Тора-Бора.

Ближе к концу сентября командование решило перекрыть все тропы, ведущие в Пакистан, частями советской армии и «зелеными», т.е. афганской армией. Долго готовили втайне от всех, места переброски войск и пути их выдвижения. Назвали операцию «Кольцо». Простенько и со вкусом.

Участвовали в ней практически все военнослужащие ограниченного контингента в Афганистане, и вся армия «зеленых». Помните, по гражданской войне: были «красные», «белые» и конечно «зеленые». Так вот, те «зеленые» от этих практически ничем не отличались. Если что-то можно было где-то грабануть, бежали в атаку первыми. При опасности – рвали когти в другую сторону.

Нашей целью был комплекс пещер, более известный как Тора-Бора, где по данным разведки сосредоточились большие силы противника, а также склады с боеприпасами, провиантом и вооружением. В основном советского, китайского и пакистанского производства.

Конец сентября в горах Афганистана это нечто, не передаваемое словами. Температура опускается до терпимых плюс тридцати. Свежий воздух, пьянящий сознание не хуже любого вина. И повышенная активность защитников Родины, т.е. душманов. Убери последнее, и можно смело получать ихнее гражданство.

Как всегда вышли из бригады в 3 часа утра. Темнота полнейшая. Марш на колесах, в смысле на машинах, окончился у предгорий, к которым мы повернули сразу из базы налево, пройдя с десяток километров в сторону Пакистана. Затем, вправо по грунтовой дороге еще с полусотню километров вдоль границы. Далее путь лежал пешком.

Когда ранним утром, при  полной темноте, а это около четырех утра, я, сидя в кабине ГАЗ-66 услышал впереди крик «дриш!» - «стой!» затем непристойный мат капитана Князева, и тут же немного в стороне гомерический смех, мгновенно очнулся от полудрёмы, в которой прибывал с того самого момента, как мой зад коснулся сиденья.

Шли мы на ближнем огне фар, когда в его овал ворвался афганский солдат и, направив на меня свой АК-47, как заорал – Дриш! Твою мать… Тут меня прорвало, да так, что я не мог успокоиться в течении ближайших пяти минут. В открытое окно кабины я высказал все, что думаю об этом солдате, об Афганистане и практически о всех его женщинах, не забыл и о матери этого весельчака, а также о ближних родственниках тех, кто гоготал в стороне, веселя самих себя.

Во, блин, шутники, мать их. Союзнички.

Спустя пару минут, я услышал тот же самый ДРИШ у себя за спиной, а, в след за ним мат уже какого-то сержанта, посаженного на место «старшего кабины» Князевым. И тут подумал, а афганцы, - ничего пацаны, коли вот так развлекаются на досуге. Интересно, что они думали о нас, слыша наш мат? Хотя, могу высказать догадку. Шурави – полные долбоёбы.

- Котов, в третью роту, - меня с моей группой ждала встреча с теми, с кем приятно было воевать. Рота капитана Какимбаева (на тот момент, кажется старшего лейтенанта, но могу ошибаться).

Рядом с Аликом Мамыркуловым стоял лейтенант Сёмиков Андрей.

- Не бзди. Все будет хорошо, - он улыбнулся мне, ответив на пароль отзывом.

- Не бздю.

Познакомились мы чуть ранее.

Встреча после долгого отпуска с родным подразделением была настолько теплой, что при желании, я вполне мог и расплакаться. Доложив командиру батареи о прибытии, поставил на табуретку бутылку с водкой.  Обнялся с Аликом Мамыркуловым, который и был инициатором встречи с новым взводным лейтенантом Сёмиковым А., из Ленинградского ВОКУ.

Напоминая щенка, только что не махал хвостом, он первое время не спускал с меня глаз, накаченный рассказами Алика настолько полно, что казалось, вместить еще пару баек о войне, он практически не мог. Но странное дело, если другие офицеры, слушая наши рассказы, зеленели лицом, то он наоборот, начинал сверкать глазами, как боевой пес, готовый сорваться с цепи.

- У него, между прочим, коричневый пояс по каратэ, - сказал мне Мамыркулов, и почти мгновенно Сэм, так он любил, чтобы его называли, стал частью нашего боевого товарищества, вход в который был исключительно по абонементам, выписанным душманами.

Невысокого роста, он напоминал собой живчика, готового к любому боевому контакту с кем бы то ни было. Возможно, и я это видел иногда по его глазам, он оценивал собеседника по его способности ему сопротивляться. Его взгляд, острый как топор Чинганчгука, вспарывал твою защиту лишь для того, чтобы посмотреть, что у тебя внутри. На каких канатах держится твоя душа, из чего тебя слепила мать, и имеется ли у тебя стержень, определяющий сущность воина. При наличии комплекта, глаза его теплели.

- Строиться, - подал я голос, и пока бойцы вылезали из кузова, пошел искать Какимбаева.

Мы шли вторые сутки, не встречая сопротивления врага. Такое было в наших жизнях, поэтому бдительности не теряли, высматривая по сторонам, в ожидании огня. С каждым метром взбираясь все выше и выше, мы приближались к отметке в три тысячи метров, шагая строго по гребню. Иногда спали на ходу, но сон был странным. Все видишь и все чувствуешь. С пяти часов на ногах. Вторые сутки в дороге. Где конец пути?

Пейзаж меняет свои очертания настолько часто, насколько часто у тебя слипаются глаза. Валуны под ногами и солнце, наши вечные спутники. Лямки натирают плечи до кровавых полос. Но остановиться нельзя. График. Слева внизу виднеются дома. Они маленькие, словно игрушечные. Слева – равнина. Она лежит ниже нашего маршрута почти на километр. Справа – ущелье. Не широкое, не глубокое. Не опасное.

Впереди горы впиваются друг в друга, словно две амебы, готовые к спариванию. И теперь горы уже впереди, справа, сзади. Взбираемся еще выше, помня первый закон войны. Подъем дается с трудом, как марафонцу, последние сто метров. Вещь-мешок тянет вниз, а душа рвется вверх. И ты карабкаешься за ней, обрывая ногти, словно там, в вышине тебя ждут ответы на все поставленные тобой Судьбе вопросы.

Взобравшись, перед глазами увидели полянку, с огромным камнем посередине, а вокруг снова горы. И еще горы. И дальше – только горы. А сил практически нет. Как и воды. И сознание растекается по мозгам, словно мед по блюдцу. И невозможно его собрать в горочку, стараясь удержать в границах, тобой же и определенной формы.

- Привал, - разносится команда командира роты.

Большая её часть падает у валуна, остальные в небольшой кювет, образованный селью. Около трех часов дня. Нам требуется отдых не более получаса. Хотя силы еще есть. А есть сила, ума, как правило, не надо.

Выстрелы раздались настолько неожиданно, что мы даже и не поняли, что попали под огонь духов. Несколько человек упало, скошенные смертью наповал. Остальные ответили огнем. Часть взвода Мамыркулова, идущая по гребню, мгновенно развернулась и открыла прицельный огонь. Случайно или нет, но они оказались чуть выше сидящих в засаде духов.

Переместившись в кювет, я, насколько было возможным, собрал своих, и приказал развернуть миномет в сторону гор. Не прицеливаясь, исключительно на глазок, мы произвели четыре выстрела, разорвавшиеся за высотой, откуда по нам вели огонь. Услышав лишь грохот разрывов, пришлось скорректировать прицел. И следующая мина упала прямо на гребень лежащей перед нами горы. Огонь затих.

- Товарищ капитан, товарищ капитан, - подбежавший к Какимбаеву сержант выпалил из себя, - Двое погибли. И еще двое ранены. Надо вызвать вертолеты.

- Кто убит?

Но шум винтов над головой не позволил расслышать ответ. Тут я заметил лицо Семикова. Если вы смотрели фильм «Освобождение», где Олялин, наш актер, играющий роль какого-то капитана, отдает приказы, видя наступающие на его батарею танки фашистов – спокойно, но с внутренним напряжением, иногда даже жестко, но по существу. Так вот, лицо Андрея напоминало лицо того киношного капитана, практически один в один.

Тем временем, зависшие над головой вертушки, обрушили на противника нурсы, превратив высоту в сплошное море огня. Затихло, мы также перестали отвечать, и быстро, по команде Какимбаева, передислоцировались на высоту, откуда шел огонь. Часть пехоты обошла противника справа, прикрывая наш путь на очередную высоту, на которую вскарабкались как зайцы, укушенные в жопу пчелой.

Взобравшись, я оглянулся и увидел как на поляну, оставшуюся ниже за спиной, упал МИ-8МТ, и подобрал убитых и раненых. Из моих, никто не пострадал. И это было отрадно, и одновременно горько, от потери, понесенной третьей ротой. Но жизнь, какая бы она не была, продолжалась, как и операция «Кольцо».

Только через девять месяцев после вторжения, возникло ощущение, что командование бригады, наконец, начинает планировать боевые операции настолько умело, что полевые группы, работающие в горах, все чаще оказывались в роли охотника, а не дичи. Это радовало. Значит не все так упущено у нас, как это казалось первое время. К сожалению, такой период сохранялся не долго, около десяти месяцев, пока не сменилось все командование бригады и батальонов.

Именно за этот период были сформированы группы, работающие ночью в самых опасных районах пригорода Джелалабада. Именно в этот период были выставлены посты охраны, окольцовывающие город более чем на пятьдесят километров. Именно тогда количество потерь, при той же интенсивности боёв, существенно сократилась. И самое важное. Мы, наконец, стали видеть своего врага. И мочить.

Итоги первой войсковой операции впечатляли, хотя именно войсковые операции давали трупы и отсутствие результата. Но не в этот раз. В Тора-Боре взяли такое количество оружия, что можно было вооружить еще одну бригаду. Мины от американских минометов, наши имели калибр 120 мм, а ихние – 109 мм, их было так много, что казалось сами США решили начать с нами войну, готовя плацдарм. Там я стырил пистолет «Лама». Испанский. По сравнению с нашим говном – ПМ «Макаров» 9 мм, этот имея калибр намного меньше, бил настолько точно, что казалось, ты стреляешь не из пистолета, а из автомата. Плавное движение курка и легкая отдача, без кивка вверх, позволяло стрелять практически без промаха с расстояния в 25 метров.

Бригада получила благодарность Генерального штаба. И на том спасибо. А мы тем временем, стали возвращаться назад, обросшие, как басмачи, и дорога обратно была гораздо короче и приятней, нежели туда. Проведя в горах около десяти суток, мы шли, чувствуя в себе такую уверенность, что скажи нам взять Пакистан, взяли бы.

Не обходилось без потерь. Практически на всех операциях мы теряли друзей. И потери сии были невосполнимые. Огромное плато. Мы идем, обливаясь потом по песку, скрипящему на зубах, голодные и оттого злые на всех и вся. На горизонте видны горы, ярко выделяющиеся на фоне синего неба. Впереди меня, идут бойцы в пыльной мабуте, поднимая ботинками дисперсную пыль, медленно оседающую на наших плечах.

- Дидык, вода есть?

- Нет, товарищ лейтенант, - от солнца его лицо напоминает лица индейцев из ГДРовских фильмов про Чинганчгука.

- Выпил, сука?

- Так точно, - понимая, что шучу, отвечает он. А как не выпить, если набирал он воду еще в бригаде, дней несколько назад.

- А где забота о любимом командире? – игриво спрашиваю его.

- Вот здесь, - он касается своей груди, и хлопает ладонью, поднимая пыль. Я оборачиваюсь, и вижу насколько серьезно его лицо.

Впереди на дороге валяется старик весь в крови. По возрасту на душмана не тянет. Лет ему как мне сейчас. За пятьдесят. Но и в этом возрасте хочется жить. Поверьте на слово. Он еще дышит. Мы проходим мимо, но чувствую, что надо остановиться. Смотрю в глаза, в которых медленно тает жизнь, как мороженное на солнце. Из полуоткрытого рта течет кровь. Агония еще не началась, но вот-вот…  Кто же тебя так?

- Помоги ему, - киваю на старика головой.

Идущий рядом солдат из пехоты, выпускает в его голову пол рожка, разметав мозги, словно салют на день Победы в Москве, по близлежащим камням. Сразу становится приторно гнусно на душе. И, не весть откуда возникшая тоска, вновь хватает мое сердце своими скользкими щупальцами.

Так кто мы, черт меня побери? Интернационалисты или убийцы? Освободители страны, или захватчики? Моральные уроды, или сильнейшая армия мира? Скажите мне генерал-лейтенант Смирнов Олег Евгеньевич (командир 66 бригады на тот период). Хотя бы один раз в жизни правдиво. Как перед Богом, которому вы молитесь. Кем мы все там были? Есть у вас ответ или нет? 

До базы добираемся к ночи. Хочется спать и еще раз спать. И забыть глаза того старика, встреченного мной на дороге к дому. Не получается. Встаю, когда все уже спят. Выхожу из палатки, чувствуя, как тело обдувает холодный бриз. Иду к реке. На небе висит луна, значит сейчас около 11 часов ночи. Мысли, забытые в отпуске, возвращаются. Не могу избавиться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. Оглядываюсь. Никого. Странно.

Берег реки. Тишина. В воде отражаются звезды, переворачивая мой мир наизнанку. Вода холодная, как лед. Я сажусь на берегу, шлепаясь задницей прямо в песок. Уставившись в одну точку. Но это не медитация. Что-то тяжелое, как камень, на шее утопленника. Сижу час, второй. Возвращаюсь лишь под самое утро, когда на той стороне реки, в уезде Кама, послышатся первые петухи.

Очередная операция, счет которым я потерял, застряв на цифре тридцать, запомнилась почти таким же кровавым сюжетом, что и операция в кишлаке Хара.

Сейчас не вспомнить, что это была за операция, армейская иди бригадная. Помню лишь, что вышли почти все подразделения в уезд Лагман, не менее проблемный чем Сурхруд. Народ там жил воинственный, порой до безумия. Совершая в бою настолько удивительные вещи, что просто поражаешься таланту душманских командиров.

Быстро раскусив нас, они поняли, что мы, как правило, работаем на полную глубину ущелий при поддержке артиллерии и авиации. То есть любая лобовая атака на нас граничила с безумием, но этим душманы не страдали. А посему придумали тактику, которой пользовались наши войска при штурме фашистских городов, суть которой заключалась в следующем: как можно ближе подползти к окопам противника, чтобы при артиллерийском налете свалиться на фашистские головы в тот самый момент, когда те прячутся в блиндажах, закидав их гранатами.

Духи же просто просачивались в ряды наших подразделений, и вели огонь на поражение изнутри, вызывая в этих самых подразделениях панику. Сами же они практически не страдали. Вести огонь на таких условиях, и не поразить своих было сложно. Они рассчитывали, что проникнув в наши ряды, мы не будем открывать огонь из опасения задеть своих. Слабо же они знали советскую армию.

Такое случилось с третьим батальоном и ДШБ.

По правую сторону ущелья продвигался пехотный, по левую – десантники, практически не встречая сопротивления противника. Миновав двадцатикилометровую отметку, если судить по карте, они начали медленно входить в самую узкую его часть. Скрывающихся духов среди камней они не заметили. И тут, когда большая часть узкого ущелья была пройдена, проникшие в их боевые порядки духи, неожиданно открыли плотный огонь.  Как по одним, как по другим бойцам. Минутная неразбериха и неожиданное нападение привела к тому, что тот и другой батальоны стали поливать друг друга автоматно-пулеметным огнем, включив в перестрелку АГС-17 «Пламя».

Осколки от гранат представляют собой резаные частицы пружин и проникают глубоко в тело, оставляя долго незаживающие раны. Вызывая боль, настолько сильную, что простое ранение представляется легким массажем. В тот день все перемешалось в королевстве Датском. Где наши, где духи? Не понять. Но жить хочется….

Взаимно уничтожающий огонь велся почти полдня, пока стороны, наконец, не рассмотрели друг друга. И потери того боя были ужасны. Восемнадцатью убитыми и около тридцатью ранеными рассчиталось командование батальонов за знакомство с необычной тактикой противника. Большинство убитых было от пули калибра 5.45 и от осколков гранаты АГС. Несколько убитых душманов не покрыли печальной статистики той трагедии, настолько ужасной, что до сих пор рассказ о том бое вызывает дрожь.

Я мог бы понять, если мы теряли своих в огненных контактах, но вот так, было выше моих сил. Как можно было допустить столько промахов зараз? Ведь имели опыт. Имели. Что мешало? Русская безалаберность или нечто большее? Неожиданное помутнение сознания?

На севере страны потери от дружественного огня составляли более 30 процентов всех потерь, здесь, на юге, процент был не меньшим. Помните, там, в Харе, разрывом снаряда убило двоих бойцов, теперь здесь, в Лагмане перестреляли нескольких своих. На одной из операций, вертолетчики сбросили 250 кг. бомбу прямо на расположение нашей роты. Снова были потери. Минометчики дважды зарядили ствол. Итог – несколько человек убило. Солдата из моей батареи, расстреляли свои, в Сурхруде, список можно продолжить….

Печальный список. 

Женщины.

Война без женщин, как автомат без патронов. Да, женщины и война два не пересекаемых понятия, два слова, взаимоисключающие то, что древние называли сутью бытия. Находящиеся по разную сторону баррикад, они как бы дополняли друг друга, превращая наше существование в Афганистане в ЖИЗНЬ.

Большинство работало в медсанбате. Врачами и санитарками. Поварами и машинистками в штабе бригады. И один их вид заставлял нас – мужиков, выворачиваться наизнанку, чтобы вернуться с боевых. Особенно волнительными моментами были периоды лечения в медсанбате. Во всяком случае - для меня. Гребанный аппендицит застал в тот самый момент, когда жизнь по-настоящему стала бить ключом. Боль была настолько невыносимой, что хотелось орать, чем впрочем я и занимался, пугая окружавших меня птиц.

Насколько помню, была весна, настолько ранняя, что снег сошел давно, хотя по ночам все еще было холодно. Впрочем, в Джелалабаде снега не было. Так…. Изморозь по земле.

Мы стояли на охране аэропорта, в первой линии, кажется так, посему скорость транспортировки моего тела в лазарет была на высоте. Не успев очухаться, меня раздели, ощупали, и велели готовиться к операции. Впрочем, как мне вспоминается, я был к этому давно готов, но вот беда… наркоза, как назло не было, точнее был, но исключительно для раненых.

Всего три укола в пузо и меня стали кромсать ножом, не обращая внимания на мои вопли. А вопить было от чего. Уже позднее, в СССР, я интересовался, сколько должно быть уколов при вырезании аппендицита, и мне говорили, не менее 5-6, а то и более. И при общем наркозе. А тут ТРИ!  И все местные!

В общем, когда начался отходняк, это период когда наркоз ослабевает, началось самое интересное, т.е. самое болезненное. Но вытерпел.

Самое приятное было лишь тогда, когда тебе меняли повязку. Ты лежишь весь голый, как новорожденный, а милая девушка - медработник, старательно отводя глаза, нежно меняет бинты. В эти периоды член стоит ужасно неприлично. И вся эта радость у неё перед глазами.

Только за это им следовало давать Ордена.

За терпение.

Ноябрь 1980 года.

В сентябре – октябре батальон участвовал еще в нескольких операциях, но были они недолгие по времени и больше напоминали туристический поход в горы. Ни стрельбы, ни убитых, ни раненых. Ну, может быть кроме той, что была в Сурхруде. Где Лешка Акимов, рискуя жизнью, вывез на БМП с поля боя нескольких раненых. Тогда было убито человек пять. Или в уезде Кама, куда нас забросил вертолет МИ-9МТ, и где погиб лейтенант Гуро – мы вместе учились в ТВАККУ и жили в одном районе… Ладно. Об этой операции все же чиркну пару строк.

Впервые перепутав вертолеты, я влез не в свой, а первый попавшийся и был сброшен со своей группой  в расположение десантного батальона, и естественно, в его же распоряжение. Если ДШБ находился на правом фланге операции, если смотреть со стороны расположения бригады, то мой первый – должен был прочесывать кишлаки, стоящие в стороне, в километрах пяти от места сброса. А между ними ровное, как мысли офицера, поле.

Получил от Князева по рации вводную, выполняя которую пришлось слезать с гор и двигаться в сторону населенного пункта «А», куда, по расчетам и спрыгнул первый батальон, во главе с капитаном Олейничем. Следуя логике, к 16 часам наши, то есть мой батальон был просто обязан выйти на рубеж, проходящий по срезу виднеющихся вдалеке кишлаков.

Война там разгорелась не шуточная, ибо мы все слышали, как затарахтел АГС, поддержанный сотней автоматов, сливающийся с ответными выстрелами духов, как правило, начинавшими первыми. Среди какофонии звуков, явственно слышался глас минометов, а на горизонте, в месте того самого среза, куда мы собственно и направляли стопы, стали расти клубы огня и дыма, придавая довольно грубому пейзажу очарование кисти Дали.    

Именно там я впервые увидел, как сбивают вертолеты. Мы только тронулись в путь, хотя десантная операция еще не закончилась, и вертолеты все еще доставляли пехоту в места выброски, когда я заметил как МИ-8МТ, выпустивши несколько нурсов в сторону гор, обозначил расположение противника.

На высоте около 500 метров, вертолет неожиданно закружило, видно чей-то удачный выстрел сбил хвостовой пропеллер, и он стал терять высоту, медленно падая на серые камни Камы, по которым я шел со своими, для соединения со своими же.

Ни дыма, ни огня я не видел. Лишь черная точка, отделившаяся от вращающегося вертолета, летевшая в сторону земли. Это пилот был выброшен из нутра боевой машины силой инерции. Трагедия произошла в двух километрах от меня, но открытое пространство позволяло видеть каждую подробность того военного эпизода, словно ты сидишь в кинотеатре. Боевая машина, тем временем, все больше закручивалась в смертельную спираль, чтобы окончательно рухнуть на камни. Почти у самой земли от него отделилась еще одна точка, бывшая, как и первая, скорее всего пилотом, и упала в песок.

Практически туда же рухнул и сбитый вертолет, на месте падения которого вырос гриб взрыва, очень напоминающий ядерный. А огонь в кишлаке, куда мы и направили стопы, прекратился. Через несколько часов мы соединились с первым батальоном, как Второй Украинский с Первым Белорусским в Великой отечественной войне. Помню лишь мозоли, которые натер на пятке от долгого перехода. О том, что мы могли погибнуть в пути, не думали.

А лейтенант Гуро погиб в тот самый момент, когда перебегал мост, на котором ждала бандитская засада. Тогда часть подразделения уже переправилась на ту сторону, когда духи открыли кинжальный огонь. Чтобы спасти бойцов, он кинулся через мост, напролом, где и достала его вражеская пуля. Ранение было в голову, а он был мужчиной крупным. Когда его привезли в медсанбат, он жил еще семь дней. Операцию на мозге делал начальник медчасти, но спасти не мог. Жаль.

Мы все ходили под Богом. Впрочем, могу ошибаться, кого то прикрывал дьявол, поэтому перехожу к главному, от которого я немного отвлекся, за что и извиняюсь перед нетерпеливыми читателями, уже ерзающими в предвкушении домашними тапочками.

Но о мистике потом. А пока о ноябре, ставшим для нас началом периода кайфа, о котором говорят, что он не бесконечен. Нас поставили охранять аэродром. Мечта дебила. По бумагам мы воюем, а в натуре – кайфуем. И ведь кто-то в Афганистане, на охране дорог провел практически все время. Ну что тут сказать. Повезло. Как нам тогда.

Распределив зоны ответственности, минометчикам на Джелалабадском аэродроме достался участок слева, от въезда на территорию, за которым росли оливковые деревья, чьи плоды настолько вонючие, что есть маслины я не мог лет двадцать, как вернулся оттуда.

Для офицерского корпуса вырыли яму глубиной около двух метров, чтобы поставить домик из фанеры, внутри, даже в самый разгар пекла, было не выше 20 градусов тепла. По температурной шкале – практически Россия средней полосы. Сверху из досок сделали крышу, плоскую, как желания прапорщиков. На всякий пожарный поставили буржуйку. Два яруса кроватей. Стену и пол жилища отделали солдатскими плащ-палатками. Недаром по дизайну и комфортности эта палатка считалась эталоном полевого проживания.

Минометы 120 мм расставили по периметру, чтобы из них можно было стрелять во все стороны света. Чуть сзади разместили «Васильки» - это тоже минометы, но автоматические, калибра 82 мм. Способные стрелять практически прямой наводкой. Определили ориентиры и дальность до них. Скажу сразу, работа нужная, но не имеющая практического применения, впрочем, солдат надо было чем-то занять?  А вот рытье окопов – вещь крайне важная, от безделья лечащая. Основная война была на земле, и противник, как и мы, терял бойцов именно от автоматного и пулеметного огня. С момента применения огнестрельного оружия, лучший способ спасения от него – окоп.  Хотя и минометы были, если честно, тоже ничего.

К третьему дню разместились, выставили посты охраны, в том числе и боевое охранение, таким образом, чтобы крик передового дозора, когда их будут резать, долетал до нас быстро и вовремя. Справа от въезда в аэропорт разместился штаб батальона, автомобили с провиантом и медицинским персоналом в лице прапорщика Акимова.

Система безопасности аэродрома была настолько запутанна, что не только душманы, но и свои братья – пилоты, порой блудили в поисках выхода. Основная масса воздушных бойцов жила в бетонной казарме, на КПП и была надежно защищена от порчи и сглаза. Ели они также отдельно от нас, и возможно это не позволяло нам сойтись поближе. Хотя одно дело делали, все-таки.

Главная задача на тот момент, стоявшая перед нами, была не спиться окончательно, так как водка продавалась практически в расположении батальона. Вертолетчиками - экстрималами. Свет был. Вода была. Еда тоже. Карты – были. Нарды – были. Что еще надо для военных действий? Женщины…. Но только на порнографических картах. Кстати до нашего медсанбата было рукой подать. По трассе Джелалабад – Пешавар пять километров вправо, если выезжаешь с территории аэропорта. До города – около 10 километров, но в другую сторону, по той же трассе, с растущими справа и слева деревьями.

На следующий день я и решил посетить медсанбат, благо у них работы практически не было, ибо бригада медленно превращалась в сторожевую, охраняющую всех и вся. Под вечер, чтобы зря не тревожить командование медсанбата, я на попутном БМП рванул на встречу со своей девушкой, с которой все-таки познакомился, и даже пару раз перекинулся ничего не значащими фразами. С той самой, которая мне делала перевязку, когда я валялся с аппендицитом. Спросив у дежурного, где она, я без стука вошел в её палатку и….

Перед собой увидел стол, на котором стояло вино, фрукты, шашлык, еще что-то, а за ним Она и какой-то медик в капитанских погонах. Помните картину Репина «Приплыли»? Или финальную сцену из Ревизора? Именно это я тогда наблюдал, когда они, точнее Она, увидела меня в своей палатке. М-да…. С бабами мне всегда не везло.

Больше я туда никогда не ходил.

Тем временем впереди ждал второй по значению Праздник, отмечаемый в войсках. 7 ноября. День Великой октябрьской революции, суть которой не понимали на Западе довольно долго, а самое главное – почему Великая октябрьская революция отмечается в ноябре? Ну как у богословов, до сих пор не могут договориться, по какому стилю родился Иисус Христос, по новому или старому.

Аэродром был частью нашей жизни. Спокойной и тихой, как в СССР.

Ночь. Я возвращался с ужина, который накрывали у штаба батальона, под яркими звездами, практически в полной тишине под звуки цикад. Луна еще не взошла, поэтому романического настроения как бы и не было. Когда меня остановил грозный окрик, я мыслями был в районе Воронежа с любимой девушкой в обнимку.

- Стой, кто идет?

Вздрогнув, я все же сумел ответить.

- Минбатарея…

- Пароль… Пароль…, какой пароль, товарищ лейтенант?

- Это ты мне скажи, я должен говорить отзыв…, - долгое молчание, переходящее в тягостное.

– Забыл…, - раздается наконец.

- Обтюратор.

- Спасибо, товарищ лейтенант. Отзыв?

- Пошел на ***, - в сердцах бросаю я, и тут-же получаю в ответ.

- Неправильно. Компенсатор!

Кто такие пароли выдумывает? Чьи мозги их запомнят? Хорошо, что часовой знал меня не только в лицо, но и по голосу. Он был из первой роты, стоящей неподалеку. Возможно один из тех бойцов, кто был со мной в Харе. Особо не старался, но чувствовал к себе уважение с их стороны.

Ладно… Проехали.

Захожу в палатку, а там незнакомый старший лейтенант. Невысокого роста, круглолицый, явно не из обоймы командующего войсками. Лет далеко за тридцать. Эдакий крепыш без перспективы на будущее.

- Павел Фадеевич, - представился он, протянув руку.

- Игорь Владимирович. К нам? – на всякий случай уточнил я.

- Нет, - радостно рассмеялся старший лейтенант, - во взвод управления батареи.

- А может СОБом (старшим офицером батареи) пойдешь? – спросил Князев, раскладывая пасьянс. Он на ужин иногда не ходил.

- На хрен. Пусть молодые рвут жопу, - коротко и ясно выразил он четырьмя словами свою жизненную позицию, пристально осматривая меня с боку. Старший Офицер Батареи отвечал практически за тоже, что и командир батареи. И его жопу драло начальство чаще, чем жопу комбата.

Так к нам в батарею прибыл еще один главный персонаж данной книги, о котором можно было писать долго и нудно, но, он опередил события, сам рассказав о себе одним коротким предложением. Добро пожаловать в клуб карьеристов.

Любимая фраза Попова – а это его настоящая фамилия с ударением на второе «о», была: - Куда солдата не целуй, у него везде – жопа.

Впрочем, это было не только его выражение, но и внутреннее состояние души. Фраза, начертанная на его фамильном гербе. Жизненный принцип.

Как и положено, в тот же вечер он представился двумя бутылками водки, консервами с закуской, сладостями, опустошив чемодан. Все это богатство лежало на столе в ожидании наших зубов. Да, правильный офицер прибыл в батарею.

Влился в коллектив он настолько стремительно, что было трудно представить, как мы вообще без него жили все это время. Как и все карьеристы, он знал практически всё. Даже то, о чем имел слабое представление. Был он резок, и не только в суждениях, но и поступках. Не трудно догадаться, что его отправили в Афганистан исключительно из-за его службы. Возможно, даже командир его полка вздохнул с облегчением, когда увидел корму Попова, покидающую его воинскую часть.

Говорил он громко, даже чересчур. Смеялся искренне. Раскусив Князева, отвел тому ступеньку в своём ранге приоритетов, поставив на соответствующее место. Я с ним так и не подружился. Сказывалась разница в возрасте. Забегая вперед, скажу, что именно он спас меня от неприятностей, сулившим мне как минимум порицания, точнее, его жопа. Но об этом гораздо ниже. 

С первого момента его нахождения в батарее, служить всем стало веселей. Особенно солдатам. Как два вампира чуют друг друга на расстоянии, так и Князев в Попове почуял родную душу. И практически передал ему управление войсками.

Первое что он сделал, когда мы все проснулись на следующий день, так это прочитал военнослужащим батареи короткую лекцию «о вреде непослушания» практически до обеда. Князев был доволен. Я был доволен. Шатилов был доволен. Вот на таких молодцах и держаться вооруженные силы. Не будь их, все бы развалилось на винтики. Что ж осталось посмотреть, каков он в бою.

Месяц балдежа, который разлагает боевое подразделение, закончился в первых числах декабря, когда наш батальон вывели на дальние точки, в первую линию обороны страны. Я попал на территорию уезда Сурхруд, вместе со старшим лейтенантом Гапаненком и его взводом, под его начало, и для поддержки его огнем из «Василька».

Удобно расположенная высотка позволяла рассмотреть всю местность в радиусе нескольких километров, и при нападении на нас, мы могли продержаться на точке столько, сколько имели боеприпасов. То есть практически всю оставшуюся жизнь. Установив самодельные мины из гранат «Ф-1», и развернув морду БМП в сторону наиболее удобную для атаки против нас, стали рыть систему траншей и окопов, дабы передвигаться от одного места к другому исключительно, ниже уровня земли.   

Как я уже писал о Гапаненке, это был живчик с занозой в заднем месте, и практически не сидел на месте, объезжая владения дважды в день внимательно осматривая местность.

- За нами выставили наблюдение, - неожиданно сообщил он мне. – Следы. Я видел следы наблюдателя вон там.

Он указал на дальний холм, стоявший чуть в стороне от нашего места положения.

- Ведут разведку, суки.

- И что делать? Может, из миномета проверим на вшивость?

- А что, - неожиданно, ему моя идея понравилась, - засандаль вон по той высоте.

Развернув миномет в сторону, указанную старшим лейтенантом, я прицелился из оптики, наведя перекрестие прямо на высоту, и нажал рычаг огня. Выплюнув четыре мины, миномет замер, выдохнув из жерла остатки дыма. Тем временем высота покрылась огнем, именно там, где и хотел его видеть Виктор.

Новый 1981 год мы также праздновали вместе. Но перед этим произошли события, в корне поменявшие мое отношение к афганской армии.

Неподалеку от нашей точки, а если быть точным вправо на километр, если смотреть в сторону Сурхруда, стояла афганская часть. Для организации взаимодействия мне потребовалось встретиться с командиром для согласования разных там вопросов по организации огня и т.д. и т.п. В общем поняли. Захватив обузу в виде одного из бойцов, я двинулся в путь, рассчитывая вернуться не позднее чем через полчаса, но задержался на целых пять. Вторая половина дня была не столь опасна, чем предутренние часы и ближе к ночи с 18 до 23. Как самое темное время суток. Тогда духи просачивались сквозь наши боевые порядки незамеченными. 

И вот я иду к командиру недалеко стоящей части, ну хотя бы познакомиться и все такое. Ближе к их лагерю, а они располагались в овраге, неожиданный голос заставил меня остановиться. Заметив афганца, бегущего к нам, я попросил солдата быть как можно бдительней. Мало ли что. Двигаясь зигзагом, тот, наконец, добрался до нас, улыбнулся.

- Минен…

- Мины? – он закивал головой, глазами показав, как это страшно.

Затем поманил за собой пальцем, попросив обращать внимание на землю, по которой мы шли. А обращать стоило. Вокруг нас были установлены мины, и мы шли по минному полю по определенной траектории, настолько сложной, что в темноте пройти снова вряд ли получиться.

Спустя минут двадцать, мы перевалили за бугор, и перед нами открылось житиё афганских военных. Столь же скудное, как и вся страна. Встретил нас командир части – высокий и сильный мужчина лет сорока с уверенным взглядом опытного вояки, одетого в потертую куртку. Пожал ладонь. Жестко. Представился. По русский говорил неплохо. Я представился со своей стороны.

Как это принято на Востоке, меня сразу отвели в его палатку весте с бойцом и предложили чай. Пока то, да сё, мы разговорились. С трудом подбирая слова, ему все же удавалось правильно формировать предложения, хотя кое-что мне пришлось додумывать.

Я сказал, что мы прикрываем аэродром, и участок, показав его на карте. Он кивнул, понимая меня.

- Душманы там, - неожиданно ответил он на мой вопрос. И он достаточно точно показал их место на моей карте.

- Точно?

- Я знаю, - спокойно сказал он. Судя по глазам, он не врал.

Мы еще о чем-то говорили, пили чай, снова вели беседу. Опять пили чай, и так за чаем практически и промчалось время. Стало темнеть.

- Мне пора, - он кивнул, уже вполне дружелюбно, и я сказал бы даже более приветливо. Спросив его, можно прийти еще, он не ответил, но и не дал согласия. И только в момент прощания, сжимая мою руку, молвил:

- Через два дня можно.

Но удалось лишь через неделю, так как я на пару дней матанулся в бригаду, на перевязку, стала гноиться ссадина, полученная недавно. Так там и остался, пока Витя руководил и своими и моими бойцами. Приехал я и сразу в афганскую часть.

Так же, как и в прошлый раз, нас встретил наблюдатель, который провел по минному полю. Также как и прошлый раз меня пригласили в офицерскую палатку. Так как я приехал с таджиком, владеющим фарси, мне хотелось поговорить с командиром части более подробно и на разные темы, интересные нам обоим. Но его не оказалось на месте.

Политический советник, пришедший вместо него, рассказал нам, что он и еще несколько солдат были убиты во время проверки одного из кишлаков в Сурхруде. Как и остальным солдатам правительственных войск, ему отрезали голову, выкололи глаза и вспороли живот. Над своими, афганцами, духи издевались более изощренно, чем над «шурави».

Жаль.

Но жизнь продолжалась.

- Было бы здорово, если получу Звезду Героя? А Игорь?

Командир бригады искал «героя» в своей обители, но найти не получалось, хотя представление на Гапаненка было послано где-то полгода назад, и ему даже удалось побывать в Кабуле, но почему-то застопорилось, как позднее рассказывал Виктор, там своих претендентов на «Героя» было с вагон и маленькую тележку. И очередь, аж до самой границы с СССР.

Что самое интересное, все претенденты имели не менее ДВУХ БОЛЬШИХ ЗВЕЗДОЧЕК на погонах, т.е. были не ниже звания подполковника. Кто не знает, у нас в советской армии только старшие офицеры (от майора и выше) и совершают героические поступки.

- Герой, он и в Афганистане Герой, - Витя Гапаненок, с которым я торчал на точке в пятидесяти километрах от базы, выглядел мечтательно. Полстакана водки, привезенной мною на праздник, еще более сплотили наше взаимное уважение. Если честно, Витя был не самым хреновым претендентом на столь высокое звание. И уж гораздо лучше тех в бригаде, кто это звание получил, даже если и посмертно.

- Давай, - мы чокнулись, закусывая шашлыком, приготовленным из барана, которого подстрелили сегодня утром в двух километрах от точки.

Бойцы делали себе что-то в казане, приготовив для офицеров шашлыки, который и сами попробовали, но как-то вяло. Видно были сыты. Какой бы праздник не был, а боевое дежурство никто не отменял. Поэтому как минимум треть подразделения была при оружии и на боевых постах, зорко осматривая впередилежащее пространство серой земли.

За месяц мы соорудили вигвам, закопав его в землю, окопались траншеями и расставили мины настолько плотно, что любое желание духов испортить нам праздник, могло напороться на фугас.

- Споешь? – попросил он.

- Давай…, - я взял гитару и выдал несколько песен, которые были на слуху в 80 годы. До Нового 1981 года оставалось около часа.

Затем мы выпили еще. Затем еще. И, наконец, наступил Новый год. Слава Аллаху, или алилуя… это кому как. В память об этом событии, мы лупанули из всех видов оружия, напугав пол Сурхруда. Особо понравились осветительные мины. 

Хара почти забылась.