Каждый вечер имел свою перспективу. Но только не этот. Лишь двое суток назад я приехал в Алма-Ату для продолжения службы в 186 мотострелковом полку или в\ч 77800 и сейчас, возвращаясь в себе в общагу, заблудился на подходе к ней. Темные, неприветливые улицы, по которым я шел под завывание ветра, пронизывающего насквозь, вызывали отвращение к этому городу, где мне предстояло служить. Попытка найти хотя бы одну столовую, где можно было поесть после 20.00, привела к потере ориентации в пространстве, и как итог – блужданию по незнакомым улицам.

Низкие тучи, словно демоны, кружились над городом изрыгая струи мокрого снега с дождем. Под сапогами булькала грязь, расползаясь под каблуками, навевая тоску. Желудок сжимался до размера обручального кольца, периодически напоминая о себе неприятными болями. Тогда мне хотелось тепла и уюта. И еды.

- Не надо было тебе выходить, - нудило мое второе я, существо настолько гнусное, что иногда мне хотелось его придушить.

И если впечатление от этого вечера и могли скрасить приключения на задницу, то ждать себя они не заставили. Троих парней я заметил в сумраке лишь тогда, когда чуть не поцарапал своим бортом их корму. К девяти часам вечера в Алма-Ате становилось настолько темно, что черный квадрат Малевича сливался с окружающей средой.

- Эй, - это тебя, беги, пока не поздно, опять загундосил мой вечный оппонент, но я остановился. Назло обстоятельствам, назло ситуации и заодно и назло своему второму я.

- Вы меня?

- Дай прикурить, парень…, - не самый высокий из тех троих, что стояли на моем пути, подошел ко мне, дыхнув перегаром в лицо. Из них он был самый старший. Лет около тридцати, но их казахов не поймешь, сколько им лет, у всех один возраст. Другой, что повыше, был настолько пьян, что стоял, держась за мокрый от дождя деревянный забор, опустив голову к земле. По ощущениям, недавно отблевался. Еще одного парня, самого молодого, не достигшего и восемнадцати лет, увидел слева от себя, как мне тогда показалось, немного напряженного, возможно от истощавших его организм флюидов страха – предвестников драки.

- Не курю.

- А деньги есть? – продолжил собеседник и неожиданно нанес, хотя я успел заметить его боковым зрением, удар в левую скулу, так, что мне не удалось отклонить голову, чтобы смягчить его. Но видно или он был слишком пьян, или мне все же удалось среагировать, но, скользнув по челюсти, костяшки пальцев обожгли кожу, он не попал туда, куда метил.

Подчиняясь рефлексу, я выбросил от бедра вперед руку, мгновенно встретившую подбородок нападавшего, сильно раскрутив бедра, так как и учил Нгуен, чувствуя, как мои костяшки уткнулись в твердую преграду. Практически сразу же раздавшийся хруст костей, остановил остальных от необдуманных поступков.

Сцена, как у Гоголя, и тишина….

- Как пройти до АВОКУ? – пока  кровь не наполнилась адреналином и не сорвала голос, спросил я. Словно ничего не случилось.

- Прямо, километра два…, - тихо ответил молодой парень, голосом близким к панике, практически потерявший ко мне интерес.

- Спасибо, - впечатленный ответом и чувствуя как сердце, готовое вырваться из груди, начинает перекачивать тонны крови в таком бешеном ритме, что дойти до части за десять минут представляется мне плевым делом, я сделал несколько шагов спиной вперед, не позволяя им броситься на спину. И лишь убедившись в отсутствии агрессивных планов, развернулся спиной к ним.

Еще не замерзшие лужи отражали мои подошвы и меня, когда я смотрел под ноги. Сейчас мне кажется, что именно в тот момент дьявол стал точить на меня рога.

Боевая тревога. 23 декабря.

Мелкая поземка колючего снега стелилась над землей, обнажая черное тело асфальта, швыряя в лицо колючую шрапнель. Идешь до казарм всего пять минут, а такое ощущение, что час. Хотя она расположена от офицерского общежития на расстоянии не более чем в паре сотен метров, преодолеть их, особенно при встречном ветре, было делом непростым. Не знаю как другим, но для меня это была первая настоящая зима со снегом, который можно слепить в снежки. Зима в столице Казахстана, славившегося своими яблоками, мало походила на зиму в Тбилиси, с его вечной промозглой осенью, когда ветра мешались с дождем или мокрым снегом, где я вырос. Хотя оба города чем-то напоминали друг друга. И тот и этот были окружены горами.

Поучив назначение в САВО (Средне-Азиатский Военный Округ), после окончания военного училища, передо мной открылась дорога, по которой я мечтал идти по крайней мене лет двадцать пять, служа своему Отечеству верой и правдой, или насколько хватит сил. Я был полон надежд и желаний. Пока не произошло событие, перевернувшее не только мой, но и весь остальной мир, с ног на голову.

Впоследствии, мировые проблемы здорово мне в жизни вредили как в части физического, так и духовного развития, и чуть не вогнали в «звериное» состояние настолько глубоко, что граница сия тогда казалась мне тоньше человеческого волоса. Лишь преодолев пятидесятилетний рубеж, могу сказать – устоял.

Алма-Ата в переводе на русский – «отец яблок», лежал сразу за воротами воинской части 77800, в простонародье «семь на восемь», наблюдая из-за забора за странными делами, происходящими на территории «паркетного полка» номер 186.

В Советской армии существовало два типа полков, обыкновенный и «паркетный». Визуально между собой практически не отличаясь, они, тем не менее, внутри себя были столь не похожи, что, попадая из одного типа подразделения в другое, следовало проходить как минимум месячную адаптацию.

Событиями, когда медленное течение армейской жизни в вышеназванной части нежданно прервалось тревожным криком дежурного, от которого перехватило дыхание и заставило пульс стучать чаще обычного, переходя в некое состояние, известное психологам как ажитация, хотя разумная часть населения назвала бы его волнением, был полон мой «паркетный» полк.

Бегущие по части солдаты вперемешку с младшими офицерами, с мелькавшими между ними майорами и подполковниками, что само по себе удивительно для Советской армии времен СССР, несли в себе некий импульс неизвестного, страшного, от которого срывается голос, рождая в мозгу картинки ужасней предыдущей. От рваной работы мозга, выбрасывающей в кровь огромное количество адреналина, закупоривающего вены, слабели мышцы и тупая боль, достигшая гортани, вызывала спазм. 

Впервые это слово произнес посыльный, рядовой Мамедов (был тяжело ранен в Афганистане), по долгу службы оказавшийся в расположении офицерского общежития, известное как «ночлежка», по приказу командира второй роты старшего лейтенанта Какимбаева. Разбудив офицеров своей роты, когда стрелки часов едва не достигли цифры двенадцать, спавших после бурно проведенной ночи (как-никак воскресенье). А спали офицеры всегда столько, сколько позволяло время.

- Война, - и мгновенно утихли разговоры практически во всех соседних комнатах, отгороженных друг от друга тонкими переборками стен из фанеры. Отчего-то сразу стало неуютно. Те, кто не расслышал его, переспросили у мгновенно притихших товарищей, заинтересовавшись их неожиданно побелевшими лицами.

- Война.

Воспитанные на фильмах «Офицеры» и «В бой идут одни старики», многие словно оказались в оковах оцепенения, другие наоборот - чувствовали, как их тела наполняются некой силой, проникающей в кровь и расползавшейся по нервам метастазой, заразившей целую страну, не вылечившуюся до сих пор.  Метастазой кровавых побоищ, ружейного огня и расстрелов, героизма и трусости, настолько сильно переплетавшихся между собой, что не понять где что.

Желание прочувствовать то, с чем жили их отцы и деды, читалось на каждом лице неожиданно побледневшими разводами у скул. Взглядами, отдаленно напоминавшими глаза солдат с картин баталистов. Пустыми и холодными. Движениями, немного сумбурными и не всегда координированными.

- Война.

И нет более сильного, по своему накалу слова, способного изменить образ мыслей и желаний вчерашних школьников, превратив их в солдат не по внешней форме, а по внутреннему состоянию, полному огня, испепеливший мелкие неурядицы в службе и личной жизни. Заставив смотреть на мир иными глазами. Глазами Ангелов.

- С кем? – прапорщик Акимов, недавно вернувшийся с целины, и еще не отошедший от партизанского образа мыслей, тут же сам себе и ответил, – со вторым батальоном. В частности с прапорщиком Отказовым, который спер у меня в командировке две бутылки водки. И этого я ему не прощу.

Невысокого роста, он обладал незаурядной прыгучестью, будучи капитаном сборной части по волейболу, а также независимым мышлением и острым языком, способным просверлить любую дырку в любой преграде между людьми. Чтобы иметь о нем более точное представление, было достаточно находиться с ним рядом часа два, слушая его незамысловатый треп. По социальному статусу, или иерархии, в первом батальоне во главе с недавно прибывшим в часть капитаном Переваловым (дико растущим, как выразился бы командир минометной батареи капитан Князев), он являлся одним из важнейших элементов сего механизма, без которого не могло функционировать ни одно боевое подразделение – был санитаром, медбратом, медиком. В общем, человеком, который будет вытаскивать с поля боя раненых и убитых, рискуя своей жизнью ради жизни незнакомых, в общем-то, ему людей, спаянным с ними лишь верой в безупречность поступков своего командования, немного дружбой, замешанной на взаимных интересах и периодических пьянках, спаивающих (от слова паять) коллектив.

- Игорь, ты каратист? – на мой кивок он практически мгновенно ответил – собирай своих, и пойдем ****ить врагов.

Своих - это значит лейтенанта Игоря Свинухова - замполита. И всё. Остальных он вполне заслуженно, а кое-кого и не заслуженно, называл ёмким русским словом, кратко характеризующим сущность человека, в медицине потребляемым для обозначения резинового изделия, предотвращающего беременность. Как попал в число «своих» замполит Свинухов, потомственный политработник, с которыми у прапорщика шла нудная и, как правило, с переменным успехом тайная война, иногда холодная, иногда горячая, мне пока было не ясно.

Собираться долго не пришлось. У каждого был тревожный чемоданчик, готовый именно к таким случаям в жизни. А полевая форма одежды давно превратилась в часть кожи. И спустя десять минут как покинули теплое офицерское общежитие, мы разошлись каждый в свою сторону, уже в расположении казармы первого батальона, где, в общем-то, и служили, не интересуясь так с кем же все-таки война?

Весь алма-атинский полк состоял из одноэтажных казарм, построенных лет пятьдесят (или сто) назад. Расположенный рядом с мотострелковым училищем, но это как посмотреть, (для некоторых, именно АВОКУ стояло рядом со 186 полком), он представлял собой ударную силу всего САВО. По первичным половым признакам - особое подразделение, службу в котором проходили, как правило, детишки полковников и генералов, для которых он был трамплином к вышестоящей должности, таких, имеющих «волосатую лапу», называли кратко - «инвалидами».

Наш полк был полон инвалидов, как военный госпиталь времен Великой Отечественной войны. Но это уже специфика паркетных полков.

С нами служила еще одна часть единого целого офицерского организма именуемая «карьеристами», эти от безысходности давно положили все, что можно положить, на службу, отправленные в полк доживать свой век. Каждый батальон имел в обойме пару таких жизнерадостных созданий, основная задача которых – дотерпеть до 40, чтобы с чистой совестью покинуть стройные ряды Советской Армии навсегда и с пенсией, недостойной работника ратного труда.

Наряду с ними служила еще одна часть кобелей - молодые офицеры, мечтающие стать генералами, без помощи папиков и маменек - этих было меньшинство. Как вы понимаете, я состоял в последней категории. Самой неперспективной. С точки зрения разума.

Длинное одноэтажное здание первого батальона напоминало подводную лодку с окнами, готовое к погружению. Взлетев на крыльцо, чуть не столкнувшись лбами с замполитом батальона капитаном Киселевым, мы, благоразумно обойдя практически непреодолимое препятствие, вошли в казарму.

Я двинул направо, в расположение минометной батареи, где слышался голос командира батареи капитана Князева Юры – махрового создания без перспектив, из сообщества «карьеристов». Свое тридцатилетие бравый капитан отметил в должности командира батареи. Понимая, что это потолок его карьеры, он и не стремился к большему, отравляя жизнь солдатам батареи придирками и нравоучениями, не стесняясь пинать наиболее медлительных, с точки зрения скорости перемещения в пространстве индивидуумов, сапогами. Остальные свернули налево.

- О, лейтенант Котов. Постреляем? – увидел он меня.

Любимым развлечением Князева была стрельба на ПУО – это такая хрень – прибор управления огнем, на котором отрабатывались боевые задачи по уничтожению мнимого противника. Любимая игрушка, которой он владел мастерски. Ну и как иначе, коли в течение последних восьми лет это был его единственный инструмент, ставший практически частью его самого.

- Так, боевая тревога…..

Его главным объектом, с которого он мог сорвать куш, выиграв то или иное упражнение в стрельбе, был я. Точнее мой карман. Как правило, итог был известен заранее, так как молодой офицер мало что понимающий в боевой стрельбе, даже тот, кто имел твердую пять по данной дисциплине в училище, пытавшийся правдами и неправдами доказать, что и он чего-то стоит. Именно СТОИТ. Ибо цена поражения была одна – бутылка вина, или пива, и рассчитываться за него следовало мгновенно. Но я благодарен этому засранцу за то, что он научил меня стрелять не по уставу, но быстро.

- Забыл… извини…, - он опустил голову, и вдруг, что-то вспомнив, уже более трезвым голосом произнес: - А представляться, кто будет? Учили в училище?

Называемое ныне явление «дедовщина» в полку была частью системы боевой подготовки, на которой строились и методы наказания. Отслуживших менее года солдат не использовали разве что на строительстве генеральских дач, но тогда и генералы не были столь хамоватыми, ибо существовала какая-никакая система, контролирующая допуск к генеральским погонам. 

Таких, как Князев – возрастных служителей культа под названием советское офицерство, в батальоне (не считая прапорщика Акимова, но он не в счет), было трое. Капитан Князев, капитан Косинов Вова – командир первой роты – такой же карьерист и демагог, а также его замполит старший лейтенант Шорников, уже пять лет сидящий на одной и той же должности, тогда, как другие выпускники Новосибирского политического училища давно уже были замполитами батальонов. Эта троица настолько слилась в переплетающемся войсковом экстазе, что отличить одного от другого было практически невозможно. Даже трезвому. И только по фамилии.

- Товарищ капитан, лейтенант Котов по вашему приказанию прибыл.

- То-то, - тут он поднял на меня глаза, - Боевая тревога. Бо-е-ва-я! Впервые за мою службу, - выпученные зрачки командира застыли на высоте моей груди и смотрели отрешенно, чуть тоскливо, хотя я в них разглядел страх, но вида не подал.

- Что мне делать? – спросил я.

- Готовься принимать пополнение, - Князев был уже под градусом, иначе говоря - выпившим, когда и с кем ему удалось приложиться к бутылке – тайна за семью печатями, а посему приказы он отдавал быстро, глотая окончания, отчего понять его было крайне сложно. Но он любил повторять, пока собеседник не уловит суть. И эта его черта меня вполне устраивала.

Выходило, что наша первая минометная батарея разворачивалась до штата военного времени. Значит, у нас будет как минимум три офицера, и пара прапорщиков. Мне давно хотелось послужить в развернутой батарее, да и вероятность военных приключений грела душу.

В этот момент в помещение казармы стало входить пополнение, до сего момента прозябающее на плацу, наполнив его шумом и гамом, скрипящими сапогами и даже запахом сигаретного дыма, которого я терпеть не мог.

Их называли партизаны, и это было самым метким словом, кратко характеризующее призванных из запаса бухгалтеров, рабочих и колхозников, на военную службу. Еще не понимающие, зачем они здесь оказались, партизаны, тем не менее, пытались скрасить свой быт хоть какими-то развлечениями, главным из которых была беседа.

Батарея растолстела до 75 человек. Это было хорошо. Внутренний мандраж исчез как-то сам собой, оставив место лишь практике подготовки к войне. Тому, чему нас и учили в училище. Впрочем, это сильно сказано, так как все, чему нас учили, практически не понадобилось в Афганистане, куда мы собственно и направлялись. Но пока это являлось тайной.

- В подразделении находится постоянно. Никуда не отлучаться. Это приказ! – голос Князева, прерываемый неожиданно возникшей икотой, старался быть твердым. Но не получалось. Язык сопротивлялся.

- Ясно, но если хочется, то можно, - добавил мой внутренний голос.

- А теперь - разгребай навоз, - он кивнул в сторону пополнения, заполнившего казарму, и я щелкнув каблуками вышел из каптерки, которая в мирное время приобрела статус пивного бара, а в военное превратилось в опохмелительное заведение.

Окруживший меня гул, когда я переступил линию отделяющую помещение каптерки от казармы, напоминавший рев турбин самолета, потихоньку начал давить на уши. Старшина распределял военное имущество, командиры взводов знакомились с пополнением, распределяли места на койках, выдавалось бельё и в штатные книги вписывались новые имена. Кое-кто из партизан лежал в сапогах на кровати, кто-то уже спал, не обращая внимания на общую суматоху казармы. Я незаметно нырнул в эту суматоху с головой, чувствуя, как течением меня несет в самые глубины военного быта.

Ближе к двум ночи все утихомирились, но, ненадолго. Подъем назначили на 6 утра. Как и положено в армии. А пока бойцы готовились ко сну, офицеры курили у крыльца, делясь первыми впечатлениями, или просто разминали языки.

- Захожу, бля, в казарму, а там, один пилит другого…, - глубокая затяжка неизвестного мне капитана ненадолго прервала его рассказ.

- Это как «пилит»? – не понял я.

- Это когда один пидор, пристраивается к другому, - заржал старший лейтенант  Кондратенков, здоровый парень с не менее здоровым чувством юмора.

- Сам, будучи пидором, - замечает кто-то.

- А тут – дежурный по полку…., - рассмеялся еще один офицер в звании майора.

- И картина Репина «Приплыли»….

- Так, господа офицеры, по конюшням. – Это Перевалов, мужественный, как вся Советская армия времен СССР. Но главный бой своей жизни он пропустит.

- Завтра выход в 6.00. Никому не опаздывать. А сейчас всем спать.

Спасть, так спать. И я медленно, в окружении таких же холостяков потопал в сторону общежития. И если тогда меня и мучили сомнения, то их я практически не замечал, зная, что уж в Советской армии чувство локтя и взаимовыручка, были если не главным, то уж точно числились в приоритетах. Как же я был глуп.

С утра жизнь закрутилось по-новому. И с большей скоростью. Весь полк напоминал гонки болидов «формулы 1», на первый взгляд абсолютно броуновское движение, но, полностью подчиненное некоему, заранее заданному из штаба полка, алгоритму. Старшина получал оружие со складов. Боеприпасы. По четыре боекомплекта. Технику прогревали, и если та отказывалась работать, меняли всё. И даже двигатель, для чего заполняли соответствующие формуляры. Впервые любой запрос на запчасти выполнялся мгновенно. Такого не было ни разу, со слов Князева, за всю его предыдущую службу. К тому времени  выпал снег и асфальт стал покрываться белым полотном, отдаленно напоминая флаги капитуляции.

Старшие офицеры метались между парком и казармами, пристально следя за действиями нижних чинов, но, практически не вмешиваясь во внутреннюю деятельность последних. Кое-где, попадались генералы, но они просто наблюдали, соблюдая нейтралитет. Однажды мне пришлось увидеть бегущего куда-то генерала. Но, ни панику, ни смеха его неловкие потуги не вызвали. И это было странно, т.к. в мирное время бегущий генерал должен вызывать смех, а в военное – панику.

- Товарищ лейтенант, вас вызывает в парк майор Титов, - это очередной посыльный принес добрую весть. – Опа-на, - высказалось мое второе я. Что ж, такова доля молодого офицера, огребать за просчеты капитанов. За автомобили отвечал именно командир батареи. Но, как я догадался, тот просто решил упасть «на дно» (как говорят разведчики-нелегалы), исчезнув из поля зрения, как минимум, у всего начальства. На всякий случай.

Парк боевой техники стоял неподалеку от расположения казарм, если по прямой, но идти приходилось, делая крюк вдоль невысокого бетонного забора, который, впрочем, легко преодолевался.

- Все машины на ходу? – майор Китов – заместитель командира батальона по технике, иначе зампотех, был плотен в плечах, с солидным брюшком и вечно брезгливой мордой с красным носом, до того безобразным, что даже известный актер Жерар Департье мог позавидовать ему. Говорил медленно, используя в предложениях минимум слов, необходимых для понимания его мысли. А мысли его крутились вокруг одной единственной цели – бутылки водки. Пожалуй, это была единственная деталь в автомобиле, которую он по-настоящему ценил. Скажи ему, что водка – не часть автомобиля, он бы умер от инфаркта.

- Еще не проверял…

- Какого ***, товарищ лейтенант вы не проверяли автомобили?

- Принимал пополнение…

- Я сейчас тебе приму пополнение… Быстро завести автомобили и доложить мне через полчаса, что техника готова к маршу.

- Есть, - парк броневой техники, где мы находились, располагался сразу за стенами части. Боксы, где стояли ГАЗ-66 минометной батареи были последними, сразу за ними устроился склад боеприпасов. И если боксы пехоты напоминали новогоднее торжество, своей беготней, криками, и другой имитацией военной деятельности, то наши – поминки. Тишиной и покоем.

- Командира батареи вызвали? – спросил я у одного из водителей по фамилии Корнач. В высоком и неуклюжем младшем сержанте чувствовалась прибалтийская лень и прибалтийский акцент.

- Вызывали. Его нигде нет, - соврал собеседник.

- Да я с ним только что…, - я махнул рукой, еще не совсем понимая взаимоотношения внутри коллектива. Не прошло и двух месяцев, как меня перевели в Алма-Ату из Талды-Кургана – районного центра. Из одного полка в другой. Тогда было радостно – столица все же, но сейчас по-настоящему жалел об этом.

На самом деле он (Князев) пил. И я это видел. В каптерке. С утра. И ему, по большому счету, было наплевать и на батарею, и на майора Титова в первую очередь, но технику действительно надо было готовить. Война… Помните?

- Ладно. Заводите машины. Прогрейте минут пять. О неисправностях доложите.

Через пять минут площадка со стоявшими автомобилями скрылась в сизом дыме выхлопных газов. А еще через десять, командир отделения тяги составил мне список необходимого оборудования для полной комплектации ГАЗ-66.

Далее была погрузка, которая особыми событиями не запомнилась, не считая двух задавленных бойцов из пехоты. Но были они не из нашего батальона, и поэтому особых эмоций сие событие не вызвало. Так, мелкий штришок из жизни армии.

Марш: Алма-Ата – госграница СССР-Афганистан.

Если кратко – самый пьяный марш в моей офицерской биографии. Пили все. Партизаны, призванные из запаса, чтобы утопить свой ужас, офицеры – потому что так принято и потому что тоже неуютно, стирая грань между долгом и страхом. Солдаты срочники – втихарика, и в основном старослужащие, но последних, ловили и ****или не отходя от кассы, там же, в поезде. До полного протрезвления. Как правило, в тамбуре. Под лекцию замполитов. Стараясь не оставлять следов. Ни на лице, ни на жопе.

Страшное происходило тогда, когда литерный состав останавливался перед переездами, на пару минут. Если неподалеку маячил сельпо – его брали штурмом, вычищая прилавки до зеркального блеска. Магазины делали месячный оборот за пару часов. Лишая водки местных жителей. Покупали все. Пиво, вино, водку. Еще более страшным было то, как шатающиеся от алкоголя партизаны запрыгивали на ходу в поезд, держа в обеих руках по несколько бутылок с водкой. Если бы кто-то попал под колеса, одной смертью бы это не закончилось.

Пронесло…

Я стоял в тамбуре поезда, лишь на пару секунд застывшему перед семафором, контролируя выбежавших в ближайший магазин партизан. И тут состав дернуло, заставив схватиться за ручки.

- Товарищ лейтенант, помоги, - бегущий за тронувшимся поездом партизан из пехоты, сжимал четыре бутылки по две в руке, и попасть в поезд мог лишь по теории вероятности. Это был, уже не трезвый, но пока еще не пьяный, боец лет тридцати пяти с брюшком, напоминающий борцов сумо. Есть такая борьба в Японии – побеждает тот, у кого больше пузо.

- Давай….

Он протянул мне бутылки, что позволило ему ухватиться кистью за поручень набирающего обороты поезда. Когда сапоги коснулись подножки, он перевел дух.

- Ну, бля, думал мне ****ец. Спасибо, товарищ лейтенант…, - проговорил он, как вдохнул, чувствуя себя победителем как минимум чемпионата Мира по бегу за поездами.

- Ладно. Поосторожней с этим, - я указал на бутылки. – Чтоб комбат не накрыл.

- А вы не будете?

Я покачал головой. Не люблю спиртное. Пока. Еще жив. Но неожиданный толчок в спину заставил обернуться. Толкнувший меня боец, друг почти отставшего, кого-то мне напомнил. Ну конечно, это был парень из Алма-Аты, казах, который врезал мне в челюсть пару месяцев назад. В ватнике его трудно было узнать. Но мне удалось. По глазам.

- Лейтенант! Я тебя сразу признал. Как звать? – его радости от встречи со мной и принятого алкоголя не было предела.

- Лейтенант Котов.

- Слушай, а ты мне тогда здорово заехал. Уважаю… Колян, помнишь я рассказывал, как мне въехал по роже офицер?

Колян, тот, что догнал поезд, уважительно осмотрел меня с ног до головы.

- Это он, тащи лейтенанта к нам. За знакомство… А? – умоляюще, посмотрел он в мои глаза, а я в его. И все понял.

- Ладно. Пошли, - это был мой первый стакан вермута в жизни. С тех пор я его не пил, не пью и пить не буду, даже в том случае, если замучит жажда. Лучше ослиную мочу.

Позднее говорили, что кто-то из партизан отстал от состава. Приписанного к первой роте, его, судя по слухам, через месяц судили за дезертирство. Получил пять лет. Считай, не боевая потеря. Третья по счету. Двоих задавило при погрузке бронетехники в полку. Сколько еще будет таких ненужных потерь? Ровно столько, сколько необходимо для получения «Ордена Ленина», а кое-кому и генеральского звания. Но тогда я об этом не догадывался.

Поговорив с партизанами о бабах, драке и пьянках, я вернулся в свой офицерский вагон чуть навеселе, но никто вида не подал. И сразу завалился спать.

Вечерело. Под стук колес слипались глаза. Мое место – на второй полке. Внизу Князев и гости из первой роты. Косинов, Шорников, и конечно прапорщик Шатилов. Дробный перестук колес тянул на дно сновидений. За окном мелькала казахская степь, ровная как наши мысли. Снизу слышались голоса.

- Давай, чтоб все вернулись живыми, - Вова Косинов поднял стакан, наполовину пустой, и чокнулся с Князевым, Шорниковым и Шатиловым.

- Давай,..

Лет, эдак, за сорок, высокий, прапорщик Шатилов – старшина батареи, обладал странной походкой, какую приобретает человек всю жизнь таскающий тяжелые мешки. Мне не нравилось, что он нещадно обирал солдатиков в дни получки, которые не могли огрызнуться. Но сделать ничего не мог. Себе в помощники – каптёрщиком, взял такого же, как сам вора.

Он все делал исподволь. Что б было меньше шума. Втихаря. И воровал вещи солдат и офицеров также. И деньги отбирал у солдат также. Всегда заставлял расписываться бойцов перед операциями в денежной ведомости, но никогда не раздавал деньги, разумно считая, что кто-то до получки не доживет. Делился с Князевым. Поровну. Один труп – 50 на 50. Всё честно.   Этих так и тянуло друг к другу. Как двух вампиров, сосущих друг у друга.

Но, кажется, я тороплю события…. Ибо самое интересное впереди, но то, что происходит сейчас, позднее журналисты назовут «делали историю», но мне на неё тогда было наплевать.

Мне не наливали не потому, что спортсмен, просто кто-то в подразделении должен быть трезвым. В этот момент состав качнуло, и часть водки вылилась на стол, но бравый капитан Косинов не растерялся, и мгновенно слизал маленькую лужицу со стола, и лишь затем влил в глотку то, что осталось в стакане.

- За Брежнева!

- Давай!

Звуки работающих глоток, перекачивающих белую жидкость в желудок, на некоторое время заполонили относительную тишину кубрика. Закусили белым хлебом, густо помазанным баклажаньей икрой синеватого цвета. Хорошо!

Не проходило и дня, чтобы эта четверка не пила. Пили много и сразу. Не закусывая. Топя страх в стакане с водкой или вином. Пьянки сопровождались обильным курением. Просто не продохнуть. Лично для меня тот марш обернулся, как для Джордано Бруно – костром, иначе - пыткой.

В соседнем вагоне расположилось батальонное командование с прислугой. Шестерки из числа рядовых спали в соседнем купе, стараясь всегда быть под рукой. Были они хамоваты, опрятны, высокомерны и слово солдат с натяжкой подходило к ним, скорее жополизы. Их боялись и ненавидели. За близость к начальству. За безукоризненную чистоту одежды. Эти легко меняли фразы в боевых приказах, меняя одну фамилию на другую. Как правило – на свою.

Командир первого батальона капитан Перевалов, высокий и сильный мужик, по информации капитана Князева, не кончал военного училища, но оставшийся в армии по призванию души, был человеком решительный, физически крепким, с приятным лицом и разумным слогом, отдавал приказы четко, с уважением к подчиненным. Не опускался до матерного оскорбления, даже в критические моменты жизни. В общем, был офицером толковым. Я помню, с каким уважением он пожал мою и старшего лейтенанта Володи Кондратенко ладонь, уже в Афганистане в районе Асадабада, недалеко от границы с Пакистаном, когда мы со своими бойцами уходили на операцию по захвату душманов, которые (по данным разведки) должны были в ночь пройти по тропе, ведущей к границе. Куда мы все сейчас, в общем-то, и направлялись.

Когда батальон стоял в Алма-Ате, он единственный из старших офицеров, кто мог поставить на место и Князева, и Косинова – двух батальонных старожилов, впрочем второй был более смекалист, а первый, как мне казалось, всего лишь хотел пия водку сачкануть от фронта. Не удалось, хотя некоторым прапорам из части везло. Ту очередную пьянку Князева Перевалов предотвратил выломав ногой двери каптерки, за которой укрылся уже «готовый» командир минометной батареи, только-только вскрывший очередную бутылку с водкой, но успевший основательно приложиться к горлышку.

Это один из немногих старших офицеров, с кем встреча была бы для меня приятна.

Как и все батальоны советского периода, первый состоял из трех рот, минометной батареи, хозяйственного взвода, взвода АГС, штаба батальона. Штат военного времени составлял почти 400 человек личного состава, кучу вооружения и техники, офицерский корпус, включающий (дай Бог памяти) более 20 человек, в том числе и прапорщиков.

Загрузившись в эшелон, 27 декабря 1979 года мы тронулись в путь длинной в жизнь, не предполагая, что большинство из нас или погибнет в бою, или получит ранения, или... да что говорить. Но, ни один не сможет вернуться к мирной жизни, и до самой встречи со старухой Смертью будет помнить те годы так, словно они пронеслись перед глазами лишь вчера.

Литерный, пронзая пространство и время, мчался к своему финалу. На редких остановках толпы неконтролируемых "партизан", как и везде по пути следования поезда, мчались в магазины, запасаясь водкой, пивом и кагором, от чего дух в вагонах стоял настолько терпкий, что без противогаза к личному составу практически не пробраться.

Призванные на военную службу резервисты, окончательно забывшие на гражданке что такое дисциплина, чем-то напоминая армию батьки Махно времен Гражданской войны - немного озверевшие, чуть пьяные, абсолютно неконтролируемые и безрассудно храбрые, они могли бы стать тем стержнем, который поставит на колени любое государство, вставшее на нашем пути к миру. Но пробыли они в Афганистане не более двух месяцев. Чем спасли его от полного разграбления.

В нашем закутке пьянка давно стала частью этого путешествия. И старший лейтенант Шорников, и капитан Косинов, с удовольствием распивая очередной пузырь, делились мыслями по конечному пункту, все чаще останавливаясь именно на Афганистане, как наиболее приемлемой части планеты, где присутствие советских войск было крайне необходимо. Но тут разразилась революция в Иране, и мысли мгновенно перекочевали в ту сторону.

Командир 1 роты Косинов. Нахальный, как всякий офицер пересидевший на своем месте три срока, чем-то смахивая на гусара Екатерининских времен или на поручика Ржевского, знал все, о чем бы его не спросили. Ему не откажешь в смелости, но вот с правдивостью и совестью он не дружил. В общем, настоящий барон Мюнхаузен из Казахстана, и даже чем-то был на него похож.

Роста не более 175, сухой и подвижный, из него мог получиться хороший артист цирка, после стакана алкоголя рвался в ротный вагон с бойцами, изображать интенсивную работу. Делал замечания. Ставил задачи. Отменял ранее поставленные задачи. Солдаты таких любили. Если откровенно, его забота о бойцах впечатляла. Для них он был и отцом и матерью и тещей, и дедушкой и бабушкой, и братом и сватом, и милицией и прокуратурой, и судом Линча. В одном флаконе.

И очень хотел получить, как все политработники, медаль или орден. Лучше второе и побольше, некоторым комиссарам это удалось.

Но об этом - далее.

Начальником штаба батальона служил старший лейтенант Олейнич (прозвище Олень) и этим все сказано. В дальнейшем стал комбатом и капитаном. Ничего примечательного. Ничего выдающегося. Армейская серость. Не все его любили, да и я, как помню, не слишком его уважал.

А вот зампотех батальона был человеком неординарным, в худшем понимании этого слова. Таких редких зубов, как у него, я не видел даже в фильмах про вампиров. Был страшен не в гневе, а своей улыбкой. Мог выпить литр водки и не моргнуть глазом. Пил. Много. В одиночку и в паре. Любил падать на "хвост". Майор Титов Виктор Никитович обладал всеми чертами приближающегося дебилизма. Но Советской Армии именно такие зампотехи и были нужны. Прямые, как траектория полета лома в безвоздушном пространстве.

Когда в Алма-Ате я принес ему список необходимых запчастей к ГАЗ-66, он внимательно прочитал его и, положив перед собой на стол, сказал:

- К завтрашнему дню чтобы все было, - уставился на меня, так, как это умеет только он. Баранам следовало поучиться.

- А где я их возьму, - удивился я.

- А мне по хую. Иди на базар и покупай на свою зарплату.

Следующим в списке числился замполит Киселев. Имени не помню. По званию, по-моему – капитан. И всё. Отличился один раз под Тулуканом. Но об этом позднее.

Иванников Николай - старший лейтенант. Командир взвода АГС. Огромный и физический сильный мужик. Именно мужик. На таких - держится армия. Такие, стоят до конца. Такие, умирают с улыбкой на глазах. Был ранен в ногу в районе Тулукуна (север Афганистана). Отправлен в Союз, так и не повоевав по настоящему.

Гапаненок Витя. Старший лейтенант. Человек подвижный в кости. Смелый, до безумия. За 6 месяцев боев, из командира взвода стал командиром разведывательной роты 66 бригады. Под Тулуканом уничтожил во встречном бою более 50 бандитов, был приставлен к званию Героя Советского Союза. Не получил. Жаль. Человек выдающийся. Хитрый. Умелый. Неординарный, в лучшем понимании этого слова.

Лейтенант Игорь Свинухов. Замполит второй роты. Смел и честен. Сейчас полковник. Уволился. Единственный в моей жизни замполит, кого можно назвать ЧЕЛОВЕКОМ со всеми большими буквами в слове.

Старший лейтенант Кондратенков Володя. Прозвище - Кондрат. Русский мужик из былинных сказок. Смел, мужественен. Был ранен в голову, но сохранил ясность мысли. Красив по своему. Был любим бабами из медроты. Работая с ним, всегда можно было быть спокойным. Не подведет. Выдюжит. Поможет в беде. Никогда не терял присутствия духа. Единственный раз я заметил в его глазах слезы, когда его девчонка из медицинских сестер погибла, перевернувшись на машине в Афгане.

Сергей Заколодяжный по прозвищу Зэк. Старший лейтенант. Смел, решителен. Но, по моему, сейчас излишне замкнут. Не знаю, как сложилась его жизнь после Афгана, но уверен, он честно выполнил свой долг офицера. А тогда он показался мне если не хлюпиком, то уж точно паникером. Рад, что ошибся. Такому жизнь я – бы доверил.

Старший лейтенант Солод. Об этом говорить не хочется. Есть причины.

Капитан Какимбаев – командир третьей роты, личность если не выдающаяся, то близко к ней стоящая. Говорил быстро, переходя в запале на казахский язык, отчего было непонятно, толи хвалит тебя, толи ругает. Пожалуй, лучший командир роты на тот период, когда я служил в первом батальоне.

Прапорщик Кикилев - шеф-повар батальона, иначе начхозчасти. Отвечал за питание и другие хозяйственные работы в батальоне. Мужиком был неплохим. Хоть и толстым. Но, такова работа.

Одного из взводных 1 роты Игоря Баранова помню до сих пор. Он умер в 2008 году. Он до конца жизни считал меня человеком, спасшим его жизнь. 11 мая 1980 года. Но об этом позже.

Замполит  1 роты - старший лейтенант Шорников. Коля был хорошим парнем. И хорошим замполитом. Спокойным, вдумчивым. Порядочным. Семейным. В драках не участвовал. Пил, как правило, с Князевым и Косиновым. С ним было приятно поговорить. И внешне он был человеком приятным в общении. Но он не был воином, бойцом, человеком мужественным, готовым на самопожертвование. Жаль.

Именно в трудной ситуации проявляются качества человека, которые в обыденной жизни скрыты для постороннего глаза. Смелость или трусость. Мужество или страх. Твердость или слабость. Бой, он как лакмусовая бумажка, показывает, чего человек стоит. И стоит ли. Ни профессия, ни образование не влияет на его сущность. Это или дано природой, или нет.

Позднее, уже в других горах, я встречал таких садистов, что от одного их вида кровь стыла в жилах. Однажды на моих глазах зарезали человека. Резали долго. Около часа. Только потому, что он был иной национальности. Человек, зарезавший другого, по специальности, был рабочим. То ли слесарь, то ли токарь с 6 механического завода, стоящего рядом с метро Дидубе в г. Тбилиси. Так случилось, что я проходил на этом заводе практику после окончания профтехучилища в 1975 году.

Да, не профессия красит человека, а деяния его. К чему это я... А к тому, что путь, по которому ты шагаешь по жизни, мне кажется, предрешен свыше. Не обязательно призвание быть офицером, - значит стать воином. Среди этой среды много трусов, подонков, да и просто сволочей. Как и в среде любых других человеческих сообществ. Главное, что у тебя внутри. Из чего ты замешан. Насколько чиста твоя Совесть. 

Не удивляйся, если тот, кто смотрит на тебя с высоты, порой откровенно издевается над тобой, бросая в ту или иную заварушку, и наблюдает, как ты оттуда выберешься. Это карма, как говорят индусы.

Да! С батальоном, кажется, закончили. Кого не назвал - извините. Не помню.

Но память не дает заснуть, требуя подробностей.

Капитан КНЯЗЕВ ЮРА. Невысокий, роста 160 см. По моим понятиям - огрызок. Но в авторитете у подполковника Мартынюка (начальника артиллерии полка), ценившего в людях даже то, чего в них никогда не было. Достаточно взглянуть на его, чуть на выкате, глаза, чтобы понять весь его духовный мир. Водка и всё. Как всякий огрызок, страдал комплексом Наполеона, т.е. не переваривал тех, кто выше его ростом. Князев умел показать боевую работу. Вся документация в батарее была не просто на высоте. На недосягаемой высоте. Прекрасный почерк выводил этого артиста от армии на первые места практически во всех рейтингах командования.

И всё бы да ничего, но случился Афган, а узнав об этом, старый капитан запаниковал. Не просто запаниковал, ночи не спал от страха, скрывая его в алкоголе. С момента боевой тревоги не прошло и пары дней, а тот практически свалился с белой горячкой, и так как заменить сего "воина" было не на кого, пришлось оставить всё как есть.

Но чего у него не отнять, даже хитростью, так это умение стрелять из минометов. Да, вести огонь на поражение он был мастак. Практически все учения отрабатывал на пятёрку. И батарея 120 мм. минометов 1 МСБ числилась в передовой. Вот только для войны этих качеств оказалось маловато.

Но больше всего он любил расстреливать людей.

Тем временем, пьяный литерный поезд на всех парах приближался к государственной границе СССР. Саперные батальоны начали наводить понтонные мосты через Амударью. Первые разведывательные подразделения советской армии уже рыскали по афганской территории, проводя рекогносцировку местности. Президент Афганистана еще не подписал прошение к Правительству СССР о военной помощи, а вооруженные силы великого соседа уже сосредотачивали бронекулак у южных границ в готовности совершить бросок к Кабулу.

Президент Файзулла Амин чиркнет себе приговор 25 или 26 декабря, спеша на встречу с любовницей, коих имел как иной хан по несколько штук, под разное настроение. Именно тогда, когда количество гормонов в его теле зашкалило за критическую отметку, наш человек, в его роскошном дворце, сунет ему подготовленное нашими же людьми воззвание к СССР об интернациональной помощи. Этот дуралей подпишет его не читая, практически приговор себе.

Позднее, чтобы успокоить общественное мнение, КГБ подготовит фальшивку о якобы постоянных просьбах Президента Афганистана, обращенные к Правительству СССР с просьбами оказать помощь войсками, так как противники его режима, коммунистической ориентации, якобы постоянно готовят ему разные гадости. Задушивший своего предшественника Файзулла, получать гадости не любил. Но часы истории были заведены. Войска готовы. Ждали повода.   

Это должна была быть маленькая, но победоносная война, страны победившего социализма.

Новый 1980 год мы встретили в чистом поле в палатке. На границе с Афганистаном. При температуре минус десять градусов. Грязные, как уличные псы. С трясущимися конечностями от отходняка, который всегда сопровождает похмелье. Три дня ожидавшие самую главную команду в своей жизни.