Самые первые впечатления от нескончаемо длинной дороги у меня остались с первого класса. Так, 1 сентября сломался автобус и в школу мне — первый раз в первый класс — пришлось идти пешком аж четыре километра. Это дорога как бы была началом моей дороги будущего, предопределяла его.
После окончания средней школы и школы ДОСААФ, последнюю мы закончили вместе с двоюродным братом Костей и одноклассником Витей, пришло время идти служить в армию. Мы с Костей мечтали попасть в ВДВ, а Витя в автобат.
И вот пришла долгожданная повестка. После напутствия в колхозном клубе и домашнего застолья, прощания с матерью, чей напутственный взгляд я ощущал все время, пока служил, нас привезли в военкомат. Последняя медкомиссия прошла быстро, нас обстригли налысо, и вот сидим мы за забором, а за ним толпа родственников. И тут мой брат Вовка решил пошутить: сорвал с меня шапку, пока я наклонился, чтоб принять бутылку пива. Боже, ощущение, что тебя раздели догола, я готов был разломать изгородь, чтобы забрать шапку, лишь бы спрятаться от насмешливых взглядов родни. После медкомиссии нас отпустили на два часа. Последнее застолье, последняя рюмка водки на воле, последние напутствия отца. На вокзале мне на прощанье отец сказал: "Ничего, сынок, главное, чтобы в Афганистан не попал". Не знал он, не знал я, что судьба уготовила мне такой подарок.
Когда сели в вагон и поезд тронулся, все мы, 27 молодых парней, пытались узнать у сопровождавших нас офицеров, куда нас везут, но те отвечали: "Вот приедете, тогда и узнаете, что это за команда 280".
Первая остановка — пересылка — Марьина горка. Первая солдатская баня, первая побудка утром. Выдали обмундирование, заставили ходить строем, все мы стали как бы на одно лицо. Первая армейская каша, от которой мы поначалу отказывались: после домашней это, конечно, была не еда. Первые стычки в столовой с дедами, которые избили нескольких новобранцев, но потом наше терпение кончилось и мы сумели постоять за себя. Первая ложь офицеров, когда они собрали у всех деньги в отдельных конвертах, пообещав отдать при отправке в место назначения, но так и не вернули. И вот с этими первыми впечатлениями об армейской службе мы отправились дальше, неизвестно куда.
Замелькали за окнами вагонов города, веси. В Ростове-на-Дону первая пересадка. Ранняя весна, дождь моросит, мы как мокрые цыплята бегаем за офицерами. А кругом поезда, поезда — эшелоны с дембелями и новобранцами. Особенно поразил один состав: вагоны дореволюционные, все исписаны, стекла выбиты, из окон высовываются черные нерусские лица. Мы меж собой шептались: "Чурки", — не зная еще, что и спать будем с ними в одной казарме, и есть из одной миски или казана, и воевать будем бок о бок — и белорус, и русский, и узбек, и таджик...
Опять дорога. Офицеры сказали, что едем в Грузию. Как мы радовались, думали, увидим море, пальмы, горы. Так радостно было на душе. А поезд все летел и летел, все ближе к солнцу, к весне, все дальше от пасмурной Беларуси. И вот оно — море. Нечто неописуемое для большинства из нас, которые видели его впервые. И вот последняя остановка — солнечный Батуми. Правда, была уже ночь. Нас погрузили в грузовики и повезли в часть, где всех разместили в одной казарме, спали на полу. Лишь утром, когда подняли в 6 часов, началась наша настоящая служба. Мы узнали, что наша команда номер 280 прибыла в N-скую часть для трехмесячной подготовки, перед отправлением в Демократическую Республику Афганистан. Всего нас прибыло 120 человек: 70 белорусов и 50 украинцев. Готовить будут на водителей БТР. И что поедут в Афган все, кроме тех, кто не годен по здоровью. Да, это был еще тот "подарок". Мысли, о том, что нас ждет в Афгане, не покидали ни во время занятий, ни на строевой подготовке, ни в нарядах, ни на отдыхе.
Постепенно начали привыкать к армии. Я физически окреп, и еда не казалась невкусной. Мы трое решили не сообщать родне о том, что нас ждет. Но первым не выдержал Виктор и через две недели в письме домой каким-то образом дал знать, куда нас направляют. Мои родители, конечно, были в шоке. Отец писал мне: "Я войну прошел, остался без руки, мать инвалид, а тебя толкают в пекло! Я не допущу этого! Я в Москву поеду!". А мы служили и ждали будущего. Всем, кто служил на юге, выдавались панамы, а мы были в пилотках. И в этом было наше отличие от других. Мы сплотились, в обиду никого из своих не давали. А если песню на вечерней прогулке заведем, так на весь поселок было слышно, многие прибегали послушать и поглазеть, особенно ребятня. Наш двухметрового роста широкоплечий командир полка говорил, похлопывая по лицу одного из солдат: "Люблю русские хари". Стрельбы у нас проходили как раз на границе Турции и СССР, в нейтральной зоне. Там впервые искупался в море, перво-наперво попробовав какая она на вкус, морская вода.
Самый страшный наряд для нас был на кухне, в "аквариуме", посудомойкой. Горы и горы немытой посуды. Но зато вечером засылали посыльного в ближайший магазин за вином. Еще выпить можно было, когда работали у местных. Каждое утро на развод приходили грузины — знакомые и друзья начальства. Вот и наша тройка попала к "купцу". За час работы мы загрузили машину с саманами. За это хозяин купил две бутылки водки, которые мы прямо рядом с частью в закусочной оприходовали. Хотя поначалу не хотели, ибо как пьяным в часть идти. Но "купец" сказал: "Я вам сейчас начальник, со мной не пропадете". И мы выпили, и ничего нам не было.
Мой отец сдержал свое слово: поехал в Москву и ему обещали разобраться. Я, сказать по правде, успокаивал себя этим. Виктора забраковали, поскольку он скрыл, что у него был поврежден позвоночник. Так сильно хотел в армию, как и мы с братом, но только не в Афган. Лишь Костя говорил: "Мне надеяться не на что и не на кого".
И вот пришел день, когда стало известно об отправке. Отправляли тремя группами. Мы с братом попали во вторую. У всех нервы на пределе. В первой группе увезли 50 человек, самых рослых и сильных ребят. Перед нашей отправкой меня поставили дневальным. Но тут случилось непредвиденное. Около сотни ребят, в основном азиатской национальности, проходившие службу в окрестных частях, узнав, что часть афганцев уехала, вооружившись ножами, дубинками, металлическими прутьями, ворвались в нашу часть — решили отомстить за то, что мы были такие независимые. Но бунт начальство усмирило, а утром меня со всеми повезли в Батуми, где посадили в вагон. Ребята достали вина, да и сами офицеры пили всю дорогу. На одной из станций к нам в вагон подсадили девушек-узбечек, возвращавшихся из стройотряда. Эх, какими глазами мы на них смотрели. Прощай, девчонки!
А поезд увозил нас все дальше от моря, начались степи, мертвые земли без единого кустика зелени. На одной из станций нас выгрузили и разместили на ночь в казарме. Наутро погрузили в ТУ-134 и мы полетели. Я до этого ни разу не летал и, конечно, боялся, немного тошнило, но привык. Мы все глазели из иллюминаторов на землю, проносящуюся внизу, как менялся рельеф, появлялись горы, хотя зелени было все меньше и меньше. Где-то граница. Прощай, Родина! Потом объявили, чтобы мы пристегнули ремни. Сделав несколько кругом над аэродромом, затерянном среди гор, самолет приземлился.
Итак, Афганистан. Первое впечатление после посадки было ужасающим: слепящее солнце, неведомая до сих пор земля, выжженная палящими лучами, необъяснимое ощущение пустоты вокруг, страшная духота, за водой очередь, да и та теплая и отдает хлоркой. Офицеры кричат, стреляют в воздух, некоторые ребята теряют сознание. Словом, мы будто попали на Луну.
Сортировка проходила довольно нудно. Нас, прибывших из Батуми, сдружившихся за столько месяцев, разбрасывают куда ни попадя. Что ждет нас впереди, знает только один Бог.
Я с братом попал в батальон охраны аэродрома. Загрузили в машину и повезли непонятно куда. Оказывается, к штабу батальона. Построили. Вокруг собрались старослужащие. Смеются, шутят, присматриваются к сапогам и шинелям. У нас были лишь одни мысли, лишь бы не били, не издевались. Потом строем повели в столовую, спать отправили в пустующую казарму. Но это был не сон, а кошмар. Удушающая духота, а воду пить запрещают. То и дело слышатся выстрелы, взрывы. Мало того, через каждые полчаса приходят старослужащие, и, на что я особо обратил внимание, глаза у них сверкают даже в темноте — тогда еще не знал почему — поднимают, строят, забирают вещи, кого-то просто избивают. Но нас с братом пока не трогали, ибо мы смогли дать отпор: я росточка немалого да и брат рослый. Зато на следующий день, когда проходили мимо столовой, нас окружило несколько стариков, но мы приготовились драться. Вечером тоже, но и тут мы выкрутились. Пошла по батальону слава о двух братьях борзых.
Но как-то раз нас послали убирать в складе. Кладовщик-дагестанец уронил мешок с сахаром и тот рассыпался. Со зла он ударил Костю. В ответ получил удар в глаз. Ошеломленный, он не нашелся, что предпринять. Ночью, когда все уснули, Костю вызвал сержант, приставленный к нам в карантине. Вернулся брат весь избитый. Устроили и мне такую профилактику и не один раз. Пришлось смириться, подчиняться, ибо силы были не равные, а жаловаться мы не любили, да и некому — офицеры этих разборок как бы не замечали.
По утрам нас выводили на стрельбище, шли через перевал. Фляжки воды хватало на полдороги только туда. Многие ребята падали в обморок. Не говоря уже о дизентерии. И так две недели: утром стрельбище, после обеда работа в части, вечером профилактика старослужащих. И невыносимая жара. Все вокруг было серым и ржавым. Жизнь казалась никчемной, все было безразлично. Хотелось лишь трех вещей: пить, есть, спать. Все с нетерпением ждали конца карантина и распределения по ротам, которые по кольцу окружали аэродром. И вот вывесили долгожданные списки, мы с братом попали во вторую роту. По слухам это была самая спокойная рота, а самой беспокойной была третья: по ночам оттуда слышались выстрелы и взрывы. Но перед самым отъездом в роту к нам пришел старлей и сказал, что он из Бреста и что заберет к себе в роту. Мы, конечно, были рады земляку и отправились с ним, как оказалось потом, именно в третью роту.
Ехали на БТРе мимо кишлаков, которые нас удивили, ибо напоминали неприступные крепости, увенчанные кое-где зелеными деревцами. И все ждали: вдруг высунется из оконца ружьишко и пальнет по нам. Но страхи были напрасными. Мы ехали по мирной территории на передовую. Еще удивляла местная ребятня с чумазыми лицами, бежавшая вслед за нами босиком, в каких-то обносках и выкрикивающая ругательства по-русски. Так, проехав километров шесть между кишлаками по извилистой дороге, мы наконец подъехали к шлагбауму, у которого стоял часовой при полном обмундировании, в каске и бронежилете с автоматом наперевес. И это в такую жару. Миновав его, поехали мимо боевых точек, которые представляли собой землянки, сложенные из глинистого кирпича самана, здесь же был большой окоп для бронетехники и вокруг окопы для личного состава. Точки находились между собой на расстоянии 1 км. Проехав несколько таких, наконец подъехали к управлению роты. Здесь было больше землянок, чем на точках, большая, сделанная из толстых бетонных блоков вышка, возле которой стоял танк — это ПХД. Тут мы и прожили несколько дней. Месили глину, делали саманы, очищали территорию.
Особенно запомнилось, когда нам разрешили купаться в небольшом бассейне: расширенная часть оросительного канала, заполненная водой. Для солдат — первое и любимое занятие, ибо жара невыносимая.
Как-то ночью под утро меня пинками разбудил повар-узбек и приказал, чтобы я шел за ним. Я, конечно, подчинился, ибо нас с братом уже предупредили, чтобы мы не дергались. Он завел меня в погреб-склад и что-то мне сказал на ломаном языке, но я не понял. Увидев, что я ничего не делаю, он ударил меня в живот кулаком. Я стоял как ни в чем не бывало. Он опять ударил меня в живот. Я стою опять. Он удивленно посмотрел сначала на свой кулак, потом на мой живот и растерялся. Так я познакомился, а после и подружился с Аликом. А повар ведь был в армии первым человеком.
И вот настал день распределения по точкам. Мы с Костей просились на одну, так и вышло. Его определили водителем БРДМ, а меня стрелком-пулеметчиком. Посадили нас пять человек на БРДМ и вечером вместе с ужином отправили на постоянное место службы. Когда подъехали к первой точке, замкомвзвода сказал нам: "Вот ваш взвод, здесь будете служить, ребята". Из землянки высыпала стайка солдат, улыбаясь, с криками, мол, вешайтесь, здесь вам два года кантоваться. Один из них спросил, кто стрелок, я ответил, он бросил мне автомат, с которым теперь я не должен был расставаться. Двое ребят остались здесь, а мы поехали дальше.
Дорога шла вдоль кишлаков по выжженной солнцем земле. Впереди, километрах в десяти, была видна крепость, представлявшая собой гору, окруженную у подножья большим валом. Над ней кружило несколько вертолетов, обстреливая ее ракетами. Были видны взрывы, поднимались к небу столбы огня и пыли. Мы остолбенели, стало по-настоящему страшно, жутко, а вечерняя степь только добавляла ужаса. Замкомвзвода со спокойным лицом сказал нам, чтоб не боялись, мол, душманов из крепости выкуривают. Но спокойней от его слов не стало. Мне показалось, что Костя и другой молодой солдат мне завидовали, ведь у меня был автомат. Подъехали ко второй точке. И здесь все повторилось: высыпали солдаты, смеялись, шутили. Здесь остался третий солдат, а мы поехали дальше. Вертолеты, сменяя друг друга, все палили по крепости. Мы переехали канал — по-афгански кириз — и увидели следующую точку. Она была немного крупней предыдущих и на вышке виднелся пулемет. Это было управление взвода. И лишь дальше находилась четвертая точка первого взвода третьей роты батальона охраны, в которой мы с братом и начали свою службу в Афгане.
На точке, на которую я с Костей попал, было три человека: замкомвзвода Рамид Баймайшкин, снайпер, прослуживший в Афгане три месяца, Моисеев Юра — прослужил год, и Вася Мищенко — полтора года службы, пулеметчик ПК. Командир взвода был в отпуске. Отношение к нам сразу показалось нормальным. Ребята нам все объясняли, показывали, где и что находится, как нести караульную службу, что делать и куда бежать во время тревоги. Но при этом не забывали упомянуть, что все работы по хозяйству теперь лягут на наши плечи. То есть нам придется пахать целых полгода до следующей партии пополнения.
С первых дней мы впряглись в нелегкую афганскую службу. Но первое, что придумали старослужащие на второй день ночью, — сделать фиктивный налет на нашу точку, посмотреть, как мы будем себя вести. Ночью дежурили так: первую половину трое, вторую двое, а днем — все. Когда стемнело и я в боевых доспехах стоял на вышке и всматривался и вслушивался в окружающую темноту, двое патрульных ушли осматривать дальний участок. И вдруг от подножия гор я увидел вспышку и трассирующая пуля пролетела в трех метрах от меня. Ясное дело, я здорово испугался, гнетущее чувство страха овладело мной, разные мысли зароились в голове. Потом еще несколько пуль просвистело над головой. Тогда я, вжав голову в плечи, побежал в землянку, чтобы предупредить отдыхавшую смену. Вася приказал бежать в окопы и открыть ответный огонь. Я рванул туда и залег в окопе. Сняв с предохранителя, я дернул затвор, но он не поддавался, опять дернул — то же самое. Мысли черт знает какие полезли в голову. Чем же защищаться, если духи сюда полезут? Но все-таки в конце концов отвел затвор. В это время выскочил из землянки Вася и открыл огонь из пулемета. Костя подбежал, я начал стрелять одиночными в ту сторону откуда шел огонь. Тут и Костя подключился. Нос из окопа было страшно высунуть, и я начал стрелять очередями. От автоматической стрельбы затвор опять заклинило. Благо в это время прибежали наши патрульные да и у гор все затихло. Мы с Костей с опаской вылазили из окопа. Потом нас построили, посмотрели магазины, кто сколько патронов израсходовал. У меня магазин был пустой, у Кости наполовину. Похвалили, но что похвалы, если внутри все дрожало от перенесенного волнения. До конца смены я еле достоял, так страшно было. От страха мутило, да тут еще автомат заклинило, а вдруг духи опять сунуться.
Только утром я осмотрел автомат и обнаружил, что его последнее время не чистили, хотя стреляли каждый день. Видно, тот дембель, у которого он был до меня, совсем забыл об оружии, думая больше о возвращении домой. Так прошло наше первое боевое крещение.
Начались обычные трудовые солдатские будни. В наши обязанности входило: мыть посуду, каждое утро убирать окопы и территорию, чистить оружие всех и другие мелкие работы. Но самое главное — стоять на посту. Самым нелюбимым делом для меня было — это получать пищу. Раздатчик был страшный человек. Звали его все Лешин. Одессит, блатной, здоровый как бык, говорили, что он должен был сесть в тюрьму, но попал в армию. За всякую мелочь он мордовал. Один раз я плохо положил черпак, и он в дороге отчего-то сломался. Лешин сказал, что уроет меня, если к вечеру не найду другой черпак. А где его возьмешь, когда кругом горы и голая степь. Я побежал на соседнюю точку к земляку Кольке, старослужащему, он дал мне черпак. Вечером приехал Лешин, увидел меня с черпаком, подозвал, забрал черпак и начал молотить меня по голове им. Костя хотел меня защитить, но и ему досталось. Такой вот был человек.
Помню, один раз взял меня Коля с соседней точки с собой, чтобы сходить в кишлак что-нибудь поменять — я тогда еще не знал, на что. Мы пошли от кишлака к кишлаку, предлагая жителям мыло и конфеты. Когда возвращались назад, над головами засвистели пули. Я здорово перетрусил, но Коля успокоил: это свои пуляют, завлекают нас, чтобы мы с ними поделились.
А между тем служба шла, хотя спать мало приходилось. Пришла осень. В эту пору земля в Афганистане выглядит самым неприглядным образом. За лето все выгорело, высохло, даже жаростойкая колючка. Один только ветер, гоняя песок, гуляет по равнине. Да вокруг серые, мрачные горы. Это время самое опасное для всяких заболеваний, ибо страшная сушь стоит. Губы трескаются, появляются язвы. Легко заболеть тифом, желтухой, малярией, дизентерией. Самое интересное, что местное население всегда выглядело крепким и здоровым, они мало болели. Видно, за много веков привыкли к этому климату, адаптировались, не то что мы, сплошь и рядом болевшие всякими болезнями. Хотя мы гигиену поддерживали строго, ибо мылись сами, посуду мыли с хлоркой, территорию убирали каждый день. Если старослужащий увидит, что спрятал хлеб в карман, то побоев не миновать.
А есть хотелось очень. Тем более, что мы с Костей хлопцы здоровые, крепкого телосложения, да и пахали за двоих. Но первыми за еду садились, конечно, старослужащие. Ели из одного казана и нам, естественно, оставались мало. Как-то раз мы с Костей, увидев, что в бачке много гречки, а накладывали мы сами, решили наложить побольше. Мы не знали, что БТР еще не съездил на одну точку. Третья точка осталась без завтрака, а мы наелись от пуза. А в обед нас ждал "подарок". Лешин нас не тронул, а привез в обед перловку и наложил полный казан, сказав, чтобы старики не ели, а все это нам. Разделив наполовину, мы приступили к еде под насмешливые взгляды ребят. Половину своего я съел быстро, но вторую половину... Не доев пару ложек, я выскочил из землянки и меня вывернуло. С тех пор мы всегда клали в казан сколько надо — ни больше, ни меньше. Так нас учили.
Но основные события нашей жизни происходили ночью. Всегда были начеку. По команде к бою ты должен за минуту успеть надеть все доспехи и занять боевую позицию. Поначалу не все получалась, выскакивали в нижнем белье. Поэтому каждую ночь замкомвзвода тренировал нас. Стреляли почти каждую ночь, благо патронов хватало. Увидишь сигнальную ракету — и палишь. А то с гор духи палят, а ты в ответ.
Как-то раз стоял я ночью на посту. И в ста метрах от себя услышал плач ребенка. Вслушался: точно. Удивился, побежал в землянку, сказал Юре Моисееву. Вышел он, послушал и пальнул туда, сказал мне: "Не бойся, это шакал воет". Так я первый раз познакомился с животными обитателями пустыни.
Еще здесь много было змей и ящериц. Когда идешь по казалось бы мертвой земле, то из-под каждого кустика колючки выскакивает по две-три ящерицы, а то и змеи выползают, шипят. Хотя ты в сапогах, но все равно боязно. Полно и хищных пернатых, которые целый день кружат в поисках поживы.
Самое трудное — быть в наряде в управлении роты на ПХД. Каждый день туда направляли трех человек с разных точек. Работы невпроворот, а если что не так, то рядом Лешин, раздатчик, так ввалит, мало не покажется. А сам самогонкой пробавляется, сидит, посматривает, курит что-то, намешав с табаком, сам веселый, но дурной.
Узнал я, что он курил, так. Как-то раз возвращался из наряда на свою точку и зашел к земляку Коле на соседнюю, а он как раз курил, дал и мне попробовать. Еле дошел я до своей точки, потом меня мутило. А еще вдобавок, увидев, какой я пришел, Юра заставил меня сидеть на так называемом "стульчике": сидишь как на стуле, но на самом деле стула нет. Полчаса я посидел — и рухнул на землю, ноги отнялись, онемели.
После двух месяцев нашей с Костей службы, наконец вернулся из отпуска взводный, старший лейтенант. Маленького росточка, худощавый и самый что ни на есть рыжий, морда красная. Интересно, что за время своей службы он всего два раза стирал постельное белье — когда приехал и когда уезжал. У меня и Кости появилась надежда, что нас будут меньше старослужащие гонять, а вышло наоборот. Он задумал по приезду строительство сараев под хранение дров, угля и пр. Для этого нужны были саманы — кирпичи из глины и соломы. Отстояв полночи на посту, уже в пять утра мы бежали в кошару за соломой, чтоб до завтрака был запас. Позавтракав, брались за работу. Голыми ногами месили раствор, потом заливали в форму из цинка, раскладывали на сушку. Обед, и опять до вечера кирпичи делать. Такой вот был у нас "отдых".
В ноябре начались холодные ночи. Когда идешь на пост, то подсовываешь под бронежилет все тряпки, чтобы не замерзнуть. Не дай бог уснешь на посту — старики ребра переломают. Мы были без часов, а время смены определяли так: заметишь звезду в полночь, потом смотришь, куда она переместится, к какой горе, и все более-менее ясно. Ну и стреляли каждую ночь. Перед нашим прибытием убили раздатчика пищи. Вез ужин со старшиной, а оружие не взяли, тут по ним стали духи стрелять, упал парнишка на пол кузова, но пули пробили борт, а второй за бачки с пищей спрятался. Автомат — это было все. Ведь и сами с ним выходили на охоту, если надо было барашка угнать. Дашь очередь перед ногами пастуха, он тебе барашка сам принесет.
Знаменитостью нашей роты был старшина Миша, украинец, двухметрового роста, широкоплечий, с огромным свисающим через ремень животом. Его даже офицеры боялись, ибо у него были связи в дивизии. Это был "голова" роты. Любил выпить, гнал самогон и снабжал им всю дивизию. Так вот, моему знакомому повару Алику нужен был помощник, так как ребята там больше двух недель не выдерживали — быстро спивались, а я был здоровый, и он попросил меня. Поначалу я отказался, но потом согласился. Так я оказался в поварах в управлении роты на ПХД.
Подъем в пять утра. В бочку для пищи наливали брагу, приспосабливали самогонный аппарат и — процесс пошел. До завтрака восемь литров выгоняли. После этого начиналась обычная кухонная работа: принести еду офицерам, помыть посуду. Более всего надоедало таскать воду для производства самогонки. Целый день крутился. То Мишины друзья приедут, подавай закуску, то это принеси, то то. После ужина опять гнали. И так каждый день. Надо сказать, что пьянство в роте процветало вовсю. Не только офицеры пили, но и солдаты. А ротный Фаер (такая у него была кличка), как напьется, садится на танк и орет: "По кишлаку фаер!", — то есть огонь. Сам обычно кружку браги опрокинешь, чтоб старики не видели, и бегаешь как саврас безуздый. Зато еды хватало вдоволь.
Так я на ротной кухне продержался месяц. Но однажды, проработав до обеда, я почувствовал, что со мной что-то неладное. Померял температуру — 39. Вечером машина шла в батальон и меня завезли в санчасть. Ехать не хотелось, но куда денешься. Над санчастью вились рои мух, вокруг были кучи мусора. Но одно хорошо: можно было отдохнуть. Лишь через три дня медики определили, что у меня желтуха. Отправили дальше в госпиталь. После прилета в Шиндонт я никуда дальше батальона не отлучался. А тут повезли далече, мимо разных частей и постов. Госпиталь — несколько зданий, а в основном палатки, обнесенные забором. Безрадостная, в общем-то, картина. Но среди больных мелькали женские фигурки в халатах и это грело сердце.
Когда меня записывали, то узнал, что старшина в желтушном отделении мой земляк, что обрадовало. Переодевшись в больничное, пошел искать его. Это был коренастый парень, звали Коля, познакомились. Оказывается, учился в соседней школе. Он нашел мне койку рядом со своей и мы всю ночь душевно проговорили. Вспоминали все и всех. Эти часы у меня были, наверно, самыми счастливыми за все время службы. Так мы сдружились.
Первые дни я практически не вставал с постели, отлеживался. Каждый день прибывали все новые больные. Когда собиралось много тяжелобольных, их самолетом отправляли в Союз. А больных было много. Здесь я встретил много своих земляков. Так, каптерщиком здесь был парень из Малориты, мы с ним служили в Батуми, а также с Юрчиком. Когда я малость оклемался, то стал помогать Коле-старшине в его обязанностях, может поэтому меня и не отправили в Союз. Я, Коля и Юрчик проверяли чистоту в палатках, на территории, заступали в наряд. Как-то втроем зашли в одну палатку, там четверо ребят курили что-то с резким запахом, предложили и нам. Мы пропустили косяк раза три по кругу. У меня внутри появилась какая-то легкость, немного закружилась голова. Когда вышли из палатки, то сердце стучало как колокол. Чувствовал себя как-то ошеломленно. Мы с Юрчиком малость отошли в сторону, он не мог идти. Хотел стошнить, но не смог. Меня разобрал беспричинный смех, да такой, что невозможно было остановиться. Юрчик хочет идти, а не может, ругается на меня, я хочу не смеяться, ведь уже легли спать, а не могу остановиться. Наконец он собрался с силами и пошел в туалет, где пробыл до утра, а я упал на кровать и летал в облаках, все не мог уснуть, крутился, выходил подышать воздухом.
Коля ходил к знакомой медсестре, как-то взял и меня. Девчонка была красивая. Мы гуляли, шутили, анекдоты рассказывали. Нам было весело, как будто не было войны. А ведь перед встречей мы с ним выкурили косячок, поэтому, может быть, так легко было. После прошедших месяцев моей службы, мне казалось, что я попал в рай. Здесь я почувствовал себя дембелем. Убирать туалет всегда ставили человека, который не внушал доверия — какого-нибудь чмыря. Если он плохо убирал, то я часто колотил его. Как-то раз на инструктаже в каптерке я ударил по руке казаха, да так что сломал ее. Много дум передумал, пока его в гипсе не отправили в Союз. Так жизнь моя и закружилась-завертелась: девочки, косяки, самогонка, бражка, веселая компашка.
Но прошло время и меня выписали из госпиталя. Коля ушел на две недели раньше. Ехать в батальон не хотелось: опять запрягут, аж тоска брала. Но основная полоса моей молодой жизни в Афгане кончилась, зря я переживал. Когда прибыл в роту, то меня отправили обратно на точку к брату Косте, так как после желтухи поваром нельзя было работать. Во взводе произошли изменения: пришло два молодых сержанта — Пашка Кондраки и Ибрагим. Теперь мы с Костей только на посту стояли, в наряд на ПХД ездили и кое-когда посуду мыли, когда Васи Порогова не было. Его держали за чмыря. Спали сколько хотели, еды хватало, жизнь повернула русло.
Отоспавшись, отъевшись мы стали искать приключений. Когда оружие в руках, можно, конечно, и пострелять. Мы палили по чем попало: по банкам, по мишеням, по птичкам. Увлекшись стрельбой однажды, нашли у капонира — вырытое укрепление для БТРа, патрон от крупнокалиберного пулемета, ну и давай пулять по нему. Я изловчился попасть в гильзу, порох сгорел, а пуля осталась. В пулю трудней, конечно, попасть. Костя уперся и все-таки попал, раздался хлопок и он как-то странно качнулся. Я подбежал и увидел, что на гимнастерке в нескольких местах видны красные пятна. Побежал в землянку, поднял Юрика, взяли бинты и побежали перевязывать. Я не мог смотреть на кровь брата и не умел бинтовать, но Юрик быстро остановил кровь. Вызвали машину из роты и отправили Костю в медсанбат. Оказалось, что пуля от крупнокалиберного пулемета была разрывная, из тела Кости извлекли несколько осколков. В медсанбате брат пробыл пару недель и опять вернулся в строй.
Еще меня увлекало одно занятие. Возле точки протекал арык, в котором обитало много рыбы маринки и крабов. Из сетки, в которой привозили на ПХД картошку, я сделал рыболовную снасть — морду. Часто баловались рыбкой, особенно много рыбы попадалось в паводок, тогда и на уху хватало, и на жареху, и солили, и сушили.
В батальоне в чековом магазине старослужащие покупали сладости, вещи и всякую мелочёвку. Когда товар попадал на точку, то его продавали, а точнее меняли у пастухов и местных жителей. Потихоньку и мы с Костей занялись торговлей. То бревно на фрукты обменяешь, то еще что. А потом пристрастились к чарзе — наркотик по-афгански в виде пластилина, который пастухи меняли на мыло, спички, разную мелочь. Так мы постепенно втягивались в балдежную жизнь. Нашим учителем в этих и других начинаниях был Юрка Моисеев, и мы его уважали. Он начал с нами кентоваться.
Не отставало от такой разгульной жизни и начальство. Как-то Рыжий отправился в управление роты. Мы, естественно, почувствовав свободу, залезли в комнату взводного, стырили пару банок тушенки и сгущенки. Сытно поели и стали ждать возвращения Рыжего, но его все не было. Лишь в 11 вечера подъехала машина, тормознула, развернулась и уехала. Мы с Костей удивились, что не видно никого. Подошли ближе, а на обочине лежит пьяный, обкуренный, безжизненный наш командир. Мы заволокли его к нему в комнату и бросили на кровать, как бревно, пошли нести свою службу. Часа через три он оклемался и обнаружил пропажу пайка. Все еще плохо двигаясь, он тем не менее схватил пистолет, выбрался из землянки и начал стрелять и кричать, мол, тревога. Все вышли из землянки и построились, он начал угрожать расправой и лез в драку. Пистолет у него отобрали, ведь черт его знает, что у него на уме. Тогда он побежал в землянку, схватил автомат и начал строчить в потолок. Силой забрали автомат, но он все не успокаивался. Залез на вышку, вытащил ракетницу, зарядил и давай опять буянить, а потом вдруг пальнул. Горящая масса пролетела в нескольких сантиметрах от моего живота. Тогда я не выдержал, стащил его с вышки и пару раз врезал, хотя готов был растерзать его, но ребята оттащили. Ракетницу мы тоже забрали, а его привязали к кровати и так он пролежал до утра. Целый день он просидел у себя в землянке прикладывая примочки, ибо нос я ему расквасил и еще пару синяков было на лице. Ничего, обошлось.
