«Мы тоже ожесточились…»

Как разворачивались боевые действия, что сохранилось в памяти солдат, на чьи неокрепшие мальчишеские плечи легли физические и моральные тяготы первого года войны?

Андрей Лагунов, рядовой: В середине апреля полк передислоцировался в Джелалабад. Добавили нам десантников. Стали ходить на перехват банд. Во время наступления мы поддерживали ребят огнем «Шилок» — многоствольных зенитных установок. Помню случай. Уже лето было. При прочесывании гор троих наших ранило. «Духи» в горах хорошо маскировались, поди найди их, зато они все прекрасно видели. Командир взвода приказал двоим парням снести раненых вниз. Тут минометный обстрел начался сильный. Парни не смогли помочь раненым.

— Где раненые? — спросил командир, когда обстрел кончился и взвод спустился с горы.

— Там, наверху.

Пошли искать и увидели жуткую картину. У них кожа с рук снята, у одного звезда вырезана, у другого грудь распорота, и сердце еще бьется…

Однажды перед Пули-Хумри обстреляли нашу колонну с двух сторон из близлежащих кишлаков. Мы, понятно, в ответ — из всех стволов. Кто уж там жив остался, а кто нет — не ведаю. Еще помню. Недалеко от Кабула происходило. Стреляли по нам из кишлака, в ответ начал бить наш БТР. Из дома женщина в парандже выбежала. Побежала, петляя, от дувала к дувалу. Уложили ее. Разведка туда пошла. Оказалось, под паранджой мужчина был. Но стреляли-то в женщину…

Валерий Сергеев, рядовой: Я это не могу вспоминать… Это сидит во мне и всю оставшуюся жизнь сидеть будет. Самая первая моя боевая операция в Кунаре. Я убил женщину. Ну, как убил? Наша десантная рота обстреливала здание, где засели «духи». Потом подожгли помещение. Начали выбегать люди с оружием. Мы стреляли по ним. Последней выбежала женщина с ребенком. В пылу боя я не успел снять палец со спускового крючка автомата…

Потом, в других операциях, я уже старался меньше использовать оружие. Только в тех случаях, когда это было совершенно необходимо…

Сергей Елкин, рядовой: Я в отдельном разведбате служил, механиком-водителем танка Т-55. Хорошая техника у нас была — танки, БМП, БТР, радиотехнические средства. В рейды ходили, естественно, без танков. Взял автомат, сел в боевую машину пехоты — и в путь. А что тебя там ждет?..

Скажу так: наука воевать тяжело давалась. Все приходилось постигать в бою, на собственной шкуре пробовать. Те, кто за нами пришел в Афганистан, наш опыт уже мало-мальски использовали…

В провинции Фарах летом 80-го натерпелся я страху. Поехали в горы «погонять «духов». Меня и еще двоих в дозор отправили. Поднялись вверх по горе, и тут нас отсекли огнем от основной группы. Слава богу, рядом — козырек скалы, мы за него спрятались. Огонь кошмарный, высунуться невозможно. Часа полтора за выступом простояли в полной беспомощности. Наша группа вызвала на подмогу вертолеты, те НУРСами — неуправляемыми реактивными снарядами — поутюжили горы. НУРСы падают, ударяясь, как деньги о камень, — динь, динь, такой звук у них. Помогли вертолетчики нам освободиться, но могли и в нас попасть. Снаряды-то неуправляемые.

Вышли мы из-за скалы в мокрых хэбэ — хоть выжимай.

К маю 1981-го, когда я службу заканчивал, в батальоне нашем примерно треть личного состава поменялась. Многих убитых заменили. Неопытные, неподготовленные мы были.

Вот эпизод. В горах пулеметное гнездо обнаружили. Солдату одному приказано было подавить огневую точку гранатами. Поднялся он выше гнезда и решил посмотреть, куда кидать гранату. Высунулся и тут же пулю получил.

Бывало, к сожалению, и другое. БМП зашла в ущелье и застряла. Группа солдат пошла вперед разведать обстановку и наткнулась на засаду. А офицер бросил их и залез в БМП. Все погибли, а он отсиделся. Когда его спросили, как получилось, он в ответ: «Я за боеприпасами пошел». Его от нас убрали, по слухам, судил его трибунал.

Я намеренно так жестко об этом рассказываю. На войне как на войне, всякое случается. Рядом с геройством — трусость, с отвагой — дурь и головотяпство. Но если правду писать, надо и этой стороны касаться.

Алексей Прилип, сержант: Как обычно действовали, в боевых операциях? Окружали кишлак техникой: БТР, БМП, танками, неподалеку артиллерия располагалась. Подъезжала машина с громкоговорителем, наш переводчик или кто-то из афганцев кричал: «Население, уходите, ничего вам не будет!» После ухода начиналась артподготовка. И только затем мы входили. Тут уж пуля ждала каждого, кто попадется. И наоборот: сами теряли товарищей.

Сергей Елкин, рядовой: В тот момент, когда крестьяне начинали покидать окруженный кишлак, в нашу бээмпэшку сажали местного жителя — опознавателя. Он смотрел через триплекс и определял, кто «дух», а кто в самом деле мирный. Иначе бы все «духи» ускользнули. Однако не все мирные жители уходили. Я, например, не помню случая, чтобы кишлак все до одного покинули. Пушки, танки, вертолеты — а они оставались.

Виктор Овсиенко, рядовой: Кишлаки прочесывать — самое опасное. В любую минуту из-за дувала выстрелить могли. И не увидишь, откуда. Однажды брали кишлак. Оказался я на перекрестке улочек и сердцем почуял — сейчас произойдет. И тут душман выскочил. Прямо на меня. У него винтовка, у меня автомат. И оба рты раскрыли от неожиданности. Все же я первый начал стрелять. А через несколько минут меня ранило осколком гранаты.

В операциях на прочесывание особенно важно было локоть товарища чувствовать. И командира слушать. Если толковый, хладнокровный взводный или ротный, хорошо ориентирующийся на местности, то потерь меньше. Таких командиров, думаю, большинство было. Не зря у нас говорили: «Слушайся командира, если хочешь жить». И добавляли в шутку: «Командир остановился — все сели, командир сел — все легли»…

Игорь Грошенков, старший сержант: По весне начались боевые операции. Погибло наших немало. Не знали местности, плохо маскировались, а главное — не владели тактикой ведения войны в горных условиях. Чувствовал ли я страх? Как-то не думал о нем. Помню, подранило нашего парня, я и еще двое поднялись к нему под пулями. Смог, видно, перебороть что-то в себе. Мы ведь десантники, нас готовили по-особому, доказывали нам нашу исключительность. Кто знает, может, это и неплохо.

7 июля — второй мой день рождения. Воскрес, можно сказать. Дело так было. Соседнее подразделение прочесывало низ долины, мы шли поверху. В одном из домов засел снайпер. Выстрелил по мне. Как кувалдой долбануло — и темнота. Шок. Ранение неопасным оказалось — спас бронежилет, иначе хана. Награжден медалью «За отвагу».

Сергей Горбачев, сержант: Награды тогда давали солдатам скупо. Кто ранен был — тем поголовно, а другим как повезет.

Как я «Звездочку» получил? Замполит роты решил в соседний кишлак зайти. Кишлак мирный. На всякий случай взялся я его подстраховывать. Стали углубляться. Что-то меня толкнуло: надо возвращаться. А замполит уверенно так, беспечно идет. Ну, я за ним. Дорожка, справа — высокий дувал, слева — арык, деревья. Впереди мелькнули двое и скрылись. И вдруг фонтанчики глины брызнули — пули в дувал попали. Падаю в арык. Мой старший лейтенант тоже упал как подкошенный. Я стрелять начал в том направлении, откуда в нас метили. Расстрелял один рожок. А у старшего лейтенанта лицо в крови. Я с колена продолжаю отстреливаться, не даю тем двоим приблизиться. И тут у меня автомат клинит. Болью обожгло руки — попали, гады. Кое-как исправляю автомат и продолжаю вести огонь. Начал стрелять и старший лейтенант — ранения у него по сути не было, упал неловко. В общем, уложили мы тех двоих. А меня сразу в госпиталь.

Владимир Демьяненко, рядовой: В начальный период гибло немало солдат. В основном, из-за отсутствия опыта. Я, например, в считанных боевых операциях участвовал. А опыт, он только в бою рождается. Однажды захватили мы семерых пленных. У них насечки на оружии — сколько наших уложили. Немало было насечек. Стреляли они хорошо…

Николай Петухов, рядовой: Ну, положим, и некоторые из наших насечки тоже делали. Малый у нас был в роте, откуда-то из Якутии. С малолетства охотник. Он тоже царапинки на автомате делал. Таких больше, вроде, не было.

Николай Ковтун, младший сержант: В карауле было дело, ранней весной. Двое наших стояли на посту и вдруг исчезли. У подножия горы нашли их, в арыке. Истерзанных, изуродованных, уши отрезаны, глаза выколоты. Разве такое бесследно может пройти? Мы тоже ожесточились…

Алексей Мякинький, младший сержант: Попасть в плен к «духам» — не приведи господь. Промеж себя мы говорили: лучше уж погибнуть. Под Гератом случай был. Одна наша группа выдвинулась в ущелье, мы следом. И тут нас отсекли два пулемета. Голову высунуть нельзя. Два часа лежали, пока «вертушка» не прилетела — мы ее по рации вызвали. Забросала НУРСами пулеметное гнездо, мы смогли подняться. А первая группа, зашедшая в ущелье, вся погибла. Один солдат только остался, раненый. Сказал: «Если бы вы не подоспели, я бы застрелился».

Панджшерская операция

Далеко не все операции достигали цели. В ходе боевых действий допускались серьезные просчеты, ошибки: война есть война. Так, операция 1984 года в четырех провинциях по существу оказалась неудачной. Тяжелые бои не дали возможности вытеснить противника на ледники и вечные снега, как задумывалось. К тому же в ходе эвакуации личного состава после завершения боевых действий были неоправданные потери. Последние вертолеты забирали людей под автоматным и пулеметным огнем противника, так как авиационного прикрытия не было.

В другой операции — по уничтожению базы международных торговцев наркотиками в Рабати-Джали, где в обмен за опиум отряды оппозиции снабжались оружием и учились владеть им, — произошло следующее. Рано утром цель была обозначена светящимися авиабомбами (САБами), хотя особой надобности в этом не имелось — пилоты советских самолетов СУ-17 хорошо знали, куда им класть бомбы. Тем не менее они отбомбились и уступили место вертолетам с десантом. И тут САБы сыграли злую шутку. Ветер отнес их на территорию Ирана, вертолетчики сориентировались на них и высадили десант неподалеку от кишлака на иранской земле.

Высадили и ушли на заправку. Заметив оплошность вертолетчиков, командиры подразделений повели десантников на восток. Только через пять часов они оказались в районе, откуда следовало начинать боевые действия.

Пришлось все начинать сначала… Но не в 7.30, как планировалось, а в 14.30 — из-за ошибки командира вертолетного полка. Многие торговцы наркотиками успели удрать через границу с запасами долларов. К тому же могли возникнуть международные осложнения. Как-никак нарушение границы нашими войсками налицо. А всего-то ветер отнес САБы…

«Смелый», он же «Лукавый»

В. Снегирев: Однажды в одном из богом забытых уголков Афганистана я столкнулся со своим старым приятелем Володей, офицером разведки Генштаба (ГРУ). Вечером он пригласил меня отужинать в компании с его ребятами. «Боевые хлопцы! — аттестовал их мой знакомый. — Вот увидишь. Только о работе — ни-ни. — Он приложил палец к губам. — Сам понимаешь…»

Его предупреждение не стало для меня неожиданным. «Буду молчать как рыба. А если что-нибудь случайно узнаю, то ты меня на месте застрели…»

Компания подобралась веселая. Выпили водки, стали разговоры вести, спорить, шуметь. Кто-то гитару взял, запели. В разгар застолья вдруг тихо открывается дверь и в комнату, смущенно улыбаясь, бочком протискивается какой-то афганец. Вернее, это для меня он «какой-то», а вся честная компания встречает гостя, как лучшего друга, шумными возгласами и предложениями немедленно присоединиться к выпивке. Володя испытующе глядит на меня: дескать, можно ли доверить тебе большую тайну? Решившись, отчаянно машет рукой и шепчет мне прямо в ухо: «Знаешь, кто это? Наш самый лучший источник по прозвищу «Смелый». Очень ценный агент. Работает на местной фабрике, «духи» ему целиком доверяют».

Я с интересом принялся рассматривать этого «бойца невидимого фронта». Он мгновенно освоился, стал чувствовать себя почти как свой. Не ломаясь, выпил стакан водки (хотя был рамазан, когда употребление всякого питья — а уж спиртного тем более — до захода солнца считалось страшным грехом). Лихо закусил куском колбасы. По-моему, только одно его продолжало смущать: присутствие незнакомого человека, то есть меня. Однако Володя успокоил: «Это свой. Все в порядке».

Прошло несколько дней. Судьба репортера (а был я тогда весьма подвижен, мотался без остановки, как заведенный) свела меня вечером с другой компанией: теперь «посидеть» затащили к себе ребята из «Каскада». Это тоже были лихие хлопцы. Сплошь молодые, горячие, мечтавшие о больших делах. Работа у большинства из них была связана с повседневным риском: явочные встречи с агентурой, вербовка новых «источников», участие в боевых операциях по реализации добытых данных. Нервная, словом, служба. Но зато и отдыхали они на полную катушку — пили так, как ни до, ни после этого я больше нигде не видел. Это называлось «снять стресс». Гулять с этими ребятами не каждому было под силу.

Так вот, в разгар вечера новые друзья, узнав, что я собираю материал для очерка о местных главарях вооруженной оппозиции, хлопнули меня свойски по спине и сказали: «Считай, что тебе повезло. Мы тебя завтра с одним человеком сведем — он лично знаком со всеми местными «духами». «Кто такой?» — наивно поинтересовался я. «Не задавай лишних вопросов. Одно тебе скажем: это наш лучший источник, его агентурное имя «Лукавый».

Каково же было мое удивление, когда на следующий день на вилле, использовавшейся для тайных встреч с агентурой, мне представили афганца, с которым два дня назад я познакомился за столом у Володи. Только там он был «Смелый», а тут — «Лукавый».

При виде меня афганец слегка побледнел, но, в общем-то, оправдывая оба свои прозвища, успешно исполнил роль человека, совершенно незнакомого советскому журналисту. Я тоже постарался сыграть свою игру до конца. «Познакомились». Поговорили о местных бандах и об их главарях (причем мне показалось, что он не так уж много обо всем этом знал либо скрытничал), мило попрощались… Больше я никогда его не видел.

Случай, типичный для практики первых лет войны, когда ведомственная разобщенность отрицательно сказывалась и на разведке. Когда независимо друг от друга за одними и теми же секретами охотились «рыцари плаща и кинжала» из ГРУ и КГБ. И это еще не все, ибо рядом с отрядами «Каскад» существовали отряды «Кобальт», созданные с аналогичными функциями на базе офицеров МВД. Но и это еще не все, поскольку наряду с такой «полевой» разведкой продолжала существовать обычная резидентура под крышей посольства — со своей сетью «источников».

Невелика беда в том, что «Смелый» (он же «Лукавый») присосался сразу к двум, а может, и к трем «кормушкам», получая за одну и ту же информацию двойное и тройное вознаграждение. Куда хуже другое: очень часто грош цена была информации, поставляемой подобными «шпионами». А из-за этого гибли наши люди, неудачами заканчивались боевые операции, рейды и засады. Об одном из таких рейдов рассказывает запись в моем дневнике. Вот она.

В мотострелковой бригаде под Джелалабадом я познакомился с начальником разведки Сашей Белогорцевым и командиром разведроты Виктором Гапоненком. Застал их в тот момент, когда они разрабатывали операцию по захвату крупного вооруженного отряда. Разведданные принес их агент по имени Назир из уезда Сурхруд — худощавый, изможденный афганец в светло-кремовой пуштунской одежде. По его словам, в кишлаке Балабаг устроен склад оружия, а по ночам там останавливается группа численностью до ста человек. Разведчики сразу загорелись: будем брать.

План операции в общих чертах был таков. Ночью разведрота, усиленная двумя танками, а также группой афганских партактивистов (15 человек) выдвигается по руслу полувысохшей реки на рубеж близ Балабага. Здесь надо быть не позднее 5 часов 30 минут. В это время с аэродрома поднимается пара боевых вертолетов, группа выходит с ней на связь и наводит ее на кишлак. «Вертушки» блокируют Балабаг, не позволяя никому покинуть его, а разведрота в это время форсированным маршем, уже не скрываясь, выходит к кишлаку, окружает его и… «Сверли дырку под орден», — весело заключил Белогорцев, хлопнув рукой по карте…

Белогорцев под большим секретом сообщил, что в кишлаке Балабаг по агентурным данным находятся американские военные советники. «Понимаете, что это значит?» «Понимаю», — с готовностью кивнул я, в разных местах слышавший о том, что за захват иностранного советника на территории Афганистана командованием обещаны самые высокие награды.

То ли ребята показались уж очень симпатичными, то ли «клюнул» на иностранных советников, но неожиданно даже для самого себя я попросился в рейд.

Добряк Гапоненок пожал плечами и сказал: «Ладно». А Белогорцев задумался: «Гражданский человек — в бою? А если с вами что случится? Нет, я без комбрига не могу»… Пошли к командиру бригады, им был полковник Оздоев — темпераментный и решительный кавказец, который, едва услышав о моей просьбе, тут же вытащил откуда-то из-под стола автомат и протянул его со словами: «Правильно! Как журналист напишет про бой, если он пороха не нюхал!»

Сказать по правде, ни до, ни после этого я таких командиров в Афганистане не встречал. С Оздоевым мы впоследствии подружились.

К автомату мне вручили еще зеленый комбинезон и стоптанные кеды, которые разведчики предпочитают всем другим видам обуви. «Вообще-то еще положен бронежилет, — заметил Белогорцев, — но они у нас такие тяжелые…»

Часов около трех ночи, стремительно промчавшись через город, наша колонна свернула с шоссе прямо в реку. Не только из-за соображений скрытности, но еще и потому, что дорога — так называемая старая кабульская — была сплошь заминированной. По этой же причине ехали мы не под броней, а на броне: больше шансов уцелеть при подрыве.

Шли с некоторым опережением графика: танк с тралом впереди, затем второй танк, а далее след в след боевые машины пехоты. Я сидел на первой рядом с Гапоненком.

Светало. Вода в реке кончилась, ехали теперь по сухому руслу, усеянному крупными камнями. Было очень пыльно и дымно. Из-за гор нереально быстро, точно в кино, выплывал малиновый диск солнца.

Около пяти часов утра мы были на исходном рубеже. Встали. Через некоторое время услышали шум приближающихся «вертушек», и Гапоненок вышел с ними на связь.

Однако он быстро понял, что толку от вертолетов сегодня будет мало: они продолжали кружить хороводом на большой высоте, еле-еле заметные в рассветном небе. «Новенькие, — досадливо сплюнул Виктор, — необстрелянные. Боятся». Мне тоже показалось, что летчики плохо понимают свою задачу. Но ясно было, что и в кишлаке увидели «вертушки». Надо было немедленно действовать. Гапоненок спрятал рацию для связи с «небом» и отдал приказ.

Вот когда началась настоящая езда! Боевые машины, обогнав танки, рванулись по направлению к Балабагу — сначала по реке, потом по каким-то канавистым пустырям, заброшенным полям, перепрыгивали через арыки, подминали под себя кусты. Мы ехали быстро, но надо было еще быстрее: они могли уйти, увидев в небе вертолеты, услышав издалека рев наших моторов.

— Назир, куда ехать? — кричал Виктор.

Наводчик неопределенно и неуверенно махал рукой: туда…

— Назир, а теперь куда?

Опять тот же жест.

На одном отчаянии мы проскочили несколько широких рвов, проткнули глиняный забор, покрутились на месте, сунулись через глубокую канаву и… «разулись». Слетела гусеница.

Я, откровенно сказать, обрадовался такому исходу. Бешеная езда на броне казалась невыносимой, избитое тело ныло, глаза резало от пыли, лицо было исхлестано ветками.

Подтянулись остальные машины. Люди спешились. Оставив механиков ремонтировать трак, а с ними — прикрытие, дальше мы отправились бегом — по полям, по тропкам. Где-то в стороне прозвучали робкие выстрелы, но кто стрелял и в кого… Влетев r кишлак, мы опять, услышали смутные выстрелы, однако очень быстро все смолкло.

Разделившись на две группы, ведомые Назиром и еще одним афганцем из местных, вошли в лабиринты глиняных улиц.

Была джума, пятница, выходной день. Крестьяне праздно сидели семействами на крышах домов, пили чай. По улицам носились оравы детей. На сельской площади на корточках примостились в тенечке старики.

Наверное, не только я почувствовал, что мы здесь лишние. Если бы в кишлаке действительно находились вооруженные люди, крестьян с улиц и крыш при нашем появлении вымело бы мгновенно. Кому охота попасть в перестрелку?

Да, мы были здесь чужими. Эти люди не нуждались в нашей защите, не звали нас, мы без спроса вторглись в их непонятный, хрупкий мир. Я шел и молил бога, чтобы тут не оказалось моджахедов, чтобы тут не оказалось американцев, чтобы тут вообще не оказалось никого и ничего, способного спровоцировать стрельбу. Один случайный выстрел, неважно чей, наш или с «той» стороны, — и кишлаку этому хана, на него обрушится шквал огня — из автоматов, пушек, вертолетов…

Никто из наших не произносил ни слова, только командир изредка тихим голосом отдавал приказы. Бледные, напряженные лица солдат выдавали их волнение.

Эти ребята не были трусами, нет, не были. Но оказавшись далеко от своих казарм, далеко от спасительной брони, в чреве чужого, непонятного, враждебного мира, они испытывали вполне объяснимый, вполне оправданный страх. Они были молодыми. Совсем мальчишками. И им очень хотелось жить. А смерть затаилась рядом, шла по пятам, высматривала, кого бы прибрать первым. И чтобы выжить — я видел, чувствовал это, — они могли, обезумев, ослепнув от страха, сию секунду нажать на спусковые крючки своих автоматов и побить, покосить, уничтожить все живое вокруг.

Так, случалось, спасались от страха в этих чужих кишлаках.

В какой-то момент они уже почти перешли ту грань, за которой бы началась бойня. Наша цепочка перебегала через кукурузное поле. Слева среди высоких стеблей показалось что-то черное, солдат впереди меня, коротко выругавшись, тут же вскинул к плечу автомат и дал длинную очередь, я увидел, что и другие немедля собираются разрядить свое оружие в ту же сторону, но Гапоненок властным окриком: «Отставить! Корова…» остановил их.

К счастью, корова оказалась единственной жертвой в ходе этого рейда.

Спустя час, Гапоненок, убедившись, что чужих здесь нет, отдал приказ возвращаться к машинам.

Без приключений мы сели на броню и тем же самым путем отправились назад. Однако теперь Виктор выглядел куда более озабоченным, чем утром.

— Что случилось?

— Плохо дело, — ответил он. — Вот увидите, караулят нас на обратном пути.

А мне-то казалось, самое страшное уже позади. Однако прошло полчаса, и я получил возможность убедиться в том, что у командира разведроты прекрасная интуиция. Сначала за ревом моторов я услышал какой-то несерьезный, еле уловимый треск. Гапоненок встрепенулся и вроде даже обрадовался.

— Я же говорил! Ну, теперь повоюем. Все за броню!

Мы нырнули внутрь. Я свой люк закрыть не сумел — в спешке не научили, как это делается. Машины свернули влево. Помчались прямо на выстрелы и вскоре на полном ходу влетели на открытую поляну между невысоким лысым холмом, двумя глиняными крепостями и посадками кукурузы.

Что происходило дальше, я, честно сказать, толком не понял: в сознании осталась какая-то чудовищная каша из беспорядочной стрельбы, дикого метания по полю, ошалелых криков, разрывов гранат, запаха гари и пороха.

Высунувшись по пояс из своего люка, я увидел бегущего перед машиной человека в чалме с автоматом в руках. По нему дали очередь, и человек упал. Пули ударялись о броню и проносились над головами подобно свинцовому ветру. Я опять провалился внутрь, машина резко дернулась вперед, и снова заработал башенный пулемет — методичный твердый стук и звяканье стреляных гильз.

Человек, упавший рядом с нашей машиной, был ранен и уполз в сторону. Мы остановились. Гапоненок приказал солдату спрыгнуть вниз и поискать раненого в траве. Солдат отрицательно замотал головой: страшно. Кругом действительно царил кромешный ад: стреляли с разных сторон, все трещало, рвалось, дымилось. Виктор закричал, тряхнул своим автоматом. Парень с явной неохотой стал исполнять приказание. Остальные прикрывали его автоматным огнем.

Раненый, оказалось, лежал в трех метрах от нас. Солдат едва не наступил на него, сильно испугался, увидев, что он жив, и от испуга всадил в него весь рожок. Это тоже не забыть никогда: он стоял над телом, автомат судорожно плясал и бился в его руках, а Гапоненок орал: «Ты чего? Давай обратно. Ты что там делаешь?» «Он живой! Живой!» — кричал в ответ солдат и все стрелял и стрелял — до тех пор, пока в рожке не кончились патроны. Потом забрал у убитого автомат Калашникова китайского производства, с трехгранным штыком, документы и белый-белый вернулся на броню.

Больше, как ни старались, мы никого обнаружить не могли, хотя с разных сторон нас поливали из автоматов и гранатометов. В глинобитную крепость пошли афганские партактивисты, оттуда послышались взрывы гранат, но очень скоро активисты вернулись: «Там никого нет». Это напоминало чертовщину. Было такое ощущение, что нас заманили, что где-то рядом приготовлена главная ловушка.

И тогда Гапоненок отдал приказ отходить. Колонна снова мчалась руслом высохшей реки, слева нас продолжали густо обстреливать, и с металлическим стуком огрызался наш пулемет.

Внутри было очень тесно, я все время бился головой и плечами о разные выступы и поэтому порывался выкарабкаться наверх, на броню, но там шел настоящий дождь из пуль. Пот ручейками тек по лицу и рукам, оставляя на грязной коже русла-следы.

Вдруг слева прогремели три взрыва, запахло порохом и горелым железом.

Когда засада осталась позади, мы остановились. К нашей машине сбежалась вся рота. Один каток у нас был пробит насквозь — сталь рваными краями топорщилась в разные стороны. В борту виднелась глубокая вмятина. Оказывается, по нашей машине был произведен залп из гранатометов: одна граната разнесла каток, другая — ударила вскользь, рикошетом, ее кумулятивный заряд отчего-то не сработал, третья разорвалась в метре от машины. Не хочется думать, что бы случилось, попади хотя бы одна из них точно в корпус…

Трудно сказать, что это было. То ли агент-двойник с умыслом завел нас в ловушку, то ли мы оказались жертвами неблагоприятного стечения обстоятельств. Но факт остается фактом: только чудом нашей бронированной группе удалось избежать полного разгрома.

Правда, есть и еще одна версия случившегося, но, откровенно говоря, я не особенно склонен верить ей: уж больно красиво все в ней сходится. А суть вот в чем.

Спустя некоторое время в Кабуле состоялась пресс-конференция с человеком по имени Фулад Алмос, бывшим шофером X. Гульбеддина — руководителя самой могущественной оппозиционной партии (ИПА). Этот парень добровольно перебежал на нашу сторону и теперь охотно рассказывал, какой нехороший человек его бывший шеф.

После пресс-конференции я обратился к хадовцам с просьбой устроить мне отдельную встречу с Фуладом Алмосом. Хотелось подробнее поговорить с ним о самом популярном лидере вооруженной оппозиции, о его партии и ее реальных возможностях. Мы встретились. Обстоятельно поговорили. В конце беседы, уже так, почти на всякий случай, я спросил бывшего душмана: не доводилось ли ему видеть на территории Афганистана американцев? «Ну, как же! — встрепенулся мой собеседник. — В сентябре я лично сопровождал группу американцев из Пешавара в провинцию Нангархар». «А какого числа, не помните?» Он назвал дату — естественно, по афганскому календарю, я в уме стал переводить на наш — вроде бы сходилось. «Уезд Балабаг?» — спросил я, боясь услышать отрицательный ответ. Он удивленно уставился на меня: «Да». — «Кишлак Сурхруд?» — «Но откуда вам это известно? Мы там по просьбе этих американцев устроили засаду на русскую колонну…»

Вот так. А теперь — самое главное. Знаете, кто, по словам шофера, были американцы? Журналисты из какой-то телевизионной компании, которым позарез требовалось снять эпизод о разгроме моджахедами советской колонны.

Неужели такое и вправду было возможно? Я охотился за американцами, а они, выходит, мечтали заполучить мой скальп? Похожий сюжет не придумает ни один сценарист.

Один из бывших офицеров-«каскадовцев», с которым мы встречались, собирая материалы для этой книги, утверждал: большинство агентов были «двойниками», то есть работали и на наши службы, и на моджахедов.

— Эти люди, как правило, доверия не внушали, — сказал он. — Мы получали их от хадовцев, которым принадлежала инициатива в вербовке. На встречу с агентом шли вместе с переводчиком и хадовским оперативником.

При первых свиданиях обычно обучали источника правилам сбора информации, элементарным навыкам конспирации. Потом старались назначать встречи так, чтобы хадовца при этом не было. Просили агента приводить с собой кого-нибудь еще. Так, моя сеть к концу командировки состояла из двух крестьян, дуканщика, трех активных моджахедов, учителя, офицера и нескольких работников ХАД, которых мы также вербовали, чтобы узнать, что творится внутри этого ведомства.

За приносимую информацию выплачивали вознаграждение от 500 до 5000 афгани — в зависимости от ценности полученных сведений.

Кроме сбора информации, в нашу задачу входило создание так называемых «лжебанд», натравливание отрядов друг на друга, распространение среди моджахедов дезинформации…

Партизанские методы

В приграничных с Пакистаном провинциях Кунар, Нангархар, Пактия, Пактика, в округе Хост и вблизи Кандагара мятежники имели группировки по несколько тысяч человек. Причем они действовали на протяжении всех девяти военных лет. Здесь оппозиция не могла опасаться окружения и полного разгрома — в случае чего отряды могли быстро уйти в Пакистан.

Имелись у мятежников и базовые районы с постоянными гарнизонами, развитой сетью оборонительных инженерных сооружений, прикрытием средствами ПВО. Тут же находились склады, госпитали, ремонтные мастерские. Все скрывалось, как правило, в ущельях, пещерах и т. п.

Перевалочные базы и пункты — еще одна особенность войны. Размещались они на караванных маршрутах близ границ с Пакистаном и Ираном, а многие — и на территории ДРА. Тут перегружались оружие, боеприпасы и прочее снаряжение, направленное оппозиционным силам.

Как воевали «духи»? До зимы 83-го вели активные действия весной, летом и осенью, а едва наступали холода, уходили за границу, где отдыхали, пополняли свои ряды, обучались военному ремеслу под руководством иностранных инструкторов. Зима, таким образом, давала передышку воюющим сторонам. И вот зимой 83-го многие формирования впервые не покинули Афганистан. Их руководители в Пешаваре и других местах категорически запретили им это. Война таким образом стала круглогодичной.

Боевые формирования оппозиции не имели строго определенной структуры и численности. Они были неодинаковыми в различных районах. Основным тактическим звеном оппозиции считалась группа численностью от 20 до 50 человек. Ее возглавлял авторитетный, прошедший военную подготовку командир, имевший заместителя и нескольких телохранителей (они же являлись репрессивным аппаратом группы). Группа включала 3–4 разведчиков (наблюдателей), 2–3 боевые подгруппы, расчеты крупнокалиберных пулеметов, минометов, гранатометов. Наводчики тяжелого орудия, минеры, связисты проходили подготовку в Пакистане в специальных учебных центрах.

В случае необходимости для выполнения сложных задач несколько групп объединялись в отряды, численность которых составляла 160–200 человек.

Все было четко продумано. Группы и отряды имели оружие, вес которого позволял возить его вьючными животными и переносить в разобранном виде.

Основным стрелковым оружием были автоматы Калашникова китайского и египетского производства, а также советские, добытые в афганских частях. Были также американские винтовки, автоматы западногерманского, английского, шведского и израильского производства.

Широко использовались крупнокалиберные пулеметы ДШК, ручные противотанковые гранатометы китайского, швейцарского, немецкого, американского, французского, израильского производства, безоткатные орудия. Минометы калибра 60–82 мм имела почти каждая группа. С начала 1984 года появилось большое количество китайских реактивных снарядов и пусковые установки к ним. Основная масса реактивных снарядов запускалась с помощью примитивных механизмов или вообще с земли.

В качестве средств ПВО применялись крупнокалиберные пулеметы, зенитные установки, переносные зенитные комплексы «Стрела» египетского и китайского производства. Позднее появились американские «Стингеры» и английские ракеты «Блоупайп». Было и большое количество мин: итальянских, американских, английских. Наиболее широко применялись мины в пластмассовом корпусе, а также фугасы с дистанционным управлением и радиоуправляемые мины. Часто использовались и мины-сюрпризы кустарного производства в виде японских термосов, малогабаритных приемников и прочего…

Мятежники вынудили 40-ю армию, как гласит один из источников, составленных советскими военными специалистами, «сосредоточить значительное количество своих сил на несении охраны важных военных и экономических объектов, режимных зон и коммуникаций, а также выделять значительные силы на сопровождение колонн. Это не позволило применять более широко и массированно соединения и части ОКСВ при проведении крупных войсковых операций. Так, например, на 1 июля 1986 года в составе армии всего имелось 133 батальона и дивизиона. Из них 82 батальона (или 61,7 %) выполняли охранные функции, 23 батальона охраняли коммуникации, 14 — аэродромы, 23 — различные военные и экономические объекты, 22 — местные органы власти. К ведению же активных действий по всей территории страны можно было привлечь только 51 батальон…»…

Из дневника В. Снегирева: Ночная поездка в район кишлака Мирбачакот.

Лязг гусениц. Пыль. Броня. Бегущий впереди колонны на привязи со связанными сзади руками местный подросток Гулям Сахи. Он выполняет роль наводчика.

Встающее солнце. Жерла тяжелых пушек — беспощадные, мертвые, изрыгающие смерть. Задранные хоботы минометов, сеющие смерть. Шакальи силуэты боевых вертолетов, рыскающие по небу и несущие смерть. Танки в пшеничных полях.

И ясное, сразу жаркое утро.

Все деревни на огромном пространстве окружены броней. Редкие выстрелы.

Первый пленный. Наводчик опознал в нем врага. Афганец одет прилично. Оружия при нем нет, есть какие-то потертые справки. С ним разговаривают хадовцы — ласково, почти по-товарищески.

Глаза арестованного — белесые, выцветшие, в них — любопытство, наивный какой-то свет. Он и трое хадовцев сидят на обочине, беседуют. При моем появлении все дружески мне кивают. Хорошая, добрая компания. «Вы кто?» — наивно спрашиваю я. «Друг, — радостно отвечает он. — Я друг». Это хорошо, что друг. Хорошее солнечное утро, и рядом друзья. А пушки в посевах — это нелепость.

Сидевший слева от пленного полуобнял его и что-то доверительное говорит, нашептывает ему. Второй заходит сзади, неторопливо снимает с головы пленного чалму, разматывает ее, скручивает жгутом. Набрасывает ему на горло. Стягивает. Сильнее. Еще сильнее.

Хорошая дружеская компания. Все улыбаются, кроме пленного, который хрипит и выдавливает только одно слово: «Салам». Его глаза вылезают из орбит. «Салам», — хрипит он, будто уже здоровается с аллахом.

Щебечут птицы, и солнце празднично сияет полям, деревням и рощам.

* * *

В баграмской дивизии мне предложили встретиться с захваченным накануне возле кишлака террористом. Я в то время уже начинал потихоньку избавляться от блаженного убеждения насчет существования «белых» и «красных», «врагов» афганского народа и его «друзей». А ведь еще год назад весь здешний мир был у меня строго поделен надвое: по эту сторону баррикады находились те, кто за революцию, а значит, за счастье для своей родины, по другую сторону — те, кто против.

И разве один я был такой, с мозгами набекрень?

…Привели этого самого террориста. Уже с первых слов стало ясно, что его судьба никак не укладывается в прокрустово ложе удобных стереотипных представлений. Террорист выглядел лет на шестнадцать, он был худ, бос и грязен. Смуглое лицо его было, словно мукой, присыпано светлой пылью. Карие глаза смотрели не на мир, а куда-то внутрь себя — наверное, такие глаза бывают у фанатиков. Мне показалось: поставь его тогда к стенке — не испугается, не запросит пощады, вообще не выразит никаких эмоций. Все так же будет смотреть внутрь себя загадочными холодными глазами.

— Мое имя — Гулям Сахи, — сказал он. — Я работал у помещика за 500 афгани в месяц. Однажды мне сказали: «Ты уже мужчина, пора идти на священную войну против неверных». Дали мне «бур» и зачислили в отряд Хаджи Кадыра.

На днях четырнадцать из нас получили приказ бросить гранаты в толпу на базаре. Мне дали две гранаты. Но, слава всевышнему, в толпе меня узнали партактивисты и отобрали гранаты. В своей деятельности я раскаиваюсь…

Вся ли это была правда или только ничтожная ее часть — кто знает… Когда его схватили, Гулям Сахи сказал: гранаты он нашел и нес их на базар, чтобы продать. Судя по кровоподтекам, его крепко били. Местные партактивисты уверяют, будто недавно он в них стрелял.

Дальше у нас был такой разговор (цитирую по записной книжке):

— Почему ты воюешь против народной власти?

— Мы только охраняем от неверных наши кишлаки.

— Знаешь ли ты, что такое Апрельская революция?

— Не знаю. Никогда не слышал об этом.

— Зачем сюда пришла Советская Армия?

— Чтобы защитить нас он американцев, китайцев, пакистанцев.

— Но тогда зачем вы стреляете по советским?

— Я не стрелял. Я только охранял свой кишлак.

Данные, которые выудили из этого парнишки, послужили основанием принять решение о проведении операции против Хаджи Кадыра.

Рано утром, еще до восхода солнца, десятки боевых машин пехоты, танки, артиллерийские орудия с тягачами, подняв тучи пыли, со страшным грохотом двинулись туда, куда их вел бежавший на привязи, как собачонка, пленный подросток Гулям Сахи. Привязанный к головной БМП, он обреченно трусил перед ней, и зрелище это, открывшее ясное летнее утро, удручало и мучило меня, будто я самолично посадил мальчишку на цепь.

Его непременно ждала сегодня смерть. Его убьют либо наши — если заведет не туда, либо свои — если выведет к ним.

…Сколько раз потом я буду сталкиваться с грязной изнанкой войны, но то чистое утро, вскоре изуродованное, искромсанное стальными гусеницами, запомнил навсегда. Будто по мне самому проехали гусеницы…

Какой она была, эта операция? Такой же, как другие: мощной, беспощадной и… никчемной. В ходе артиллерийской подготовки, бомбоштурмовых ударов (БШУ), танковых атак — а это как правило предшествовало любой операции — погибали не успевшие укрыться или покинуть опасный район крестьяне; осколки и пули убивали их скот, танковые гусеницы уродовали возделанные с гигантским трудом поля, сминали виноградники, разрушали сооруженные руками десятков поколений ирригационные системы. Следом шли цепи мотострелков или десантников — эти тоже порой не разбирались, кто мирный, а кто враг, да и поди разберись, когда кругом все чужое, откуда-то кто-то стреляет, страшно, а жить очень хочется.

…Чем же закончилась эта конкретная операция? Артобстрел и БШУ в пыль стерли кишлак, оставив без крова около сотни людей. Чью сторону после этого взяли уцелевшие крестьяне, которые еще вчера соблюдали нейтралитет? На душманских минах подорвались танк и два бронетранспортера: трое убитых и десять раненых.

А противник? Того и след простыл. Возможно, «духи» ушли в горы еще вчера, прослышав о захвате Гуляма Сахи. Возможно, углядев издалека перемещение массы войск, спрятались в кяризах и преспокойно там пересидели весь этот шум-тарарам.

А еще, возможно, что там их и не было, а просто пленный подросток Гулям Сахи, не выдержав побоев, «признал» то, чего не существует. Правда, хадовцам передали несколько захваченных в ходе операции крестьян, в которых агенты якобы узнали душманов. Но кто знает, были ли они на самом деле врагами, а не жертвами оговора? Агенты получали деньги, а деньги нужно отрабатывать…

При прочесывании кишлаков, в которых по данным разведки были «духи», в девяти случаях из десяти обнаружить их не удавалось. Да и как разобрать: «духи» вот эти бородачи, смиренно сидящие на корточках у дувалов, или нет? Услышали рокот моторов — спрятали свои автоматы и «буры» — и вот они уже просто крестьяне. А пройдут солдаты, бородачи быстренько достанут оружие и тихонько следом, чтобы где-нибудь в укромном месте устроить засаду. И вправду — «духи», хорошо кто-то придумал.

На прочесывание блокированных нашими войсками районов часто бросали афганские части или же партактивистов, хадовцев, царандоевцев. Если шли наши, то обычно где-нибудь рядом в бронемашинах, у смотрового окна, сидел агент-наводчик из местных. Мимо проводили пленных, подозреваемых в связях с моджахедами, и он указывал, кого казнить, а кого миловать.

Я не оговорился, именно — казнить, здесь же, на месте, без всякого суда и следствия. Так происходило сплошь и рядом. Война-то ведь называлась необъявленной, формально ее как бы и не было, а значит, не было и пленных.

В первые месяцы, да и позже, многие наши командиры, захватив либо явных «духов», либо чаще всего подозреваемых в связях с ними, ломали голову: куда их девать? Обращались с вопросами «наверх», оттуда им отвечали: сами решайте. Вот и решали в соответствии с собственными представлениями о добре и зле. Иногда расстреливали, чаще сдавали хадовцам, если те оказывались близко.

Чтобы определить «дух» или «не дух», первым делом срывали с правого плеча рубашку. Если на коже был виден синяк — все становилось ясно. Синяк образовывался от сильной отдачи при стрельбе из «бура».

Помню, в один из вечеров лета 81-го в расположении саперного полка смотрели мы фильм. Экран был натянут между двумя машинами, прямо под открытым небом. Вдруг невдалеке послышался шум. Видим: прапорщик агитотряда тащит за шиворот насмерть перепуганного мальчонку лет десяти. «Это, — говорит, — шпион. Поймал его рядом с полком — он вел наблюдение. Расстрелять немедленно!» Позвали переводчика. Мальчонка, обмирая от страха, объяснил, что он всегда пасет здесь овец. Действительно, на склоне холма в сумерках виднелась небольшая отара. А прапорщик все хрипит: «Расстрелять!» И хватается за автомат. Только вмешательство подполковника Шершнева спасло парнишку от верной гибели.