Как всё начиналось…

В памяти остался один сюжет о том периоде, когда мы уже отвоевали целый год и нам на замену прилетели ребята из Староконстантинова. И вдруг решил вспомнить, как же мы начинали.

Открыл снова свой красный блокнот и прочитал то, что давно стёрлось из памяти.

12.08.86г. Прилетели в Шинданд. Построение. Приветствие. Баня. Ужин на «ранчо», продолжение в модуле.

13.08.86г. Наземная подготовка. Жара, душ, бассейн. Отправил Лене два письма.

14.08.86г. Предварительная. Подготовка карт, тетрадей.

15.08.86г. Облёт на спарке (п-к Хаустов). Облёт парой с Лугиным + фотобомбометание и фотострельба в районе точки и снова подготовка.

16.08.86г. В 6.30 утра первый боевой вылет. Ущелье в горах Лор-Кох. 2 х ФАБ-500. Потом полёт на сложный пилотаж на спарке. А вечером вводная – удар 36 км от точки. Ущелье в горах. 2 х ФАБ-500 и 2 х ФАБ-250. Сбит афганский командир полка и вертолёт ПСО. Никого из них не нашли.

17.08.86г. День авиации. С утра – прикрытие удара в северо-западном уголке Афганистана. Видны Иран и СССР. Били на границе с Ираном. Нашему Су-17 снесли половину подвесного топливного бака из ДШК и пробили гидросистему. Домой долетел.

Я постригся налысо! Ха-ха! Ещё письмо Лене.

18.08.86г. Три полёта на прикрытие в тот же район. Налёт 3.5 часа. Жара. Ветер 25 м/с. Пыльная буря. Летали.

20.08.86г. Полёт на прикрытие. Проводили домой ребят из Пярну. Они ушли на Мары!

Пришёл результат первого удара (совместно со стариками) в Чагчаране: 20 убито, 38 ранено, 1500 единиц оружия уничтожено. Началась наша война…..

21.08.86г. Опять вылет на прикрытие. До этого «Градом» уничтожили одну банду. Другая после переговоров с демократами сдалась. Внизу «сухие» бьют по духам. Идёт высадка десантов.

22.08.86г. И снова прикрытие. Продолжается высадка десантов. Привезли на Ми-8 пять пленных душманов. Вышли посмотреть. Непривычно…

Мы с большой теплотой вспоминали, как душевно нас встретили ребята из Пярну и, вместе с тем, не шутя и сходу дали нам понюхать пороху. Тот первый вылет в горы Лор-Кох запомнился своим новым и жутким ощущением. Этот горный выступ к югу от Шинданда, вклинившись в пустыню Хаш, возвышался над уровнем моря больше чем на две с половиной тысячи метров. Издалека он напоминал лежащего медведя и очень походил на увеличенную копию известной горы вблизи всесоюзного пионерского лагеря «Артек». Но при подлёте ближе и с определённого ракурса, мы с изумлением обнаружили, что у этой «медведицы» её огромная задняя часть тела, как и положено, разделена строго пополам узкой и глубокой трещиной! Дно этого узкого ущелья почти всегда было в тени и с высоты не просматривалось. Там то частенько и прятались караваны духов после ночного перехода по пустыне.

Группа занимает тщательно рассчитанную высоту ввода и вот уже ребята из Пярну первыми сваливаются в пикирование. Держусь за Сашино крыло. Очень энергичный ввод, чтобы не потерять много высоты. Угол пикирования 45* и вот мы уже несёмся очертя голову к этой жуткой медведице прямо в …..трещину!

Когда свистишь с таким углом рогом в землю, то линию горизонта не видишь, зато кажется, что стены ущелья уже мелькают по бокам. Боюсь бросить взгляд на высотомер. Приклеился у Сани под крылом и оцепенел, таращась на скалы внизу. А вдруг он неправильно считал показания высотомера, занимаясь прицеливанием, и ошибся на 1000 метров?! А, ладно! Даже если так, то выводить всё равно уже поздно! Трендец! Сейчас короткий «шмяк» об дно ущелья и кончилась твоя война! Две полутонные дуры отвалились от самолёта ведущего. Через сотую долю секунды сошли мои и самолёт радостно подпрыгнул вверх. Противоперегрузочный костюм обхватил живот и ноги. Я заорал, помогая себе преодолеть перегрузку. Когда нос самолёта перестал чертить по скалам и перед глазами распахнулось голубое небо, я понял что мы живы! Это было радостной новостью! И пришло осознание того, что всё, что было там, у «медведицы» в трещине, – это просто работа, которой теперь нам и придётся заниматься.

Независимо от стажа лётной службы, должности или горького опыта, полученного в разных переделках в мирное время, каждый переживал первые дни на войне по - разному.

У Сани, моего ведущего, незадолго перед Афганом родилась дочка. Моему второму сыну Семёну тоже не было и месяца, когда мы уходили на войну. Саша очень сильно скучал по малютке! Тяжело переживал разлуку. Однажды вечером лежит на кровати и вдруг со стоном начинает умолять кого-то: « Дайте мне кишлак! Дайте мне кишлак!». Я понимаю как ему больно, но сижу молча и ничего не могу сказать. Вот сука – война! На душе у нормального парня столько боли и обиды, что эта боль и обида превращается в злость и ему хочется сбросить её кому-то на голову, чтобы самому не сойти с ума! Если так плохо, то пусть будет плохо и больно ещё кому-то! Пусть бомбы разнесут вдребезги чьи-то дома, если война вырвала его самого из родного дома и разлучила с родными людьми! Понадобилось какое-то время, чтобы свыкнуться с новой обстановкой. Война – страшная штука. Для меня она была страшна не опасностями при выполнении боевых вылетов. При нашей то работе и в мирное время легко полный рот земли набрать. Страшнее то, как война ранит души людей.

Прибывшие нам на смену ребята из Староконстантинова тоже прошли через Лор-Кох. Ну, чтобы сразу до боли в сердце всё было ясно. И дальше – по полной! Когда плотно все заняты подготовкой и полётами, то некогда скучать и хандрить.

Одним из наших сменщиков был Валера Золотарёв. Крепкий парень, который поступил в ЧВВАУЛ с пятой или даже шестой попытки на пределе ограничения по возрасту. Его многие знали в училище. Я был знаком с ним давно. А ребята 79-го года выпуска всё подкалывали его за тренинги, которые Валера устраивал во время учёбы. Мы с Витей Минашкиным когда-то вместе с ним в спортзале отрабатывали удары, прыжки и блоки. А Валера ещё учился «самоконтролю», как он это называл. Какое-то время он каждый день клал в один из карманов лезвие безопасной бритвы. Помнить об этом всегда и везде было очень трудно и он жестоко резался! А потом ещё и подколки ребят терпел!

Так вот Валера вошёл в военную колею спокойно, но всегда, как только было время вечерами, прибегал в наш модуль и общался со своими однокашниками. У него не было сил сидеть в одной комнате со своим зам.командира полка.

Валера, наделённый талантом актёра – комика и интересной мужскою харизмой, очень прикольно рассказывал о своём ведущем. Этот опытный лётчик, немало повидавший на своём веку, попав в Афган, почувствовал себя здесь совсем неуютно. Лежит у себя на кровати и смотрит в потолок, а потом вдруг без всякого вступления начинает монотонный монолог: « Подполковник. Заместитель командира полка. Получил двухкомнатную квартиру! Дочка в МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ поступила!!! ЗАЧЕМ я сюда приехал?!?!?!»

А слова «медицинский институт» произносил ТАК значительно, с ТАКИМ ударением, гордостью и нескрываемой любовью к дочери, что даже голос дрожал, чего раньше с ним никогда не было. Потом лежит тихо и смотрит в потолок…

И вдруг снова: « Нет, скажи! Подполковник! Заместитель командира полка! Двухкомнатную квартиру получил! Дочка в МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ поступила!!! ЗАЧЕМ я сюда приехал?!?!?!»

***

Будни.

18.01.87г. Обычный день. Разве что у меня маленький день рождения. Мне сегодня 28 лет и 6 месяцев.

Днём в дежурном звене. В Шинданде никто не летает. В нашей провинции сдались 1000 духов и 42 кишлака стали мирными (50 тысяч человек).

Я почти весь день читал. Потом сидели и тупо играли в нарды. Подготовились к УТП.

Отправил ещё фотографии Лене.

22.01.87г. Были в Баграме три дня. Прилетели сегодня около одиннадцати дня. Читаю между делом «Хождение по мукам» А. Толстого. Написал Лене письмо – сплошное объяснение….. Так хочется быть вместе….. Она там с нашими сыновьями. Совсем другая жизнь, другие заботы.

Завтра день в звене, ночью УТП…..и дни побегут дальше.

24 и 25.01.87г. Суббота. Баня с чаем. Фильм по телевизору «Свой среди чужих, чужой среди своих». А в воскресенье великолепный волейбол с «сухими»! Проиграли 3:2, но я резался как надо! Жаль, что команда собралась не очень сильная. Встретил среди них земляка с Астраханского района Целиноградской области – Гену Адамского.

26.01.87г. День в звене. Все мышцы болят после вчерашнего волейбола. Три дня подряд писал Лене прекрасные письма. Сегодня опять. Часто думаю о них и не могу сдержаться, чтобы не наговорить гору признаний и комплиментов.

Прилетал «чёрный тюльпан». Везли в Союз в том числе и того лётчика с Су-25, которого сбили на виду у аэродрома в Баграме, когда мы там были. Парень в баграмской зелёнке, забравшись в какой-то дувал, отстреливался долго. Когда закончились патроны, он дождался прихода бородатых и подорвал себя гранатой, забрав с собой какого-то важного командира группы духов и ещё несколько с ним.

Вспоминаю, что этот случай оставил в душе глубокий след. Нам до конца не ясна была политика в отношении Баграма. Объяснять нам никто не собирался. Странный договор был у руководства советского контингента с местными. Договорились, что мы их не трогаем, чтобы не пострадали «мирные» жители. Вроде как нельзя даже войска ввести, чтобы не потревожить их покой. Но только я помню как чуть ли не над точкой были сбиты два самолёта. Сколько было до нас – не знаю. Правда, эти «мирные» баграмцы во всех случаях лётчиков возвращали, но……с отрезанными головами.

Так что договор выполнялся только советской стороной. А мы, придя с задания, падали на полосу с крутой спирали и на удары уходили резким отворотом на форсаже сразу после отрыва шасси.

В Шинданде наши были как-то конкретнее. Отчасти может и поэтому там стало так много сдавшихся и мирных! На войне часто уместен в первую очередь язык войны, а потом уже переговоры. По соседству с нашим аэродромом стоял артиллерийский полк.

По вечерам у нас был обычный ритуал – снимать с настенных полок все расставленные на день предметы. В районе 23.00 начинали бить 175мм гаубицы. Часто снаряды летели прямо через нас. Наши щитовые деревянные модули ходили ходуном, терзаемые ударною волной. Поднималась вездесущая афганская пыль, которая проникала за день в комнату через наглухо законопаченные окна и выбивающийся из сил кондиционер. Нос и даже глотка высыхали от пыли и всё это мешало уснуть……первых два-три дня. Очень скоро такая колыбельная стала в порядке вещей и мы спали как сурки пока братья артиллеристы делали «профилактику» по опасным направлениям. Вот только с полок приходилось всё убирать, чтобы не получить по голове будильником или тяжёлой книгой.

10.02.87г. Измучился в ожидании писем. Мальчики болели и Лене некогда было писать. 29-го наши улетели в Баграм на помощь. Там жарко. Остался я с Лугиным, Исангулов и Саня Косырев ( ЧВВАУЛ – 82г. После Афгана ШЛИ вместе с Минашкиным. Сейчас на пенсии. Работает в Домодедово). Дежурим по суткам. Четыре истребителя на всю западную границу Афганистана.

7-го улетели в Союз Косырев и Исангулов. Фещенко с Рябцевым (ЧВВАУЛ-79г) вернулись. Люля (второе имя Вовы Рябцева) вчера улетел в Баграм. Оттуда Спиридонов и Минин (ЧВВАУЛ- 82г) прибыли. Теперь с ними дежурим. И Фещенко остался с нами.

Я поправился в звене. Теперь стараюсь худеть. Связал сумку из верёвки, что брал с собой.

(Теперь не могу вспомнить что за сумка и как я её вязал. Наверное Саня Андреев, лётчик из 1-й аэ научил методом макрамэ. Не могу вспомнить. Дыра….). Сейчас шью из брезента специальную сумку для перелётов, чтобы можно было удобно поместить её в кабине истребителя.

В Кандагаре сбили ещё один Су-25. О лётчике пока ничего не известно. В Хосте сбили Ан-26 демократов с пассажирами, в том числе женщины и дети.

Вероятно скоро полетим в Баграм, когда пришлют нам замену.

***

Наш человек.

Вдруг объявили, что будет концерт. В Шинданде такое впервые за всё время нашего пребывания здесь. Сам факт фронтового концерта и особенно то, что сейчас вживую мы услышим такого исполнителя, взбудоражил привычную рутину аэродромной жизни и все, кто был свободен, к назначенному времени потянулись к концертной площадке.

Сама площадка располагалась в центре жилого городка среди модулей, в которых проживали лётный и технический состав базирующихся лётных частей и групп. Модули – это деревянные щитовые сборные здания барачного типа под двускатной шиферной крышей. Вполне, надо сказать, подходящее жильё для условий фронтового аэродрома. По периметру площадка была огорожена забором высотою чуть больше метра. Точнее, не забором в привычном для нас понимании, а лишь брусом, проложенным поверх вкопанных в землю столбиков вокруг отведённого участка. Вполне логичное и рациональное сооружение по типу тех, что делали американские переселенцы на Диком Западе на своих ранчо. Внутри забора – аккуратные ряды некрашеных скамеек. Всё это очень походило на клуб под открытым небом в пионерском лагере или летнюю эстраду в парке провинциального городка начала 70-х. Вот только сцена, сделанная умельцами, как и почти всё в городке, из освободившейся бомботары, не имела занавеса и вообще никакого заднего плана и поэтому больше походила на лобное место. Ещё большее сходство с лобным местом незамысловатые военные архитекторы придали этой сцене, соорудив узкую деревянную лестницу в несколько ступеней с коротким поручнем с одной стороны в правом переднем углу на виду у всех зрителей.

Я освободился поздновато. Военные уже со всех сторон подтягивались к тому месту, где должен был выступать артист. Прибежав в модуль, быстро переоделся и, закрыв комнату, выскочил на улицу.

Три тысячи чертей! Забыл тёмные очки! А, ладно!

Лето 1987-го по календарю уже подходило к концу, но неимоверное белое солнце пустыни палило в лицо со всей своей непреходящей яростью. В сотне метрах справа под 50* увидел худощавую фигуру с рыжею головой. Это мой командир звена Саша Фещенко двигался с кем-то в сторону концертной площадки. Я взял упреждение и ускорил шаг.

Вместе по любому веселее! С Саней там кто-то из наших, вроде. В такой же зелёной офицерской полевой форме «мабутовке», но в кроссовках, как обычно ходили вертолётчики и с гитарою. Что-то не припомню среди нашего окружения вертолётчиков – гитаристов, да и «сухих» тоже. Заслонился от бьющего в глаза солнца и тут вдруг ПРОЗРЕЛ!

Я увидел, КТО идёт с Сашей! Но почему здесь? Почему с моим командиром звена? ОЧУМЕТЬ!

Ребята, ну вы же меня понимаете! Ну не мог же я отвернуть! Я же истребитель! Сойдясь в упреждённой точке, приветствовал радостным возгласом:

- А я сначала думал, что это кто-то из наших!

А они в два голоса в ответ:

- А разве не Наш!?

- Ну конечно же Наш! – исправился я, пожимая приветливо протянутую руку.

Открытое лицо. Спокойный внимательный взгляд. Мягкие рыжеватые волосы, которые уже не прикрывали лоб и даже затылок, а только обрамляли крепкий мужской череп с боков и немного сзади. Я привык видеть это лицо на обложках пластинок у себя дома. И вдруг вот здесь, под афганским небом! И в такой же одежде, что и мы с Сашей. Ладонь крепкая, а пальцы не длинные и не тонкие. Совсем не музыкальные вроде. Они сильные, но мягкие и тёплые. Такие пальцы бывают у доктора.

Оставшийся путь мы просто прошли молча. Человеку сейчас выходить на сцену. К чему разговоры? Возле лестницы его встретил замполит полка Су-17-х. Гость на прощание приветливо кивнул нам головою. Я остался стоять у забора, а Фещенко пошёл к скамьям потеснить кого-нибудь. Короткая пауза. Певец вздохнул пару раз поглубже, перехватив гитару другою рукой примерился к узкой лестнице и, твёрдо переставляя ноги, взошёл….. Нет! Не на сцену! Мне показалось, что он взошёл на лобное место! На место суда человеческого! Взошёл на ту высоту, где, поклонившись в пояс на все четыре стороны, открыв свою душу перед богом и людьми, он скажет сейчас:

- Люди добрые! Я мечтал о несбыточном и хотел найти счастье и свободу для всех! Простите, Христа и совести ради! Судите по правде за всё содеянное мной. И ежели падёт с плеч моя голова, то пусть каждая капля моей крови послужит возвышению душ человеческих!

Поэт поздоровался со всеми и сказал:

- Я отдаю себе отчет в том, перед кем я сейчас стою! Перед вылетом в Афганистан у меня была беседа с командующим. Он не желал мне творческих успехов, не желал новых песен и прочее, что обычно говорят в таких случаях. Он пожелал мне самое главное, что желают тем, кто уходит в Афганистан! Он просто пожелал мне вернуться живым! И я всем вам желаю вернуться домой живыми!

После аплодисментов кто-то из зрителей крикнул:

-Замполит! Дайте человеку тёмные очки! Солнце то какое!

Музыкант поправил гитару и успокоил:

- Это моя работа. Я должен выйти и честно отработать, глядя глаза в глаза тем людям, к которым обращены мои песни. Спасибо, но не нужно.

Ещё мгновение и внутри него сработали взведённые пружины! Стройная и строгая гитара под властью крепких мужских рук взорвалась знакомым завораживающим ритмом! Я до последнего мгновения не верил, что здесь, на этой мёртвой поверхности континента, выжженной безжалостной звездой, может ТАК зазвучать музыка! Я боялся, что звуки расплавятся в этом раскалённом мареве и не долетят до наших ушей, не достанут до наших душ и мы не почувствуем волшебства его таланта! Ах, как я ошибался!!!

Зал замер. И Александр Розенбаум запел!

Что тут скажешь. НАШ ЧЕЛОВЕК!

***

Это было так.

10.04.87г. Время летит очень быстро. Не перестаю удивляться. Но хочется, чтобы мчалось ещё быстрее. 3-го апреля на Ан- 26 перелетели в Баграм, заменив Рубеля и Исангулова.

Подъём каждый день в 4ч. 50мин. Вечером часто нет света. Ложимся спать рано.

6. 05. 1987г. 28-го апреля прилетел с Лугиным и Фещенко в Шинданд. На востоке за 22 дня выполнил 37 боевых вылетов. 26-го над Парачинаром отказала общая гидросистема. Садился без закрылков, с четырьмя ракетами, подвесным баком, большим остатком топлива и отключенным САУ….

Удивительная вещь – дневник. Короткие записи очень мелким почерком.

И самое главное – дата! Нечто привязанное в твоей жизни к совершенно определённому числу в той другой военной жизни. Обыденно названные имена ребят, которые и из памяти то уже стираются за давностью лет. Но когда-то мы вместе летали в Канатово и всюду, куда заносили нас крылья наших мигарей. А потом ушли в Афган и эти даты из дневника, обладающие теперь таким волнующим и немного пугающим магическим свойством, вдруг проявляют в памяти лица тех, кто был с тобою рядом в те непростые дни.

26-е апреля 1987 года. Надо бы запомнить эту дату. Тогда даты были не важны. День прошёл. Ты жив! И слава богу!

Помню, на следующий день сидел в Баграме на КДП. Мой самолёт сломан. Из-за большого напряжения и большой интенсивности полётов с баграмской полосы, наши взяли за правило кого-нибудь из свободных лётчиков сажать на вышку для дополнительного контроля взлёта и захода на посадку. Десять дней назад был сбит командир полка полковник Фурса. Потом под сброшенные бомбы подполковника Почиталкина и подполковника Логинова угодил пакистанский истребитель и был сбит. Интенсивность полётов не снижалась. С раннего утра над аэродромом начинала крутиться адская карусель взлетающих ударных групп и падающих на посадку самолётов. Самолёты не заходили, а именно падали на полосу с крутой спирали, держась подальше от баграмской зелёнки. Между группами взлетали и садились разведчики, пары прикрытия, транспортники, «Чёрный тюльпан» и почтовик, перелётчики и вертолётчики…. Кто-нибудь на моём месте сказал бы, что аэродром гудел как пчелиный улей. Да вот только я так не скажу! Не было в этом гудении ровного завораживающего рабочего ритма пчелиной семьи. Не за сладким нектаром улетали самолёты! А домой возвращались уставшими, но пустыми. Да и сам аэродром не казался родным ульем. А вот раскалённой сковородкой – бывало!

Сама взлётная полоса была длинною три километра. Но, как верно рассказывает наш Серёжа Сенько, имела своё коварство. И к этому надо было ещё привыкнуть! Имея превышение над уровнем моря под две тысячи метров, она была ещё и горбата к середине! И когда, после посадки и опускания носового колеса, впереди видишь не ровненькую ВПП в пару километров, а короткий огрызок, то невольно хватаешься за тормоза, пока не выкатишься на верхнюю точку и не увидишь впереди вторую половину полосы. И теперь торопишься скорее зарулить. На стоянке уже ждёт машина и наготове шланг со сжатым воздухом, чтобы сбить температуру и не дать выстрелить легкоплавким пробкам из колёс. А тут ещё нам пришла партия бракованных тормозных парашютов. Они не выдерживали установленного усилия по скорости на посадке и обрывались на коуше. На завод отправили петицию, но надо было летать. И летали с тем, что было. Среди нас были и особо «везучие». Мастером по посадке без тормозного парашюта прослыл Саша Андреев. У него, считай, каждый день случался обрыв, хотя он уже и так занижал установленную скорость его выпуска. Вот тогда, после заруливания на стоянку, колёса дымили так, словно самолёт садился на раскалённую сковородку!

Фурса, в должности начальника Баграмского гарнизона, сменил Руцкого. Не знаю при Руцком ли, или ещё раньше, дабы избежать вражеских поползновений, поле за АТУ с северного торца ВПП, куда мы практически всегда и взлетали, было заминировано. Когда мы восьмёркой становились плотненько на полосу, то всё равно первой паре приходилось выруливать почти к середине ВПП. Учитывая полную бомбовую нагрузку, превышение аэродрома и адскую жару, первая пара на взлёте отрывала колёса почти в конце полосы и не имела никаких шансов на безопасное прекращение взлёта в случае необходимости. В конце концов, буквально накануне того дня, когда его сбили, Фурса распорядился разминировать этот участок. Через сколько-то дней минёры доставили и вкатили туда каток, по типу асфальтировочного, и проутюжили поле. Противопехотные мины похлопали под катком, а раскалённая сковородка-аэродром стала вроде как бы чуть прохладнее….

Взлетела пара истребителей прикрытия. На КДП все ушли в работу. Руководитель полётов сегодня снова от «сухих». Он даёт запуски другим и контролирует выруливание ударной группы МиГ-23х. Восьмёрка в темпе занимает взлётную полосу. Крайние ещё выскакивают на ВПП, а у первой пары уже пошли обороты. Звучит доклад восьмого: «Готов!». Задрожали стёкла КДП. Перекрикивая нарастающий рёв, руководитель полётов прокричал в микрофон: «Взлёт разрешаю!». Рванули из сопел языки форсажей и пары одна за другой пошли в разбег! Мне частенько приходилось летать восьмым в группе. Взлетаешь, опираясь крыльями не на воздух, а на крутой кипяток, взбитый впереди тебя семью бешенными горелками форсажей! Незабываемое ощущение….

В глотку как будто вгоняют какой-то конус! Он жутко распирает рот, а в горло уже вошло его остриё и выдохнуть невозможно! Крик пошёл откуда-то из глубины! Из желудка! Он освобождает заклинившие челюсти и я ору: «Восьмому прекратить взлёт!!! Восьмому! Крыло не выпушено! Это Большаков!»

А пара уже несётся на форсаже по взлётке! А дальше доли секунды потянулись как в замедленном кино…. Я не могу вспомнить позывной лётчика другой эскадрильи.

«Сухой» РП кажется бесконечно долго ищет в плановой его позывной. Нельзя ошибиться! Ведь если назовёшь кого-то впереди, то запросто спровоцируешь катапультироваться на взлёте! Мне хотелось прыгнуть к РП, смахнуть его с кресла ударом руки и заорать в микрофон: «Толик! Прекратить взлёт!!!»

РП молодец! Правильно назвал позывной и прокричал команды таким голосом, ослушаться который невозможно! Взлёт был прекращён на пределе.

Если бы ещё две-три секунды разбега, то с крылом 72 градуса МиГ-23 прошил бы сетку АТУ как иголка редкую марлю, а лётчику оставалось бы только попробовать катапультироваться с земли.

Подустали все, похоже. Толик Большаков (ЧВВАУЛ – 79г), опытнейший лётчик, имея высочайшую влётанность, доложил о готовности и пошёл на взлёт с крылом 72 градуса. У руководителя полётов глаз замылился. Да и я, наверное, был внимательнее лишь потому, что вчера сам мог догорать на том поле за северным торцом полосы….

Помню, в какой-то из тех дней на стоянке самолётов состоялся разговор с одним из наших оружейников. Память не сохранила имени этого старлея – трудяги. Впахивали они конкретно! Три удара в день восемью самолётами, плюс вылеты пар и звеньев на отдельные цели или на минирование с многозамковыми балочными держателями. Каждый день без выходных, праздников и перерывов, если только когда-нибудь не случится непогода.

Парень похудел заметно. Летчики в течение года хоть раз или два вырывались в Союз в профилакторий, точнее – домой, а техсостав работал непрерывно. Мы немного поговорили и я спросил:

- Устал?

Он прищурился сильно, глядя куда-то вдаль мимо меня и начал говорить с какой-то срывающейся хрипотцой:

- Дело не в том, что устал. Кому сейчас легко? Понимаешь, мне бы вот сейчас домой! Я бы вышел на луг, где зелёная трава, взял бы косу и косил, косил, косил…!

Комок, подкативший к горлу, помешал ему говорить дальше. Офицер отвернул лицо и смолк. Я, на прощание, положил ему руку на плечо и, чуть качнув его, сказал что мог:

- Ничего. Любую половину мы уже отработали. Немного осталось. Продержимся!

* * *

В тот день нашей паре была поставлена задача на прикрытие. Ударные группы шли на цели юго-западнее Джелалабада. Духи периодически сползали с хребта Сафелкох, по которому проходила граница с Пакистаном и опасно приближались к Нангархару и Джелалабаду. Часто проводились операции по вышибанию их назад. Надо думать, у наземных войск задача была непростой. Толкать противника снизу вверх на высокий хребет, когда у того укреплённые позиции по господствующим высотам – наихудший расклад. Поэтому огромная роль отводилась авиации и артиллерии по уничтожению укреплённых позиций и огневых точек противника.

Этот район боевых действий был одним из ближайших к аэродрому, но три ударные группы должны были идти волнами одна за другой, а после этого мы должны были оставаться у северной кромки Парачинарского выступа и прикрывать фотосъёмку нашего разведчика Су-17. Этот выступ своим резким изломом пакистанской границы был как кинжал вогнан в тело Афганистана и остриём был направлен точно на Кабул. По лезвию этого кинжала нам и предстояло ёрзать больше часа, прикрывая ребят. Поэтому, кроме четырёх ракет, был пристёгнут ещё и подвесной топливный бак.

Взлетели. Привычно, правым разворотом на форсаже, в набор высоты и вот мы уже на курсе. Прошли восточнее Кабула. Этот большой кишлак, всегда серый и неприметный, был почти не виден из-за сизого марева, заполнившего долину. До Парачинара – рукой подать. Самое короткое расстояние от афганской столицы до границы с Пакистаном. Впереди, сквозь картинку радиолокационного прицела, уже вырисовывался хребет Сафелкох.

Подошли к зоне барражирования и плавно начали первый разворот. Вдруг перед глазами спокойно и деловито, как при обычной проверке, замигала кнопка-лампа «СОРЦ». Взгляд на табло – горит «СЛЕДИ ГИДРО». Действия? Сливай воду! Приехали!

А дальше всё в точности так, как написано в «Особых случаях в полёте». Стрелка давления в общей гидросистеме скатывается вниз. Отключаю САУ, ставлю переключатель крыла в положение 16 градусов и, проглотив слюну, чтобы голос был спокойнее, нажимаю кнопку рации и докладываю об отказе.

Саша Лугин, мой ведущий, опережая ответ командного пункта, тут же говорит в эфир:

- Отключи САУ и крыло 16!

- Уже сделал!

Ну да! Саша понимает, что если крыло не выйдет в посадочное положение, то на аэродром его ведомому придётся идти пешком.

Прекратили выполнение задания и блинчиком, экономя силы бустерной гидросистемы для выпуска крыла, пошли разворачиваться на точку. А там, наверняка, уже поднимают пару с дежурного звена нам на замену. Стараюсь вспомнить всё по отказу гидросистемы: жесткие ограничения по углу атаки; слабая эффективность управления по крену; тормозными щитками не пользоваться; шасси выпускать аварийно и посадку выполнять без закрылков. Это как это без закрылков? Хоть бы раз попробовать такую посадку без всяких отказов. Но в курсе подготовки такой посадки нет. Наверное, не зря. Похоже, что это какая-то …. неправильная посадка. Но вот теперь придётся её выполнять. Клинья воздухозаборника заклинило и обороты двигателя выше 85% увеличивать нельзя. Боже мой! Но когда же крыло встанет в посадочное положение и встанет ли вообще? Если в норме оно со стреловидности 45 градусов переходит в посадочное секунды за три – четыре, то при отказе одной из гидросистем, имеет право передвигаться секунд за сорок! Эти секунды мне показались вечностью! Баки полные. Мы успели выработать только подвесной.

Саша вился возле меня как заботливая мамаша возле малыша на прогулке.

Напомнил все ограничения, следил визуально за выходом крыла, контролировал выход стоек шасси. Ничего. Аварийная воздушная система вполне справляется с выпуском! Пару раз с уточнениями и советами выходил на связь комэска первой нашей эскадрильи подполковник Баштан, уже заводивший свою группу на посадку после удара.

Поскольку ручкой энергично работать нельзя, заход на посадку сделал пошире, выйдя на глиссаду практически над дальним приводом. И вот тут то и начались сюрпризы! Прибираю обороты, но на скорости 380 км/ч самолёт начинает раскачиваться по крену и ручкой парировать невозможно. Она болтается от колена к колену, а самолёт не реагирует. Доложить РП? Руководитель полётов сегодня от «сухих». Чем он мне поможет? Скажет: «На оборотах!»? Сам знаю. Начнёт искать варианты? Но до полосы остались секунды. Пошлёт на второй круг? Но на оборотах 85%, имея такую массу, я едва ли выкарабкаюсь для второго захода, да и что он даст? И что там с гидросистемой и управлением? Время по-любому против меня. Снижаюсь на режиме начала раскачки, отнеся точку начала выравнивания подальше от полосы. Когда подходит момент выравнивания, убираю обороты на малый газ и беру РУС на себя, левою рукою, на всякий случай, приготовившись царапнуть ручку катапульты, если самолёт нырнёт на крыло. Но стоило мне увеличить угол атаки, тяжёлый самолет словно под крылья кто подхватил и понес! Ручка слушается, самолёт управляем и стал вдруг летучим как планер! Прижимаю внаглую к полосе и притираю с небольшим посадочным углом. Но потом его даже увеличиваю, чтобы лобовым сопротивлением на пробеге на двух колёсах погасить скорость. Удаётся, но медленно. Ведь самолёт без закрылков и лобовое сопротивление гораздо меньше. Я уже почти у центра полосы. Опускаю носовое колесо и знаю, что все на КДП ждут выпуска тормозного парашюта. А я жду нужной скорости, мчась под горку по горбатой ВПП. Есть скорость! А между лопатками вдруг жгуче засосало от плохого предчувствия, как будто почуял, что в спину направлен ствол винтовки и сейчас грянет предательский выстрел! Край полосы близко и медлить нельзя! Палец жмёт кнопку выпуска, взгляд вверх! Тормозной парашют, метнувшись в зеркале перископа испуганной бабочкой, в мгновение исчезает из вида. РУД на «стоп», обесточиваю самолёт и зажимаю тормоза, с намерением разуть шасси до самых стоек! Молчание радиоэфира взрывает скороговорка руководителя полётов:

- Выключить двигатель, обесточить самолёт, тормоза!

- Уже сделал!

Кажется, что тяжёлая машина, обладающая огромной инерцией, не слушается тормозов. Система растормаживания колёс исправно делает своё дело и самолёт на большой скорости несётся к торцу ВПП. Механизм разворота носового колеса с отказавшей гидросистемой не работает, но МиГ, раскинув крылья, направил свой нос точно в центр сетки АТУ. От встречи с нею я ожидал гораздо большего! Но щёлкнули и лапшою брызнули в стороны её резинки, а я даже не почувствовал никакого динамического удара. Либо конструкцией предусмотрено очень бережное отношение АТУ к самолёту, либо эти чёртовы резинки так иссохли под афганским солнцем, что потеряли нужную эластичность и прочность. Продолжаю сжимать рычаг тормоза. Скорость заметно упала. На грунте самолёт трясёт сильнее, но поле ровное и кажется, что он уже встанет через несколько метров. Но тут взгляд ловит автомобильную колею, пересекающую линию движения самолёта. В следующее мгновение мой МиГ подбрасывает нос и, падая вниз, подламывает носовую стойку. Столбы вздыбленной пыли на мгновение закрывают обзор и через несколько метров машина замирает.

Открыв фонарь и выскользнув из подвесной системы, спрыгиваю на землю. Распластав свои крылья и, неловко уткнувшись носом в жёсткий грунт, истребитель подбитою птицей замер на земле. Быстро осматриваю ракеты и подвесной бак. Они целы, но две Р-60, висевшие под фюзеляжем, почти касаются грунта.

На большой скорости подлетает командирский «УАЗик». До предела взволнованный солдат - водитель, выскакивая из кабины, вскрикивает на высокой ноте:

- Товарищ капитан, Вас в госпиталь?

- Какой госпиталь? В квадрат давай!

Машина рванула с места. Оглянувшись ещё раз назад, стянул с головы ЗШ и вслух сказал сам себе:

- Самолёт жалко!

* * * *

Получалось, что с посадкой я не справился.

Несколько раз пересказал обстоятельства своим командирам и товарищам. Кто-то пытался утверждать, что выпуск тормозного парашюта я произвёл на большей скорости, чем допускает ограничение. Я не обращал внимания на это утверждение, а на плёнке САРПП линия скорости прописывалась на пробеге толстой жирной линией, параметры которой можно было трактовать как угодно. Как-то было непонятно что же теперь делать с этим происшествием и как его классифицировать?

Вскоре меня вызвал замполит. Поскольку командир полка в госпитале, он счёл необходимым выслушать меня. Оспищев был у себя в комнате. ( Сейчас он проживает в Подмосковье и наш Толик Самосюк дружен с ним и бывает в гостях с целью разогреть шашлычок или решётку барбикю). Полковник, расстегнув пуговицы на груди, полулежал в форме на кровати и не встал, когда к нему вошёл офицер. Может быть, этому учили в военно-политических академиях? Но, скорее всего, только лишь для того, чтобы подчеркнуть неофициальный характер беседы. Спокойно выслушивая мой рассказ, он, видимо, размышлял о чём-то, потому что, как только я закончил, он без всякой паузы сделал заключение:

- У меня в жизни была подобная ситуация. И тогда мне один из командиров сказал: «Защищайся!» Вот и я тебе сейчас говорю: «Защищайся!»

Я вышел на улицу. Баграмский полдень паяльною лампой лизнул меня в лицо, приводя в чувство после такого шокирующего инструктажа. Ладно! Как учит Коммунистическая партия, наш девиз теперь таков: «БЕЙ ДУХОВ И ЗАЩИЩАЙСЯ ОТ СВОИХ!»

Мы с Сашей Лугиным обложились схемами, материалами объективного контроля и служебной литературой, которую можно было достать во фронтовых условиях. Вычертили схему посадки со всеми параметрами и с радиообменом. Ничего путного и определённого это не дало. Но вскоре я, листая «Инструкцию лётчику» 2-ю часть, которая всегда хранилась в секретной части и очень редко в процессе службы была востребована лётчиками, предпочитавшими не залезать глубоко в технические дебри, обнаружил интересное ограничение, о существовании которого в тот день не вспомнил никто, а уж я – тем более! Чёрным по белому было написано, что на данном типе самолёта посадка с четырьмя ракетами, подвесным топливным баком и таким большим остатком топлива запрещена из-за затенения управляющих плоскостей и нарушения аэродинамики при выполнении захода и посадки. Ну а в моём случае добавлялся полный отказ общей гидросистемы, посадка без закрылков и с неработающей САУ, превышение аэродрома и прочее.

Доложили по команде. Я признал, что об ограничении в тот момент не вспомнил. Больше никто пытать не стал. На следующий день я, будучи наблюдающим на КДП, добавил себе впечатлений, пережив попытку взлёта Ми Г–23 с крылом 72 градуса.

А ещё на следующий день я сел к командиру звена на спарку и Саша Лугин пристроился к нам ведомым. Мы взлетели, взяли курс на запад и вскоре пропали с экранов локаторов и с радиосвязи. Под крылом простиралась огромная горная страна, в центре которой, среди чудовищных даже с воздуха горных массивов, может толком даже и не знают, что где-то идёт война. И время там измеряется тысячелетиями…. Здесь хорошо думается – на такой высоте и в задней кабине. Просто отдыхаю, глядя на это суровое безмолвие. Приходит в голову мысль, что в этом мире ничего бы не изменилось, если бы не стало меня.

На запад! Может быть, в Шинданде меня ждут письма из дома…..

Спасибо Фурсе! Если бы, по его приказу, за пару дней до этой посадки, не разминировали поле за АТУ и я пропахал бы по минам верхом на ракетах и с полными баками, то об этой посадке вам рассказал бы кто-нибудь другой.

***

Блинчики

23.08. 1986г. В дежурном звене. Один вылет на прикрытие. В районе прикрытия «стингером» сбит Су-25-й. Лётчик катапультировался в нескольких километрах от места удара. Сразу подобран вертолётом ПСО.

24.08.1986г. Свободный день. Вчера дочитал « Три мушкетёра». С утра раскрутил два ящика от НУРСов и обстругал доски и рейки. А вечером устроил ребятам воскресный чай! Первая и вполне удачная попытка в приготовлении блинчиков из казахстанской муки!

25.08.1986г. Ещё полёт на прикрытие. Гаврилюк ( зам.командира полка), Володя Отрышко и Рома Исангулов вернулись из первого визита в Баграм. Обстановка там хуже, чем думалось. Лишь бы чья-то дурость и тщеславие не наделали беды.

Придумал книжную полку, чтобы повесить над кроватью. Надо делать. Ночью в дежурном звене. За окном пыльная буря. Ухают гаубицы.

Блинчики были несказанной радостью для всех нас! Частичка домашнего уюта в этой обстановке дорогого стоила! Сие священнодейство всегда происходило в нашей комнате. Кроме нашей пары, в комнате всегда присутствовал Робиндранад Тагор. Его графический портрет и какое-то изречение, писанное клинописью, висело над кроватью третьего обитателя нашей комнаты – Саши Косырева. Саша, лёжа на кровати, бывало, подолгу смотрел на портрет и загадочную клинопись. Он знал содержание написанного таким необычным способом изречения, но нам его никогда не переводил. Это было что-то его личное.

Комната была довольно большая и, в отличие от других, имела перегородку, отделявшую в четвёртом её углу небольшую кухоньку. И надо же было судьбе распорядиться так, что эта единственная в эскадрилье мини-кухня находилась именно в моей комнате! Прекрасная мука из твёрдых сортов казахстанской пшеницы была взята мною из Кировограда. Была с собою, конечно же, электроплитка и толстая чугунная сковородка небольшого размера с надёжною деревянной ручкой. Кроме этого в оснащении кухни имелось небольшое количество разнобойной и разнокалиберной посуды и видавший виды чайник. Ну а для напитков покрепче, афганцы не дадут соврать, была точная мерная тара – небольшого размера пластиковые колпачки-стаканчики от неуправляемых реактивных снарядов. Вот по этим «нурсикам» и разливались фронтовые сто граммов! Ну, или больше, если было…. Довершал же оснастку кухни и был главным элементом её арсенала цилиндрической формы алюминиевый бак литров на сорок с плоскою крышкой на четырёх винтах. Этот герметично закрывающийся контейнер, если я не путаю, служил для транспортировки мин, которые применялись для минирования с воздуха самолётами Су-25. В этом баке хранились все наши съестные припасы. Не смотря на то, что под кроватями у нас валялись полукилограммовые куски тринитротолуола, вынутые из бомб (говорили, что запах этой взрывчатки, якобы, отпугивает грызунов), голодные и злобные афганские мыши лезли всюду, а уж до драгоценной муки добрались бы в первую очередь. Ёмкость досталась нам по наследству от предшественников. Больше достать было невозможно. Да мы и не делали попыток. Как нам объяснили, этим бакам на войне было придумано второе архиважное назначение.

Нынешнему поколению невозможно представить, что совсем недавно, а в середине восьмидесятых тем более, не существовало пластиковых бутылок. Пластмассовая канистра и та была дефицитом. Из тары для воды – лишь стекло и металл. Когда группы десанта уходили на задание, то грузились боеприпасами, сколько могли унести. Вода, порою, была ценою в жизнь, но её хоть как-то можно было экономить, растягивать. Боеприпасы всегда были важнее. Помню конец лета 86-го года. Гератская операция.

Непрекращающиеся бои на хребте западнее Герата. Над районом боевых действий на боевом канале среди многоголосия прорывается юношеский голос и, называя свой позывной, докладывает кому-то: « У нас нет воды! С нами вторые сутки двухсотый!

У нас двое трёхсотых! Как поняли?! У нас для трёхсотых нет воды! Нужна вода! Как поняли?!» Возвращаясь на точку после удара, я думал: « Сколько же они сами уже не пили, лежа на раскалённых камнях, если даже для раненных не осталось воды?»

После этого я ещё долго вспоминал этот голос всякий раз, когда брал в руки кружку, чтобы утолить жажду…

Так вот, эти лёгкие алюминиевые бачки, покрашенные снаружи в военный зелёный цвет, и использовали для заброски воды. Когда вертушки не могли выполнить посадку из-за сильного обстрела, то сбрасывали их прямо с воздуха на пролёте. Если не вся вода успевала вылиться через пробоины, и ребята под огнём могли дотянуться до бачков, то эти минные контейнеры, выполнив ещё одно своё боевое предназначение, погибали не зря.

Сделать блинчики, оладьи или пышки - это для меня пустяковое дело! Я умел работать с тестом, да и вообще, победить меня тогда на кухне мог разве что один Стивен Сигал! Правда, оснащение кухни у меня было несравненно скромнее, чем на камбузе авианосца или на кухне вагона-ресторана среднего американского поезда. Главная проблема, с которой пришлось столкнуться – это низкое напряжение в сети. Вместо наших 220w в сети было только 197. Удивительно, но телевизор, стоявший в домике дежурного звена, добросовестно работал при таких условиях и не ломался. В Баграме было ещё больше проблем со светом, но там был Серёжа Тангелов! Он, кажется, был выпуска 1979-го года. Видимо ещё в пионерах изучил в кружке юных техников принцип работы телевизора и теперь, чтобы занять руки в свободное время, он из всякого хлама добывал запчасти и ремонтировал телевизоры всему гарнизону. Даже афганским военным. Телевидение, как и сейчас, было тогда носителем всего нового, начиная от новостей о перестройке, гласности и демократии, и кончая трансляцией самой крутой эротики того времени – занятий аэробикой вместо привычной утренней гимнастики! Лампочки горели тусклым желтоватым светом, непревзойдённые бакинские кондиционеры, уткнувшись в слепые окна комнат лётного состава, обречённо тянули своё тяжкое бремя. В комнатах офицеров техсостава эскадрильи, которые жили в этом же модуле, кондиционеров не было. Вместо них в воздуховод, вмурованный в форточку, набивался пучок верблюжьей колючки и время от времени ребята плескали на него водой из кружки, чтобы, если не сбить адскую жару, то хотя бы немного увлажнить иссушенный воздух. Но вот как следует разогреть на электроплитке чугунную сковородку, мне не удавалось! Все, кто немного смыслит в приготовлении пищи, знают, что для сотворения тех же блинов необходимо, чтобы сковорода была как следует прогрета. Иначе они получаются не тоненькими и ноздреватыми, а тяжёлыми и подсушенными. Такими же подсушенными, а не прожаренными получались и пышки с оладушками. Ребята, понятное дело, с восторгом уминали всё, что я приготовлю даже на трезвый глаз. А уж если случалось перед этим пропустить по парочке «нурсиков», то куда там Стивену Сигалу! Однако же, означенное несовершенство задевало моё самолюбие и я решил минимизировать его, насколько это возможно было в тех условиях. Моя толстая чугунная сковородка, а именно такая и нужна для правильного приготовления блинчиков, имела снизу капитальный мощный протектор, который был хорош для газовой плиты, но не позволял прилегать к слабо греющей электроплитке всей поверхностью. Надо было приспособить её к суровым фронтовым условиям! С большим трудом мне удалось выпросить у кого-то из техников маленький и старый треугольный напильник без ручки. Ровно три дня после боевых вылетов я упрямо тёр им по чугуну и добился своего - напильник был стёрт на нет, а руки покрылись волдырями! Но и протектор на сковородке заметно уменьшился! Контрольная выпечка показала, что труд был не напрасен!

Улетая из Афганистана, я не смог расстаться с такой дорогой вещью и взял её с собой.

И вот уже скоро четверть века, как эта фронтовая сковородка всегда со мной в походах! Каждую весну она первым делом загружается в кухонный арсенал на пасеку. Верно служит старый солдат!

Наготовить блинчиков на полдюжины, а то и десяток крепких парней, никогда не страдавших отсутствием аппетита – задача не из лёгких! Надо отдать должное – многие из них принимали активное участие в организации наших посиделок, посвящённых не реактивной лётной норме питания, а такой вот нашей примитивной домашней стряпне. Я, например, никогда ничего не добывал. Стоило лишь ребятам поймать моё подходящее настроение и уломать на сложный пилотаж над сковородкой, как к назначенному времени подтаскивали сырые яйца, сухое молоко, масло и кто-то всегда находился рядом на подхвате. Кое-кто имел в арсенале своих способностей один-два рецепта незамысловатых блюд, другие подтягивались кто с банкою растворимого кофе, кто с пачкою «Липтона». В те времена это тоже был дефицит, достойный лишь гарнизонного чекового магазина. Спиртное бывало редко. Но не потому, что не могли достать. Позволить себе наполнить «нурсики» можно было только если точно знали, что назавтра не будет вылетов.

Собиралась вся молодёжь эскадрильи. Всем по двадцать с лишним лет. Но молодыми они были только по годам. Как и положено, в Афганистан пошли одни «старики». Опытные лётчики и командиры молодёжной третьей эскадрильи в это время натаскивали зелёных ребят в Кировограде.

Казалось бы, просто весёлая компания ребят. Вот они – уже ставшие родными лица. Балагуры и шутники, сидящие на краях кроватей и табуретках вокруг стола и радующиеся как дети домашним блинчикам. Но ведь это были асы советской истребительной авиации! Пилоты знаменитого 190-го канатовского полка, для которых не было невыполнимых задач! И почти все – выпускники нашего Черниговского лётного училища!

Я уверен, что сейчас каждый из них дорого бы отдал за возможность собраться вместе! И даже не в кафе или ресторане, а в тесной комнате, где кроме нас больше нет никого.

Саня Косырев поджарил бы картошечки. Миша Спиридонов приготовил бы свою знаменитую яичницу по-румынски, а я сколдовал бы таких блинчиков, от аромата которых растаяли бы сердца и всколыхнулись души!

Непременно были бы Олежка Бабенков и Саня Ковшовик. Володя Минин и Саня Лугин нашли бы где всех рассадить и на столе стало бы собираться что-то наше – особенное! То, что нельзя ничем заменить! Володя Рябцев как всегда опаздывает! Но у него важная миссия! Он о ней не забудет и принесет что-нибудь чистое и огнёвое! Эх, жаль, что нет у нас наших «нурсиков» - очень уж точная и подходящая доза, чтобы враз не перебрать! Выпьем по одной за всё, что было! Да по второй за всё, что будет! И по третьей – молча... Мы посмотрим в глаза друг другу и поймём, что по-прежнему знаем всё о каждом! Нам не нужно надевать маски и играть какие-то роли. И каждому спокойно, тепло и радостно от того, что тебя знают и принимают таким, какой ты есть на самом деле!

И в какой-то момент кто-нибудь из нас, подняв стакан, скажет самое главное:

- Ребята! Будем жить!

16.04.87г Сегодня в первом БШУ (мы с Саней не летали) был сбит командир полка Фурса в районе Хост. Сильно переволновались. Благополучно катапультировался, дотянув до Хоста. Приземлился в 5км южнее в зоне контроля "демократов". Их не подпустил. Дождался ПСО. Причина потери в том, что пришли к цели рано утром левым разворотом (против солнца), цель не нашли сразу, сделали вираж, что допускалось раньше чрезвычайно редко. Тут и сняли. Чудо, что всё обошлось потерей самолёта....одного.

***