Часть V. На войне как на войне

Долгое время после ввода наших войск в Афганистан газеты и телевидение сообщали, что советские солдаты выполняют там сугубо мирные задачи: оказывают помощь местному населе­нию в строительстве школ, больниц, садят деревья, одним словом, помо­гают афганским людям строить в стране социалистическое общество. Но мы там ничего не строили. Мы там — воевали. Правда, об этом почему-то все молчали. Ведь Политбюро ЦК КПСС, Генеральный секретарь пар­тии Л.И. Брежнев — все боролись за мир во всем мире. Но Афганистан был объят пламенем непримиримой войны. И людская кровь лилась уже бурным потоком. Советские военнослужащие ежедневно погибали, за­частую от своего же оружия, когда-то проданного нашей страной или подаренного другим странам. Не знаю, как долго еще планировалось одурачивание своего народа, замалчивание уже свершившегося факта? Наше государство придерживалось двойной морали. Одна — для миро­вой общественности, другая — для себя. Уверен, если бы в стране были единая политика и понимание происходящего в правительственных вер­хах, твердая рука при проведении принятых решений в жизнь — не было бы того, что имеем. Думаю, что и потерь было бы меньше и отношение людей к происходящему в Афганистане, к военнослужащим, добросове­стно выполнившим приказ Родины, — более уважительное. Ежедневная оперативная информация говорила о том, что тысячи солдат, офицеров, столкнувшись в кровавой схватке с жестоким врагом, не спасовали и ве­ли себя мужественно и смело.

Слушая эти сообщения и доводя их до подчиненных, удивлялись, что толкало молодых солдат на явную смерть, почему они не задумыва­лись о том, можно ли вообще избежать эту бойню? Спрятаться, не идти с подразделением в бой, спасти свою жизнь, убежать на Родину. Но, нет, ребята шли воевать. По-видимому, мы все — дети своего поколения. Учились в школах по одним учебникам, смотрели одни фильмы, востор­гались одними героями и хотели обязательно походить на них. И когда пришли наше время, наша война и встал вопрос ребром — каким быть? — абсолютное большинство парней нашего поколения сделало для себя однозначный выбор стать настоящими мужчинами, героями, а не подле­цами. Хотя, как и у каждого поколения, на той войне были не только ге­рои, но и предатели, трусы, негодяи.

В первый год войны в Афганистане звание Героя Советского Союза (посмертно) было присвоено выпускнику Новосибирского Высшего во­енно-политического общевойскового училища Н. Шорникову. Рота, где замполитом был Шорников, попала в окружение. Через несколько часов боя в роте осталось всего 4 человека. Замполит приказал сержанту с солдатами уходить, а сам остался прикрывать отход группы. Душманы во­рвались в развалины дома, откуда вел огонь Николай. Последней гранатой политработник взорвал себя и навалившихся на него душманов. Член Военного Совета армии, рассказывая нам этот эпизод войны, сказал, что тот сержант с солдатами чудом остались живы. Несколько дней их не могли вывести из шокового состояния, чтобы узнать подробности по­следнего боя роты. Казалось, про этот случай, про мужество личного состава и замполита нужно было говорить во всеуслышание, чтобы знали люди имена своих героев. Но Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Н. Шорникову звания Героя, как и все указы о награжде­нии, был секретным. О подвигах "афганцев" не говорилось в открытую, как и о самой войне. И сегодня у меня хранится вырезка из газеты "Фрунзевец" Краснознаменного Туркестанского Военного Округа, где описы­вается подвиг Шорникова. Но описание ведется применительно к Вели­кой Отечественной войне. Вместо слова "душманы" — писалось "фаши­сты", вместо "замполит" — "политрук". Какая кощунственная ложь! Ведь мы, воевавшие там, знали о Шорникове, его роте, сотнях других подви­гах, учили и воспитывали на них подчиненных, гордились их мужеством. А в нашей стране, которая бросила нас в то пекло на погибель, на всю информацию об афганской войне был наложен строжайший запрет.

Что говорить про гражданских лиц, если даже в военных кругах в войну в Афганистане не верили. Помню, каким растерянным, морально надломленным приехал из отпуска мой комбат, майор Александр Николае­вич Пархомюк. В Афганистан он попал из Туркестанского Военного Окру­га. Основную часть своей службы провел в отдаленных гарнизонах, где привозная вода, жара, тяжелые условия жизни и службы. Вспоминал, как его дети, впервые попав в город и увидев на улице трамвай, восторженно кричали: "Папулька, смотри, поезд идет!" В Афганистане нам выдавали справки, по которым в соответствии с решением Правительства страны местным властям предписывалось выделять "афганцам" квартиры вне очереди. Семья комбата поехала к себе на Украину. Но местные власти не приняли во внимание Постановление Правительства и ничего не выделили семье комбата, сказав: "Возвращайтесь туда, откуда приехали". Поехал комбат в отпуск с намерением добиться получения положенной ему по закону квартиры. "Всякое в жизни может быть, — думал он, — сегодня живой, а случись что — где будет жить семья? Опять возвращаться в Туркмению?" Много унизительных и оскорбительных слов услышал, когда ходил по кабинетам командования Киевского Военного Округа. Но ответ должностных лиц в генеральских погонах, которые в первую очередь обя­заны были решать проблему боевого офицера, был один: "Иди, майор, от­сюда! И не просто иди. А иди ты... Мы тебя туда не посылали". А что можно было говорить о проблемах младших офицеров, пра­порщиков? Впрочем, другого и не могло быть при политике, морали и бездушии тех, от кого зависело решение "афганских" проблем, начиная с руководителей государства и заканчивая местной властью. Все ссылались на нехватку денег. А расходы, связанные с войной в Афганистане, со­ставляли более 5 млн. рублей в день. Это по ценам 80-х годов. Сколько же можно было построить на эти деньги жилья, школ, детских садов, больниц? Война съедала огромные денежные суммы — ежедневно, на протяжении почти 10 лет. Слишком дорого обошлась афганская война советскому народу.

Но самыми тяжелыми и страшными потерями стали тысячи погиб­ших, раненых, сломанных физически и морально. Да, мы оказывали по­мощь афганскому народу, но не ту, о какой взахлеб трубили наши радио, телевидение, восторженно писали лживые газеты.

Деревья садили в части всего один раз. Посмеивались приехавшие к нам в палаточный городок афганцы и не советовали заниматься этим бесполезным делом. Но был приказ — посадить аллею дружбы. И мы рыли ямы, закапывали в раскаленный грунт саженцы, немного брызгая сверху такой дефицитной водой! Засохшие кустики долго еще торчали из грунта напоминанием на­ших бестолковости и некомпетентности. А газеты уже убеждали всех, что мы занимаемся мирным делом и это наше основное занятие.

Но нашим основным делом там была все-таки война. Не было ка­зарм, ружейных комнат. Личный состав постоянно находился с оружием. Неподготовленные солдаты, случалось, получали ранения в результате неосторожного обращения с оружием. Первый погибший в нашем ба­тальоне был именно от неумения обращаться с оружием. Рядовой Дырул 15 апреля 1980 года нечаянно выстрелил из автомата и попал в голову своему сослуживцу — рядовому Анатолию Дворченко.

Служили у нас в батальоне два родных брата Дворченко. И повез Николай домой убитого брата. Не хотели родители после этого отпускать Николая назад в Афганистан, но он вернулся. Потому что по другому поступить не мог.

В то же время, когда началась война, дети, родственники, тех, кто имел влиятельные связи наверху, спешно стали заменяться в Союз. "Аф­ганцы" горько шутили, что 40-я — не только общевойсковая, но и рабо­че-крестьянская армия.

Прислали к нам в батальон командира взвода. Поглядел он, куда по­пал и решил срочно замениться в Союз. Не понравились ему условия службы. Зная о его намерениях, я посоветовал ему отбросить эту затею и служить, как все офицеры.

— Нет, я все равно скоро уеду отсюда. Мне Афганистан не нужен. У моей матери бывший ее одноклассник служит в Министерстве Обороны. Он меня отсюда вытянет и очень скоро. Вот увидите.

Через несколько месяцев пришел приказ на замену этого офицера в Союз, но он не заменился, потому что против него было возбуждено уго­ловное дело по факту вооруженного грабежа местного населения. Вместо замены он получил 8 лет.

Еще в школе я читал книгу о Герое Советского Союза, испытателе парашютов Петре Долгове. В Афганистане служил его сын Игорь. Он занимался грабежами и расстрелом людей. Судом военного трибунала был приговорен к высшей мере наказания. Говорили, что лично В. Те­решкова, первая женщина-космонавт, ходатайствовала перед Л. Брежневым за этого офицера. Не помогло.

Выполняли мы задачи по мобилизации мужского населения в Воо­руженные силы. Это происходило следующим образом: наше подразде­ление совместно с афганским на бронетехнике входило в какой-нибудь населенный пункт — в места, где было много народу, спешивалось с тех­ники на землю и окружало людей живым кольцом. Подъезжали афганцы, подгоняли грузовики с надставленными бортами и пинками с криками, руганью, ударами нагоняли мужчин в кузова автомобилей. Женщин и маленьких детей отпускали, а остальных увозили. Где-нибудь на окраине населенного пункта происходил отбор. Подгоняли БТР с закрытыми ло­бовыми стеклами, бойницами, люками. Сверху на БТРе сидели афган­ский и советский офицеры, внутри — секретный осведомитель из числа местного населения. Мужчины из задержанных поочередно подходили к БТРу и останавливались перед ним. Осведомитель внимательно рассмат­ривал подошедшего через приборы наблюдения. Если было необходимо, подошедшего заставляли поворачиваться боком, снимать головной убор. После этого осведомитель говорил сидевшим сверху об этом человеке.

Если это был душман — его отводили в одну сторону, если мирный житель — в другую. После такого отбора душманов собирали отдельно и их судьба зачастую решалась здесь же. С остальными мужчинами бесе­довали представители афганской армии.

Выясняли, кто уже служил в армии. Неслуживших, а иногда и слу­живших крепких здоровых парней загружали в автомобили и увозили в воинскую часть для прохождения службы. Со стариками и теми, кто по каким-либо причинам не мог быть призван в ряды Вооруженных сил, про­водили беседу и отпускали. С душманами беседовали афганские сотрудни­ки контрразведки, наши представители Главного разведуправления, другие должностные лица. Выявляли степень участия и роль каждого в борьбе против народного режима. Кое-кого увозили с собой, некоторых расстре­ливали на месте. Иногда просили нас исполнить эту процедуру.

Те события мне всегда напоминали кадры из военного кино, когда фашисты устраивали облавы на евреев. Такие же крики, пинки, стрельба и дикие от ужаса глаза беззащитных людей перед вооруженными, наде­ленными абсолютной властью и способными на все, даже убийство. Я всегда удивлялся и думал: почему мы верили тому, кто сидел в БТРе, спрятавшись от людских глаз, и по его слову лишали жизни людей, при­водили вынесенный им приговор в исполнение? Наши советники при афганцах убеждали, что афганская разведка действует четко и ошибок быть не может. Оказалось, может и еще как.

Однажды мы готовились к выходу в другую провинцию. Вечером советник привел к нам в штабную палатку афганца. Тот был по-восточному молчалив. В соответствии с поставленной задачей по унич­тожению банды душманов, этот афганец должен был указать место и время проведения совещания главарей банд. По его наводке нужно было их уничтожить.

Операция проходила однотипно. Окружили кишлак. Сначала через мегафон предложили душманам прекратить стрельбу и сложить оружие. Они не подчинились. Вызвали самолеты, забросали кишлак бомбами. Прилетели вертолеты, пожгли, порушили все, что можно было. Когда убедились, что все спокойно, пошли цепью. В кишлаке не сдавались. Все горело, было разрушено, но по нам все равно вели огонь. Под прикрыти­ем огня артиллерии и вертолетов вошли в кишлак. Проверяли дома. Ис­кали душманов, оружие и боеприпасы.

С группой солдат я вошел в один из домов. Нищенское убранство. В нишах стен — металлическая самодельная посуда, керосиновые лампы. В углу — высокая стопа цветных одеял, подушек. Низкие потолки. Ото­двинув в сторону грязную занавеску, вошли на "женскую половину" — святая святых, куда не имеет права заходить ни один посторонний муж­чина. Угол комнаты был разрушен, стекла в маленькой квадратной раме выбиты. На полу лежала женщина. Бледное лицо, голова перевязана бе­лой тряпкой с выступающими на ней кровавыми пятнами. Рядом с ней сидел мужчина. Здесь же лежал автомат китайского производства и не­сколько пустых магазинов к нему. В дальнем углу на полу лежали не­сколько тел, очевидно — мертвые. Из-под грязных накидок выглядывали их босые ноги. При нашем появлении душман отбросил в сторону свой автомат. Проверили: его магазин из-под боеприпасов был пустой. Душ­ман что-то сказал нам.

— Он попросил воды для женщины, — сказал переводчик и протя­нул афганцу фляжку с водой. Мужчина отвернул пробку фляжки и снова что-то сказал. — Он сказал, что будет женщине делать перевязку и хочет, чтобы мы вышли.

Мы удалились. Стояли в соседней комнате, курили. Картина послед­ствий авиационного и артиллерийского обстрелов кишлака, и особенно зрелище в комнате действовали удручающе.

— Мне все-таки непонятно, — сказал задумчиво сержант. — Живут в феодальном строе, в беспросветной нищете. Многие не знают, что та­кое электричество, радио, телевизор, ванная. Мы пришли им дать луч­шую жизнь, защитить от бандитского беспредела, а они сопротивляются, не хотят. Что здесь защищать? Это? — он стволом автомата выкинул из ниши керосиновую лампу, пнул ее ногой.

Сухо щелкнул выстрел, потом второй. Сразу не поняли даже, в чем дело. Забежали в комнату. Словно прикрывая свою любимую от чужого взгляда, афганец нава­лился на нее своим телом: в руке был зажат пистолет системы "наган", я осторожно взял оружие. На верхней части ствола стояла гравировка "Санкт-Петербург-1861 г.". Приподняли тело мужчины. Напротив сердец женщины и хозяина — кровавые пятна от пуль. Рядом лежала солдатская фляжка. Тонкая струйка воды сбегала на глиняный пол, размывая крова­вое пятно.

Вышли во двор. Из головы не выходили слова сержанта "Что же здесь защищать?" А ведь все, кажется, правильно: мы пришли им дать лучшую долю. Встречали нас с улыбками, жали руки. Слушали наши речи. Соглашалась. Ни я, ни тысячи других "афганцев" — солдат и офи­церов, никогда не думали, что здесь нам придется убивать людей. Мы не хотели быть завоевателями, оккупантами, не хотели чужой земли, чужих богатств. Мы шли сюда с добрыми намерениями, но стали убийцами. Где же та черта, переступив которую, мы оказались врагами для тех, ради кого пришли на эту многострадальную землю, ради лучшей жизни которых похоронили тысячи своих соотечественников, оставили сирота­ми тысячи ни в чем не повинных детей — своих, афганских? Как же так получилось?

Вечером афганец сказал, что узнал, в каком кишлаке будет прохо­дить встреча главарей банд и пообещал нас вывести на объект. Рано ут­ром мотострелковая рота блокировала горный кишлак, сосредоточив ос­новную ударную силу на горе, у подножия которой находился тот дом, где собрались интересующие нас люди. Афганец был рядом с команди­ром роты. Стали вести наблюдение. Только немного рассвело, увидели, что из дома вышла группа мужчин. Они совершили утренний намаз, по­том вытянули из колодца большой тюк. Развернули его и стали разбирать лежавшее в нем оружие.

Дружно застрочили пулеметы и автоматы. Выбегавшие из дома па­дали, сраженные меткими очередями мотострелков. Забрали трофейное оружие и вернулись в батальон. Как-то бесследно и незаметно исчез аф­ганец, который вывел нас на этот дом. Через некоторое время к нам приехал советник и поведал страшную весть. Он рассказал, что "помощ­ник", который находился с нами, — душман. А те, кого мы уничтожили в доме, были активными борцами за народную власть. Они собрались на совещание для координации планов совместной борьбы против бандитов. А мы их уничтожили.

Молва о расстреле активистов быстро облетела провинцию. При­шедший к нам разведчик из группы "Каскад" сказал, что в провинции назревает подогреваемый душманами взрыв недовольства населения, что нам лучше быстрее отсюда уйти, не вступая ни в какие переговоры с ме­стной властью. Мы доложили о случившемся комбригу и, получив при­каз на прекращение рейда, вернулись в Кандагар. Эта ошибка была след­ствием хорошо продуманного душманами плана и стоила жизни многим ни в чем не повинным людям, послужила подрыву нашего авторитета, как союзников по совместной борьбе, в глазах тысяч граждан провинции и всей страны. Мы зачастую недооценивали своего противника и это до­рого нам обходилось.

В одной из боевых операций мы взяли в плен трех душманов, с ору­жием, боеприпасами. С нами действовал афганский батальон. С некото­рыми офицерами мы были знакомы, так как встречались уже не один раз на боевых операциях. Я подозвал афганских лейтенантов, которые не­много говорили по-русски, и предложил им расстрелять пленных. Они категорически отказались.

— Послушайте, — сказал я, обращаясь к ним поочередно. — У тебя душманы изнасиловали и убили жену вместе с ребенком. А у тебя — вы­резали всю семью. И у тебя вырезали всех. Что же вы терпите?! Может это они убили ваших родных?! Если не убивали ваших — убивали других и будут еще убивать. Расстреляйте их и тремя бандитами будет меньше на вашей земле.

Они снова отказались. Я задался целью убедить их в необходимости расправы с врагами.

— Вы не отрицаете, что это — душманы?

— Нет!

— Если нет, убейте их. Аллах на вас не обидится, а только скажет "спасибо". Вы же имеете право на защиту своего очага, своей семьи? Ес­ли душманы, расправившись с вашими родными, ушли от возмездия, то сейчас они здесь — разберитесь с ними.

— Нет, не будем!

— А если вдруг оказалось бы, что это именно они действовали в ва­ших кишлаках, вы бы убили их?

— Наверное, да.

— Сейчас мы докажем вам, что это были именно они. Убьете?

Долгая пауза, разговор между собой на своем языке. Потом один из них сказал:

— Нет, мы убивать не будем. Если вы хотите — можете сами рас­стрелять их. Мы не обидимся. Да, это враги. Но убивать их мы не будем.

— Да, видимо, мало они вас и ваши семьи убивают и насилуют. На­до бы больше. Может тогда у вас появится чувство ненависти и мести к ним. Но... Вы — рабы, ими и останетесь.

Афганцы ушли. Мы с офицерами обсуждали только что состояв­шийся разговор.

— Подождите, я вам сейчас приведу другого афганца. Он еще боль­ше натерпелся от душманов. Его семью, троих детей, вырезали. Сам в плену был, душманы издевались над ним, хотели убить, но он сбежал. Уж он-то, точно, расправится с пленными, — сказал нам советник и что-то крикнул афганцам.

К нам подошел мужчина. Черные с обильной сединой волосы, тяже­лый печальный взгляд. Поздоровались. Через переводчика объяснили, чего хотим. Долго убеждали, но и этот разговор не увенчался успехом.

— Не хотят убивать — сами убьем! — рассуждали офицеры.

— Дайте, я с ними разберусь, — попросил командир взвода, — и ни­каких проблем.

— У нас-то насчет этого проблем нет — это точно, — заметил осо­бист. — Но надо, чтобы они своими руками расправлялись с душманами. Здесь вопрос очень важный и принципиальный. Убьют раз, другой, за­пачкают свои руки в крови, а дальше и у них проблем с этим не будет, да и выбора тоже. Не всегда же им за счет нас чистенькими оставаться. Пусть сами убивают. Это их земля, их враги, их проблемы.

Решили пленных передать афганцам. Пусть кормят их, охраняют.

Подозвали афганского комбата, передали ему душманов, оружие, по­советовали по прибытию в Кандагар сдать их в ХАД — орган государст­венной безопасности страны. Командир утвердительно кивал головой, по­том увел пленных. Ночью они все вместе сидели у костра, пили чай и мир­но беседовали. Когда закончилась операция и мы подходили к городу, аф­ганская колонна остановилась. Взятые нами в плен душманы не спеша слезли с машины на землю, по-мусульмански расцеловались на прощанье с афганскими офицерами и пошли в сторону ближайшего кишлака.

— Вот, сволочи, что делают, — возмутились солдаты, увидев эту трогательную картину.

— Может отправить их в Кабул? — запросил ротный комбата, что условно означало: "Может их расстрелять?"

— Давай, только чтобы афганцы не увидели.

Мы перестали доверять хадовцам, царандою (милиции) и всем ос­тальным. В бою афганские солдаты демонстративно поднимали стволы автоматов и вели огонь по воздуху, а не по душманам. Поэтому их не тро­гали. Афганская армия была небоеспособна. Переход вооруженных солдат, мелких подразделений, даже полков на сторону душманов — было явление обыденное. Люди боялись служить в армии. Если душманы узнавали, что кто-то в семье служит в правительственных войсках, вся семья солдата или офицера уничтожалась. Правда, иногда душманы меняли тактику. Когда им не хватало оружия, они приказывали мужчинам служить в армии. Но по приказу те были обязаны вернуться в банду, захватив с собой оружие, бое­припасы, технику, командира или советника. Ситуация в стране, провин­циях контролировалась душманами, а не нами и, тем более, не правитель­ственными войсками. Одни и те же кишлаки переходили из рук в руки столько раз, сколько мы за них воевали. Выбивали банду из кишлака, но через некоторое время душманы вновь возвращались в него и опять вводи­ли свои порядки. Бандиты были жителями конкретных кишлаков. Днем занимались хозяйственными делами, а ночью брали оружие и шли мстить нам. Были банды и постоянные, мобильные, хорошо вооруженные, воз­главляемые подготовленными в Пакистане, других странах командирами. Для нас все афганцы были душманами. По нам они стреляли отовсюду.

Однажды ехали мимо поля, на котором работал бедный крестьянин, приветливо помахали ему, он ответил нам. Проехали сотню-другую мет­ров, как по рации передали, что этот крестьянин выстрелил по колонне. Пуля слегка задела голову взводного. Остановились. Старик, прижимая к себе винтовку, бежал в сторону ближайшего виноградника.

В лицо му­сульмане приветливо улыбались, но при этом всегда держали за пазухой нож. Про пацанов-бачат говорили, что пока они не могут держать в руках оружие, они - дети, а как научились стрелять — душманы. А стреляют они уже с 5-6-и лет. Афганцы стреляли метко. Говорили, что во время свадьбы жених обязательно демонстрирует свои навыки в стрельбе. В стенку вмуровывают монету и стреляющий с определенного расстояния должен в нее попасть. Промазал — значит опозорил себя. Это только наш солдат впервые в армии начинает держать в руках оружие и если посча­стливится, даже пострелять из него.

В Афганистане навыки защитника формируются с малолетства. На одном из служебных совещаний представитель из Министерства Оборо­ны как-то сказал, что, судя по боевым донесениям, мы уничтожили по численности уже несколько раз население страны. Это было, очевидно, правдой. После рейдов подразделения подавали в штаб бригады сведения о потерях своего личного состава, приблизительных потерях душманов, количестве взятого в бою оружия. Как показывала практика, наши дан­ные в целом почти всегда подтверждались разведанными, поступающими из банд. Иногда были занижены. Афганцы же всегда завышали потери душманов в бою, причем, во много раз. Видимо, это завышение и приве­ло к такой невероятной ситуации.

Как-то в полосе ведения боевых действий, мы столкнулись с упорной обороной одного их кишлаков. Утвердившаяся в практике система блокирования населенного пунк­та, нанесение ударов с воздуха, земли, на этот раз себя не оправдала. В кишлаке была крупная, хорошо вооруженная банда. Двое суток огневого воздействия результатов не принесли.

С нами были афганский разведывательный батальон, танковая рота, отряд самообороны — это что-то наподобие наших партизан в годы вой­ны.

— Командир, отправь своих ночью в кишлак, пускай устроят там разгром, — предложил майор Пархомюк комбату афганских разведчиков. — Вы кишлак знаете, вам проще. А мы вас поддержим.

Афганский командир испуганно таращил глаза и говорил, что слиш­ком маленькие у него силы по сравнению с обороняющимися, поэтому своих людей на смерть он не поведет. На третьи сутки с утра афганская танковая рота, стреляя на ходу из пушек, пошла на кишлак. Видно было, как танки скрылись за высоким дувалом. Через несколько минут появил­ся первый танк за ним другие. Они на максимальных оборотах шли в на­шу сторону. Остановились. Тотчас их окружили остальные афганцы. На танках на брезенте лежали два солдата. Один — с оторванной кистью руки, второй — без ноги. Солдаты истекали кровью, но на них никто не обращал внимания. Афганцы что-то громко говорили, перебивая друг друга и размахивая руками, то и дело показывали в сторону кишлака. Наверное, делились впечатлением от встречи с душманами. Гвалт стоял невообразимый.

— Все, теперь этих вояк ничем не загонишь в кишлак, — сказал комбат. Он вышел на связь с командиром бригады, потом передал его приказ: "К 15 часам над площадью кишлака должен развиваться красный флаг". Затем собрал офицеров, прапорщиков и стал советоваться, как вы­полнить приказ и взять этот населенный пункт. До дувала, опоясывающе­го ближайшую к нам окраину кишлака, было более километра ровной открытой местности. И не единого укрытия. Но приказ — есть приказ. Вновь вызвали самолеты, вертолеты, открыли огонь из танков, ми­нометов. Построились в цепь и пошли, где — прячась за БТРами, где — в открытую, под прикрытием мощного огня всех приданных и поддержи­вающих подразделений. Дувал встретил нас множеством пробоин, разво­роченных участков. По ту сторону — брошенные окровавленные трупы бандитов. Один оставшийся в живых, с оторванными ногами и рукой, кровоточащий обрубок, полз навстречу нам, размахивая гранатой.

— Ну его к черту, такого камикадзе! — сказал взводный и вскинул автомат. Взрыва не последовало: граната осталась в руке убитого. Чека выдернута. Осторожно отошли подальше, предварительно подсунув руку с гранатой под тело.

— Пускай так лежит, может душманы захотят его подобрать и тогда получат свое, — сказал начальник штаба. Мы продолжили свой путь. Комбат скорректировал огонь танков и артиллерии. Разрывы перемести­лись дальше — в глубь селения. Вот и центральная площадь. Вдоль ули­цы — длинные ряды торговых лавок, мастерские, аптека. Первым делом вывесили красный флаг на высокое дерево. Комбат доложил о выполне­нии приказа. Не успели оглядеться, как к центру подошла афганская ко­лонна грузовиков. Сбивались замки с дверей дуканов, награбленное за­гружалось в машины, выгонялись из магазинов японские мотоциклы. Здесь же на них садились афганские добровольцы из состава провинци­альных отрядов самообороны, солдаты, и быстро покидали кишлак.

— Вы что же делаете? — возмутился комбат, увидев все это. — Как же вы с такими узлами будете воевать?

— Командир, — к майору Пархомюку подошел афганский комбат, — мои солдаты помогли тебе разгромить душманов и взять кишлак. Мы свою задачу выполнили. Дальше действуйте без нас.

Загрузив машины награбленным, афганцы уехали. После их ухода бой разгорелся с новой силой. Красный флаг действовал на душманов как "озверин". На служебном совещании у командира бригады комбат рассказал об очередном грабеже.

— Ну, и пускай грабят! А как же заставить их идти в бой? Пускай хоть из-за тряпок и награбленного барахла идут, — был ответ представи­теля из Москвы. — На большее они пока не способны.

Глядя на возвращавшихся из рейдов афганцев, с доверху набитыми кузовами машин тюками, узлами, с отвращением думалось, что они — самые настоящие грабители, те же преступники, только действуют от имени законной власти, а точнее — прикрываясь ею.

Война постоянно чему-то учила: опыту, осторожности. Все время находились в ожидании боя, даже когда спали. Иногда допускали бес­печность, излишнюю самоуверенность, которые могли стоить и стоили кому-нибудь жизни. Всякое бывало. Войне учатся только на войне.

2 марта 1981 года получили сигнал на выход. Я остался за комбата. Весь личный состав батальона уже сидел на технике, а я почему-то не мог подняться на свой БТР, доложить оперативному дежурному о готовности к выполнению задачи. На душе было особенно неуютно. Не мог разобраться: откуда эта тревога. Повинуясь какой-то внутренней принудительной силе, вернулся в штабную палатку управления батальо­на, где стояли наши койки, хранились вещи. Сел на свою постель.

— В чем дело? — мысленно спрашивал себя. — Неужели в предчув­ствии гибели? — Потом вышел из палатки. Постоял. Опять вернулся. Стал просматривать в прикроватной тумбочке вещи. Нет, не то. Заглянул под подушку, где лежал пистолет. Повертел его в руках. Я очень редко брал пистолет в рейды, считая, что автомат в бою надежнее. А пистолет — это лишняя обуза, только для того, чтобы самому застрелиться в без­выходной ситуации. Засунул пистолет под подушку, хотел выйти, но но­ги сами развернули меня, и рука вновь потянулась под подушку. Словно повинуясь внутреннему приказу, прицепил один конец пистолетного ре­мешка за ремень портупеи, второй — за рукоятку пистолета и засунул его под куртку хэбэ. И сразу почувствовал какое-то облегчение.

Получили задачу: в пешем порядке прочесать кишлак, вывести из него всех мужчин, провести фильтрацию. Разбившись на группы по не­сколько человек, пошли по дворам. Шли на зрительной связи, стараясь не терять друг друга из виду. Дома в кишлаках стояли обособленно, на больших расстояниях, без соблюдения какой-либо архитектурной планировки, к каждому дому примыкали огромные сады и виноградники. Через несколько минут мы уже не видели идущую рядом группу. Связь поддерживали по рации. Шли по узким улочкам, настороженно ведя наблю­дение по сторонам, подходя к воротам или калитке дома, громко стучали. Обычно нас встречал старик. Через переводчика здоровались. Говорили о цели своего визита и просили разрешения осмотреть дом, двор. Часто осмотр проходил формально: неприятно, когда на тебя глядят дети, незнакомые люди, с любопытством, а иногда — с плохо скрываемой нена­вистью и презрением. На женскую половину не заходили.

Многие афганцы, зная о начавшейся облаве, поджидали нас уже у ворот. И только они открывались, как двор оглашался дружным женским и детским плачем. Так они выражали свой протест по поводу обыска. Стоило сделать шаг вперед, как плач, словно по команде, усиливался.

Покинули один двор, другой, не желая обижать хозяев. Потом пере­водчик сказал:

— Что-то здесь не то! Как-то все наигранно, неестественно. Уж слишком дружно и организованно плачут.

В следующем дворе, где нас встречали таким же образом, не обра­щая внимания на плачущих, сразу пошли осматривать комнаты и увиде­ли, что в женской комнате на двери заколыхались занавески. Вошли. В комнате на полу полусидела женщина в парандже. Солдат-туркмен что-то спросил у нее. Она не ответила. Подошел и сорвал с ее головы паранджу. На нас испуганно глядел мужчина лет 30, крепкого телосложе­ния.

— Вот так ханум!

Перевернули в комнате все вверх дном. Под матрасом лежал заря­женный пистолет.

— Ну, что, душманяра, не ожидал? А ну, вставай!

Как оказалось потом, это был главарь банды. Пока его вели к воро­там, сидящие во дворе жены хозяина огласили окрестность громким дружным плачем. Теперь они плакали натурально.

Когда мы привели свою группу пленных в район сбора, фильтрация на поляне уже закончилась. Мужчины сидели на земле. Душманов увезли в Кандагар. Быстро провели опознание оставшихся. Среди них оказались 8 душманов. С ними побеседовали офицеры из ГРУ — Главного Разве­дывательного Управления.

— Командир, — подойдя ко мне, сказал их старший, — с этими даже разговаривать не надо, — он указал на сидевших в стороне душманов. — Их нужно "отправить в Кабул". Афганцам доверять нельзя — отпустят. Сделайте это сами. Хорошо?

Начальник штаба батальона, капитан Нико­лай Дейкин подал команду. Душманы залезли в один БТР, сверху сели солдат и офицер. На двух БТРах мы повезли пленных на расстрел.

— Поедем к той горе, — указал начальник штаба на остроконечную гору, перед которой была большая ровная поляна.

Спрыгнув на землю, я крикнул командиру взвода, чтобы проследил за душманами, а сам, решив справить маленькую нужду, отошел в сторо­ну. Через несколько шагов, интуитивно почувствовав опасность, обер­нулся. Шагах в пяти от меня был душман. Он приближался. Быстро со­рвав автомат с плеча и направив его на идущего, крикнул: "Дришь!”— "Стой!" Подчиняясь команде, душман нехотя повернул назад. Справа, в де­сяти шагах от меня стояли начальник штаба, командир взвода, солдаты, которые расходились, окружая пленных. Отвернувшись, продолжил свое дело. Когда обернулся, холодок пробежал по всему телу...

Уже потом мы проанализировали случившееся, а тогда действовали автоматически, согласно обстановке и опыту. Счет шел на секунды... Душманы поняли, что их ожидает и, очевидно, уже обговорили план дей­ствий. Получилось так, что с нами поехали солдаты из минометной бата­реи. Проявив беспечность, они даже не взяли свое оружие. Водители, у которых было оружие, остались в БТРах. С автоматами оказались я и начальник штаба. Попытка душмана разоружить меня не удалась. Началь­ник штаба после того, как я отошел в сторону, тоже решил справить нуж­ду. Никуда не отходя, он просто отвернулся в сторону, забыв об опасной близости врагов. Автомат у Николая висел на правом плече. И когда он начал справлять нужду, отпустив руки вниз, душман сзади набросился на него, сбил с ног и подмял под себя. Николай крепко прижимал к себе автомат локтем. Ослабь он на секунду хватку, напавший вырвал бы у него автомат, и все — смерть. Несколько раз каждый из борющихся пооче­редно оказывался то внизу, то наверху. События развивались стреми­тельно. Мы растерялись. И вот душман оказался сверху. Он лежал на начальнике штаба, двумя руками вцепившись ему в горло, поднимая и ударяя Николая затылком о землю. Я инстинктивно выхватил пистолет и разрядил почти всю обойму в спину душмана. Потом меня словно током ударило:

— Николая, наверное, тоже пристрелил!

Душман, обмякнув, словно куль, свалился с Дейкина. Николай под­нялся с земли. Сразу вспомнили о других пленных. А они, отбежав на определенное расстояние и поняв, что до укрытия им не добежать, по­вернули в нашу сторону. Только один — главарь, бежал к горам в надеж­де успеть спастись. Ближайший до нас душман с камнем в руке был уже метрах в десяти, остальные — немного дальше. Короткая очередь из автомата почти в упор. И бегущий, по инерции пробежав еще несколько шагов, кувыркаясь, распластался на земле. Вскинул оружие Николай. Застрочил третий автомат. Потом я увидел, как начальник штаба поднял ствол в сторону убегающего главаря:

— Оставь его мне!

Подняв автомат вытянутой вперед правой рукой, стволом в направ­лении убегающего, не целясь, нажал на спусковой крючок. Бежавший, взмахнув руками, упал. Подойдя к нему, увидел, что душман сидит в ка­кой-то ямке, уперевшись локтями в землю.

Командир взвода минометной батареи, подгоняемый праздным лю­бопытством, поехал с нами, тоже не взяв автомата, и сейчас чертыхался и ругал себя, что оказался в таком глупом положении. Только вчера мы сдали на склады 7,62 мм автоматы и получили 5,45 мм, стреляющие пу­лей со смещенным центром тяжести.

— Ну, что, Александр, проверим новое оружие в ближнем бою? — сказал я и дал очередь из автомата по ноге думшана. В долю секунды нога дернулась, будто по ней прошел мощный электрический заряд. Пе­ребитые кости, разорвав кожу, вывалились наружу. А на белых, забрыз­ганных кровью шароварах, я увидел вырванное синюшного цвета муж­ское яичко. Душман молчал. Наверное, он уже и не в состоянии был го­ворить, кричать, просить. Я снова выпустил очередь. Пули, пройдя сквозь металлический браслет часов, оторвали кисть руки. Со звякающим зву­ком часы упали на землю. Сменив магазин с патронами, дал очередь в грудь с переносом в голову. Издав дикий утробный звук, душман дернул­ся и замолчал. Пули разворотили череп.

Кровавое месиво, казалось, еще дышало. Тонкой стрункой пульси­ровала на землю кровь. Я отодвинул в сторону носком сапога остатки головы, отлепив от голенища рыхлые, словно студень, мозги. Кровавая картина не ужасала. Такое мы уже видели. Спокойствие придавало осоз­нание того, что секунды отделяли нас от гибели и расправы озверевшими душманами, что мы вышли победителями и остались живы. Промедли мы секунду-другую, и результаты были бы совсем противоположными.

Только взводный стоял белее мела, потом отбежал в сторону и начал громко блевать.

— Ну, тебя развезло, — подколол его начальник штаба.— Не видел что ли ничего подобного? Ты ходи с нами в цепи — и не то еще увидишь.

Потом достал из-за пазухи трофейный будильник, послушал его:

— Тикает, смотри-ка. Оставлю себе на память.

Мы подошли к лежавшим на земле трупам душманов. Начали про­верять содержимое карманов убитых, доставали документы, какие-то бумаги. Собрали все в кучу, чтобы по прибытию в часть передать особи­стам. После обыска делали один-два контрольных выстрела в тело врага. Впервые в жизни очень захотелось закурить. Неумело втянул в себя едкий и вонючий дым папиросы, потом отбросил ее в сторону. Сели на БТРы и отправились в часть. По приезду в бригаду начальник штаба отправил прапорщика к летчикам за водкой, дав ему большую сумму денег. Вечером в палатке при тусклом свете керосиновой лампы мы отдыхали от боевых дел.

— Я пью сегодня за свое второе рождение и за тебя. Спасибо, зам­полит! — Все дружно сдвинули свои кружки и выпили.

Ночью, ложась в постель, я снова достал из тумбочки выложенный после рейда пистолет, протер его тряпкой, зарядил обойму патронами. И подумал: видимо, все-таки Бог на свете есть — он подсказал мне, что нужно взять пистолет. Не воспользуйся я им, душманы бы с нами рас­правились. Не верилось, что все так благополучно закончилось!

31 марта 1981 года батальон получил боевую задачу в 11 часов дня выйти на Кандагар. По пути взять подразделение "бобров"- афганцев, войти в город и в районе центрального базара обеспечить вы­полнение поставленной перед афганцами задачи, потом вернуться на ба­зу.

К Кандагару подошли в точно назначенное время, но "бобры" к вы­ходу еще не были готовы. Встали на окраине города в ожидании "братьев по оружию". Любопытные бачата и старики окружили колонну, что-то говорили на своем языке. Мальчишки радостно матерились по-русски, не понимая смысла слов, но демонстрируя, очевидно, свое уважение к нам и выражая благодарность за подарки. Солдаты жалели детей и угощали их, чем могли. У кого-то в руках появился фотоаппарат. Стали фотографиро­ваться на фоне торговых лавок. Старый дуканщик мило улыбался, похло­пывал солдат, подсевших к нему для фотоснимка, и повторял. "Дуст! Дуст!" — Друг".

Наконец подошли афганцы и мы начали движение в направлении района. Много раз ходили по улицам города, и каждый раз они удивляли нас своей неповторимостью. Какой-то непривычный и особенный запах глины, жареной рыбы, мяса. Узкие улочки, на которых не разъедутся две конные повозки, арыки по обеим сторонам проезжей части, множество торговых лавок с изобилием разнообразных товаров. И всюду любопытствующие взгляды детей, стариков. Смотрят, о чем-то между собой гово­рят. Разноцветные "такси"- ослики, мотороллеры. Гул, шум.

Комбат осторожно вел колонну по проезжей части. С правилами уличного движения здесь были явно не знакомы: люди переходили ули­цу, где и когда было удобно, не обращая внимания на идущую технику. Солдаты сидели на БТРах, зорко наблюдая за крышами и окнами домов, в готовности к немедленному вступлению в бой. Прошли улицу, вышли к основному ориентиру — столбу, у которого должен встать последний БТР батальона. Комбат остановил колонну, закурил.

— Да, нас здесь уже ждут!

Мы это тоже поняли. Словно невидимая линия делила улицу на два участка, отделяя толпу людей тем столбом. Этот отрезок улицы был аб­солютно пуст. Улица, всегда такая оживленная, словно вымерла. Лавки, ворота дворов закрыты и — ни одного человека. Было ясно, что душманы были осведомлены о нашей задаче, приготовились к бою, и, избегая не­нужного кровопролития своих сограждан, предупредили их, чтобы они не заходили на этот участок улицы.

Комбат докурил сигарету, отбросил ее в сторону и дал по рации ко­манду на движение. Вокруг БТРов стояли дети и взрослые. Мы глядели на них, понимая, что они знают о предстоящих событиях. Но никто из них не осмелился ничего сказать нам. БТРы медленно стали втягиваться на пустую улицу, устанавливая определенную дистанцию между собой, становясь, где было заранее определено. Мучительно тянулись минуты ожидания. Многолюдная улица, где совсем недавно мы стояли, тоже ста­ла быстро пустеть. Мы понимали, что нам готовится очередное коварст­во, но откуда грянет первый выстрел — не знали. Комбат собрал офице­ров, еще раз уточнил с ними задачи. Потом спросил сидящего рядом с ним на БТРе советника майора Парфенова.

— Александр, что говорят твои "бобры"?

Советник подозвал к себе афганского офицера и стал с ним разгова­ривать. Потом сказал комбату, что незадолго до нашего прихода душма­ны приказали жителям расходиться, как только мы появимся на базаре, брать оружие и мстить неверным. Кто ослушается — будет наказан.

— Надо уходить, комбат! — сказал советник майору Пархомюку. — Мои говорят, что они уже свою задачу выполнили и им здесь делать больше нечего.

— Ну, раз вы свою задачу выполнили, то и я ее выполнил. Вам это не нужно, а я своих ребят под пули ставить не буду. — Комбат с усмеш­кой поглядел на афганских командиров подразделений. Было ясно, что афганцы струсили и воевать не будут. Майор Пархомюк доложил коман­диру бригады об обстановке, потом дал команду на движение колонны.

Не успели первые БТРы пройти перекресток улиц, как оглушительно ухнул выстрел ручного противотанкового гранатомета. Я быстро залез на БТР. Обдавая жаром смерти, с режущим свистом, прошел над головой и врезался в стеклянные витрины выстрел гранатомета, потом еще, еще. По рации раздался крик. Сержант с идущего перед нами БТРа, в котором был комбат с советником, сообщил, что они оба тяжело ранены и находятся в бессознательном состоянии. Спрашивал, что делать.

— Уходи в госпиталь самостоятельно! Охраны не будет! — приказал я. Водитель БТРа сорвал машину с места и, круша стеклянные витрины, какие-то лавочки, через ограждение арыка рванул в ближайший проулок.

Прямо по ходу, метрах в двухстах от нас, улица была перекрыта и оттуда велся огонь. Видны были стреляющие душманы. Они стреляли также с крыш домов, из-за выступов стен, заборов. Автоматные очереди, словно горох, щелкали по броне. Мы закрыли лобовые стекла БТРов. Я дал команду личному составу покинуть технику и сосредоточиться на правой стороне улицы, наименее опасной, а БТРам задним ходом отойти за поворот. Когда все подразделения сосредоточились там, где я прика­зал, дал команду для следования в пешем порядке.

В отличие от нас, афганское подразделение встало по левой стороне, на открытом и обстреливаемом душманами участке улочки. Афганцы демонстративно стреляли вверх.

— Что вы делаете, чурки? — кричали им солдаты. — По душманам надо стрелять! Туда, по душманам! — и жестами показывали им, в каком направлении следует вести огонь.

Но "бобры" улыбались и по-прежнему стреляли вверх. Несмотря на то, что афганцы находились на открытом месте, ни одна душманская пу­ля не полетела в их сторону. Что-то кричал по рации афганский коман­дир. Может, докладывал душманам обстановку... То, что они были заод­но с душманами — сомнений не было. Израсходовав весь боезапас, афганцы исчезли с наших глаз.

— Вот, сволочи, что делают! — возмущался командир взвода, не­давно прибывший из Союза.

Да, молодому лейтенанту долго и многое здесь будет казаться странным и непонятным. Непонятным было прежде всего то, что Афга­нистан для нас, советских, стал в большей степени кровавой раной, бо­лью и смыслом нашей жизни, чем для самих афганцев, что ежедневно, рискуя собственными жизнями, солдаты, офицеры с убеждением и верой шли в бой во имя "светлого будущего" бедняков этой страны. В то время как многие из них, в том числе и военнослужащие армии, не проявляли особой активности в этой борьбе. Создавалось впечатление, что они с какой-то неохотой, только повинуясь нашей силе, выполняли задачи и участвовали в боевых операциях. Они вели открытую, вызывающую игру чаще всего не в нашу пользу.

Сориентировавшись, я понял, что долго задерживаться здесь нам нельзя, надо выходить из города, а то душманы подтянут еще силы, и тогда прольется много крови.

— Ну, что, командир, со взводом в пешем порядке — вперед! — по­ставил я задачу лейтенанту, который еще совсем недавно ругал афганцев.

Его испуганные глаза подсказали, что он пока еще не готов идти впереди, подставляя свою грудь под пули. Чертыхнувшись, с группой управления батальона я побежал вперед, дав команду подразделениям и водителям БТРов на движение. Стреляли без команд и предупреждения. Стоило появиться человеку в поле нашего зрения, как раздавались очере­ди и он падал. Стреляли не целясь: времени на это не хватало. В бою иногда секунды решали: жить тебе или умереть. Пулеметы вели огонь по крышам домов, заборам, всему, что могло послужить укрытием для душ­манов. Сыпались стекла в домах. Тянуло дымом и гарью.

Знали, что выстрел гранатомета, очередь автомата могут раздаться отовсюду, даже из кажущегося безлюдным дома. В Афганистане и руины стреляли. Это мы уже испытали на себе. Поэтому сплошной огонь — наше спасение.

Боковым зрением увидел мелькнувшую справа тень. Вскинул авто­мат.

— Дуст! Дуст! Друг! — лепетал испуганный афганец, прижимаясь к стене.

Хороший афганец — мертвый афганец! Друзей здесь нет! Короткая очередь прямо в испуганные глаза и снова — вперед. Где-то снова вы­стрелил гранатомет. Молились, чтобы душманы не подбили БТР: он пе­рекроет дорогу, получится затор. Воевать мы научились не только в го­рах, но и в городе. Жаль было разрушенных домов, красивых витрин ла­вок, магазинов, но очень хотелось жить. А жизнь наша стоила всего разрушенного, загубленного, расстрелянного и сожженного нами в той стране. Вот и долгожданная окраина, где утром мы фотографировались с дуканщиками. На открытой площадке возле знакомых торговых лавок на треногах — большие фотоаппараты.

— Утром их, кажется, здесь не было. Что-то здесь не так.

Возле фотоаппаратов люди, не обращая внимания на стрельбу, ведут фотосъемку: на кого они работают?

Наверное, все заранее и специально подстроено, чтобы обеспечить фотографирование. Нет, не бывать этому! Автоматные очереди по фотографам, хруст сломанной аппаратуры под ногами — и все проблемы. Все, теперь можно передохнуть!

Командир роты позвал меня к лавке, где мы утром фотографирова­лись:

— Отсюда тоже стреляли. Пришлось бросить гранату.

В лавке на полу лежали три трупа мужчин с оружием. Среди них и наш знакомый — хозяин лавки, который еще утром называл нас друзья­ми.

Разбили керосиновую лампу. Бросили зажженную спичку. Огонь за­плясал по тюкам ткани, полкам. Когда сели на БТРы, дукан с хозяином и его друзьями уже полыхал вовсю. Война есть война. Тот, кто против нас — враг. А врагов уничтожают без сожаления и промедления.