Клубы пыли вздымались под потолок. Митя отчаянно чихал и пытался ее утихомирить с помощью трехлитровой банки с водой. Они по очереди убирали кабинеты и офицерскую комнату, где жили «комиссары», как их окрестили штабные писаря: начальник клуба, пропагандист и комсомолец. Были еще комнаты замполита и партийного секретаря, но в них безраздельно царствовал Генка.

В комнате работенка была получше: можно печенья урвать, кусочек сыра отрезать, сгущенки похлебать, пока офицеры ходят на развод. Сегодня там гужевался Генка, да и вообще ему везло. Он сразу приглянулся замполиту своими «деловыми» качествами, которые у Мити начисто отсутствовали. Он не мог, например, пойти на склад и попросить какой-нибудь деликатес — две банки для себя и две для майора, или на вещевой — взять там новые хрустящие простыни, а заодно и полусапожки, каких нет даже у офицеров; зато он мог работать по шестнадцать часов в сутки: барабанить по клавишам разваливающейся машинки, печатать справки, письма, сводки. Первое время дело шло туго. Он не справлялся с тем количеством бумаг, которое ему подсовывали, и приходилось сидеть до утра; уже багровели горы за окнами, а Митя все еще силился различить сливающиеся в сплошную темную линию слова. Базиль и Генка закрывались в соседнем кабинете и преспокойно дрыхли всю ночь напролет, но у него не оставалось сил злиться на них.

Работа была нудная, зато никто не трогал. Базиль оказался прекрасным товарищем — все на равных, а вот Генкин Артур все время капризничал и припахивал. То ему в магазин за банкой сока, то в палаточный городок за сигаретами. Он готовился к дембелю, и каждый вечер они с Генкой куда-то надолго пропадали, а потом Артур сидел за столом и считал замусоленные бумажки.

Базиль говорил, что ему наплевать на дембель, что все это: и ушитая парадка, и сапоги на каблуках, и начищенные до блеска незаслуженные значки — блестящая мишура, скрывающая армейскую действительность, и что он даже пальцем не пошевельнет, чтобы себе что-то достать, само все найдется. Но когда в одно прекрасное утро Артур взял да и уехал с первой отправкой, о которой только и разговоров было весь октябрь, Базиль быстро переменился. Во-первых, он страшно обиделся на замполита, что тот не похлопотал за него в строевой части, всего-то зайти и сказать: «Отправьте-ка моего писаренка», во-вторых, он пошел на склад, где у него работал земляк, и достал все сам, начиная от шапки и кончая новенькими узконосыми сапожками. Два дня он не показывался в штабе — ушивал парадку, шинель, гладил сапоги. Митя с Генкой посмеивались над его болтовней насчет мишуры.

Приближались ноябрьские праздники, и Базилю хотелось встречать их дома, но одно веское обстоятельство мешало его отъезду — у него не было «дипломата». Все дембеля уезжали домой с новенькими, приятно пахнущими кожей и пластмассой «дипломатами», и появиться среди отъезжающих без оного значило вызвать всеобщее презрение: «За всю службу даже на „дип" не заработал!»

И вот сегодня он предупредил Митю, что будет небольшое дельце. «Дельце так дельце, лишь бы не поймали».

Кончился развод, судя по зашоркавшим по коридору офицерским сапожкам. Пол был вымыт, пыль улеглась; пока не высох — ничего, а потом придется опять сбрызнуть. Дверь распахнулась настежь: «Привет, Дмитрий-хитрый». Из всех офицеров парторг нравился ему больше всех, правда, он не видел еще своего непосредственного начальника — пропагандиста капитана Денисенко, он уехал в Союз за наглядной агитацией: красками, кистями и тому подобной мелочью, но что самое главное — за новой пишущей машинкой, на которой Мите придется строчить до дембеля. Парторг шутил, сыпал прибаутками и никогда не орал, даже не повышал тона, а просто брал за локоток и засыпал тебя словами, буквально сбивая с ног; у человека, разговаривающего с Лукасиком, начинала кружиться голова, и он соглашался на все, что угодно. Когда же замполит просил о чем-нибудь Лукасика, он кивал, улыбался, бил себя кулаками в грудь, а потом выходил из кабинета замполита и перепоручал дело Мите с Генкой, а если им было не по плечу — батальонным политработникам. Генку такая манера бесила: «Сам только что приехал, в рейды не ходил, пороха не нюхал, а уже всю работу на других валит!» Конечно, Лукасик, приехавший в Кабул чуть больше месяца назад, был стопроцентным чижиком и никаким авторитетом не пользовался у офицеров, но Мите он нравился своим характером. Он любил таких людей, у которых все в жизни легко, видимо, потому, что сам слишком серьезно воспринимал свои неудачи и обиды. А что другие за него делают работу, так все кругом так стараются жить, может, не у каждого получается. Вот Генка на полгода меньше прослужил, а как работает? Все на него спихнул, сидит на своих ящиках с учетными карточками — делает вид, что занят, а все больше бегает по поручениям, где чего достать или выменять.

Парторг порылся в столе, достал кожаную папку, вложил в нее бумаги:

— Поедешь со мной в Баграм? Дело есть. На обратном пути винограда наберем, персиков. — Митя вскочил, готовый ехать куда угодно. За тот месяц, что он просидел в этом кабинете, ему ни разу не удавалось выбраться с офицерами из полка в город, или на дорогу, где на охране стоял батальон, или, на худой конец, в дивизию.

— Автомат возьми.

В свою оружейку Митя идти не собирался. У писарей зампотеха всегда валялась куча бесхозного оружия: трофейные автоматы, пулеметы, гранатометы, но Митя плохо их знал, по вечерам отсиживался в своем кабинете, читая газеты, и только краем уха слышал, как в коридорах кипит своя писарская жизнь: крик, смех, беготня. Ему не хотелось ни с кем знакомиться.

— Ну что же ты, где автомат? — Лукасик торопился.

— Сейчас, товарищ майор. — Митя бросился в офицерский модуль за Генкой.

Он приложил ухо к двери замполитовской комнаты. За дверью тихо играла музыка, было слышно шуршание целлофана. Митя поскреб ногтем дверь. Скрипнула кровать, и затопали босые ноги.

— Кто?

— Я.

Генка приоткрыл дверь:

— Чего тебе? — Он даже не успел прожевать печенье.

— Возьми у технарей автомат. Я с Лукасиком в дивизию еду.

— Сам-то не можешь взять? — спросил Генка раздраженно. Митя лишил его отдыха на замполитовской кровати. — Ладно, пойдем.

Пока Генка надевал ботинки, Митя разглядывал сквозь щелку стол, покрытый разноцветной скатертью, а на нем — шикарный двухкассетный магнитофон.

— Класс! — Он такого никогда не видел.

— Класс, да не про нас, — бросил Генка и захлопнул дверь.

— Я ведь слышал, как ты его крутил.

— А тебе-то что? — Генка зло глянул на него. — Мне замполит разрешил.

Мите стало обидно, что Генка слушает магнитофон и ни разу не позвал его.

— Если замполит уедет, забуримся к нему, потащимся, — предложил Митя.

— Посмотрим, — пожал плечами Генка. — Мне вообще-то сказано никого не пускать.

Он стукнул в окно техчасти. Рама скрипнула, и высунулась стриженая голова. «Гриша, дай пушку, для дела надо», — Генка кивнул на Митю. Гриша посмотрел на них заспанными глазами. «Щас», — исчез в темноте и вернулся, неся автомат с откидным прикладом, китайский «АКМС». Он протянул автомат Мите: «С тебя бакшиш». — «Ладно», — хотя он не представлял, каким бакшишем расплатится с Гришей.

Лукасик нетерпеливо топтался у бронетранспортера: «Тебя, Шеломов, только за смертью посылать». Митя промолчал. «Такой уж уродился, а за смертью здесь все ходят: и рядовые и полковники».

«Бэтээр» забрался на горку за полком и, вырулив на баграмскую дорогу, пошел, пошел по асфальту, просвистываемый пыльным ветром.

Митя блаженствовал на ватниках внутри машины. Ему надоело печатать. Еще три недели назад он стучал по клавишам и радовался, что не получает подзатыльников, а сейчас кабинет с тусклыми обшарпанными окнами, и стул с продавленным сиденьем, и дребезжащая машинка — все его раздражало, и он понял, что никогда не станет штабной крысой. «Прослужу полгодика, пока не уволятся старики, и вернусь во взвод».

Погужевались они на посту действительно неплохо. Лукасик только заикнулся о винограде, как снарядный ящик, полный отборного белого винограда, оказался на бронетранспортере. С персиками дело обстояло сложнее — нужно было идти через минные поля, но Мите дали двух проводников. Они нажрались персиков до тошноты и едва дотащили плащ-палатку.

Лукасик, пока они ходили за персиками, слегка «заправился». Глаза у него затуманились, и речь стала не такой быстрой и гладкой. Он приказал накормить Митю до отвала, а сам отправился в «винные погреба».

На посту было человек шестьдесят — готовили понемногу и очень вкусно, тушенки не жалели; на столы, расставленные в сливовой роще, сыпались, глухо стучали по столешницам спелые сливы, иногда попадая в суп или компот. Теперь Митя понимал, почему Базиль и Артур, а в последнее время и Генка, с таким удовольствием ездили с начальством в качестве охранников.

По дороге в полк Митю растрясло, и он заснул, а потом весь оставшийся день ходил сонный и вялый, мучаясь животом.

Когда стемнело и в кинотеатрах застрекотали проекторы, Базиль позвал его «на дело». Митя трусил, но виду не показывал. Они пролезли в автопарк под колючкой по проходу, проделанному такими же, как они, варягами, и, подобравшись к аккумуляторной, сперли оставленный кем-то на минутку танковый аккумулятор. Тот, кто его оставил, решил, видимо, что аккумулятор громоздок и неподъемен для воров, и просчитался. Они докатили его до забора на обрезках труб. Часового поблизости не было видно, и Базиль дважды коротко свистнул. Над каменным забором показались лохматые пыльные головы пацанов лет по двенадцати.

— Принес?

Базиль показал на аккумулятор:

— Значит, как договорились. Две тысячи принесете к забору рядом со штабом.

Пацаны помогли перетащить аккумулятор через забор, водрузили его на припасенную тележку и увезли его в уличную темноту.

Базиль шепнул, что надо линять, и они перемахнули через забор, побежали с внешней стороны к штабу, огибая клубки набросанной колючки.

Базиль знал проход у продуктового склада, где не было проволоки, там они пролезли, выждав, пока часовой завернет за угол штаба.

Сев на корточки невдалеке от забора за бетонными блоками, они стали ждать.

Похолодало, и Митя сбегал за бушлатами. Он напрягался, стараясь уловить среди отдаленных городских шумов топот ребячьих ног, короткий свист или тихий разговор. Базиль тоже прислушивался и бегал глазами по краю забора. Но никто не приходил.

Уже кончился фильм, и труба, серебряно звеня, чистым голосом пропела отбой, а они все сидели и ждали.

Базиль резко поднялся и яростно погрозил кулаком городу: «Надул, щенок! „Я, — кричал, — Азиз, никогда не обманывает шурави". Погоди, я тебя достану!» Он зашагал к штабу.

В кабинете Базиль вытащил из-за шкафа автомат, щелкнул рожком: «Шлепну, гадину!» — и вышел, хлопнув дверью.

Митя и не подозревал, что у них в кабинете есть оружие. Он так опешил, что даже не попытался остановить Базиля.

Генка залетел в кабинет возбужденный:

— Куда это он такой?

— Бачи нас надули. Две тысячи должны были принести.

— Лопухи! Надо было сразу деньги требовать. — Генка почесал затылок. — Он теперь в Кабул пошел — там его патруль повяжет, и пропал дембель со второй отправкой.

Ничего не оставалось, как лечь спать. Митя ворочался на столешнице с боку на бок, думал о Базиле. «Можно и без „дипломата" домой уехать, лишь бы живым и невредимым».

Сквозь дрему он услышал, как распахнулось окно и загремел автомат.

— Нашел? — спросил Митя.

— Нет, не нашел. Все дуканы на одно лицо. На улицах пусто — спросить не у кого. Ладно, переживем, — вздохнул Базиль и пошел спать.

Дверь колыхалась от ударов, собираясь развалиться. Пока Митя пытался попасть в ботинки, Базиль уже подбежал к двери, шепнув, что приехал их шеф — Денисенко.

Дверь распахнулась, и в комнату, громыхая подкованными сапогами, ввалился усатый капитан, неся за собой запах сигаретного дыма и терпкого одеколона.

— Заспались, ублюдки, без твердой руки! — Капитан упер палец Генке в грудь: — Кто такой?

— Заменщик Артура, — звонко выкрикнул Генка, вытягивая подбородок.

— Что разорался, как на плацу? Здесь тебе командирский голос никогда не понадобится — без тебя командиров хватает. А ты? — Капитан направил палец на Митю.

— Я — заменщик Васи, сержант Шеломов, — спокойно ответил Митя.

— Тебе Базиль говорил, что будешь на меня работать?

Митя кивнул.

— В таком случае — на уборку быстро-быстро! — Капитан неожиданно заорал: — Чего стоишь, балбес? Уберешься в комнате, распаковывай машинку и жди! Бегом!

Митя побежал, наступая на незавязанные шнурки. «Кончилась лафа. Ишь какой орун приехал. У Генки шеф спокойнее, тихий, а этот только и будет глотку драть».

На полу комнаты стоял большой деревянный ящик с машинкой, на столе — страшный свинарник: колбасные шкурки, обрывки промасленных газет, куриные кости, окурки, осколки тарелок, бутылки. «Попировали, убирай теперь за ними!» Митя залез за полотняную перегородку. Там в шкафчике хранились продукты. На полке он нашел полкруга копченой колбасы и отпластнул толстый кусок. Колбасу он не жевал, а обсасывал, жмурясь от удовольствия, и одновременно водил веником по мокрому бетонному полу.

К вечеру Денисенко загонял его до полусмерти, посылая по всяким пустякам, начиная от забытой на столе ручки и кончая буханкой хлеба, которую хлеборез ему так и не дал, сказав, что хлеба нет и пусть капитан сам приходит, если ему надо.

Базиль ходил торжественный и серьезный — он сдал военный билет в строевую часть и дрожал от нетерпения.

Когда наконец Денисенко отвязался от Мити, пошел в модуль валяться на кровати и слушать музыку, Митя приплелся в штаб.

Базиль сидел за столом над кусочком бумаги, обложившись цветными карандашами. Он вынул из ящика стола бумажку в пять чеков и положил перед Митей:

— Ну как? — Митя нагнулся над столом и только тогда заметил, что чек ненастоящий: все линии, циферки, завитки были тщательно выведены.

— Здорово!

— Еще бы, я их уже так надувал. Сегодня еще попробую.

Базиль закончил чеки и собрался к забору. Митя увязался за ним. Ему хотелось посмотреть, как пройдет операция. Генка над ним посмеялся и сказал, что бачи раскусят их в два счета.

Они подошли к забору, за которым переливался и дышал город. Базиль свистнул, и тут же возникли две головы:

— Что надо?

— Кишмишовку и пакет «Монтаны».

— Десять чеков давай.

— Есть, есть. Неси сначала. — Базиль показал бумажки.

— Не бойся, деньги давай. Рафик никогда не обманывать.

— Знаю я, как не обманывать. Вчера такой же, как ты, надул. — Базиль покачал головой. — Нет, не дам. Не хочешь нести — не надо, мы в другое место пойдем.

Базиль зашагал от забора.

— Эй, постой, солдат, сейчас несу! — Одна из голов исчезла, а другая осталась караулить Базиля, чтобы чеки «не ушли» к другому продавцу.

Минуты через три прибежал запыхавшийся мальчишка. Он поднял над головой кулечек с водкой и развернул большой, с девицей в джинсах, пакет: «Хорошо?»

Базиль кивнул. Оба подошли к забору и выхватили друг у друга, один — товар, другой — бумажки.

«Линяем!» — шепнул Базиль, и они побежали. Вдогонку полетели камни — один из них угодил Мите в ногу.

Они влезли в кабинет через окно.

— Получилось? — удивился Генка. Он разгладил на столе пакет с девицей. — Потянет вместо «дипломата».

Они занавесили окна кабинета газетами, выложили на стол припасенные Генкой консервы, хлеб и сели справлять отходную.

Базиль выгрыз угол пакета и выдавил его по кружкам.

— Давайте, мужики, чтобы жилось вам хорошо: офицеры не доставали, лычки не отлетали, и служба шла как по маслу.

— За тебя, Базиль, за благополучное возвращение.

После отъезда Базиля Генка стал вести себя очень нахально. Всю работу свалил на Митю, а сам где-то пропадал целыми днями. Замполит часто требовал его к себе, и Мите приходилось отрываться от работы, бегать его искать. В конце концов ему это надоело, и он решил крупно поговорить с Генкой.

Утром, когда тот надел панаму и куда-то намылился, Митя попытался остановить его:

— Я за тебя работать не намерен.

Генка завелся с пол-оборота:

— А я намерен кормить тебя каждый вечер всякими деликатесами? Я что, их просто так достаю, за «спасибо»? Может, ты хочешь жрать парашу в солдатской столовой? Если я тебя кормлю, почему бы и тебе за меня не поработать?

— Я тебя не просил! Сам могу прокормиться, без твоих деликатесов.

— Кормись, кормись. Больше ни шиша у меня не получишь. А пахать здесь, как последний чижик, я не буду!

— А кто ты, не чижик, что ли?

— А ты? Сам ты чижик! Барабанишь с утра до вечера, спины не разгибаешь. Да я, если бы прослужил год, давно бы с такой службы слинял.

— Ты прослужи сначала!

— А ты что против меня имеешь? — Генка толкнул Митю плечом. Они, наклонясь друг к другу, глядя в глаза, закружились между столами. Первым набросился Генка. Он обхватил Митю вокруг шеи, но Митя выскользнул и, обняв Генку, чтобы он не давал воли кулакам, стал пригибать его к полу.

Нагруженный бумагами стол пополз в сторону от их возни, открывая под собой многолетнюю пыль, посыпались папки с документами.

— В чем дело, писаря? — Они застыли на месте, растрепанные и красные. Замполит больше ничего не сказал, прошел в свой кабинет. Несколько минут он стоял, в задумчивости подняв глаза на портрет, а потом поманил Генку пальцем и сказал:

— Снимай.

Митя с Генкой переглянулись в удивлении.

— Да, да, наша станция сообщила. Полк в боевой готовности, — замполит закурил. — Сбегайте, поищите черную ленту на знамя.

Они пошли к дверям.

— Сходите к женщинам, может, у них есть, — крикнул замполит вслед.

Женщины еще и не думали вставать. Митя поскребся в одну дверь, Генка — в другую. «Да, — сказал сонный голос. — Войдите, открыто». Митя толкнул дверь и оцепенел от бросившейся в глаза белизны простыней и рассыпавшихся по подушкам волос. В комнате стоял неистребимый запах духов.

— Чего тебе? — Женщина приподнялась на кровати, показывая темное от загара плечо с белой полоской от бретельки.

— Извините, меня замполит послал. Леонид Ильич умер. У вас нету черной ленты?

— Слышь, девки! — крикнула женщина. — Брежнев умер.

На кроватях заворочались. Митя старался смотреть в окно, на унылое, затянутое тучами небо, выглядывающее из-за крыши офицерского модуля.

— Хватит заливать-то, дай поспать.

— Так что, умер, что ли?

Митя улыбнулся, мотнул головой:

— Наши передавали по радио.

Дверь скрипнула. В комнату неслышно вполз Генка.

— Разрешите? — покачал головой. — Нет черной ленты?

— Вряд ли есть. Мы ведь никого хоронить не собирались, — женщина села на кровати. — Отвернитесь, я встану.

Она прошлепала босыми ногами, зашуршала бельем. Генка подмигнул Мите: «Классно, да?»

— Разве что это, — женщина держала в руках черную комбинацию. — Из нее можно ленту нарезать.

— Надо с замполитом посоветоваться, — деловито сказал Генка. — Сщас приду, — и шмыгнул за дверь.

— Садись, в ногах правды нет, — теперь женщина была в цветастом халатике. Она сидела на кровати, перебирала в руках комбинацию с ажурными оборками и почесывалась.

— Долго тебе до дома?

— Год остался.

— А, — женщина больше ни о чем не спрашивала и только смотрела на стену, увешанную фотографиями детей.

Генка всунул голову:

— Замполит спрашивает, нету ли у вас еще чего-нибудь, пусть не черного цвета.

— Нету, ничего нету, — раздраженно ответила женщина. — Берите что дают, — и швырнула комбинацию.

Генка вышел из модуля и захохотал. Он сгибался пополам и шатался как пьяный: «Комбинацию на боевое знамя полка — ха, ха, ха! Ой, не могу, они бы еще трусы дали! Ха-ха!» Митя тоже засмеялся, но когда они дошли до штаба, лица у обоих были скорбные и непроницаемые.

«У них ничего нет, товарищ майор. — Генка развернул комбинацию. — Вот только». Замполит выхватил у Генки комбинацию и разорвал ее: «Я этим сучкам еще припомню!»

Траурные ленты сделали из простыней: нарезали на полосы и покрасили черной краской.

Пока шел митинг, Митя с Генкой прятались в штабе и курили. Небеса прохудились, зарядила такая мелочь, что до конца зимы не вытечет — стой на плацу и жди, пока твой бушлат не станет пудовым от мокроты.

— Ладно, Димос, ты не обижайся. Пойдем лучше сходим ночью, железо сдадим на кишмишовку, поминки устроим.

— Пойдем, — согласился Митя. — Только, если попадемся, нам больше в штабе не работать.

— Ерунда, — отмахнулся Генка. — Артур все два года деньги делал, и ничего, не попался. Уехал с первой отправкой и увез в тюбике с зубной пастой пятьсот чеков.

— Да ну?

— Конечно, у меня на глазах пять сотен в полиэтилен запаивал. Ас! Не то что твой чмошный Базиль, даже аккумулятор продать не смог.

Митя изумленно смотрел на Генку.

— И ты мне ничего не сказал.

— Артур не велел. Мало ли, трекнешь языком, и отберут при шмоне. Если хочешь, будем вместе ходить. За год заработаешь побольше Артура, домой приедешь — японскую аппаратуру купишь или на рваные обменяешь где-нибудь в Мурманске, а там и до машины недалеко.

— Хорошо, давай рискнем. — «Может, все еще получится. Артур с Генкой сколько раз к забору ходили и ни разу не попались. Ну, Артур-тихоня, выдавливает себе из тюбика чеки и в ус не дует!»

После отбоя они закрыли кабинет, вылезли из окна и отправились в соседний полк на промысел.

Они облазили все строительные объекты соседей, благо часовых было не видать, но попадалось все неподъемное или приваренное железо, которое отодрать руками невозможно. Пробирал ночной холод, к которому примешивалась нервная дрожь, и вообще хотелось поскорей в теплую комнату, на стол, под бушлат с головой. Митя собрался уже было сказать об этом Генке, как споткнулся о что-то звонкое. Посветили спичкой. На земле аккуратными стопками лежали металлические уголки.

«Хватай, тащи!» — горячо прошептал Генка, наклоняясь над уголками. Они взвалили на плечи сколько могли и понесли. Шли быстро, и длинные уголки покачивались и звенели при ходьбе, больно вдавливаясь в плечо.

Они благополучно выбрались с территории артполка и зашагали к забору. Около продовольственного склада Генка остановился и прислушался. Было тихо, только бешено колотилось сердце.

Генка махнул рукой: «Пошли!»

— Стой! Кто идет? — Часовой вылез из темноты с автоматом наперевес.

— Свои, свои, — нетерпеливо отозвался Генка.

— Что несешь, куда понес?

«Грузин, — догадался Митя. Ноги ослабели, и стало жарко. — Что будет?»

— Не видишь, железо несем, продавать хотим, — стал объяснять Генка недогадливому часовому. — На обратном пути тебе бакшиш принесем.

— Я твой бакшиш в гробу видал. Бросай свои железки на землю! — Часовой грозно махнул автоматом. Пришлось подчиниться.

Холодный пот струился по позвоночнику. Хотелось бежать, но блестевший в свете фонаря автоматный ствол приковывал ноги к земле.

— Скоро смена кончается. Пойдет разводящий — я ему вас сдам вместе с железом. Начальнику караула расскажете, где своровали.

— Может, договоримся? — начал Генка.

— Нет, не договоримся. Ходите, сволочи, в город, а потом нас наказывают, что службу плохо несем.

— Да кто вас наказывает? Никто не знает, что мы в город ходим, — возразил Генка.

— Э, ты зря не болтай, все равно сдам.

Пиная камешки, Генка подошел к Мите и шепнул: «Я отвлеку. За угол беги».

— Я не болтаю. Я тебе только предлагаю — половина твоя. Хочешь — афганями, хочешь — кишмишовкой.

— Заткнись, а то на земле лежать заставлю.

Митя прыгнул за угол склада и побежал. Правый ботинок хлябал — развязался шнурок, — он напряг пальцы и прибавил ходу.

Он толкнул раму и перевалился через подоконник. В кабинете было тепло; в трубах журчала горячая вода, за дверью слышался сонный голос дежурного, сидящего на телефонах: «Монетка, Монетка, дай Второго, дай Второго».

Митя долго сидел на стуле, уставившись в темноту, и слушал колотящееся сердце. Он ждал, когда за ним придут: постучат, он откроет дверь, и его уведут в караулку, а утром — на губу.

Рама жалобно закряхтела, и в кабинет ввалился Генка:

— Привет штабным крысам! — Он даже не запыхался.

— Убежал?

— А как же! Он за тобой дернул, а я через забор и в канаву. Он меня долго искал, только не на того нарвался. Потом пришла смена. Пока они пост принимали, я назад в полк пролез.

— Давай спать, — предложил Митя. — Завтра работы много.

— Давай, — согласился Генка. — Ну что, завтра продолжим?

Митя промолчал.

В столовой, в проходе между столами, с грязными котелками в руке стоял Вовка и застывшим взглядом смотрел в одну точку на гофрированной поверхности столовской стены. Все его толкали и ругались, что он стоит на проходе. Но Вовка не обращал на них внимания — он был полностью поглощен стеной. Вид у него был чижиковский: давно не стиранное, залатанное «хэбэ», висящее мешком, заляпанная панама с опущенными вниз полями, стоптанные нечищеные сапоги.

— Володя, — Митя взял его за рукав и развернул к себе. — Ты чего?

— А, это ты… Здравствуй, — голос у Вовки был слабый. Он говорил сквозь зубы, почти не раскрывая рта. — Где ты щас?

— В штабе, у замполита писарем. А ты?

— А я… — Вовка замолчал и долго тупо смотрел на Митю, не видя его. — Ездили в сопровождение, на охране стояли.

Митя взял Вовку под локоть и потащил к выходу:

— Пошли, тебе проветриться надо.

Он усадил Вовку на железобетонную панель у водокачки и спросил:

— Обкурился?

— Не-а, все в порядке. — Вовка тряхнул головой. Из волос выпала вошь и поползла вверх по «хэбэ».

— Где в порядке? Посмотри на себя: вшивый, грязный, зачуханный, бледный как поганка. Ты ведь скурился, Вовка, тебе лечиться надо.

— Я… в порядке. Я — здоровый. Не надо лечиться, — Вовка лениво махнул рукой и повторил: — Я в порядке.

— Анашу куришь?

— Не-а, руин. — Вовка выставил большой палец. — Классная штука. Отвал… две затяжки… отвал. — Вовка снял ремень и вытащил из-за пряжки маленький пакетик. Он развернул его: в пакетике был порошок сероватого цвета. «Героин! Поэтому так быстро — всего за месяц!»

— Давно ты его куришь?

— Давно, не помню… всегда, — Вовка бережно завернул пакет и снова засунул его за пряжку.

— Ты вспомни, когда я к тебе приходил, с наряда сбежал, помнишь?

Вовка кивнул.

— Курил?

— Курил. С Пандшира начал. Склад, трофеи взяли, большая коробка руина. Пока они сожгли, я спер пятьдесят пакетов. Или сто? — Вовка пожал плечами. — Не помню.

— Пойдем к замполиту, — предложил Митя. — Объяснишь ему: стал наркошей, хочу лечиться. Он мужик с понятием — в госпиталь положит.

Вовка соскочил и побежал — ноги у него заплетались. Мите ничего не стоило догнать его, но он не стал.

Вовка отбежал на безопасное расстояние, повернулся и закричал: «Я здоровый! Я в порядке! И-и-и, друг! Сам лечись, а я в порядке!»

Митя взял грязные котелки, забытые Вовкой, и побрел в штаб.

Генка позвал его на ужин. Сам он давно ходил на такие вечеринки. Собирались писаря, занавешивали окна, доставали свои запасы: кто пюре с мясом из офицерской столовой, кто банку кабачковой икры со склада, а кто покрутился — два-три пакета кишмишовки или кусок сыра, все теплое, из-за пазухи.

Митя вошел вслед за Генкой в финчасть. За столом сидели технари и финансист. Было накурено, стол ломился от банок и пакетов.

— Садись, дорогой, — финансист пододвинул Мите стул. — Второй месяц в штабе крутишься, а познакомиться не хочешь.

Митя сел, вытянул из пачки сигарету.

— Вы меня не приглашали, а самому навязываться неудобно.

— Почему неудобно? Был бы человек хороший, а мы завсегда рады, — финансист широко улыбнулся, обнажая выщербленные зубы. — Давай знакомиться.

От кишмишовки его быстро развезло, и комната закачалась в клубах сизого дыма. Он обнимался с технарями, Генкой, финансистом и заплетающимся языком врал про гражданку: про миллион баб, про пьянки с попаданием в вытрезвитель, про драки и «крутую» жизнь. Потом Генка взял его под руки и повел в кабинет.

Его безбожно рвало. К утру он настолько ослабел, что даже не мог перегнуться через подоконник, пошла желчь.

Генка только качал головой: «Дорвался до бесплатного», — с завтрака принес полный котелок крепкого чаю: «Взбодрись, работать не сможешь». Митя действительно немного взбодрился и весь день простучал на машинке, делая ошибок больше обычного.

А вечером Генка снова позвал его в финчасть.

— Нет, я больше не могу. Ты же сам видел.

— А тебя никто пить и не зовет. Так посидим, похаваем, музычку послушаем.

Водка на столе все-таки была. Не мутная кишмишовка с резким запахом, а настоящая «Столичная» в бутылке. Митя поинтересовался, сколько стоит такая роскошь. Тридцать пять — сорок чеков, но секретчик достал водку за бесплатно, за одну услугу. Митя спросил, что за услуга такая, за которую отваливают сорокачековую водку. «А ты у него сам спроси», — посоветовал Генка.

Пришел секретчик — стянутый ремнем доходяга в свежей, только что со склада панаме с огромными, как у сомбреро, полями, сдвинутой на глаза. Он был слегка пьян и вертел в руках банку болгарских огурчиков: «А вот и закуска, мужики!»

Митя с отвращением вытянул из кружки водку, но от второго раза отказался. Он скромно сидел за столом и слушал болтовню секретчика, который, как вчера Митя, бил себя в грудь и хвастался.

— Вот тебе — чего нужно? — секретчик ударил Генку по колену. — Хочешь, рекомендацию в институт, или могу характеристику в рай.

Все засмеялись. Генка покачал головой и, выждав, пока секретчик проглотит очередную порцию водки, спросил:

— А медаль можешь сделать?

Секретчик фыркнул, потряс головой:

— Не в душу пошла, родимая. Могу и медаль, — он кивнул на стол. — Вот они, медали, булькают.

Все опять засмеялись. Генка подождал, пока стихнет смех, и деловито спросил:

— Сколько?

— «За боевые заслуги» — сто пятьдесят. Меньше не могу, сам понимаешь, рискую.

— А «За отвагу»? — Генка наклонился к секретчику и напряженно смотрел в его красные глаза. — «За отвагу» сколько?

Секретчик затрясся от смеха:

— Ишь ты, подавай штабной крысе «За отвагу». — И выдохнул с перегаром: — Двести пятьдесят. Могу афганями взять.

— Ладно, договорились, — кивнул Генка и стиснул руку секретчика.

— Что-то твои представления долго ходят, — заметил финансист, выпуская сигаретный дым секретчику в лицо. — Ты когда мое послал?

Секретчик пожал плечами:

— Я не виноват, что Верховный Совет редко заседает.

— Не знаю я, когда он заседает, — проворчал финансист, — но если мне ничего не придет, я из тебя все мои монеты назад вытряхну.

Секретчик этих слов уже не слышал. Он смахнул локтем со стола консервные банки и засопел, уткнувшись лицом в газету с крошками.