Все окна в палате были завешены одеялами. На койках валялись старики и веселились. Под койками ползали чижики и тарахтели, изображая бронетранспортеры.

В темноте кто-то спросил Митю: «Кто таков?» Он не успел ответить, как Кузя заискивающе засмеялся и сказал, что это того придурка дружок, тоже придурок, но без денег. В Мите закипело бешенство: «Ты у меня, Кузя, поедешь в Союз!» Решение созрело мгновенно: пойти и рассказать о подмене анализа.

Кудрявый парень подтолкнул сзади коленкой. Митя понял, что все причитающееся Косте достанется ему.

С койки спросили, откуда он родом, а то они, мол, не знают, кого будут бить: хохла, бульбаша, урюка, москвича или еще кого. Митя ответил, и тут же кудрявый хлопнул его по плечу: «Земляк! Первый раз земляка встретил!» Он стал тискать Митю. «Вы его не трогайте, мужики, он за того козла ничем не виноват». Митя не успел опомниться, как они в обнимку с кудрявым очутились на улице. «Ты, брат, прости, я земляков не трогаю и другим не даю».

Они познакомились. Парня звали Олегом. «Я тебя сейчас с одним познакомлю — он после болезни остался здесь на постоянке художником. Как сыр в масле катается: на операции не ходит, но парень ничего, не гнойный».

Мастерская оказалась крохотной комнатушкой, заваленной матрасами и планшетами; у окна стоял самодельный столик, весь в разноцветных пятнах краски. За ним сидел парень и скреб бритвочкой по планшету.

«Знакомься, Саня, земляка привел, Дмитрием зовут». Рука у Сани была узкая и холодная. «Давайте чай сварганим», — предложил он. На столе появилась трехлитровая банка с водой, в которой яростно загудел кипятильник из двух бритвочек.

Начались расспросы о гражданке. Олег с Саней призывались на год раньше. Для них Митя был человеком, который ходил по родным улицам и дышал родным воздухом еще целый год после них.

Закипела вода. Саня высыпал в банку пачку чая, а Олег достал из-под матрасов буханку белого хлеба, банку сгущенки и пачку рафинада.

За воспоминаниями о гражданке они усидели три литра и все, что было съестного. Митя так наелся, что на ужин не пошел, а сразу завалился спать, но после крепкого чая не спалось, и он еще долго думал о том, как мало надо, чтобы отношение к тебе изменилось.

«..переодевайтесь. Через пятнадцать минут до аэродрома пойдет машина». Митя проснулся от голоса Веры. Он открыл глаза и увидел довольного Кузю. Тот не скрывал своего ликования и, пока переодевался, все пел: «Желтушка, желтушка, желтушка моя, позволь наглядеться, радость, на тебя».

В тот день он ни на какие работы не пошел, а сразу двинул к Сане, и, завалившись на матрасы, проспал еще часа два, а потом снова пили чай и ели припасенный Саней крем из сгущенки с маслом. Саня оформлял поварам дембельские альбомы, а они его кормили не хуже генерала. Здесь было так хорошо, что Митя решил отсиживаться в каптерке до выписки, тем более что Саня не возражал: «Хоть живи здесь».

Прошло пять дней. Митя с Саней коротали время до ужина вдвоем — Олег ушел играть в карты. Саня стал рассказывать о себе:

— Эх, Митя, на гражданке я был человеком, — начал он, прихлебывая горячий чай. — Последний «Жигуленок» еще в техникуме сделал; девочек менял как перчатки, ну, и насчет одежонки не извольте беспокоиться, моя вотчина — торговля: год работал — пять тысяч сделал.

Саня достал из кармана кожаный бумажник с фотографиями: Саня с девочками на пляже и Саня с девочками за праздничным столом.

— Если бы не армия, я бы такими делами воротил!

— Какими? — спросил Митя. Он не любил, когда так хвастались.

— Ты о нашей организации не слышал? — Саня многозначительно поднял указательный палец. — Я получил письмо, где пишут, что недавно в городе прошли первые выступления и готовятся еще. Видишь ли, — Саня изменил тон. — Наша сила в том, что мы опираемся на разум, на силу, а не на абстрактные понятия равенства, братства и другой чепухи, выдуманной ублюдками для ублюдков. — Он помолчал немного. — «Майн кампф» — вот книга, которая выше всяких там Библий, Булгаковых, Достоевских. Эти учили ныть и копаться в собственном дерьме, и только Гитлер создал модель разумного человека, которую потом извратили и довели до абсурда промышленной машиной. Не читал?

Митя мотнул головой.

— Зря не читал. Вернешься, я тебе дам перепечатку. Самая гуманная книга. Сам подумай: все никогда не смогут жить хорошо. Пусть уж кто-то живет хорошо, чем все плохо, частью надо пожертвовать. У Гитлера была ошибка: арийцами он называл нацию, а между тем арийцы есть в любой нации. Это часть людей, которая имеет жизненную силу, способную обновить общество. А все, кто не принадлежит к арийцам, — хлюпики, ублюдки. Но ты, я вижу, парень сильный. Если тебя поднатаскать в идеологии, думаю, можешь войти в нашу организацию.

— Нет, нет, — Митя поднялся, громко сглотнув слюну. — Мне идти надо, я — дневальный.

Саня рассмеялся.

— Чего ты испугался? Просто у тебя информационный шок — теоретической подготовки нет. Подумай на досуге, поймешь, что я прав.

— Нет, нет, — Митя решительно направился к двери.

— А Олег-то меня, между прочим, сразу понял. Вы с ним вечером приходите чай пить, а я печеночный паштет достану, болгарских огурчиков. Поговорим.

Митя шел в свой корпус и никак не мог унять дрожь. Он раньше слышал, что у них в городе есть какие-то группировки, но никогда с ними не сталкивался и считал, что все это вранье. «Надо матери написать, спросить о выступлениях».

Вечером он никуда не пошел и вообще решил больше к Сане не ходить, а завтра во время обхода попроситься на выписку, и, когда старшина поманил его пальцем и назначил за отлынивание от работ в наряд по корпусу, Митя даже обрадовался этому и сразу взялся за швабру. Теперь у него было оправдание.

Он шоркал шваброй по полу, а перед глазами стояли огурчики с хлебом, на котором толстым слоем был намазан печеночный паштет.

На ужин давали костистую рыбу, с клейстером.

Когда он попросился на выписку, врач удивился и сказал, что в его практике такого не случалось, чтобы солдаты один за другим просились из госпиталя.

В Кабуле было солнечно и жарко, На траве, невдалеке от вертолетов, валялись заменившиеся офицеры — ждали самолета из Союза. Вдали дымилась пыльная пересылка, город кричал тысячью далеких голосов, и Митя был рад, что снова в Кабуле. До года службы оставалось еще каких-нибудь два с половиной месяца, а там все должно пойти как по маслу.

С ним летел солдат — судя по неушитой форме, такой же чижик, и, как выяснилось, ему было с Митей по пути — тоже в Теплый стан, в рембат. Машины в их сторону не было. Они пошоркались о горячие машинные бока и, не найдя попутчиков, уселись на скамейке рядом с цветочными клумбами. За их спинами текла шумящая улица с юркими легковушками и дребезжащими «бурбахайками». И клумбы, и ряды деревьев на улице, и машины, и прохожие — все это так напоминало мирную жизнь где-нибудь на юге Союза, что уходить отсюда никуда не хотелось.

Между тем день плыл, приближаясь к полудню, и Митин спутник предложил пойти пешком, а по дороге голосовать — кто-нибудь да подбросит.

И они пошли по дороге. Мимо них проносились, обдавая клубами пыли, желтые такси, груженые «тойоты», афганские военные «уазики», а советские машины будто сквозь землю провалились.

По обеим сторонам пошли глиняные хибары, сколоченные из фанеры и деревянных огрызков каморки, мелкие лавки, торгующие всякой рухлядью, из которых на них смотрели блестящие любопытные глаза. Около хибарок галдели дети, черные, голые, со вспученными животами. По сточным канавам к обочине дороги стекала мутная зловонная жижа, и они прибавили шаг, чтобы поскорее пройти этот вонючий район.

Услышав позади шум тяжелой машины, Митя оглянулся. Шел советский «Урал». Они замахали руками, и машина остановилась. Из кабины высунулся лысый майор:

— Куда вам, солдаты?

— В Теплый стан, в полк, в рембат! — в один голос закричали они.

— В кузов! — скомандовал майор.

В кузове везли цемент в бумажных мешках. Машина свернула на асфальтированные улицы Кабула и понеслась с огромной скоростью, часто сигналя. Митя с солдатом тряслись на откидных лавках в кузове, едва успевая увидеть, что происходит вокруг.

Машина высадила солдата у ворот рембата и покатила к полку. У КПП Митя хотел спрыгнуть, но майор махнул ему: «Сиди!» Мимо проплыли офицерские модули, железный щит: «Служить в Туркестанском военном округе — почетно и ответственно». Машина подрулила к складу-палатке. Майор вылез из кабины и заглянул в кузов.

— Помоги разгрузить — тут немного.

Митя выругался про себя (надо было спрыгнуть у КПП) и взялся за мешок.

Мешки были тяжелые, килограммов по пятьдесят, и часто рвались. Он вымазался с ног до головы, да еще кладовщик, принимавший мешки внизу, обругал его.

Приближалось время обеда. По плацу в сторону столовой, бренча котелками, с песнями шагали подразделения, и Митя заторопился во взвод.

— Взвод, смирррр-на! — закричал лежащий на койке Фергана, когда Митя шагнул в палатку. — Дежурный, доклад!

На Митю налетел Мельник с облезшим от загара лицом и, приложив руку к панаме, затараторил:

— Товарищ сержант, за время моего дежурства происшествий не случилось! — И добавил шепотом: — Скомандуй «вольно».

— Вольно! — крикнул Митя, чувствуя, как улетучивается утреннее настроение.

Все, кто был в палатке, подошли к нему, пожали руку. Фергана усадил на койку, дал закурить.

— Как думаете командовать взводом, товарищ сержант? — спросил Фергана, выпуская дым Мите в лицо.

— Каким взводом? — Митя понял, что его повысили, но все равно спросил.

— Своим взводом, своим. Вы ведь у нас теперь замок. Горов старый стал, на пенсию проводили.

— Буду командовать, как Горов, — Митя и обрадовался, и огорчился. Обрадовался тому, что теперь ему будет доставаться поменьше, все-таки — заместитель командира взвода, а огорчился — на него сгрузят всю ответственность; придется командовать и получать подзатыльники от Пыряева и от начальства повыше.

Вошел Пыряев (легок на помине).

— Сидите, сидите, — подал Мите руку. — С выздоровлением. А я, честно говоря, думал, ты дольше проваляешься. Принимай у Горова взвод и работай над повышением командирского мастерства. Для начала — получите после обеда оружие и отдраите его до блеска. Завтра идем в сопровождение на Суруби с восьмой ротой. Наши «бэтээры» на охране, поэтому пойдем на чужих. Я пойду в голове колонны, а ты — замыкающим. Проведи учебу с молодежью — для них это первое сопровождение.

Митя только успевал кивать головой.

За чисткой оружия Кадчиков рассказал ему, что произошло за его отсутствие. А произошло многое. В тот день, когда его отправили в госпиталь, старики взяли Кадчикова на выносной пост вместо Мити и устроили им с Москвичом «веселую жизнь», а ночью, стоя на посту, Москвич прострелил себе руку. Его спустили вниз и отправили в госпиталь, но из госпиталя его через неделю выкинули, потому что рана была очень легкой — только мясо прострелил, и отправили в полк. А потом, когда через неделю кончился рейд, Москвича хотели отдать под трибунал, но взводный пожалел его, и теперь он в другом батальоне, рядовым. Их подбитый «бэтээр» в рембате. Оказывается, его подбили двумя гранатами, а не одной, как они думали сначала. Одна граната прожгла мост, а другая попала в днище и сожгла Коле ноги. Если бы не вторая граната… Коля написал Фергане письмо, где сообщил, что ему отрезали ноги и скоро сделают протезы. В письме он передавал привет Мите и всем остальным. Но самое главное — прислали чижиков из карантина, и они теперь летают как пчелки, но легче от этого пока что не стало.

Сопровождение выстроилось на диспетчерском пункте. Сзади, на дорожной отводке, их ждала колонна КамАЗов. После короткого инструктажа каждому бронетранспортеру было указано место в колонне. Как Пыряев и обещал, Митин «бэтээр» оказался замыкающим. Кроме него, в бронетранспортере ехало двое чижиков: Вилькин из их взвода в грязном засаленном «хэбэ», водила; еще двое стариков, один из них — худой, черный, с хитрыми цыганскими глазами, был Митиным земляком.

Митя немного побаивался. Сопровождать колонну да еще в качестве командира машины! И поэтому он обрадовался, когда перед самым отправлением на подножку бронетранспортера заскочил прапорщик восьмой роты, тот самый, что заставил Митю тащить продукты.

— Снимай шлемофон. Еду за старшего. Ваш Пыряев побоялся тебя одного отпускать.

Митя послушно залез в глубь бронетранспортера, уступив командирское место.

Колонна тронулась. Прапорщик нагнулся и прокричал, обращаясь к старикам: «Будем делать деньги?» Митин земляк радостно закивал: «Какой вопрос, товарищ прапорщик! Нам на дембель готовить надо». — «Хорошо, тогда поменяйте водилу, уберите этого чморя».

Пока колонна шла через город, они поотстали и, свернув, принялись петлять в лабиринте узких улочек. У одного из дуканов «бэтээр» остановился, и прапорщик на несколько секунд исчез внутри. Он вернулся с бутылками кока-колы и пачкой «Ричмонда».

— Поехали.

Они догнали колонну на окраине города, у арыка с большим фруктовым садом по ту сторону. Колонна стояла, и через арык уже были проложены мостки. В саду слышался мягкий стук падающих яблок. Митя, не дожидаясь указаний, приказал чижикам взять плащ-палатку и натрясти в нее яблок. Пока те возились в саду, колонна тронулась, и чижики, перебираясь через арык, выкупались по пояс, чем вызвали смех прапорщика: «Куда торопитесь? На тот свет всегда успеете».

Яблоки были кислыми. Митя обсосал одно, поминутно морщась, и выкинул.

Кабул кончился. Машины, надрываясь, полезли в горы. Вскоре отвесные черные скалы стали теснить дорогу, подгонять ее к краю пропасти, внизу которой шумела бурная река. Колонна замедлила ход. Афганские машины, микроавтобусы, «бурбахайки», прижавшись к краю, терпеливо ждали, пока проползет мимо ревущая железная цепь.

Показался туннель, похожий на открытую пасть рыбы. Одна за другой машины заныривали в темноту. «Все люки настежь, номера закрыть!» — скомандовал прапорщик. Их «бэтээр» притормозил, отрываясь от колонны, и, резко развернувшись, встал поперек дороги. Тронувшийся было с места микроавтобус резко дернулся в сторону и затормозил. Митин земляк спрыгнул с «бэтээра» и подошел к сидящим у каменного бортика афганцам. Их было четверо, средних лет, с блестками седины в бородах. При его приближении афганцы поднялись. Митин земляк что-то им сказал, они отрицательно закрутили головами, тогда он передернул затвор и полез к одному из них в карман. На землю по сыпалась мелочь, бумажный хлам. Из микроавтобуса на него смотрели испуганные глаза. Земляк заставил афганца развязать широкие штаны и сунул в них руку. Двое афганцев, воспользовавшись тем, что земляк отвлекся, обогнули каменный бортик и побежали вниз к реке. Земляк вытащил из штанов афганца толстую пачку, завернутую в тряпицу, и, подняв над головой, показал прапорщику.

Танк вынырнул из туннеля неожиданно и замер в нескольких метрах от них. Сидящий на броне лейтенант сразу все понял.

— Что ты делаешь? Отдай деньги, подонок! — закричал он. Дальше все произошло мгновенно. Пока лейтенант спрыгивал с башни, земляк бросил деньги и заскочил на подножку бронетранспортера.

— Ходу! — заорал прапорщик, и бронетранспортер, ловко разминувшись с танком, рванулся в туннель, подминая под себя жидкие кустарники обочины.

Земляк спрыгнул сверху:

— Козел, сволочь, лейтенантишка драный, чистенький какой, сволочь, выискался! — ругался он. — Товарищ прапорщик, что теперь делать будем?

Прапорщик нагнулся в люк:

— Не шугайся! Номеров он не увидел. А мы по дороге чего-нибудь добудем.

Вынырнув из туннеля, «бэтээр» понесся, сигналя встречным машинам. Земляк пнул Митю в бок:

— Чего расселся, козел! Дай воды.

Митя протянул ему флягу. Его колотила дрожь. Было противно поить его водой, и прапорщик был тоже противен. «Господи, что же мы делаем? Мы же мародеры, нас убивать надо. Знай земляк, что ему ничего не грозит, он бы весь автобус расстрелял, чтобы достать из штанов замусоленные бумажки. Вот не везет с земляками, все какие-то фашисты, сволочи! Это все закон силы. Когда не надо думать, а только выполнять приказ, когда умные не в почете, тогда в почете сильные. Или нужно стать сильным, переделаться, или всю службу тащить тяжелый груз других. Любовь к ближнему — дерьмо! Что-то я не видел, чтобы меня кто-нибудь любил…»

— Все к машине! — крикнул прапорщик сверху.

В долине стоял зной. Асфальт продавливался под ногами. На дорожной насыпи кверху брюхом лежал обгоревший автобус. «Подорвался на мине», — догадался Митя. Под ногами хрустели осколки вылетевших стекол. Прапорщик тщательно обследовал автобус и вытащил пару уцелевших сидений, кинул их Мите:

— Держи! — Митя потащил сиденья к бронетранспортеру.

— Ключи захвати! — крикнул ему вслед водила. — Резину снимем.

Переднего моста не было, видимо, улетел далеко, но зато на заднем были целы оба колеса. Они отвинтили их и, закатив на дорогу, подняли на башню бронетранспортера. Потом развернули машину и стали ждать колонну, которая гремела где-то за горизонтом, в солнечном мареве.

Скоро показались полковые бронетранспортеры. На люке первого сидел Пыряев. Он погрозил прапорщику кулаком, но останавливаться и выяснять, почему отстали, не стал.

В Кабуле они опять отстали от колонны и заехали в тот же дукан. Вся операция заняла минуты две: Митя с Вилькиным скинули с «бэтээра» колеса и сиденья, а дуканщик с сыновьями быстро закатили их в свой дворик.

Пока ехали до полка, прапорщик пересчитал деньги и разделил их на три части: старикам и себе по восемьсот афгани, а Мите с чижиками была отдана оставшаяся бутылка кока-колы.

Перед тем как спрыгнуть с бронетранспортера около своего модуля, прапорщик крикнул Мите в люк: «Учись, сержант! В следующий раз поедешь командиром машины». Митя кивнул, хотя кивать вовсе не собирался. Он чувствовал себя совершенно измученным и разбитым, хотя весь день просидел в бронетранспортере. У него было одно желание — уткнуться лицом в подушку и все забыть, а завтра будет новый день, на один день меньше.

«Здравствуй, милая моя, дорогая мамочка! Собирался писать тебе часто, а получилось, что опять три недели не писал.

Сейчас наш взвод стоит на охране комендатуры, города. Из хозяйственников превратились в охранников. Служба, надо сказать, очень ленивая. Днем можно спать, сколько влезет.

В городе очень жарко, а здесь много зелени, и в тени деревьев жара чувствуется не так сильно. Кормят нас прекрасно — привозят из полка все горячее. Кино нету, но зато есть телевизор, и нас каждый вечер усаживают смотреть программу „Время".

Рядом с нами находится стадион, и мы частенько слышим из своей комендатуры, как орут зрители и болтают комментаторы. В общем, жить здесь совсем не скучно, хотя порой и нечего делать.

Отношения с ребятами братские. Меня уже пригласили отдыхать в Сочи, у нас один парнишка оттуда.

Спасибо тебе за адрес Сергея Палыча. Помнишь, как мы с ним спорили? Теперь будем спорить в письмах.

Больше особенно рассказывать не о чем. Чувствую себя хорошо, не болею, не хандрю. Хоть и рано еще считать дни до дембеля, но все равно — считаю, и осталось их не так уж много — 420.

Ну ладно, пока. Целую. Твой сын Дима».

На охрану комендатуры их поставили поздно вечером, на бронетранспортерах связистов. Пыряев хорошо устроился в здании комендатуры на койке у телефонов. Троих он оставил с собой на втором этаже. Там был огромный балкон, где стояли кровати без матрасов. Наверху, естественно, остались старики.

Мите было поручено охранять боксы с машинами и здание комендатуры с тыла. В его распоряжении было два бронетранспортера.

Дни на охране тянулись медленно. Митя прекрасно знал, еще по Пандширу, чем это кончается для молодых. Кроме разогревания завтрака, обеда и ужина, он должен был придумать какое-нибудь занятие, чтобы и работы было немного, и старикам не к чему было придраться, но не успел. Старики сами нашли для них работу — драить бронетранспортеры. Заставили вылизывать каждую железку, каждый винтик и даже резину на колесах.

Митя попал к Кемалу из взвода связи. У грузина был свой чижик-заменщик весеннего призыва Боря, но Кемал взял еще и Митю, благо из другого взвода, не свой, пусть пашет наравне с чижиком. Митя, как мог, отлынивал от работы, по полчаса тер мокрой тряпкой одну железку, но Кемал заметил, что он гонит халяву, и заставил бегать за водой к колодцу. Боря поливал из ведра бронетранспортер, а Митя носился взад-вперед, усыпая дорожку к колодцу гаснущими в пыли каплями. Через полчаса он возненавидел Кемала, Борю, бронетранспортер и свою новую должность, которая не давала никаких преимуществ, а только прибавляла унижений. «Ага, молодой сержант, да еще замок! Сейчас ты у меня пошуршишь!»

Вечером, когда Митя приготовил ужин: разогрел банку перловки и заварил чай, Кемал позвал его к себе в «бэтээр».

Вылизанный бронетранспортер сиял, работала рация. Джазовая музыка, разрывая многочисленные помехи, рвалась в машину призраком потустороннего мира.

Кемал доел кашу и, выкинув из «бэтээра» грязную ложку, крикнул:

— Эй, дух вонючий! На завтрак мне новую ложку подашь! Развел тут сифилис, не промываешь ни хрена! — Кемал отхлебнул из кружки горячий чай и кивнул Мите: — Давай, сержант, рассказывай.

«Опять начинается! — раздраженно подумал Митя. — Сейчас начнет выспрашивать о гражданке: сколько водки выпил да сколько было баб».

— Что рассказывать? — осторожно спросил Митя.

— Как ты до такой жизни докатился.

Митя непонимающе посмотрел на Кемала.

— Ты — сержант, заместитель командира взвода, должен им командовать, а ты вместо этого, как последний чижик, воду таскаешь.

— Так ты ведь сам приказал, — по спине поползла холодная струйка пота.

— А если я сейчас штаны сниму и заставлю жопу лизать? — Кемал поставил кружку и взялся за пряжку ремня. — Будешь?

— Нет, не буду! — твердо сказал Митя. Он, кажется, понял, как себя вести.

— Почему ты чмом растешь? Из армии придешь, на твою девушку хулиганы нападут, а ты ее даже защитить не сумеешь.

— Сумею.

— Да где тебе! Если сам себя защитить не можешь. У вас, у русских, есть одна нехорошая черта: над земляком издеваются, и никто за него не заступится. Грузин, даже если месяц прослужил, и себя в обиду не даст, и за земляка заступится. У него выбора нет: или умрет, или победит. А ты, вместо того чтобы подраться со мной, воду таскаешь.

— Больше не буду таскать.

Кемал засмеялся и похлопал Митю по плечу.

— Молодец! У тебя на гражданке девушка есть?

Митя кивнул. Теперь он даже себе не сознался бы в обратном.

— Покажи фото.

— У меня нет с собой.

— В таком случае плохо твое дело, сержант. Придется еще раз за чаем сходить.

Все тело гудело от усталости, хотелось лечь на землю, но он старательно выхаживал вокруг бронетранспортера, стараясь повыше поднимать ноги, и думал о том, как почти через год поедет домой.

Вылезать из-под теплого бушлата не хотелось, но кто-то настойчиво пинал его в подошву ботинка, и Митя, поняв, что этот кто-то все равно не отстанет, откинул бушлат и рывком сел. Шафаров, мрачный спросонья, показал на здание комендатуры:

— Пыряев послал за водой — умыться нечем. Возьми бак и сходи с кем-нибудь.

— Что я, чижик? — Митя разозлился. Он вспомнил о вчерашнем разговоре и подумал, что в крайнем случае Кемал за него заступится.

— Что-о? — Шафаров опешил.

Митя улегся и закрылся с головой бушлатом. Шафаров постоял немного над ним и, больно пнув Митю по ноге, сказал:

— Ладно, Шлем, я попозже приду — поговорим, — и ушел.

Странно, но при разговоре с ним Митя почти не волновался и, пожалуй, был даже поспокойнее Шафарова. Кемал внушил уверенность в своих силах, которой ему так не хватало. Через несколько минут он крепко уснул.

Митя выложил между кирпичами щепочки и поднес горящую спичку. Его воротило от перловки, но других каш на складе не было. Кладовщик сказал, что на охране комендатуры можно прожить и без сухпая, было бы что продавать. Продавать Мите было нечего. В день приезда он выменял у сторожа банку тушенки на лепешку и кисть винограда, но тут же схлопотал от Ферганы.

Митя поставил банку на кирпичи и пошел за ложкой, забытой в бушлате. Когда он вернулся, банка валялась в костерке, и Шафаров мочился на нее.

— Сволочь! — громко, чтобы все услышали, сказал Митя.

Шафаров застегнулся и, улыбаясь, стал подходить к Мите.

— Сейчас ты у меня позавтракаешь, чмо!

Митя схватился за автомат. «Посадят!» — мелькнуло в голове раньше, чем он успел оттянуть затвор, и он, отбросив автомат в сторону, первым бросился на Шафарова.

Он плохо соображал, что делает. В глазах помутилось, а в висках бешено колотилась кровь. Он схватил Шафарова за ворот и потянул вниз, стараясь повалить на землю. Шафаров, вцепившись ему в волосы, резко пригнул голову и ударил в лицо коленом. Удар пришелся в губы.

Митя утерся рукавом и, разъярясь еще больше, снова двинулся на Шафарова. Его схватили за руки, увели за «бэтээр». Он выплюнул вместе с кровью осколок зуба.

С другой стороны машины в руках Кадчикова и Горова бесновался Шафаров: «Ты у меня еще умрешь до дембеля! Вечным чижиком будешь, каждый день кровью умываться будешь!»

Мельник повел Митю к колодцу. Афганцы что-то бормотали и качали головами, глядя на него. Он долго умывался, капая на землю розовой водой. Верхняя губа пульсировала жгучей болью.

Когда они вернулись к бронетранспортерам, Шафарова уже не было. Митя видел, что все сочувствуют ему, но от этого было не легче, и он успел пожалеть о том, что не пошел утром за водой. Старики возьмут сторону Шафарова, и тогда ему жизни не видать, даже если Кемал заступится.

Все кругом бегали, кричали, суетились, а он лежал, укрывшись бушлатом с головой, и плохо понимал, что происходит. «Если не повиноваться, будут бить беспощадно, до потери сознания, чтоб другим неповадно было, а быть вечным чижиком до дембеля Шафарова, — значит, признать себя побежденным». Выхода не было. Митя обливался потом под бушлатом и хотел, чтобы день поскорей прошел.

Кемал скинул с него бушлат. Митя зажмурился от яркого света.

— Вставай, сержант. Я слышал, ты мужчиной стал, с черпаком подрался. — Кемал улыбался, и Митя почувствовал себя уверенней. — Собирайся, сержант, вас с комендатуры в рейд отправляют. И не бойся никого.

Кемал пошел к своему «бэтээру», а Митя потрогал распухшую губу и вздохнул.

Известие обрадовало его. Он даже поймал себя на мысли, что хочет, чтобы рейд был подольше, потому что в рейде всем тяжело и страшно.

У здания комендатуры ждала полковая санитарная машина. Заместитель начальника штаба батальона, увидев Митину губу, сказал, чтобы замкомвзвода написал ему объяснительную.

— Я заместитель командира, — тихо сказал Митя. Он очень хотел, чтобы капитан его не услышал.

— Ты? — удивился «зээнша». — Что же ты так командуешь взводом, что тебе морду бьют?

Митя пожал плечами.

— Тем более пиши объяснительную.

«Влип», — подумал Митя. Объяснительную он никак не мог написать, потому что это значило: заложить Шафарова и стать последним дерьмом. Он надеялся, что капитан забудет о нем, как только отправит взвод в рейд. «С глаз долой — из сердца вон». (Две роты и их взвод отдавали в подкрепление другому полку; капитан пообещал десантирование и «настоящую войну».)

В полку шло «Белое солнце пустыни». Митя грузил в бронетранспортер ящики с патронами и, слыша знакомые фразы, представлял себе, что происходит на экране. Губа нарывала, но он старался не обращать на нее внимания, работал сосредоточенно и ожесточенно, пытаясь вымотать себя, чтобы крепко спать в дороге.

Сборы в рейд кончились так же неожиданно, как и начались. Раздраженный голос Пыряева возник из темноты: «Кончай погрузку! Рейд откладывается, а взвод в полном составе заступает в наряд по кухне. Парашу, видите ли, некому убирать!» Взвод недовольно загудел. «Все претензии к дежурному по полку. — Пыряев направил свой фонарик Мите в лицо. — Шеломов, всех людей на кухню. Сам знаешь, что надо сделать. А я спать пошел».

Митя полчаса строил взвод. Старики сказали, что они эту кухню в гробу видали, и ушли досматривать фильм. Кадчиков с Мельником, сославшись, что есть помоложе их, тоже исчезли из палатки. Митя разозлился на всех и отпустил чижиков в кино, предупредив, чтобы сразу же после фильма они бежали в столовую.

Сам он пошел посмотреть, что им оставил старый наряд.

Залы оказались здорово загажены (некому было последить за уборщиками), на столах, на полу валялись куски черного хлеба, поблескивали чайные лужи, шуршали обрывки старых газет, подгоняемые сквозняком. В варочном цеху на полу расплылись огромные лепешки пшенной каши, вокруг них в тусклом свете электрических лампочек роились мухи.

От увиденного ему стало плохо. Ноги ослабели, и он почувствовал, как усиливается дергающая боль в губе. Митя лег на скамейку в зале и неожиданно для самого себя заплакал. До приказа оставался всего лишь месяц, но как его пережить, он не знал. Кемал не заступился за него, Коля — в Союзе, молодые не поддержат, да и не может он драться с целым взводом. Замполит батальона сказал им тогда, чтобы в случае конфликтов они обращались к нему, но это только в крайнем случае… Соленые струйки затекли за воротник, и он поднялся.

Послышались шаги. Он вытер глаза и постарался улыбнуться тому, что вдоволь наестся сгущенки и масла.

Пришли все, даже старики. Митя хотел расставить молодых по объектам, но не успел раскрыть рта, как Горов отодвинул его плечом и вызывающе сказал: «Молодому замку неплохо бы поучиться сначала, как вести себя в обществе. Командовать парадом буду я, а нести ответственность за украденную сгущенку и мясо будет он». Митя заметил на губах Шафарова нехорошую усмешку и похолодел.

Горов отправил его в варочный цех мыть котлы. В варочном должны были работать трое или четверо — его послали одного, а когда он попытался протестовать, Горов отвесил ему такую «баклушку» по шее, что в голове зазвенело.

Его заперли в варочном. Баки из-под чая были пусты, заварки на дне осталось немного, и Митя решил, что просто нальет в них воду, не ополаскивая. Пшенку, кроме чижиков, никто не ел, и котлы были полные. Митя подставил бачок для отходов и принялся вычерпывать кашу. Пропревшая густая масса обжигала пальцы, они покраснели, разбухли и перестали сгибаться. Митя терпел. Ему показалось, что прошло полночи, пока он вымыл первый котел и залил его водой. Оставалось еще два.

Ребята должны вымыть залы и помочь ему. Митя высунулся в окно раздачи и крикнул: «Эй, есть кто живой!» В зале было тихо. В дверной проем были видны вымытые блестящие столы и мокрый пол, — все ушли. «Горов или Шафаров, кто-то из них наверняка запретил под страхом жестокого наказания помогать ему. Вот оно! Удар коленом был только началом».

Митя заковылял по жирному скользкому полу ко второму баку с кашей. Он уселся на него и, откинув крышку, заглянул внутрь. Бак был полный. Им овладело бешенство. Он швырнул в бак грязную тряпку и вдобавок плюнул. Кажется, он знал, куда идти…

Огонек, вырывавшийся из расплющенного конца пулеметной гильзы, сильно чадил, пуская по землянке черные блики. Было сильно накурено, пахло анашой.

На скрип двери встрепенулись двое полуголых парней. В одном низ них Митя узнал Рустама.

— Чего тебе?

— На этом посту Вовка должен…

— Иди отсюда, недоносок! — перебил Митю незнакомый парень.

— Ладно ты! — остановил его Рустам. — Он обдолбился, в «бэтээре» кайф ловит.

Языки у обоих заплетались, и каждое слово давалось с трудом.

Вовка лежал на откинутом водительском сиденье, положив ноги в ботинках на руль.

— Кто здесь?

— Это я, Дима.

Вовка направил на Митю луч фонарика. Оба несколько секунд привыкали к свету, потом Вовка выдохнул:

— А! Залезай, кто это тебя так разукрасил?

— Шафаров. Сегодня в комендатуре, — Митя спустился в люк.

— Подрались? — говорил Вовка лениво, растягивая слова, будто ворочал во рту ком каши. — Ложись спи. Утром решим, — оборвал он Митю, начавшего было рассказывать, как все было.

К утру от остывшей брони стало нестерпимо холодно, и Митя весь съежился, вжался в скамеечку, сквозь дрему чувствуя холодный воздух, обвевающий лицо, и горячую пульсирующую боль в губе.

Поднялось солнце, воздух постепенно прогрелся, и Митя крепко уснул.

— Вставай, — Вовка потряс Митю за плечо. — Я тебе завтрак принес.

Митя поднялся. В котелке было на донышке гречки с тушенкой.

— Больше не осталось, — объяснил Вовка.

— Да ладно, хоть это, — Митя осторожно отправил ложку в рот, стараясь не задеть губу.

— Из-за того, что ты котлы не помыл, завтрак задержали. Взводный обещал на губу посадить, а старики морду намылить. Ты пока во взводе не показывайся, и пусть остынут.

— Можно здесь остаться? — спросил Митя, прекрасно зная, что нельзя.

Вовка покачал головой:

— Они тебя потеряли. Начнут искать с меня. Уже спрашивали.

Митя с неохотой поднялся:

— Пойду к замполиту батальона.

Вовка пожал плечами:

— Как знаешь. Смотри, не было бы хуже.

— Хуже уже не будет.

Митя пошел к офицерским модулям. У входа в полковой штаб он задержался, заглянул внутрь. Там, в темноте коридора, под стеклянным колпаком, стояло мягко светившееся знамя, а рядом на тумбочке — вытянувшийся в струну солдат с застывшим взглядом. «Как неживой», — подумал Митя.

— Сынок, ты що, к замполиту який гарный? — двухметровый прапорщик с пышными усами вырос перед ним так неожиданно, что он, не успев понять, к какому замполиту, кивнул.

— Пойдем, побачим замполита, — прапорщик взял его за локоть и повел по коридору. Он толкнул дверь и ввел его в кабинет.

На Митю с любопытством уставились штабные писаря. Там был еще один кабинет, и прапорщик провел его туда.

— Разрешите, товарищ майор? Пострадавшего привел. Около штаба топтался.

Прапорщик вдавил Митю в мягкий стул. За столом, под портретом Брежнева, сидел тщательно выбритый худой скуластый майор и курил сигарету. На нем была новая, с иголочки, форма. Он долго изучающе смотрел Мите в лицо, выпуская колечки дыма, молчал, потом, будто спохватившись, взглянул на прапорщика:

— Да, идите, мы с ним по душам поговорим.

Митя заерзал на стуле. Майор достал чистый лист бумаги, ручку.

— Я — замполит полка. Можешь со мной говорить как с родной мамой. В обиду я тебя не дам.

Митя назвал фамилию, имя, подразделение и замолчал.

— Что же ты замолчал? Самого главного не сказал: где, когда, за что и кто тебя так разукрасил? Говори, говори! — замполит повысил голос. — Если ты будешь молчать, я ничего для тебя не могу сделать. Кого я буду наказывать? Всех старослужащих, весь взвод? Зачем ты ко мне пришел, чтобы молчать? — замполит сорвался на крик. Он вскочил со стула и заходил из угла в угол, нервно затягиваясь сигаретой.

— Шафаров, — выдавил Митя и с ужасом понял, что отступать ему теперь некуда — майор не слезет с него, пока не узнает все. «Дурак! Зачем я кивнул прапору? Ведь не сюда же шел!»

Замполит успокоился, сел за стол и стал записывать Митин рассказ.

— Значит, говоришь, издеваются над заместителем командира взвода, — майор откинулся на спинку стула. — Турма! Турма!

Митя похолодел.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул майор. Из-за двери высунулась голова писаря. — Начальника санчасти ко мне!

«Если Шафарова из-за меня посадят, свои же запинают, — Митя шумно сглотнул слюну. — Если сказать, что соврал и что не Шафаров, а из другого взвода, нет, лучше из другого батальона, и я не знаю кто. Нет, поздно, увидит, что вру, поздно!»

— Товарищ майор! Я вам наврал насчет Шафарова, — голос задрожал.

Замполит засмеялся.

— Врать не умеешь. Да не бойся, я его не посажу, только припугну маленько, чтобы неповадно было. Они тебе ничего не сделают.

Вошел начальник санчасти — капитан.

— Разрешите?

— Да, вон посмотри, какой красавец.

Капитан наклонился к Митиному лицу.

— Здорово разбабахало.

— Ты возьми его к себе и подержи недельки три, а я пока наведу у него во взводе порядок, раз командир не может, — замполит заглянул в бумагу, припоминая фамилию взводного.

Митя пошел за капитаном. В дверях он услышал, как замполит приказал писарю: «Пыряева ко мне!»

Санчасть была через дорогу. Дверь на тугой пружине жалобно скрипнула, впуская Митю с капитаном вовнутрь.

Он шагнул в темноту. В коридоре было прохладно и пахло по-больничному.