Афганистан. Боль. Память. (Избранное).

Геннадий Синельников

Часть I. "Маневры—80"

Согласно полученному командировочному предписанию, я прибыл в посёлок Каменка Выборгского района Ленинградской области. Встретил много знакомых офицеров по прежней службе в Печенге. Мы пытались узнать у приезжающих и местной военной администрации, по какому по­воду нас здесь собирают, но все пожимали плечами. Стали анализировать причины, по которым каждый из нас мог оказаться здесь. Выяснилось, что кто-то не сработался со своим командиром, другой засиделся на должности и вдруг в одночасье стал бесперспективным, кто-то имел дисциплинарные проступки и неснятые взыскания. Кто-то пытался убедить нас, что отправ­лен на повышение: значит, всё будет хорошо. Но не верилось в эти глупые сказки о повышении. Что такое "повышение", я уже испытал. Лично я по­нял, что все мои знакомые по различным причинам и мотивам оказались ненужными в своих воинских частях и их, так же как и меня, "кинули". Нас прогнали.

Афганистан ... Про эту страну мы фактически ничего не зна­ли. В печати, по телевидению сообщали, что в этой стране 27 апреля 1978 года совершилась революция и антинародные силы пыта­ются потопить ее в крови...

— Ну и что? Это их внутреннее дело и кто за что воюет — пускай разбираются сами. Нас это не касается, у нас своих проблем хватает...

— Афганистан? Да ну, бред какой-то! Причём здесь мы? — рассужда­ли офицеры об этих слухах.

Но кто-то где-то уже запустил тяжелую и послушную исполнитель­скую машину, и завертелись, закрутились винтики-колесики огромного страшного и невидимого механизма. Десятки, сотни тысяч людей оказа­лись вовлечёнными в, казалось бы, не касающиеся их события. А ведь мы всегда были уверены, что Великая Отечественная война — это последняя война для советских людей, что мощь наших Вооруженных Сил, наш не­пререкаемый авторитет в мире — это надёжный гарант стабильности во всех регионах Земного шара, никогда и предположить не могли, что наше спокойствие может быть нарушено.

Военнослужащие в Каменку всё прибывали и прибывали. Одиночка­ми, мелкими и более крупными подразделениями, группами, из внутрен­них округов страны и даже из групп войск.

Наконец, офицеров собрали в актовом зале. Перед нами выступил ге­нерал. Он сказал, что слухи о направлении нас в Афганистан беспочвенны и даже в какой-то мере — провокационны. Что собрали нас здесь для уча­стия в крупномасштабных учениях под кодовым названием "Манёвры — 80", что мы практически будем принимать участие в перемещении войск в соответствии с замыслом предполагаемых учений — и всё, а потом вер­нёмся в свои воинские части.

— Какое "вернёмся", нас уже исключили со списков частей!... — на генерала со всех сторон посыпались вопросы, на которые он ничего кон­кретного и вразумительного ответить не мог.

— Вопросы прекратить! Соблюдать дисциплину среди личного соста­ва вновь сформированных подразделений! Пресекать всякие панические слухи! О негативных настроениях и высказываниях немедленно доклады­вать по инстанции!

Красные от напряжения лица генерала и его окружения, явная непод­готовленность к беседе с офицерским составом — всё это лишь усилило наше предположение об отправке именно туда, в Афганистан.

После этого нас по очереди приглашали в кабинеты, где после корот­кой, в одну-две минуты, беседы, задавали один и тот же вопрос: "Готовы ли вы служить там, куда вас пошлет Родина?"

— Так точно! — заученно отвечали практически все, не вникая в суть вопроса.

Правда, были и такие, кто не хотели, не могли ехать по какой-нибудь уважительной, на их взгляд, причине. Таких офицеров внимательно вы­слушивали, ругали их командиров за то, что не направили другого, более подходящего, обещали помочь, но никто уже с этим заявителем не разби­рался. Шло спешное формирование Ограниченного контингента Советских войск для отправки в Афганистан. Он комплектовался из военнослужащих частей, в соответствии с ранее направленными туда разнарядками. Сроки были сжатые. Командиры разнарядки выполнили. О качестве отбора дума­ли не все. А поэтому возвращать кого-то в часть, учитывая заявления или жалобы на уважительные причины, никто не собирался. Индивидуальные беседы проходили чисто формально. Тех, кто их проводил, не волновали людские судьбы и проблемы. Заведённый механизм раскручивался так стремительно, что тормозить его никто не собирался, да и не посмел бы.

Был приказ, определены сроки!

Как-то, уже после войны, я спросил знакомого офицера, служившего тогда в Группе Советских войск в Германии, как они выполняли в части приказ об отправке и по какому принципу отбирали военнослужащих.

— По принципу ненужности, — чистосердечно признался мне он. — Нужно было, к примеру, направить снайпера — вызывали с кочегарки солдата-узбека, который за весь период своей службы ничего, кроме лопаты и ложки, в руках не держал, и спрашивали: "Ты кто?"

Солдат, подумав, отвечал: "Кочегар".

— Ну, сколько раз тебе говорить, солдат, что ты — снайпер, к тому же — отличник боевой и политической подготовки. Понял? Так кто ты?

Солдат снова думал и говорил: "Кочегар".

— Чурка — вот кто ты! Ну, ладно, иди отмывай свою грязь, поедешь в командировку. Будешь служить в хорошем месте снайпером. Послужишь немного, может в отпуск поедешь. В отпуск хочешь? Если спросят: сколь­ко раз стрелял из винтовки, говори, что много. Понял? Так, кто ты теперь?

И не дождавшись ответа:

— Ладно, иди собирайся!

— Неужели скоро избавимся от этих "чурок", а, замполит? Сил уже нет с ними работать, — командир батальона удовлетворённо потирал руки. — Ну, кто там следующий по списку? Мамедов, заходи!

Много таких "мамедов", "чурок", "кинутых" оказалось в первом со­ставе Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане, на пле­чи которого легла основная и самая главная тяжесть выполнения постав­ленной задачи — переход из мирного состояния к ведению активных бое­вых действий.

После бесед офицеры были временно закреплены в соответствии с за­нимаемыми должностями за подразделениями. 14 января 1980 года в 15 часов по местному времени весь прибывший личный состав построили на плацу. Нам вновь говорили об участии в крупномасштабных учениях, о высокой ответственности, необходимости поддерживать высокую воин­скую дисциплину, инструктировали по мерам безопасности на период выполнения 1-го этапа учений, произносили напутственные речи. Потом был отдан приказ: в пешем порядке совершить марш по маршруту: воинский городок — железнодорожная станция "Кирилловское".

До станции шли несколько часов, хотя расстояние до неё было всего километров 14-15. Просёлочная дорога, с выбоинами, кочками, проходила через лес. Скользко. Никто не сказал, сколько идти. Шли и шли. Солдаты матюгались. Кто-то пытался передохнуть, но останавливаться было нельзя, с руганью поторапливали отставшего и шли дальше. Вот и станция погруз­ки. На путях — железнодорожный состав. Снова построение. Объявлен порядок размещения по вагонам. Получили горячую пищу, матрасы, по­стельное бельё, заняли свои места в платцкартных вагонах. Состав тронул­ся с места, эшелон шёл без остановок: везде был зелёный свет. Прошли Орехово-Зуево, Куйбышев, Актюбинск, Ташкент. В Ташкенте было тепло.

К вагону сразу подошли несколько торговцев: "Манты! Вкусные манты!".

Пропустив вперёд солдат, я последним подал торговцу деньги и тоже взял вкусно пахнущую еду. Не отдав сдачу, торговец отошёл от вагона. Возму­тившись его наглостью, тем более, что сумма сдачи была немаленькой по тем временам, я окликнул его.

— Командир, зачем тебе деньги? Ты знаешь, куда ты едешь, а? - И, помахав на прощание рукой, неспеша пошёл дальше.

Поезд набирал скорость.

После Ташкента вновь остановились на какой-то маленькой станции.

Окна в вагонах были закрыты на запоры, солдатам запрещено было выхо­дить даже в тамбур.

Я с несколькими офицерами вышел на перрон поды­шать свежим воздухом. Нас сразу окружила толпа плачущих женщин. Они спрашивали, нет ли в нашем вагоне их сыновей, называли фамилии, места, где раньше они служили и, получив отрицательный ответ, бежали дальше.

Вечерело. По небу ползли тёмные облака. Картина напоминала кадры из военной кинохроники: на всех путях стояли составы с техникой, вооруже­нием, вагоны с людьми, из окон которых выглядывали солдаты, а офицеры мелкими группами стояли у вагонов.

В Кушку прибыли ночью. Солдат отправили в казармы, офицеров вы­звали в штаб на собеседование. С политработниками беседовал замести­тель начальника политического отдела местной дивизии. Вопросы были однотипны: сколько лет, какое военное училище и когда закончил, как ат­тестован. Мы стояли перед подполковником вчетвером: старший лейте­нант Владимир Григорьев закончил Свердловское военно-политическое танково-артиллерийское училище, служебный стаж у него был больше нашего; старший лейтенант Владимир Пученков и я закончили в один год одно училище; лейтенант Олег Соболев тоже закончил Новосибирское военно-политическое училище, но был гораздо моложе нас по возрасту и выслуге лет. Выслушав наши ответы на поставленные вопросы, подпол­ковник присел на скамейку, вновь полистал наши личные дела, потом вни­мательно поглядел на нас, помолчал, видимо, обдумывая своё решение, и, указав на меня пальцем, сказал:

— Вы назначаетесь заместителем командира второго мотострелкового батальона по политической части, а вы... — он поочерёдно называл фами­лии стоящих со мною политработников, — замполитами рот в этот же ба­тальон. Даю вам минут пятнадцать на сборы. Времени нет. Ваш батальон готов к отправке, не хватает только вас.

Забрав свои узлы из матрасовок, в которых находилось постельное имущество и личные вещи, мы сели в служебный УАЗик заместителя на­чальника политотдела и он повёз нас к советско-афганской границе, кон­трольно-пропускной пункт которой находился совсем недалеко.

Я видел, как сник Владимир Григорьев, ведь у него было больше шан­сов получить  вышестоящую должность, расстроился, хоть и не подавал виду Владимир Пученков, я сочувствовал им, но в душе радовался, что на этот раз судьба оказалась ко мне более благосклонной и, как говорится: "Всё, что ни делается — всё к лучшему".

Вся прилегающая к границе местность была заполнена боевой техни­кой, воинскими подразделениями. Колонна батальона стояла перед шлаг­баумом КПП в готовности к движению. Заместитель начальника политиче­ского отдела дивизии подошёл к колонне батальона, переговорил о чём-то с высоким, крепкого телосложения, офицером, потом подозвал нас:

— Знакомьтесь, капитан Николай Рыбальченко — начальник штаба вашего батальона. Он знает, что делать. Желаю вам всем успехов в службе на новом месте — и, попрощавшись за руку, пошел вдоль колонны.

— А ты говорил: "Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не да­дут!" — с сарказмом говорил недалеко стоящий лейтенант такому же офи­церу. — Ещё как послали и даже не спросили.

Раздалась команда: "По машинам!" Заработали двигатели.

Ну, что, Кушка, прощай! Никогда не думал, что увижу тебя такой! Че­рез несколько минут мы оказались на территории сопредельного государ­ства... По календарю 21 января 1980 года 10 часов московского времени.

Казалось, граница разделяла не только государства, но и века. По афганскому календарю солнечной Хиджры в стране шёл 1359 год.

То, что мы увидели, действительно соответствовало этому летоисчис­лению. Глиняные, словно вросшие в землю, маленькие домики-избушки, без привычных для нас печных труб, высоких крыш, деревянных палисад­ников и больших окон. Крестьяне, обрабатывающие земельные участки деревянными сохами с помощью буйволов, осликов, коров. Поражали лю­ди: с серыми, изможденными, неулыбчивыми лицами, а вокруг — не под­лежащая описанию убогость и нищета. Было холодно. Кое-где лежал снег. Солдаты кутались в шинели и бушлаты...

Местные жители ходили в лёгкой одежде, состоящей в основном из рубахи с безрукавкой-жилеткой, шаровар из тонкого материала и чалмы на голове. На ногах, на босую ногу — рези­новые галоши или лёгкие сандалии. Многие ходили даже босиком. Бегали детишки, некоторые даже без обуви и штанишек. Женщин не было видно.

Афганцы стояли вдоль дороги, протягивая в нашу сторону руки с на­низанными на пальцах цепочками, брелоками, какой-то бижутерией. Что-то кричали нам, очевидно, выпрашивая или предлагая на обмен и продажу свой товар. То в одном, то в другом месте стояли наши советские военные автомобили, БТРы или танки, возле которых местные жители с солдатами вели торг. Продавалось всё, что имелось в это время в машине или под ру­кой, причём, продавалось практически за бесценок. Мы пресекали эти сделки, отгоняя афганцев от машин, ругая солдат, но останавливаться у каждой машины не было времени и возможности.

Дорога, по которой шла колонна, была выложена из железобетонных плит. Автомобильная и бронетанковая техника советских частей шла в одном направлении - вглубь страны. Встречные афганцы, водители авто­мобилей, увидя нашу технику, съезжали на обочину. Сначала колонны час­тей шли, соблюдая установленную дистанцию, но потом этот порядок на­рушился. Ровная местность перешла в горную. Шли по перевалам. С одной стороны — высокие скалы, с другой — глубокие пропасти. Чувствовали себя немного неуютно, тем более, убедившись, что многие водители не имеют достаточных навыков в управлении техникой.

Прошли город Герат. Узкие улочки. Перекрёсток, через который мы проходили, был так мал, что, пропуская через него конную повозку или мотороллер, регулировщик отходил в сторону, освобождая проезжую часть. Улицы были рассчитаны на одностороннее движение. Шли осто­рожно, то и дело останавливая колонну и пропуская через дорогу пешехо­дов. Они спокойно вступали на проезжую часть, словно не замечая техни­ку. Иногда колонну останавливал требовательный жест регулировщика и его пронзительный свисток. Было заметно, что преимуществом у него пользовались свои граждане, а не колонна. Для него мы были чужими.

Слева и справа возле домов сидели жители города. Детишки приветливо махали нам руками, что-то выкрикивая, взрослые хмуро глядели на колон­ну, о чём-то переговариваясь между собой. Иногда кто-нибудь из них под­нимал вверх руку, словно в приветствии, но лица были неулыбчивые, за­стывшие, словно в маске.

Было уже темно и очень поздно, когда мы прибыли в указанный рай­он. В долине между гор горели несколько костров, вокруг которых стояли люди в армейских телогрейках, шинелях, многие с бородами. При нашем появлении они начали приветливо размахивать руками, оружием, востор­женно кричать. В некоторых местах взмыли в небо огненные трассы автоматных очередей.

Это были, так называемые в народе, партизаны, то есть военнослужа­щие запаса. В связи с известными уже событиями, они были срочно при­званы на военные сборы, где их переодели, вручили оружие и на припи­санном к военкоматам государственном автотранспорте ввели из пригра­ничных районов и областей в Афганистан до ввода и прибытия регулярных воинских частей. Надо сказать, за это время и они натерпелись страху и услышали, как свистят пули над головой.

Один офицер, бывший с "партизанами" эти несколько недель, расска­зывал, как с усмешками принимали они предупреждения офицеров о бди­тельности, необходимости беречь своё военное имущество, ходить всегда только с оружием. Никто ни во что не верил, однако через несколько дней после прибытия их в район, местные басмачи небольшим конным отрядом, поднявшись на одну из окружающих долину гор, обстреляли из стрелково­го оружия расположение партизан. Что тут началось?! Некоторые неради­вые военнослужащие, порастеряв или распродав своё имущество, при первом же залпе врага начали срывать друг у друга стальные каски с голов.

Командир роты говорил, что был свидетелем сцены, когда два солидных по возрасту партизана, не обращая внимания на стрельбу, катались в пыли, пытаясь поделить одну каску.

— Отдай, — кричал тот, что был без каски. — Тебе зачем? Отдай!

Он пытался сорвать с головы второго заветную каску, но хозяин креп­ко держал её обеими руками и не отдавал. Свистели пули и любая из них могла оборвать жизнь дерущихся. Они забыли об этом. Животный страх парализовал их мышление, волю, заставил забыть о чести, порядочности. Зациклившись на том, что без каски можно погибнуть, что без неё опасно, потеряв человеческий облик, они готовы были на самое подлое, лишь бы спасти свою жизнь.

И вот наконец мы пришли им на замену.

Начальник штаба завёл нас в штабную палатку. Тускло горела керо­синовая лампа "летучая мышь". В палатке было сильно накурено, пахло потом, грязью и необустроенностью. За деревянным столом сидели не­сколько человек, играли в карты. На одном из них поверх спортивного кос­тюма был наброшен на плечи армейский бушлат с майорскими погонами.

Капитан Рыбальченко доложил ему о благополучном прибытии колонны, представил нас.

— Командир батальона, майор Пархомюк Александр Николаевич, — представился он нам, встав из-за стола. Выслушав нас, сказал: — Завтра поговорим подробнее, а сейчас — уже ночь, не до формаль­ностей. Располагайтесь по свободным кроватям. Отдыхайте.

— Александр Николаевич, вам жена и детишки посылочку передали, — сказал начальник штаба, поставив на землю большую картонную ко­робку, перевязанную бельевой верёвкой.

— Вы разберитесь, что там есть, накройте на стол. Будем кушать, раз такое дело, а я пока почитаю письмо, — и он, подсев ближе к лампе, углу­бился в чтение.

Заметив, как погрустнело лицо комбата, офицеры забеспокоились.

— Александр Николаевич, какие новости у нас в Тахта—Базаре? — деликатно задал ему вопрос один из офицеров.

— Да, не очень. После нашего ухода на наше место ввели другой полк. Наши семьи оказались никому не нужными. Мало того, офицеры нового полка ходят по квартирам и требуют у жён освобождения жилья. Ведут себя по-хамски. Пристают к молодым женщинам. Устраивают скан­далы, пьянки. Новое командование полка уже уволило многих наших женщин с работы. Они в панике, не знают, что делать, к кому обращаться за справедливостью. Одним словом — безнадёга!

Настроение передалось всем офицерам: многие из них служили вме­сте с комбатом в одном полку и одном гарнизоне. Чокались алюминиевы­ми кружками, стаканами. Пили, вспоминая свои семьи, желали Александру Николаевичу и его детям, жене, приславшим этот подарок, всего самого доброго. В палатке стояло несколько одно- и двухъярусных солдатских кроватей. Не раздеваясь, прилёг на одну из них. Очень хотелось спать, но сон был каким-то тревожным, тяжёлым. В голову лезли разные мысли. Было холодно. За столом всё ещё сидели, вели разговоры.

— Юра, ты в курсе, что твои партизаны тоже завшивели? — спросил комбат командира роты.

— В курсе, товарищ майор. Только как здесь не завшиветь, если не помыться, не побриться. К тому же они ехали на сборы, как на прогулку: многие ничего с собой не взяли, думали, что их всем обеспечат, другие, пока сюда добирались, распродали всё, что можно было, поэтому так и получилось. Хотя я вот, кажется, и моюсь, и бреюсь, и за собой строго слежу, а всё равно, полюбуйтесь.

С этими словами он запустил руку под поясной ремень, пошарил там рукой и, вынув её, раскрыл ладонь для общего обозрения.

— Ничего себе! — раздался удивленный голос.

Из любопытства я тоже подошёл к столу. Офицеры рассматривали что-то маленькое, бело-серенькое, наподобие жучка.

— Это бельевая вошь, — пояснил ротный. Потом вновь сунул руку и опять достал такую же.

Я был шокирован: по меркам службы в Союзе, командира подразде­ления за вшей у солдат давно привлекли бы к строгой дисциплинарной, а то и партийной, ответственности, это событие расценивалось бы на уровне чрезвычайного происшествия. А здесь — спокойно, буднично. И комбат не ругал ротного и разговор как-то быстро переключился на другой объект.

Застолье продолжалось и словно не было маленьких кровососущих парази­тов, с которыми мы, как показало время, не расставались весь период службы в той стране.

Я не знал, как я должен был вести себя в данной ситуации. По долж­ности я должен был хотя бы упрекнуть ротного, посовестить его, но не молчать. А я смолчал. За какой-то час-другой пребывания в палатке я по­нял одно, что жить и работать теми методами, которыми мы привыкли ра­ботать в Союзе, нельзя, что здесь все — по-другому. Как, я пока не знал, но что будет именно так, а не иначе, уже определил, исходя из встреч с офи­церами, поведения командира батальона. При знакомстве он произвел впе­чатление думающего и порядочного человека. Сначала я, как негатив, от­метил тот факт, что комбат запросто предложил всем распить привезенные ему две бутылки. Однако в ходе застолья да и в дальнейшем убедился, что даже за столом офицеры относились к майору Пархомюку уважительно, с положенной долей офицерского такта и воспитания. И с кем бы по должности и воинскому званию мы ни встречались в будущем за столом, нико­му не давалось право злоупотреблять этим фактом в службе. Комбата ува­жали, никто никогда не пытался спекульнуть на этом. Во всём была мера.

Но тогда, в тёмной и грязной палатке, я не стал делать поспешных выво­дов: "Утро вечера мудренее"; накрылся бушлатом и крепко уснул.

Утром провожали партизан в Союз.

— Товарищи офицеры, разрешите к вам обратиться!

К нам подошёл пожилой солдат из партизан.

— Объясните, пожалуйста, кто такой Амин, я в том смысле: кто он — друг или враг? Когда нас призывали на сборы, то говорили, что он — друг Советского Союза и по его просьбе наши войска вводятся в Афганистан. Но когда мы стояли у контрольно-пропускного пункта для перехода через границу, по радио передали, что Амин — агент ЦРУ, что он — враг нашей страны. Как это понять?

Мы, дополняя довольно скудные знания друг друга, начали объяснять солдату то, что читали в газетах и слышали по радио, пока нас везли сюда, что, действительно, Амин был сподвижником и другом Тараки — основа­теля Народно-Демократической партии Афганистана, её Генерального сек­ретаря и это дало ему возможность пробраться к власти. Затем он сначала просто изолировал Тараки от власти, а потом физически уничтожил его. Поэтому он — предатель интересов революции, убийца, а, значит, враг. Период, когда приписников призывали на военные сборы, вводили в Аф­ганистан, и разделил Амина — друга и Амина — врага.

— Понятно, товарищ солдат?

— Не совсем. И всё-таки я думаю, как же за такое короткое время он вдруг стал агентом ЦРУ? Такого же не может быть!

Честно говоря, мы сами ещё не были в курсе политической борьбы, происходящей в стране пребывания: события развивались так стремитель­но, что мы просто не успевали за ними следить, да у нас и возможности такой не было. Философствовать с солдатом и показывать своё незнание по данной проблеме ни у кого не было желания.

— Товарищ солдат, а кто вам ещё говорил, что Амин — враг?

— Комбат.

— Ну, а комбату вы верите?

— Конечно, верю, но всё-таки мне не понятно... — начал он снова развивать свою мысль.

— Ну, а если верите, то нечего времени попусту тратить, — прервал солдата командир роты. — Домой приедете, сами во всём разберетесь. А сейчас идите, готовьтесь к построению.

— Ну, дела — Тараки, Амин, Бабрак — язык сломаешь, — произнёс Владимир Пученков. — Как будем выживать в таких пещерных условиях? Ну и занесла нелёгкая! Эх, сейчас бы в родной гарнизон, на берег моря! Не жизнь была, а сказка. А здесь даже воды нормальной нет для питья, — за­кончил он с горечью, поболтав пустой солдатской фляжкой.

Осмотрелись: вокруг были горы. Ветер гнал по земле верблюжью колючку, швырял в лица серую холодную пыль. Даже солнце светило не так, как на Родине. Всё какое-то серое, мрачное, безжизненное и непривычное. Ни кусточка, ни травинки, будто кадры из фантастического фильма о жизни на другой планете. Утро не радовало.

— Товарищи офицеры, всем на построение! — подал команду комбат.

И мы пошли на импровизированный плац — утоптанную множеством солдатских сапог поляну.

— Николай, — спросил я Рыбальченко, — где мы хоть находимся?

— Самый ближайший от нас — кишлак Адраскан, — сказал он, хотя нам, приехавшим ночью, это ни о чём не говорило.

Ко мне подошёл майор, представился замполитом полка и сказал, что­-бы я выступил на митинге.

— О чём говорить? — спросил я его.

— Не маленький, по ходу разберешься.

Командир полка майор Солтанов и другие выступающие благодарили приписников за добросовестное выполнение своих обязанностей, желали им счастливого возвращения на Родину. Я пожелал тем, кто остаётся вы­держки, терпимости и оптимизма при исполнении своих служебных обя­занностей в таких трудных бытовых и климатических условиях.

Каждому отъезжающему вручались стандартные, красочно оформленные типограф­ским способом, грамоты:

"Уважаемый товарищ! Вы были призваны на войсковые специальные учебные сборы, в ходе которых участвовали в выполнении задания Совет­ского Правительства по оказанию помощи афганскому народу в его борьбе против внешних враждебных сил в связи с просьбой правительства ДРА.

Выполняя эту интернациональную миссию, Вы проявили политическую зрелость, глубокое понимание своего воинского долга и с достоинством пронесли высокое звание советского воина, воина-интернационалиста.

Своей дисциплинированностью, ревностным отношением к служеб­ным обязанностям Вы обеспечили поддержание высокой боевой готовно­сти подразделения и части, образцово выполнили поставленные перед Ва­ми задачи.

За добросовестное выполнение воинского долга на войсковых специ­альных учебных сборах объявляю Вам благодарность и желаю крепкого здо­ровья, личного счастья, больших успехов в труде по претворению в жизнь решений XXV съезда КПСС, дальнейшему укреплению экономического и оборонного могущества нашей великой социалистической Родины".

Министр Обороны СССР, Маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов

Приказ No 15, Москва, 17 января 1980 г.

Лица пожилых людей светились неописуемой радостью, когда они получали из рук своих командиров эти листки. Огорчало то, что на них не было оттиска соответствующей печати. После построения и до самой от­правки многие ходили за своими командирами и просили поставить на грамоту полковую печать. И только когда кто-то из находчивых сказал, что печати им поставят в военкомате по возвращении к месту проживания, они успокоились. Уезжали домой, бережно пряча дорогие листки во внутрен­ние карманы одежды, поближе к сердцу.

Офицеры полка, провожающие их до границы, рассказали, какой тща­тельной проверке подверглись все при переходе границы. Пограничники тщательно проверяли и изымали всё, что было приобретено партизанами в Афганистане: брелоки, цепочки, фонарики и прочие вещи. Всё было изъя­то, как контрабандный товар. Для тех же, кто был там, все эти вещи были памятью о пребывании за границей. Стоили они по тем временам копейки, но шуму из-за них на границе было много.