Часть VII. Судьбы

На служебном совещании с офицерами бригады, которое проводил начальник штаба армии генерал-майор Панкра­тов, я тихо сидел в дальнем углу штабной палатки, прячась за спины впереди сидящих. Прошло уже достаточно времени после того партийного собрания, на котором я подверг его критике и оказался здесь. И вот судьба снова свела нас. Я боялся встречи и делал всё, что­бы не попасться ему на глаза. И мне это удалось. Облегчённо вздохнув, я пытался незаметно, в толпе, выйти на улицу, но был остановлен пове­лительным голосом:

— А вы, товарищ старший лейтенант, задержитесь!

Начальник штаба глядел на меня, потом жестом указал мне место, куда я отошёл в ожидании предстоящего разговора. Ответив на вопросы офицеров, он повернулся ко мне. Я предста­вился, назвав свою должность, воинское звание и фамилию.

— Ну, что, товарищ старший лейтенант, доложите, чем занимается батальон, каковы результаты боевых рейдов, состояние воинской дис­циплины?

Отвечал коротко и настороженно, а сам постоянно думал: к добру или несчастью эта встреча? Горький опыт службы учил, что с начальст­вом нужно всегда держать служебную дистанцию, как бы хорошо не складывались отношения. Тем более, с Панкратовым у меня был свой, особый случай. И, хотя через некоторое время он уже расспрашивал меня о Петрозаводске, где остались наши с ним семьи, о личных про­блемах и голос его располагал к длительной задушевной беседе, я по­стоянно помнил о наших прежних взаимоотношениях и видел перед собой не земляка, а именно генерала, по чьей воле я оказался здесь. На­последок он пожал мне руку и сказал:

— Я рад, что у тебя всё так удачно сложилось: получил повышение по службе, награждён орденом, имеешь хорошую репутацию среди офицеров бригады, у командования, что не раскис и не опозорил чести офицера 6-й Армии, которая дала тебе путёвку в самостоятельную жизнь. Я почему-то думал, что у тебя всё сложится иначе. Будут какие просьбы — подходи. Чем смогу, помогу.

— Надо же было так по-глупому влететь, — рассуждал я, делясь с комбатом своей давнишней историей и результатом встречи с генера­лом, — теперь-то он со мной расквитается, как пить дать. Такое не прощается. О землячестве заговорил? Это мы уже проходили. Съест он меня, растопчет и ничего-то я не смогу сделать в свою защиту. Генерал — он и в Африке, и в Афганистане — генерал. Да, влип я, как кур во щи, —распалял я себя рассуждениями. — Что же делать? Как уйти от расправы? До замены осталось совсем чуть-чуть. Надо же было такому случиться!

О том, что начальник штаба попытается мне отомстить, я даже и не сомневался. К чести генерала, мои опасения оказались беспочвенными. За оставшиеся месяцы службы я ничуть не ощутил на себе какой-либо предвзятости с его стороны. Еще несколько раз он прилетал в бригаду.

— Ну, что, помощь нужна? — как-то спросил меня.

— Заканчивается первая замена офицерского состава бригады. Все замполиты батальонов уже убыли в Союз. Остался почему-то один я. Где мой заменщик — непонятно. Нельзя ускорить мой отъезд? — на­бравшись смелости, спросил я начальника штаба армии. В очередной свой приезд он ответил на мою просьбу:

— Боюсь тебя разочаровать, но с твоей заменой, наверное, ничего сейчас не получится. Первоначально планировалось, что офицерский состав и прапорщики будут служить здесь полтора года. И замена про­изошла. Однако, вся беда в том, что утверждённый график замены офи­церского состава в военных округах не выполняется. Некоторые офице­ры выкладывают свои партбилеты, даже идут под суд военного трибу­нала, но ехать сюда не хотят. Уже известен случай, что даже генерал отказался ехать в Афганистан. Это что же такое творится в наших Воо­ружённых Силах: офицеры, даже генерал отказались выполнить приказ Родины?!

Он назвал цифру "отказников". И, хотя она была невысокой, всего в несколько десятков человек, было ясно, что данное явление приобре­тало далеко не единичный характер. Лицо генерала выражало удивле­ние, недоумение, смятение. Прошедший долгий и трудный военный путь, он не мог понять тех, кто так спокойно и свободно расстаётся со своей служебной карьерой, идёт на бесчестье, чтобы сохранить свою жизнь, благополучие своей семьи.

— Сейчас готовится приказ о продлении срока службы офицер­ским составам до двух лет. Так, что если твой затерявшийся заменщик в ближайшие дни появится в части, считай, что тебе очень и очень сильно повезло. Если такого чуда не произойдёт — служить тебе ещё до самой осени. Вот такие дела.

Видимо, увидев моё расстроенное лицо, добавил:

— Если ты настаиваешь на своей просьбе, я поговорю с начальни­ком политического отдела Армии, может, что ещё и получится.

Я не настаивал. Как бы сильно мне не хотелось домой, я хорошо понимал, каким способом эта помощь может произойти. Это означало, что прибывшего по прямой замене офицера моей должности направят не в ту часть и не на замену того офицера, который прослужил столько же, как и я, и так же с надеждой ожидает встречи со своей семьёй, а направят в нашу часть, чтобы быстрее уехал я. Не исключено, что такая перестановка может стоить не убывшему по замене офицеру жизни. Поэтому, как бы ни хотелось мне домой, как бы ни было грустно и обидно за то, что по чьей-то трусости, подлости и разгильдяйству я вы­нужден обрекать себя на дополнительные моральные и физические трудности, возможно, и гибель, лишние шесть месяцев службы в этих условиях, я попросил генерал-майора Панкратова не беспокоиться и забыть о моей просьбе.

Кроме того, я всегда презирал офицеров, которые пользовались протекцией и чьей-то благосклонностью при достижении вышестоящих должностей, званий. Впервые, переборов себя, я хотел воспользоваться предоставленной мне возможностью. И моя просьба, обратись я к на­чальнику штаба немного пораньше, не была бы для него такой обреме­нительной, хлопотной. Но, как и бывает в таких ситуациях, безобидная, пустяковая просьба в одночасье стала трудноисполнимой и поставила нас обоих в щекотливое положение. Начальнику штаба было неудобно отказать, так как он сам предложил мне свою помощь, я же очень хотел замениться. И, прояви я настойчивость, уверен, что моя просьба была бы выполнена: генерал-майор Панкратов мне бы помог. Однако чувство офицерской чести, служебного и партийного долга, чисто человеческо­го понимания не позволило мне просить для себя замену таким спосо­бом и такой ценой. Поэтому, извинившись ещё раз перед начальником штаба за причинённое беспокойство, я отказался от ненужных хлопот.

Начальник штаба остался удовлетворён моим отказом. Это облег­чило его положение и как земляка, и как должностного лица. Конечно, поведи он себя при первой нашей встрече здесь официально, как долж­ностное лицо, — не нужно было бы ему ломать сейчас голову над мои­ми проблемами. Но он повёл себя именно как земляк, как старший то­варищ по службе. И я был ему за это очень благодарен.

Я уже смотрел на него совсем другими глазами. Здесь, в Афгани­стане, он был совсем не похож на того самодовольно­пренебрежительного генерала, с каким меня свела армейская служба в Карелии. Может, это время и обстоятельства изменили его? А, может, он и был таким, и я просто неудачно "вписался" в его окружение со своей партийной принципиальностью и ненужной критикой? А, может, меня просто использовал кто-то в том, далёком, 1979 году в своих интересах и, словно красную тряпку, бросил сначала в лицо Панкратову, а потом — в мусорное ведро. Видимо, мы оба оказались жертвами чьих-то закулисных интриг. Как бы там ни было, но в Панкратове я увидел опытного военного руководителя, порядочного человека.

— Ты слышал про земляков? — спросил он меня. — Полковник Пивоваров получил генерала, Келпш — орден. Герасимчук скоро, оче­видно, тоже уйдёт на вышестоящую должность. Приятно, когда встре­чаешь бывших сослуживцев по Армии. В войска приезжаешь, многие узнают, подходят, здороваются. С порядочными офицерами приятно и поговорить.

... Майора Герасимчука Сергея Аполлоновича я знал по совместной службе в Карелии. Когда я был ещё замполитом роты охраны и обслу­живания штаба Армии, он часто приходил в подразделение, оказывая помощь командованию роты в проведении партийно-политической ра­боты с личным составом. В первый свой приезд в бригаду в качестве офицера политического отдела Армии он выступал перед командным составом части с лекцией о международном положении. Говорил сво­бодно, уверенно, оперируя интересными фактами. Отвыкшие от подоб­ного, офицеры слушали его с неподдельным интересом. Высокий, в красивых очках в золотистой справе, не успевший ещё загореть под палящим афганским солнцем, — он разительно отличался от своих слушателей. После лекции мы, офицеры, знавшие его по Карелии, по­дошли к Сергею Аполлоновичу. Разговорились. Он расспрашивал нас о службе, мы его — о Родине. Но подошёл начальник политического отдела бригады и увёл земляка в свой вагончик. Через месяц-другой, приехав домой после госпиталя, я узнал у знакомой женщины, подруги майора Герасимчука, что у Сергея Аполлоновича решается вопрос с выдвижением на вышестоящую должность. Его жена рассказывала Яд­виге, что у Сергея есть несколько возможных вариантов назначения. Первый — кто-то, не то родственник, не то хороший и очень влиятель­ный в военных кругах знакомый, обещает хорошую и спокойную должность в Москве. Второй — остаться в политотделе армии, но с назначе­нием на другую, более высокую должность. И третий — ему предлага­ют должность начальника политического отдела 70 гвардейской От­дельной мотострелковой бригады, то есть к нам, в Кандагар.

— Конечно, лучше ехать в Москву, — делилась своими планами с подругой жена майора Герасимчука, но должность начальника полит­отдела бригады более престижная. К тому же, как говорил Сергей, его должность позволит иметь больше, чем должностной оклад. Получит полковника, немного прибарахлимся, потом можно будет и в Москву.

— Ядвига, — попросил я подругу жены Герасимчука, — передай, что очень хочу поговорить с ней. Я расскажу, что такое Афганистан, Кандагар. Уверен, она не захочет рисковать своим мужем ни за какие тряпки. Конечно, судьба есть судьба и никуда от неё не убежишь. Но если у Сергея есть хоть какой-то шанс изменить ее, пускай воспользу­ется им: бережёного Бог бережёт.

Через несколько дней Ядвига передала мне, что женщина не желает слушать какого-то старшего лейтенанта, что это вообще не моё дело. Семья майора Герасимчука жила в соседнем доме, и я даже уже собрал­ся сам пойти в гости и поговорить с женщиной, но потом передумал. За пару дней до возвращения в Афганистан, переборов своё самолюбие, я снова попросил Ядвигу поговорить с подругой о нашей встрече. Какое- то чувство подсказывало мне, что эта встреча крайне необходима. Но жена майора вновь отказала мне в ней, мало того, обругала нехорошими словами и пообещала пожаловаться мужу на моё хамство и невоспи­танность.

— Ну, и чёрт с тобой, золотая рыбка! Хотелось, как лучше, но ты посчитала ниже своего достоинства со мною поговорить, — мысленно разговаривал я с женой будущего полковника. — А, правда, что я вме­шиваюсь в чужую семью, лезу со своими советами. Пускай сам решает, что делать: он — мужчина, тем более — уже майор. Что это я за него беспокоюсь? Другие служат, и я служу в Кандагаре. И ничего. Пускай и он служит, раз так хочет — дело его.

Через месяц после этих событий я заменился в Союз, а ещё через месяц узнал страшную весть о том, что подполковник Герасимчук, на­значенный начальником политического отдела нашей бригады, 31 янва­ря 1982 года погиб при нападении душманов на колонну боевых ма­шин... Тело погибшего отправили на его родину в Винницкую область. Жена Сергея Аполлоновича и две его дочери ещё долгое время остава­лись в городе Петрозаводске. 23 февраля 1982 года я пришёл к ним в гости. С большого портрета в траурной рамке глядел на меня подпол­ковник Герасимчук. Художник искусно нарисовал на погонах его воен­ного кителя вторую звезду и орден на груди. Горела восковая свеча у портрета, здесь же стояла рюмка водки, прикрытая кусочком хлеба. Вдова в чёрном, печальные глаза дочерей и родственников. Увидев ме­ня, жена погибшего расплакалась. Ядвига уже рассказывала, как трудно живёт эта семья. Пенсия по случаю потери кормильца, назначенная детям, была в несколько раз меньше той заработной платы, которую по­лучал глава семьи, когда был ещё жив. Жена Сергея Аполлоновича бы­ла шокирована этой мизерной подачкой и вставшей в связи с этим про­блемой: как жить дальше и можно ли полноценно вырастить и воспи­тать двух девочек-школьниц на эти 54 рубля, даже если приплюсовать к ним свою невысокую зарплату.

Сдерживая злость, чтобы не оскорбить хозяйку, я молча выпил рюмку за светлую память погибшего и, отказавшись от места за столом, пошёл к выходу.

В прихожей женщина пыталась вновь и вновь объяснить мне, а точнее оправдаться передо мной, что они с мужем и предположить даже не могли, что всё может так печально и трагически закончиться.

— Я же предлагал вам встречу, но вы посчитали зазорным разгова­ривать со мною, вы витали в облаках, а я воевал два года на той прокля­той земле. И, несмотря на то, что я был старшим лейтенантом, у меня был опыт той войны и он был более ценен, чем у иного подполковника. В конечном счёте, я сейчас здесь, а Сергея Аполлоновича нет. Прислушались вы тогда, возможно, и не было бы этого горя и этой трагедии. А теперь, что об этом напрасно говорить... И в том, что случилось с вашим мужем, есть большая доля вашей вины. У вас, как ни у кого друго­го, была реальная возможность сохранить семью, избежать случивше­гося, но вы не хотели даже подумать об этом. Для вас важнее были тряпки, деньги. Вот и получили. Прощайте!

Больше к ним я не заходил. Вскоре командование Армии помогло семье погибшего офицера получить квартиру в Киевском военном ок­руге, и они уехали.

Мог ли избежать гибели Сергей Аполлонович? Не знаю. Может, и было ему суждено погибнуть от душманской пулемётной очереди, но так хотелось тогда верить, что он мог остаться живым. Мне жалко было вдову погибшего, его дочерей, но больше всего мне было жаль его са­мого — перспективного и порядочного офицера, подполковника, который так и не получил свою третью заветную звезду на погоны.

Почти десятилетняя афганская кровавая бойня носила форму пар­тизанской войны и не была похожа ни на какие другие, в которых Со­ветские Вооружённые Силы принимали участие после 1945 года. Она была непредсказуема, страшна и не вписывалась ни в какие рамки и статьи действующего на то время Боевого Устава Сухопутных войск. Но она шла, была реальностью и требовала к себе пристального внима­ния, изучения и обобщения. Приезжающие в бригаду офицеры, генералы из Министерства Обороны страны, Генерального штаба говорили, что боевой опыт в Афганистане заставил многих военных и государст­венных руководителей страны по-другому взглянуть на эти события, пересмотреть многие положения существующей военной доктрины. Они заверяли нас, что уже полным ходом идёт переработка Боевого Устава, что именно наш боевой опыт лёг в основу изменения тактики и стратегии Сухопутных войск и приблизил их к реальной действительности, чем сохранит жизни тысяч и тысяч наших военнослужащих, ко­торым ещё когда-нибудь, возможно, придётся воевать в подобных ус­ловиях.

Мы были горды тем, что своими действиями и жертвами сейчас помогаем нашим вооружённым силам в будущем. Какими мы были на­ивными!

Как-то в октябре 1981 года комбат капитан Геннадий Бондарев показал мне центральную газету.

— Прочти, — и показал пальцем короткую заметку. Я прочитал, ничего особенного. В ней сообщалось, что реакционными силами Аф­ганистана убит видный политический и общественный деятель страны. Называлось его длинное-предлинное имя.

— Ну, и что? — непонимающе спросил я его. — Убили и убили. Мало ли их убивают здесь каждый день.

Он немного помолчал, видимо, о чём-то раздумывая, а потом ска­зал:

— Дело в том, что этого, так называемого, "видного политического и общественного деятеля страны" убил я.

Уже в то время я читал нашу прессу "между строк" и не всегда ве­рил в написанное, особенно, что касалось событий в Афганистане, но слишком серьёзным было сообщение, да и газета — авторитетной. Как бы там ни было, но Геннадий поведал мне историю, в подлинности ко­торой я ничуть не сомневаюсь.

Однажды в часть прибыли офицеры ГРУ. Они обратились к коман­дованию бригады с просьбой дать им толкового офицера для выполне­ния специального задания. Начальник штаба подполковник Шехтман назвал имя старшего лейтенанта Бондарева, командовавшего в то время десантной ротой, кавалера двух боевых орденов.

— Выполнишь задание — получишь третий, это я тебе гарантирую, такое задание стоит большой награды, — сказал ему полковник ГРУ.

Здесь же был обсужден и утверждён план операции. Суть своди­лась к тому, что нужно было уничтожить одного из крупных руководи­телей антинародного душманского движения. Его авторитет в реакци­онных кругах Афганистана и Пакистана был очень высок. Несмотря на огромное денежное вознаграждение, объявленное за его поимку, он свободно разъезжал по стране, иногда заезжал на территорию афган­ских воинских частей, беседовал с солдатами и офицерами. Местные органы военной разведки и государственной безопасности держали под контролем его передвижения, но от этого ничего не менялось. Он так же свободно курсировал по стране, часто уезжал в соседнюю и, очевид­но, никого не боялся. Была поставлена задача по его ликвидации. Ген­надию описали объект поиска: пожилой мужчина с белой бородой разъ­езжает на японской "Тойоте" зелёного цвета. Имеет большую охрану. Когда сильно нервничает, дёргает головой. Маршрут возможного дви­жения: город Кандагар—Пакистан. Здесь же, в штабе, был подготовлен и доведён до командира роты приказ о назначении роты десантно­-штурмового батальона под командованием старшего лейтенанта Бонда­рева на поиск и уничтожение группы мятежников, действующих в про­винции. Приказ давал право действовать по усмотрению старшего подразделения и ориентировал в целом на группу душманов, а не на кон­кретное лицо. Хотя вся идея и поставленная задача носили конкретный характер: убийство определенного человека.

Геннадий Бондарев разбил роту на несколько групп и рассредото­чил их вдоль дороги, проходящей невдалеке от нашей бригады в Паки­стан. Через несколько суток непрерывного дежурства с одной наблюда­тельной точки ему сообщили о движущейся со стороны Пакистана ма­шины, по описанию похожей на объект поиска. Вскоре она была оста­новлена. Формально — для досмотра. Когда командир роты подъехал к задержанной "Тойоте", проверка всех находившихся в машине была закончена. Улик, по которым к задержанным можно было применить репрессивные меры, не было. При них не оказалось даже оружия. Один из сидевших в машине был схож по описанию с тем главарём. На вопросы командира роты отвечал уверенно, спокойно, твёрдо зная, что взять его не за что.

— Интуиция подсказывала, что это он, — рассказывал Бондарев, — а как доказать — не знаю. Везти их всех в Кандагарский ХАД или к ГРУшникам — долгая история. Решил сам разобраться. Долго мы их мурыжили вопросами. Чувствую, все уже нервничают, а старик — хоть бы что. Сел я в машину за руль, включил автомагнитофон. Когда вклю­чал, — обратил внимание, как один из задержанных напряжённо на­блюдает за мной. Обшарил "бардачок", приборную панель: всё нормально. Но за мной по-прежнему внимательно наблюдали. Тогда я вы­рвал из гнезда магнитофон, пошарил в нише и вытащил оттуда несколько документов. Некоторые были с фотографиями, другие — без. Среди них были документы старика. И тут я увидел, как он слегка за­дёргал головой. Ошибки быть не могло: это он.

Офицеры, солдаты, принимавшие участие в досмотре, поняли, что это именно те, кого они искали. Все действовали по заранее разрабо­танному плану. Сделав вид, что они своё дело сделали, отошли в сторо­ну. Закурили. Командир роты, вернув изъятые пропуска и извинившись за задержку, сказал афганцам, что они свободны и могут следовать дальше. Старик, как и все остальные, видимо, не поверил в такую доб­роту. Переводчик снова сказал им, что они свободны. Ротный тоже отошёл от задержанных. Водитель вышел из машины, открыл капот, долго возился с двигателем, потом снова сел. Опять вылез. Ощупал и попинал колёса. Было понятно, что они боятся трогаться с места. Оче­видно, хотели убедиться в безопасности или, наоборот, ждали здесь же применения карательных мер. Но советские стояли в стороне, не обра­щая на афганцев никакого внимания. Водитель ещё несколько минут походил возле машины, потом сел за руль. Автомобиль, взревев мото­ром и крутанув под колеса песок, сорвался с места. Как только они отъ­ехали метров на 100, командир роты дал команду следующему посту. Водитель "Тойоты", стремясь быстрее уйти от "шурави", быстро наби­рал скорость. И вдруг за поворотом снова увидел советскую боевую машину десанта. Холодок страха подкатил к сердцу. Солдаты, стоявшие рядом с техникой, продолжали заниматься чем-то своим, не обращая внимания на приближающийся автомобиль.

— Вперёд! — повелительно приказал водителю главарь. — С нами Аллах и мы на своей земле. Нам нечего и некого бояться.

Машина десантников стояла без видимых признаков работы и го­товности к движению. Но когда "Тойота" пыталась на высокой скоро­сти проскочить мимо, страшный удар обрушился на неё, она, описав в воздухе траекторию, рухнула с обрывчика в русло арыка. Командир роты, ехавший следом, подошел к лежавшей на боку машине. Удар был настолько сильным, что ее перекорёжило и смяло. Находившиеся в са­лоне люди не проявляли признаков жизни. Повсюду была кровь, разби­тые стекла. Принесли бензин, облили "Тойоту" и подожгли. Никто из нее даже не пытался выбраться. Доложив по рации о выполнении зада­чи и дав команду всем постам на сбор, командир роты повёл колонну машин в направлении бригады.

— Ну, прокалывай дырку на кителе для очередного ордена, — ска­зал удовлетворённо Бондареву подполковник Шехтман.

Полковник из ГРУ поблагодарил за выполнение задания, пожал крепко руку, сказав, что после подтверждения факта ликвидации глава­ря от определённых источников они вернутся к разговору об обещан­ном поощрении. Доложив командиру батальона о возвращении, коман­дир роты собрал и проверил личный состав, после чего разрешил всем отдохнуть. Сам же пошёл в палатку, чтобы привести себя в порядок и решить ряд неотложных текущих задач.

Через некоторое время в палатку заглянул дневальный по батальо­ну и доложил, что начальник штаба бригады срочно вызывает команди­ра роты к себе.

Зайдя в кабинет подполковника Шехтмана, Бондарев безошибочно понял, что случилось что-то непредвиденное.

— Бондарев, ты какую задачу получал? — спросил он, когда ко­мандир роты доложил ему о своём прибытии.

— Найти и уничтожить главаря бандформирований — пожилого мужчину с белой бородой, следующего на японской "Тойоте" зелёного цвета.

— Ты о чём говоришь: "найти и уничтожить главаря". Какого гла­варя? — Он трясущимися руками достал из ящика рабочего стола зна­комый Бондареву приказ о назначении подразделения в поиск и унич­тожение группы мятежников.

— Вот здесь чёрным по белому написано: "В случае оказания воо­руженного сопротивления разрешается открывать огонь на поражение". Они что, оказывали вам сопротивление? Если так, то где их оружие? Вы сегодня расстреляли ни в чём неповинных, к тому же безоружных лю­дей. Мало того, тот седой старик, которого вы безосновательно приняли за главаря, вовсе и не душман. Он является дальним родственником главы государства. И об этом ему уже доложили. Ты чувствуешь, чем это пахнет? Тюрьмой, товарищ старший лейтенант! — Подполковник нервно ходил, точнее метался по кабинету. Лицо его покрылось крас­ными пятнами. Он был зол, напуган и не стеснялся в выражениях. — Всё, командир, откомандовался! А ведь в приказе всё было расписано, что делать и как поступать. Но вы наплевали на приказ! Вы опозорили честь нашей бригады, честь советского офицера! Вы преступник — вот вы кто!

Он сел на табурет, снова стал читать листок.

— Нет, здесь же всё расписано. Ведь приказ готовили умные люди. Они думали, когда работали над ним. Это вы только думать не хотите, умнее других себя считаете? Ты виноват, но ведь накажут и меня, как начальника штаба, как исполняющего обязанности командира части! Ты меня под монастырь подвел, Бондарев! В чём моя вина здесь? Я-то при чём, если ты оказался таким бестолковым? Я даже представить себе не могу, что за это может тебя ожидать! Расстрелять столько человек! Убить родственника Бабрака! Здесь расстрелом пахнет и не меньше, командир! Что делать? Что же делать?!

Он раскачивался из стороны в сторону, сидя на табурете и обхва­тив голову руками.

— Скажи, что я должен сейчас Командующему Армией говорить? Мой наградной у него на подписи. Он же не пропустит его! Ты слы­шишь, командир, из-за тебя не пропустит! Я получу служебное несоот­ветствие! Ты знаешь, что это означает в моём возрасте и на моей долж­ности? И всё это из-за твоего преступного разгильдяйства, товарищ старший лейтенант! Какой же я дурак! Какой же дурак! И нужно было мне слушать этих разведчиков? Что же теперь будет? — не то говорил, не то стонал подполковник, по-прежнему раскачиваясь на табурете.

Потом положил на стол несколько листков чистой бумаги:

— Садись, пиши объяснительную записку. Подробно. Не забудь написать, что перед выходом в поиск я лично инструктировал тебя о порядке применения оружия, что ты сам нарушил приказ и по собст­венной инициативе расстрелял безоружных людей.

— На чьё имя писать? — спросил командир роты.

— Место для адресата сверху листа пока оставь. Кто её затребует, на то имя потом и напишешь. Может, на имя Командующего, может, военного прокурора или следователя? Ты, главное, подробно опиши суть события. И, запомни, ты сам допустил преступную халатность во­преки требованиям приказа. Тебе никто не говорил и не уполномачивал поступать так, как сделал ты. Понял? Ну, а теперь думай и пиши.

Старший лейтенант Бондарев долго сидел, склонившись над лист­ком, и никак не мог сосредоточиться. Ещё несколько часов назад он был горд, что начальник штаба благодарил его за службу, по-мужски крепко жал руку, а тут его будто кто подменил. Почему всё так быстро изменилось? Откуда такие страшные данные? Ведь когда огонь охватил разбитую машину, вокруг никого не было. И люди в ней, очевидно, уже были мертвы. Что же всё-таки случилось?

Немного успокоившись и проанализировав ситуацию, он отчётливо понял, что начальник штаба "делает его крайним". Скажи Бондареву кто-нибудь несколько дней назад, что он окажется в таком тяжёлом по­ложении, он бы ни за что не поверил. Ведь он действовал именно так, как они обговаривали всё перед выходом на задание. Не было никаких обтекаемых слов и рекомендаций. Вопрос стоял прямо и однозначно: найти и уничтожить!

И он нашёл, и именно того, кого нужно было. И сделал так, как было приказано. Зачем же его в этом обвинять? Что там было написано в приказе, он и не знал, потому что полностью доверяя начальнику штаба, расписался в нём, не читая. Тогда он считал, что письменный приказ, это— формальность. А теперь, оказывается, он может стоить ему служебной карьеры, а может, и жизни. Не зря же подполковник Шехтман сказал, что дело пахнет расстрелом. На душе было муторно.

События последнего часа так стремительно ворвались в жизнь коман­дира роты, что он был шокирован ими и находился в каком-то затормо­женном состоянии. Ему не верилось и казалось, что происходящее с ним — ни что иное, как тяжёлый сон после хорошей попойки. И стоит согнать с себя эту дрёму, как всё пройдет. Он даже ущипнул себя за ногу. Больно. Нет, это не сон!

Протянув начальнику штаба объяснительную, спросил его:

— Мне что теперь делать?

— Пока иди в батальон. Никуда без моего личного разрешения не отлучайся. Сейчас буду докладывать Командующему. Какое решение он примет, не знаю. Но, думаю, что для тебя оно может оказаться тра­гическим. Так что иди, готовься.

Бондарев шёл по коридору штаба, осмысливая последнюю, сказан­ную начальником штаба фразу: — К чему готовиться?

— А, боевой командир, здравствуй! Что-нибудь случилось? Что-то лицо у тебя не очень радостное.

К Геннадию подошли несколько человек, среди которых был зна­комый ему полковник ГРУ, ставивший задачу на уничтожение главаря.

— Вот иду готовиться, — невесело ответил старший лейтенант.

— В рейд?

— В тюрьму. Начальник штаба сказал, что расстрелом дело моё пахнет. Собирается сейчас Командующему докладывать.

— Ну-ка, сходи, пожалуйста, к начальнику штаба, успокой его, а то он в панике дров наломает, — попросил полковник своего товарища. — А мы пока поговорим с командиром.

Они вышли на улицу, закурили.

— Ну что, командир, получены точные данные. Вы действительно уничтожили нужного нам человека. За это большое спасибо тебе и тво­им ребятам. Откуда информация просочилась афганцам? Когда вы отъ­ехали от машины, один из находившихся в ней каким-то образом смог выбраться из неё. Его подобрали и увезли в Кандагар, где он перед смертью успел всё рассказать. Действительно, главарь имеет родствен­ные связи с главой государства, и мы знали об этом. Просто посчитали лишним информировать кого-либо из вас, в том числе и командование части. Скажи это раньше, неизвестно, как бы вы отреагировали на наше предложение о сотрудничестве. Судя по реакции на это известие ваше­го начальника штаба, мы сделали очень даже правильно. Нам стала из­вестна негативная реакция по этому случаю самого главы Афганистана. Проблема решалась на самом высоком уровне. Всё решено положи­тельно. Ведь задание это санкционировала Москва. Так что, не пережи­вай. Извини за неприятные волнения, но они произошли не по нашей вине. Я очень рад, что в вашей бригаде служат такие смелые и отчаян­ные офицеры. Насчёт ордена не переживай. Согласие на это от нашего руководства получено. Начальника штаба я попрошу, чтобы он без за­держки подготовил и отправил на тебя наградной. Думаю, он сделает это быстро и проблем никаких не будет. Так что, все-таки место под орден готовь.

— А я уж в тюрьму собрался, — разоткровенничался командир ро­ты, еще не веря в случившееся. — Сейчас шёл и думал: дать себя рас­стрелять, как преступника, или самому пулю в лоб пустить. Как вы во­время подошли!

Полковник крепко пожал Бондареву руку:

— Спасибо, командир! Когда-нибудь ты осознаешь, какое большое дело ты сделал со своими ребятами. Ради его выполнения я и нахожусь здесь уже несколько месяцев. Задание выполнено, скоро я со своими убываю в Союз. Очень приятно было познакомиться. Всего хорошего!

— Ну, а с орденом что? — спросил я комбата, капитана Бондарева.

— Подошёл я как-то к Шехтману, напомнил ему. Он мне такое на­говорил, что я и не рад был. Сказал, чтобы я забыл про него. И лучшим орденом для меня является то, что я не сел в тюрьму и не лишился все­го, в том числе и тех двух орденов, которые имею. Вот какая история, — закончил он. — А заметку эту оставлю себе на память. Дети вырас­тут, внуки — буду им рассказывать, кем я был. Кем все мы здесь были.

Однажды в отпуске, когда об афганских событиях ещё ничего не было известно, мне предложили выступить перед офицерами Управле­ния Армии.

Я согласился. Инструктируя меня перед выступлением, полковник порекомендовал по вопросу неуставных взаимоотношений среди лич­ного состава сказать примерно следующее: неуставных взаимоотноше­ний, преступлений нет, все живут дружно. Действительно, на первом этапе войны так оно и было: шёл процесс формирования воинских кол­лективов, притирка солдат, офицеров друг к другу. Уважая полковника, я немного слукавил, приукрасив положение дел: ведь не могли быть отношения одинаковыми в подразделениях Советской Армии (СА) в Союзе, Германии и в Афганистане. Должна же быть разница в пользу "афганской" армии, иначе рушится миф о братской взаимопомощи в бою, принцип: "Сам погибай, а товарища выручай" и другие, на кото­рых десятки лет строилась вся система воспитания советских военно­служащих. Отчасти это и так. Отношения между военнослужащими, в том числе и с офицерами, прапорщиками были более демократичными, добрыми. Но это с теми, кто заслуживал их. С подлецами, нарушителя­ми воинской дисциплины они были соответствующие.

Листаю свои служебные записи:

— Март 1980 года. Командир роты, старший лейтенант Писарьков А. на почве пьяной ссоры застрелил прапорщика Рябушкина.

— Апрель 1980 года. Пытаясь добиться от солдата исполнения отданного приказа, командир взвода, лейтенант Захаров сделал преду­предительный выстрел из пистолета в землю. Осколком камня от пули солдат был ранен.

— Апрель 1980 года. Рядовой Дырул Н. по личной неосторожности выстрелом из автомата убил своего сослуживца.

— Октябрь 1980 года. Недовольный предъявляемыми к нему тре­бованиями, рядовой Стынгу ночью вызвал из палатки командира роты, старшего лейтенанта Панкова и пытался убить его армейским но­жом. Трагедию предотвратили выбежавшие на шум офицеры.

— Август 1981года. Рядовой Агеев жестоко избил своего сослу­живца.

Это лишь маленькая часть тех преступлений, происшествий и гру­бых нарушений воинской дисциплины, которые имели место в подраз­делениях нашего батальона. Не лучшим образом было положение дел и в других батальонах. Причём, все они отличались большой жестоко­стью, изощрённостью. А по-другому не могло быть: солдаты, видавшие смерть и убивающие сами, теряли грань между разумным и допусти­мым. И все это было нормальным в тех условиях. Правда, приезжаю­щие с проверками комиссии из Округа, Москвы примеряли наш уро­вень состояния воинской дисциплины к частям, находящимся в Союзе, не желая понимать, что это — несопоставимо: абсолютно разные усло­вия жизни, службы давали и соответствующий результат. Как бы там ни было, мы, успешно решая боевые задачи, часто терпели поражение в вопросах поддержания на должном уровне состояния воинской дисцип­лины. Где не хватало убеждения, слов, аргументов и терпения — в ход шли кулаки. Били солдаты, сержанты, офицеры. Бить, конечно же, пло­хо, но делали и это. За свою армейскую службу я тоже допускал такое, но потом понял, что так дальше делать нельзя. И научил меня этому рядовой Музычук.

Однажды ночью, проверяя боевое охранение, я с ужасом обнару­жил отсутствие на своих позициях двух БТРов с экипажами. Это в то время, когда весь личный состав бригады спокойно спал после боевых будней, полностью доверив свои жизни и покой охранявшим их одно­полчанам. Подняли тревогу. По радиостанции запрашивали бронеобъекты. Мучительно тянулось время. О случившемся нужно было сразу же докладывать оперативному дежурному бригады и командиру части. Скандал был бы на всю катушку и выводы — тоже. Мы не доложили, надеясь на принятые нами самостоятельные меры. Наконец, в эфире послышался позывной одного из пропавших БТРов. По голосу было понятно, что говоривший пьян.

Вскоре подъехали и сами пропавшие. Предположения наши под­твердились, как только они предстали перед нами: старший — сержант Резников, рядовые — Музычук, Белянкин, Шпатаковский, братья Самотеи, а также Кваторадзе, Сугак и Майоров были пьяны. Утром разговор шёл по категориям: сначала с сержантом, потом — со всеми остальны­ми. Как выяснилось из их путанных, полупьяных рассказов, выпив при­прятанную в термосе бражку, решили съездить на арык, поглушить ры­бу, благо что гранат в БТРах было несчитано. Так и сделали. О том, что в боевой обстановке покинули важный пост, не думали. Не зря говорит­ся, что пьяному и море по колено. Вконец измотанный и взбешенный их развязностью и наглостью, я кулаком сбил с ног одного, потом вто­рого солдата. Подошёл к третьему. Передо мною стоял рядовой Музы­чук: невысокого роста, щуплый. Его неотрезвевшие ещё глаза, смотре­ли на меня испуганно и в то же время с каким-то укором.

В молодые годы я стал кандидатом в мастера спорта по боксу и, хотя был уже не в той спортивной форме, моих навыков хватало, чтобы расправляться с обидчиками и нарушителями воинской дисциплины. На полу лежали двое — высокого роста, крепкие, но трусливые. В отличие от них Музычук молниеносным движением перехватил в ударе мою руку и каким-то особенным голосом произнёс:

— Товарищ старший лейтенант, ну, зачем же вы так? Если мы ви­новаты, то судите, а зачем же бить?

Его слова, взгляд, голос, поразили меня будто током.

— Вон отсюда!

Солдат, как сдуло. Сел на кровать, обхватил голову руками.

— Откуда такая беспечность? Ведь отслужили уже по полтора го­да, а кто и более. Такое допустить! — Я был зол, почти взбешен.

Раздался звонок внутреннего телефона. Звонил оперативный де­журный:

— Роте батальона готовность на выход! Комбату прибыть в штаб.

Подразделение только что сменилось с позиции охранения. И вот новая боевая задача: крупная банда душманов активно ведёт бой с ба­тальоном бригады в районе Лашкаргаха провинции Гильменд. Роте, а следом и всему батальону — выйти в район боя и совместно с десант­никами разгромить банду.

В этом бою погибли несколько человек из нашего батальона, в том числе и рядовой Музычук.

Из наградного листа:

Музычук Александр Петрович, 1959 года рождения. Русский. Воин­ское звание — рядовой. Должность — снайпер. В СА — с 1979 года.

Призван Жовтневским РВК Николаевской области.

...8 октября 1980 года при выполнении боевой задачи в населённом пункте Хайдарабад служил для товарищей примером мужества и ге­роизма. Под сильным огнём противника вынес в укрытие двух раненых товарищей. Во время оказания помощи следующему был смертельно ранен в сердце. Достоин награждения орденом Красной звезды (по­смертно).

Спасибо тебе, солдат, что ты выполнил свой долг и научил меня видеть в любом, даже преступнике, прежде всего человека: "Виноваты, — судите, зачем же бить?"

В том рейде, в основном, под Хайдарабадом, мы потеряли шесть человек. Рядовых: Аракеляна С.Б, Молдарбекова И.А., Исманова А. Ж., Ночарбаева Ж.М., Музычука А.П. и младшего сержанта Акчурина А.И.

Ранения получили: сержанты — Тарновский, Повсюков, младшие сержанты — Кешинян, Хутумов, рядовые Кадыров, Павлов, Гутлиев, Соловьёв, старший лейтенант Штефанич Г.Г. Также погибли ещё не­сколько человек из следующих с нами поддерживающего и приданного подразделений, фамилии которых, к сожалению, в записях не сохрани­лись.

Крупная банда засела в Хайдарабаде, взяв в плен двух солдат из другого батальона. Совместно с ним мы блокировали этот кишлак и в пешем порядке пошли на его прочёсывание и поиск пленённых.

Вскоре они были найдены, по трупам солдат было видно, что душ­маны пытали их, а потом задушили снятыми десантными тельняшками. Шесть погибших за один день даже по тем меркам — это было много. Бой шёл несколько суток. Снайперы стреляли из зарослей виноградни­ков и обнаружить их было практически невозможно. В том бою потери могли быть гораздо большие, прояви солдаты трусость и нерастороп­ность. Раненых выносили с обстреливаемых душманами "пятачков" местности, зачастую рискуя своей жизнью.

Из наградного листа:

Акчурин Андрей Исаакович, младший сержант, стрелок. В СА — с ноября 1978 года, призван Малиновским РВК г. Одессы, в Республике Афганистан —  с января 1980 года.

... При выполнении боевой задачи отделение, в составе которого он действовал, попало в засаду. Младший сержант А. Акчурин, ведя огонь по противнику из автомата, сумел вынести раненого командира в укрытие. При смене позиции был ранен, но продолжал вести огонь. Был ранен вторично. Скончался в госпитале 11.10.1980 г. За мужество и отвагу достоин награждения ордена Красной звезды (посмертно)

Скупые короткие строки представления к награждению, а за ними — трагедия судьбы Андрея.

Прослужив два года и честно выполняя свой воинский долг, Анд­рей, зная о выходе роты на задание, в последний момент ушел в сосед­нее подразделение и к выходу не явился. По возвращении роты коман­дир и замполит беседовали с ним и ещё одним дембелем, который тоже был вместе с Андреем. В беседе они признались, что испугались. Рань­ше ходили и не думали об опасности, а сейчас навязчивые мысли по­стоянно бередят душу. Скоро домой, остались считанные денёчки и почему-то стало страшно.

— Может, оставить их в роте и не рисковать? — посоветовал я старшему лейтенанту Григорьеву.

— Пускай идут, как все, — решили командир и замполит.

К тому же в роте провели комсомольское собрание, на котором Андрей с товарищем изрядно попотели.

— Всё, вопрос с повестки снят, — доложил комбату командир ро­ты. — Идут все. После этого рейда дембеля готовятся домой и я их не трогаю, а сейчас — все в бой! Вместе со мной!

И мы ушли в тот рейд. По иронии судьбы он стал для Андрея по­следним. До последней секунды пытался он помочь раненому товари­щу, но упал рядом. Видя сложившуюся ситуацию и не взирая на смер­тельную опасность, на помощь раненым бросился рядовой Музычук. Он вынес обоих раненых в укрытие ценой собственной жизни.

Из боевого донесения:

"9.10.1980 г. 2-й мотострелковый батальон совместно с личным со­ставом афганского армейского корпуса осуществлял прочёсывание до­лины Гильменд и населённого пункта Хайдарабад. Весь день накануне и с самого раннего утра по нему наносились удары авиацией, реактив­ными установками, миномётными, танковыми артиллерийскими подразделениями.

Личный состав в пешем порядке осматривал дома, строения, выис­кивая и уничтожая бандитов. Душманы активизировали свои действия, ведя огонь с близкого расстояния: из виноградников, с кукурузного по­ля, через которое шли подразделения. Афганцы заявили, что не пойдут в общей цепи вместе с советским подразделением и, собравшись в тол­пу, шли сзади. После ранения одного из военнослужащих роты с тылу и, опасаясь снова ведения огня, личный состав афганского корпуса с большими трудностями вновь был поставлен в общую цепь идущих. Замполит 5-й мотострелковой роты, старший лейтенант Олег Соболев шел с группой управления роты на стыке батальона и афганского армейского корпуса, регулируя темп движения и дублируя команды ко­мандира батальона для них.

Стоило душманам усилить огонь, как афганцы, человек 50-60, бро­сив группу Соболева, ушли вправо, туда, где местность уже была осво­бождена от душманов, одновременно обстреляв четвёртую и шестую роты. Затем и остальные военнослужащие корпуса, словно напуганное стадо, беспорядочно последовали их примеру. Остановив афганского командира, Соболев попытался узнать причину такого бегства. Офицер на ходу ответил, что вокруг много душманов, что солдаты не выполня­ют его приказ и разбегаются, а он должен быть с ними. Вскоре от груп­пы управления 5-й роты пришёл рядовой Симон. Он сказал, что нужна помощь. Комбат направил навстречу группу управления от батальона и один взвод. Через некоторое время группа Соболева была найдена. Замполит тащил раненого солдата на себе. Сержант Повсюков, еле пе­редвигая ноги, шёл, уткнувшись в плечо Соболева. Он был ранен че­тырьмя пулями, пятая раздробила приклад автомата. Рядовой Соловьёв ранен в ногу. Вещмешок старшего лейтенанта был разорван и из его дырок валил красный дым от пробитого пулями сигнального патрона. Замполит, посеревший от усталости, шёл, словно дымящийся факел.

Организовав вынос и отправку в госпиталь раненых и убитых, ба­тальон вернулся к месту постоянной дислокации".

Читаю свои короткие служебные записи в рабочих тетрадях и ду­маю: какими они были разными, наши солдаты и сержанты - афганцы. Служит солдат, ничем особо не выделяется или выматывает своим по­ведением нервы. Проверишь ночью охранение: спят поголовно. Растол­каешь, наругаешь, пристыдишь, припугнёшь, через некоторое время вернёшься: как спали, так многие и спят. Убеждаешь, что так нельзя и достаточно фактов, когда такое разгильдяйство заканчивается жертва­ми. И опять всё сначала, изо дня в день.

А на боевой операции не узнаёшь того подчиненного, которого ты ещё совсем недавно ругал и проклинал. И понимаешь, что свист пули, реальная опасность — лучше любого командира или замполита. Вче­рашний нарушитель в бою становится героем. В Афганистане говорили, что те, кто по жизни были "оторви да брось", в Афганистане не труси­ли, а "маменькины сынки" не были способны на подвиги. Говорили также, что на войне погибали лучшие. Наверное, это общие слова, не основанные на каком-либо анализе. Пули не выбирают лучших или худших, они просто убивают без разбора и тех, и других. Война и из "сорвиголов", и из "сынков " делала героев, если они были и в мирной жизни порядочными людьми. А если имелась гниль в душе, то она там и осталась. Война не делала людей лучше. Она просто ускоряла процесс их развития и проявления человеческих качеств в эсктремальных си­туациях. Поэтому подонки, служившие в Афганистане стали ими не там, они пришли такими из довоенной жизни. Война только ярче и бы­стрее высвечивала то, на что они были способны. Высветила и постави­ла на каждом свою метку, как татуировку, раз и навсегда. Поэтому все мы, прошедшие войну, меченные ею.

Помню, меня вызвали в политотдел бригады и заместитель началь­ника, выложив передо мной почтовый конверт, сказал:

— Читай! Это пришло из Москвы из Министерства Обороны СССР.

Я прочитал. Писала мать солдата из моего батальона. Это было нормальное письмо по меркам сегодняшнего дня, но необычное тогда. Мать писала, что люди, направившие на войну ее сына, — преступники. Требовала, чтобы Л. Брежнев прекратил войну. Грозила ему, что тыся­чи матерей с вилами в руках скоро пойдут на Москву, требуя возвраще­ния своих детей. Письмо было направлено в часть для принятия соот­ветствующих мер. Особый и политический отделы занимались этим солдатом. В своей объяснительной он написал, что его мать психически больная женщина, и он не сообщал домой, что мы воюем, а откуда мать узнала об этом — он не знает. Да, в то время её письмо только так и можно было расценить. Это сейчас поняли, что за сказанное нет ответ­ственности. Тогда же возмущались и протестовали единицы: только "психически больные". Их было мало и слова их тонули в общем звуке победных маршей страны по успешному выполнению решений истори­ческих партийных съездов...