IV. На войне

   Боевые действия нашей роты проходили в окрестностях Кабула, вблизи Чарикара, Джебаль-Уссараджа, Баграма и Гульбахара, три операции в Панджшере, дважды воевали в Тогапском ущелье, в районе Сароби, у Джелалабада в Цаукайском ущелье, за Кунаром у пакистанской границы, у Гардеза и в других местах.  

   Ненависти к врагу не испытывал и мстить было не за что. Присутствовал боевой азарт, стремление к победе, показать себя. Когда случались потери, чувство мести примешивалось, но в бою сражающиеся равны. Плохо, когда некоторые выплёскивали чувство мести за погибших товарищей на мирных жителей.

     Сначала толком никто не знал, с кем нам приходиться воевать, были в курсе, что враг жесток и коварен. В ходе войны к моджахедам стали относиться серьезнее, знали, что они могут совершить смелые неожиданные и отчаянные диверсии. Например, захватили на дороге несколько рейсовых автобусов, высади пассажиров, и приехали через посты в центр населённого пункта, постреляли и… уехали.

     В обозначении врага сначала применялось известное по Средней Азии название «басмачи», но потом наиболее часто их называли «душманами», переводится с афганского как «враги». Кстати, по марийски почти также. Отсюда идёт и производная форма «духи». Очень удачно, они как духи могли появиться откуда угодно - с гор, из-под земли, из кишлака, со стороны советских или афганских частей. Некоторые переодевались в советскую военную форму и говорили по-русски лучше, чем наши бойцы из числа туркмен и узбеков. Наименование «моджахеды» (борцы за веру) было известно, но популярностью не пользовалось. Русских афганцы называли «шурави» от слова «шура» (совет) в значении советский.

     Листовки и карикатуры на врагов видел, это были афганские листовки, одна у меня до сих пор сохранилась. Лицезрел и плакаты с портретами лидеров душманов. Чаще всего встречался портрет Гульбеддина Хекматияра, возглавлявшего Исламскую партию Афганистана (ИПА).

     Причины нашего участия в той войне две. Главное было - поддержать просоветский режим и дополнительная причина - защита наших южных рубежей. Наблюдая бедность основной массы населения, мы искренне верили, что нужно поднять их уровень жизни до нашего, помочь преодолеть трудности, защитить от мятежников и иностранного вмешательства. Так тогда это понимали.

    Первый бой произошёл 23 февраля 1980 г. у дороги севернее Чарикара, где-то в районе кишлака Баяни-Бала. Борцы за веру подошли к дороге и тревожили обстрелами проходившие колонны. Мы десантировались из боевых машин и под прикрытием пулемётов пошли цепью в атаку. Мятежники, отстреливаясь, стали отступать. Мы бежали по полям и скатывались с террас. У них много террас, так как страна горная и ровной местности, да ещё плодородной, мало. Не догнали мы тогда их и по приказу отступили, командир не хотел, чтобы мы отдалились от дороги. Самое трудное тогда было держать цепь, не забегать вперёд и не отставать. Группа бойцов взяла придорожный дом. Они у них хотя и глиняные, но строятся, как крепости, и со стрелковым оружием не всегда легко их взять. Дом был ключом обороны у духов. Сержант Улитенко застрелил там старика с ружьём. Первоначально душманы были неважно вооружены: кремнёвые и охотничьи ружья, английские «буры», и то в незначительном количестве, автоматического оружия было мало. Даже пули были не у всех, некоторые стреляли дробью. Что было под рукой, тем и воевали – топором, камнем, ножом. Смело, конечно, но безрассудно с таким оружием идти против артиллерии, пулемётов, автоматов и винтовок. В этом бою мы имели дело с неорганизованным необученным и плохо вооружённым ополчением. Тогда четыре наших солдата чуть не погибли: Владимир Добыш, Александр Баёв, Александр Иванов и Пётр Маркелов. Они не услышали приказ об отходе и зашли так далеко в кишлак, что, в конце концов, были атакованы превосходящими силами душманов, которые стреляли по ним из-за дувала (глиняный забор). Гранат у них не было, и они не могли закидать ими душманов через дувал, а пули из автоматов его не пробивали. Только снайпер Саша Иванов из винтовки пробивал дувал и как минимум поразил одного. Остальные ребята, используя преимущество в автоматике, залегли за кучей щебня и стреляли по всякой показывающейся над забором голове. Спасло появление афганской машины. Солдаты остановили её, сели и уехали с места боя. Душманы по своему деревенскому стрелять не стали. Афганец увёз наших совсем недалеко и, сославшись на поломку, остановился, но этого хватило чтобы оторваться от преследователей. Бойцы покинули машину и, держа наизготовку оружие, прошли через базар. Водитель обманул, как только солдаты отошли, он уехал, но без него ребята могли погибнуть. Они благополучно дошли до своих. Все были ранены. Баёву пуля попала в спину, Добыш получил сквозное ранение плеча, остальных поцарапало. Маркелов получил несколько дробинок под глаз. Мы потом шутили, что его хотели подстрелить, как белку в глаз, чтобы шкуру не попортить.

     Тяготы войны воспринимались, как и записано в присяге: «стойко переносили все тяготы и лишения военной службы». Человек ко всему привыкает: и к непогоде, и к неудобствам, и постоянной опасности.

    Потери и ранения действовали удручающе. У нас за два года из роты погибло 17 человек, и каждый 6-й был ранен. Реально потери были больше, так как я не считаю погибших из прикомандированных к роте связистов, миномётчиков, сапёров, танкистов, авианаводчиков, артиллерийских корректировщиков и т.п.

    Погибли многие из тех, о ком я писал выше. Как написано в «Книге Памяти», 16 декабря 1980 г. от тяжёлой инфекционной болезни умер Александр Баёв. Можно и так написать, если передозировку наркотиков отнести к инфекционным заболеваниям. Я тогда был дневальным и первым во время подъёма обнаружил, что он умер. Один из солдат, с которым мы пытались «разбудить» Баёва крикнул остальным, что он холодный. Сержант М. Алимов, не поняв смысла, сказал: «Давайте его сюда к печке, мы его погреем». Прибежал врач, но было поздно, со спасением опоздали минут на 30.

     Зампотеху прапорщику А.С. Афанасьеву 6 июня 1981 г. по дороге к Сароби у кишлака Гогамунда разнесло череп. Помню одного прапорщика медика. Когда он только приехал из Союза и спрашивал меня, как тут, я сказал, что стреляют и убивают. Он бодро ответил на это, что как медик в боях участвовать не будет. Но на войне у каждого своя судьба. Один все два года постоянно в боях и ни одной царапины, другой при штабе и погибает. Этому прапорщику в том же бою при поражении БТР из гранатомёта оторвало голову, только нижняя челюсть висела на шее.

    Когда мы весной 1981 г. стояли на Баграмской дороге в районе Карабага произошёл такой случай. Штабные офицеры встретили на аэродроме Кабула шифровальщика. Он полгода обучался в Союзе и должен был работать в штабе. Поспешили, сопровождение дожидаться не стали и поехали на УАЗике в часть впятером: сержант водитель, шифровальщик, старший лейтенант, капитан и подполковник. Душманы захватили на дороге ЗИЛ, обогнали УАЗ, перегородили дорогу и расстреляли подъехавшую машину. Водитель и шифровальщик погибли, старший лейтенант был тяжело ранен. Капитан с подполковником убежали. Первый получил пулю в спину, но остался жив, второй не пострадал. Моджахеды перерезали горло раненому старшему лейтенанту, и ушли в зелёнку. Изрешечённая залитая кровью и обрызганная мозгами машина несколько дней стояла на посту, напоминая о близости смерти и необходимости бдительности и осторожности. Шифровальщик прослужил в Афганистане несколько часов, не попав даже в списки части.

    27 сентября погиб водитель БТР Урусян Дереник Сандроевич вместе с двумя солдатами. Их машина свалилась в пропасть. Я совершенно случайно не поехал с ними. Командир роты старший лейтенант Киселёв и командир взвода старший лейтенант Геннадий Травкин и танкист старший лейтенант Валерий Черевик погибли в одном БТР 7 ноября 1981 г. в Сароби. Солдату Михаилу Ротарю из Молдавии миной оторвало ногу до колена и мы снимали его с гор. Потом я с ним переписывался. Ему сделали протез, и он работал в военкомате.

    Каждое ранение и смерть - отдельная грустная история.

     В перерывах между боями, конечно, вспоминали дом. В трудное время укрепляли дух воспоминания о доме, планы о будущем.

    Когда шли в атаку, ничего не кричали. Когда бежишь по горам в условиях разряженного воздуха, особо не покричишь, кроме того, мы старались слушать команды и звуки боя, в горах звук из-за эха может ввести в заблуждение. У нас не было психологических массовых атак на противника, и кричать было не нужно. Чаще всего боестолкновения происходили в форме перестрелок на дальней или средней дистанции, при выдвижении вперёд противник, как правило, отступал. Другая форма боя - действие в кишлаке и «зелёнке», там соприкосновение с противником доходило вплоть до рукопашной. Близкий бой завязывался и при попадании в засаду или в случае неожиданного столкновения или обнаружения противника.

    Приходилось участвовать в событиях, которые отразились в специальной и мемуарной литературе. С одним фактом столкнулся в мемуарах генерал-полковника Б.В. Громова «Ограниченный контингент». В 1980 году он был начальником штаба нашей 108 дивизии. Генерал пишет, что в конце мая среди дня душманами был обстрелян 181 полк и что в результате обстрела на воздух взлетели почти все склады с запасами продовольствия и боеприпасов, полк едва не лишился боевого знамени, погиб офицер и пять солдат, сгорел танк, в который они забрались. Громов отмечает профессиональный обстрел и пишет, что и сейчас не знает, из какого оружия он вёлся – артиллерии тогда у душманов ещё не было, ракет - и подавно, а использовались только минометы. Генерал подозревает афганских военных, полигон которых находился недалеко. Это событие отмечено и в иных публикациях. В. Майоров и И. Майорова пишут так: «Был последний день второй декады мая. Обстрел 181-го мотострелкового полка начался в полдень при ярком солнце, когда трудно определить, откуда ведётся стрельба. На воздух взлетели почти все склады боеприпасов и продовольствия, полк едва не лишился боевого знамени». Далее отмечается, что погиб офицер и пять солдат, попытавшихся на танках бороться с огнём. Авторы также недоумевают относительно причины взрыва: «Было неясно, кто же открыл огонь: «духи» с окрестных гор или афганские военнослужащие из танковой бригады?»

     Начальник штаба Б.В. Громов, конечно, получил официальную информацию в виде доклада, скорее всего, командира 181 мсп подполковника Владимира Насыровича Махмудова. Я же кое-что могу прояснить в этом вопросе как свидетель, хотя и не ручаться за окончательную истину.

     Сомнения генерала и других авторов обоснованны, подорвать склады было не просто. Они располагались в котловине между горок (по афганским меркам их нельзя назвать большими, но для равнинных жителей они представлялись бы внушительными). Прямой наводкой обстрелять склады было невозможно, на подступах везде размещались наши подразделения, местность вокруг хорошо просматривалась – относительно ровная пустыня без какой либо растительности, только колючка. Обстрел мог вестись только с очень большого расстояния и из миномёта.

     В это время я был направлен для выполнения боевой задачи по охране и обороне ремонтного батальона (рембат), который размещался перед афганским полигоном и занимался ремонтом афганской техники, собственно тут было два ремонтных батальона. У них имелась своя внутренняя охрана по периметру, но внешнюю охрану на выдвинутых постах осуществляли мотострелки. Ещё была колючая проволока, паутина и минные поля. В момент происшествия я был на посту и, сидя на броне БТР, вёл наблюдение, т.к. с него был лучше обзор. За спиной находился рембат и смотреть нужно было только в сторону складов и других наших подразделений, расположенных на расстоянии 1-1,5 км. Первый достаточно сильный взрыв в районе складов я увидел и услышал сразу, так как в этот момент смотрел туда. Некоторое время было тихо, потом начали рваться снаряды, разлетаться в стороны и, чем дальше, тем сильнее. Мы на всякий случай усилили бдительность. Разрывы снарядов стали приближаться, однако до складов было не близко и они защищались горами, поэтому за их пределы вылетали не все боеприпасы. Тем не менее, несколько снарядов разорвалось на расстоянии 500 м, а один 300 м от нас.

    Теперь свои соображения. У меня очень большое сомнение, что во взрыве складов виноваты душманы или афганские военные. Как я уже говорил, приблизиться к складам, да ещё днём, они не могли. С дальнего расстояния и одной миной сразу поразить скрытую в лощине цель крайне сложно. К тому же миномёт не является точным оружием. Никакой летящей мины я не видел (полёт мины можно проследить). Если предположить, что стреляли афганские военные с полигона, то я не слышал выстрела, а полигон располагался за рембатом за моей спиной.

      Не могу полностью исключить версию обстрела, но фактов, её подтверждающих, нет. Среди солдат распространилась версия взрыва на складе как результат неосторожного обращения с оружием. Она была основана на рассказах тех, кто находился на складах или вблизи от них. Я неоднократно слушал разных бойцов, и они говорили приблизительно одно и то же. Кладовщики из-за любопытства или каких-то иных соображений себе на голову начали разбирать НУРС (Неуправляемый реактивный снаряд), что привело к взрыву, который в свою очередь вызвал детонацию и пожар. Нагревшиеся боеприпасы начали взрываться. Катастрофа усугублялась тем, что почти все склады располагались вместе: и с боеприпасами, и с провиантом, и с вещами, там же был полковой госпиталь. Охранять и использовать склады так было удобно, но и сгорело тоже всё разом. Впоследствии склады располагались уже по отдельности. Я был потом на месте взрыва, ходил по выжженной земле и сгоревший танк видел. Действительно, танкист пытался предотвратить начавшийся пожар, но не успел.

     Если бы командир полка доложил об уничтожении складов как результате заурядной халатности и нарушения дисциплины, он мог быть наказан, поэтому и приписали всё душманам. Если разбираться со всякими ЧП в Афганистане, то вскроется, что душманы совершили немало неизвестных им «подвигов». На войне удобно списать на боевые потери любые происшествия. Утонул солдат – отчитывались, что убит снайпером, слетела в пропасть машина из-за нетрезвого водителя – обстрел из гранатомёта из засады. У нас один узбек от нечего делать напильником стал точить электродетонатор и вызвал искру, и оборвало ему два пальца и осколками посекло как самого, так и сидящего рядом. Выдали ранения за результат миномётного обстрела, иначе это могло быть квалифицированно как самострел. Учить в школе физику нужно было лучше. Просматривал «Книгу Памяти о советских воинах, погибших в Афганистане» и убедился, что смерть многих, о гибели которых я знаю наверняка, описана совсем не так, как было в действительности. В представлении к награде посмертно требовалось изложить обстоятельства подвига, вот штабные и сочиняли. Причём даже в тех случаях, когда гибель произошла в бою, описана она совершенно по иному.

     В бою чаще всего о смерти и ранениях не думали, иначе страх скуёт все движения и тогда беды не миновать. О возможной гибели думали только, когда были потери и незадолго перед увольнением в запас. Страха перед командирами не было, нас не посылали на заведомо гибельные задания. Встречались, конечно, такие офицеры, которые больше думали о наградах, чем о солдатах. Например, когда другая рота нашего батальона уничтожила в ущелье группу душманов, начальник штаба капитан Алиев, рассмотрев в бинокль возле убитых оружие, стал говорить: «Давайте спустимся, там у них миномёты есть, соберём оружие». Наличие трофейного оружия наглядно демонстрировало успех, и можно было рассчитывать на награды. На это комбат Зимболевский ему сказал: «Тебе надо, ты и спускайся», - и не отдал приказа спускаться в ущелье. В горах находящийся на гребне всегда имеет громадное преимущество перед теми, кто внизу в лощинах. Мы редко спускались в лощины, а если это и делали, то только с прикрытием. Передвигались почти всегда по гребням гор.

     В июне-июле 1980 г. мы воевали в районе Гардеза. Тогда произошла первая близкая встреча с душманом. Чаще всего враг был невидимым – постреляет с дальнего рубежа или из виноградника и отходит. Если видели, то в недосягаемости стрелкового оружия, в 1,5-3 км – в горах видимость хорошая из-за чистого разряженного воздуха. Были случаи, когда душманы не выдерживали приближения значительных сил и, как зайцы из-под кустов, убегали из засад, бросая оружие. Чаще всего таких «зайцев» подстрелить не удавалось, посылали им в след несколько мин. Мы тогда были в первом рейде и безуспешно преследовали банду. Мы на одну гору залезем, они уже на другой, мы на ту, а они уже на третьей. «И видит око, да зуб неймёт». В авангарде было только лёгкое стрелковое оружие, миномёты находились сзади. Когда вытеснили душманов, то и сами спустились с гор в долину. Как всегда по тропе шли цепочкой. Я был четвёртым с конца во взводе. Вдруг прозвучал неожиданный выстрел, и пуля ударила совсем близко около ног последнего солдата. Он подумал, что кто-то из наших произвёл случайный выстрел, и стал громко спрашивать. Все остановились и недоумённо стали смотреть друг на друга – никто не стрелял. Это духи, - решили мы, - и стали осматривать скалы наверху. Так, наверное, и ушли бы никого не обнаружив, но стрелявший душман просчитался. Дело в том, что они часто нападали на последнего, и идущие впереди, не видя откуда произведён выстрел, не могли понять, кто стрелял. В нашем случае последний последним не был, с небольшим разрывом за нами шёл ещё один взвод и вышедший из-за скалы солдат успел заметить, откуда был произведён выстрел. Душман сидел не на горе, как мы думали, а под нашими ногами в маленькой пещерке у самой тропы. Увидевший его солдат открыл огонь и стал кидать гранаты. Все мгновенно залегли. Я оказался на линии огня выше пещеры и, распластавшись среди камней, смотрел, как вокруг по камням щёлкают осколки и рикошетом отлетают пули, погибать от своих не хотелось. Душман сумел произвести ещё один неудачный выстрел, и был убит. Труп вытащили из пещеры. Осколки гранаты искромсали его тело, выбили глаз. Это был парнишка лет 17 с крупнокалиберным стареньким винчестером. Он был храбрым бойцом, но ему не повезло.

      В августе пришлось участвовать во второй Панджшерской операции против формирований Ахмад Шаха Масуда. Мы с афганской ротой подошли к горе справа от входа в Панджшерское ущелье. Совсем близко увидели быстро забирающегося в гору мужчину. Ему стали кричать, чтобы он остановился, но он не обращая внимания, быстро поднимался. Его можно было подстрелить, но никто не стрелял. Огонь открыли только, когда он стал скрываться за камнями, но было уже поздно, выпущенные в след мины его тоже не поразили. Это был гонец с сообщением о нашем выдвижении, и он успел предупредить своих.

     В ближайших кишлаках людей не было и оружия тоже не нашли. Перед заходом солнца по нам стреляли из винтовок. Мы видели на соседней горе передвижение группы душманов и даже навели на них вертолёт. Бомба эффектно взорвалась на самой вершине. Мы успокоились и вели себя очень беспечно. Солдаты грелись в лучах заходящего солнца на западной освещённой стороне гребня. Когда снайперская пуля ударила возле одного солдата, всех как ветром сдуло – мы перебежали на восточный теневой склон и открыли ответный огонь. Ночь в горах была прохладной. Утром по нам стреляли из дома на склоне. Мы навели на него вертолёты, и они сбросили бомбу. Она взорвалась левее позиции душманов метров на 100. Авианаводчик скорректировал и следующая бомба упала… ещё на 100 метров ближе к нам. Офицер ещё раз объяснил, куда нужно кидать бомбу и она полетела… уже на нас. Солдаты из зоны поражения бежали невероятно быстро, слыша приближающийся вой бомбы, потом залегли. От взрыва никто не пострадал, но больше объяснять вертолётчикам место цели не стали. Это был на моей памяти единственный случай столь неумелого взаимодействия вертолётчиков и авианаводчика, обычно «вертушки» нас очень выручали.

    Изредка вступая в перестрелки, вышли к реке в ущелье и форсировали её. Затем несколько дней наступали в глубь долины. Иногда сидели на горах, подстраховывая наступающие части, и следили за ходом боя, потом менялись ролями. Когда проходили через занятые кишлаки, видели убитых душманов и просто подвернувшихся жителей, дымящиеся дома и другие следы недавних боёв.

     Потом последовал приказ уходить. Так часто бывало – заходили, громили или вытесняли мятежников, потом уходили и туда вновь возвращались душманы. Солдаты шутили: «Народная власть установлена – высылайте людей». Если на занятой территории оставались афганские войска, они без нашей помощи долго продержаться не могли. Стоять же гарнизонами по всей стране наши войска не могли – контингент советских войск в Афганистане действительно был ограниченным.

     Во время выхода из ущелья по нам стреляли, мы отвечали ураганным огнём. Дорогу душманы минировали, но у нас впереди шёл танк с тралом и расчищал путь. Однако санитарный уазик всё же подорвался – у него ширина моста была узкой, он не попадал в колею и, в конце концов, наехал на мину. Раненного водителя вытащили, а врач с санитаром сгорели. К вечеру всё успокоилось и оставалось всего несколько километров до выхода из Панджшера. Мы уже хотели ложиться спать в БТРах, но тут колонна остановилась. Душманы взорвали дорогу. Справа были скалы, слева - бурлящая горная река, впереди на десятки метров - провал. Радовало только одно, что была ночь и душманы не могли стрелять. По рации мы услышали короткий приказ комбата Зимбалевского: «Солдаты, в горы». Очень не хотелось вылазить из уютных БТРов и лезть на эти надоевшие горы. Было очень темно и только на фоне звёздного неба различались силуэты гор. За каждой вершиной, к которой стремились, открывалась новая и так далее. С вечера прошёл дождь, и камни были скользкими. Кто-то сказал, что альпинистам запрещают ночной подъём да ещё после дождя, но это же альпинистам. В своей группе я полз первым и всё вглядывался в камни, ожидая вспышки выстрела засевших душманов. На рассвете мы заняли гребень окрестных гор, соорудили из камней укрытия и стали ждать. Знали, что душманы придут для обстрела застрявшей колонны. Утром на нас вышло стадо овец с тремя пастухами. Они не ожидали встретить там русских, попытались убежать, но несколько очередей оставили их на камнях. Использование пастухов для разведки было известным приёмом противника. К сожалению, нам не удалось в полной мере насладиться радостью победы. Группу душманов из 20 человек заметили в бинокли сразу же, как только она начала подъём. Офицеры вызвали с расположенного недалеко Баграмского аэродрома вертолёты и те расстреляли их на середине склона, когда спрятаться им было некуда. Однако душманы шли без оружия. Офицеры сделали вывод, что оно где-то тут рядом с нами на горах. Пытались искать, но безрезультатно. Только на третьи сутки был получен приказ на спуск, когда сапёры восстановили дорогу. Батальон разом оставил гребень и бегом спустился вниз, погрузился на машины и благополучно выехал из ущелья. Сработали мы тогда чётко и успешно, план Ахмад Шаха запереть нас в ущелье и нанести урон не осуществился.

     Афганский историк Абд ал-Хафиз Мансур в книге «Панджшер в эпоху джихада» пишет, что русские и правительственные войска были разгромлены и потеряли в этой операции более 500 человек, моджахеды же лишились будто бы только 25 воинов, но это очень сильное искажение. Наша рота в ходе Второго Панджшера вообще не имела потерь, у других подразделений тоже не наблюдал сколько-нибудь значительного урона.

    Случаев предательства и попадания в плен у нас не было. Погибали и пропадали без вести – случалось. В Панджшере пропал без вести высоченный худой русский парень из комендантского взвода из Тбилиси. У него было плохое зрение, и после того, как полк был атакован и отступил под прикрытием артиллерии с гор в ущелье, его недосчитались. Несколько дней с боем брали кишлаки и окрестные горы, искали по лощинам, потеряли несколько человек погибшими и ранеными, но этого солдата так и не нашли.

     Один случай перехода через лощину следует рассказать. В сентябре 1980-го мы воевали в районе Цаукайского ущелья в провинции Кунар, недалеко от Пакистана. По хребту преследовали отходящих душманов, были короткие стычки. Заночевали на склоне. Утром прилетели вертолёты и сбросили нам продукты и зачем-то боеприпасы. У нас своих оставалось более чем достаточно, эти были лишними, но пришлось взять. Когда рота уже выдвинулась, ко мне подошёл солдат и сказал, что нашёл в кустах цинк с патронами. Мы понесли его в гору. Это была тяжёлая и неудобная для переноски прямоугольная коробка, в которой находится 1080 патрон к АК-74 калибра 5,45 мм. Несколько раз мы хотели выкинуть этот цинк, из-за которого изрядно отстали от своей роты и находились уже в арьергарде батальона. Но всякий раз после короткого отдыха хватали его и несли в гору. Мы знали, что за нами следом идут душманы, и если мы даже спрячем цинк, они могут его найти и эти пули полетят в нас и наших товарищей. Так мы, обливаясь потом, допёрли патроны до вершины, где собирался батальон. Там солдаты роты разобрали патроны.

     К вечеру оказались перед лощиной. Обходить её потребовалось бы не менее суток, нам нужно было на противоположную гряду. Климат в районе Кунара и Джелалабада субтропический, и горы покрыты лесами, что ещё более осложняло действия. Комбат рискнул перейти через лощину по прямой. Батальон переходил по частям. Когда первая рота уже была на противоположном гребне, афганская находилась внизу, а наша третья ещё оставалась на этой стороне. Проблемы начались, когда и мы спустились и стали набирать воду. Со склона, который мы только что покинули, начали стрелять. Мы быстро стали подниматься по противоположному склону. Первое время отстреливались, затем перестали – всё равно было не видно куда стрелять. Быстро смеркалось, на юге ночи тёмные. Среди деревьев и в сумерках нас почти не было видно. Форма у нас была новая и потому тёмная, не успела выгореть. Афганские же солдаты, рота которых действовала с нами, носили выгоревшую, почти белую форму. Наши стали кричать: «Не приближайтесь к афганцам, их хорошо видно. Действительно, у нас был ранен только один боец, среди афганцев трое солдат. Ранение нашего бойца было не тяжёлым, но неприятным – прострелили ягодицы. Его несли на руках, и каждый хотел помочь. С наступлением темноты прекратили стрельбу и душманы. Когда мы были уже на середине склона, наступила ночь, и на противоположном склоне, где были душманы, зажглись огни. Мы только что прошли там и точно знали, что никаких строений там нет и огням взяться неоткуда. Это делалось для психологического давления на нас – смотрите русские и бойтесь, мы, ваши враги, рядом. Но имелась и практическая цель. Душман клал на камень фонарик, занимал позицию в стороне и наблюдал за вспышками выстрелов. Если неопытный советский солдат начнёт стрелять по фонарику, душманский снайпер будет иметь возможность поразить его. Мы эту уловку знали и не стреляли, ведь если даже попадешь в дешёвый китайский фонарик, сидящий в стороне душман не пострадает. Иногда огни перемещались, скорее всего, душманы, желая подразнить русских, привешивали фонарики на ишаков и пускали их по склону. Через год, когда мы были на посту и нам надоели эти блуждающие огни на вершине горы, мы потушили их снарядом из танка, больше огни там не появлялись.

     Форсировав лощину, мы благополучно заняли хребет и остановились на ночлег. Тёмной южной ночью передвигаться по лесу в горах невозможно. Командир афганской роты подошёл и попросил капитана Зимбалевского, чтобы тот приказал своим солдатам спуститься и поднять трёх его раненых солдат. Удивительно, душманы за редким исключением всегда уносили не только своих раненых, но и убитых, а эти своих оставили. Афганская рота действовала как-то неуверенно, вяло, медленно плелась сзади, отставала. Когда наш комбат сделал замечание комроты афганцев, их офицер ответил, что русские солдаты очень быстро ходят. Нам было это удивительно слышать, среди нас находилось мало горцев, преобладали равнинные жители. Даже армяне, которых было несколько человек, говорили, что, хотя они и живут на Кавказе, по горам так много не лазили. Скорее всего, афганская рота не очень хотела воевать и отбывала повинность.

     Комбат отказал в просьбе афганцу и сказал, чтобы он за своими ранеными отправлял солдат своей роты и обещал только огневое прикрытие. Никто из афганцев так и не спустился за ранеными. Утром выход задержался, Зимболевский жёстко сказал афганскому офицеру, что если они не принесут своих раненых к такому-то времени, то наш батальон уйдёт. Афганцы понуро ушли вниз и к назначенному времени подняли раненых на гору, мы двинулись дальше по гребню. От раненых узнали, что душманы подходили к ним и хотели добить, но они сказали, что мобилизованные и тоже мусульмане. Душманы только забрали оружие и ушли. Такое случалось, но если они находили раненых афганских офицеров, то не щадили. Ночью они подбирались к нашему боевому охранению, но нападать не решились, мы ждали нападения и были готовы к отпору, устроив позиции из камней по склону.

       Трусливых было не так много. У нас был один такой солдат. При обстрелах его охватывала паника, он ложился среди камней, и никакими уговорами невозможно было его принудить к движению. Бойцам приходилось по простреливаемой местности бежать к нему и под пулями за руки тащить. К счастью такой был в единственном числе. А вот среди офицеров проявление трусости приходилось наблюдать чаще. Командир миномётной батареи старший лейтенант часто был в боях и по возвращении много рассказывал о подвигах. Я с завистью и восторгом думал: «Вот герой, мне бы так». В середине октября 1980 г. мы воевали в Тогапском ущелье. Батальон двигался через кишлак вдоль ручья, параллельно по другому берегу шли душманы. Мы их первые заметили, но внимания не обратили – они были в гражданской одежде с красными повязками на обоих рукавах – так обычно себя обозначали «народники». Это были отряды самообороны, т.е. народного ополчения, сражавшиеся на стороне правительственных войск, обычно рядом с местами своего проживания. То, что это душманы, мы поняли только после того, как у них сдали нервы, и они бросились бежать. Несколько солдат открыли запоздалый огонь и кого-то убили или ранили – на камнях обнаружили кровь. Во время стрельбы я залёг в арыке и, выглядывая, выискивал цель. В это время на меня всё наползал и наползал упомянутый старший лейтенант с ошалелыми от испуга глазами. Так он и уполз куда-то назад и вовсе не для того, чтобы организовать действия своей батареи. Всех рассмешил белорус Николай Кандыбович. Когда стрелять перестали, он вышел откуда-то с тыла и стал громко спрашивать: «Ну что, в плен кого-нибудь взяли, оружие захватили?»

     Смелое поведение большинства солдат я могу объяснить не столько храбростью, сколько неверием 19-летних парней в смерть и уверенностью в свои силы. Для нас долго Афганистан был скорее военной игрой, а не настоящей жестокой войной. Осознание всей серьёзности происходящего приходило со временем с потерями и ранениями боевых товарищей.

     В том же Тогапском ущелье мы зачищали кишлаки, время от времени возникали перестрелки. Когда были в боевом охранении, то встретили группу из наших и афганских сапёров, которые взрывали дома главарей банд. Тогда я ещё подумал: «Зачем взрывать дома, разве от этого их хозяева перестанут воевать?»

     В кишлаках моджахеды откуда-нибудь выпрыгивали, делали несколько выстрелов и быстро скрывались. При проверке домов на входе всегда оставляли солдата. Когда отделение нашей роты зашло в очередной дом, на оставшегося у дверей солдата Ильдара Гараева из Казани сразу же прыгнуло из-за забора два душмана с ножами. Они выбили у него автомат и пытались зарезать, он отбивался голыми руками, которые были уже все в порезах. Потом им удалось повалить Ильдара в арык, и они стали топить его в воде, не стреляли, опасаясь привлечь внимание. В последнюю минуту его спас солдат Бикмаев, увидевший происходящее из окна. Бойцы выскочили на улицу и расстреляли моджахедов. Потом я подходил к ним и видел, что лица их были снесены обильным потоком свинца. Окровавленного и в шоковом состоянии Ильдара привели на площадь кишлака. Там в этот момент трое старейшин кишлака, старательно доказывали командиру нашей роты Пешехонову, что душманов в кишлаке нет. Как только Ильдар их увидел, сразу же расстрелял всех, чудом не задев никого из своих, под пули чуть не попал наш взводный Александр Воробьёв, проходивший в этот момент возле афганцев. Ильдара мы потом между собой осуждали, но не за убийство стариков, конечно, а за опасную стрельбу.

    Жутковато было идти в атаку, когда по нам не стреляли, потому что не знаешь где противник и сколько их, какое у них вооружение, не ударит ли сейчас в упор пулемёт. Когда начинали стрелять, можно было уже решать, как действовать.

    Видеть врага живьём приходилось часто, чуть ли не каждый день. Партизанская война в том и заключается, что враг везде и негде. Восточный менталитет особенный. Люди там такие доброжелательные и приветливые, что, кажется, лучше тебя для него никого нет, и угостят, и подарок дадут, и слова хорошие скажут. Если поверишь и расслабишься, тут и беда незаметно подкрадётся. «Мягко стелют – жёстко спать». Тот же человек, с которым недавно мило общался, может и отравить, и застрелить, или зарезать, или совершить иное враждебное действие.

    Душману, чтобы превратиться в мирного крестьянина, достаточно было избавиться от оружия. Например, из кишлака стреляют. Мы врываемся туда, и местные жители на вопрос: «Душман аст?», - всегда неизменно отвечали: «Душман нест». Думаю, что и без перевода смысл диалога понятен. Опыт позволял иногда выявлять среди крестьян душманов. Например, следы пороховых газов, грязный след от приклада на плече, не всегда успевали или забывали избавиться от патронов в карманах и т.п. Однажды мы проверяли кишлаки вдоль дороги на Кабул недалеко от Джелалабада. В кишлаке был захвачен юноша лет 16 с патронами в кармане. Его привели на дорогу. За ним шла, рыдая, старая мать и слёзно просила отпустить сына. Офицеры не знали, как поступить, и отпустили молодого душмана. Солдаты были недовольны, ведь он недавно стрелял по нам. Майор с упрёком сказал, что не нужно было его доводить до дороги. Когда афганский паренёк проходил возле нас, один из солдат толкнул его прикладом в бок. Он остановился и внимательно смотрел на уходивших солдат, пытаясь понять, кто его ударил. За ним, рыдая, шла его мать, простая старая афганская женщина, выполнившая материнский долг и спасшая своего сына от смерти. Молодой афганец уходил в кишлак, не обращая внимания на плетущуюся сзади плачущую женщину. Это наших солдат тоже неприятно поразило.

    Ещё один эпизод. При движении через кишлак таджик сержант Муртазо Алимов обратил внимание на сидящую на корточках и наблюдающую за нами женщину в парандже. Женщина была необычайно широкоплечей, что вызвало подозрение. Возможно, это был скрывающийся под паранджой мужчина - душманский разведчик. Алимов сказал об этом афганскому лейтенанту. Разговор вёлся на фарси, но я понял, что афганец отказался проверять «женщину». Советский сержант и афганский лейтенант сначала спорили, чем дальше, тем яростнее, а потом начали драться. Мы тут же их разняли, иначе пришлось бы на радость душманскому разведчику избить половину афганской роты. Наших офицеров рядом не оказалось и, чтобы не обострять отношений с союзниками, мы не стали проверять широкоплечую «женщину» в парандже.

      Судьба пленных душманов была разной. Это зависело от приказов командиров и общего настроения бойцов. Если было приказано взять «языка», если действия подразделения протекали удачно и без потерь, к пленным относились вполне гуманно, часто передавали афганским официальным властям. Если же чёткие приказы относительно пленных отсутствовали, а рейдовая группа несла потери убитыми и ранеными, то ничего хорошего пленных не ждало. Пленников обычно заставляли нести наш тяжёлый груз, а на подходе к месту дислокации убивали. Выглядело всё это жутко. Группа солдат окружала несчастного и забивала до смерти руками, ногами, прикладами, ножами, затем контрольный выстрел. Недостатка в исполнителях не было. Мне всё это не нравилось, и старался уйти подальше, чтобы не слышать нечеловеческий вой убиваемого человека. Ужасы войны. Хорошо о войне сказал, много воевавший американский писатель Эрнест Хэмингуэй: «Не думайте, что война, какой бы необходимой и справедливой она ни была, может не быть преступной».

      К тому же, у меня не всегда была уверенность, что схваченные люди действительно душманы. Но душманы, как нам объясняли офицеры, были мятежниками, и на них не распространялся статус военнопленных, поэтому такие действия по отношению к ним были оправданы. Даже, когда казнили явных душманов, убивших и ранивших наших солдат, все равно это выглядело отвратительно. Может быть, стоило больше проявлять уважения к врагу и расстреливать без жестокостей. Жестокость порождает жестокость, они с нашими пленными поступали более изощрённо, куда нам европейцам сравниться с азиатами – они знали утонченные способы пыток и казней и были изобретательны.

     Был свидетелем, как вёл допрос пленных в Тогапском ущелье командир полка подполковник В.Н. Махмудов. Сначала он говорил с ними, затем собственноручно стал бить, так как они молчали. Вообще, афганские пленники допросы, пытки и казнь, как правило, переносили стойко, как и положено партизанам. Успех при допросе пленных достигался не сколько пытками, сколько элементарным знанием менталитета мусульманского и афганского народа. Афганец не боится смерти, так как находится на пути Аллаха - священной войны с неверными «джихад» и после гибели попадает в рай. Но он должен при этом пролить кровь, а угроза повешенья приводила пленников в ужас, и они могли выдать информацию.

    Мёртвых и уже начинающих разлагаться душманов тоже находили, хотя мусульмане своих оставляли крайне редко, только тогда, когда не могли вынести, и если погибал весь отряд.

    В Цаукайском ущелье за Джелелабадом захватили одного в плен. Он сидел на камне с двумя старыми сломанными ружьями за спиной и сопротивления не оказал. У нас сложилось впечатление, что это какой-то деревенский дурак, которого духи специально оставили на пути, чтобы задержать наше продвижение. Им это удалось. Пленный говорил, что он не душман и никого не убивал. Возможно, это было и так. Мы были в хорошем настроении и воевали успешно, поэтому ожесточения не было, этого чудака не убили и избивать не стали и даже ружья не сняли, в таком виде его и преподнесли комполка под общий хохот батальона.

     В первых числах октября проходили вдоль пакистанской границы за Кунаром. У одного большого кишлака простояли ночь. Жители проявляли крайнее возбуждение, и как нам показалось, готовы были нас атаковать. Всю ночь мы находились в ожидании, в кишлаке был слышен шум, но нападения не произошло. Все мелкие кишлаки вдоль границы были пусты, население ушло в Пакистан. 2 октября в одном месте нам встретился небольшой отряд, собственно даже не отряд, а семья. Афганские военные вели с ними переговоры, но они первыми начали стрелять из снайперской винтовки и охотничьего ружья. Тогда у нас погиб один солдат казах из 1 роты и с нашей роты снайпер Палагин Александр Иванович из Чебоксар. Смерть наших бойцов предопределила судьбу афганцев. В конце концов, им предлагали сдаться.

     Пришлось поговорить и с афганским солдатом, ранее воевавшим в составе отряда моджахедов и потом перешедшим на сторону правительственных войск. Он рассказывал, как с душманами сидел на горах и курил гашиш, а потом они весело стреляли по русским и правительственным колоннам.