5.00  утра. Поселок Хара. 11 мая 1980 года.

- Приготовится.

- Проснулись, воины, - повторяет за техником старший лейтенант Заколодяжный, исполняющий обязанности командира первой роты. - Связь есть? – радист, сидящий в ногах, как ангел кивает головой. Вибрация вертолета усиливается. Очко начинает сжиматься до размеров черной дыры. А сердце стучит так, что вот-вот вырвется из груди.

Транспортно-боевые Ми-8 планируя по дну ущелья, медленно опускаются к земле. Командир экипажа рассмотрел внизу ровную площадку, удобную для десантирования. Как это ему удалось практически в полной темноте – тайна за семью печатями. Он что-то говорит второму пилоту. Рев двигателя мешает расслышать слова. Тот кивает в ответ головой.

Если постараться, и поднапрячь зрение то внизу можно увидеть дома, деревья, заросли кустарника, дорогу и ленту бурной реки, расчертившую ущелье на две части. Вертушка замирает на высоте около пяти метров над желтым полем сухого мака. Из-под его пуза взметнулась пыль. Борт дрожит как в лихорадке, словно зависание дается с огромным трудом.

- Пошел, - орет техник, отведя в сторону аппарель с закрепленным ПК. Его волосы и одежда развеваются на ветру, от чего он напоминает викинга из скандинавских эпосов.

Перед лицом земля с прижатыми воздушным потоком колосьями мака. Заколодяжный повторяет «пошел», выталкивая за борт первого солдата. Тот летит секунды две, затем грузно стыкуется с землей. Высота уже не превышает трех метров. Очередной солдат приземляется прямо в маковое поле.

Я на своём борту толкаю в проем солдата с плитой за спиной. Как он не сломал ноги – не понятно. За ним летит труба и её носильщики. Далее Деревенченко с братом близнецом. Остальные по весу, самые тяжелые – первыми. Последний покидаю борт я. Лечу долго, как в Голливудском фильме выпавший из небоскреба. Наконец жесткое приземление. Мое второе я пытается что-то сказать, но мне не до него. Оглядываюсь. Все живы и все дышат. Благо! 

Мгновение назад, словно десантники из фильма «Чужой – 2» с Сигурни Уивер в главной роли, бойцы первой волны десанта из первого батальона капитана Перевалова, оставшегося в бригаде по причине травмы, полученной 10 мая при возращении в расположение части из Джелалабада в состоянии алкогольного опьянения, летели за своей судьбой. А сейчас, покидая вертолеты, зависшие над землей у поселка Хара, провинции Кунар, падали вниз, грузно оббивая песчаные террасы тяжелыми ботинками, поднимая густую пыль. Задыхаясь от волнения и разреженного воздуха, они хватались за него, ища в нем опору, на высоте точки сброса, превышающей 2500 метров над уровнем моря. Но всё без толку.

Тем временем минуло пять секунд, и внутри первого вертолета никого не осталось, последним прыгал Заколодяжный. Я видел, как он неловко выпал, больно ударившись о террасу ногами, поднялся и оглянулся по сторонам. Справа и слева от него над полем, каменной дорогой, над песчаным берегом реки зависли огромные стрекозы, освобождаясь от живого груза. Словно спелые гроздья винограда, солдаты падали на землю, приземляясь на головы своих товарищей. Но все, как только касались ботинками земли, словно угорелые бежали к недалекой гряде вершин, застывшими над головой сказочными великанами.    

- На гору, быстро!

- Вверх… Вверх.

Когда под каблуками хрустело маковое поле, восток окончательно посветлел, хотя темень все еще скрывала подножья гор. Сухие бутоны мака, мирно покачиваясь на ветру, рассматривали странных существ, с выпученными глазами, лезущих в горы. Тяжелый ботинок одного из солдат наступил на стебель, и тот треснул с характерным хрустом, вдавливаясь в грунт, а каблук, оставил на земле следы с черными крапинками маковой дроби, растворившимися в пыли.

- Игорь, твои все сошли? – пригибаясь под лопастями вертушек, крикнул мне Заколодяжный, коснувшись высокими ботинками желтого песка, который стелился сразу за террасой.

- Да, все, - отвечаю, осматривая своих бойцов внимательным взглядом. Никто не отстал, и то хорошо, думаю, взбираясь на гребень вслед за идущим чуть впереди и.о. командира роты, с почерневшей от выступившего пота спиной.

Операция, начавшаяся так удачно, сулила благоприятный исход при умелом командовании. Мы десантировались в тыл душманского сопротивления настолько неожиданно, что те даже не успели осознать гибельность момента. Если бы все пошло так, как планировал Бог, возможно, это была бы самая удачная десантная операция 66 бригады. Но вмешались демоны….

А пока мы взбирались в горы, потея от натуги. От страха. И от усталости.

Каждый десантник тащил на плечах боекомплект в тысячу патронов, две мины, гранаты Ф-1 или РГД, а также автомат, каску, сухой паёк, пару запасных рожков, флягу с водой, всего, с обмундированием, около сорока килограмм. Почти касаясь головой земли, мы цеплялись за гранит окровавленными пальцами, стремясь добраться до вершины как можно быстрей. Последними шли минометчики, неся ствол, плиту и двуногу. Вес плиты – 18 кг. Плюс вещмешок. Автомат. Каска. На высоте около трех тысяч метров это неподъемный груз. Рты хватают воздух, как пищу, пережевывают и глотают, насыщая легкие кислородом. Идти тяжело, но надо. Кто выше – тот прав. Первый Закон войны.

Изо всех сил отталкиваясь от земли, мы заставили её вращаться чуть быстрей. Приблизив рассвет. Испарина покрывает кожу. Справа и слева видны натуженные лица, и черная от пота мабута, успевшая за два дня вылинять на солнце. Падающих от усталости бойцов поднимают за локти более выносливые товарищи.

-  На… высоту… с отметкой… три тысячи… ноль десять. Это туда, - без адаптации Серега Заколодяжный чувствует спазмы в мышцах, слабость и одышку. На такой высоте, днем, даже вертолеты не летают – не тянет движок, чего уж говорить о людях. В его руках карта, сложенная в гармошку. Говорить на ходу тяжело. Он задыхается, и произносит слова с короткими паузами. Как опытный стрелок, выпускающий пулю за пулей короткими очередями. Иногда он замирает, опираясь на колено, чтобы восстановить дыхание.

- Хорошо, - старший лейтенант Шорников идет рядом, периодический поправляя автомат, сползающий к ногам. Ему тоже тяжело.

- Давай… всех… наверх.

Там спасение в случае засады. Там, наверху, жизнь. Там вода из фляг и полная защита от Аллаха. В лицо бьет поднятая ветром субстанция из сухой травы и песка. Груженая под завязку боеприпасами, выброшенная на три километра вверх, физически не готовая к бою рота занимает ближайшую вершину. Без командиров, так уж сложилось, что в тот момент никого из них не было в подразделении, Перевалов – командир батальона, болел в бригаде, Олейнич – начальник штаба, валялся с расстройством желудка. Батальоном командовал капитан Косинов – командир первой роты, не имеющий опыта руководства столь крупным подразделением в бою. Ни замполита батальона (сбежавшего в Союз еще на севере), ни помощника начальника штаба батальона. Никого! Словно командованию срочно понадобились мученики, о которых потом будут говорить с высоких трибун, играя желваками.

От слабости темнеет в глазах, многие бойцы, после десяти – пятнадцати метров, замирают, чтобы перевести дух. Нехватка воздуха чувствуется в каждом вдохе. Заколодяжный оглядывается на идущего рядом бойца.

- Быстрей, сука!

Ползущая по его щеке слюна напоминает снег. Но у него нет сил, вытереть губы рукавом. Нас, около восьмидесяти человек.  Более половины из первой роты, типа горные стрелки. Треть – взвод АГС. И два взвода минометчиков, мой, и лейтенанта Суровцева Сани. Из десантного батальона. Большинство моих – не отслужило и шести месяцев. Некоторым так и не удастся даже нажать на курок АК-74. Не успели. В Союзе, в учебке, их учили шагать. Но это их крест, который  они уже начали тащить на своих спинах.

Недавно отпущенные усы придают Заколодяжному облик матерого волка. Как и у всех, за спиной у него вещмешок с боеприпасами. Ему, как и солдатам, тяжело, но он не подаёт вида. Я вижу, как по его виску сползла капля пота, сверкнувшая в лучах восходящего солнца, и упала на черные камни. 

Старший лейтенант Шорников, заместитель комроты по политчасти, выше и физически более вынослив, нежели Заколодяжный. Ему двадцать шесть лет. В нем чувствуется мужское начало. На солдат не кричит, но его приказы исполняются почти мгновенно. Он взбирается на валун, чувствуя, что если в ближайшее время не закурит – задохнется кислородом. С Заколодяжным, временно исполняющим обязанности командира роты, говорит с покровительственными нотками. Он старше его на пару лет. В армии это дистанция огромного размера.

Чуть отстал от него командир взвода лейтенант Баранов Игорь, только в прошлом году, как и я, окончивший Ленинградское военное училище. Он худощав, подвижен, нежели остальные, роста более ста семидесяти пяти сантиметров, в отличие от командира минометного взвода лейтенанта Суровцева, не превышающего ста шестидесяти восьми сантиметров, его звонкий голос постоянно подхлестывает солдат как плеть рабов. Взбегает на высоту быстро. В его глазах читается желание прислужить, в отличие от того же Суровцева, более сосредоточенного, взгляд которого обращен внутрь себя. Этот менее разговорчив. Со стороны видно, с каким трудом даются ему метры вверх.

Последним взбираюсь я, самый высокий из офицеров. Почти на сто восемьдесят пять сантиметров возвышаюсь над землей. Мне легче остальных. Я жил и вырос в Тбилиси на высоте около полутора километров. И я почти не чувствую усталости, словно щенок от желания поиграть, живу ожиданием боя.

Начинает светлеть настолько, что видны подошвы бойцов, взбиравшихся первыми. Почти отвесная скала, по которой ползем вверх, крошится под пальцами. Небо светлеет до бледно-белого цвета. Синевой оно наполниться чуть позднее. За спиной рев моторов МИ-8МТ подтверждает мысль, что до окончания выброски еще далеко.

Через сорок минут первая рота достигла вершины хребта, наблюдая сверху, как высаживается из вертолетов вторая и третья. Это вторая волна десанта. Уже тогда время начало обратный отсчет, но мы об этом даже не догадывались. Раздаются первые выстрелы. Жидкие, как волосы на голове Ленина В.И. 

- Команда занять оборону, - разносится над головами голос радиста.

- Суровцев, - кричит Заколодяжный. - Замкнешь колонну при движении. Баранов, вместе с Шорниковым и Сальковым – основная группа.

- А я куда? – тонет мой голос в шуме ветра, как звук скрипки на продувке симфонического оркестра и сейчас почти не слышен, я смотрю на командира роты как Мария Магдалена на Иисуса Христа.

- Пойдешь первым. В  разведдозоре, - спасибо Серега. Этим приказом ты спас мою жизнь. Но это я пойму спустя сутки.

- Есть, - наблюдая за высадкой, я присел на холодный камень.

Спрыгнувший на землю старший лейтенант Мамыркулов, мой друг, ростом напоминает шест в море маковой соломки, пригнувшись, выбегает на дорогу сквозь взметнувшуюся от лопастей пыль. Если я длинный, то Алик еще выше. За ним устремились подчиненные.

В небе, касаясь крыльями  облаков, летают самолеты – ретрансляторы, отмечая свой путь конверсионным следом. Возможно вскоре, кое-кто из его операторов поседеет, услышав позднее наши переговоры со штабом. Но мне этого так и не узнать.

Тем временем темнота рассосалась, и все более четко обозначились горы на противоположной стороне реки, ожив вспышками выстрелов. До них чуть более пятидесяти метров. Считай – три плевка.

- Передают, что с того берега открыли огонь, - сухо доложил радист.

В небе снова появились вертолеты. Другие. Ми-24. Крокодилы. Безжалостные, как «Дикая дивизия» времен революции 1917 года. Я вижу, как противоположный берег проутюжили НУР-Сами вертушки, белые полосы взрывов исчеркали черные скалы. До ушей донеслись частые ухающие звуки разрывающихся ракет. Затем наступила тишина. Как в морге.

- Уже двое раненых, - вновь подал голос радист, сидя у ног Заколодяжного, как преданный пес.

- В какой роте? – спросил Шорников, прикуривая очередную сигарету. Никотиновая зависимость доводит его до одурения. Лишь после третьей он почувствует, как по телу расползется долгожданная истома. 

- Один в третьей, один во второй, - ответил, как эхо радист. И сразу засосало под ложечкой.

Почти час понадобилось вертолетному полку, чтобы высадить весь десант в узкое ущелье меж двух отрогов, по дну которого протекала горная река Печдара и петляла песчаная дорога, ведущая в Пакистан. Но мы об этом не знали. Как не знали о том, что это место высадки будет обозначено на картах противника, одну из которых найдут бойцы третьего батальона, как наиболее возможное для засады.

5.50  утра.

В молочной паутине рассвета первый батальон под командованием сухощавого капитана Косинова, третий год ждущего повышения, и мечтающего получить какой-нибудь Орден, который должен был стать для него трамплином на более высокую должность, двигался в сторону сидевшего в засаде, километрах в десяти ниже по течению, третьего батальона. Выстроившись на дороге, они шли растянутой толпой, озираясь по сторонам, готовые в любой момент изрыгнуть огонь из автоматов. Рядом с Косиновым шел его друг-собутыльник капитан Князев, исполняющий обязанности начальника штаба батальона. Более безумной связки в командовании батальона трудно было себе представить.

Зачем они пошли этим путем? Кто толкал в их спины? Ведь задача наша была, занять высоты и держаться до прибытия основных сил. Держаться! А они шли по дороге, словно из их мозгов выветрились все слова командира бригады об организации обороны на месте высадки. Безумный шаг Косинова привел к трагедии. Но был ли он безумным?

Змея третьей, а затем и второй роты изогнулась и скрылась за поворотом дороги, в километре от места, где расположились на вершине мы, наблюдая, как пыль медленно оседала на тропу и на их плечи. Над головой, сверкая красными звездами, совершил боевой разворот Ми-8МТ. Горы, озаряясь восходом солнца, выкрасившим их ярко-желтой акварелью, отразились в голубой, до рези в глазах, реке. Более красивых рассветов я никогда и нигде в жизни не видел.

- Красота-то, какая, - раздалось где-то внутри меня. Я осмотрелся, но, ни меня, ни голоса моей души никто не услышал.

- Где-то здесь, две тысячи лет назад, солдаты Александра Македонского образовали своё государство. Говорят, что пуштуны – потомки тех солдат, - более начитанный Шорников вставил фразу, как кирпич в проем стены, наконец, докуривший свою сигарету. - Только среди них можно встретить русых. - Добавляет он, ни к кому не обращаясь.

Справа и слева сидели и лежали бойцы. Опасности не чувствовалось, усталость брала своё. Многие спали. А может это Аллах в тишине напоследок пересчитывал наши души, которые возьмет к себе?

Неожиданная стрельба двух автоматов заставила схватить оружие и чуть не разорвала от страха сердце.

- Что там? – заорал Заколодяжный, срывая голос. Все мгновенно вцепились в автоматы, как попы в кадило чувствующие приближение бесов, а нервы мгновенно оголились. Коснись их ладонью – обожжешься.

Я вскочил, и, не дожидаясь приказа, бросился к месту выстрелов. Там уже собралось человек десять бойцов из 1 роты.

- Подстрелили шпионов, товарищ лейтенант, - послышался голос из-за валуна. Бойцы расступились, пропуская меня вперед. Продравшись сквозь сомкнутые плечи, метрах в двадцати от себя я увидел мальчишку лежащего на камнях.

- Один убежал, а второго успели завалить, - доложил солдат с дрожью от волнения в голосе, а я тем временем смотрел на маленького пуштуна, корчившегося от боли, сжимая рану на животе. Сквозь пальцы сочилась черная кровь. Агатовые глаза от боли вылезли из орбит, но мне не удалось расслышать его стон. Умер он, мгновение спустя, от выстрела в голову произведенного одним из бойцов, пуля расколола его череп на сотни осколков. А мне показалось, что я увидел тонкую белую дымку души, выскользнувшую из его рваной груди.

Худенькое тело лежит среди черных валунов. Босые ноги раскинуты в стороны. Руки сжимают рану на животе. Глаза, в которых отражается рассвет, открыты. А из расколотого пулей черепа вытекает белый, дымящийся, мозг. Что ж, еще один закон войны. Этот гласил: шпионов – уничтожать. Позднее, солдат, нажавший курок погибнет одним из первых.

- Штаб батальона обстреливают  - доложил радист.

Эхо донесло до нас звуки далекого боя. И если там во всю, отбивая чечетку, плясала Смерть, то здесь, на вершине, стояла мертвая тишина. Все молчали, стянутые мрачными мыслями. Что же там происходит? 

Дом за зелеными листьями невысоких деревьев, у подножья вершины, вызвал у меня интерес. Я заметил его только что, когда подошел к смертельно раненому пуштунскому пацану. У подножья, дорога делала крутой поворот, и снизу он не был виден. Жажда боя медленно разгоралась в груди, и требовала хоть каких-то действий. Поэтому желание разведать, что там, грубо подтолкнуло меня в спину.

- Серега, внизу какое-то строение. Пойду, проверю.

- Поосторожней там, - предупредил Заколодяжный, продолжая слушать радиста, дышащего эфиром.

- Ранило еще двоих. Одного убило. С третьей роты.

- Кого, - задал вопрос кто-то из бойцов.

- Не говорят, - ответил радист.

Вдали раздавались редкие выстрелы, к которым мы быстро привыкли.

Взяв с собой двух автоматчиков, я через десять минут спустился вниз, где под деревом увидел худую женщину лет тридцати с грудным ребенком на руках, и с двумя девочками постарше рядом у ног, одетыми в длинные платья, настороженно смотрящими на приближающихся незнакомцев. Под взглядом их черных глаз, в которых если и светился страх, то я его не заметил, мы подошли ближе.

С собой на операции я часто брал сахар. Из опыта занятий спортом знал, что при выбросе в кровь адреналина, отчего возникает ажитация, снять дрожь можно сладким. Вынув кусок, я подал его маленькой девочке, взявшей подарок по принуждению. Позднее я заметил, что когда мы повернулись спиной, собираясь уходить, она отшвырнула его от себя.

- Душман них? – спросил я женщину, от волнения путая фарси с немецким, впрочем, из фарси я знал лишь « чань афгани» - сколько афгани, «душман» – это понятно, «шурави» - советские. Попытка сложить из знакомых слов вопрос – где духи? не увенчалась успехом. Поэтому использую старую методику, опробованную партизанами в годы Великой Отечественной войны, начал с немецкого.

Та отчаянно закачала головой, словно собачка за стеклом автомобиля. Но что-то в её поведении было не так. А что, это я понял гораздо позднее. В Афганистане женщины стараются не попадаться на глаза мужчинам, а тут сама стоит и ждет, пока к ней подойдут. Мужчины. Оккупанты. Бред.

- Проверить дом? – спросил меня рядовой Деревенченко, словно боевой конь, переминающийся с ноги на ногу. Это была первая операция для него и его брата близнеца, оставшегося на вершине.

- Отставить.

Расспросы ничего не дали, и еще через пару минут, я дал команду возвращаться. Все последующие события предполагали, что все это время мы (возможно) были на мушке у душманов. Один их них, возможно, навел перекрестье прицела и на мое сердце. Что его остановило от выстрела?

Путь назад занял гораздо больше минут. В расползающемся под ногами щебне, мы с трудом находили опору. Наконец присоединились к своим, потные и раздраженные, что ничего не удалось взять, уселись на камни. На прошлой операции по прочесыванию, в начале апреля, после осмотра кишлака большинство военнослужащих обзавелись японскими часами, зажигалками, а у Бенисевича я отобрал порнографические карты, лежащие ныне в правом кармане моей горной мабуты. В минуты безделья, их анализ – мое любимое занятие. И именно тогда, когда накатывает тоска по Родине.

Прочесывание кишлаков, по шкале приоритетов, стояло на втором месте после игры в преферанс. Покидающие в панике дома жители, завидев шурави, порой оставляли такие ценности, что некоторые солдаты сами просились в такие операции, мечтая разжиться иностранным ширпотребом. Японские «Сейко» на моей левой руке были итогом экспроприации экспроприаторов. По В.И. Ленину.

- Что там? – тем временем задал вопрос Заколодяжный, заметив, что я вернулся.

- Какая-то женщина с детьми. Душманов, говорит, не видела.

- Это ты, на каком с ней говорил, - улыбнулся Шорников, но я сделал вид, что не услышал провокационного вопрос. 

Основные силы батальона давно скрылись за поворотом, и мне казалось, что мы остались одни на всем свете. Солнце палило, прожигая обмундирование насквозь. А время уже отсчитывало последние минуты тишины. Кому-то из нас осталось жить всего полчаса.

Я устроился на земле рядом с Сашкой - лейтенантом-десантником. Сидящий неподалеку лейтенант Баранов, поигрывал затвором автомата, словно пытался приструнить взбесившиеся нервы. Саша Суровцев безмятежно осматривал округу, стараясь запомнить её такой, какой видел сейчас. Тихую, спокойную, мирную и совсем не страшную. С таким взглядом вспоминают свою Родину. Родителей. Любимую. Я не знаю, о чем думал он в ту минуту, но мне кажется до сих пор, именно об этом. У него было удивительно чистое, одухотворенное лицо, как у ангела, всегда приходящего к сроку.

- Игорь, у тебя девушка есть? – я оглянулся на него, прикидывая в уме, к чему это он.

- Вроде. Аллой зовут. Она из Воронежа. Говорит, что любит, - ответил я, вспоминая улыбку девушки, которую считал своей. В тот момент, ее лицо было лучшее из воспоминаний в моей жизни.

- Уверен? - скривился он.

- Предчувствие, - отразил я его выпад.

- Фото есть?

Я вынул из кармана одну из порнографических карт и передал ему. Он внимательно осмотрел её, и серьезно ответил.

- Красивая.

На картинке белая женщина, брала минет у негра, встав на колени.

- Обещала ждать, - я поднял глаза к небу, стараясь рассмотреть самолет, паривший в облаках. – А у тебя?

Но в ответ он лишь скривился в ухмылке, скрывая очевидное. Не слишком-то и настаивая на ответе, я, как и Баранов, передернул затвор автомата. Внутреннее чувство подсказывало мне, что здесь на вершине мы задержимся надолго. Поэтому я лег, ощущая спиной уже накалившиеся за два часа камни. Но не успел устроиться, чтобы привести дыхание в норму, как по рядам пронесся шумок.

- Приготовится к движению, - крикнул Шорников, услышав слова радиста, поправляя кобуру с пистолетом, единственный из всех офицеров, взявший его с собой. Тогда никто не мог даже предположить, насколько он ему понадобится.

А предчувствие вновь обмануло меня, как гадалка на тбилисском железнодорожном вокзале. Она обманула, сказав, что я умру молодым. Видно я чем-то напугал Смерть, коли дожил до 21 века.

Команда на движение опоздала на два часа. Вот так. Про нас, сидящих на вершине горы в месте выброски, просто забыли. За-бы-ли… Капитан Косинов уже тогда не отличался хорошей памятью. Забыли… твою мать!

8.00  утра. Первый круг Ада.

По команде Шорникова, солдаты тяжело поднимались, сгибаясь под грузом боеприпасов и тяжких мыслей. Никто из нас, выстраиваясь в цепочку, не мог предположить, что минует время и Судьба выставит всем счет. В мареве белого солнца, делая первый шаг по серым камням, мы не знали, что Бог уже отметился на многих из нас, предоставив одним право умереть, другим - мучительно жить. Дальше под ногами лежали угли Ада, на которые ступим, не подозревая о том.

Подошва ботинок в металлических крюках, цепляясь за расщелины камней, не позволяет свалиться в пропасть, лежащую справа. Мы бредем гребнем по тропе, непонятно куда нас ведущей. Матовая дымка утреннего тумана растворилась в сверкающем голубизной небе. Между отрогами течет бурная река. Если замолкнуть, то услышишь её яростный шум. Я первым сделал шаг в ад, на несколько минут опередив основное ядро роты. Как-никак – разведгруппа. Сзади слышу хриплое дыхание десятка легких моих солдат: Десевича (будет убит), Бенисевича (будет убит), Деревенченко (будет убит), Дидыка (получит тяжелую контузию), судорожно глотающих воздух.

Через пятьдесят метров тропа спускается вниз, к песчаной дороге. Я чувствую, как идти становится легче. Развилку проходим, практически не замечая её. Один путь ведет дальше по склону вершины, второй выводит на берег реки. Выбираю второй, он и более удобен, да и просто в глотке пересохло. Последние капли чая из фляги я влил в желудок час назад.

Еще через десять минут сползаем с гор на широкую песчаную дорогу, ползущую вдоль бурного потока ледниковой воды. До неё около двадцати шагов. Бежим по песку сломя голову. В течение десяти минут, я и четверо моих бойцов наполняем фляги водой. Остальные отстали, таща миномет на своих хрупких плечах. Ледяная вода сводит судорогой руки, когда я опускаю их в реку. Раздаются два выстрела, взметнувшие брызги перед лицом, и мы, отбегаем от воды довольные, что удалось пополнить запасы. 

Тем временем температура воздуха начинает медленно накаляться. Свои пятьдесят солнце выплеснет на нас ближе к десяти часам. А пока по ощущениям не более сорока. Но идти уже тяжело.

Заметив, что рота на тропе разделилась, продолжаем свой путь по горной дороге наполовину состоявшей из песка. Над головой пролетают еще несколько пуль. Их отвратительный свист заставляет пригнуть голову. Но пока не страшно. Главное, чтобы не зацепило.

Командир роты Заколодяжный двигается вдоль вершины, а Шорников спустился, как и я к реке. Справа и слева от нас застыли горы, разделенные рекой. Я уже опережаю ядро роты метров на тридцать - сорок. И расстояние продолжает увеличиваться.

Справа бурлит Печдара. Быстрое течение на середине снесло бы танк. Мы только что прошли мазанку с садом, на её берегу. Оставив справа за спиной.

Вижу, слева у подножья горы стоит более добротный дом в оцеплении толстых дуванов. Я даже не предполагал, что он станет нашим бастионом. К нему приближается Зэк со своими бойцами. По горной тропе. Их практически не видно.

Свист пуль становится более назойливым, как жужжание мух над унитазом. Но нам везет или духи плохие стрелки. Непроизвольно, в предчувствии, заколотилось сердце…. Впрочем, вру. Никакого предчувствия не было.

Тем временем, за спиной, подчиняясь приказу Шорникова, рота, напившись воды из реки, строилась в три колонны на открытой, всем ветрам, площадке. Некоторые опираются спиной о камни, чтоб восстановить дыхание. Другие покуривают махорку. Голос Шорникова тревожит всю округу.

- Строиться…

Расстояние между нами уже превышает сорок метров. И продолжает увеличиваться. Гулко застучало в груди. Спроси меня в тот момент, где скрывается страх, я с уверенностью показал бы на свое сердце. Не помню, откуда возникло это чувство, словно под ногами появилась пропасть. Я вновь оглянулся на роту.

Шорников стоял ко мне спиной, о чем-то переговариваясь с лейтенантом Барановым. На пули они почти не обращают внимание. В тот момент, кажется, и стрельба-то прекратилась. Чуть в стороне замер старший лейтенант Сальков. Вот первая шеренга начала движение. Сделав свой последний шаг к смерти. Чуть далее некоторые бойцы тушили окурки, брошенные в песок. Десантники только-только спустились с вершины, и шли, поправляя снаряжение. Они, в отличие от нас были одеты в маскхалаты.

Практически мирная картинка.

И тут…

В брызнувшем с вершин огне сотен автоматов мгновенно утонул мир. Это нельзя назвать боем. Просто, неожиданно для нас, мир раскололся на тысячи осколков, и каждый попадал в чье-то тело. Треск выстрелов ударил по ушам силой тысяч децибел. Словно ты неожиданно оказался сзади турбин авиалайнера.

Человек десять сразу упали в песок, моментально почерневший, извиваясь, словно их руки коснулись обнаженных проводов. Остальные, превратившись в серое пятно безумия, рванули к реке. От свиста пуль заложило в ушах. Под ногами выросли кусты из песка. Скрывшись за ближайшим камнем от пуль, я смотрел на тяжело бегущих солдат, пытаясь криком привлечь их внимание, указывая рукой на дом, где они могли скрыться от смерти.

Я увидел Заколодяжного, кричащего и указывающего куда-то вдаль. А его бойцы, отчаянно строчили поверх голов обезумевшей роты в душманов, бежавших к ним и стреляющих от бедра. Расстояние между ними и солдатами из группы Шорникова быстро сокращалось.

Саня Суровцев почувствовал первый удар в плечо столь неожиданно, что не успел даже испугаться. Было не больно. Пуля прошла вскользь, лишь царапнув кожу. Он оглянулся по сторонам. От ближайшего кишлака за спиной бежало несколько человек в черной форме, стреляя на ходу. Со стороны гор, с которых недавно они спустились, бил ДШКа – крупнокалиберный пулемет. Перед глазами падали солдаты. Словно в замедленном фильме, он осязаемо видел разорванные тела друзей, слышал крики раненых, и отчаянную стрельбу оставшихся еще в живых бойцов.

Безумие накрыло их своей волосатой лапой.

Он видел падающих бойцов, пронзенных пулями. Брызги крови перемешавшись с воздухом, образуя кровавое облако, окропили песок. Крики боли рвали перепонки ушей, не позволяя сознанию думать рационально. Осязаемый взгляд переползал с одного упавшего солдата на другого.

Все его дальнейшие поступки не подчинялись логике выживания. Решение созрело мгновенно, словно именно оно было на тот момент единственно верным. А возможно так оно и было.

- Юрка, - заорал он, своему сержанту, не слыша своего голоса. – Рымарчук!

Успевший прийти в себя сержант выпускал пулю за пулей в сторону атакующих духов.

- Я, - откликнулся тот, выпуская из автомата очередную очередь.

- В А-ТА-КУ!!!

Не знаю, что его двигало. Не знаю, и не понимаю его поступка. Но до сих пор восхищаюсь им. И часто спрашиваю себя – « а смог бы и я так»?

Левой рукой он разорвал у себя на груди маскхалат, обнажив тельняшку. Затем, подчиняясь лишь рефлексам, выпустил короткую очередь в сторону духов, и бросился к ним неловко оттолкнувшись от земли. Чуть не упал, подскользнувшись, и это спасло ему жизнь. Оттянув смерть на долгие две минуты. Пуля снайпера прошла чуть выше, зацепив одного из его бойцов.

- В А-ТА-КУ!

Я не знаю, что он чувствовал в ту минуту. Никогда не узнаю. Но до сих пор, уж сколько лет-то прошло, вижу ту картину олицетворяющую безумную храбрость Мужчины. И снова чувствую, то, что чувствовал он в тот момент.

ВООДУШЕВЛЕНИЕ.

Краем глаза Суровцев увидел, как вместе с ним в сторону кишлака помчались несколько его солдат и пара бойцов из первой роты. Тяжело отталкиваясь от земли, они также как и Суровцев, орали, пытаясь заглушить свой страх. И он заглох. На несколько долгих и безумных секунд. Но этих секунд хватило, чтобы горстка бойцов в безумной атаке пробежала не менее тридцати метров, на долгие пять минут притормозила атаку врага.

Этих минут хватило, чтобы часть роты пришла в себя, и, зарывшись в песок, начало зло огрызаться. Этих минут хватило на то, чтобы я поднял свой ствол и завалил первого духа. Этих минут хватило на то, чтобы Зэк со своими бойцами выплеснул в сторону атакующих свинцовый ливень. Этих минут хватило, чтобы меньшая часть солдат осталась жива.

Вспышка бесшабашного мужества, словно прочертившая черное небо молния, отразилась в глазах десятка бойцов, наполнив их мужеством. Господи, какую силу воли надо иметь, что-бы вот так как он встретить Смерть лицом к лицу?

Упавшие в песок десантники Суровцева, упорно, но не долго, сопротивлялись року. Я видел, как их разорванные стальными зубами тела от сотен попаданий из автоматов, падали на камни, окрашиваясь в кумачные тона. Не будь их, кто бы добрался до воды, и спасся? Но всё произошло настолько стремительно, что, мне до сих пор кажется, что та бойня длилась не более пяти секунд, ибо время спрессовалось до плотности свинца. Ниже их имена.

Бырко Александр Александрович

Гергелаба Василий Михайлович

Сорокоумов Виктор Владимирович

Ковальчук Александр Петрович

Ковтун Юрий Леонидович

Сбитая кинжальным огнем сотен автоматов и двух крупнокалиберных пулеметов, рота со всего маху вбежала в реку. Это была глупость, но дно реки, им казалось единственным, безопасным местом в том кошмаре. Вода мгновенно, вспенившись от пуль, покраснела от крови. Я заметил лейтенанта Баранова по пояс в воде, стрелявшего себе за спину, и вновь расслышал свист над своей головой. Бросившись ему на помощь, я меньше всего думал о своем спасении.

В ногах выросли кустики взрыхленного песка. В вое тяжелораненых слышались басы пулеметов, чьи пули превращают человека в два рваных куска мяса. Не считал, сколько раз нажимал на спусковой крючок автомата, но помню, что все вокруг вращалось, искрило, горело вспышками выстрелов, и затягивалось сизым дымом из трясущихся стволов.

Первым упал Бенисевич, получив пулю в голову. Он умер мгновенно. Дольше всех умирал Дисевич. Ранение в живот оставляло ему надежду, при быстрой медицинской помощи, но её как раз и не было. Он упал на песок, но ему хватило сил поднять автомат. И даже нажать курок. Но через несколько минут боль стала невыносимой. Теряя сознание, он пытался ползти к реке. Ему не хватило двух метров.

Линчук, сброшенный толпой в реку, мгновенно оказался в стремнине течения. И если бы не плита за плечами, ему, возможно, удалось бы выплыть. Но восемнадцать килограмм не позволили это сделать, затащив на дно. Он утонул, так и не успев сделать ни одного выстрела, захлебнувшись.

Деревенченко мгновенно ответив выстрелами на выстрелы, упал в небольшую ямку, пытаясь скрыться от пуль, летящих со всех сторон. И он продержался дольше всех, почти два часа ведя бой, пока пуля неизвестного снайпера не оборвала его жизнь. 

Еще живых, но раненых солдат душманы добивали ножами. Первым ярость духов досталась десантникам Суровцева. Длинными и широкими как ятаганы, лезвиями, они кромсали тела тяжелораненых солдат, упиваясь их кровью.

Тем временем, тех, кто успел добраться до реки, сносило течением, и их расстреливали в воде как мишень в тире из крупнокалиберного пулемета, установленного на вершине. По красной от крови реке плыли десятки трупов, а небеса взирали на это сумасшествие равнодушным взором.

Вот Шорников, останавливается по колено в воде, выхватывает пистолет. Чтобы перезарядить автомат, нет времени, и он бросает его в реку. Стреляет в духов, которые рядом, затем пытается прыгнуть в стремнину, но в этот момент тяжелая пуля ДША пробивает его спину. В брызнувшем фонтане крови видны его умирающие глаза.   

Ни о чем, не думая, ловлю на мушку очередного мятежника. Давлю курок. Краем глаза вижу упавшее на дорогу тело, взметнувшее пыль. Отскакиваю к камням. Картинка перед глазами трясется, как изображение начинающего оператора. Но даже сквозь дым и поднятую пыль, видно, как много солдат погибло за эти минуты. Мою спину прикрывает рядовой Деревенченко (брат). Звук его автомата раскалывает воздух под моим ухом. В круговерти огненных струй ищу свой путь, покрытый расцветшими бутонами гранат. Духи рядом, но пара Ф-1 останавливает их лихой наскок. Стреляем оба. Почти в упор. Пытаюсь прорваться к основным силам роты, но дорога закрыта свинцовой стеной. Тогда бежим, пригибаясь к земле ближе к горам. Нас всего двое. Падаем под камень и на некоторое время выключаемся из боя. В тени валуна решаю прорваться к дому, где закрепился Заколодяжный. До него метров двадцать.

Сзади, в маковом поле, мелкие очаги сопротивления огрызаются огнем. На звук их немного, человек пять - семь. Часть бойцов скрылась в складках местности, часть прорвалась к мазанке на берегу реки. Отмечаю этот факт чисто автоматически. Без обязательных, в таких случаях, выводов. Если есть такое понятие, как «горячка боя», то сейчас меня от неё трясет.

Поднимаюсь на ноги, чтобы переместиться ближе к Зэку. Надо преодолеть узкую полоску открытой все ветрам земли. В этот момент чувствую острую боль в бедре. От неожиданности, вскрикиваю. Задело. Скрывшись среди камней, осматриваю себя и, перевязав на бедре рану, вкалываю в мышцу пару кубиков «промедола». Мне повезло. Пуля была на излете, и, выдавив её пальцами из мяса, слышу характерный звук удара металла о камень. Кровь заливает левую штанину. Сознание куда-то исчезает, а еще через пару минут, Деревенченко затаскивает меня в дом, где Заколодяжный, весь красный от ярости, орет на бойцов, подхлестывая их голосом, как жокей призовую лошадь.

- У тебя, сколько человек, - кричит Сергей, заметив меня, выпуская в сторону гор пулю за пулей.

- Только один, - киваю на рядового Деревенченко, бледного от мыслей. Где-то там, в ста метрах впереди остался его брат-близнец.

- Просим помощи, - нудно зудит в микрофон радист Юра. – Мы закрепились на окраине поселка. Основные силы роты разбиты. Осталось только два офицера и тридцать два солдата.

Ярко-выраженный украинский говор нашего радиста окончательно приводит меня в чувство. Но ненадолго. От жары и пыли евшей глаза, от ломоты в теле, от боли в бедре, а самое главное, от «промедола» сознание растекается, как пролитое молоко, и земля неожиданно сильно бьет меня по голове всей своей массой.

Продолжение.

Душманы, тем временем, непрерывно атакуют остатки роты, стремясь развить первоначальный успех. Их плотные ряды покрыли все узкое пространство между рекой и основанием гор. Скрываясь в складках местности, они, перебегая от одного препятствия к другому, все ближе к одиноко стоящему дому, в котором мы закрепились. Бой достиг своей наивысшей точки кипения. Положение критическое. Большинство бойцов, не отошло от первых минут боя, и находится в шоке. Другая часть – тех, кто со старым командиром взвода АГС Витей Гапаненком под городом Тулукан валила мятежников сотнями, держит оборону. Огрызается.

А впереди поле усеяно трупами наших солдат. Кое-кто еще шевелится, но взметнувшиеся к небесам лезвия, обрывают их жизни. Но духов так много, что на каждого не хватает пуль. Перед нами враг. Опытный, коварный, подготовленный и умеющий воевать. Два года правительственные войска Афганистана не могли взять под свой контроль этот район, заселенный пуштунскими племенами. Это высокорослый народ с русыми волосами. С детских лет приученные к автомату, для них слово «мир» как бы и не существует, они владеют оружием как ковбои револьверами из фильма «Великолепная семерка». И каждого чужака считают личным врагом. Мы для них более чем враги. Уверен, большинство из них никогда не слышало об СССР и социализме, который мы собирались у них построить. Тяжело воевать с дикими племенами. А в горах воевать еще тяжелей.

Вот они рядом, в тридцати метрах от нашего дувана. Видны их покрасневшие от наркотиков глаза. И широко разинутые рты. Легко одетые, они бегут в галошах на босую ногу столь проворно, что не успеваешь взять их в прицел. Они рядом. Метрах в двадцати. В этот момент старший лейтенант Заколодяжный, напрягшись, ставит тяжелый АГС на прямую наводку. Тренога упирается в широкую стену дувана. Он орет, сжимая гашетку и в этом крике слышно такое ожесточение, которое я в нем не подозревал. Гранатомет трясется в руках, как ненормальный. Все пространство вмиг заволакивает белым дымом, оседающим гарью на потные лица и спины солдат, испуганно прижимающихся к внутренней стороне стены. 

- Игорь, духи! – доносится до моих ушей его отчаянный крик.

Подхлестнутый его храбростью, я тоже лезу на стену, и жму курок автомата. Ничего не соображая, ору, проклиная всех святых. Больше всего достается Христу. Остальные бойцы поддерживают Сережку, стреляя из щелей, пробитых в толстых стенах дома. Прицелиться не успеваем, лишь выпускаем очередь за очередью, меняя магазины, поливая пространство перед собой, как пожарники водой, сплошной струей из стали.

Мятежников много, на глазок, человек семьдесят - восемьдесят. Никогда больше не видел за раз такую кучу душманов, собранную в одном вместе,  ближайшие, на расстоянии тридцати шагов. Роем злобных шмелей, пули, как когда-то тремстам спартанцам стрелы, закрывают солнце. Справа и слева падают убитые и раненые. Кровь брызжет на ботинки и лица защитников. Ладони дымятся от интенсивной стрельбы. Но отбойный молоток АГС ставит все на свои места. Некоторые снаряды пробивают врагам грудь, и сквозь дымящиеся дыры в теле, мне кажется, видны далекие горы. Не знаю, как остальные, но я к этой минуте сменил восьмой рожок. А бой, тем временем набирал обороты, как несущийся к финишу болид формулы один.

- Товарищ старший лейтенант, вас командир бригады вызывает, - доносится до ушей Заколодяжного крик радиста.

Но Сережка ничего не слышит, сжимая в руках трясущийся АГС. Он словно боевое привидение в белом дыму, но даже сквозь поволоку видны его прищуренные глаза, злобно сверкающие, как два лазера, пронзая атакующих духов насквозь. Если вы хотите сравнения - пожалуйста. Сейчас он походил на «бога войны» больше, чем вся 66 бригада вместе взятая. 

С 9.00 – 11.00. Второй круг Ада.

А бой в ущелье продолжался. За последние два часа мы выдержали более десяти неистовых атак, бесконечной чередой накатывающих на нас, как волны на берег во время осеннего шторма. Внутренний дворик дома с пристройками, где мы закрепились, не превышал пятидесяти квадратных метров. У основания вершины, где стоял тот дом, несколько глинобитных мазанок. В одну складываем тяжелораненых, к одиннадцати часам в неё невозможно войти от пропитанного кровью пола. В другую, ту, что поменьше – не более трех квадратных метров, стоявшую сразу у выхода из двора – убитых. К 12 часам она оказалась забита полностью.

Шесть трупов, над которыми кружатся жирные мухи, истощают смрад. Тела раздуло, и казалось, одного укола достаточно, чтобы они взорвалось, как шарики, обрызгав стены кишками. От трупного запаха и жары кружится голова, но непрерывные атаки не позволяют даже на миг покинуть боевые порядки.

Дважды вертолеты обрабатывали поле перед нами НУРСами, да прошлись по ближайшей высоте и противоположному берегу. Когда они появлялись, весь огонь духов переносился на вертушки, позволяя нам хоть немного прийти в себя. Но последний раз они обработали пропитанную кровью местность слишком давно. И уже час мы никак не могли вызвать помощь с воздуха.

- Григорий, слева пара духов, - кричал Заколодяжный, обращаясь к пулеметчику, засевшему на последнем этаже трехэтажного строения. Отдаленно напоминающие башни, какие стоят в Северной Осетии. В ответ тот выпускает длинную очередь туда, куда указал командир. Уж чем мы были обеспечены под завязку, так это боеприпасами. Спасибо Родина.

Раскаленное солнце пронзало наши тела пятидесяти градусными лучами. Лицо покрылось тонким слоем жженой кожи, также как и внешняя сторона рук. Прикосновение к ним вызывало боль. Мучила жажда. И чтоб как-то её обмануть, сосем патроны.

Бой то стихал, то вновь разгорался, превращаясь в некий монотонный экспресс, мчавшийся мимо, по веткам железной дороги. Уже привыкшие к огню, мы почти не несли потери. Ползая под защитой стен, отчего медленно, но верно превращались в трубочистов, каких показывают в фильмах, в наше сознание возвращалось то, что позднее военные назовут профессионализмом.

Разбив на сектора землю перед нами, обозначив ориентиры и цели, солдаты окончательно пришли в себя, готовясь к тяжелой схватке в окружении. Если бы была вода, нас никто не заставил бы покинуть этот участок суши, превратившийся для всех нас в Сталинградский дом Павлова.

Нынешнее поколение не помнит кто это, а в мою молодость о сержанте Павлове складывали легенды. Им гордились. Он, в 1942 году в городе Сталинград, с горсткой бойцов, почти в самом центре района, захваченного фашистами, держал оборону. Мы все хотели походить на него. 

- Товарищ старший лейтенант, можно сбегать за водой? – обратился к Заколодяжному рядовой, невысокий паренек покрытый гарью и пылью, когда интенсивность боя спала до нуля.

- Давай, только осторожно, - согласился командир, и бросил ему свою флягу.

- Пацаны, давайте фляги, - кричит тот, собирая алюминиевую посуду, которую бросают ему со всех сторон.

Всего набралось около двадцати. Часть, закрепив на поясе, часть, сжав в руке, он кивнул усталым солдатам, махнув на прощание рукой. Надеясь, что ему повезет. От жажды мы медленно сходили с ума, не зная, что нам предстояло обороняться почти десять часов, спасая единственное, что имело для нас хоть какую-то ценность. Свою честь и свою жизнь. Очередные полчаса пролетели со скоростью пули выпущенной из автомата.

- Смотри, добрался, - крикнул спустя пару минут один из бойцов.

Видя, как тому удалось змеей проскользнуть между камней, и достичь песчаного берега реки, мы просили богов войны помочь ему в его деле. Жаль, что они не услышали нашей мольбы. Духи стреляли в него, но мы, прикрывая огнем, не жалели патронов, нещадно обрабатывали горы сталью. Возможно, и он молился за себя, но эти молитвы бог не услышал.

Почти добравшись до воды, скользя по песку, как питон, руки солдата коснулась реки, и он опустил в неё голову. В тот момент наблюдателю показалось, что солдата убили. Но он ошибся. Его губы жадно хлебали жидкость, а на два всплеска недалеко от головы, не обратил внимания. Жажда терзала желудок. Напившись, он бросил в реку открытые фляги, ожидая, пока они наполнятся. Время тянулось настолько долго, что мне на мгновение показалось, что прошло не менее часа. Еще один песчаный куст от выстрела со стороны гор вырос недалеко от его правой ноги. Он сжал голову в плечи, понимая, что находится на открытой площадке.

Наконец большинство фляг было наполнено, и он побежал назад, тяжело отталкиваясь от сухого песка. До черных камней, где он мог спрятаться от пуль, звенящих вокруг его головы, оставалось около двадцати шагов. Было видно, насколько тяжело даются ему шаги. Раскрытый рот хватает горный воздух. Пот застилает глаза. Ему удалось преодолеть, потеряв по пути несколько фляг, еще несколько метров. Наблюдатель заметил, как рядовой неожиданно замедлил бег, и дальше лишь шел, тяжело волоча в песке ноги. Возможно, его пули все-таки достали. До камней оставалось шагов пять, когда он упал. Сначала на колени, затем грудью на песок. Вода, вылившись из фляги, превратилась в маленькое болото, в которое упала его голова. Но он продолжал ползти. Медленно. Из последних сил. И тут несколько пуль разорвали на его спине материал, мгновенно окрасившийся в черный цвет.

- Всё, - обреченно молвил наблюдатель, заметив, как тело солдата затихло в шаге от валуна.

Мгновенно огнь прекратился, словно духи отдавали дань уважения его героизму, погибшему ради своих товарищей. Прекратили стрелять и мы. Стволы автоматов раскалились до такой степени, что, прикоснувшись к ним пальцами, можно было, получить ожог. Кроме жажды, мучили тяжкие мысли, которые вне зависимости от нашего желания, поселились в наших головах. Безумие медленно вползало в извилины, и не всем удавалось выдавить его из себя.

- Убит, - раздался чей-то обреченный голос, - можно сбегать за его флягами?

- Давай, - Заколодяжного также как и всех мучила жажда. Чтобы избавиться от неё, он старался не думать о воде. Лицо блестело от влаги, а руки кровоточили от порванных мозолей. В этот момент, обернувшись ко мне лицом, он что-то произнес, а я в его глазах прочитал такую тоску, что сжалось мое сердце. – Это мой солдат. – Тихо повторил он, уже ни к кому не обращаясь. И назвал имя и фамилию.

Евгейчук Виктор Моисеевич

Вернувшийся с флягами боец, принес лишь две полные водой. Но даже эти две фляги, распределенные между нами, по пять глотков, хоть ненадолго, но остудили горящие внутренности. Более вкусной воды я в жизни не пробовал. С молчаливого согласия солдат, я и Сергей хлебнули на один глоток больше. Тогда мне показалось, что выпей Заколодяжный всю воду, никто из бойцов не высказал бы ему своего порицания.

После поглощенной воды, силы наши троекратно увеличились. Мысли обрели очертания, а тело энергию. Казалось, не вода это была, а целебное зелье.

- Игорь, в том дуване, кажется, закрепился Шорников. Свяжемся с ним?

- Думаешь Шорников? – в тот момент видение, где замполит падает в воду, казались мне сюрреалистической картинкой воспаленного мозга.

Дом, о котором говорил Заколодяжный, находился на самом берегу реки, был обнесен невысоким дуваном, и мы знали, по выстрелам, что там скрывались наши солдаты. Для организации сплошной линии обороны просто необходима связь.

- Не знаю. Но три работающих автомата я слышал.

- Может мне сбегать? – задал я вопрос, подкрепленный лишь внутренним азартом. «Ты что? Одурел», - завизжал внутренний голос. – «Убьют!»

- Только осторожней, - напутствовал командир роты.