Пятница, 29.03.2024, 13:08 





Главная » Статьи » Слово о Мараварской роте. Неоконченная повесть (избранное). Ткаченко П.И.

Ловушка II
 


Рассказы об этом бое, передаваемые из уст в уста, говорили о том, что из пекла Маравар вышел только один человек – Владимир Туркин. На самом же деле, как я потом установил, вышло пять человек. Кроме Туркина – лейтенант Котенко, рядовые Коробов, Бийнык и прапорщик Бахмутов.

С Туркиным позже я встречусь несколько раз в Москве, где он будет работать в ассоциации «афганцев», занимаясь патриотическим воспитанием. Но об этом ниже. Толя Коробов приедет ко мне из Симферополя. Несколько раз я буду звонить в Киев Саше Котенко, просить его вспомнить подробности боя, написать мне письмо. Он будет обещать, но так ничего и не напишет. Наконец, будучи делегатом съезда комсомола, он окажется в Москве, и мы свидимся. Однако новых подробностей боя я от него не узнаю. Он, казалось мне, был больше заинтересован не в том, чтобы рассказать что-либо мне, а в том, чтобы выведать, что и от кого мне уже известно. Был он сдержанным и настороженным, даже какая-то испуганность чувствовалась в нем.

– Да что говорить, – со вздохом говорил он. – Я ведь вот он, хотя и без ноги, но все же живой, а взвода моего нет. И что бы я теперь ни говорил, все равно буду неправ, все равно буду виноват...

Бийнык на мое письмо не откликнется. Долго буду идти по следам Бахмутова, но так и не разыщу его. Игорь, судя по рассказам его боевых друзей, человек решительный. Во всяком случае, когда, возвращаясь в Союз, он встретит случайно в аэропорту парторга батальона майора Гулевича, то скажет ему, что доведет все дело с Мараварской ротой до конца, все выяснит и выявит виноватых... После такого страшного ранения он снова будет рваться в Афган. Закончит институт иностранных языков. Наконец, я узнаю, что он находится в Анголе, выполняет новый интернациональный долг... Но на мои письма оттуда ответа так и не пришло. То ли письма не дошли, то ли Игоря там уже не было. Может быть, он уже исполнял свой долг где-нибудь в другом конце света...

– На следующий день, на второй день боя, мы поднялись на левый хребет над ущельем, а подоспевший на помощь мотострелковый батальон – на правый. По ущелью с танками и боевыми машинами пошел батальон нашей бригады искать убитых. Несмотря на такую мощь, афганцы продолжали сопротивляться и буквально каждый метр приходилось отвоевывать. Во второй роте погибло еще три человека, – рассказывал мне в Бресте Игорь Семенов. – На третий день, когда ущелье было, наконец, занято, наша первая рота спустилась к месту боя, чтобы проверить, всех ли удалось собрать и кто там погиб. На трупы невозможно было смотреть, мало того, что их изуродовали духи, их изуродовала еще и жара.

Многому научил нас этот бой, и не было больше случая, чтобы солдаты не выполнили приказа командира и чтобы солдат покинул свое место в бою, и не было больше таких диких потерь, как в этом бою.

Одно не дает мне покоя: как-то проскочило сообщение, что китайская газета «Жэньминь жибао» писала о Герое Советского Союза Николае Кузнецове. Я-то догадываюсь, почему эта газета написала об этом бое: ведь у мятежников были китайские советники, мы даже видели их. Но интересно было бы узнать, что они там написали...

Плохо спала, плохо ночевала свою последнюю ночь в чужом ущелье на каменной постели Мараварская рота...

С рассветом следующего дня снова разгорелся бой, теперь уже только за то, чтобы вытащить из этого пекла тела павших.

Теперь мне для уяснения происходившего тогда можно было бы поступить, вроде бы, проще – найти официальные донесения, отчеты грозных комиссий, нагрянувших потом в Маравары, расследовавших причины неудачного боя. Видимо, в них хранится немало подробностей. Но донесения эти помечены грифами секретности. А вместе с ними под этим грифом оказался и подвиг офицеров и солдат роты.

Но тайны, как известно, творятся людьми. В рабочей тетради одного из офицеров, находившихся в то время в Мараварах, я нашел черновик донесения: «О результатах расследования обстоятельств неудачного проведения операции 5 МСБ».

Это еще не сам секретный документ, канувший потом в архивы, но только черновик его. Что-то, видно, в окончательный вариант и не вошло, что-то, может быть, выпало из него. Не имея возможности сравнить эти документы, я привожу первоначальный вариант этого документа.

«Получив информацию о наличии в кишлаке Сангам поста мятежников в количестве восьми-девяти человек, обеспечивающего проводку каравана, командир батальона принял решение ночью с 20 на 21 апреля в составе трех рот, СПН, двух экипажей ЗСУ-23-4, минометной батареи и танкового взвода во взаимодействии с 6 МСР этой же бригады выйти по маршруту Асадабад – Сангам. И к исходу 3.00 21 апреля, блокировав выход из кишлака, уничтожить противника холодным и бесшумным оружием.

...Однако в ходе подготовки и ведения боевых действий командиром батальона были допущены серьезные просчеты, которые привели к потере управления, расчленению и уничтожению противником двух групп первой роты, гибели командира роты капитана Цебрука, командира группы лейтенанта Кузнецова, 24-х солдат и сержантов, ранению двух прапорщиков, семерых солдат и сержантов. В процессе дальнейших боевых действий погибли три солдата и трое ранено.

Командир батальона работу по подготовке боевых действий провел наспех.

В ходе боевых действий командир батальона принял решение, ориентировавшее командира первой роты на действия в Даридаме, куда выход подразделений боевым приказом не предусматривался и не обеспечивался занятием господствующих высот, огневым и тактическим взаимодействием подразделений.

Цебрук оставил радиста с радиостанцией и не смог управлять боем.

Личный состав в ходе боевых действий проявил мужество, смелость, высокие моральные качества. Однако мужество и героизм личного состава не могли возместить крупных просчетов, допущенных в ходе подготовки и ведения боевых действий...»

Но ни в какие донесения не вошло то, что люди пережили, что они хранили в сердцах своих, о чем спорили теперь, собираясь в тесном кругу, пересказывая на разные лады одну и ту же историю. И похоже было, что спорили они не потому, что не знали истинной причины трагедии, не потому, что хотели выискать виновника, а потому, что сердца не хотели мириться с такой несправедливостью. Это порождало новые споры и рассказы о бое. И чем больше проходило с той поры времени, тем труднее было отличать подлинные события и легенды, блуждавшие меж ними.

Приведу только некоторые рассказы, выстроив их не по хронологии событий, а рассказанные каждым с начала до конца, кому как они виделись.

Андрей Дорогин, зампотех роты, писал мне из Омска: «Из разведданных по ущелью было известно, что возможна встреча с отрядом мятежников. За сутки до боя командиром батальона вместе с ротными была произведена рекогносцировка на местности с поста «зеленых», то есть солдат афганской армии, находившегося у входа в ущелье. Мне кажется, что целенаправленная подготовка к проческе кишлака Сангам не осталась без внимания афганцев. Им, вероятнее всего, стало известно о наших намерениях. Забегая вперед, скажу, что впоследствии, уже новым командиром батальона, практика общения с «зелеными» была прекращена. А если они и привлекались на войну, то задачи им ставились непосредственно перед выходом, чтобы исключить всякую возможность утечки информации.

Лишнее подтверждение тому, что в ущелье нас ожидали – предупреждение об этом афганского рабочего на пароме... С самого начала выход был плохо организован. Переправа батальона заняла втрое больше времени, чем планировалось. А если учесть плохую физическую подготовку, плохие навыки в передвижении, абсолютное незнание местности, то можно было сделать вывод, что в установленные сроки было не уложиться».

– Что представляла собою эта переправа? – рассказывал Дорогин. – Два больших понтона были связаны вместе, и на ролике через трос под действием течения они плыли поперек реки. Обслуживали ее два рабочих-афганца, которые здесь же, на берегу, и жили, охраняя переправу.

После Маравар, в мае, их оттуда убрали. Переправа стала нашей. На другом берегу у подножия Басмач-горы мы устроили стрельбище и переправлялись туда на пароме уже сами. Позже один понтон при очередном паводке на реке затонул. При попытке переправиться на нем утонул в Кунаре солдат из роты минирования. Но это было уже весной следующего года...

Управление батальоном осуществлялось в отрыве от рот, исключая возможность принятия решений исходя из конкретной обстановки. Всю драму происходившего в ущелье командир батальона просто не мог видеть из-за рельефа местности и расстояния.

Бронегруппе, которой я командовал как зампотех роты, была поставлена задача не допустить обстрела батальона с тыла. Ночью мы должны были совершить отвлекающий маневр в противоположную от ущелья сторону, а к четырем утра быть напротив входа в ущелье, над кишлаком Маравары, но на противоположном берегу реки Кунар. Практически наша мощная группа была на первом этапе боя лишь наблюдателем, со своей позиции мы не видели даже подступов к Сангаму и никак не могли оказать помощь.

Вторая и третья роты должны были выйти на противоположные хребты ущелья и блокировать его сверху. Из-за недостатка времени и физической немощи вышла на задачу вовремя только третья рота. Но и она впоследствии практически не смогла помочь отходящим остаткам роты, так как удаление ее от кишлака Даридам составляло около двух километров.

Здесь надо оговориться и рассказать то, о чем говорили после в батальоне. Командир второй роты Сергей Макаров утверждал, что буквально перед входом в ущелье ему и ротному Николаю Цебруку была уточнена задача: если в Сангаме никого не окажется, рота наша должна идти дальше, до Даридама. Но Николая нет, а Сергея при разборах, по-моему, никто слушать не стал.

Дальше события развивались стремительно. Я слышал весь ход боя по радиостанции. С рассветом, часов около семи, была закончена проческа Сангама. Кишлак оказался пуст. Но группой Николая Кузнецова были замечены два-три мятежника на окраинах Даридама. Цебруком была дана команда преследовать их, и рота постепенно втянулась, потеряв организованность, в крупный кишлак, сложный по рельефу. Группы были оставлены на прикрытие под командованием Александра Кистеня и Сергея Тарана.

Картина боя была, судя по радиопередачам, хаотичной. Слышались обрывки команд командиров отделений группы Александра Котенко. Почти сразу же пропала связь с группой Кузнецова. Кто первым, по-моему, понял происходящее, это Цебрук: с завязкой боя, уяснив положение, он подал и повторял почти без перерыва команду «Отходим!», но, видя серьезность положения, он не смел бросить роту на произвол судьбы и отойти к группам прикрытия, которые поднялись из долины на скаты хребта. Командир батальона по станции пытался уяснить положение, но, видимо, не представляя, что там происходит, сам начал давать команду «отход», полагаясь на командира третьей роты, которому, хоть и плохо, но была видна картина происходящего. Несколько раз были запросы о положении дел из бригады, но комбат толком не мог дать никакой информации. Примерно в семь тридцать был доклад Котенко о выходе его одного к своим, без группы. А в восемь тридцать все уже было кончено. Дело довершила авиация. Бригадой были посланы на помощь вертолеты. Пролетая по ущелью, они требовали наведения на цель. Для чего надо было обозначать себя и направление противника. Каждый солдат это знал, поэтому были зажжены дымы. Я разговаривал с летчиками – картина такая: ущелье было в сигнальных дымах, рота была рассеяна по кишлаку и полям, но этими дымами каждый выдал и себя...

Про мою бронегруппу вспомнили уже только после восьми часов. Была поставлена задача: маршем дойти до расположения батальона, там взять остатки батальона на броню (водителей, лекарей, пекарей) и через мост по заминированной дороге войти в ущелье. В расположении была неразбериха. Начальник штаба с трудом собрал войско, но на броню не посадил, опасаясь подрыва. Пошли через переправу. В ожидании этого решения было еще потеряно полчаса. Группа в составе восьми боевых машин и двух танков почти проскочила эту дорогу, но танки подорвались на минах, а я со своей броней встретил непроходимый участок. Были тротил, шашки, с их помощью, с помощью выстрелов в упор из пушек удалось мало-мальски убрать каменное препятствие. Но в ущелье смогла пройти лишь одна машина. У следующей была сорвана гусеница и она перекрыла дорогу остальным машинам.

В это время уже проходили мимо нас отходящие солдаты нашей роты. Надо было видеть их лица, лица моих механиков и наводчиков! Ребята работали без подсказок, но пройти мы так и не смогли. На проскочившую машину за наводчика сел Игорь Семенов. За двадцать минут его старания был расстрелян боекомплект пулемета. Пушку от такой лихорадочной стрельбы заклинило. Видно, сказывались неопытность и волнение.

Раненые отправлялись в расположение, а мы работали. Работали всю ночь. Ночью мимо, на помощь нам прошел соседний батальон из Джелалабада. С рассветом, устранив поломки и взорвав дорогу с помощью мощного заряда нашими саперами, мы вошли в ущелье. Большого сопротивления уже не было – обстреливали издалека, стрелкового оружия. Благодаря умелым действиям джелалабадцев, блокировке ущелья с воздуха штурмовым подразделением ущелье к полудню было занято нами. Я потерял одну машину. Попаданием из ЖК были пробиты жалюзи и масляный радиатор, двигатель заклинило.

Ночью на машинах в расположение была вывезена часть тел погибших. Днем следующего дня вывозились остальные. Их грузили прямо на броню, обливая соляркой от запаха и мух. Их невозможно было опознать – все были сильно изуродованы. Опознавали в расположении батальона.

Последнего нашли на довольно большом удалении от Даридама. Это был Витя Тарасов. Может быть, раненого его уводили в плен, но залпом из вертушек он был убит. Во всяком случае на рядом стоящих деревьях торчали корпуса нурсов. Да и летчик докладывал о том, что видит, как кого-то из наших уводят. Нашли его в сухом русле – полураздетого, на валуне, а сверху голова и туловище были раздавлены другим большим камнем. Опознали его только по остаткам его цветных трусов.

Никто никогда так, видимо, и не узнает, как же так произошло, что Тарасов оказался на большом расстоянии от места боя.

Туркин рассказывал, что он нес Витю и уже на его спине он был убит пулями. И тогда, оставив его, он пошел дальше один. Но когда заняли ущелье, он не мог найти того места, где оставил друга.

Вертолетчики, докладывавшие о том, что кого-то уводят, исходили из того, что был тот человек в «песочке», то есть в светлой форме, в то время как Виктор Тарасов был в обыкновенной полевой пятнистой форме.

– Итог этого боя – тридцать три погибших. Из них двадцать девять из нашей роты. Из двух групп осталось двое – Саша Котенко и пулеметчик Владимир Туркин, который весь день двадцать первого был в ущелье, все видел, а ночью вышел к своим. До конца службы он провел в госпитале, «заразке» в Кабуле. Я лежал там, вспоминая прошлое. Как мне казалось, он был тогда не совсем в себе.

После того, что случилось в Мараварах, батальон был небоеспособен. Приезжало начальство, комиссии. Был снят с должности комбат Терентьев. Пришел опытный, требовательный до жестокости майор Григорий Васильевич Быков, под командованием которого была снята атмосфера страха перед духами. Позже было проведено много успешных выходов. Особенно со старым составом батальона.

Теперь уже многое переосмыслено, но Маравары дали начало новому батальону. Были извлечены уроки из этого боя. И индивидуальная подготовка солдата, знание им задачи подразделения, боевое слаживание подразделений, работа командиров, – на все повлиял этот печальный опыт.

Написал я все это, не имея мысли кого-то очернить или реабилитировать, хотя разобраться и не мешало бы. Ведь всю вину свалили на Цебрука, а мертвые, как известно, сраму не имут...

Переписываюсь с ребятами, реже встречаемся. Раскидала судьба всех, но в чем мы вместе – это в нашем батальоне, в нашем Асадабаде, в Афгане, в наших Мараварах.

С обидой и болью прочитал в газетах о захвате Кунар, Асадабада духами – за что же мы головы клали?! Вообще, много вопросов, мало ответов. Много стали писать, еще больше говорить про Афган, но есть еще эдакая зализанность, без запаха нашей крови и пота. Ребята честно сделали свое дело. Честно шли под пули, по заслугам – почет и уважение. Но так ли на деле? Я, например, так и не получил своего угла, живу в общаге.

Редко все вспоминаешь, а написал – и все заново пережил.

- - -

Я обратил внимание на то, что даты гибели солдат в документах были разными. А гибель сержанта Андрея Ерченко была обозначена аж концом июля. Я начал было уже сетовать на вечную канцелярскую неисправность...

– Младший сержант Ерченко Андрей погиб действительно двадцать третьего июля. Это не ошибка, – вспоминал Дорогин. – Когда моя бронегруппа дошла до той злосчастной промоины, где, застряв, не могла пройти в ущелье, мы начали встречать наших отходящих ребят, часть из них были легкораненые. Это были ребята из третьей и четвертой групп Саши Кистеня и Сергея Тарана. Среди них был и Ерченко – командир отделения. Его я увидел первым. Он вел раненого Бийныка. На мой вопрос – как там? – он показал мне свой автомат – газовая трубка была пробита. А погиб он позже при отходе из проклятой Карреры. Есть такое гиблое место в пятнадцати километрах к северу от Маравар. Минометная мина разорвалась рядом. Мадиев был в моей бронегруппе при формировании батальона. Их было три таджика в моей группе: Мадиев, Чутанов и механик-водитель Мирзоев. Чутанов, Мирзоев – живые ребята, плохое знание русского языка у них компенсировалось огромным трудолюбием, исполнительностью. Самые лучшие воспоминания о Мирзоеве. Он один вернулся на родину из троих... Подрывался на своей машине, но уцелел Может быть, по таким людям можно судить в целом и о народе. Я полюбил с тех пор таджиков за их искренность и трудолюбие.

Мадиев был несколько иного склада. Он очень слабо знал русский язык, не справлялся с обязанностями наводчика, и по моей просьбе его перевели в группу разведчиком-огнеметчиком. Он был ранен в живот, его привезли на той машине, которая прошла в ущелье. В одном отделении десанта лежал уже остывший Чутанов, в другом раненный Мадиев. Был еще в сознании. Он умер в госпитале через десять дней. Начинал было уже ходить, но наступил сепсис – так сказали.

Мадиев погиб, не сделав ни единого выстрела. Помню, как в Термез приезжал его отец с кучей даров нам, командирам, чтобы сына отпустили домой, на побывку. Я и Игорь Семенов, не сговариваясь, вышли из канцелярии, оставив там Сашу Кистеня краснеть перед его отцом и его дарами. Мы не привыкли к такому...

Тогда мы многих солдат отпускали домой. Вот и отец Мадиева просил отпустить сына. Но такой возможности уже не было, мы скоро должны были уезжать. Причем отец уверял, что сын догонит роту в Афганистане...

Цебрук с Кистенем доказывали, что это невозможно. Как так они могут отпустить солдата, чтобы он потом их догонял. Поговорили как-то даже жестко и расстались не по-доброму.

Когда же Мадиев умер от ран, Юрию Филипповичу предстояло везти гроб на родину. С трудом он добрался до Душанбе. До Куляба было еще двести километров. Оттуда приехал прапорщик из военкомата. Филиппович отправил с ним гроб, а сам поехал другой машиной. Тот же прапорщик привез гроб в Куляб раньше, сгрузил гроб во дворе, ничего не сказавши родным, и уехал...

Назревала какая-то гроза. Обыкновенные факты вдруг приобретали значение зловещее. С командирами расстались не по-доброму. Мало того, что сын погиб, так еще привезли гроб, бросили, ничего не сказав...

– Горько вспоминать, – рассказывал потом мне Филиппович. – Когда я пошел к ним на следующий день, думал, что зарежут. Я, как и полагается, выступил на похоронах. После похорон пригласили в дом. Собрались мужчины. И вот старший говорит: «Ты хорошо сказал на похоронах, а теперь скажи, как было на самом деле...» А что я мог им сказать?.. Думал, зарежут...

В каком невыгодном положении ни оказались десантники, вошедшие в ущелье, как ни старались мятежники напасть на них внезапно, быстро уничтожить боевые группы им все-таки не удалось. Видно, не так просто убить человека, жаждущего жить, даже если он застигнут врасплох.

Позже Игорь Семенов подсчитает, что из всех павших в этом бою семнадцать человек погибнут не от пуль, а взорвут себя сами от безысходности положения, в котором оказались.

Взорвет себя окруженный мятежниками лейтенант Кузнецов, Коля, Кузнечик... Ему будет присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. Рядом с ним, на его глазах будет ранен Игорь Бахмутов. Коля оттащит его за какую-то скалу, вернется на прежнюю позицию и, видимо, оставшись без патронов, подорвет себя гранатой.

В полном составе подорвет себя и отделение сержанта Юры Гавраша. Подвиг этот станет позже предметом постоянного обсуждения среди солдат и офицеров. Словно веря и не веря тому, что так может быть, они пересказывали его снова и снова, выискивая такие подробности, которые позволили бы поверить в происшедшее. Для меня же и до сих пор остается тайной, психологической загадкой – как семь человек в какие-то, может быть, секунды могут договориться об одновременной добровольной гибели... Люди ведь умирают, так же как и рождаются, в одиночку. И иной порядок противоречит их природе.

С этой тайной не справится наше бедное сознание. И тогда для удобства понимания придумают самое простое и, как думается, самое неверное объяснение происшедшего. Видимо, для того, чтобы не мучила душу тайна этой драмы. Я найду такое объяснение в машинописной рукописи, подготовленной политотделом, для распространения среди солдат и офицеров боевого опыта и воспитания патриотизма.

Если даже само описание случившегося в этой рукописи относительно верно, все равно оно было далеким от той правды, которой были исполнены солдаты. Ведь суть свершенного человеком подвига состоит не только и не столько в том, что и как происходило, в какой последовательности, сколько в том, какая душевная драма при этом разыгралась. Но этой-то драмы, то есть существа подвига, его тайны, в этой бедной методичке я и не находил: «Во время ведения разведывательно-поисковых действий в Мараварском ущелье провинции Кунар 23 апреля 1985 года группа лейтенанта Кузнецова Н.А. была отрезана. Отделение, которым командовал младший сержант Гавраш Юрий Чеславович, прикрывало отход своих боевых товарищей. Окруженные мятежниками, разведчики отстреливались до последнего патрона, а когда в дувал ворвались мятежники, воины подорвались миной ОЗМ-72.

Смертью храбрых пали:

младший сержант Гавраш Юрий Чеславович

рядовой Музыка Василий Николаевич

ефрейтор Вакулюк Александр Сергеевич

рядовой Мустафин Наиль Маратович

рядовой Бойчук Владимир Васильевич

ефрейтор Марченко Вячеслав Валентинович

младший сержант Кухарчук Василий Федорович

Во время боя разведчиками отделения младшего сержанта Гавраша было уничтожено более тридцати мятежников. Когда подоспели товарищи, на стене дувала была выцарапана надпись: «Передайте на Родину: погибаем как герои».

Делалось, кажется, все возможное для того, чтобы из действительного подвига сделать такую схему, далекую от действительного события, в которую бы никто не поверил. В самом деле, ведь и в этой надписи, якобы найденной потом на дувале, чувствуется спокойная, кабинетная рука, а не дрожащая рука человека, которому через минуту предстоит умереть. Такие слова о собственном героизме нормальными людьми, тем более в состоянии наибольшей ясности, напряжения всех телесных и духовных сил не произносятся... Не знаю, какие слова могли быть произнесены в такой момент, но в эти не верилось.

Говорили, что о подвиге солдат отделения сержанта Гавраша стало известно из неких агентурных данных, то есть от кого-то из мятежников, побывавших в том бою. Допускаю, что кто-то из мятежников мог позже рассказать о подробностях гибели наших солдат, но мало верится в то, что он прочитал и запомнил надпись на чужом для него языке... И если стоит чему удивляться, то только тому, что как люди ни старались подменить подвиг тем, что им не является, как ни придумывали нелепицы вместо него, все-таки, несмотря ни на что, рождались и рождаются люди, способные на подвиг...

Через два года на месте гибели десантников побывает капитан Андрей Колесников. Будет найден разбитый, проржавевший автомат. Никакой надписи он там не найдет...

Андрей Дорогин так вспоминает о том подвиге: «Разговор о том, что отделение Гавраша в полном составе погибло от собственной мины, был. Я этих ребят не видел павшими, как не видел и надписи на дувале, про которую тоже говорили. Быть может, надпись была несколько другой, сейчас не помню, но слово «Родина» и «погибаем», судя по тем разговорам, которые ходили, там были.

От какой мины погибли? Мина – ОЗМ-72, выпрыгивающая из грунта. Перед выходом в Сангам было отдано распоряжение приготовить эти мины в качестве гранат. Делалось это очень просто – отстреливался стакан, в котором находятся боевой заряд и начинка из «роликов»-осколков. Вкручивался обычный детонатор, и граната большой мощности готова. Использоваться она должна была при штурме дувалов. Ее перебрасывали через стенку, и там она взрывалась. На поле, на открытом месте ее не применить – она весила порядка четырех килограммов. Наверное, этот шаг, на который пошли ребята, был сознательный. Хотя сейчас, прокручивая все в памяти, кажется, что можно было еще им держаться. Но... первый бой, противник – настоящий, стресс, гибель друзей – все это могло привести к тому, что ребята быстро расстреляли свои боеприпасы и остались с голыми руками. Возможно, это их не групповое решение. Возможно, решились не все, может кто-то один, но... Мина ведь была большого радиуса поражения…»

Кто расскажет теперь об их подвиге... Остается прокрутить, как ленту кинохроники, воспоминания оставшихся в живых. Может быть, в них отыщутся те подробности, которые позволят поверить в происходившее.

Юрий Филиппович рассказывал мне в Марьиной Горке: «Двадцатого апреля 1985 года была получена задача на Маравары. По плану комбата первая рота должна была прочесывать кишлаки в ущелье, а две остальные на горах слева и справа прикрывать нас. Переправу начали в десять вечера и закончили к часу ночи. Часа в три были в кишлаке Маравары, а в четыре начали прочесывать кишлаки. Прочесав первых два дома и не обнаружив там никого, Коля Цебрук разбил нас на две группы. Меня с Кистенем и Тараном пустил по краю кишлака, а сам с двумя группами пошел в кишлак. Вместе с ротным был сержант Кульнис, командир отделения управления. Хороший, исполнительный сержант. Первая группа во главе с Кузнецовым и вторая группа во главе с Котенко. И были братья двоюродные, как мы считали, Витя Тарасов и Туркин. В пять тридцать утра завязался бой, и ротный подал команду отходить группам Кузнецова и Котенко, а нам – Кистеню и Тарану – прикрывать их отход.

Расстреливали нас, как зайцев в тире. Рота на боевых выходах до этого не была. Боевого опыта и слаженности не имела. Командиры все «зеленые». При команде «Отходим!» все стали отходить хаотично. Сержант Матох погиб, прикрывая Цебрука. Мы отсекали ротного от духов огнем, но он был убит пулей в шею. Первая группа централизованно отходила. Кузнечик тащил раненого Игоря Бахмутова. Потом побежал за другими ранеными и там был окружен, где и подорвался на гранате. Отделение сержанта Гавраша отстреливалось за дувалом, а потом подорвали сами себя. Мы с Кистенем как могли отсекали духов от ребят, а они шли в полный рост. Как потом говорили, это были «черные аисты». Но нас тоже начали обходить, и мы были вынуждены отойти, когда поняли, что если не отойдем, то и ребят не спасем и сами поляжем. При отходе нашей группы погиб Володя Некрасов – пулеметчик. В это время прорвалась одна боевая машина с Семеновым, и только благодаря ей мы смогли выйти.

Группа Кузнечика, пройдя Сангам и Даридам, вышла даже к следующему кишлаку – Чинауц. Цебрук по рации Кузнечику говорил, чтобы не увлекались, но те в начале кишлака увидели двух духов, об этом Кузнечик доложил ротному, и погнались за ними. А это была приманка. Ведь там нас уже ждали...

У Кистеня в группе были сержант Белозеров, рядовой Иванов. Отходили парами. Последними остались мы с Кистенем прикрывать отход группы, которая находилась в доме, а потом под большой шелковицей. Сначала я туда выскочил, думал прикрыть ребят из группы Кузнечика. Там место хорошее было – и на взгорочке, и вроде бы за камнями, – но до него от шелковицы было метров пятьдесят. Только я выскочил из-за нее, как меня обстреляли очень кучно; пришлось спрятаться. А тут подтянулась вся группа. Потом нас еще обстреляли из миномета. В общем, благодаря Семенову, выжили.

А утром двадцать второго вышел Туркин. Бахмутов, раненый очень тяжело, с перебитой челюстью, рукой и ногой выполз на переправу к двум ночи. Благодаря тренированному сердцу остался жить.

Двадцать второго с утра нас хотели послать обратно за ребятами, но решили, что с нас хватит, послали на гору прикрывать других, пока они будут доставать ребят. Утром двадцать третьего спустились с горы в кишлак Даридам, где нас построил начальник штаба армии, руководивший операцией. Ведь о нашем неудачном бое стало известно в Москве. Привлекали на помощь много техники и людей, чтобы нас вытащить. Прогремели мы на весь Афган. Вывод был такой: людей, не имеющих боевого опыта, без командиров, которые уже воевали, необстрелянных солдат и офицеров кинули в бой. Конечно, можно было всего этого избежать. Потом, со временем, это стали понимать, и потерь таких уже не было.

Первого мая в Кабуле, в госпитале, умер рядовой Мадиев. Был он из Куляба. Меня послали в командировку сопровождать его тело.

А потом наша рота была лучшей в батальоне. По крайней мере опыта было много. И где-то в июле, двадцать пятого или двадцать четвертого, в Карере погиб младший сержант Ерченко, последний старый командир отделения, который принимал участие в Мараварском выходе. Больше людей срочной службы, помнивших Маравары, у нас не оставалось...

За долгие годы, прошедшие после этой трагедии, многие солдаты и офицеры, узнав о том, что я собираю Мараварскую роту, выходили на меня – писали, приезжали ко мне в Москву, рассказывали о том, что знали и о чем еще помнили. Их объединяло потрясение этой трагедией, надежда на то, что люди наконец-то о ней узнают, и еще – некая тайна, загадка гибели роты, которая угадывалась в этой трагедии, пожалуй, всеми ее участниками.

Рядовой Анатолий Пашин писал мне: «Кто-то еще помнит о ребятах нашей роты... Я думал, что все про них уже давно забыли...

Двадцать первого апреля на этом выходе я не был. Лейтенант Котенко оставил меня в роте, так как у меня сильно болел желудок, а если попросту, то был ужаснейший понос.

Выход планировался тренировочный, учебный, но все готовились тщательно, как-никак предстоял первый выход. Точно не помню время, по-моему, в час ночи стали собираться. У всех было отличное настроение, все улыбались, только мы с Бароном, так мы звали Нагибауэра, были невеселы.

Сборы были непривычно шумные, был такой беспорядок в палатке, что черт ногу сломит. Впоследствии такого никогда не было. Все были очень возбуждены. Витя Тарасов, наш заместитель командира взвода, тоже много шутил и постоянно поторапливал нас. Он был любимчиком взвода, на него никогда не обижались. Такого «замка» ...сержанта, замкомандира я больше нигде и никогда не встречу.

Потом все вышли на плац, на построение. На пароме переправившись через реку Кунар, двинулись в сторону Маравар. Идти предстояло немного – километра четыре, не более...

Когда ребята ушли, мы прибрались в палатке и легли спать. Но где-то около семи утра нас разбудил лейтенант Семенов и сказал, что первую роту зажали в ущелье. Одевайтесь, получайте оружие и – вперед, на выручку. Мы быстро собрались на плацу. Собрали в батальоне всех, кого могли, и побежали в сторону Маравар. Мы все психовали, что автовзвод и повара, которые были с нами, не могут бежать так, как мы. По радиостанции передали, что в третьем взводе есть убитые и раненые. У меня екнуло в сердце. Сразу подумал: не дай Бог, Вовка Некрасов, мой друг и земляк из Перми. Как потом узнал, так оно и было. Вовка ведь один погиб в третьем взводе. Пробежали Маравары и где-то через километр увидели Игоря Куриленко и Саню Примакина с Лебедевым. Они были ранены, но легко, и шли нам навстречу. Я подбежал к Игорю, не успел еще ни о чем спросить, как он сказал: «Толян, Вовка Некрасов». Я побежал далее со всех сил, через двести метров увидел, как несли на плащ-палатке Вовку. Я взял один конец палатки, посмотрел на него. Пуля прошла в сердце, было видно отверстие с двухкопеечную монету. Я не мог ни говорить, ни стоять – я не верил, что Вовки нет. Мы положили его в десантное отделение единственной боевой машины. Туда ведь не смогла проехать более ни одна машина. И только механик Воронов смог проехать через эти валуны.

Мы пробежали еще метров восемьсот и заняли позицию. Обстановку никто не знал – где кто находится, никто не представлял. Мы ждали, когда к нам выйдут ребята.

Лежали так около двух часов. За это время вышли многие. Все, кроме первого и второго взводов. Мы не знали еще, что уже три часа как их нет в живых.

Потом увидели первых душманов. Ничего и никого не боясь, они шли на нас. Мы открыли огонь, но духи быстро стали нас обходить справа. Лейтенант Семенов вовремя заметил это и дал команду отступать. Вот здесь я впервые понял, что по нам стреляют. Причем очень часто и точно. Пули свистели то у головы, то у ног. Мы вовремя отошли в кишлак Маравары. Началось долгое ожидание. Связисты постоянно запрашивали первый и второй взводы, но безрезультатно. Молчали наши ребята. Молчали зловещие Маравары...

Где-то на утро в кишлак вышел Вовка Туркин. Он был с пистолетом в руке, с запасной обоймой. Сумел как-то пройти через посты духов. Все окружили его. И началось самое страшное. Он рассказывал, что ребят нет. Рассказывал, кто как погиб. Как над ребятами издевались. Сам он спрятался в какой-то мельнице, а потом, когда стемнело, стал выходить к нам.

Как он рассказывал, когда прошли кишлак Сангам и увидели духов, запросили что делать, приказ был – преследовать. И два взвода устремились к заброшенному кишлаку Даридам.

Духи отрезали оба взвода двойным кольцом и, как в тире, начали расстреливать ребят. Началась паника, никто не знал, что делать. Оба взвода почти полностью погибли. Правда, когда началась перестрелка, несколько человек успели выйти из этого кольца. Другие два взвода пытались прийти на помощь, но кольцо было очень плотным и у нас появились потери. Ну вот, вкратце то, что я знаю; конечно, я не очень подробно, но на бумаге мне это сделать просто не под силу. Больше, сколько ни вспоминаю, вспомнить ничего не могу.

Теперь я работаю в ОПТУ военруком. Женился. Растет сын Дима. Переехал к жене в Пермь.

Да, если нужны чьи-то адреса, то у меня они есть. Но только тех ребят, кто со мной служил уже потом, а погибших ребят у меня адресов нет, кроме, конечно Вовки Некрасова. У него я бываю часто – и дома, и на могиле».

«Маравары были и остались самым трагическим этапом в моей жизни и для всего нашего батальона, – писал мне Владимир Колесник. – В этом бою было уничтожено полностью два наших взвода и первое отделение нашего четвертого взвода. В том бою сказалась вся наша подготовка, точнее, неподготовленность. Как помню, в Чирчике нас учили стрелять, единственное, что, наверное, пригодилось в Афгане. А остальное – бессмысленная беготня по горам, вернее, по плоскогорью. Я не спорю, выносливость тренировалась. Но тактика, которой нас учили для Афгана, себя не оправдала. Учили ходить небольшими группами на расстоянии видимости. Вот такими небольшими группами и были уничтожены ребята.

Когда мы выходили на операцию, нам даже задачу не ставили, пока не дошли до кишлака Маравары. Там только сказали, что первый и второй взвод пойдет в кишлак Сангам и уничтожат пост духов. Третий и четвертый взводы находились в резерве командира роты. Третья и вторая роты блокировали горы.

Когда начали стрелять, командир роты взял первое отделение нашего взвода – Жукова, Касымова, Власова и Кульниса и ушел с ними туда, где уже гремел бой. После этого вообще началась какая-то неразбериха. Вначале мы полезли в горы, но по рации передали, что склоны заминированы. Тогда мы по низу склона дошли до кишлака Саланг, но там никого не было, попытались идти дальше в сторону кишлака Даридам. Взвод, вернее, два его оставшихся отделения, разделились на две части – одна с командиром взвода Тараном, наше отделение – с начальником разведки, капитаном. С нашим взводом был еще начальник вооружения, тоже капитан. Фамилию его не помню. Мы все были в камуфлированных маскхалатах, а он – в песочного цвета. Ее так здорово было видно издалека. К тому же начал закатывать истерику. Требовал чтобы мы его несли, потому что он устал и не может идти. Не знаю, надо ли об этом писать, но этот человек шел на выход, видимо, только для того, чтобы урвать побольше бакшиш. Какой бравый вид у него был перед выходом. И как он выглядел после, во время боя.

Когда стали приближаться к месту боя, нас стали обстреливать снайперы. В группе Тарана был убит сержант Чутанов и ранен рядовой Мадиев, который позже скончался в госпитале. Мы, перебежками по террасам, отошли обратно в Сангам. Нам передали, что на подходе броня. Но из всех машин прошла только одна из второго взвода. Она и поддержала нас огнем, прикрыла, пока мы отходили в кишлак. Там мы встретились с третьим взводом. У них был убит пулеметчик Володя Некрасов. Там же к нам вышли Власов и командир второго взвода лейтенант Котенко, а также рядовой Бийнык. Бийнык был ранен в плечо. Власов рассказал, что когда начали стрелять, он потерялся, что остальные ребята из отделения выходят сзади с раненым Чахуновым. Но мы так никого и не дождались. Никто больше не вышел.

Убитых и раненого отправили на боевой машине к переправе. Остальные машины в тот день не подошли. Они застряли на входе в ущелье. У единственной же машины заклинило пушку, оборвало гильзу в патроннике, а о пулемете «позаботился» замполит роты. Он решил, что лучше будет, если он сам сядет за наводчика. Стал стрелять из пулемета и умудрился дать такую длинную очередь, что раздуло ствол пулемета. Так мы лишились последней огневой поддержки брони.

Почти весь день прождали выхода ребят. К вечеру пришлось отходить к кишлаку Маравары. Комбат сыпал приказ за приказом. Когда вышли к кишлаку, взводный разрешил отдохнуть. Я пристроился на броне. Очнулся – куда-то едем. Оказалось, в расположение батальона повезли раненых и больных. У некоторых солдат был сильный понос. Но я был абсолютно здоров, и нужно было идти назад. Но кончилась солярка, и обратно машина не пошла. А тут попался отряд первого батальона из Джелалабада, шедший нам на выручку. Они не знали дороги, и я пошел с ними назад. Рассчитывал, что с такой силой сразу пойдем на выручку. Но ждать пришлось до утра.

Ночью к нам вышел Туркин Володька. Он и сказал, что в живых из тех, кто был там, остался он один. Рассказал, как духи ходили и добивали раненых большими топорами. Вся ночь прошла как какой-то кошмар. Никому не верилось, что столько народу вот так сразу может быть перебито.

Утром остатки нашей роты заняли гору над кишлаком Даридам, прикрывая сверху тех, кто вытаскивал убитых. Просидели там, кажется, двое суток, пока искали и выносили павших. Несколько раз пытались на вершину выйти духи, но только мы начинали стрелять, они уходили, не сделав ни единого выстрела.

Когда мы поднимались на гору, никто не позаботился о воде. Днем же, когда припекло солнце, естественно, всем захотелось пить. День кое-как протянули, а вечером взводный разрешил двоим сходить вниз за водой. Собрали все фляжки, которые были, кажется, набралось штук восемь, и пошли вниз. Ходили Сурма Леня и я. С собой, кроме фляжек, взяли только по одному запасному магазину и по гранате. Когда спустились вниз, вначале напились сами и набрали воды во фляжки. Вода была чистая, немного посидели, минуты две, когда пошли обратно, помню, Ленька сказал: «Патрон, смотри – вода!» Я взглянул: вода в арыке была мутной, как после дождя. Мы залегли в камнях, думали, кто это выше мутит. Но никого не было. Подумали, что это, наверное, танки там наверху намутили. Позже узнали, что это в горах начали таять снега...

Дольше всех искали Витю Тарасова. Вовка Туркин говорил, что хорошо помнит, где его оставил, но его там не оказалось...

Когда вернулись в батальон, не помню; кажется, только на четвертые или пятые сутки. Почти все тела уже отправили, остались только трое неопознанных. В одном из них мы узнали нашего земляка Витю Моряхина из поселка Шилки. Единственное, по чему его узнали, – это на руке у него было выколото три буквы ЗЛО. Кажется, на левой.

Пригодилась наколка. Может быть, то были инициалы девушки, какой-то Зины или Зои, но в зловещее слово вдруг превратились обыкновенные буквы...

Второго опознали с еще большим трудом. Это был сержант Матох со второго взвода. Третьего вообще узнать было невозможно, так он был изуродован. Да еще афганская жара свое дело сделала. Вот уже прошло столько времени, а сейчас пишу – и перед глазами эти трое.

Кто виноват? Не могу забыть ребят, особенно Витю Тарасова. Это был любимец всей роты. Так здорово он пел и играл на гитаре. И не могу забыть того, как еще в Чирчике, пришел командир роты какой-то злой и разбил его гитару только за то, что она попалась ему на глаза. Витек потом до самого конца хранил обломок гитары. А после его смерти этот обломок с автографами друзей висел в палатке второго взвода. Где он теперь, не знаю...

После этого мы еще два раза ходили в Мараварское ущелье со взводом спецминирования, но это было уже намного позже.

После армии работал полгода в совхозе на тракторе. Полтора года был в райкоме комсомола заведующим отделом спортивной и оборонно-массовой работы. C апреля 1988 года живу и работаю в селе Колочное. Работаю механизатором в зерноводческом звене. Выращиваем семенное зерно».




 

Категория: Слово о Мараварской роте. Неоконченная повесть (избранное). Ткаченко П.И. |

Просмотров: 1737
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

"Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…”







Поиск

Форма входа

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Copyright MyCorp © 2024 |