|
2. «ПОТЕРЯШКА» Утром вызвал комполка, объяснил: — У соседей ЧП. Самолет потеряли. Слетай, поищи. — А где потеряли? — А они сами не знают. Комэска у них вел четверку, возвращаются на аэродром, а ему диспетчер с командного пункта кричит: «Товарищ капитан, а где четвертый?» А товарищ капитан и знать не знает, что у него один из ведомых пропал. В общем, ищи под Салангом, там, где он с Аншером сходится. Вот как так можно — не заметить, что у тебя ведомый пропал?! Я, когда звено веду, каждую минуту головой кручу, всех своих отслеживаю — это если в режиме радиомолчания. А если общаться можно, так еще и по рации постоянно доклады запрашиваешь, чтобы в курсе любой ситуации быть. А тут командир эскадрильи возвращается не с прогулки, с боевого задания, уже на посадку заходит и только тогда от диспетчера узнает, что у него от звена три самолета осталось. Вообще, соседи наши, из 378-го отдельного штурмового авиаполка, давно чудят. Мы из Кандагара специально в Баграм прилетели, оказывать шефскую помощь 378-му. У них потерь неприлично много стало, за месяц четыре самолета потеряли. Начали выяснять причины, а они очевидные — плохая летная подготовка. Опыта у ребят нет, в летных книжках приписки, а без опыта даже на хорошей технике много не навоюешь. Что ж, летим на Саланг, искать старшего лейтенанта Игоря Алешина и его самолет. Летим парой Су-25, я и мой ведомый. Погода стоит отличная, в Афганистане в горной местности она почти всегда такая — солнце лупит по горам, снег в ответ сверкает, видимость, как порой синоптики говорят, «миллион на миллион». Только вот самолет в горах найти даже при такой видимости очень трудно. Камней вперемежку со снегом повсюду навалено, если в эту кучу еще самолет добавится, сверху его не увидишь. А радиомаяк у Алешина молчит. Дошли до Саланга, ныряем в первое ущелье. А высота большая, горы здесь по три — пять километров. Кислорода в воздухе мало, движки тянут тяжело, маневры приходится делать на максимальной тяге. Поискали в первом ущелье, ничего интересного не видим. Пошли во второе — тоже ничего, кроме снега и камней. А из третьего ущелья я думал, что уже не выйду. Нырнул в него сгоряча, а оно с таким сложным рельефом оказалось, да еще короткое. Начал вверх уходить, а тяги не хватает — вижу отвесную стену ущелья впереди и понимаю, что это конец. Кричу ведомому: «Включай максималку, ты еще успеешь!» Думаю, у него по ходу запас больше, хотя бы один из нас из этого поганого ущелья выберется, потом всем про него расскажет. Но сам первым хоть и с трудом, но перевалил за вершину. Буквально в десяти метрах над последними валунами прошел. А там дальше, смотрю, озеро замерзшее блестит, а за ним полностью заснеженный хребет. То есть все верхние полкилометра хребта аккуратно снегом засыпаны, как кулич пудрой, а на одной стороне в этом белесом мареве понатыканы черные точки. Это наши артиллеристы так снежные лавины вызывают, чтоб, значит, душманы по своим горным тропам не слишком нагло бегали. А самолета старшего лейтенанта Алешина по-прежнему не видать. Тут команда пришла от командира полка, что нам пора на Баграм уходить, топливо заканчивается. А я смотрю на хребет и понимаю, что с ним что-то не так. Прошел над хребтом еще раз и понял, в чем дело, — у него снарядами только одна сторона была истыкана. Понятно, почему, — куда стволы орудий смотрят, туда и попадают. А я ясно вижу дырку на другой стороне хребта, куда снаряд никак попасть не может. Прошли с ведомым над этим местом — и точно, капсула от самолета лежит. Капсулы бронированные, они, как правило, всегда целыми остаются, в отличие от всего фюзеляжа. Докладываю командиру полка координаты, прохожу еще ниже, так что вижу кресло с мертвым Алешиным. Потом мы на базу пошли, у нас топливо уже заканчивалось, а на указанное место из штаба полка прислали разведчика, Ту-117. Он сделал фотографии, огромные такие, нам их потом всем на разборе показали. Оказалось, лейтенант сорвался в штопор, а когда понял, что не выведет самолет, катапультировался, но высоты уже не было. И началась у нас после этой потери совсем другая работа — всех оставшихся в живых летчиков в 378-м ОШАП отстранили от боевых полетов, а мы их с утра до вечера возили на Л-39, учили заново всему, что в их летных книжках было отмечено как «сдано». Тоже, кстати, загадка — мне вот в летные книжки приходилось недописывать боевые полеты, а не приписывать их. Потому что по инструкции больше четырех боевых вылетов в сутки делать нельзя. Если проверяющие увидят в книжке пятый, накажут моего командира, а кому охота подставлять командира? А работы реально много, такого, чтоб сидели без полетов долго или хотя бы пару суток подряд, не было. Войска давали цели постоянно, отрабатываешь их с утра, прилетаешь на базу, а там для тебя уже новые цели готовы. Поэтому Афганистан для штурмовой авиации и вертолетчиков особая тема — нигде, кроме как в эту войну, не набирались ценнейшего опыта сотни советских летчиков. Набрать здесь 300–400 боевых вылетов вообще не проблема была, проблемой стало, что нельзя их все в летную книжку записывать. Тогда я стал писать себе инструкторские вылеты. То есть делал боевой вылет, а записывал его себе как инструкторский. Сначала пришлось, конечно, экзамен сдать. Сдавал командиру эскадрильи, как положено, получил квалификацию летчика-инструктора. Пока катали соседей из 378-го, много историй от них наслушались. Первым у них комэску сбили, Сашу Смирнова. Это было над Мазари-Шарифом. Он потом рассказал, что, когда в него ракета попала, приборы вообще не отреагировали, на приборной панели по-прежнему все красиво было. Не было даже сигнала «пожар», который должен в таких случаях срабатывать. Но Саша все равно почувствовал, что с самолетом что-то не то, не так он управляется, как обычно. Потом выключился правый двигатель. Саша говорил, что поначалу уверен был, что дотянет до базы, но, когда взглянул на левое крыло, понял, что дела плохи, — там все в таком плотном мареве было, в облаке топлива, которое в любой момент вспыхнуть могло. И соседи, что рядом летели, начали ему по рации рассказывать, что от самолета шлейф какой-то странный тянется, будто в паутину «грач» попался. Тогда Саша левый двигатель сам отключил, чтобы не взорваться. И стал тянуть до линии фронта, над нашей землей изготовился «кости за борт бросить», то есть катапультироваться. А тут разом начали рубиться все системы, штурвал заходил свободно, без сопротивления — то есть все, самолет неуправляем абсолютно. Летит еще по инерции, но уже крениться потихонечку начинает, и крен этот ничем не исправишь. Ужасное ощущение — твой самолет, он как родной воспринимается, ты его чувствуешь как близкого человека. И вдруг он тебя перестает понимать, чужим становится, на твоих глазах превращается в бесчувственную железку. Это очень тяжелое испытание для профессионального летчика — не дай Бог никому такое испытать. Саша успел катапультироваться, а самолет начало вращать, и он в штопор сорвался. Как непослушный заигравшийся подросток, который решил подразнить родителей самоубийством понарошку, а вышло по-настоящему.
3. НА ГРАНИЦЕ С ТУРЦИЕЙ ИЛИ С ПАКИСТАНОМ… К январю 1987 года мы уже реально начали выдавливать моджахедов из Афганистана. У них со снабжением серьезные проблемы начались — вокруг Кандагара, на юге вдоль пакистанской границы, в районе Шахджоя, в центре страны. Некоторые мятежные районы и ключевые опорные базы, например возле иранской границы, удалось полностью отрезать от каналов снабжения — там «духи» не только без боеприпасов сидели, но даже голодать начали. При этом мы работали как проклятые — по четыре-пять боевых вылетов в день, а потом еще и ночью стали летать. Но это была правильная работа, результативная. Разведка доносила, что у «духов» моральный уровень упал как никогда, молодежь охотнее шла в народную армию, чем к моджахедам, — такого давно не было, чтоб народ поверил в победу над бандитами. В войне это очень важно — видеть, что твоя работа приносит результат, что стоит еще немного поднажать на врага, и он сломается окончательно. И вот на таком радостном фоне разведка нам приносит донесение, что на границе с Пакистаном, чуть ли не на его территории, душманы развернули огромный лагерь для подготовки боевиков, самый большой в стране. Десятки казарменных блоков отстроили, людей туда тысячами согнали и готовят уже первый выпуск. Причем это не какая-нибудь космическая разведка отличилась, не со спутника фотографии прислали. Это наши, простые советские парни из десанта от души побегали по горам в районе Пешавара, на пакистанской территории. К слову сказать, ни разу за всю мою военную практику не получали мы информации от космических войск. Хотя тоже, бывало, удивлялись — ведь летают же наши спутники над всем миром, почему не прислать хорошую фотографию района боевых действий? Но нет, ни разу не выручали нас космические братья по оружию — то ли качество снимков неважное было, то ли эту информацию придерживали для каких-то более важных нужд. И вот собирают нас в штабе, и командир полка ставит мне задачу: одним звеном дойти до лагеря боевиков и уничтожить. Причем понятно, почему только одним звеном, — чтоб, если что, потери были минимальны, не больше четырех самолетов. Я смотрю на карту и понимаю, что задача очень сложная. Нам из Баграма к цели лететь минут шесть, а в Пешаваре, рядышком с лагерем, база американская развернута. Там истребители дежурят круглосуточно, им три минуты нужно, чтоб взлететь и по нам отработать. Мы не то что уйти, мы дойти до цели не успеем. Плюс ПВО там развернута серьезная — не «Стингеры», которыми «духи» еще толком пользоваться не научились, а мощные радары, ракетные системы плюс зенитки в несколько эшелонов. И вот смотрю я на карту и размышляю, как буду задачу выполнять, а рядом стоят все мои назначенные на этот вылет летчики. И один из них, пусть будет Володя, начинает прямо при командире полка истошно так верещать мне в уши: — Товарищ командир эскадрильи, это же почти на территории Пакистана цель! Мы же не можем по чужой территории работать! Это нарушение международного права! А по морде его красной видно, что не нарушение международного права его сейчас волнует, а целостность собственной шкуры. Не видит штурмовик Володя шансов вернуться с данного боевого задания, поэтому и орет так, что самому стыдно. Мне тоже стыдно стало — за него. Говорю ему коротко: — Заткнись. И понимаю, что обидел, — у Володи в России два пацаненка растут, конечно, он о них думать обязан. И конечно, страшно ему выходить на такое задание без шансов на возвращение. С его точки зрения, разумеется. И вообще, бесстрашных нет, есть только идиоты. А командир полка смотрит на всех нас с каким-то странным выражением лица, то ли с изумлением, то ли с сожалением. — Саша, — говорит комполка мне, — я же понимаю, что задача непростая. Сопровождение из истребителей ты получишь, без вопросов. И вообще, планируй операцию, как считаешь нужным. Но цель эту мы уничтожить обязаны. — Есть, товарищ командир! — отвечаю, как и должно отвечать в таких ситуациях. Только вот сопровождение из истребителей мне в этой операции совершенно не нужно — они нас только демаскируют, и тогда у нас точно шансов не останется. А я сам умирать не собираюсь и летчиков своих убивать не позволю. — Разрешите обойтись без истребителей, товарищ командир полка, — говорю. Комполка кивает — он человек с опытом, все понимает без лишних объяснений. Хотя, что тут объяснять — наши истребители в Афганистане, в отличие от штурмовиков, боевым опытом похвастаться не могут. У «духов» же нет авиации, поэтому наши истребители все больше исполняют устрашающие танцы вдоль границ, а боестолкновений при этом не бывает. Так что, кто там кого сборет в настоящем воздушном бою, американцы или наши, еще не факт. А ведь это будет бой при поддержке современной, чуждой нам американской ПВО. Без потерь точно не получится, и это тот риск, которого вполне можно избежать. В общем, пошел я в кубрик планировать атаку. Очень важное мероприятие, между прочим, — тщательно спланировать предстоящую операцию. Это вообще самое важное действие, которое только может сделать штурмовик перед атакой. Когда ты уже висишь над целью, работать должны только навыки, наработанные инстинкты, а весь план атаки должен быть заложен в голову заранее. И в этом плане надо учесть все существенное — откуда на цель заходить, куда возвращаться, каким маневром защищаться от ПВО, а каким от «Стингеров», с каких боеприпасов начинать атаку, а какими заканчивать. Тут все важно и все существенно. Сел я в кубрике и начал карту гипнотизировать. В принципе, ситуация понятная — днем, на предельно малой высоте, чтоб радары не засекли, к границе с Пакистаном лететь нельзя, потому что у душманов в горах всюду наблюдатели расставлены. В момент срисуют, кто летит, потом куда надо доложат, и нас через пару минут американские «Фантомы» встретят. Ночью тоже лететь не стоит, потому что у Су-25 вообще нет никаких радаров и в темноте нам низко летать очень неудобно. А пойдем выше стандартного эшелона, собьют ракетой ПВО. Но на цель звено мне предстоит выводить, и я должен как-то решить эту проблему, хоть бы и в темноте и над горами. Вывод из всех рассуждений был один, очевидный, — лететь можно только на границе ночи и дня, когда наблюдатели, по большей части, спят, а немного света для полета над горами на сверхмалой высоте уже имеется. Можно считать, что нам повезло, а я вот до сих пор думаю, что просто грамотно спланировал ту самую операцию. Там ведь еще один момент важный был — как мне, как наводчику, надо было найти для всего звена привязку к цели на местности. И я такую привязку нашел — сначала на карте, потом в реальности, за фонарем кабины штурмовика. Там, в районе Пешавара, нашлась очень красивая треугольная гора — очень высокая, с очень резкими контурами и только на треть снегом засыпанная. Я ее сначала на карте нашел и запомнил, а потом визуально исследовал, когда перед атакой на разведку слетал. Хорошая, годная гора, удобная для рассмотрения во всех ракурсах. Она и стала моим ориентиром, моей путеводной звездой и главной точкой отсчета во всей операции. К ночи придумал, как будем работать. Позвонил в штаб, заказал рейс на Джелалабад. Он же на границе Афганистана с Пакистаном, и, если мы своим звеном изобразим один транспортный самолет, который просто летит на посадку в Джелалабад, это никого не удивит. Там постоянно грузовики на посадку заходят, это давно уже никого не удивляет. Я придумал, что мы ночью четырьмя самолетами, всем моим звеном, неспешно, километров под 500, пойдем на Джелалабад. Пройдем над аэродромом тесно-тесно, так что на радаре нас будет видно как одну большую цель, которая идет на посадку. Но мы потом шасси не выпускаем, уходим с аэродрома на взлете, выше разойдемся на пазлы и просто исчезнем для пакистанских радаров. Володе, который сильно беспокоился насчет международного права, я велел после этого маневра встать в большую коробочку над озером Суруби, напротив пакистанской границы. Большая коробочка — это минуту лететь прямо, а потом поворачивать на 90 градусов и снова лететь минуту, потом поворачивать и лететь прямо, потом поворачивать и так далее, пока топливо не закончится. — Будешь отвлекать на себя пакистанские ПВО, — объяснил ему я, и он так обрадовался, что потом, перед работой, еще пару раз прибегал лично благодарить за доверие. Благодарить, кстати, было за что — я ведь дал ему возможность сохранить лицо и внести свою фамилию в списки участников опасной операции. Орден потом получит или медаль, как минимум. Кроме того, теоретически, его коробочка и впрямь могла привлечь внимание пакистанских, точнее, американских специалистов, обслуживающих радары вокруг Пешавара. В общем, вышли мы вчетвером ночью на аэродром, сели по машинам и пошли на взлет. И из всей нашей компании спокойнее всего чувствовал себя только Володя, которому предстояло после Джелалабада строить большую коробочку над озером Сураби. А мы втроем после Джелалабада пошли на юг — там у меня был припасен первый ориентир для выхода на цель — извилистый горный хребет Джамруд. Солнце уже показалось над горизонтом, так что мы шли буквально на пятидесяти метрах над пустыней — даже хваленые американские радары такую цель не возьмут. Прошли пустыню, потом пришлось подняться — начались горные хребты, первый из которых — Джамруд. Это значит, мы уже над Пакистаном. Проходим над долинами. Там, конечно, вражеские войска стоят, кое-кто просыпается, вслед нам стреляет. Но это все ерунда, потому что у нас скорость двести метров в секунду. Даже если конкретный наблюдатель не спит, все, что он успеет, — это передернуть затвор пулемета. А стрелять уже некуда, мы улетели. С ракетами такая же проблема, только там еще хуже — ракеты дорогие, их надо наверняка пускать. А если цель ушла или на твоих глазах уходит, никто тратить ценный боеприпас не посмеет. Плюс ракету для запуска еще приготовить нужно, минут пять на это точно требуется, а за пять минут мы уже в сотне километров будем. Так что до свидания, «патриот». А уже на территории Пакистана я высмотрел родную треугольную вершину, от которой в штабе строил атаку. Вершина нам и помогла, как родная. Вывел я звено на цель, смотрю вниз — и точно, не подвели разведчики ГРУ — целая долина под нами уставлена коробками казарм, палатками, какой-то боевой техникой и прочим воинственным антуражем. Тут можно в любое место бомбы метать, не ошибешься. Начал я с тяжелых бомб, чтоб сразу обозначить наши серьезные намерения. Первый удар — он самый красивый, только алая зорька над горами начала подниматься, все видно четко, тишина на земле звенящая, даже спящих часовых видно. И вдруг — как смазали изображение, ничего нет, кроме клубов огня и дыма. Иногда из этого ада раздаются выстрелы из пулемета в никуда — нас они не видят, мы для них слишком быстрые. Вышел из первой атаки, сразу пошли в атаку мои ведомые — дополнять мой рукотворный ужас. Потом я повторил заход бомбами, ведомые мои повторили заход тяжелыми бомбами, а после этого всякое сопротивление внизу затихло — там теперь только ад и огонь. Дальше начинаем работать ракетами — то есть выбираем отдельные цели и уничтожаем, стараясь отработать по две цели за один заход, чтоб лишний раз не рисковать. Ну а напоследок, в четвертом заходе, добиваем объект пушками — просто работаем по всему, что выглядит подозрительно целым и подвижным. Минут десять в последнем заходе кружили, азарт какой-то поймали, решили всех душманов положить. И тут мне по рации кричат наши из Джелалабада: дескать, перехватили переговоры, что американские «фантомы» поднялись по тревоге, летят нас убивать. Надо сматываться. Командую всем идти строго следом за мной, а сам ныряю в заранее выбранное по карте ущелье — оно на сверхмалой высоте выводит нас к самой границе с Афганистаном. А после границы нам сам черт не страшен — там уже наша ПВО стоит на страже, да и истребители грозно шныряют, хоть бы и не готовые к серьезному бою, если честно, но все равно с виду очень страшные. Прошли границу, подошли к озеру Сураби, выхожу на связь с нашим адвокатом международного права. Кричу ему практически искренне: — Володя, спасибо, ты здорово отвлек всех врагов! А теперь давай, дуй за нами, мы уходим на Баграм. Володя радостно пикирует из своей коробочки, пристраивается нам вслед, и мы всем звеном возвращаемся на базу, как зайки, без потерь. Много я потом выслушивал рассказов об этой атаке. Говорили разное — что положили мы там чуть ли не дивизию душманов, что какие-то важные главари племен и даже американские инструкторы попались под наши бомбы, что одной только техники двести единиц мы уничтожили и привели в негодность. Точно было известно одно — крупнейший вербовочный и боевой лагерь моджахедов приказал долго жить. Между прочим, за эту операцию никто из участников даже медали не получил. Тогда ведь как считалось — нормально отработали по цели, все целые вернулись, да и ладно. Мы в тот же день еще три раза на работу вылетали, но по территории Афганистана. А уже потом, через несколько недель, когда стало известно, что мы очень даже хорошо отработали и много душманов тогда положили вместе с техникой, уже другие времена настали. Но я не жалуюсь, упаси Боже — не за ордена мы там воевали. За Родину. В том числе за то, чтоб эти душманы к вам в какое-нибудь Южное Бутово сегодня не пришли.
4. ДОВЕРЯЙ, НО ПРОВЕРЯЙ На войне людям, с которыми бок о бок работаешь каждый день, доверяешь безо всяких скидок, полностью. Потому что иначе с ума можно сойти — местным не доверяешь, душманам не веришь, даже в погоде сомневаешься, а если еще своим проверки начнешь учинять, точно плохо кончишь. Но, тем не менее, перед каждым вылетом проводишь особый ритуал — проверяешь работу техника, который готовил твой самолет. Это все по инструкции надо выполнять, тут нет никакой отсебятины: встаешь перед самолетом, смотришь внимательно, что у него и как, нет ли крена или не болтается ли что. Важно, чтоб стекло было целым, чтоб у лазера защитная крышка не битая, чтоб лючок у пушки закрытый был. Потом идешь вокруг самолета, начиная с левой стороны. Бывает, что забывают какой-нибудь лючок закрыть, ну и воздухозаборники обязательно надо проверить насчет посторонних предметов. Еще важно осмотреть сопла двигателей, убедиться, что тормозной парашют установлен. Проверяешь, как бомбы и ракеты висят, — иногда забывают подсоединить электровзрыватели, тогда, конечно, вместо атаки получится пшик. Пару минут такой осмотр занимает, после чего забираешься в кабину. И тут важно не переборщить, потому что техник, конечно, тоже за тобой наблюдает, и, если ты начинаешь как-то излишне бдительно все осматривать, он решит, что ты что-то такое ему демонстрируешь, вроде как он в чем-то провинился. Но если совсем не проверять, могут случаться грустные коллизии. У меня такая случилась, и было очень стыдно, хотя моей вины в той ошибке не было. В общем, нашла наша наземная разведка укрепленную базу в горах под Кандагаром. Не просто укрепленную, а размещенную в целой сети пещер, а сами пещеры начинались в ущелье, в которое еще не каждый летчик сможет залететь — очень сложный рельеф плюс мощная ПВО вокруг. Думали у нас в штабе над этой задачей долго, думали и придумали. У нас как раз тогда появились на складе очень мощные бомбы, объемно-детонирующие, ОДАБ-500П. Маркированы они как 500-килограммовые, но на самом деле по мощности они втрое больше, чем полутонные фугасы. Принцип действия там такой — ОДАБ падает на цель, и сначала из контейнера бомбы выходит особый газ, который тяжелее воздуха. Он заполняет любой бункер — душманы же там не герметично замурованные сидят, воздухом дышат. А после небольшой паузы происходит подрыв заряда, вмонтированного в контейнер. И все — амба. Газ взрывается по всему заполненному объему, выжигает живую силу плюс создает отрицательное давление, так что, кто не сгорит, умрет от баротравмы. Просто разрывает людей изнутри. Ужас, в общем. И мне предложили этот ужас на тот самый укрепленный бункер под Кандагаром сбросить. Очень ответственное дело предстояло — с земли давно не могли эту базу взять, пехоты много положили, а толку нет. Пошли звеном в четыре самолета, я иду ведомым, причем ведут меня в качестве главной ударной силы — под каждым крылом моего Су-25 висит по три ОДАБ-500П. Такой вот летающий апокалипсис надвигается на поганую душманскую базу. А остальные самолеты в звене для прикрытия — им важно меня на цель вывести и ПВО озадачить, пока я по бункеру работаю. Маршрут прошли без приключений, выходим на цель, я включаю главный тумблер «оружие». И вдруг такой характерный писк раздается, будто прошел сигнал на сброс бомб. Я, конечно, удивляюсь, проверяю, что у меня там под крыльями, — и точно! Слева висят, как висели, три штуки, а справа одной не хватает. Интересное кино, думаю. Хорошо, что над вражеской территорией идем, — бомба хотя ушла на невзрыв, но все равно неприятно это, когда полтонны с пяти километров на тебя сваливаются. Докладываю командиру звена: — Товарищ командир, у меня одна бомба сошла. — АБ-500?! Как сошла? — Вот так — сошла. Как включил главный на «оружие», так и сошла. — Проверь прицел, что-то неладное у тебя творится. Проверяю прицел. Только нажал тумблер «контроль прицела», опять сходит бомба. Причем снова справа — самолет конкретно крениться начинает, все-таки разница веса в тонну нешуточное дело. Докладываю командиру, тот в полном изумлении, говорит, чтоб я больше ничего не проверял, а сбрасывал бомбы над целью. Бомбы, между прочим, дорогущие, жалко их просто так сбрасывать. Зашел на цель, работаю в основном режиме, а у меня ни одна из бомб больше не сходит. А ведь я должен был стать главной ударной силой всей атаки! Ну остальные штурмовики поработали по цели, но, конечно, никого там не достали. А я начинаю делать фигуры высшего пилотажа в надежде растрясти систему сброса — может, думаю, заклинило там чего. Пикирую, кручусь, бочки делаю — все без толку, не сходят бомбы. В отчаянии пошел на цель с включенным аварийным сбросом. И тут одна бомба, наконец, сошла — опять правая и опять на невзрыв. Это был кошмар — разница в подвесе уже полторы тонны, самолет идет с таким креном, что сесть нереально, плюс с ОДАБ-500П инструкция запрещает садиться в принципе, они же, если что, весь аэродром разнесут к чертовой матери. А тут еще ветер поднялся северный — поддувает мне в задранное левое крыло, и я лечу, как инвалид, раскорякой. Доложили, конечно, на аэродром, там срочно технику всю перегнали подальше от ВВП, лишних людей всех отослали, ждут меня и молятся, чтобы я с тремя бомбами на одном крыле сел без приключений. Я в результате сел без повреждений, хотя там была пара моментов, когда должно было меня раскрутить и развернуть. Но обошлось. Выруливаю на стоянку аккуратно, глушу моторы, вытираю пот со лба. На трясущихся ногах вылезаю из кабины, спускаюсь на бетонку. А там Руцкой стоит, на меня смотрит. Нехорошо так смотрит. Потом подходит ближе и цедит сквозь зубы: — Почему не выполнил задание? Ну я докладываю, как положено: «Товарищ майор, три ОДАБ-500П не сошли, а те, что сошли, ушли на невзрыв». Руцкой достает офицерский кортик, бросает на меня очередной сердитый взгляд и кричит всем, кто подбежал вместе с ним: — Стоять! К машине никто не подходит! А сам идет к моему самолету. Подходит он к левому крылу, выковыривает пиропатрон — а он стреляный, и там внутри у него всё сгоревшее. Механик халатно отнесся к своим обязанностям, не заменил отработанные пиропатроны, как положено. Плюс неверно подсоединил электровзрыватели. Это был не мой механик, я с ним раньше дела не имел. Но перед вылетом самолет проверял, как привык. Но, конечно, пиропатроны не вытаскивал — это уже крайняя степень недоверия к механику, просто как пощечина. А выходит, что следовало бы проверить, — тогда и душманскую базу бы накрыли, и тысячи народных рублей не пропали бы так бездарно. Руцкой вытащил все остальные пиропатроны, зажал в руке и кричит на весь аэродром: — Начальника вооружений эскадрильи ко мне! Через минуту подбегает бравый капитан, помню, очень тщательно одетый, модный такой. Руцкой ему молча пиропатроны показывает, а тот задорно отвечает: — Товарищ майор, да вы не волнуйтесь, сейчас разберемся! Ну Руцкой, конечно, за такой ответ ему без раздумий в лоб закатал. Красавец наш и упал красиво, только лакированные ботиночки на солнышке сверкнули. — На гауптвахту его! Потом майор ко мне пошел, но уже по-другому смотрит, по-доброму. — Спасибо, — говорит, — Саня, что посадил самолет. А то была мысль приказать тебе катапультироваться. Но потом мы решили, что ты справишься.
|
|