Часть IV. Черное и белое

Бригада готовилась к операции и комбат, получив предвари­тельную боевую задачу, довел ее до офицеров и прапорщиков. Батальон с приданными подразделениями должен был выпол­нить последовательно несколько важных задач. Главная - выйти в город Калат, провинции Забул, забрать в свою колонну афганский пограничный отряд и вывести его к погранзаставе Дарвазагай, где произвести смену отрядов, стоявший там ранее отряд сопроводить к его постоянному месту дислокации в Калат. Мы выполняли подобные задачи уже много раз, но эта была намного сложнее. Ее трудность заключалась в том, что по пути следования мы должны были пройти ряд горных перевалов, самый глав­ный и высокий - Пурши. Мы не сомневались, что душманы знают уже о нашей задаче и готовятся к их защите. Ведь для них каждый клочок зем­ли был важен. Они защищали свою страну. У нас же интерес был чисто профессиональный: как долго душманы продержатся, сколько человек погибнет при взятии, какие будут трофеи и повезет ли тебе лично в этом бою.

Готовились к рейду тщательно. Комбат встречался с офицерами и советниками афганского корпуса, идущего с нами, уточнял отдельные вопросы у командира бригады, его заместителей.

В 4 часа утра 9 июля 1980 года вышли на выполнение поставленной задачи. Сначала шли в общей колонне бригады, потом батальоны разо­шлись по своим направлениям и маршрутам. Водители вели технику след в след, опасаясь подрыва на мощных фугасах, противотанковых минах. Если видели на проезжей части дороги обломок доски или какой-нибудь предмет, — объезжали его. Душманы делали самодельные мощные взрывные устройства: доска или камень на обочине могли быть составной частью смертоносного "сюрприза". Были случаи, когда афганские дети и советские солдаты подрывались, подняв с земли игрушку, авто­ручку или что-нибудь другое. Шла минная война и душманы в ней пре­успевали. Земля таила в себе смерть, мы ходили и ездили по ней, зная, что взрыв может произойти в любую секунду. Саперы вынимали из грун­та очень много взрывных устройств, а еще больше не замечали и не об­наруживали их. И взрывались мины под колесами и гусеницами БТРов, танков, автомобилей: итальянская комбинированная противотранспортная, противотанковая мина серо-коричневого цвета, ребристо-ячеечная, словно ажурная дамская сумочка. Материал корпуса пластмассовый, взрыватель пневмомеханический. Не зная, что это такое, никогда не по­думаешь, как коварна и страшна она. Мина срабатывала от определенно­го нажатия на ее взрыватель, могла взорваться под любой машиной в ко­лонне. Поэтому взрыва ждали постоянно.

Имея огромное количество мин, душманы использовали их наверня­ка. Среди населения было объявлено вознаграждение за подорванную боевую технику. Причем, оплата — в зависимости от типа и важности подорванного объекта: танки стоили 40-60 тыс. афганей и более, автомо­били — дешевле, убийство солдата — 5-7 тыс. афганей, партийного активиста — 10-15 тыс., офицера — 30 тысяч. Среднегодовой доход кре­стьянина едва превышал 600 афганей. Учитывая нищенское положение большинства граждан страны, религиозность и другие факторы, душма­ны умело спекулировали на этом. В кишлаках были известны люди, у кого можно было получить мину. Их устанавливали на пути следования наших колонн. Если техника подрывалась, поставивший мину получал установленную сумму денег, чтобы приобрести продукты питания, вещи, скотину. Подорвав несколько БТРов или танков, можно было купить себе одну или нескольких жён. Деньги делали все. Только честный и ленивый не мог воспользоваться предоставленной возможностью быстро попра­вить свое материальное положение. Поэтому и рвались мины под нашей техникой.

Выставлять впереди колонны пеших саперов — равносильно топта­нию на месте. Да и что они могли поделать, если та же итальянская мина, самая распространенная в то время, практически не улавливалась прибо­рами?! Собак-саперов у нас тогда еще не было. Мины искали палками-щупами, тыча их наконечниками в грунт.

Колонны шли и мы надеялись на удачу, свыкались с мрачной мыс­лью, что в любую секунду может прийти твой черед: не подорвешься на мине, так обстреляют из автоматов. Наверное, поэтому смотришь на уби­того буднично, с обреченностью, грустью и сожалением, как на что-то естественное и неотвратимое... И мысленно радуешься, что сегодня ты пока еще жив...

Человек ко всему привыкает быстро. Иногда сам удивляешься, как приспосабливаются твой организм, психика ко всему происходящему. И сам себя успокаиваешь: если ты здесь, то по другому и нельзя. Просто надо выжить во что бы то не стало.

... Начало светать. И вдруг в предрассветной тишине громко ухнул один, за ним — второй мощные взрывы. Огненно-серый султан поднялся вверх из-под гусениц идущей передо мной десантной машины. "Мой БТР в колонне 28-й, — пронеслось в голове. — Надо же, как повезло!" Не дожидаясь остановки БТРа, спрыгнул на землю и побежал к дымящейся БМДэшке. Взрыв был очень сильным: машину разворотило, словно кон­сервную банку. Оседала пыль. Из корпуса машины тянуло тошнотным запахом. Подбежавшие солдаты минометной батареи десантно­ штурмового батальона бригады, чья машина подорвалась, вскочили на броню и стали вытаскивать беспомощные тела членов экипажа. Могли взорваться боеприпасы, но об этом никто надумал. Осторожно вытаски­вали стонущих от боли солдат. Из семи человек двоих вытащили уже мертвыми, четверо получили ранения различной тяжести, а одного даже не царапнуло. Самым тяжелым из экипажа среди раненых был командир взвода, лейтенант Литвинов: взрывом ему оторвало ноги. Наброшенная на него солдатская плащ-накидка быстро пропитывалась кровью, смешиваясь с пылью. Лицо Алексея стало пепельно-серым. "Смертельный уго­лок" - от переносицы до ямочек на обеих щеках — быстро темнел. Мину­ты жизни лейтенанта, очевидно, были уже сочтены, а он, словно робот, все шептал и шептал: "Ребята найдете мне мой нож! Я без него никуда не поеду!" Перед рейдом он показывал офицерам батальона фашистский нож, со свастикой на рукоятке. Рассказывал, что этот нож подарил ему дед-фронтовик с наказом: сохранить, вернуться живым домой и передать по наследству своему сыну, когда тот станет офицером-защитником Ро­дины. Этот нож был семейной реликвией. Дед воевал с фашистами, отец лейтенанта строил коммунизм, а сам Алексей через 35 лет после крова­вой Великой Отечественной выполнял почетный интернациональный долг. Об этом ноже сейчас он и вспомнил.

Рядом с Алексеем и другими ранеными суетился санинструктор, ставя обезболивающие уколы, делая перевязки. Убитые лежали здесь же, к ним никто не подходил: они ни в чем уже не нуждались. Запросили вертолеты для эвакуации убитых и раненых. Алексей по-прежнему спра­шивал о ноже, но никто его не искал. Что можно было найти сейчас в этом дымящемся чреве?!

Я смотрел на погибших, а в голове, словно долгоиграющая пластин­ка: "Пронесло! Пронесло!"

Наконец прилетели вертушки, сели неподалеку от нас, разгоняя ло­пастями винтов пыль и песок, срывая с носилок кровавые накидки. Бе­гом, прогибаясь от тяжести, загрузили ребят в вертолеты. Заложили в подорванную "бээмдэшку" заряд взрывчатки для того, чтобы не доста­лась душманам. Колонна продолжила свой путь.

Подошли к перевалу. Остановились в долине в 2-3-х километрах от первой гряды гор у входа в ущелье. К перевалу вела единственная горная дорога. Основные силы остались в долине. Мотострелковая рота пошла на перевал. Колонна поднималась все выше и выше. Слева по ходу дви­жения — пшеничное поле со спелыми колосьями. Водители вели свои машины осторожно, стараясь не помять посевы. До ущелья оставалось всего-то несколько сот метров, уже видна была поляна перед входом в ущелье.

Комбат планировал под прикрытием огня вертолетов сходу про­рваться в ущелье. Вертолеты обрабатывали склоны гор огнем из борто­вых пулеметов и реактивными снарядами. Когда до заветной цели оста­валось совсем немного, сначала одна, а потом и другая "вертушка", как-то странно завалившись на бок и быстро теряя высоту, понеслись в доли­ну. Не долетев метров пятьдесят до БТРов, вертолеты, вспахивая колеса­ми песок, сделали вынужденную посадку.

— Да, повезло ребятам, — сказал комбат, когда по рации узнал, что вертолеты получили повреждение топливопроводов от душманских крупнокалиберных пулеметов ДШК.

Не будь нас сейчас здесь, летчиков ждала бы явная смерть. К тому времени мы уже видели душманскую печатную продукцию: газеты, жур­налы, в которых печатались фотоснимки пыток и казни советских солдат и офицеров. Попади вертолетчики в плен — их ожидала такая же участь. Сегодня им тоже очень повезло.

Мы продолжали путь к ущелью. Снова защелкали по броне пули душманских автоматов и винтовок. Стреляли с пшеничного поля и гор. Открыли ответный огонь.

— Поджигай пшеницу! Пусть душманы в ней сгорят! Им уходить некуда — только в пропасть.

Солдат-связист осторожно выполз через боковой люк БТРа, поджег зажигалкой сухую траву. По колосьям заплясал язычок пламени.

— Эх, жалко пшеницу! Такой богатый урожай! Не то, что у нас... — перекрывая гул двигателей, прокричал водитель БТРа.

И мне тоже было жаль пшеницу. Я представлял, сколько труда было вложено в это поле, чтобы пшеница такой уродилась. Но шла война. Горели кишлаки, сады, гибли люди. Мы к этому привыкли, но вот загоре­лось пшеничное поле и стало жалко эти тяжелые колосья.

— Потуши пламя! — крикнул я солдату. Но было уже поздно.

Ревели моторы БТРов, обходя по засеянному полю заглохший авто­мобиль. Колонна шла дальше, ведя стрельбу на ходу. Душманы активно отвечали нам тем же. Попытка сходу войти в ущелье была пресечена сильным пулеметным огнем. Появились первые раненые. Мы отошли назад. Прилетела новая пара вертолетов и начала обработку склонов реактивными снарядами. Горела земля. Горы покрылись сплошным дымом. Но душманы стреляли и стреляли. Снова пошли вперед и снова были ос­тановлены. И так — несколько раз.

Приближался вечер. Надо возвращаться в долину. Оставаться здесь, в зоне ведения огня, было не безопасно, а уйти всем вниз — тоже нельзя: душманы за ночь наставят мин на поляне и на подступах к ущелью, и зав­трашний день надо будет начинать с разминирования. А это — потрачен­ное время и новые потери. За тот участок дороги, где мы сейчас стоим, завтра нужно будет снова воевать.

— Замполит, возьми танковый взвод, пятую мотострелковую роту, займите круговую оборону на поляне и стойте всю ночь. Ваша задача — сохранить наше положение на поляне и уберечь людей и технику. В бой, по возможности, не вступать. Постоянно находитесь на дежурном приеме радиостанции.

Батальон ушел в долину. Уже в темноте расставляли технику по сво­им местам. Световые приборы не включали. Распределили личный состав экипажей по сменам, проинструктировали о действиях в случае обстрела или нападения душманов. Солдаты устраивались на отдых в БТРах или под ними. Мы со старшим лейтенантом Олегом Соболевым, исполняв­шим обязанности ротного, легли между колёс под одним из БТРов. Вели тихий разговор о жизни, вспоминали семьи, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Невдалеке танкисты занимались ремонтом по­дорванной на мине гусеницы. Кто-то чиркнул в темноте зажигалкой и тотчас с гор к танку потянулись трассы светящихся очередей. Прошло несколько секунд и вдруг по броне танка побежал светящийся язычок пламени. Пламя становилось все сильнее. Все бросились спасать танк: сбивали пламя шинелями, бушлатами, сыпали на огонь землю. Мучи­тельно тянулись минуты. Душманы стреляли на огонь. Мы отгородились от них другим танком, который прикрывал нас от душманских пуль и одновременно вел огонь из пушки по стреляющим. Казалось, что уже танк не спасти. Когда я хотел дать команду механику, чтобы он отогнал танк к обрыву поляны и столкнул его в пропасть, огонь, наконец, зату­шили. Все обессиленные, валились с ног. Снова стало темно. Душманы прекратили обстрел. Ночью они еще несколько раз стреляли в нашу сто­рону, ориентируясь по прежнему расположению техники. Но сразу после пожара мы поменяли огневые позиции БТРов и танков. Поэтому пуле­метные очереди для нас уже были не так опасны, хотя шальные пули еще долго царапали броню БТРов и щелкали о камни. Очень хотелось спать. Зная, что завтра предстоит трудный день, я предложил Соболеву поспать по очереди. Подложив панаму под голову, он сразу уснул, вздрагивая и открывая глаза от любого шороха, выстрела или плача шакалов. В свою смену я так и не заснул. Как только рассвело, услышали рев двигателей. Начинался очередной день боевой операции...

По опыту знали, что душманы сосредоточили все силы на первой горной гряде перевала. Надо сбить их с нее и дальше будет уже легче. Снова обстреливали скаты гор пушками, вертолетами, самолетами. Вновь и вновь мотострелковые роты пытались безрезультатно ворваться в уще­лье. Душманы встречали нас сплошным мощным огнем. Афганцы стояли в долине, не ввязываясь в бой. Солдаты возмущались: "Вот басмачи про­клятые!"

Комбат поставил задачу командиру минометной батареи Олегу Ру­мянцеву расположиться на поляне против входа в ущелье и обстрелять огневые позиции душманов из 120-мм минометов и "васильков". Конеч­но, это не реактивные снаряды вертолетов, но тоже достаточно мощное оружие.

Олег повел колонну ГАЗ-66, груженых боеприпасами и минометами, на указанную поляну. Определив наиболее удобное для стрельбы место, остановил свой автомобиль. Рядом встали другие машины. Румянцев стал ставить огневые задачи минометным расчетам. И вдруг пулеметная оче­редь попала в одну из машин. Раскаленный от зноя брезент вспыхнул, как спичка. В кабину горящего автомобиля запрыгнул сержант Куракин. Он завел двигатель и погнал его к дальней границе поляны. Вспыхнула вто­рая машина. В нее вскочил сам командир батареи и погнал вслед за пер­вой — подальше от людей и боеприпасов. Тушить загоревшие автомоби­ли было некогда и бесполезно. Сбросить в пропасть или хотя бы отогнать их дальше — единственное и правильное решение. Водители оставшихся на месте машин, рядовые Гермаковский, Божко и другие стали заводить свои автомобили и разъезжаться по поляне, подальше друг от друга. Но поляна была маленькой, поэтому возможности маневра батареи были очень ограничены.

Находясь в укрытии за скалой в какой-то сотне метров от миномет­чиков, мы с волнением наблюдали за развитием событий. Все понимали, какой опасности они себя сейчас подвергают. Машины горящими факе­лами неслись вниз, подпрыгивая на камнях.

— Ну, выпрыгивайте же! — кричал комбат по радиостанции. Но, видимо, радиостанции уже были выключены, поэтому сидящие в автомо­билях не обращали на команды никакого внимания.

Через некоторое время сначала сержант, а потом и командир батареи на ходу выпрыгнули из машин. Автомобили самостоятельно проехали ещё с десяток метров и остановились. Румянцев и Куракин побежали и укрылись за камнями. Начали рваться боеприпасы. Личный состав бата­реи залег в укрытия, ведя наблюдение за автомобилями.

— Эх, что они делают! — с досадой сказал комбат. — Машины нужно растаскивать и разгружать, открывать огонь по душманам, пока они не сожгли всю батарею.

Потом повернулся ко мне.

— Бегом в батарею! Разогнать машины! Разгружать ящики! Огонь — по душманам!

Надев каску и схватив автомат, я спрыгнул с комбатовского БТРа и устремился к минометчикам. Словно заяц, петляя и падая, бежал к маши­нам, снова падал и снова бежал. Всей кожей чувствовал, как рядом про­летают пули. Вжик! Щелк!

— Ну, все, конец!

Но снова раздавался щелчок где-то рядом и неведомая сила толкала меня вперед. Чувствовать себя беззащитным на открытом, простреливае­мом душманами участке местности было очень неприятно. Жажда жизни заставляла меня выжать из себя все, на что я был способен. Добежав до машины, упал на землю и увидел подбежавшего командира батареи.

— Олег, расставляй машины на безопасное удаление друг от друга! Открывай по душманам огонь! — передал я приказ комбата.

Отдышался. Автомобиль, у которого я находился, был без водителя. Солдаты разгружали ящики, устанавливали минометы. Вдруг несколько пуль ударили о борт машины — душманы начали пристрелку цели. В любое время удачный выстрел мог поджечь ее. А в кузове были ящики с минами и миномет. Желая спасти машину, я залез в кабину, завел двига­тель, тронулся с места и вдруг почувствовал сильный режущий удар. Машина заглохла.

Осколок от разорвавшегося снаряда, пробив лобовую облицовку ка­бины, выворотил приборную панель.

Быстро вылез из кабины и стал махать руками комбату. Я знал, что за нами наблюдают с БТРов и надеялся, что там поймут в чем дело, через некоторое время в мою сторону поехал БТР.

— Тяни меня к комбату! — сказал я водителю БТРа, цепляя букси­ровочный трос. — Только возьми сначала вправо, чтобы я прикрыл себя от пуль кузовом. А как доедешь до того камня, повернешь влево, в сто­рону комбата, я буду у тебя за броней. Понял?

— Понял, — ответил солдат и, отъезжая, стал медленно натягивать трос. Через несколько секунд я с ужасом убедился, что солдат ничего не понял. Он тянул меня не так, как я ему сказал, а потащил по прямой, кратчайшим путем, подставив мой левый борт душманам.

Первая пуля, пробив металл кабины, прошла навылет.

— Ну, влип! — подумал я, проклиная водителя БТРа за его тупость. Вторая пуля прошла, пробив лобовое стекло. Бросив руль, сполз вниз, туда, где находились педали управления. Посыпались осколки разбитых стёкол. Дорогу я не видел. Да, это сейчас было и не нужно. Машина шла на тросе за бэтээром, словно послушный бычок на привязи. Когда она развивала большую скорость с горки, я руками давил на педаль тормоза, сдерживая ее движение. Я понимал, что автомобиль в полевых условиях никто ремонтировать не будет. Ценность — это находящийся в его кузо­ве груз. Перегрузят ящики с боеприпасами, миномет. Машину подожгут, и ее сгоревший каркас будет долго стоять напоминанием о сегодняшнем бое. Я не сомневался, что сделал важное и нужное дело: убрал подбитую машину с поляны, иначе она превратилась бы еще в один горящий факел. Но почему-то чувство гордости от совершаемого не наполняло мою грудь...

— Ради чего рискую?

На Урале железа полно, сделают много таких машин и минометов, а случись что со мной? Меня уже не сделают. Нет такого металла, чтобы заделать в голове дырку.

Из машины вылазил не веря, что все обошлось благополучно. Не хо­телось ни говорить, ни ругаться. Подошел водитель БТРа. Осмотрели кузов и кабину машины. Пулевых пробоин было много. Всю жизнь я обижался, что Бог не дал мне высокого роста, а сейчас благодарил его: будь я немного повыше — не поместился бы в пространство над педалями, и пули, которые шли через левую сторону кабины, были бы моими. Впрочем, мне бы и одной хватило. Во рту пересохло. Снял с пояса фляжку с водой. Пил, не ощущая ни вкуса, ни утоления жажды.

По команде комбата мотострелковый взвод на БТРах стал выдви­гаться к минометной батарее. Я тоже поехал. На душе было до безразли­чия спокойно. Подумалось, что если Бог меня уберег от смерти сегодня, то теперь уже ничего страшного не произойдет. БТРы поставили между автомобилями и стрелявшими душманами. Мотострелки помогали мино­метчикам выгружать ящики с боеприпасами. Горящие ящики открыли голыми руками, вынимали снаряды, пороховые заряды, а ящики отбра­сывали в сторону. Минометные расчеты открывали огонь по врагу. Раз­рывы мин покрыли склоны гор, где засели душманы. Снаряды дробили черные скалы. Огонь, дым, грохот, пыль. Казалось, ничего живого не должно остаться там, где падают снаряды. Прилетели самолеты, сбросили авиабомбы. Но только пехота выходила из-за скалы, прикрывающей нас от душманов, горы снова отвечали горячим свинцом.

В самом начале ввода мы удивлялись тому, что особой популярно­стью у местного населения пользуются наши автомобильные домкраты. Их брали нарасхват, давая хорошие деньги. Через некоторое время стало известно, что душманы очень умело используют их в бою. Обложив ка­менную глыбу домкратами, приподнимали её над землей, копали под неё ход, и, находясь под этим камнем, вели огонь по проходящим советским колоннам, оставаясь незамеченными и неуязвимыми для нашего огня.

Прошло полдня. Мощные артиллерийское, авиационное, миномет­ное воздействия на душманов успеха не принесли.

— Олег, — сказал комбат Соболеву. — Пойдешь в пешем порядке на взятие перевала. — И поставил роте боевую задачу: обойти душманов справа на удалении 1 км от места расположения батальона, подняться на господствующую высоту в тылу противника, переночевать, а с рассветом неожиданно ударить по врагу. Личный состав батальона в это время сно­ва попытается ворваться в ущелье по центральной дороге.

Олег с ротой ушел. Из продуктов с собой брали только сухари, са­хар, питьевую воду, как можно больше боеприпасов. В назначенное вре­мя вышли на указанную точку. Отдыхали, лежа на камнях. Если в долине днем жара стояла за 60 градусов, то на высоте дул ледяной ветер. Солда­ты лежали, тесно прижимаясь друг к другу телами, чтобы не замерзнуть. Хотелось курить. Но каждый отчетливо понимал, если душманы обнару­жат, то живым отсюда никто не уйдет.

Утром роты в пешем порядке, ведя огонь из всех видов оружия, смяли душманскую оборону. Когда мы во­шли в ущелье, я увидел Олега и его солдат: похудевшие изможденные лица, но все довольны, что страхи позади, все обошлось.

Олег позвал меня поглядеть на результаты нашего огневого удара на душманов. Разрушенные бетонированные и выложенные из камня окопы, ходы сообщений и везде — кровь. Казалось, вся земля была пропитана кровью, но — ни одного убитого и ни единицы трофейного оружия. Сколько же их здесь положили? И не помогли им ни американские инструкторы, ни фанатичный религиозный дух. Победу одержали простые восемнадцатилетние ребята и их командиры со своим комбатом, майором Александром Николаевичем Пархомюком, со средним военным образо­ванием, но богатым боевым опытом и знанием закона гор: кто выше — тот сильнее.

Уже потом я узнал, что Олег Соболев был болен гепатитом, но ни­кому ничего не сказал, а пошел в горы.

Как и предполагал комбат, сбив противника с главного горного хребта, мы обеспечили себе продвижение через весь восьмикилометро­вый перевал. Отдельные попытки душманов обстрела нашей колонны в счет уже не брались. Пройдя перевал, шли по долине, через разрушенные и сожженные кишлаки. Душманы везде оставляли свой кровавый след, сея страх и горе в семьи тех, кто помогал или сочувствовал новой власти: вырезали целые семьи, не жалея женщин, стариков и даже малолетних детей. Запугивали их. Под угрозой смерти заставляли брать крестьян, детей в руки оружие и стрелять по советским. Через голод, нужду втяги­вали население в кровавую войну. С нами воевала уже вся страна: кто — по идейным соображениям, кто — повинуясь приказам и от безысходно­сти.

К вечеру вышли к погранзаставе — большой саманной крепости с высокими дувалами. Поужинали. Стали готовиться к отдыху. Напряже­ние нескольких дней рейда стало понемногу спадать. Понимали, что практически задача уже выполнена. Очень хотелось спать. Солнце зашло за горы и моментально потемнело. Где-то невдалеке жутко плакали ша­калы, раздавались автоматные очереди, взлетали со свистом вверх сиг­нальные ракеты. Это означало, что кто-то, человек или животное, зацепил проволочную растяжку сигнальной мины и она сработала. Через не­которое время командир взвода доложил, что наши солдаты заметили передвижение мелких групп душманов между двумя афганскими погранпостами. Это было рядом — в каких-то трехстах метрах. Душманы шли с сопредельного государства в Афганистан.

— Командир, — сказал комбат командиру афганского пограничного отряда, — душманы прошли через твои посты и никто их не остановил. Почему? Ведь они прошли с оружием и будут убивать твоих земляков. Останови их! Это — ваши и наши враги! Останови их, пока еще не позд­но!

Афганский командир улыбнулся, потом спокойно сказал:

— Возможно, что это и враги, но они прошли спокойно, никого не убили, никому вреда не причинили. Зачем я их буду убивать? А если вам так хочется, то — вы и убивайте!

— Но ведь это ваша государственная граница. Идут ее нарушители. Бандиты. Они будут убивать ни в чем неповинных людей! Командир, останови душманов! — закричал комбат. Он все еще не верил — шутит афганец или нет. Нет, пограничник не шутил.

— Пускай себе идут!

Сон как рукой сняло. Спать, когда рядом с тобой такие же враги, хоть в пограничной форме, было небезопасно. Собрали офицеров, пра­порщиков. Комбат поставил задачу на усиление бдительности. Еще не­сколько раз срабатывали сигнальные мины. Но афганские пограничники спокойно спали. Открывать огонь по душманам мы не стали. Во-первых, боялись в темноте перестрелять афганских пограничников, которые были где-то рядом с душманами и обеспечивали им безопасный проход. Ну, а во-вторых, рядом с нами стояли два погранотряда и как они себя поведут, если мы откроем огонь — мы не знали.

— Да, ну их к черту! — сказал комбат. — Нам бы ночь простоять, а утром уйдем отсюда. Пускай сами между собой разбираются! Сколько можно объяснять и учить их? Не хотят воевать с душманами, значит, им так нужно.

Утром, только рассвело, стали готовиться к маршу. Батальон разде­лился на две колонны. Одна под командованием комбата пошла на раз­гром банды душманов. Я с мотострелковой ротой повел снятый с заставы афганский пограничный отряд к месту их постоянной дислокации.

По пути был перевал Спин-Санг, на котором нас снова поджидали душманы. Их было меньше, но несколько часов боя нам пришлось вы­держать. И снова не вступали в бой шедшие с нами афганцы. Яркое солнце слепило глаза, делая невидимыми врагов. Стреляли туда, откуда неслись душманские пули. Треск автоматных очередей, стук крупнока­либерных пулеметов... Прилетели вертолеты, вздыбили черную землю и скалы мощными взрывами. Мы пошли цепью на вершину перевала, от­куда стреляли душманы. Где-то над головой, отрываясь от вертолетов, со страшным ревом и свистом уходили на вражеские окопы НУРСы. Когда поднялись на вершину, увидели знакомую картину: укрепления душма­нов разворочены снарядами, много пустых гильз, крови. И снова ни одного убитого или раненого душмана или такой нужной нам трофейной единицы оружия: результат боя оценивался по количеству убитых душ­манов и взятого в бою оружия. Но, несмотря на то, что за оставленных на поле боя убитых, раненых и оружие, виновные душманы в своем отряде жестоко наказывались, мы все равно брали и оружие, и пленных. Иногда случалось, что наше подразделение несло потери в личном составе, а смягчающих для этого обстоятельств — трофеев — не было. Тогда ко­мандиры подразделений доставали припрятанные для такого случая "стволы", взятые в предыдущих боях и сдавали их, как только что взятые у душманов.

Потеря в рейде своего солдата или офицера считалась позором. И если случалось, что в ходе боя или прочесывания кишлака пропадал во­еннослужащий, боевая операция, какой бы важности она ни была, пре­кращалась. Все подразделения занимались поиском пропавшего. Иногда искали много часов, но всегда находили, чаще — уже убитого душмана­ми. За период службы в нашей бригаде не пропал бесследно ни один че­ловек.

Спустились в долину, прочесали в пешем порядке "зеленку", кишлак Ферози и остановились на ночлег у горы в ожидании подхода батальона. Утром дождались прихода топливозаправщиков бригады, заправили тех­нику и пошли на Калат. По маршруту движения проходили через кишла­ки. Почти каждый обстреливал нас. Стреляли отовсюду: из домов, виноградников, садов. Постоянная опасность приучила нас к настороженно­сти, мгновенному действию. Оружие на предохранитель не ставили. На любой подозрительный звук, выстрел сразу отвечали огнем, брошеной гранатой. Подходя к кишлаку, безошибочно могли определить, есть ли в нем душманы: если бегают дети, значит — все спокойно; если тишина и улицы пустынны — значит мы под прицелом автоматов и гранатометов. Но потом, очевидно, душманы поняли, как мы определяем обстановку. И их выстрелы по колонне стали раздаваться в тот момент, когда техника проходила мимо играющих на улице детей. Убитые душманским оружи­ем дети, преподносились, как факты зверского отношения советских к мирному населению страны. Вообще, все там было сложно, запутанно, неординарно.

После освобождения очередного кишлака от душманов, афганские солдаты поставили на его центральной улице несколько автомобилей и начали выносить из крестьянских домов вещи и грузить их в машины. Забирали все: посуду, одеяла, сундуки, керосиновые лампы, даже детские вещи и кроватки. Выгоняли скот. Шел очередной узаконенный войной грабеж своего же населения страны ее "доблестными защитниками". Для нас такие картины грабежа были уже знакомы, но все равно на душе бы­ло гадко. Мы не грабили, но находились рядом с теми, кто это делал. А они прикрывались нашим присутствием, как надежным щитом. Неодно­кратно мы пытались препятствовать этому беспределу, но потом поняли, что это бесполезное дело.

Зайдя с группой солдат в один из домов кишлака, увидели, как аф­ганские солдаты рылись в хозяйских сундуках, что-то откладывали в свои сумки, прятали в карманы, остальное выносили. Вещи были разбро­саны в беспорядке по полу. Здесь же сидел хозяин дома. Он молча на­блюдал за действиями своих соотечественников. Тугие желваки бегали по его скулам. Увидев нас, афганские военнослужащие покинули жили­ще. Я решил извиниться перед хозяином за совершенный погром в его доме и попросил переводчика сделать это от моего имени. В это время солдат-узбек, подняв с пола несколько белых листков, подошел к хозяину и о чем-то спросил его. Хозяин побледнел. Солдат подошел ко мне, про­тянул листки, какие-то фотографии и сказал:

— Товарищ старший лейтенант, не надо перед ним извиняться, по­тому что он — душман. Поглядите.

Я внимательно стал рассматривать фотографии. На них были изо­бражены расстрелянные люди, а на их фоне хозяин дома, в котором мы сейчас находились. На всех фотоснимках — он с автоматом в руках, са­модовольный, в окружении вооруженных людей.

— Он — душман местной банды, — высказал свое предположение солдат.

А таким простачком прикинулся, сволочь! Автоматная очередь про­звучала здесь же. Выйдя из домика, увидел, как афганские солдаты рас­сматривали взятые в доме фотографии. Еще до нашего появления они знали, кто такой хозяин. Расстреливать его не стали: возможно, побоя­лись или из каких-то других соображений. Но выгоду извлечь из всего смогли. Они понимали, что хозяин будет благодарен им за то, что они сохранят ему жизнь. Поэтому афганцы грабили и забирали все, что хоте­ли. "Баш на баш. Мы тебе — жизнь, ты нам — свое богатство" — такая негласная договоренность между душманами и афганскими военнослу­жащими практиковалась часто.

Что ни говори, а кровь и единая вера делали свое дело. И как бы мы не убеждали афганцев, что с бандитами, убийцами нужно поступать со­ответственно, — они делали посвоему. Взятые нами в плен и передан­ные для вынесения справедливого приговора местным властям, военным органам, душманы чаще всего отпускались с миром. Отпускались прямо на наших глазах, хотя участие пленных в кровавых злодеяниях было до­казано. Это бесило нас. В конце концов мы пришли к выводу, что душ­манов не надо никому передавать. Самое справедливое решение для них — смерть.