Из писем:

«Невозможно читать… Хочется плакать, кричать… Может, только сейчас понял, что это была за война… Бедные мальчики, как мы перед ними виноваты! Что мы знали об этой войне? Каждого бы обнял, у каждого попросил прощения… Я не ездил на эту войну, но я был на этой войне.

Теперь вспоминаю, как это было со мной. С нами…

Читал у Ларисы Рейснер, что Афганистан – полудикие племена, приплясывая, напевают: «Слава русским большевикам, которые помогли нам победить англичан».

Апрельская революция. Удовлетворение – ещё в одной стране победил социализм. А сосед в поезде шёпотом: «Новые нахлебники на нашу шею».

Смерть Тараки. На семинаре в горкоме на вопрос: почему позволили Амину убить Тараки – лектор из Москвы отрезал: «Слабые должны уступить место сильным». Впечатление было неприятным.

Наш десант в Кабуле. Объяснение: «Американцы собирались бросить свой десант, мы опередили их всего на один час». Одновременно слухи: нашим там плохо, нечего есть, нет тёплой одежды. Сразу вспомнились события на Даманском и жалобные крики наших солдат: «Нет патронов!!»

Потом появились афганские дублёнки. Выглядели они на наших улицах шикарно. Другие женщины завидовали тем женщинам, у которых мужья были в Афганистане. В газетах писали: «Наши солдаты сажают там деревья, ремонтируют мосты, дороги».

Ехал из Москвы. В купе молодая женщина и её муж. Заговорили об Афганистане. Я сказал что-то газетное, они усмехнулись. Они уже два года врачами в Кабуле. Сразу начали оправдывать военных, которые привозят оттуда товар… Там все дорого, а платят мало. В Смоленске помог им высадиться. Много больших картонных коробок с импортными наклейками…

У себя дома рассказ жены: в соседнем доме у одинокой женщины единственного сына отправляли на эту войну. Куда-то ездила, ползала на коленях, целовала сапоги. Вернулась довольная: «Выпросила!» И в то же время спокойно о том, что «начальство своих выкупает».

Вернулся из школы сын: «Выступали „Голубые береты"». С восторгом: „Какие у них у всех японские часы!"

У одного «афганца» спросил, сколько стоят такие часы и сколько им платили. После заминки открылся: «Украли машину овощей, продали…» Признался, что все завидовали солдатам на топливозаправщиках: «Миллионеры!»

Из последних событий запомнилась травля академика Сахарова, с которым я согласен в одном: для нас всегда лучше мёртвые герои, чем живые люди, может, в чем-то оступившиеся. И ещё: недавно услышал, что в Загорске в духовном учебном заведении учатся «афганцы» – рядовые и два офицера. Что двигало ими – раскаяние, желание спрятаться от этой жестокой жизни или желание обрести хоть какую-то духовность? Не все ведь могут, получив ветеранские коричневые корочки, закормить душу льготным мясом, переодеть её в импортное барахло и закопать на привилегированном садовом участке под яблонькой, чтобы ничего не видеть и молчать…» (Н. Гончаров, г. Орша)

* * *

«Я из тех, кто там был. Хотя мне с каждым годом все труднее отвечать на вопрос: „Ты – не солдат, зачем туда поехала?" Что женщине было там делать? Чем больше проклятий в адрес этой войны, тем хуже к нам, вернувшимся оттуда, относятся. Нас все больше не понимают.

Это была спрятанная война, как её сейчас назвали. Люди вокруг удивлялись: «Едешь в Афганистан? Зачем? Там убивают». А мы – жертвы слепой веры. Нам говорили об идеалах Апрельской революции. Мы поверили, потому что мы все привыкли верить, со школьной скамьи. Я убеждаю вас, что это было именно так. Со всеми!

Потом все перевернулось. Вернулись мы другими. Было желание пойти и рассказать кому-то правду. Я ждала, что кто-то первый начнёт, что это все равно когда-то произойдёт…

Если бы передо мной снова встал этот выбор, сейчас бы я в Афганистан не поехала. «Убери! Сотри из памяти, чтобы никто не знал, что ты там была», – пишет мне подруга. Нет, стирать не буду, а разобраться хочу. Время, которое там осталось… Эти годы… Они могли пройти по-другому, в другом месте… Нет, если быть глубоко честной, то я не жалею. Осталось чувство, что ты разделила эту тяжесть, что там удалось испытать большие порывы. Там мы поняли, что нас обманули. Там задумались: почему мы так легко обманулись? Почему нас так просто обманывать? Помню, как у меня расширились глаза, когда я увидела, как много женщин едет на эту войну. Не представляла ничего подобного. Ехала и думала, что я одна такая идиотка, в душе все-таки считала себя ненормальной. А таких, оказалось, тысячи. Конечно, у каждой присутствовал и практический интерес – хотелось заработать, может, и личную судьбу устроить, но наверху, в душе – все-таки жила вера. Мы ехали, чтобы стать нужными, чтобы помочь. Я считала, что женщина должна быть на любой войне. Может, я не могла представить себе другую войну, не такую, как Великая Отечественная. Разве может военный госпиталь обойтись без женщин? Лежат обнажённые… Лежат истерзанные… Даже просто руку положить, передать какой-то заряд. Это же милосердие! Это же для женского сердца работа. Встречала там мальчиков, которые сами напрашивались в опасные операции. Они проявляли героизм, не задумываясь. Они погибали.

Простите, что так сбивчиво высказываю свои мысли… Очень волнуюсь… О многом хочется сказать… Миф о фронтовом братстве родился здесь. Там его не было. Там все можно было купить и продать, в том числе и женщину. На одну ночь… За одну кофточку или косметический набор… Да! Да! Но все равно не это, наверное, главное. Несмотря ни на что, мы оставались романтиками. Верили! Самое страшное произошло потом: уезжали мы из государства, которому эта война была нужна, вернулись в государство, которому эта война не нужна. Обидно не за то, что там что-то не дали, недодали, нет. Нас вычеркнули. Ещё неравно это называлось «интернациональным долгом», сейчас – глупостью. Когда эту грязь перешагнули? Самый большой вопрос. Ищу сравнение… Альпинист поднялся в горы, очень высоко был… И упал, сломал ногу… Его все время тянет в горы… Его всю жизнь будет тянуть в горы… В нас живёт ностальгия… Особенно у мужчин. Они рисковали жизнью, они убивали. И они считают, что они какие-то особенные, раз они убивали. Их коснулось что-то, что не коснулось других. Может, это болезнь какая-то в нас сидит… Или мы ещё не вернулись?..» (Г. Халиулина, служащая)

* * *

«Когда началась война в Афганистане, мой сын только закончил школу и поступил в военное училище. Все эти десять лет, пока другие сыновья находились в чужой стране с оружием в руках, сердце моё было не на месте. И мой мальчик мог оказаться там. И неправда, что народ ничего не знал. Привозили в дома цинковые гробы, возвращались к ошеломлённым родителям искалеченные дети – это же видели все. Конечно, по радио и телевизору об этом не говорили, вы в своей газете об этом не писали (недавно осмелели!), но ведь это на глазах у всех происходило. У всех! А что же тогда делало наше „гуманное" общество и мы с вами в том числе? А наше общество вручало „великим" старцам очередные Звезды, выполняло и перевыполняло очередные пятилетки (правда, в наших магазинах как было, так и оставалось пусто), строило дачи, развлекалось. А восемнадцатилетние – двадцатилетние мальчики в это время шли под пули, падали лицом в чужой песок и погибали. Кто же мы такие? По какому праву мы можем спросить у наших детей за то, что они там творили? Разве мы, которые оставались здесь, чище их? Их хотя бы страдания и муки очистили от грязи, а вот нам уже никогда не очиститься. Расстрелянные и стёртые с лица земли кишлаки, разорённая чужая земля не на их совести, а на нашей с вами. Убивали мы, а не наши мальчики. Это мы – убийцы и своих детей, и чужих.

А мальчики эти – герои! И не за «ошибку» они там воевали. Они воевали, потому что они нам верили. Нам всем надо стоять на коленях перед ними. От одного сравнения, что делали мы тут, с тем, что выпало им, можно сойти с ума…» (А. Голубничая, инженер-строитель, г. Киев)

* * *

«Конечно, сегодня Афганистан – тема выгодная и даже модная. И вы, т. Алексиевич, можете уже сейчас радоваться, вашу книгу будут читать взахлёб. Нынче у нас в стране развелось немало людей, которых интересует все, чем можно измазать стены собственного отечества. Будут среди них и некоторые „афганцы". Ибо они (не все, не все!) получают в руки так нужное им оружие защиты: посмотрите, что с нами сделали! Подлые люди всегда нуждаются в чьей-то защите. Порядочным это не нужно только потому, что в любой ситуации они остаются порядочными. Среди „афганцев" таких вполне достаточно, но вы, кажется, искали не их.

Я не был в Афганистане, но прошёл всю Великую Отечественную войну. И отлично знаю, что грязь была и там. Но я не хочу о ней вспоминать и никому другому не позволю. Дело не только в том, что та война была иная. Глупость! Всем известно, человек для того, чтобы жить, обязан питаться, а употребление пищи требует, извините, и отхожих мест. Но мы же об этом вслух не говорим. Почему же об этом стали забывать пишущие об афганской да и об Отечественной войне? Если сами «афганцы» протестуют против подобных «откровений», надо прислушаться, изучить этот феномен. Мне, например, понятно, отчего они так яростно восстают. Существует нормальное человеческое чувство – стыд. Им стыдно. А вы заметили их стыд, но почему-то решили, что этого мало. И решили вынести его на всеобщее судилище. Там они расстреливали верблюдов, там погибали от их пуль мирные жители… Вы хотите доказать ненужность и ущербность этой войны, не понимая, что тем самым оскорбляете её участников, ни в чем не повинных мальчишек…» (Н. Дружинин, г. Тула)

* * *

…И мой муж два года (с 1985 по 1987) был в Афганистане, в провинции Кунар, это возле самой границы с Пакистаном. Он стыдится называться «воином-интернационалистом». Мы с ним часто обсуждаем эту больную тему: надо ли было нам, советским, быть там, в Афганистане? И кто мы были там – оккупанты или друзья, «воины-интернационалисты»? Ответы приходят одни и те же: никто нас туда не звал и не нужна была наша «помощь» афганскому народу. И как ни тяжело в том признаться – мы там были оккупанты. И, на мою мысль, нам сейчас не о памятниках «афганцам» надо спорить (где их поставили, а где ещё нет), а о покаянии думать. Нам всем надо покаяться за мальчиков, что обманутыми погибли в этой бессмысленной войне, покаяться за их матерей, тоже обманутых властью, покаяться за тех, кто вернулся с покалеченными душами и телами. Покаяться надо перед народом Афганистана, его детьми, матерями, стариками – за то, что столько горя принесли их земле… (А. Масюта, мать двоих сыновей, жена бывшего воина-интернационалиста, дочь ветерана Великой Отечественной войны)

* * *

…Кровь афганской войны на многое открыла глаза ныне живущим. Дорогой ценой. Прозреть бы раньше. Но кого обвинишь? Разве винят слепого в том, что он незрячий? Кровью отмыты глаза наши…

Я попал в Афганистан в 1980 году (Джелалабад, Баграм). Военным положено выполнять приказ.

Тогда, в 83-м, в Кабуле, я впервые услышал: «Надо поднять в воздух всю нашу стратегическую авиацию и стереть эти горы с лица земли. Сколько уже наших похоронили – и все без толку!» Это говорил один из моих друзей. У него, как и у всех, – мать, жена, дети. Значит, мы, пусть мысленно, но все же лишаем права тех матерей, детей и мужей жить на собственной земле, потому что «взгляды» не те.

А знает ли мать погибшего «афганца», что такое «объёмная» бомба? Командный пункт нашей армии в Кабуле имел прямую правительственную связь с Москвой. Оттуда получали «добро» на применение этого оружия. В момент срабатывания взрывателя первый заряд разрывал газонаполненную оболочку. Вытекал газ, заполняющий все щели. Это «облако» взрывалось через временной интервал. Ничего живого не оставалось на этой площади. У человека лопались внутренности, выскакивали глаза. В 1980 году впервые нашей авиацией были применены реактивные снаряды, начинённые миллионами мелких иголок. Так называемые «игольчатые Р.С.». От таких иголок не укроешься нигде – человек превращается в мелкое сито…

Мне хочется спросить у наших матерей: хоть одна из них поставила себя рядом с матерью-афганкой? Или она ту мать считает существом более низшего порядка?

Ужасает только одно: сколько же ещё людей передвигается у нас на ощупь, впотьмах, уповая на свои чувства, не пытаясь думать и сопоставлять!

Проснувшиеся ли мы до конца люди, да и люди ли мы с вами, если до сих пор учимся пинать разум, открывающий нам глаза? (А. Соколов, майор, военный лётчик)

* * *

…То, что знаем мы, бывшие там, не знает никто, разве только наши начальники, чьи приказы мы выполняли. Теперь они молчат. Молчат о том, как нас учили убивать и «шмонать» убитых. Молчат о том, как уже перехваченный караван делился между вертолётчиками и начальством. Как каждый труп душмана (так мы тогда их называли) минируется, чтобы тот, кто придёт хоронить (старик, женщина, ребёнок), тоже нашёл свою смерть рядом с близким, на своей родной земле. И о многом другом они молчат.

Мне довелось служить в воздушно-десантном батальоне специального назначения. У нас была узкая специальность – караваны, караваны и ещё раз караваны. В большинстве своём караваны шли не с оружием, а с товарами и наркотиками, чаще всего ночью. Наша группа – двадцать четыре человека, а их иногда за сотню переваливает. Где уж думать, кто там мирный караванщик, торговец, закупивший в Пакистане товар и мечтающий его выгодно продать, кто переодетый душман. Я каждый бой помню, каждого «своего» убитого помню – и старика, и взрослого мужчину, и мальчишку, корчащегося в предсмертной агонии… и того в белой чалме, с исступлённым воплем «Аллах акбар» спрыгнувшего с пятиметровой скалы, перед этим смертельно ранившего моего друга… На моей тельняшке остались его кишки, а на прикладе моего АКМСа его мозги… По полгруппы нашей оставляли мы на скалах… Не всех имели возможность вытащить из расщелин… Их находили только дикие звери… А мы сочиняли их родителям якобы совершенные ими «подвиги». Это восемьдесят четвёртый год…

Да, нас нужно судить за содеянное, но вместе с пославшими нас туда, заставившими с именем Родины и согласно присяге выполнять работу, за которую в сорок пятом судили всем миром фашизм… (Без подписи)

Из звонков:

– Ладно, мы не герои, а сейчас получается, что мы – убийцы. Убивали женщин, детей, домашних животных. Может, через тридцать лет я сам скажу сыну: «Сын, не все было так геройски, как написано в книгах, была и грязь…» Я сам скажу, но через тридцать лет… А сейчас это ещё живая рана, только-только начала заживать, затягиваться плёночкой. Не сдирайте! Больно… Очень больно…

* * *

– Как вы могли! Как смели облить грязью могилы наших мальчиков… Они до конца выполнили свой долг перед Родиной… Вы хотите, чтобы их забыли… По всей стране созданы сотни школьных музеев, уголков… Я тоже отнесла в школу шинель сына, его ученические тетрадки… Они служат примером… Зачем нам ваша страшная правда? Я не хочу её знать!!! Мечтаете славу нажить на крови наших сыновей… Они – герои! Герои!!! О них красивые книги надо писать, а не делать из них пушечное мясо…

* * *

– На могильной плите сына выбила: «Помните, люди: он погиб ради жизни живых». Теперь я знаю, что это неправда, не ради жизни живых он погиб. Сначала обманули меня, потом я помогла обмануть его. Мы все так умели верить! Я твердила ему: «Люби Родину, сынок, она тебя никогда не предаст, не разлюбит». Теперь я хочу другие слова написать на его могиле: «За что?!»

* * *

– Мне принесли газету соседи: «Прочти. Это та война, о которой ты нам рассказывала». Я не верила. Я не верила, что это можно написать, напечатать. Мы ведь давно привыкли жить в двух измерениях: в газетах и книгах – одно, а в жизни – совсем другое. И если газеты похожи на жизнь, мы скорее испытываем внутренний дискомфорт, чем удовлетворение. Все было так, как вы пишете, даже было ещё страшнее и безвыходнее. Хочу вас видеть, хочу рассказать…

* * *

– Я каждое утро вижу затылок сына, но до сих пор не верю, что он дома. Когда он был там, я себе говорила, если привезут гроб, то у меня два пути: на улицу на митинг или в церковь. Приглашали в школу, где он учился: «Расскажите о сыне, у него два ордена Красной Звезды». Нет, я не пошла в школу. Мне сорок пять лет. Своё поколение я называю «поколением исполнителей». Афганская война – пик нашей трагедии. Вы попали в самый нерв, потому что спросили нас и наших детей: кто мы? Почему с нами можно делать все?..

* * *

– На работе у себя услышала: «Ах, какие они страшные!» Об «афганцах». Да мы все сейчас такие. Они такими отсюда уехали, а не вернулись оттуда такими. Я иногда даже думаю, что война была для них более чистым временем, чем наша действительность. Вот почему они тоскуют…

* * *

– Сколько можно нас превращать в душевнобольных, насильников, наркоманов? Нам там кричали другое: прорабы перестройки, встряхните дома стоячее болото! Мы вернулись, чтобы навести порядок… А нас не пускают… Нам твердят: «Учитесь, ребята… Семьи заводите…» Для меня это было потрясением: кругом спекуляция, мафия, равнодушие – а нас к серьёзному делу не подпускают… Я был в растерянности, пока мне один умный человек не объяснил: «А что вы умеете? Только стрелять… А что вы знаете? Что Родину только с пистолетом защищают? Что справедливость только автоматом восстанавливают?» Только тогда я задумался… Сказал себе: будь проклят мой автомат… Он действительно все ещё висит у меня за спиной…

* * *

– Послушайте, как все надоели! Почему, если и пишете о девчонках, которые были в Афгане, то обязательно выставив их в роли проституток? Я не отрицаю, было и такое, но не со всеми. Прямо душа рвётся на крик. Зачем нас всех под одну гребёнку? Загляните в наши души, что там творится.

Первые полгода после возвращения я не могла уснуть ночью. А когда засыпала, неизменно снились трупы, обстрелы. В ужасе вскакивала. Закрою глаза, все повторяется снова. Не выдержала, пошла к невропатологу. Не просила больничный лист, хотя бы таблетки, совет, а услышала: «Вы что, так много трупов видели?» Ох, как мне хотелось заехать по его молодой роже. Конечно, ни к какому врачу я больше не пошла. С каждым днём я все больше и больше не хочу жить. Никого не хочу видеть и слышать. А спрятаться негде – проклятый жилищный вопрос! Я ничего ни у кого не прошу, мне уже не надо. Но помогите тем, кто ещё ждёт от вас помощи. С теми, с кем я переписываюсь, творится то же самое, значит, и с остальными тоже. Хотите убедить всех, что мы – жестокие. А догадываетесь ли, какие жестокие вы?

Имени своего не называю. Считайте, что у меня уже нет…

* * *

– Вы хотите меня убедить, что вернулось больное поколение, а я утверждаю, что вернулось найденное поколение. Мы хотя бы посмотрели, какие наши парни – в настоящей жизни! Да, гибли мальчики. А сколько их гибнет в пьяной драке, в поножовщине? Где-то читал (но жаль, не запомнил цифру), что в автомобильных катастрофах за один год гибнет людей больше, чем мы потеряли за все десять лет этой войны. Наша армия давно не воевала. Тут мы проверяли себя, проверяли современное оружие… Эти мальчики все – герои! А из-за таких, как вы, мы сегодня сдаём свои позиции во всем мире… Польшу потеряли… Германию потеряли. Чехословакию… Скажите мне, где наша великая держава? А я за неё до Берлина в сорок пятом дошёл…

* * *

– Мы требуем к себе справедливости… И только сейчас я спросил себя: но сами мы пришли с войны, где не было справедливости?.. Откуда у нас такое обнажённое чувство справедливости? Право на неё… Прошу мою фамилию не называть… Не хочу косых взглядов…

* * *

– Зачем об ошибках?.. Думаете, эти разоблачительные публикации в газетах… Думаете, они помогают? Мы лишаем молодёжь нашей героической истории. Люди там гибли, а вы об ошибках пишете… Получается, что герои не те, кого в инвалидных колясках матери возят, у кого под джинсами протезы, а те, кто ноги себе на мотоциклах ломал, чтобы в армию не попасть, кто в плен сдавался?

* * *

– На юге у моря увидела, как несколько молодых парней ползли на руках по песку к морю… Ног у них было меньше, чем их самих, вместе взятых… И я не пошла больше на пляж, я не могла там загорать, я могла там только плакать. Они ещё смеялись, хотели ухаживать за девочками, а все от них бежали, как я… Я хочу, чтобы у этих ребят все было хорошо. Чтобы они знали: они нужны нам такие, какие они есть. Им надо жить! Я люблю их за то, что они живы.

* * *

– У меня там погиб единственный сын. Я утешался тем, что воспитал героя, а если верить вам – не героя, а убийцу и захватчика. Что же получается? Мужество и отвага наших сыновей, когда они, смертельно раненные, взрывали гранату у себя на груди, чтобы не уронить чести советского солдата, или ложились на гранату, чтобы спасти от гибели своих боевых товарищей, – обман?!

Зачем? С какой целью вы поднимаете тёмное, а не светлое, высокое в человеке? Забыли Горького: «Человек – это звучит гордо!»?

* * *

– Да, были там преступники, наркоманы, мародёры. А что, в нашей мирной жизни таких нет? Воевавшие в Афгане – жертвы, на такой оценке я настаиваю. И все они нуждаются в психологической реабилитации.

Я где-то читал исповедь американского солдата, ветерана войны во Вьетнаме, он говорил страшную вещь: «У нас в Америке спустя восемь лет после окончания войны количество самоубийц – бывших солдат и офицеров – сравнялось с количеством боевых потерь». Нам надо думать о душах наших «афганцев»…

– Миллион (или пусть даже сотни тысяч) жизней, погубленных на «той стороне», – это люди, которые боролись за свои интересы и свою свободу. И посягательства на их человеческие права не есть геройство, под каким бы «соусом» оно нам сегодня ни подавалось. Хотя там и погибнуть можно было, и проявить прочую удаль. Главный критерий: во имя чего все это? Довольно геройствовать «афганцам»! Мы вам сочувствуем. Парадокс!.. Да, угнетённые, безнравственные люди могли быть вынуждены участвовать в войне. Но они, и сами погибая, несли разрушения и смерть другому народу. И это уже не подвиг, а преступление, если хотите. Покаяние должно принести вам облегчение, участники бесславной эпопеи.

Опубликуйте моё мнение. Я хочу знать, какую грязь выльют на меня «герои нашего времени».

* * *

– Я не знаю: что мой сын делал в Афганистане и почему он там был? Ещё шла война, я об этом говорил. Меня чуть из партии не исключили. Исключили бы, если бы как раз в это время сына не привезли в цинковом гробу… Я не смог его даже похоронить по русскому обычаю… Как в старину говорили: «под образами и на полотенцах…».

* * *

– Мне до сих пор мучительно вспоминать… Мы ехали в поезде… И в купе одна женщина сказала, что она – мать офицера, погибшего в Афганистане… Я понимаю… Она – мать. Она плачет. Но я сказала: «Ваш сын погиб на неправой войне… Душман защищал свою родину…»

* * *

– Забрали детей… Уничтожили… За что? Они что – Родину защищали? Южные границы… А ты сиди сейчас одна в двух комнатах, плачь… Три года уже… Каждый день на кладбище… Там мы свадьбу играем, внуков своих бабуляем…

Звонят из военкомата по телефону: «Приходите, мамаша, орден за сына получить». Дали орден Красной Звезды…» Скажите, мамаша, слово». – «Посмотрите, – показываю орден, – это кровь моего дитенка». Вот моё слово…

* * *

– Стыдно признаться… Вернулся оттуда, жалел, что у меня нет ордена… Даже медальки нет… А теперь рад, что никого не убил…

* * *

– У нас человек многое загоняет в подполье… Мы ничего не знаем о себе… Что, например, нам известно о жестокости подростков? Какая у нас литература, наука об этом? А зачем она нам была до недавнего времени: советские подростки – самые лучшие в мире. У нас нет наркомании, нет насилия, грабежей. Оказалось, что все есть, в полном наборе. А там этим подросткам ещё дали в руки оружие… И внушили – вот он, враг: душманская банда, душманская братия, душманское отребье, бандформирования душманов, бандитские группировки… Они возвращаются и рассказывают, как стреляли, как забрасывали дувал гранатами… Как убитые лежали… И для них это норма… Прости им, Господи, ибо не ведали, что творили…