженные купанием, повара реже обычного замахивались черпаками и не так страшно матерились. Солдаты, получив порцию каши, чай и хлеб, возвращались к своим машинам, устраивались поудобнее, вынимали именные ложки (на котелках и кружках тоже были нацарапаны инициалы или другие опознавательные знаки, чтобы какой‑нибудь ротозей, потерявший свою посуду, не позарился на «чужое) и приступали к ужину. Ели, глядя, как с востока идет ночь, идет, омрачая горы, зажигая звезды, усиливая речные звуки, наполняя сердца беспокойством.

После ужина захотелось спать. Но всем было известно, что этой ночью вряд ли удастся поспать, предстоит куда‑то ехать, и не ясно, далека ли, близка ли цель.

Ночь спустилась с гор и залила всю степь.

Послышался негромкий гул… Гул нарастал… Навис над рекой и машинами. Все задирали головы, но видели только звезды. Самолет шел без сигнальных огней. Звук моторов удалялся в сторону гор… затих.

Разведчик? Чей? Ихний, Пакистан - вон, под боком. Все посмотрели на горы, черные, острые под крупными и обильными звездами. Скорее всего наш. Кто его знает. Вообще, ночью ездить… влезем в Пакистан…

В полночь завелись моторы, колонна тронулась, пересекла свежо шумящий поток, в котором желтела чешуя, облетавшая с огненной выгнутой рыбины в небе, вдруг свернула и направилась прямо на черные стены, приблизилась к ним вплотную, взяла немного вправо, а затем круто влево - и проскользнула в мир гор.

Задрав стволы пулеметов, колонна прогрохотала по ущелью и оказалась в неширокой долинке, проползла по долинке и вошла в другое ущелье. Дорога запетляла и стала подниматься в горы. Машины замедлили ход. Дорога была узка. Танки и бронетранспортеры, грузовики и тягачи жались к скалам, скрежеща левым бортом. На крутых поворотах на обочине стояли солдаты с фонариками. Тяжело и хрипло дыша, колонна медленно взбиралась вверх. Сквозь рык и лязг вновь донесся густой звук, в небе проплыл невидимый самолет. Должно быть, летчики видели гирлянду круглых огней, повисшую на одном из хребтов; необычное зрелище: в горах, где тысячелетиями ходили верблюжьи караваны, - обломок электрической цивилизации, улица желтых фонарей.

Удобное место для засады. Стоит подбить головную машину - и вся колонна превратится, в беспомощную мишень. Все это прекрасно знали и чувствовали себя букашками на плече гиганта, который спал.

Все‑таки замечательно быть летчиком, плавать под звездами…

Справа чернела пропасть. Лязгая гусеницами, скрипя тормозами, сипло сигналя, колонна поднималась к перевалу. Шоферы, как всадники лошадей, подбадривали свои машины: ну, спокойно, милая, тяни, не подкачай.

В три часа голова колонны легла на перевал. Машины начали спуск в черную долину.


7

Артиллеристы срывали с гаубиц чехлы из грубого толстого брезента, разводили станины, вставляли в отверстия на станинах длинные толстые стальные колышки и тяжелыми кувалдами вгоняли их в жесткую землю, выгружали ящики со снарядами. Пехотинцы затягивались и зашнуровывались. В редеющей темноте раздавались команды, свист, ругательства, газовали машины, грохотали танки. С перевала еще спускались отставшие машины. На возвышении, позади цепи артиллерийских батарей, вдруг поднялся шатер - командный пункт, и танки окружили его.

Звезды гасли, задувал свежий ветер, мгла таяла.

Может быть, поблизости здесь стоит город с минаретами и мечетями.

Моторы работали, кувалды стучали, люди кричали, - приехали бригады кузнецов, и работа закипела: они куют, подбадривая друг друга криками, наковальни звонко отзываются на удары молотов,

- Эй! давай! Иванов! твою мать! твою мать! - наковальни звонко, - где комбат? разгружай!

Дымка рассеивается. Города, кажется, здесь нет. Но строения видны - крошечные коробки, сады, кишлак, он далеко, жерла орудий смотрят не на него - на темно‑голубые горы с серыми вершинами. Долина обширна, вытянута с севера на юг; на востоке горы, на западе горы - из‑за них и пришла колонна.

Быстро светает. Наводчики нацеливают гаубицы, слушая команды офицеров. Телефонисты тянут провода от батарей к командным пунктам. Пехотинцы сидят на бронетранспортерах.

Вдруг танки, боевые машины пехоты и бронетранспортеры заводятся и устремляются к восточным горам с ярко‑сизыми вершинами. Половина шестого. Без десяти шесть. Без пяти. Бронемашины с пехотой и танки уже у подножия восточных гор с золотистыми сияющими вершинами. Шесть. - Из‑за гор вырвался оглушительный режущий свист и рев, заставивший всех до единого вздрогнуть и запрокинуть головы, - но пятерка желто‑зеленых обтекаемых машин с растопыренными крыльями уже прошла над станом и стремительно приближалась к восточным золотым вершинам, - и в следующее мгновенье самолеты уже над вершинами, под крыльями сверкнули лезвия, и тут же золотые вершины выбросили вверх коричневые облака, как лопнувшие, перезрелые грибы‑дождевики, и звуки взрывов долетели до лагеря. А самолеты легли на левое крыло, сделали круг над вершинами и вновь вонзили огненные мечи в золотые грибы, и те пыхнули коричневой пудрой в аквамариновое небо, самолеты легли на левое крыло, сделали круг - ракеты впились в горы, - самолеты пронеслись над долиной и исчезли.

Над восточными горами оседала пыль и всходило сентябрьское солнце, - его лучи уперлись в противоположные, западные горы, медленно поползли вниз и осветили большую палатку на возвышенности, ударили в лобовые стекла машин, в зеленые щитки орудий, - и орудия в ответ вырыгнули красные языки и окутались пылью и грохотом, и под солнечным полукругом вздулись коричневые взрывы, и тут же дала залп вторая батарея, за нею и все остальные батареи, и вновь ударила первая, вторая, третья - и все остальные. По складкам, гребням и вершинам скакали огни. Грохот батарей и буханье разрывов наполнили долину, воздух над лагерем насытился пороховой гарью и напитался пылью. Орудийные номера метались от ящиков со снарядами к гаубицам и обратно. Офицеры отдавали команды, снаряды исчезали в орудиях, орудия дружно вздрагивали, пыхали, - и через несколько мгновений на горах сверкали звезды.

Крабов и его офицеры, а также командир другого полка со своими офицерами сидели на раскладных стульях, стояли и ходили вокруг двух составленных столов, на которых лежали карты и стояли полевые телефоны. В палатке вился табачный дым. Края палатки на входе были закинуты на крышу, и все могли видеть горы, солнце и пляшущие огни.

Артобстрел не утихал.

А повара тем временем разжигали огни в своих кухнях на колесах. Солдаты устанавливали палатки‑столовые для офицеров.

Раскинули палатки и медики. Среди медбратьев и врачей из полка Крабова была женщина, Сестра‑с‑косой. Медсестер всегда оставляли в городе, но в этот раз традиция была нарушена, для Сестры‑с‑косой начмед сделал исключение. Многие были недовольны этим и ворчали, как старые морские волки:

- Баба на корабле…

Хотя, конечно, приятно было видеть эту крепкую, красивую, светлую женщину в солдатской форме. Сестра ходила в солнцезащитных очках, свою толстую короткую замечательную косу она спрятала под панамой. Она хотела видеть, что такое операция, и теперь смотрела на ее начало, стоя возле палатки… Проходивший мимо хирург приостановился и громко сказал:

- Ну что, Лариса? - Женщина молчала. Врач оглянулся на грохочущие батареи. - Грохот и пыль, а больше ничего! И потом… - Он замолчал, не услышав очередного залпа. Пауза затягивалась.

- Ага, - произнес в наступившей тишине врач, - кажется, кончили. Сейчас пехота полезет. И начнется наша обычная работа. Никакой романтики. У вас все готово?

- Все, - холодно ответила Сестра‑с‑косой, глядя сквозь солнцезащитные очки на восточные горы.

Батареи молчали, и на восточных горах тоже было тихо. Солнце ярко освещало долину, и теперь можно было видеть все ее редкие рощицы, дороги, кишлак посредине долины и крошечный кишлак возле западных гор. Артиллеристы утирали платками и рукавами жаркие пыльные лица, усаживались на станины и ящики, пили из фляжек.

На восточных горах сразу в нескольких местах появились белые облачка, и до лагеря донеслись хлопки, звуки автоматных очередей и тугой стук пулеметов - бой начался.

Час спустя на связь вышел «Енот». Черепаха вздрогнул, услышав в наушниках искаженный далекий голос Енохова:

- Кедр, Кедр, я Енот, как слышишь, прием. - Черепаха откликнулся, и «Енот» передал свои координаты и запросил огня.

Черепаха доложил комбату, комбат связался с подполковником Поткиным, добро было получено, и батарея дала залп, Черепаха чутко слушал эфир. Вскоре сквозь треск и шум прорвался голос «Енота»:

- Отлично! отбой! до связи!

Черепаха сидел на башне тягача, на голове у него был шлемофон, соединенный с рацией в тягаче толстым черным проводом. Он видел горы, на одной из которых находился «Енот». Трудно было представить, что там сейчас происходит…

- Твой котелок, - сказал Мухобой.

Черепаха свесился в люк и взял со стола котелок, разогнулся и отдал его Мухобою. На дивизионной кухне завтрак был готов. Артиллеристы получали хлеб, масло, кофе и пшенную кашу и завтракали возле орудий. Мухобой вернулся и передал котелки с кашей и кофе Черепахе, вскарабкался наверх и уселся с ним рядом. Они молча ели жирную желтую кашу и черный засохший кислый хлеб, поглядывая на восточные горы. Потом пили кофе, забеленный сгущенным молоком. Осушив кружки, закурили, хмелея от первых затяжек. На голых склонах восточных гор лопались гранаты, взрывались мины, стрекотали автоматы и длинно, нудно били крупнокалиберные пулеметы. Солнце уже докучливо припекало. От солнца и кофе лица и куртки взмокли.

Каково же там пехотинцам?..

К обеду стрельба поутихла. Раздавались лишь одиночные выстрелы и редкие короткие автоматные очереди. От подножия гор к лагерю направились два бронетранспортера. Солдаты, разморенные солнцем, тупо и равнодушно наблюдали за приближающимися машинами. Бронетранспортеры доехали до артиллерийских позиций, проплыли, пыля, между батареями, проехали дальше и остановились перед палаткой медиков. Запыленные пехотинцы с осунувшимися угрюмыми лицами соскочили на землю, открыли задний люк и стали вынимать солдат, класть их на носилки и уносить в палатку. Опорожнившись, бронетранспортеры тронулись в обратный путь, к восточным горам с серыми расплывчатыми вершинами.

В затопленной солнцем долине уже трудно было дышать. Солдаты прятались от солнца под машинами, но и в тени было жарко. Докучали мухи - это была единственная осенняя примета, - злобные и наглые, они смело бегали по лицам и шеям и больно кусались.

Бой на маревых горах возобновился.


8

Под вечер прилетели два Ми‑8, один приземлился и принял на борт раненых с перебинтованными головами, руками и ногами, вертолет поднялся, и обе стрекочущие машины потянули на запад, прошли над коричневыми горами и пропали из виду.

А вскоре от восточных гор вновь приехал бронетранспортер, и пехотинцы выгрузили и отнесли в палатку одного солдата.

Батареи молчали.

На горах лениво перестреливались.

После ужина несколько пехотных рот уехали в сторону сизых восточных гор, и через некоторое время, уже в сумерках, в лагерь прибыли пехотинцы, штурмовавшие весь день горы.

- Давай сюда! - закричали повара.

Запыленные пехотинцы, сверкая белками и устало скаля белые зубы, шли к своим кухням. В котелках звякали ложки.

На ужин был клейстер - пюре из картофельного порошка, а также ставрида в томатном соусе, черный хлеб и чай. Хлеб, как всегда, был тяжел и кисл, вместе с томатной ставридой - отличное горючее для изжоги. Но делать было нечего, и пехотинцы, устроившись на теплой земле, глотали негорячий картофельный кисель, не имевший ни запаха, ни вкуса картошки, черный хлеб и кислую рыбу. Лишь один сержант, гибкий, черный грузин, после третьей ложки воскликнул:

- Я их мамочку абал!.. - и бросил ложку в котелок, а полную консервную банку с оттопыренной крышкой запустил в темноту. Как будто она могла долететь.

Чай был просто слегка подкрашенным кипятком, и один из пехотинцев, имевший свои запасы, попытался приготовить настоящего чаю, но едва он развел огонек под котелком, на него закричали, и пришлось огонь затоптать.

История с чаем на этом не закончилась.

Огонь видел из своего шатра полковник Крабов.

- Кто там стоит?

- Второй батальон, товарищ полковник.

Вскоре командир батальона, раскосый капитан, стоял навытяжку перед полковником и выслушивал его. Затем луноликий капитан собрал своих подчиненных и выяснил, что огонь горел в седьмой роте, у старшего лейтенанта Александрова.

- Кто именно? - Старший лейтенант Александров ответил, что не видел.

- Пойди и выясни.

- Люди устали и уже спать легли, - ответил старший лейтенант.

- Повторяю: выяснить и доложить.

- Лучше выяснить, почему солдат после боя кормят блевотиной.

- Товарищ Александров!..

Старший лейтенант Александров вернулся к машинам. Все солдаты, кроме двоих часовых, уже спали. Александров расстелил на броне спальник, разделся до трусов и лег. Он лежал, глядя в звездное небо и ожидая прихода капитана. Но капитан не появлялся, и Александров уснул и побежал, уворачиваясь от красных пуль, вверх, вверх, вверх по голым, горячим, дымящимся каменным склонам.

Всю ночь на горах раздавались одиночные выстрелы и изредка светились трассирующие пули. Всю ночь в фургоне хирург и санитары возились с раненым, потерявшим около трех литров крови и находившимся в шоке четвертой степени - в предагональном состоянии.

На рассвете стрельба на горах смолкла.

Хирург, сняв халат, перчатки, марлевую повязку, вышел из машины, порылся в карманах, вынул сигарету, щелкнул зажигалкой. Он курил, сидя на железной лесенке, и смотрел, как над восточными неприступными горами разгорается заря.

Задернув простыней желто‑сизое старое лицо солдата и потушив свет, Сестра тоже покинула фургон. Хирург посторонился, и женщина спустилась по ступенькам и, не останавливаясь, пошла прочь.

Щурясь от сигаретного дыма, хирург провожал ее взглядом. Когда она скрылась, хирург с ожесточением зевнул и сказал себе:

«Спать, сроччно…» Он лег в палатке и не слышал рева реактивных самолетов и зычных криков артиллерийских офицеров.

* * *

Лагерь приветствовал восход солнца воплями артиллерийских офицеров, алыми вспышками и грохотом гаубиц. Батареи били безостановочно, высекая огромные искры и выколачивая пыль из восточных гор.

После авианалета и продолжительной артподготовки штурм возобновился, на горах застучали пулеметы, захлопали гранатометы, и минометы взвыли огромными кошками: - мяуу!

Артиллеристы смогли наконец умыться; воду берегли, каждому давали для умывания по одной кружке, так что они лишь освежили глаза и побрились. Затем они завтракали, сидя с котелками и кружками на ящиках и станинах. Во время завтрака на связь неожиданно вышел «Енот», Черепаха схватил шлемофон, прижал черные маленькие микрофоны, обтянутые кожей, к горлу и откликнулся. «Енот» попросил огня и умолк, не назвав координаты. Черепаха вызывал «Енота», но тот не отзывался.

- Енот, Енот, я Кедр, прием.

- Енот, Енот, я Кедр, прием.

- Енот, Енот, я…

- Енот…

Штурм гор продолжался. В воздухе над склонами и вершинами красно пыхали разрывы. Стучали и стучали пулеметы, как будто там трудилась стая горных дятлов. Дятлы долбили и долбили прочными клювами скалы, и скалы сверкали и дымились. И горные кошки, бросаясь, кричали: - мяуу!

Небо, как всегда, было безоблачным, солнце заливало склоны восточных гор, лагерь в долине и дальний кишлак. Температура медленно повышалась.

- Енот, Енот, я Кедр, как слышите, прием. Енот, Енот, я Кедр, Кедр.

Перед обедом от восточных гор пришли бронемашины, они остановились возле палатки и фургонов с красными крестами. Санитары разбудили хирурга.

Под вечер прилетели вертолеты и забрали раненых. Вертолеты ушли за хребты, оставив в лагере троих пассажиров, в одном из которых солдаты Крабова сразу узнали генерала, приезжавшего в полк с проверкой. Генерал с золотистыми бровями, сопровождаемый двумя породистыми штабистами, пошел по лагерю, остро глядя из‑под золотистых бровей по сторонам.

Вскоре в батареях затрещали телефоны.

- Рыть окопы для людей и капониры для машин и снарядов - приказал командир артдивизиона Поткин.

Солдаты долго и изощренно ругались. Обстрел лагеря, ощетинившегося стволами пулеметов, скорострельных пушек, гаубиц, минометов, был маловероятен, - лагерь стоял посреди долины, и вокруг была плоская голая земля. Офицеры также считали, что это напрасная трата сил, но приказ есть приказ. Солдаты вооружились ломами, кирками, лопатами и приступили к делу. Под тонким слоем песка и пыли была глина. Глина была крепка, как камень, и солдаты били ее тяжелыми ломами.

А на горах шла перестрелка, правда, уже не столь жаркая. На закате она и вовсе стихла. Восточные горы замолчали. Но в это время вдруг подали голос западные, - лица обратились к ним: с перевала в долину спускалась новая колонна.


9

Медики ужинали под брезентовым навесом вместе с артиллерийскими офицерами. Усатые, загорелые артиллерийские офицеры бело улыбались в сумерках, шутили и смотрели на Сестру. Даже когда отводили глаза и смотрели друг на друга или в алюминиевые миски - продолжали наблюдать за женщиной в солдатской форме краем глаза, нюхом, ухом, кожей. Подполковник Поткин тоже поглядывал на нее и тоже пошучивал, умудряясь вовремя проглатывать свое любимое «ё….ть».

- Да, жарковато, это самое, для бархатного сезона… гм.

Сестра в разговоре участия не принимала, сосредоточенно ела вермишель, сдобренную горячей, наперченной красной подливой и кусочками сочного коричневого мяса. Хирург, сидевший напротив, исподлобья наблюдал за нею. Лишь один человек не обращал внимания на женщину и так же, как и она, был полностью поглощен ужином - начмед.

Отужинав первой, Сестра вытерла губы салфеткой и вышла из‑за стола. Хирург нагнал ее на полпути к медпункту.

- Кажется, раненых больше не привозили?

- Кажется, - ответила она, не глядя на хирурга.

- Может, бог пошлет спокойную ночь.

Женщина молчала.

- Вы отдохнули? - спросил он, глядя на нее сбоку.

- Да.

- А я не очень. Я не могу спать днем. Голова распухает, как после пьянки. - Хирург помолчал. - Не стреляют. - Хирург помолчал. - Генерал прилетел. - Он вздохнул. - Это надолго. Вы еще не жалеете?

- Нет.

Они остановились перед бронированной четырехколесной машиной, в которой жила Сестра. Хирург перевел дыхание и спросил:

- Вы спать?

- Да.

- Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Хирург похлопал по карманам, нащупал пачку, вынул сигарету, достал зажигалку, зажигалка клацнула, выплеснув красную каплю, хирург прикурил.

В лагере были слышны голоса, лязг машин новой колонны. Небо над долиной и горами было забрызгано светлыми сгустками, и с каждым мгновением оно тяжелело, разбухало, напитывалось темно‑синей, фиолетовой краской, и появлялись новые и новые белые капли и голубые сгустки, и они светились все ярче.

Во рту был жгучий медный привкус, и хирургу казалось, что сигарета набита сеном. Но он выкурил эту сигарету и зажег другую. Медный привкус не исчез, и вторая сигарета была такой же безвкусной.

«Я знаю, - говорил он себе, - что это к лучшему. Никто этого не знает, а я знаю. Начмед не знает, он ни о чем не догадывается, и никто ни о чем не догадывается. Спокойно. Иди спать».

Но медный жгучий привкус не проходил, а все усиливался.

«Интересно, сколько ей платит начмед. Он платит и думает, что это всё. Если бы он знал».

«Так что спокойно, спокойно, - спать, ччч! баю‑баю». - Хирург вытер потный лоб.

«Иди спать. Не связывайся».

Но в это время из своего бронированного жилища вышла Сестра.

- Это вы?

 -Да… вот прогуливаюсь… курю. - Хирург закашлялся, - свежая горячая медная волна хлынула из глубин и затопила рот. Хирург сглотнул, но волна не проглатывалась.

Сестра в замешательстве стояла возле машины.

- Хотите, я провожу вас, - сказал хирург, слыша, как от его слов, голоса разит жгучей медью.

- Нет, не хочу.

- Но все‑таки?

- Нет.

- А все‑таки?

- Нет.

- Но я вас провожу, - удивляясь своему нахальству, сказал хирург.

Она повернула к нему лицо. Лицо светлело под панамой. Пятна глаз, рот…

- Вы что?..

- Я буду вас провожать, - твердо сказал хирург. Сестра досадливо вздохнула. - Даже если вы идете… на свидание.

- Я иду… - Она помолчала. - Мне надо, понятно? - грубо добавила она.

- А, в этом смысле, ну, тем более, тем более, более, более… ночь, а кругом враги, так что пойдемте.

Они прошли мимо грузовиков, мимо танков, палатки, кухни и столовой под брезентовым пологом, где недавно они ели вермишель с наперченной сочной поджаркой, прошли мимо батареи и оказались на краю лагеря. Здесь их окликнул часовой.

- Стой! Пароль.

Хирург приблизился к часовому.

- Послушай, нам, медикам, всегда в последнюю очередь пароль сообщают… Облегчиться надо, браток.

- Понятно, - отозвался часовой.

- Ты‑то меня знаешь, я хирург.

- Знаю, - откликнулся часовой.

Хирург с Сестрой прошли дальше.

- Стойте, - скомандовала она. - И отвернитесь.

Хирург остановился, отвернулся. Сестра отошла в сторону.

«Это все ерунда, - поспешно думал хирург, - ерунда, ерунда. Обыкновенная женщина, баба, обыкновенная… А все остальное - просто совпадения. Все остальное от жары. Все остальное я придумал. Начмед давно, и ничего… Да что я? о чем я? Лишь бы да. Лишь бы да, да, да, она должна да, лишь бы, господи, в этот раз она да, да и да, если снова нет… я не знаю… Да и да. Лишь бы ее губы да. Губы, послушные ноги, плотные ягодицы - две луны, две теплые росистые луны, живот с пахучими губами, толстые темные горячие сосцы, - женщина! женщина! Да, да! да!»

Она вернулась, и они пошли назад.

- Видите, как все… непросто, - пробормотал хирург.

Он туго соображал, и ему трудно было говорить. «Как… мне… сказать… Или ничего… ничего не говорить… просто схватить, повалить… разодрать…»

- Ну вот, - сказала Сестра, останавливаясь, - спокойной ночи.

Хирург тупо посмотрел на машину. «Да? да? Губы, сосцы, росистые луны, живот…»

- Сколько ты… хочешь? - сдавленно спросил он.

Приближающийся топот.

- Товарищ капитан?!

- Что такое?.. - обернулся хирург.

- Раненый. Кажется, позвоночник сломан… осколочные ранения…


10

Проснувшись в тягаче, Черепаха первым делом принялся вызывать «Енота», но спавший в кабине комбат остановил его:

- Перестань, они здесь.

Вскоре Черепаха увидел небритого осунувшегося лейтенанта. Солдат осторожно лил из котелка воду, лейтенант умывался. Все уже были на ногах. Черепаха поискал взглядом Енохова, но Енохова среди них не было, наверное, он еще спал - отсыпался после гор.

- Что же вы молчали, товарищ лейтенант? - спросил Черепаха.

Лейтенант взглянул на него.

- Говорю, я вас вызывал, вызывал, - сказал Черепаха.

- А, - ответил лейтенант, вытирая полотенцем шею, лицо.

Он взял у солдата свою куртку, вынул из кармана тюбик с кремом, свинтил колпачок, выдавил на палец зеленоватую змейку и принялся втирать ее в щеки и подбородок. Запахло приятно и резко. Лейтенант спрятал тюбик, тщательно вытер пальцы полотенцем. Щурясь от яркого солнца, он взглянул на Черепаху.

- Ну что?.. Пойдешь со мной?

- С вами?.. Куда?

- Туда. - Лейтенант кивнул на восточные горы.

- А Енохов…

- Плохо Енохову.

Солнце всходило выше, горы молчали, и батареи молчали. И после завтрака артобстрел все не начинался, и пятнистые свистящие самолеты с ракетами‑лезвиями не вырывались из‑за хребтов. За ночь рядом с первой артбатареей появились реактивные батареи. Реактивщики с утра разгружали стокилограммовые ракеты в длинных узких деревянных ящиках и заряжали пусковые установки.

Черепаха готовился к выходу, он проверил вторую переносную рацию, - рация Енохова сорвалась в пропасть, - набил карманы специального брезентового жилета - «лифчика» - магазинами и пачками патронов, положил в вещмешок консервы, сахар, галеты, сигареты, наполнил водой фляжку.

- Найди вторую, - сказал лейтенант.

Черепаха попросил фляжку у Мухобоя. Мухобой неохотно отдал свою фляжку.

- Из своего вещмешка - все в мой, а ты понесешь рацию, - сказал лейтенант.

Черепаха переложил консервы, сахар и галеты в вещмешок лейтенанта, сигареты рассовал по карманам.

- Адресная гильза? - Черепаха вынул из‑за пазухи сплющенную гильзу, висевшую на суровой нитке на шее, - в ней была запечатана бумажка с номером части и домашним адресом.

- Ну, отдыхай, - сказал лейтенант.

Черепаха пошел к своему тячагу и сел в тени.

Артиллеристы под желтыми лучами били тяжелыми ломами землю, долбили ее кирками, куски и крошки твердой глины выгребали лопатами, - рытье окопов и капониров продолжалось. Работали все: и старослужащие, и молодые. Черепаха отдыхал в тени, наблюдая за реактивщиками, таскавшими ракеты в деревянных зеленых футлярах.

Уже было жарко, и досаждали мухи. В голубом, стремительно тускневшем небе плавало солнце. Воздух над землей дрожал.

Мухи больно кусались. Мух было много. Просто мушиное царство… Мухами был облеплен резиновый труп белого ишака на обочине трассы, и животное казалось живым… Глухой перестук ломов, голоса, команды… Надо было взять одну книжку, маленькую, тощую, сунуть за пазуху, никто бы и не заметил. Сейчас бы читал, а не думал о белом вонючем осле.

Реактивщики заряжали «Грады»; на одну установку приходилось что‑то слишком много ракет, около сорока. Если каждая машина выпустит по сорок ракет… этого хватит, чтобы развеять по ветру целый город.

«Глухо ломы. Глухо кирки. Этого хватит, чтобы… да, город… - Черепаха глядел, щурясь, на горы, мощные, острые, серые… - Уральские горы, конечно, уютнее… Невысокие. Всюду ручьи, озера. На одном, перевалив хребетик Урал‑Тау, он жил неделю, озеро называлось Зюраткуль. Нужно было идти дальше, каникулы кончались, но он не мог оторваться от озера, валялся на песке, плавал, заживлял сосновой смолой и измельченными ежевичными листьями мозоли, набитые новыми башмаками, ловил рыбу и смотрел на черноголовых башкирок, которые приходили на берег каждый вечер и с визгом окунались в прозрачную воду, смуглые, лоснящиеся, гибкие, как нерпы. Крутом стояли душные смолистые леса и мягкие зеленые горы, - в лесах и по горам бродили бурые медведи, и в жирных душистых травах звенели кровососы всех мастей, гигантские слепни, комары и мошкара, - лезть в этот ароматный ад, полный свиста, щебетанья, звона и зеленого сияния, не хотелось, и он все лежал на песке и ел пресную вареную рыбу, потому что все продукты кончились, и соль вся вышла, а обходить озеро и идти в поселок не хотелось. По вечерам на песчаной косе появлялись маленькие черноволосые девушки. Жив ли еще Енохов? Утром был жив, но в сознание не приходил… Енохов, атлет с серебристым ежиком волос, легконогий и стремительный, валяется в палатке с перебитым хребтом?..»

* * *

Мухобой помог надеть рацию. Автомат Черепаха повесил на грудь, пришпилил булавкой индпакет к рукаву.

- Готов? - На лейтенанте бугрился «лифчик», набитый рожками и сигнальными дымовыми шашками, поперек груди висел автомат, за плечами вещмешок. - Пошли.

- Ты мою фляжку не потеряй, - попросил Мухобой.

Из лагеря один за другим выезжали танки и бронетранспортеры, усеянные солдатами. Вздымая пыль, плавно покачиваясь, они направлялись в сторону маревых восточных гор.

Лейтенант побежал. Железная плоская рация ерзала по спине. Черепаха выпустил из рук автомат и взялся за толстые брезентовые лямки. Рация прижалась к спине, но теперь автомат болтался из стороны в сторону, и ремень натирал шею. Черепаха высвободил одну руку и схватился за автомат. Рация на спине перекосилась.

Наконец лейтенант остановился перед бронетранспортером, пехотинцы протянули ему руки и помогли забраться на броню; лейтенант обернулся и подал потную руку запыхавшемуся Черепахе. Оказавшись на броне, Черепаха перевел дух, утер потный лоб… Бронетранспортер тронулся, и Черепаха завалился на спину и придавил рацией ногу пехотинцу. Пехотинец выругался и пихнул его в бок. Лейтенант закричал сквозь рев двигателя:

- Придурок! ты мне рацию!.. держись за что‑нибудь!.. - Пехотинцы помогли Черепахе подняться. Он схватился за скобу.

Лицо обсыпала пыль. Пыль лезла в ноздри, липла к губам, забивала ресницы. И солнце тоже купалось в пыли; оно скрывалось в желтой мути, и тускнело, и вдруг вырывалось, как легкий мяч из воды, и бело, умыто блистало, и вновь серело, темнело, растворялось. Черепаха знал, что они едут к восточным горам, но в пыли нельзя было их увидеть, и иногда ему казалось, что бронетранспортеры и танки движутся не к горам, а куда‑то в сторону дальних кишлаков, чтобы окружить их и расстрелять.

Бронированная лавина слепо катилась по твердой плоской земле, неся на себе людей, увешанных патронами, гранатами, фляжками. Твердая земля содрогалась и дымилась. И вот‑вот что‑то случится. Черепаха чувствовал это. Лавина врежется в хребты и сметет их, и полетит, кувыркаясь, вместе с обломками скал в пропасть…

И сквозь лязг и рокот он услышал нарастающий свист. Он напрягся, втянул голову в плечи… Свист настиг бронетранспортер и унесся дальше, но тут же над головами пехотинцев вновь просвистело что‑то крупное и увесистое. Черепаха посмотрел вверх. В желтой мгле с шумом и свистом проносились яркие светочи, стаи свистящих стремительных светочей летели в ту же сторону, что и бронелавина. Солнце, прыгая, катилось туда же. И Черепаха с рацией, и пехотинцы, и лейтенант, и все ослепшие и оглохшие люди - все неслось куда‑то в пыли и грохоте к какой‑то цели, и уже ничто не могло остановить это движение, и уже никто не мог вырваться из этого потока и повернуть вспять, все мчалось сквозь мглистое пространство, воя и рыча, стремилось к страшной и притягательной последней цели.


11

Когда реактивные батареи, окутываясь пылью и дымом, стали выбрасывать стокилограммовые ракеты в сторону восточных гор, хирург заглянул в фургон и увидел Сестру. Сестра‑с‑косой дремала, сидя на кушетке. По ее лицу бродила жирная муха. Сестра хмурилась, досадливо постанывала, но не могла поднять тяжелых век и пошевелить рукой… Муха пробежала по бледной щеке, спустилась на подбородок, преодолев ложбинку, взобралась на розоватый вал, покрытый тонкими шелушинками… губа дернулась, оскалились влажные зубы… Хирург быстро оглянулся, вошел, плотно закрыл за собой дверь, понимая, что поступает глупо, безрассудно, но медная жгучая волна, дремавшая всю ночь и полдня, уже поднималась из глубин; впрочем, еще можно было остановиться, хирург еще владел собою настолько, что мог повернуться и уйти - он уйдет, и волна уляжется; и будет угнетать его своею тяжестью и испускать жгучий яд, - сколько это будет продолжаться? Жгучая медная волна отяжеляла рот. Задыхавшийся хирург опустился на колени перед спящей Сестрой‑с‑косой и прижался лицом к ее животу, замычал, целуя сквозь жесткую пыльную ткань каменный живот Сестры‑с‑косой, она попыталась встать, но он схватил ее за бедра и замычал громче и жалобней.

- Могут прийти… идиот! - Ее голос был пахуч и хрипл.

- Ничего, ничего, ничего, - забормотал хирург, тычась лбом в ее живот и пытаясь завалить ее на бок.

- Дверь, - злобно прошипела она.

- Всё, всё, всё.

- Семьсот.

- Хорошо, хорошо, хорошо.

- Не раздеваясь, - потребовала она.

- Да, да, хорошо, хорошо.

* * *

Впереди встали бугристые горные склоны, но машины летели, не сбавляя скорости, и вдруг стены расступились, и бронелавина ворвалась в распадок. Вверху блистали светочи. Горы, осыпаемые ракетами и снарядами, пыхали, как вулканы, и по гребням скатывались красные брызги, - лава хлынет и затопит весь распадок, но колонна все глубже и глубже входит в горы, и рыжие пористые бугры дымятся и содрогаются…

Машины наконец останавливаются, из стволов вверх хлещут очереди, солдаты соскакивают на землю.

Топот ног.

Свист. Офицеры кричат.

Сверху скатывается гром. Солдаты бегут вверх. Под ногами скрежещут камни, скатываются, стуча. В ушах стучит кровь.

Вдруг остаются только топот, каменный скрежет, стук пулеметов, выкрики, кровавый пульс в ушах - тонкие и слабые звуки; грома нет, батареи умолкли.

Солдаты бегут по стопам великих гор, бегут все медленней и вот уже идут, карабкаются, отлеживаются за валунами, от которых летят каменные брызги. После грома мир забит ватой, звуки вязнут в ней, и солдаты рвутся сквозь нее куда‑то, ползут по стопам гигантских гор.

Вверху раздается хлопок, вниз летит что‑то, воя, проносится над головами солдат и где‑то лопается. Солдаты лезут вверх по каменным склонам. Вверху - хлопок. Вниз летит, воя… лопается. Горячий пот льется по лицам. Хлопок. Вой приближается… и - взрыв над головами, - живой человеческий крик возвращает всему подлинность.

Уши наполнились звуками, животы - страхом. Солдаты теперь чаще залегали за валуны и прятались за ними дольше, но продолжали продвигаться вверх. Время от времени над головами проносились мины. Склоны становились все круче, и все меньше на них было укрытий.

Неужели по этим голым склонам придется лезть вверх?

- Не отставай! - крикнул лейтенант Черепахе.

Первые пехотинцы вышли на голые горячие серые склоны и тут же бросились назад. По каменным плитам запрыгали красные пули, - сверху ударил крупнокалиберный пулемет. И вновь кто‑то крикнул - протяжно и страстно. Все опрометью скатывались назад, к валунам и скалам. На голом склоне, среди визжавших пуль, сучил ногами пехотинец. За ним вернулся, пригибаясь и петляя, офицер. Он схватил солдата под мышки и поволок вниз, затащил за скалу.

- Оставь рацию, - приказал лейтенант.

- Что?

- Говорю: рацию снимай! и к Александрову, к ротному!

- Вызывать огонь?..

Черепаха начал стаскивать лямки, замешкался, лейтенант рванул рацию на себя, руки высвободились.

- Пошел!

Он бросился к соседней скале, споткнулся, упал на колено, у‑у… черт!.. прихрамывая, добежал до укрытия. За скалой солдаты пытались перевязать раненого, он был без куртки; на поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Через шею. Под мышку. Под мышку. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, позади разорвалась мина. Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая ватно‑марлевая лепешка сползла, кровь обильно потекла, заструилась по руке, по груди, скапливаясь на поясе.

- Т‑оварищ майор, - сказал Черепаха.

- Засранцы! - Скуластый высокий старший лейтенант Александров сам стал перевязывать раненого.

- Товарищ майор! - громче позвал Черепаха.

Старший лейтенант обернулся.

- Тэарищ майор… ог‑нь вызывать?

Старший лейтенант махнул липкой рукой.

- Где санитар?!

- Тэарищ майор, ог‑нь вызывать?

- Ну чего тебе? - закричал старший лейтенант.

- Ог! онь! арт!

- Давай!

Прилетел первый снаряд - пристрелочный. Он разорвался далеко в стороне от огневой точки. Черепаха передал по рации поправку. Второй снаряд вонзился в скалу под огневой точкой.

- Хорошо! - крикнул лейтенант. - Беглым!

- Беглым, - повторил Черепаха и почти сразу же услышал приближающийся свист…

Снаряды рвались вокруг скалы, земля под пехотинцами подрагивала. Дым и пыль рассеялись. Пули посвистывали, но пулемет молчал, стрельбу из автоматов и ружей вели из других мест. А пулемет молчал. Коренастый кривоногий пехотинец вышел из‑за скалы, медленно двинулся вперед, лег, пополз, привстал. Остальные следили за ним из‑за скалы. Пригнувшись, пехотинец еще немного прошел вперед, - вжикнула пуля, и он упал, прижался к склону. Но пулемет молчал. Пехотинец лежал, распластавшись по каменной земле. Его окликнули из‑за скалы. Он приподнял голову, поправил обтянутую брезентом массивную каску, обратил потное темное лицо назад.

- Давай!

Пехотинец отвернулся, посмотрел вверх, подтянул ноги, привстал… снова лег. Он прижимался к каменной земле и не мог подняться. Он беспомощно оглянулся назад, оскалил зубы. Из‑за скалы вышел Александров; он довольно быстро побежал вверх, пробежал мимо струсившего солдата. Пулемет молчал. Александров выдохся и перешел на шаг.

Он поднимался вверх к обожженной и оббитой снарядами скале.

Он уже был на середине голого крутого склона.

Черепаха судорожно и звучно зевнул. Лейтенант бессмысленно посмотрел на него и вновь устремил взгляд на офицера, подбирающегося к обугленной скале.

Старший лейтенант Александров достиг подножия скалы, обошел ее слева, скрылся и через некоторое время встал в полный рост на вершине, махнул. Пехотинцы пошли вверх. Впереди всех был кривоногий солдат. Он изо всех сил старался быть первым. Держать первенство ему удавалось с трудом, среди пехотинцев было немало длинноногих, сильных и ловких парней. И все‑таки он первым - после Александрова - добрался до подножия почерневшей скалы, утерся рукавом, перекинул автомат из левой руки в правую и, опираясь на скалу левой рукой, начал обходить ее… земля под ним треснула, он прыгнул спиной назад, поехал по склону, забрызгивая серые плиты, его схватили, и он тут же приподнял голову и посмотрел на странную штуку, торчавшую из сапога…

- Толя, спокойно! - закричал, подбегая к нему, бледный санинструктор. - Спокойно… - Он сорвал с плеча свою брезентовую сумку. - Толян!.. сейчас укол!.. сейчас укольчик!.. держите его!.. не смотри… это ничего… ччч! ччч! Толян!

- Там еще могут мины!.. Обходи слева! Нурпеисов! стой там! Пускай все слева! идут!..




 

Категория: Знак Зверя. Олег Николаевич Ермаков |

Просмотров: 396
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

"Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…”







Поиск

Форма входа

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Copyright MyCorp © 2025 |