Глава 9. Мы делили радости и горе

…

При построении на завтрак выяснилось, что на углу плаца стоит сам комбат Еремеев, очевидно решивший лично понаблюдать за тем, как родные ему роты выдвигаются в солдатскую столовую. Временный наш старшина подразделения сразу же смекнул в чём дело и тут же принял необходимые меры.

— Где Джурик? — спросил сержант Алиев.

Рядовой Джурилло являлся ротным запевалой, и его присутствие в строю именно сейчас было просто-таки обязательным.

— Он сегодня в наряде. — ответили Алиеву из первой группы. — На тумбочке стоит. У заднего входа.

Но гортанное слово старшины оказалось убедительнее всех прочих обстоятельств. Дневального Джурика срочно вызвали на переднюю линейку и после короткого целеуказания он занял своё место в центре родной колонны.

А комбат продолжал стоять и ждать… И его нельзя было не уважить…

— Джурик! — вполголоса произнёс старшина. — чтобы песня!.. Понятно?

— Понятно! — со вздохом отвечал дневальный тире запевала.

Рядовому Джурилло сейчас очень многое было понятно… Что комбат стоит не просто так… Что строевую песню следует спеть очень хорошо… Что потом он, то есть Джурик вместе с ротой усядется за столы и, вполне возможно, вместе с нею же встанет… Что и на обратном пути в казарму ему придётся опять исполнять свою обязательную арию… В общем, что его мечтам наесться хоть в наряде… С этим ему придётся подождать до обеда или даже до самого вечера.

Тут прозвучала соответствующая команда «Шагом-Марш!» и первая наша рота дружно потопала к противоположному углу плаца, чтобы именно оттуда отправиться как навстречу «вперёд-смотрящему» комбату, так и далее в столовую.

Вскоре наше подразделение добралось до этой крохотной точки на карте Афганистана, на ходу развернулось в нужную сторону и затем остановилось, чтобы выровнять продольные колонны с поперечными шеренгами.

— Равняйсь! Смирно! Шаго-ом… Марш!

Последнюю команду сержант Алиев рявкнул громче обычного… Но первая наша рота и без этого однообразно шагнула вперёд, как и положено, левой ногой… Да и замаршировала далее…

— Песню! — прокричал старшина. — Запе-вай!

Ротная колонна сделала ещё два шага, после чего в сырой утренний воздух взвился чистый и звонкий голос рядового Джурилло…

Отзвучали песни нашего полка

В этой строевой песне (песня Булата Окуджавы.) и без того уже полным полно грустной лирики… А тут ещё и запевала Джурик добавил в неё свою личную печаль-кручину… Ведь ему ещё долго ждать этого момента, когда наконец-то отзвучат все его военные песни…

Отстучали конские копыта

Выводил запевала Джурик… Безутешно и явно смирившись со своей участью… Ибо ему ещё предстояло топать и топать своими солдатскими сапогами.

Пулею пробито днище котелка

И эта солдатская тоска по окончательно уничтоженной походной посуде… А значит и по безвозвратно утраченной возможности поесть… То есть позавтракать… Как, например, сейчас… Эта тоска прозвучала сейчас особенно сильно.

Маркитантка юная уби-и-ита!

Ну, допустим… Наши продавщицы из ВОЕНТОРГовского магазина были не столь юными… Да и убить их можно было разве что бронебойным снарядом из танкового орудия… Но всё равно… Воображаемую в мыслях и озвученную на устах «маркитантку юную»… Словом, молоденькую девушку из походной лавчонки было жалко… Могла ж ещё пожить…И поэтому рядовой Джурик вложил всю свою оголодавшую и истосковавшуюся душу в трагически-печальное слово «уби-и-и-ита!»

Ну, а ещё через два шага в песенное дело вступила вся наша первая рота. Причём, без всякой лиричности и прочей мелодичности…

Пулею пробито днище котелка

Дружно рявкнула колонна первой роты… Ну, и далее…

Маркитантка юная уби-и-ита.

Грубоватый ротный хор был совершенно лишён какой-либо задушевности… Что впрочем своим контрастом только улучшало джуриковское соло… Ведь запевала вкладывал в слово «уби-ита» искреннюю свою жалость и юношеское сочувствие… Тогда как вся остальная рота пела это слово утверждающе и бесповоротно… Мол, убита и всё тут! Ничем здесь ей не поможешь… Разве что спеть про эту юную лавочницу…

Когда рядовой Джурилло принялся за второй куплет, наша первая рота как раз поравнялась с командиром батальона. Майору Еремееву, если судить по его довольному выражению лица, наше военно-горловое пение очень даже понравилось… Видать, все мы не зря старались… Комбат даже крикнул что-то нам вослед, но мы этого так и не разобрали… Вся первая рота дружно орала припев, то есть две последние строчки из второго куплета… Ну, про то, что покуда мы живы, то мы всё ещё являемся фронтовой голью… А вот когда мы все погибнем… Вот тогда-то перед нами и откроется райская «доро-ога»…  (Вот так!.. И никак не меньше. А вы как думали?!)

Затем Джурик пропел третий и четвёртый куплеты. На этом песня и закончилась. Что ни говори, но сегодня наш ротный запевала был явно «в ударе» и поэтому строевая песня прозвучала в его исполнении без единой фальши. Ведь общая тональность этой, почти-что гражданской песни оказалась очень даже соответствующей нашей афганистанской действительности. А она здесь была очень строгой и подчас слишком уж суровой.

«Но ведь нам к этим трудностям не привыкать…»

Завтрак оказался «так себе». Просто мы успели слопать на две-три ложки больше, чем обычно. И вовсе не потому что наше подразделение очень хорошо спело строевую песню. Причина была более чем элементарной — неподалёку от Алиева какое-то непродолжительное время маячила рослая фигура зампотыла батальона. А ведь именно он и отвечал за всё наше солдатское обеспечение, в том числе и продовольственное. Именно поэтому сержантом Алиевым овладели робость и смущение… В общем, осторожность… Но когда рослый и явно не худенький старлей Ханнолайнен пошёл к своим непосредственным подчинённым, то есть к узбекам-поварам… Вот тогда-то и прозвучала особо ненавистная в первой роте команда… «Закончить приём пищи! Встать! Выходи строиться!»

И на обратном пути дневальному Джурилло пришлось петь строевую песню. Правда, на этот раз сольное исполнение было ещё более тоскливое… Если не сказать, запредельно-унылое… Ротный аккомпанемент также не отличался бодростью и жизнерадостностью.

А вот на утреннем разводе командир батальона похвалил нашу первую роту за отличное исполнение строевой песни. И ещё майор Еремеев объявил свою личную комбатовскую благодарность нашему задушевному запевале. Однако в этот момент рядовой Джурилло находился в казарме, то есть на своей тумбочке-подставке. А потому отвечать положенное «служу Советскому Союзу!» было некому, пришлось это сделать командиру первой роты. Но капитан Перемитин этим ничуть не огорчился… Скорее, наоборот… Неожиданный успех одного запевалы воодушевил ротного на ещё большие свершения…

— Взводные запевалы — ко мне! — скомандовал Перемитин по возвращению к казарме. — Командиры групп! Войска — в вашем распоряжении!

Как и следовало того ожидать, командиры разведгрупп никак не стали упускать такой наисладчайшей возможности поруководить своими войсками… Тогда как к ротному недружным шагом направились взводные запевалы… В их числе был и я.

— Кого не хватает? — полюбопытствовал ротный, оглядывая нашу троицу.

И опять за рядовым Джурилло отправили быстроногого гонца. Ведь Джурик по совместительству исполнял обязанности запевалы первого взвода. Это когда вся первая рота маршировала общей колонной, именно тогда он являлся ротным запевалой. А когда мы шагали по-взводно, то есть четыре взвода один за другим, вот тогда Джурилло надрывал своё горло наравне с остальными взводными запевалами. И всё же его первая группа начинала своё выдвижение самой первой. Поэтому Джурику выпадала роль первой скрипки во всём нашем оркестре. Ну, а потом уже и все остальные…

Вскоре перед капитаном Перемитиным выстроилось четверо солдат с самыми лучшими вокальными данными. Первую группу представлял Джурилло. Из второй был молодой солдат Михальчук. Честь РГ № 613. защищал я. Ну, а четвёртый взвод предстал в лице старого бойца Саньки Богомолова.

— Итак! — начал ротный. — Сейчас мы будем разучивать новую строевую песню! Ясно?

— Так точно! — дружно ответили мы.

— Отлично! — улыбнулся наш ротный дирижёр. Я вам сейчас напою первый куплет и припев. А вы его запоминайте!

Капитан Перемитин звучно прокашлялся и начал петь…

Командир роты на секунду остановился, чтобы набрать побольше воздуха в лёгкие, после чего приступил непосредственно к самому припеву…

На этом музыкальные способности нашего командира закончились и он перешёл к устному разговорному…

— И так — два раза! — сказал ротный. — То есть куплет… Тьфу, ты… То есть припев повторяем. Ясно?!

Мы молчали, отказываясь верить своим ушам и глазам… Капитан Перемитин воспринял эту явно затянувшуюся паузу как заурядную солдатскую невнимательность… В следствии чего нам попросту не удалось запомнить с первого раза всю эту, так сказать, песню.

— Повторяю ещё раз. — заявил нам ротный перед тем, как запеть снова.

И опять… Почти что на весь наш батальонный плац… Да что там плац! Чуть ли не на весь Афганистан!.. Вернее, на весь земной шар!.. Понеслись просто-таки кощунственные слова… И про Куликовское поле, которое вообще-то имеет немаловажное значение для нашей истории. И про русские полки, которые с явного будуна вышли в «порядке бестолковом» на это самое поле. И про разящий за версту перегар, что резко противоречило проводимой ГенСеком Горбачёвым антиалкогольной кампании. Единственное, что не вызывало антипатий, — это были слова припева, в которых чётко и вполне нейтрально озвучивались обычные и понятные вещи… Ну, что хорошо в чистом поле мечём помахать… Особенно когда и справа, и слева имеется по целой рати…

«Действительно… — думал я с нарастающей тоской. — Чего б мечом не помахать, когда с обоих флангов такая мощная поддержка? И всё же… Где он такую «песню» откопал?»

Командир первой роты уже закончил свои вокально-музыкальные упражнения, а четверо его подчинённых смотрели на товарища капитана с явным таким непониманием. Ведь всё это музыкально-театрализованное действо происходило хоть и напротив нашей казармы, но всё-таки на батальонном плацу. А вокруг сейчас ходило, брело и шныряло столько нашего военного люда!.. Да и от других, то есть соседних казарм на нас пялилось немало бойцов… Которые, наверняка и почти что точно… Одним словом, втайне потешались над всеми нами…

Однако капитану Перемитину было наплевать на окружающие его обстоятельства и прочие условности военно-солдатского нашего бытия. Ему, наверное, хотелось поразить всех офицеров батальона и даже бригады столь неординарными песенными способностями своего подразделения. Поэтому командир первой роты не терял время даром.

— Больше повторять не буду! — заявил он и тут же перешёл к нашей части выступления. — А теперь-с… Приступим! На месте шагом марш!

Как и положено при такой команде, мы вчетвером затопали на одном месте, чётко размахивая руками и высоко поднимая колени. Наша исполнительность ротному начальству пришлась по душе…

— Песню запе… — произнёс командир, подстраиваясь под то, когда левые наши сапоги дружно бухнут по земле. — Вай!

Как и предписано Строевым Уставом, исполнительная часть команды в виде слога «Вай!» была отдана в момент касания земной поверхности четырёх наших левых ног. Далее солдатам-запевалам полагалось топнуть один разик правой ножкой… И в тот самый момент, когда громыхнёт уже левый сапог… Вот тогда-то и начать своё сольное выступление…

Однако… Мы продолжали шагать на месте… Поочерёдно топча афганистанскую твердь то левой, то правой ногой… А песни всё не было.

— Запе-ВАЙ! — ещё раз приказал командир роты.

Наш солдатский квартет продолжал маршировать на месте. Подбородки оставались высоко поднятыми… Глаза всё также бесстрастно смотрели вперёд и вдаль… Восемь рук по очереди выносились перед корпусом и резко откидывались назад…Ноги ходили ходуном…А песни…

— Вы чего? — не выдержал товарищ капитан. — Оглохли? Я уже в третий раз командую… Запе-ВАЙ!

Но и третья попытка оказалась безуспешной… Мы дружно шагали на месте… Но спеть эту песню… У нас никак не получалось…

— Ясно! — произнёс капитан Перемитин. — Стой! Раз-два! Если неполучается хором… Будем отрабатывать по-отдельности. Джурилло! На месте…

Запевала первой группы и всей нашей роты оказался очень смышленым малым. Он чётко и беспрекословно замаршировал на месте. А после команды ротного запел эти крамольные слова и целые строчки… То ли шутки-прибаутки, то ли издёвки и даже надругательства… В общем, нашей новой строевой песни.

— Молодец! — похвалил Джурика ротный, когда прозвучал и припев. — Стой! Михальчук!

Молодой запевала второй группы тоже исполнил свою сольную партию. До джуриковского уровня он конечно же не дотягивал, но тем не менее… Его срывающийся от волнения голос рано или поздно, но всё-таки должен был окрепнуть…

— Зарипов! — приказал ротный. — На месте шагом МАРШ! Песню запе-ВАЙ!

Невзирая на текущий по спине холодный пот и поднимающиеся дыбом волосы… Я всё же переборол весь этот ужас… То есть надвигающийся кошмар похабной военной песни… Сначала замаршировали мои руки и ноги… А затем прорезался и голос…

— Молодец! — по ходу действия похвалил меня ротный.

Мой голос тут же осёкся и замолчал… Я как раз закончил исполнение строчки про, в общем-то, безобидных куликов… Одобрение командира меня сбило с уже набранного темпа… Поэтому моё выступление было сорвано. И мне пришлось начинать всё заново.

Со второго захода я спел всё и сразу. То есть без остановки и до самого припева, повторённого дважды… Однако ж… Во время моего пения на душе с каждой произнесённой буквой становилось погано и тошно. И к финалу своей партии я уже успел проклясть всё!.. И подневольную свою участь солдата… И умение петь строевые песни. И всю эту задумку ротного. И даже свои трёхлетние занятия в музыкальной школе… Два года скрипки и один баяна.

Я закончил петь и остановился, готовый провалиться от стыда сквозь землю. А капитан Перемитин уже перешёл к запевале четвёртого взвода. Вот здесь-то он мог не волноваться. Санька Богомол уже был дембелем и поэтому пропел свою сольную арию, как говорится, без сучка, без задоринки.

— Молодцы! — похвалил нас всех дирижёр первой роты. — А теперь все хором! На месте шагом МАРШ!

Мы вчетвером опять зашагали на месте. Но когда товарищ капитан скомандовал своё «Запе-ВАЙ!»… Ни единого звука не вырвалось из четырёх наших солдатских глоток… Ни даже малейшей попытки… Слышалось только буханье наших сапог… И больше ничего…

— Так вас и сяк да разэтак! — в сердцах выругался командир после третьей попытки. — Вы что, дебилы что ли?.. По одному поёте, а все вместе…

Мы угрюмо молчали. Затем товарищ капитан развернулся к казармам и одним своим рыком разогнал всю скопившуюся там публику. Когда в тылу стало пусто, ротный вновь вернулся к своей затее…

— Начинаем всё заново! — объявил музыкальный наш руководитель тире мучитель. — Рядовой Джурилло!

Но увы… Не помогло и отсутствие сторонних наблюдателей, и уже официальное обращение. По отдельности мы кое-как, но всё-таки пели всю эту похабщину… А вот все вместе… Что называется, песня не шла…

С капитана Перемитина уже слетела вся его развесёлость. Что случалось крайне редко и только в самых тяжёлых случаях. Теперь ему уже как командиру хотелось проявить всю свою командирскую состоятельность. Чтобы все узнали многое… И другие офицеры… Что он пользуется в роте таким непререкаемым авторитетом и уважением, что подчинённые готовы исполнить любую его волю. И остальные солдаты батальона… Что в первой роте всё обстоит очень строго и практически беспрекословно начальству… Да и мы тоже… Что во всём нашем родном подразделении имеется только один… И Бог, и царь, и командир…

Но всё-таки… Как говорится, нашла коса на камень… Мы всё это отлично понимали… Как и то, что теперь нас могут ожидать бесконечные наряды и ночные работы, утомительные занятия по строевой подготовке и физические упражнения на выносливость… И даже тяжкая арестантская доля афганистанского губаря… Несмотря на все эти «прелести», мы продолжали стоять на своём… Каждый из нас по-отдельности ещё мог спеть всю эту пошлость… А вот вчетвером — ни в какую!..

Товарищ капитан пробовал и так, и эдак… Меняя и стратегию строевого хорового искусства, и тактику объединённого вокального исполнения… Ротный даже пел а'капелло, но с каждым из нас по- отдельности… Что получалось довольно-таки неплохо… Но когда четыре запевалы должны были слиться в один солдатский квартет, да ещё и в сопровождении целого капитанского тенора…Вот тут-то всё повторялось вновь и вновь… Мы вчетвером молча маршировали на месте. А вот товарищ командир первой роты…

Вскоре и нашему начальству надоело надрывать в-одиночку своё командирское горло…

— Напра-ВО! — скомандовал ротный. — Туда… За умывальник! Шагом марш!

По дороге мы естественно приуныли. Ведь на плацу товарищ капитан может только обещать нам все кары небесные и земные «блага». Поскольку все мы оставались на всеобщем обозрении: как из окон штаба бригады, так и всего Лашкарёвского гарнизона. А вот за солдатским нашим умывальником почти безлюдно, а значит и практически безнаказанно… И вот здесь-то мы за своё молчаливое упорство сможем вволю напрыгаться «джамбы», наползаться по-пластунски по февральской грязюке, да и мало ли чего… Ведь в нашей солдатской жизни имеется столько всего» интересного».

Но и в совершенно безлюдном месте, то есть в абсолютно бесконтрольном пространстве всё повторилось опять. Не помог и наш солдатский умывальник… Мы устало маршировали на месте, но петь эту музыкальную пакость не могли…

— Вы хоть можете объяснить в чём дело? — не выдержал ротный. — Что здесь такого заподлянского?

Мы молчали. Ведь товарищ капитан лет на восемь нас старше, и следовательно сам должен понимать… Что негоже солдатам Советской Армии петь такие иронично-издевательские песенки про нашу общую историю. Одно дело — исполнять её в составе хорошо так подвыпившей компании. И совершенно другое — петь такую похабщину в качестве строевой песни, да ещё и самого настоящего боевого подразделения советского спецназа.

А ещё имелись тут другие нюансы. Не столь глобальные, но всё же имеющие немаловажное значение для каждого из нас. Лично мне как татарину было неприятно петь эту песню, где так откровенно опошляется Куликовская битва, в которой русские полки под командованием князя Дмитрия сражались с монголо-татарскими войсками. И победили… А если уж в первом куплете содержится такая издёвка над одними участниками, то в конце песни может быть всё что угодно про других… Вплоть до откровенного глумления над проигравшими…

Может быть именно из-за этого, то есть по причине неизвестного содержания остальных куплетов… А может и в следствии общей издевательской тональности этой якобы песни… Или же от нежелания оказаться посмешищем в глазах остальных солдат как первой роты, так и всех бойцов шестого батальона… Или же исключительно из уважения к Памяти… Как бы то ни было, но петь хором мы отказывались.

Самым любопытным было то, что наше молчаливое противодействие оказалось совершенно спонтанным. Мы ни о чём не договаривались друг с дружкой, что в принципе было невозможным, поскольку стояли в одной шеренге и прямо перед командиром роты. По этой же причине у нас не имелось малейшей возможности хотя бы переглянуться, чтобы передать какую-нибудь условную информацию взглядом или же мимикой. Поначалу наше негласное сопротивление было неосознанным и почти интуитивным. Получалось так, что первой не приняла эту песню душа каждого из нас. А уж потом забастовал и разум.

Да… Когда каждый запевала исполнял эту песню в одиночку, то есть перед самим командиром роты… Стало быть перед товарищем капитаном. То здесь всё ещё были возможны сепаратные сделки с каждой отдельно взятой совестью. Ведь все мы являлись солдатами срочной службы, и сейчас нами командовал сам капитан Перемитин. И под пристальным взглядом ротного каждый из нас эту песню пел.

Но когда четыре солдата-срочника объединялись в одно целое… Хоть и маленькое, но всё-таки воинское подразделение. Вот тут-то четыре наши души, а также четыре совести, четыре сердца, четыре голоса и четыре тела… Вот тут-то мы сливались в одну маленькую, но практически непобедимую силу. И нас в этом случае не могло одолеть ничто на свете! Ни всякая там заморская зараза или же афганистанская напасть. Ни суровые климатические условия или бытовые трудности. Ни командир первой роты, ни его обещания тире угрозы, ни даже комбат Еремеев… Который, наверняка, даже и мысли не допустит о таком воинском кощунстве… Чтобы вот так, то есть в солдатском строю распевать похабно-пошлые песенки про нашу Великую Историю.

Что ни говори, но командир нашего батальона майор Еремеев был русским по национальности. Однако родился он в узбекском городе Чирчике. Капитан Перемитин тоже был русским и родом из Сибири. То ли из Омской, то ли из Томской области. Из присутствующих здесь запевал и дембель Санька Богомолов был русским. Молодой солдат Михальчук являлся украинцем и стало быть родом «С Украйны». Фазан Джурилло вроде бы был из Закарпатья. Ну, и я — татарин, родившийся неподалёку от узбекистанского города Бухары. С отцовскими корнями из Башкирии и материнскими — из Пензенской области.

Все мы отличались друг от друга различными и немаловажными моментами: и национальностью, и местом рождения, и даже говором… То есть манерой произношения русских слов. Но тем не менее… Все мы ощущали себя хоть и небольшой, но всё-таки частичкой одного единого целого — великого и могучего Советского Союза.

Действительно, в нашем прошлом переплелось великое множество различных событий, исторических связей и человеческих судеб. Было там и не столь радостное и светлое. Но всё это осталось в далёкой древности. Это уже стало нашей общей историей, которую нам нельзя забывать, чтобы не повторить в будущем прошлых ошибок. Поэтому нашу общую историю следует помнить, чтить и уважать. А тем более нашей историей нельзя злоупотреблять. Чтобы ненароком не противопоставить нас друг напротив друга и тем самым разобщить нашу сплочённую державу. Чтобы не разрушить нашу общую на всех страну — Союз Советских Социалистических Республик.

«А тут… Э-эх…»

А здесь товарищу капитану вздумалось потешить себя и окружающих, скажем так, не самым подобающим образом. Своего командира роты мы уважали очень сильно. Однако существует нечто большее, о котором нельзя даже думать плохо… А тем более говорить… А тут нас заставляли петь!..

«Ведь и наш Гимн не во всех местах можно исполнять! Если конечно же человек уважает себя как Человека и Гражданина!»

Мои мысли пока что оставались только лишь моими мыслями. Высказать их вслух я никак не решался. А наши мучения всё продолжались.

Вскоре, то есть после очередного этапа разучивания строевой песни… То есть после неизбежного финала выступления нашего военного квартета, которое закончилось так и не начавшись… Капитан Перемитин разочарованно вздохнул… Он понял всю тщетность своих усилий и стараний… Мы лишь топтались на месте, но только не пели…

— Стой! — скомандовал ротный и устало махнул рукой. — Напра-ВО! Шагом марш в казарму.

Четверо его подчинённых послушно развернулись в нужном направлении и вразнобой зачавкали по февральской грязи. Ко всеобщей радости, наше молчаливое сопротивление не обернулось никаким военным наказанием. Во всяком случае здесь, то есть за солдатским умывальником.

Но и в родном подразделении ничего такого с нами не произошло. Капитан Перемитин скрылся в своей комнате, а мы занялись своими делами.

Во время дневного путешествия в заветно-сказочную Страну Столовую наша первая рота повзводно горланила четыре разные песни. В первой группе всё вспоминали утреннюю маркитантку и прострелянное днище. Во второй хлопцы распрягали коней да ложились «спочивать». В доблестной РГ № 613. с моей подачи пели про славные солдатские дела и боевые будни, заглушая тем самым еле доносящиеся сзади голоса четвёртого взвода. Словом, всё шло в прежнем русле.

И после обеда… То есть после того, как вся наша первая рота встала из-за переполненных столов с «лёгким» чувством голода. И на обратном пути всё обстояло в духе последних времён. В первой РГ ещё больше тосковали о юной покойнице и изувеченной посуде. Во втором взводе все хлопцы уже забылись в голодном сне, тогда как запевала продолжал надрываться из последних сил… Всё копая и копая свою криницу… Шатаясь от усталости и отсутствия Маруси с чем-нибудь вкусненьким. Грустновато было и у нас. Четвёртый взвод вообще молчал, видимо, уже не имея никаких сил.

В казарме наше молодое солдатское сословие занялось обычным наведением порядка: отбиванием канта на одеялах и выравниванием табуретов. По причине отсутствия в роте офицеров все дембеля дружно завалились на свои нижние кровати. Они отдыхали… Изредка переговариваясь и широко зевая… Ведь сейчас было время послеобеденного отдыха.

Минут через десять в дверях Ленкомнаты показался дневальный Джурик. Он несмело подошёл к расположению второй группы, где и остановился с самым виноватым видом.

— Али… — начал он. — Повара сказали, что у них ничего нет.

Лежавший на кровати сержант стал сердиться:

— Джурик, ты чо?! Ты им говорил что это для меня?

Как оказалось, старшина роты ещё загодя отправил в столовую дневального Джурилло, чтобы тот набрал для него здоровой солдатской пищи. Сытой и полезной. Однако Джурик не только не справился с этим очень ответственным поручением…Он ещё и осмелился самолично появиться в казарме, да ещё и с пустым бачком… Подрывая тем самым безупречную и блестящую дембельскую репутацию сержанта Алиева.

— Да я им говорил… — безрадостно сообщал Джурик.

Но тут его перебили…

— Али, ты что? Тоже голодаешь? Не наедаешься в столовой?

Это с громким хохотом прокричал дембель Матвеев. Причём, из своего четвёртого взвода, располагавшегося в противоположном конце казармы. Так что его откровенно насмехающийся голос услышали все… Как дембеля, так и фазаны с молодёжью…

— Матвей!.. — начал было Алиев, но тут вся его агрессия переключилась на невысокого дневального с бесполезным бачком. — Джурик! Если через десять минут поляны не будет, то ты у меня…

Рядовой Джурилло безропотно выслушал дембельские угрозы, но со своего места так и не тронулся.

— Да нету там у них ничего. — произнёс он и для вящей убедительности показал дно пустого бачка. — Я же сам смотрел.

Его унылый тон и безрадостный жест вызвали вполне понятную ответную реакцию.

— Опоздал, сучара… — выругался старшина. — Меня это не гребёт! Ищи хавчик где хочешь! Впирёд!

— Ну, где я найду? — забормотал Джурик.

Уже знакомый его ответ, а ещё больше упрямая неподвижность окончательно разозлили сержанта Алиева. Какое-то время он материл дневального Джурилло, распаляясь всё сильнее и сильнее. Невысокий Джурик молчал и не возражал…

В этот момент из дверей Ленкомнаты в казарму шагнул фазан Галиуллин, неся в обоих руках кипу постельного белья. Джурилло слегка посторонился, чтобы пропустить своего товарища по призыву… Тот двинулся было в образовавшийся проход, но тут…

Сержант Алиев перестал ругаться и решил наказать провинившегося более эффективно:

— Эй, Галиуллин! Ну-ка, дай Джурику звездюлей! Слышь!?

Все в казарме затихли. Так и не успевший прошмыгнуть мимо опасного места, то есть практически застигнутый врасплох Галиуллин поначалу было остолбенел, выпучив от удивления глазки. Но только на секунду. Он стремительно метнул свой взгляд на рассерженного сержанта Алиева, затем уже на беззащитно-растерявшегося Джурика… Но ослушаться Алиевского приказа Галиуллин не посмел… То ли побоялся его дальнейшего гнева, то ли чего ещё…

— Ты чё меня не понял? — прорычал с койки старшина. — Бей его!

Галиуллин ловко перебросил стопку простыней себе подмышку и принялся бить Джурика. А тот прижался спиной к стенке и даже не думал отбиваться… И при этом продолжал улыбаться… Всё также беспомощно и растерянно…

— Галиуллин, ты чо?! — взревел Алиев, одним рывком поднимаясь с кровати. — Нагребать меня хочешь?

— Кто? Я? — удивился Галиуллин. — когда?

Но было уже поздно. Вне себя от злости сержант Али вышел из межкроватного прохода и сразу же стал раздавать свои размашистые оплеухи. Первому досталось Галиуллину, а уж потом и Джурику…

— Забери своё бельё! — приказал напоследок Алиев и пинком ноги отбросил упавшие на пол простыни.

Отлетевшее в сторону постельное бельё собирали двое: дневальный Джурилло и его «истязатель» Галиуллин. У обоих алым цветом горели щёки и уши. Но им сейчас было не до этих мелочей. Они проворно собрали простыни и наволочки, после чего отнесли их в расположение первой группы.

Я стоял как раз напротив и хорошо видел их обоих. Джурик и Галиуллин даже не ругались, а сосредоточенно продолжали заниматься своими простынями да наволочками: быстро отряхивая их от мелкого мусора и заново складывая в стопку.

— Чего смотришь? — не прекращая работать, спросил меня Галиуллин.

Он поймал на себе мой взгляд и теперь с некоторым вызовом интересовался у меня причиной моего любопытства.

— Да нет. — ответил я. — Ничего.

Я конечно же не считал себя отчаянно смелым, чтобы лезть на рожон, то есть против сержанта Алиева. Однако в аналогичной ситуации предпочёл бы решительно отказаться… Даже под страхом неизбежного алиевского наказания. Уж лучше я огрёб бы по своей шее, чем стал бы послушным исполнителем чьей-то чужой воли…

«Это конечно же хорошо так думать в спокойной обстановке… — рассеянно размышлял я. — Но поднимать руку на своего же товарища… И в угоду этому Алиеву!.. Я бы ни за что не стал… Ни за что.»

Однако это была только лишь моя категоричность. Ведь сержант Алиев отличался повышенной жестокостью по отношению к виновным или же к непокорным. Да и Галиуллин не был бы казанским татарином, если бы не попытался найти другую лазейку из столь неоднозначной ситуации. Чтобы, как говорится в пословице, и волки были б сыты, и овцы остались целы. Ведь у него под правой подмышкой находилась стопка постельного белья, которую Галиуллин придерживал ещё и снизу. Так что бить Джурика ему приходилось одной левой. Да и то… Это были не удары, а всего лишь тычки кулаком… Которые попадали дневальному Джурилло то в плечо, то в грудь… Причём, без особой такой силы…

Оттого-то Джурик и улыбался, продолжая оставаться на своём месте. И всё может быть обошлось. Если бы дневальный скорчил хотя бы нейтрально-невозмутимую гримасу. Но Джурилло улыбался, явно растерявшись от столь неожиданного оборота. Ведь его вроде бы и бил товарищ по призыву, но и никакой ощутимой боли Джурик от этого не испытывал. В общем, его улыбка всё и испортила. Сержант Алиев вконец рассвирепел и тогда досталось им обоим: как рядовому Джурилло, так и рядовому Галиуллину.

А первая рота продолжала жить своей обыденной жизнью. Этот недавний инцидент был всего лишь заурядной и досадной неприятностью, испортившей настроение только Джурику и Галиуллину. Подобные происшествия являлись не такой уж и редкостью. Ведь осторожные и многоопытные наши дембеля предпочитали не рисковать понапрасну, и наказание провинившихся молодых бойцов руками более старших фазанов… Здесь это было явно не в диковинку. Правда, в нынешнем случае участвовали два фазана. Но ведь всё и так уж было ясно, что Галиуллин лишь исполняет номер… Ну, и получили потом они оба.

Минут через десять в роту примчались молодые гонцы из второй группы. Они выполнили алиевское поручение на все сто процентов, сбегав в магазин за деликатесами для своего строгого дембеля. Консервированное мясо «ДАК», банка сгущённого молока, пара пачек печенья и две банки газированного напитка «Си-си» по их мнению должны были утихомирить проголодавшегося дедушку. Но не тут-то было… Али несколько раз прорычал из своего угла… Но из Ленкомнаты уже выбежал ещё один посланец со свежедобытой буханкой хлеба…

И вот только теперь всё окончательно успокоилось и полностью утихомирилось.

«Овцы конечно же немного пострадали, но волк всё же был накормлен.»

На обязательную к исполнению вечернюю прогулку вместе с нами вышел и командир роты. Я поначалу было решил, что капитан Перемитин неспроста выбрался подышать холодным свежим воздухом и вполне возможно попытается возобновить свои музыкально-песенные тренировки. Однако мои догадки и предположения оказались как верными, так и не очень уж точными.

Когда наша рота дружно зашагала по плацу, командир роты подал не совсем уставную команду.

— Санька! Бражкин! Давай!

Ротный сейчас обращался к дембелю Богомолову, который хоть и попался в прошлом году при тайной попытке изготовить самодельное алкогольное средство, но всё же являлся своеобразным любимчиком нашего начальства. Поэтому Санька тут же откликнулся на своё незлое прозвище Бражкин… Но сперва Санька выкрикнул положенное «Я!» и «Есть!». А уж затем он начал петь…

Это была новая строевая песня. Она тоже не отличалась строгой торжественностью или же какой-то иной помпезностью. Санька Богомол пел про то, как он с кем-то встретился… Как потом они резвились как дети… Про небосвод голубой… И море… Это ласковое чудо на ладонях земли.

Надо было полагать, что не только я один, но и Джурилло с Михальчуком… Мы тут же уловили знакомые нотки мелодии популярной рок-группы «Электро-клуб». И хоть нам было далековато до пронзительного голоса вокалиста Вити Салтыкова… Но мы тоже решили взять всех за душу этой гражданской песней… А потому следующий куплет мы пели уже всем своим составом взводных запевал… То есть вчетвером.

Через недолгую паузу по плацу громыхнуло многоголосое…

Астравок!

Этот незамысловатый припев подхватила уже вся наша первая рота. Ведь сейчас это была не просто песня… А самая настоящая песня!.. На время исполнения которой все мы могли хоть на немного, но всё-таки позабыть про военную нашу действительность…

И через положенные несколько секунд припев грянул ещё громче…

Астраво-о-ок!

Ну, разумеется… В это слово «астравок» наши солдаты вложили всю силу своих голосов. Ведь это было не просто одно-единственное слово, а целый припев!.. Но громче всего орали последний слог… Это хоть и коротенькое, но такое долгое «во-о-о-о-ок!».

Что ни говори, но исполнение строевой песни нынешним вечером удалось нам на славу. Первая рота не подвела командирские ожидания капитана Перемитина… Так что никаких разочарований он больше не испытал.

А на вечерней поверке нам объявили, что завтра три облётные группы вновь полетят на войну. Как оказалось, она там у них ещё не закончилась.

— И без нас им никак! — сказал ротный напоследок.

Солдаты восприняли всё это очень буднично и даже привычно. Война так война. Если там наши без нас не справляются, то мы им обязательно поможем. Война ведь всё-таки.