ЧАСТЬ IV. НОВЫЙ ГОД

1

Зимние дожди поливали город. В окопах стояла вода. Бронетранспортеры и танки увязали в степи. Над городом нависала серая тяжелая мгла, и Мраморная была ею расплющена.

Жители писали много писем.

Колонны уходили в Кабул и возвращались с различными грузами и с почтой. Колонна выезжала из города в раскисшую мглистую степь, и все начинали ждать и через два‑три дня спрашивать друг друга: ну что там слышно о колонне? Колонну могли обстрелять. Однажды она вернулась без почтовой машины, сгоревшей где‑то на трассе в кювете.

- Ну что там колонна?..

По брезентовым и железным крышам стучали дожди. Дневальные не успевали мыть полы в своих палатках, в офицерских общежитиях, в столовых. Но в штабе всегда было чисто - новый командир полка любил чистоту. Разжалованный, исключенный из партии, лишенный всех наград и теперь находившийся под следствием, полковник Крабов тоже ее любил, но все же при нем в штабе было грязновато, пыль покрывала подоконники, окна и сейфы… Новый командир любил ее больше, чем Крабов. Новый командир был моложе, шире, выше Крабова, но ниже званием. Впрочем, подчиненные, обращаясь к нему, легко повышали подполковника в звании: товарищ полковник. Новый (под) полковник не курил, и в штабе теперь было свежо. Новый (под)полковник каждое утро выбегал на зарядку. Новый (под)полковник появлялся в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время. Проверять ночные посты на границах полка он выезжал на машине с выключенными фарами и, остановив машину где‑нибудь на полпути, шел пешком к постам вместе с дежурным офицером. Поздно вечером он вставал на пороге каптерки как раз в тот момент, когда косяк анаши или гашиша делал первый круг. Или вдруг оказывался за рулем машины, подогнанной к продуктовому складу, - шофер, перебросив через борт в кузов баранью тушу, полсвиньи или ящик сгущенного молока и пожав руку щедрому земляку‑кладовщику, открывал дверцу и в ужасе лязгал зубами.

Мраморная тюрьма была переполнена.

Новый (под)полковник прибыл в город из‑под Кандагара, где он служил в десантно‑штурмовой бригаде, ДШБ. Он носил тельняшку и полусапожки на толстой подошве. Все говорили, что он может убить одним щелчком.

Дожди шли и шли. Но перед Новым годом наконец полетел снег. Это случилось ночью, и видели, ощущали и обоняли снегопад лишь часовые и те, кто вышел в этот час на улицу по нужде. Снег в темноте был сер.

Первый снег видел хирург, куривший под козырьком на крыльце, - с тех пор, как увесистая пуля из английской винтовки, расколов лоб, изрыла мозг начмеда, он просыпался каждую ночь, чтобы вспомнить об этом, он вспоминал об этом и пытался уснуть и не думать ни о чем, но думал и выходил покурить, подышать, возвращался, ложился, убеждал себя, что все это чушь, цепь случайных совпадений… высыпал в рот снотворного… запивал водой… забывался. Первый снег видела библиотекарь Евгения. Она хотела разбудить машинистку, но передумала и смотрела одна. Невольным свидетелем снегопадения стал политработник майор Ольминский, страдавший вторые сутки расстройством желудка. Снег, подумал он, когда несколько снежинок залетели в темный сортир, - может быть, новогоднее мероприятие будет со снегом.

* * *

За окопом, наполненным водою, простиралась бледная земля. Черепаха ходил над окопом, слушая шуршание снега. Иногда кто‑нибудь из часовых запускал осветительную ракету. В снегопаде свет ракеты был густ, кругл, - тихо покачиваясь, изумрудные и алые шары медленно опускались вместе со снегом на землю. Ракеты горели, как фонари странного вышнего города или фары машин, проезжающих мимо булочной… Окно, дерево. Под сорящим белыми нотами небом. Черепаха смотрел на ракеты. По резиновому плащу скользил снег, снег налипал на колеса и чехлы гаубицы, снег сгорал на носу и щеках. Музыкальный магазин… Чихнул часовой справа. В музыкальном магазине можно греться и слушать джаз, глядя, как за стеклом витрин трепещут черно‑белые клавиши: первый снег. Теплые окна кафе, кирпичные дома с оббитыми скулами, россыпь звенящих искр над трамваем, курчавый парк с морщинистыми слоновьими ногами, афиши, белые провода, кинотеатры, хриплая выхлопная труба инвалидного автомобиля, который упрямо ползет вверх по крутой улице, на мостах фонари и фигурки, густой женский взгляд, река - она черна, как джаз, а джаз, как река, медлителен, и медленно, тяжело топчется старик‑парк, слушая джаз первого снега. Чхи!…..первого снега. Чхи! Часовой справа.

Видно, простыл.

Снег скользил по резине плаща.

Освещая склоны Мраморной и бледную степь, вверху плыли огни, плыли, покачиваясь, и, глядя на них, Черепаха спокойно подумал, что никогда не вернется в город первого снега.

* * *

Наутро снег начал таять, и город у Мраморной горы погрузился в туман.

Но настроение у всех было праздничное: из Кабула вернулась колонна с почтой, кедрами, сигаретами и ящиками сгущенного молока и апельсинов. Говорили, что каждому достанется по два апельсина, по две банки сгущенного молока и по две пачки печенья.

С утра все готовились к Новому году. Мыли полы в казармах и ленинских комнатах, украшали кедры игрушками: разнокалиберными гильзами на нитках, спичечными коробками. За банями и каптерками месили тесто, чистили лук, картошку, промывали рис, изюм, мясо, собирали топливо: щепки, тряпки, верблюжью колючку, - в тумане загорались костры.

2

И в двенадцать часов Новый год начался: город ударил в небо из разнокалиберных стволов, туманная черная пучина изукрасилась зелеными и красными гирляндами очередей и разноцветными огнями ракет. Город свистел, трещал, хлопал и кричал: - ааа! ааа!

- Урааа!

Крыши и улицы города озарялись разноцветным светом десятков крошечных солнц. Очереди пересекались, ломались, выписывали круги, - автоматчики и пулеметчики пытались начертать на небе все четыре цифры наступившего года. - Аааааа! Ааааа! Ураа!

- Аааа! - кричал город туманной беззвездной пучине. - Аааа! Ураа!

Трещали автоматы, хлопали и шипели ракеты.

- Аааааа! Ааааааа! Ура! Ура! Ура! Урааааа…

* * *

- Ура! - выдохнул черноусый капитан и осушил стакан.

Его примеру последовали все мужчины. Женщины медлили.

- Бабоньки, пейте, - сказал толстощекий лысоватый майор, цепляя вилкой капусту. - Пока Дэшэбэ не отобрал.

Начищенные, наглаженные офицеры закусывали, весело и ободряюще поглядывая на женщин. Белейшие подворотнички освежали и молодили мужские лица.

Наконец женщины выпили.

- Фуй… - сморщилась машинистка.

Евгения закашлялась, ей подали воды.

- Душегуб вы, Дроздов, - сказала машинистка.

- Ну, Катерина, - откликнулся черноусый капитан, разводя руками, - мой хохол еще не научился гнать шампанское. Но по горилке - мастер высшего класса. Прозрачна, как девичья слеза, горит, не пахнет.

- Ах, девичья слеза не горит, - улыбнулась Сестра, - иначе все мужчины давно бы сгорели.

- А это, Лариса, смотря, что за девица плачет, - возразил черноусый Дроздов. - Если девка - огонь, то горючими слезами.

- То есть самогонкой, - заключил сапер, сидевший в углу.

Все засмеялись.

- Во всем полку не найдете самогонки лучше, - сказал черноусый Дроздов. - Да, Петрович?

Толстощекий лысоватый майор причмокнул и кивнул:

- Экстра.

- Три прогона, специально для Нового года.

- Новый год - мой любимый праздник. Всем праздникам праздник, - сказала Сестра. - Свечи, шампанское…

- Скажу хохлу, что, если он, сукин сын, не научится к следующему Новому году гнать шампанское, - не видать ему дембеля как своих ушей! - воскликнул Дроздов.

- Ну уж спасибо, следующий год мы будем встречать дома, - сказала машинистка.

- Так я говорю про старый Новый год!

- Телевизора не хватает. Дома как? Стол. Телевизор. Райкин.

- А я однажды Новый год на лыжах встречал, - подал голос полный русый лейтенант.

- В бане? - спросил сапер.

Все засмеялись.

- Почему в бане? - пробормотал лейтенант, краснея.

- Как пахнет кедром. Настоящий новогодний запах.

- А этот год чего? чей? обезьяны? крысы?

- Как говорится, на обезьяну надейся, а сам не плошай.

- Вот именно. Это год Ослов.

- Ослов?

- Да.

- Как это? Там же в единственном числе.

- Там, возможно, в единственном, а здесь - во множественном.

- Кедр кабульский?

- Из‑под Кабула.

- Пахнет?

- Не чую.

- Слишком тонкий аромат для твоего носа, Петрович.

- Что мой нос? нос как нос, а от кедра никакого духа.

- Так это тебе не ель, Петрович, это от ели дух валит, а тут амбра, тонкие струйки… ты подойди и сунь нос.

- Мы как‑то встречали Новый год в еловом лесу.

- Нет, кедр просто замечательный.

- Целый день сегодня за ним охотились, еле умыкнули.

- У кого? у саперов? танкистов?

- Секрет, и ты, Алешка, молчи!

- Нет, кедр просто прелесть, лохматый, толстый, и как вы, мужчины, разукрасили его.

Капитан, улыбаясь, разгладил свои густые усы, взглянул на русого лейтенанта.

- Ну что, Алешка? Наливай.

Лейтенант достал из‑под кровати трехлитровую банку.

- Не надо спешить, - сказала машинистка.

- Какая ж тут спешка, пора, - возразил толстощекий лысоватый майор.

- Дэшэбэ как пить дать нагрянет. У него нюх.

- У него нюх, а у меня на шухере дневальный. И вот под рукой телефон, - ответил черноусый Дроздов.

- Нальем и Дэшэбэ.

- Не пьет. Спортсмен.

- А с Крабовым, бывало, после баньки… - Майор вздохнул.

- Интересно, на чем этот погорит, - пробормотал задумчиво сапер, глядя на прозрачную жидкость, льющуюся в граненый стакан.

- Кандагар горячее местечко, а он не погорел.

- Здесь - погорит, - сказал сапер, потирая багровый шрам на подбородке.

Женщины пить отказались. Мужчины взяли стаканы.

- За что выпьем?

Затрещал телефон. Офицеры на миг застыли и тут же проворно выплеснули самогонку в банку, сунули ее под кровать, оглянулись на дверь. Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стоял капитан особого отдела Ямшанов.

- С Новым годом. Я имел приглашение от Ларисы и решил им воспользоваться, - сказал Ямшанов.

Черноусый Дроздов посмотрел на Сестру, несколько растерянно улыбнулся.

- И уговорил пойти, - Ямшанов посторонился, - Сергея Николаевича.

В комнату вошел Осадчий. Улыбка кривила его губы.

- Капитана, - добавил Ямшанов.

- Сергей?! Поздравляю! - воскликнул Дроздов.

Офицеры вставали и пожимали руку невысокому, коротко остриженному Осадчему.

- Алешка, два стакана, быстро!

Алексей полез в тумбочку.

- Как вам удалось его привести? - спросила Сестра Ямшанова, восхищенно глядя на Осадчего.

- Удалось, как видите, - скромно ответил Ямшанов.

Машинистка с неудовольствием смотрела на краснолицего Осадчего. Алексей наполнил стаканы. Ямшанов покачал головой и сказал, что ему нельзя.

- Почему нельзя?

Ямшанов улыбнулся:

- Язва.

Осадчий начал отнекиваться, но на него насели, говоря, что он живет, как монах, книг не читает, кино не смотрит, в отпуске не был, от такой жизни запросто можно свихнуться.

- Помните, свихнулся тот, с кофейной фамилией? Ему хватило месяца, а здесь за плечами уже два года, третий пошел, и какой повод: двойной праздник - звезда и Новый год.

Осадчий взял стакан. Тогда и Сестра попросила налить ей чуть‑чуть. Граненые сосуды с прозрачно‑жаркой жидкостью сошлись над столом. Пили за Осадчего, чтобы удача не изменяла ему и в этом году.

- А осы в этом календаре нет? - тихо спросил Дроздов у машинистки.

- Не знаю, - ответила она, передернув плечами, как будто между лопаток ее кольнули.

- А нет ли в особом отделе, - повысил голос Дроздов, - информации, чей это год?

Ямшанов поднял брови.

- Козы? овцы? индюка? По восточному календарю, - пояснил Дроздов.

- Кабана, - ответил Ямшанов, накладывая в тарелку салат.

- Особый отдел, как Греция, - сказал сапер.

Ямшановские смугло‑глянцевитые щеки поползли вверх, глаза сузились, забелели зубы.

- А кабан - это хорошо или плохо?

- Черт его знает.

- Свиреп, мы однажды на охоте ранили - деревья в руку толщиной срезал как бритвой.

- Здесь когда‑то жили зороастрийцы, у них божество войны принимало образ вепря.

- Кто такие, Евгения?

- Огнепоклонники. В храмах горели вечные огни. И всюду стояли башни молчания для мертвецов, они считали, что мертвечина оскверняет землю.

- Ваши зороастрийцы не правы, мертвый человек - дисциплинированный: не гадит, не мусорит и землю не оскверняет, а удобряет, - ухмыльнулся сапер.

- Что вам положить, Сергей Николаевич? - спросила Сестра.

- Ничего. Я сыт. Спасибо.

- Но надо закусывать. Капустки, а? И картошку с тушенкой. Ешьте.

Осадчий послушно ткнул вилку в картошку. Он медленно ел, низко склонившись над тарелкой и ни на кого не глядя. Он недавно остригся и был похож сзади на подростка. Сестра что‑то говорила Осадчему, улыбалась и смотрела сбоку на него. Осадчий молчал, иногда кивал и ни на кого не смотрел.

- Ну, Алешка, где твоя гитара?

Лейтенант вытер руки полотенцем, снял со стены гитару, взял аккорд, второй, подтянул струны.

- Мою любимую.

- «Не надо грустить, господа офицеры…»

У лейтенанта был приятный, мягкий голос, черноусый Дроздов немного фальшивил.

Сапер курил в своем углу, следя за струйками дыма, поднимающимися к потолку. Майор Петрович ел капусту. Остальные глядели на певших.

- А теперь, Алексей, что‑нибудь хорошее, - попросила машинистка, когда офицеры умолкли, - что‑нибудь лирическое, Есенина.

Алексей тронул струны. В коридоре послышались шаги, дверь открылась. Пришел Александров.

- Где ты пропадал, мы тебя заждались! - воскликнул Дроздов, радостно улыбаясь. - Алешка! Штрафную пехоте!

Алексей отложил гитару и достал банку.

- На улице снег, - сказал Александров. От его крепкого скуластого лица веяло свежестью.

- Виктор, как ваша голова? - спросила Сестра.

- Нормально.

- Звон прошел?

Александров промолчал.

- Это тебя, Вить, по‑божески, - сказал майор, - тирком.

- Остается выяснить, зачем он меня задел, - ответил Александров, усмехаясь.

- Наверное, чтобы ты орден получил, - подал голос сапер.

Александров взглянул на него.

- Витя, - сказал майор, - батальонный так и не подал наградного листа?

Александров сделал отрицательный жест.

- Голова цела, разве это не награда? - спросила Евгения.

- Конечно, награда! - воскликнул Дроздов, цепляя взглядом Сестру. - Ведь целы и глаза, а они видят таких женщин!

- А что там у тебя было с батальонным на последней операции?

Александров пожал плечами.

- Я сейчас все расскажу, - сказал Дроздов. - Витя повздорил из‑за ребят с батальонным, и тот начал отыгрываться на роте - затыкал ею все дырки. А потом говорит: какая награда? Столько потерь, мамашам гробы, а тебе орден?

- Мерзавец, - сказала Сестра.

Александров хмуро посмотрел на Дроздова.

- Так, Алешка! - воскликнул Дроздов. - Есенин подождет, а сейчас давай‑ка для Вити Александрова - его любимую «Гренаду».

* * *

Дэшэбэ шел по городу.

На нем был солдатский бушлат, неизменные полусапоги, зимняя шапка. В правом кармане бушлата лежал заряженный пистолет, в левом - граната с запалом. Он шел в струях снега, плечистый, высокий, огромный.

Он шагал по улицам между казарм‑палаток, заставляя своим видом наструниваться и цепенеть дневальных под грибками. Он шагал и вдруг сворачивал, распахивал дверь и, нагнувшись, чтобы не стукнуться о косяк, входил в палатку.

- Встать! - приказывал он солдату, метнувшемуся на койку в одежде и сапогах и укрывшемуся одеялом.

- Отвечать быстро и четко: где пил? с кем?

Иногда солдат долго не мог встать и членораздельно ответить.

Дэшэбэ заглядывал в каптерки - врытые в землю деревянно‑брезентовые сараи, - и в каптерке танкистов обнаружил праздничный стол с горящей свечой, троих обнаженных офицеров и женщину в чулках и портупее на талии.

Он вступал в мраморные сортиры, - и в одном нашел солдата с зубной щеткой и ведром студеной воды.

- Кто заставил? Отвечать быстро и четко.

Дэшэбэ шел сквозь снег, зорко всматриваясь в укромные углы мраморно‑брезентового города. Остановился. Включил фонарик. Босой солдат в кальсонах и нижней рубашке. Луч осветил синеватое лицо с распухшим окровавленным носом.

- Что делаешь? - Солдат молчал.

- Второй раз спрашивать не буду - ударю, - предупредил Дэшэбэ.

- Закаляюсь.

- Бегом в палатку. - Солдат убежал.

Следом за ним в палатку вошел Дэшэбэ. Несколько секунд спустя на улицу под снег выскакивали один за другим босые солдаты в кальсонах и трусах.

Возле клуба Дэшэбэ столкнулся с веселым солдатом. В руках у него был автомат. И когда Дэшэбэ предложил ему отвечать быстро и четко: - откуда, куда и зачем он идет, - солдат засмеялся. Дэшэбэ встал к нему боком. Пьян, обкурился…

- Опусти автомат, - приказал Дэшэбэ.

Солдат засмеялся. Он смеялся, вихляясь с автоматом наперевес перед командиром полка, прибывшим из кандагарских песков наводить в мраморном городе порядок. Дэшэбэ шагнул, как бы намереваясь уйти, но в тот же миг оказался рядом с веселым солдатом. Падая, солдат выпустил вверх красную очередь. Дэшэбэ схватил его за шиворот и поволок. Солдат хохотал навзрыд, хрюкая, икая и захлебываясь кровью. 

* * *

Мужчины говорили об операциях. Мелькали названия, острые и быстрые как молнии, царапающие, звенящие, жалящие. «Ургун, Гардез, Газни, под Гардезом однажды, Хайбер, Саланг, Герат, Герируд, Щади‑Кар, Чарикар, Васе Жерелееву «итальянка» ноги отхватила, провинция Пактия, Пактика, мерная поступь, во фляжке ни хера, не выражайся, извиняюсь, но действительно, скрип повозок, свист бичей, звон щитов, провинция Бараки‑Барак, грохот, сверканье, самум, помнишь самум в Дашти‑Наумид, еще бы, еще бы не помнить - накрыл на серпантине, два танка грохнулись, зимой сколько надо напяливать, в гору лезешь - пот ручьями, а потом дубеешь на перевале по горло в снегу, летом все‑таки лучше, ну да, мы в песках Марго торчали сутки без воды, нет, время для операций - осень, смотря какой район, какая высота, в Джелалабаде жара, в высокогорье колотун, а я в Джелалабаде был в конце марта: зелень, цветы, прохлада - рай; в песках далеких провинций скрип, грохот и клич, красные плащи, потемневшие панцири… когда‑то здесь проходил Македонский», подумала Евгения.

- Ваш заменщик еще не приехал? - спросила Сестра, разглядывая сбоку Осадчего.

- Нет, - ответил Осадчий.

- А у меня тоже дембель на носу, - сказала Сестра. - Союз! Ни душманов, ни желтухи. Вот где рай, а не в вашем Джелалабаде, - она взглянула на Дроздова.

- Это я погорячился, - откликнулся Дроздов. - Лично мне Союз представляется сказкой. На дорогах нет мин, а мимо зеленки - дачных садов каких‑нибудь - едешь - и не стреляют.

- Там чудеса, там леший бродит, русалка… Кстати, - оживился сапер, - одного моего знакомого ташкентские русалки обобрали до нитки, даже портупею унесли.

- Меньше пить надо, - проворчала машинистка.

- Ну как не пить, - вздохнул сапер, - когда в кисельных берегах течет столько водки.

- А награды? - спросил майор.

- Награды? Вот награды они не взяли.

- Сознательные.

Сапер кивнул.

- Стыдливые. - Он помолчал, раскуривая сигарету. - Стыдливые русалки на ветвях сидят… Не пора ли выпить за Союз?

- Устроим танцы, а бокалы потом наполним, - возразил Дроздов.

- Ну, я обойдусь без танцев, - проговорил сапер. - Петрович, выпьем?

Дроздов включил магнитофон, разгладил черные густые усы… Осадчий взглянул на часы. Сестра сказала, что хочет с ним потанцевать. Осадчий ответил, что ему пора.

- Куда вам пора?

- Проверить…

- Без вас проверят. - Глаза Сестры были дымчаты, щеки порозовели. - Вас приглашает женщина, опомнитесь, - сказала она, вставая.

К ней направился Дроздов. Сестра улыбнулась.

- Первый танец я обещала новому капитану.

Дроздов удивленно взглянул на Осадчего… У Сестры дрогнула бровь. Черноусый Дроздов отступил.

- Ну что же вы, - сказала Сестра, дотрагиваясь до плеча Осадчего, - тот медленно поднялся.

Он был чуть ниже Сестры. Вела она.

- Вы слишком напряжены, расслабьтесь, - шепнула Сестра. - Я вас еще не поздравила, - шепнула она, - поздравляю, - губы, покрытые прохладной кремовой помадой, коснулись красной шелушащейся щеки.

Осадчий вздрогнул.

- Да что вы, ей‑богу, я не кусаюсь.

Машинистка танцевала с Алешей, Евгения с рослым Александровым. Петрович и сапер закусывали. Ямшанов неторопливо очищал апельсин, посматривая на танцующих. Черноусый Дроздов курил у окна, бросая обдирающие взгляды на туго обтянутые материей бедра Сестры, на ее голые руки, шею, клубящиеся глаза. Сестра в вишневом платье с расплывчатыми черными иероглифами была в эту ночь особенно хороша.

Наступила пауза, и вновь зазвучала музыка, и все женщины вновь танцевали: Евгения с Ямшановым, Сестра с Дроздовым, а машинистка с прежним партнером гитаристом Алешей.

Сапер предложил Петровичу еще по чуть‑чуть. Петрович охотно согласился, прожевал, взял свой стакан, и они чокнулись.

Женщины запросили передышки. Сестра вышла. Машинистка устроилась рядом с Алексеем. Магнитофон выключили.

- Алексей, а «Подмосковные вечера» вы знаете?

Лейтенант взял гитару, запел. Машинистка подпевала. У них так хорошо получалось, что никто не решался нарушить дуэт.

- Значит, здесь жили огнепоклонники, - сказал Ямшанов, протягивая Евгении очищенный плод с рыжими ранками. - И может, на Мраморной у них был храм с огнем?

- Или она была горой молчания, - отозвалась Евгения, беря апельсин. - Спасибо.

- Вы же говорили, они строили башни.

- Иногда оставляли умерших на скалах - лишь бы они не соприкасались с землей.

Указательные пальцы надавили на полюс шара, и он распался, засочился, по руке поползла рыжая змейка, Евгения слизнула ее и, почувствовав взгляд, скосила глаза. Краснолицый капитан смотрел на женщину с темными и недлинными волосами, в кофте из мягкой тонкой белой шерсти и в коричневой юбке пристально и бездумно.

- Сергей Николаич, - позвал Осадчего Ямшанов. - Что же ты не ешь апельсины, бери, вкусно, - сказал он, указывая на оранжевую горку в большом блюде посреди стола.

- Нет, мне пора, - откликнулся Осадчий, оглядываясь на дверь.

Дверь открылась, и вошла Сестра с короткой светлой косой.

- И что же, Евгения, - продолжил Ямшанов, - с ними случилось?

- С зороастрийцами? Пришли арабы и разрушили все храмы, загасили все огни, перебили собак. Зороастрийцы любили животных, особенно коров и собак.

- Так вот почему - идешь по кишлаку, и никто не гавкает, - произнес Александров. - Я все думал, в чем дело?

- А теперь пришли мы, - сказал сапер, затягиваясь сигаретой, роняя пепел на рукав. - Мстить за зо… ваших астрийцев, Евгения.

- Ну, мы не храмы пришли разрушать, - возразил Александров, насмешливо взглядывая на сапера. - И без попов. Мне все равно, кому они здесь молятся.

- А мне не все равно, - сапер помахал рукой с дымящейся сигаретой перед лицом. - Как проснусь, бывало, как вспомню, что собак перебили и огню не молятся… Сволочи. Сколько мин собачки обезвредили бы, сколько «итальянок», фугасов.

- Да ты про этих зороастрийцев, небось, только услыхал, - простодушно заметил майор.

- Петрович, какая разница, за кого. Просто всегда хотелось кому‑нибудь и за кого‑нибудь сердце отдать, всегда в Гренаду тянуло!

- Костя, рассказал бы ты лучше о Союзе.

- Потом, Петрович. Сначала надо выпить. И выпить за Гренаду. - Сапер оглянулся на Ямшанова. - Надеюсь, особый отдел выпьет за Гренаду?

Ямшанов обнажил зубы, сузил глаза, покачал головой.

- Гм… Ну что ж.

- Слушай, Костя, - позвал сапера Петрович.

- Да нет. Просто не пьющий в компании… как бы это сказать…

- Лучше ты, - сказал Петрович, наступая под столом на ногу саперу, - расскажи про отпуск. Как там в Союзе?

- В Союзе? Там чудеса… Цепные коты там. Сидят на золотых цепях и ходят вокруг да около, сказки говорят.

- Какие сказки? - спросил Ямшанов весело.

Майор снова наступил под столом на ногу саперу.

- Петрович, что вы, как медведь, - сказала машинистка.

Майор уставился на нее. Сообразил. Подмигнул. Катерина хмыкнула озадаченно.

Сапер с улыбкой глядел на Ямшанова.

- Сказки все те же, Ямшанов.

- Алеша, а военные песни вы знаете? - спросила Катерина.

- Афганские?

- Нет, нет. «Темную ночь». Или «Враги сожгли». Мой отец воевал и очень любит эту песню.

- Катерина, новая война - новые песни! - воскликнул Дроздов.

- Они все мутные, блатные какие‑то, не люблю, - поморщилась машинистка.

Сапер засмеялся.

- Какая война? Где война?

- А что же это по‑твоему? - спросил Александров.

Сапер посмотрел на него.

- Твоя любимая «Красная звезда» белым по черному пишет: учения. А это значит, все условное: противник, потери. Мины, душманы, цинкачи… Трупы ребят, за которых тебе не хотят давать ордена.

У Александрова на скулах покраснела кожа.

- Ну, как это ни называй, а стреляют, - сказал толстощекий лысоватый майор. - Выпил бы ты, Костя, чаю.

- И ты условный, Петрович, вместе со своим чаем. Мы есть, но нас нет. Все условное, весь этот полк… гора… батареи…

- Но пятнадцать лет Крабову дадут не условно, - заметил Дроздов. - Или расстреляют. А завтра еще кого‑нибудь.

- Ну, это слухи, никто его не расстреляет, - возразил Александров.

- Условный суд? Условный расстрел. - Сапер засмеялся.

- Надо же как‑то успокоить бабаев, - сказал черноусый Дроздов.

- Тогда надо всех, весь полк посадить! - не выдержал Александров.

- Погоди, Александров, доберутся и до тебя. Найдут за что, - засмеялся сапер. - За звон. Когда выяснят, что он пустой.

- Сколько этих кишлаков побито. - пробормотал майор.

- А может, здесь теща Кармаля жила? - Сапер обернулся к Ямшанову. - А такая информация есть в Греции?

- Я точно знаю одно: может быть, все условное и ненастоящее, но наши женщины самые что ни на есть настоящие, - ответил Ямшанов.

Сестра зааплодировала.

- Браво! Если бы вы сидели ближе, я бы вас расцеловала.

- Расцелуй меня, Лариса! Я подойду! - закричал Дроздов.

- Слишком усы колючие.

- А? Так?! Алешка! Воды!

Все с улыбками глядели на Дроздова. Он вынул из тумбочки мыло, помазок, лезвия. Алексей подал ему воду в стаканчике. Дроздов начал намыливать усы. Александров перестал улыбаться.

- Вот это шик, - тихо проговорил сапер, - гусар продает русалке усы.

Александров метнул взгляд в его сторону.

- Перестань, - сказал он Дроздову.

Но тот уже брился.

- Алеша, возьми же гитару, - с мягким упреком сказала машинистка. - Мой отец очень любит эту песню.

Чистые, с металлическим привкусом, звуки струн.

- «Враги сожгли родную хааату…»

Осадчий встал и вышел. Сестра ничего не успела сказать.

Дроздов протер голую синеватую тень усов одеколоном и, улыбаясь, обернулся ко всем.

- Ну? как?

- Как русалка, - пробормотал, улыбаясь в своем углу, сапер.

Александров обернулся к нему.

- Что ты там все ухмыляешься, крот?

Сапер вздохнул:

- А вот за это, Александров…

Затрещал телефон.

Осадчий пошел по коридору и увидел внушительную фигуру в солдатском бушлате.