Афганские перевалы

Владимир Киеня

7 марта 1984 года. Город Кабул. 58-й день в ДРА

Здравствуйте, мои дорогие Неличка, Саня и Игорёк!

Стоит необычное даже для этих мест тепло. Травка зеленеет, солнышко блестит… Днем – за двадцать (!) градусов тепла. Солдаты по пояс голые, строят новый модуль. В июне-июле из комнаты на шестерых разъедемся по комнатам на двоих. Там будет психологически более спокойная и комфортная обстановка. Все-таки возраст уже не для туристических палаток…

На улицах города множество детей. Как я раньше этого не замечал? Примерно, как в Махачкале. Впереди своей семьи уверенной походкой идет ОН – гладкий, кругленький и довольный жизнью. Сзади, метрах в 3-4-х, следует его «ханума» в мешке до пят и в тюремной решетке паранджи напротив глаз. Она тащит на руках двух (редко, очень редко одного) маленьких ребят. Еще 2-3, взявшись цепочкой за руки, следуют с ней рядом. На «хануме» за спиной (руки-то заняты) болтается большой узел с вещами.

Приземистый дом без окон мелькает вдоль дороги. Кольцо мужчин и мальчиков, а между ними два дерущихся петуха. У некоторых зрителей петухи зажаты подмышками, ждут своей очереди. Девочки на улицах – большая редкость, рассказывают, что за ту из них, которая до замужества не вышла за пределы двора ни разу, заплатят самый высокий калым. На многих домах вдоль городской улицы мальчишки на коротких, метров по пять поводках водят разноцветных воздушных змеев, сделанных из плащевой болоньи.

Неуправляемое стадо машин на улицах. Уже привычные глазу выдранные с мясом и висящими проводами боковые фонари и ржавые боковые крылья легковых автомашин. Как будто ты зритель гигантского ралли. Позы пассажиров самые невероятные. Вот, подпрыгивая на ухабах, летит ГАЗ-66. Сверху на кабине (а не в пустом кузове!), непринужденно опустив одну ногу в кузов, сидит «сорбоз» – афганский солдат с автоматом Калашникова, не держась ни за что руками. А машина иногда резко тормозит, и я с тревогой жду, что он вот-вот загремит вместе со своим АК под передние колеса автомобиля. Ничего подобного! У него в штанах, наверно, магнит, сидит, как плотно приклеенный к кабине машины. Или видишь: как крейсер, в потоке легковушек лавирует автокран на базе МАЗа. Всё на нем: кабины водителя и крановщика, стрела (!), подножки – буквально всё унизано непринужденно сидящими и висящими в немыслимых позах людьми-пассажирами. Никто на это, даже регулировщики, не обращают никакого внимания. Лошадей в стране мало, и все они какие-то игрушечные, чуть больше пони. На улицах множество тележек на толстых резиновых колесах, которые волокут худые изможденные люди. Иная нагружена – аж жуть!

Когда два-три дня нет ветра, Кабул заволакивает синей дымкой смога. Хорошо еще, что здесь нет промышленности. Трудно дышать, противный запах, и першит, режет горло. Когда возвращаешься к себе, пусть невысоко, но все же в горы, воздух отличный, чистейший. От нас город – как на ладони. Ежедневно, вечерами черное небо рассекает узкий и яркий луч прожектора, который шарит по окрестностям глубокой долины-«тарелки», иногда задерживаясь, из-за любопытства, на редких облачках, сразу ослепительно вспыхивающих над ним. Взлетают частые ракеты, иногда гремит далеко не весенний гром, и ярко-красные плети трассирующих пуль – «трассеров» хлещут из-за близких холмов и кишлаков, разлетаясь в стороны. На войне, как на войне, хотя и «необъявленной»… Американские миллионы долларов здесь превращаются в пули, взрывы и убийства среди бела дня в городе, магнитные мины, прицепленные прямо на ходу в потоке машин, и многое другое, всегда пахнущее кровью. Здесь пробуют нас на крепость, как в 30-е годы в Испании…

Пишу на именной бумаге главаря банды, заверенной его личной печатью. Целую крепко. Через три дня ухожу на десять дней туда, откуда письма не пишут. Постараюсь написать еще одно письмо. Ваш…».

10 марта 1984 года. 61-й день в ДРА.

Мы из столицы Демократической Республики Афганистан – города Кабула шли в зону «Восток». Колонна около тысячи военных автомашин, БМП, БТРов и танков (столько мне назвали в штабе операции) растянулась по горной дороге на двенадцать километров. Вначале из высокогорного Кабула нужно было спуститься по серпантину вниз и прочесать там ущелья. Вытеснить «духов», дать возможность местным дехканам спокойно работать. Освоить советские трактора «Беларусь» вместо деревянной сохи, которой они пахали тысячи лет. Защитить школы и учить детей, так как банды из Пешавара в первую очередь расстреливали и сжигали школы и учителей. Обирали крестьян. Заставляли платить им налог – четверть урожая…

Перед всеми восемью тоннелями длинная змея боевой техники сонно замирала. Пока саперы искали и каждый раз находили мины и фугасы и их разминировали. Прошли первые сутки. Кончилась взятая с собой кипяченая вода. Вся военная техника, оружие, наши лица, руки и одежда покрылись толстым слоем желтой пыли. На вынужденных остановках под безжалостным афганским солнцем мы молча курили и настороженно оглядывали молчаливые и угрюмые чужие горы.

…В Афганистан в командировку из Союза направляли на два года. Но пятеро моих предшественников досрочно вернулись из-за полученных там болезней. Майор Миша Павлов, кандидат в мастера спорта по самбо, мощный, крепко сбитый мужик, неистощимый оптимист, через восемь месяцев попал в военный госпиталь с диагнозом «паратиф». Он держался до последнего. Заболели все одиннадцать офицеров особого отдела бригады в Кандагаре. Он остался один за всех и за начальника. Когда свалился и Миша, то из Особого отдела КГБ 40-й армии направили кого-то из офицеров – временно исполнять там обязанности военных контрразведчиков. Остальные четверо предшественников вернулись в еще более короткие сроки: кого-то уже через месяц привезли без сознания в тифу, кого – через три. Во время последнего моего инструктажа перед отлетом в Ташкент и далее в Кабул начальник Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генерал Матвеев несколько раз возвращался к одному и тому же тезису. Как важно в «Афгане» содержать себя в чистоте. Почаще мыть руки. Как-то особенно пристально смотрел на меня при этом, как будто старался запомнить и прощался насовсем. И уже в третий раз упомянув в разговоре, что такой-то наш офицер заболел гепатитом лишь потому, что поел зеленого лука, генерал проникновенно посмотрел на меня и сказал: «Почаще мой руки!!!».

…Мой водитель, старший сержант Сережа Голов из Воронежа достал пропыленными, грязными руками засохшую на жаре буханку хлеба и, вскрыв штык-ножом консервную банку сайры в масле, подал ее мне. Я взял ее такими же землистыми от грязи, немытыми руками и начал медленно и с отвращением жевать, запивая холодной сырой водой. Было невкусно, но голод утоляло. Рядом с нашей машиной в кювете лежал мертвый ишак с выеденным шакалами с задней части туши красным и сплошь покрытым мухами нутром. В детстве и юности я был болезненно брезглив, что служило предметом множества шуток и розыгрышей моих друзей. Я равнодушно посмотрел на ишака и продолжал механически жевать. Потом я вспомнил слова генерала и, испугав Сережу, вдруг громко и неожиданно стал хохотать…

…Позади 75 километров пути от Кабула до населенного пункта Суруби. Примерно посредине нашей воинской колонны следуют и двадцать одна автомашина оперативной группы штаба армии, которая руководит этой боевой операцией. Я старший автомашины ЗИЛ-131 с прицепом-кунгом. В ней будет располагаться группа офицеров Особого отдела КГБ армии, которая в район боевых действий прилетит вертолетом. Со мной два водителя: основной – Сергей Голов, водитель 1 класса, «дедушка», ему скоро «дембель», и запасной – Игорь Зайчиков, служит три месяца, только-только из учебки, оба они из Воронежа. Все мы боевого опыта пока не имеем. Хотя уже не раз бывали под обстрелами из ракет класса «земля-земля» и огнестрельного оружия.

Двигаемся в колонне очень медленно, с частыми остановками по неизвестным нам причинам. При долгих остановках уже успели познакомиться с водителем и двумя рядовыми из впереди едущего новенького зеленого КрАЗа с тентом, набитого под завязку ящиками с продовольствием. Справа от дороги, вплотную к ней – вертикальная скала высотой метров пятьсот, слева глубокая и также вертикальная пропасть, из которой глухо доносится шум течения невидимой из кабины горной речки Кабул, текущей в попутном направлении. Над нами по небу периодически проносятся пары «вертушек» прикрытия. По скалам сверху колонну прикрывают десантники.

Первоначальное напряжение от вида этой огромной махины войск и техники, нарастающей усталости и жары постепенно превращается в равнодушие и апатию. Даже есть не хочется. Только пить. У каждого из нас на поясе по две фляжки с чаем. В Суруби, в горах, с нашей советской помощью построена большая гидроэлектростанция, которую охраняет афганская армейская охрана. Наша колонна-змея сворачивается на большом плато в грохочущую массу перед ночлегом и постепенно затихает. Знакомый оперуполномоченный Особого отдела за совместным ужином рассказал, что в афганской охране у него есть секретный сотрудник. По его информации, каждый вечер «духи» обстреливают район гидростанции. Предварительно сообщают охране через связных либо по телефону о времени обстрела и количестве ракет, чтобы те подготовились и никто не попал под обстрел. Затем, если охрана согласна, ракеты выпускают. Подвозят по одной ракете на ослах, ставят их вручную на направляющие и запускают. При таких обстрелах риск случайной гибели охранников почти исключен, да и серьезных повреждений сооружений практически еще не было. Охрана докладывает вверх по команде про систематические обстрелы и свое героическое поведение, «духи» отчитываются перед Пешаваром о количестве подвезенных и стартовавших ракет. Американские деньги при этом и «духи», и охрана делят честно между собой, так как и в охране, и в местной группе «духов» почти все родственники. И все довольны

Еще не взошло солнце, а колонна снова вытянулась на дорогу и поползла в сторону субтропического города Джелалабада. Всю ночь наш автомобиль находился в самой гуще скопления бронетранспортеров и танков, которые почему-то моторы на ночь не глушили. Грохот стоял неимоверный, вонь от дыма невыносимая. Нормального сна и отдыха и в помине не было. Иногда забывался в каком-то бреду. Самоходная артиллерийская установка (САУ) рядом стреляла, примерно один раз в сорок минут, ведя беспокоящий огонь по далеким целям. Во время выстрела раздавался чудовищный звуковой удар, эта неуклюжая с виду махина делала вид, что подпрыгивает, и слегка откатывалась назад. После ее выстрела я в очередной раз вместе с одеялом, подушкой и матрасом слетал с нижней полки в кунге на пол и больно ударялся. На третий или четвертый раз так и остался лежать на полу посреди разбросанной постели. Утром, невыспавшиеся и разбитые, мы поехали в колонне дальше. День на жаре и частых остановках тянулся мучительно долго. На одной из остановок к нам подошли ребята из впереди идущего КрАЗа и сообщили об аварии. Впереди нас водитель САУ «Гвоздика» уснул на ходу, и неуправляемая боевая машина на повороте дороги не повернула в нужную сторону, а прямо переползла через невысокий бетонный бордюр и упала в пропасть. Вместе со всем экипажем и спавшим на борту десантом. Еще никто не сделал по нам ни одного выстрела, а войска уже понесли потери…

Быстро наступили вечер и чернильная темнота афганской ночи. На фарах машин надеты светомаскировочные маски с узкими прорезями для синего света. Стало почти ничего не видно на дороге. Только красные огоньки задних сигнальных фонарей машин. Движение колонны замедлилось до скорости пешехода, с долгими стоянками перед тоннелями для проверки их саперами. Несколько раз поели осточертевших рыбных консервов с черствым белым хлебом, который буквально разваливался на крошки.

Вторая ночь близится к полуночи. Впереди, вначале далеко от нас, раздались выстрелы орудий, а затем постепенно нарастающий грохот близкого боя. В небе сверкают зарницы. Мы медленно приближаемся. Разговоры в кабине смолкли. Напряжение нарастает. Я снял с себя и повесил поперек правого стекла кабины свой бронежилет, оставив небольшую щель для наблюдения. Надел на ноги и зашнуровал ботинки. Внезапно высокая скала справа закончилась, и открылось большое ущелье. Прямо перед нами, примерно в двадцати метрах, возник мост из бетона в три пролета, освещаемый мерцающим светом осветительных ракет. Ближнего пролета уже не было. Как нам передали по цепи, когда на мост въехал наш танк, под ним взорвался фугас: пластмассовая круглая итальянская мина и под ней советская бомба. Они сплошь и рядом не взрываются во время наших бомбежек душманских укреплений, «духи» их собирают и используют против нас. Танк улетел в пропасть вместе с пролетом моста и десантом на броне. Между остатками моста и дорогой саперы под обстрелом сразу перебросили аппарели – металлические спаренные мостки, по которым нашей машине с прицепом и предстояло перебраться на ту сторону и двигаться дальше. На мосту стояли два пулемета, которые стреляли в сторону ущелья. Поодаль от них я увидел силуэты четырех наших солдат, которые беспрерывно стреляли в ту же сторону из ракетниц, пытаясь ослепить «духов». Из ущелья в нашу сторону тянулись многочисленные следы «трассеров».

– Спокойно, Сережа, спокойно! – сказал я. Метров за пять перед мостками водитель остановил машину и вгляделся вперед. Никого рядом не было, чтобы помочь направить передние колеса в желоба мостков. Слева, справа и впереди была пропасть, неосвещенная и зловещая. Ошибка в несколько сантиметров могла стать смертельной для всех нас. Горело крапивой обостренное желание не оплошать.

Постояв секунд десять, автомобиль с прицепом очень медленно двинулся вперед. Мы проехали по мосткам около двух метров над пропастью, когда впереди и справа в ущелье, метрах в трехстах от нас, в темноте вдруг возник огненный шар и спустя секунду начал двигаться в нашу сторону. Я мгновенно определил, что это летит смерть – граната душманского гранатомета.

– Спокойно, Сережа, спокойно… – выдохнул я. Мной овладело абсолютное спокойствие. Никакого страха не было нисколько. Душа как бы зависла над моим телом в пространстве в качестве стороннего наблюдателя. Я внутренне удивился. Много раз читал в своей жизни, что именно чувствует человек в мгновенья перед неминуемой гибелью, а перед моими глазами не пронеслась вся моя жизнь, мама, жена и дети, самые родные люди на свете. Я вдруг холодно понял, что сейчас погибну и буду падать в пропасть с большой высоты вместе с машиной и прицепом. И не чувство паники от предстоящей боли и черноты смерти пришло ко мне, а единственное, что в голове промелькнуло искрой: «Как там мои останутся?». И невыразимо горькое сожаление о том, что угробил машину и солдат. Смертная тоска за невозможность помочь погибающим мальчишкам больно сжала мое сердце…

…Машина внезапно для меня резко встала над пропастью ровно посреди мостков. Сергей не двигался и сидел молча. Я видел, как чрезвычайно медленно, буквально по сантиметрам в пространстве движется к нам граната с ярким хвостом огня за собой. Изучающе холодно и спокойно я наблюдал за ней. Прошло не меньше часа (в действительности, конечно, 3-5 секунд). Шар очень медленно приблизился и пролетел прямо перед капотом машины, скрывшись в пропасти слева от нас. Гранатометчик явно не ожидал резкой остановки машины, неправильно взял упреждение и промазал. Я отметил это про себя автоматически.

– Вперед и медленно! – почему-то шепотом приказал я. Мы тихонечко поползли. Для себя отметил, что горжусь мастерством и выдержкой солдата-водителя Сережки Голова. На сердце стало теплее. В том же месте ущелья снова возник огненный шар среди черного неба и снова стал приближаться к нам. Я молча и бездумно следил за ним глазами. Голова моя была пуста, как колокол. Никаких мыслей в ней не было. Только застывшее время, как скованная льдом река. Снова я чувствовал каждый удар своего сердца и обостренно видел каждый сантиметр полета гранаты, каждую искру в ее огненном хвосте. Граната очень медленно подлетела и прошла вплотную к переднему стеклу, чуть выше капота, опалив его. И сразу стало видно, что до спасительного моста осталось не более двух-трех метров.

– Вперед!!! – заорал я. Тяжелый ЗИЛ резко дернулся и, стремительно промчавшись по остаткам моста, нырнул в спасительную темноту и под защиту скалы, вновь выросшей справа от дороги…

Часа четыре колонна двигалась непрерывно и быстро. Уже светало, когда мы свернули с асфальта и пошли по пустыне. Горы исчезли. По бокам дороги начали появляться кишлаки с домами из желтой глины и небольшими участками для посевов. На отдельных из них дехкане пахали землю на паре волов деревянными сохами. Все машины шли одной колонной, друг за другом по пустыне, по одной колее, утопая колесами сантиметров по десять-пятнадцать в желтом песке. Облако пыли скрывало от нас идущие впереди машины. Смутно был виден лишь силуэт КрАЗа с тентом, нашего постоянного ведущего в колонне. Мы напряженно вглядывались в дорогу. Ехали с работающими дворниками, которые сметали с лобового стекла пыль и песок, как у нас в Союзе снег зимой. Раза два я видел в колее впереди нас круглые камни-валуны размером с кулак. Каждый раз Сергей, предупреждая мою команду, восклицал: «Вижу!» – и резко выворачивал колеса вбок, объезжая их. Мы были проинструктированы, что «духи» будут ставить мины в колею, маскировать их, а для своих класть сигнальные камни.

Было уже около полудня. Мы неимоверно устали от бессонной ночи, дороги, обстрелов, голода и напряжения. Очень хотелось спать. Внезапно ярко сверкнула огненная вспышка. Впереди идущий КрАЗ вдруг подпрыгнул метра на полтора и скрылся в черном дыму. Раздался такой удар, что, казалось, взорвалась планета. Мы мгновенно остановились. Дворники продолжали разгребать песок и пыль на лобовом стекле. Когда дым немного рассеялся, мы увидели, что из зеленого КрАЗ стал обуглено-черным и весь горит. Я выскочил из кабины и подбежал к КрАЗу. Он наехал левым передним колесом на мину. Колесо оторвало взрывом и подбросило метров на пятьдесят. Кабина от удара вытянулась в форме яйца снизу вверх и назад. В ней справа через проем оторванной двери виднелись два черных человеческих трупа, как обрывки веревки скрученные друг вокруг друга. Я подошел к заднему левому колесу, возле которого на песке лежал солдат-водитель, с которым еще пятнадцать минут назад мы курили на коротком привале. Левая нога по колено у него была оторвана. Из колена торчала белая оголенная кость, которая конвульсивно скребла по песку. Из окружавших ее лохмотьев красного мяса на песок обильно лилась ярко-красная кровь и сразу же впитывалась в песок. Тело водителя всхлипывало и содрогалось в предсмертных движениях, которые через минуту закончились. Мы с Головым и подбежавшими солдатами из задних машин стояли и смотрели на него молча и обреченно…

В первый раз в жизни я увидел, как на моих глазах умирает человек. Он был в два раза моложе меня, и его смерть казалась мне наивысшей нелепостью и несправедливостью. Если бы Бог предложил мне в этот момент для того, чтобы он жил, отрезать у меня руку или ногу, я, не задумываясь ни на миг, согласился бы…

…Колонна наша в пустыне разделилась. Ее большая часть повернула направо в горы, где предстояла зачистка местности от «духов». А оперативную группу штаба армии с охраной остановили на привал. Подошла «ромашка» – раскладная столовая. Вкусно запахло от войсковой походной кухни. В стороне от группы наших машин солдаты из четырех высоких щитов сколачивали походный туалет, выкопав в песке глубокую яму. Поев, наконец-то за несколько дней, горячей пищи – гречневой каши с мясной тушенкой (потом в Союзе лет пятнадцать я на нее смотреть не мог) и запив все это горячим чаем, я приказал Игорю Зайчикову бодрствовать. Если колонна двинется, то вначале разбудить меня и водителя Голова. Вместе с Сережей мы легли одетыми на постель в кузове и провалились в сон, как в пропасть. Проснулся я от того, что мы двигались. Я разбудил слегка очумелого Сергея Голова. Мы с ним оказались, как в ловушке. Куда нас вез сумасбродный и неопытный Зайчиков?!

…После переезда через взорванный мост мы перед пустыней развили нормальную скорость, и я дал возможность отдохнуть водителю Сереже Голову. Отправил его в кузов, а за руль посадил Зайчикова. Тот все предыдущее время был насупленный, очень недовольный, что ему приходится быть пассажиром. Мы долго ползли по серпантину вверх, и я заметил, что из-под капота вырывается пар и температура охлаждающей жидкости очень высокая. Я приказал остановиться на обочине. Вся колонна пронеслась мимо нас, и мы остались на дороге одни. Разбудил Голова, и он долил в радиатор воды. Через несколько минут все было в норме, и мы понеслись по пустынной дороге догонять колонну. Еле догнали ее через час. Могли в любую минуту стать добычей для «духов», которые часто нападают на одиночные и остановившиеся машины. И вот теперь Зайчиков, нарушив мой приказ, везет нас неизвестно куда…

Мы оба стали кулаками стучать в переднюю стенку кузова, но безрезультатно. Скорость движения по горной дороге была сравнительно небольшая, километров 10-15 в час. Я стал ногами на прицепное устройство и пригнулся. Уловив момент, когда скорость на подъеме снизилась, прыгнул на дорогу, больно упал боком и перевернулся. Вскочив на ноги, метнулся вперед и, догнав машину, зацепился за ручку кабины. Еле-еле взобрался на подножку. Открыл кабину и закричал Зайчикову: «Стой!!». Тот остановил грузовик. Подбежал Голов и занял место водителя. Я огляделся. Наша машина оказалась головной, впереди на дороге было пусто. Зато сзади нас остановились десятки машин, конца колонны не было видно.

– Куда ты едешь?! – с возмущением обратился я к Зайчикову.

– Не знаю, я отстал от колонны и заблудился в «зеленке», – честно и растерянно ответил он.

Мы проехали немного вперед по грунтовой дороге, которая то и дело разветвлялась среди кустарников и небольших деревьев. Карты местности у меня не было. Пункта назначения я не знал. В любой момент мы ожидали обстрела. Очень хотелось вытащить Зайчикова из машины и набить ему морду, я еле сдерживал себя.

– Стой! – отдал я команду водителю. Подумав, понял, что ехать самостоятельно и наобум нельзя. Это опасно для всех нас. Это будет уж очень щедрый подарок «духам». Раз нет связи, нужно стоять на месте и приготовиться к обороне со всех сторон…

Минут через пятнадцать к нам в голову пристроился проводник – бронетранспортер, которого кто-то из армейских начальников прислал за нами. Он и привел нас в город Митерлам, где дислоцировался наш батальон армейского спецназа.

Войска ушли на прочесывание местности. Наша оперативная группа штаба армии из двадцати одной машины расположилась на широком плато среди гор, откуда хорошо просматривались весь город и подходы нему со всех сторон. Снова солдаты сноровисто и быстро окружили машины цепью окопов, развернули столовую-«ромашку», поодаль выкопали ямку для походного туалета, поставив по ее периметру коробку из четырех щитов-дверей. К туалету тут же выстроилась живая очередь из десятка человек. Я, опередив других, занял очередь третьим, вслед за афганским губернатором из Джелалабада, с которым только что познакомился на совещании в штабном вагончике. Это была зона его ответственности, и он прилетел посмотреть, как идут дела. Со стороны гор к нам быстро приблизилась пара «крокодилов» – вертолетов МИ-24 с желтой пустынной окраской. Вертолеты сели одновременно неподалеку, подняв огромный столб пыли. От порыва ветра все щиты туалета, как настоящая ромашка, раскрылись, и всем на обозрение выставилась снежно-белая круглая задница полковника из оперативного отдела. Он растерянно повернул голову в нашу сторону, натягивая брюки, в полусогнутом состоянии перешел на бег и скрылся в облаке пыли. Грохнул громкий мужской смех, к которому присоединились и два женских голоса – официанток Маши и Даши, которые от столовой-«ромашки» увидели все происходящее. В последующие два дня я этого полковника в столовой не наблюдал.

…Я только что получил сообщение, что недалеко от нас приземлился вертолет, который доставил пленных, и вышел из кунга, чтобы встретить. Их было семеро в сопровождении двух запыленных солдат-автоматчиков в касках и бронежилетах. Никаких сведений солдаты о пленных не знали и никаких документов мне не передали. Когда вся группа этих экзотически одетых мужчин в широких шароварах и чалмах еще неторопливо приближалась ко мне, я обратил внимание на то, что они все были босыми. Хотя на дворе была середина марта и днем стояла плюсовая температура, но ведь скоро наступит ночь и будет мороз. На мой вопрос, куда подевалась обувь задержанных, солдаты мне ответили, что у этих «духов» были резиновые калоши на босу ногу. Так как «духи» при конвоировании в горах под обстрелом передвигались медленно, то солдаты все калоши выкинули в пропасть. Возмущаться или задавать другие вопросы военным смысла не было, и я их отпустил обратно к вертолету, который тут же взмыл в небо и скрылся вдали.

Я приказал рассадить всех пленных по одному в разных ямах-углублениях в земле и привести ко мне первого «духа». Переводил мне сержант-узбек из взвода охраны. Вошел симпатичный чернобровый мальчишка лет 15-16. Присел на краешек стула и болезненно поморщился. Взгляд прямой, доброжелательный. Его родной брат – офицер афганской армии 8-й пехотной дивизии. Погиб недавно в бою. Еще два брата служат в «царандое» – афганской милиции. Сам работает зазывалой в такси. Его задержали «шурави» в мечети, ворвавшись туда во время молитвы. Его избили и отобрали наручные часы. Сломали прикладом автомата два ребра. Я прекратил этот, наверное, самый короткий в мире допрос и повел юношу в кузов машины с тентом.

Метрах в десяти от машины стоял загорелый, чисто выбритый армейский прапорщик, который, глядя сквозь меня яркими голубыми глазами с неестественно расширенными зрачками, вдруг буднично сказал: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Не останавливаясь и не удостоив его взглядом, я молча прошел мимо.

Второй задержанный, захлебываясь слезами, которые ручьем хлынули по его щекам, был стар и беден. Чистые шаровары и рубашка были во многих местах заштопаны. Он сообщил, что работает чабаном у феодала, пасет его овец. Сегодня днем «шурави» опустились на своем военном вертолете, номер которого он не запомнил, рядом со стадом в горах. Забрали восемнадцать баранов и улетели. Как теперь показаться на глаза феодалу, он не знает. У него четырнадцать детей! Как и чем их кормить?! Он пешком добрался до штаба «шурави» в горах, его не стали слушать, избили, и сейчас он здесь. Что делать?.. Он снова залился слезами.

Когда я проходил с чабаном мимо прапорщика, тот стоял на прежнем месте. И снова, не повысив голос, он обратился ко мне: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Начисто забыв первейшую заповедь чекиста о необходимости иметь всегда холодную голову, я заорал так, что группа невдалеке стоящих офицеров штаба армии вздрогнула и все одновременно повернулись в нашу сторону.

– Иди в горы, козёл, бери автомат и там стреляй!!! Урод!

Третий задержанный в сопровождении солдата вошел медленно и как-то мешковато, низко нагнув голову и что-то неся перед собой в правой руке. Я остолбенел. У него на ладони лежал человеческий глаз, от которого к пустой красной правой глазнице тянулся тонкий, извилистый, как толстая нитка, нерв. Около минуты я был в сильнейшем шоке от увиденного. Заставил себя собраться и задать вопросы через переводчика. Он – сборщик хвороста в горах. Этой работой кормит семью. Собранный хворост продает. У него был собственный старый ишак. Во время прочесывания солдаты выкинули собранный хворост, застрелили ишака и все время кричали на него, называя: «Дух, дух!». Обыскали и отобрали последние 250 афгани, зашитые им в одежду.

Когда я, внутренне потерянный и потрясенный услышанным, вел к машине этого афганца, прапорщика на прежнем месте уже не было. Там стоял молодой солдатик в еще не выгоревшей зеленой форме. Когда я поравнялся с ним, он, просительно глядя мне в глаза, произнес ту же самую ненавистную фразу: «Товарищ майор, дайте его мне, я его сейчас расстреляю!». Вне себя от гнева и ненависти к войне, которая оказалась совсем не такой, как я представлял себе по книгам и кино, я остановился, взял его за плечи, развернул к себе спиной и дал сильный пинок в зад. Солдат упал на колени, схватил выроненный автомат и бегом, не оглядываясь, молча побежал от меня.

…Остальные задержанные тоже оказались никакими не «духами», то есть вооруженными мятежниками и борцами с властью, а избитыми и ограбленными крестьянами и ремесленниками, простыми афганцами, попавшими под руку советским случайно в процессе зачистки местности. Я отвел оставшихся в ту же машину с тентом и усадил в кузов под охрану солдат. Позвонил в ХАД и стал дожидаться их представителя, чтобы передать всех задержанных. Стоял возле машины и молча долго посмотрел в глаза своим «духам». Не знаю, что именно они увидели в моих глазах, но вдруг одновременно все протянули ко мне руки и что-то заговорили на своем непонятном языке. На мой вопрос, в чем дело, солдат-узбек перевел, что все они не ели и не пили трое суток и просят воды. Мы с солдатом подошли к котлам нашей войсковой кухни через дорогу, и нам налили четыре трехлитровых банки воды из цистерны. Я взял без спросу со стола открыто лежащие две буханки хлеба и пошел к машине. В десятке метров стояла группа старших офицеров и генералов, и все они посмотрели на нас с солдатом. Это было руководство боевой операции, только что прибывшее на двух «вертушках» из Кабула, а ранее из Москвы. Командовал операцией, как мне сказали, генерал-полковник из Москвы. Якобы именно по итогам операции он будет защищать докторскую диссертацию. Высокий полковник из группы, видя, что я несу хлеб пленным, хорошо поставленным командирским голосом, громко отдал мне команду: «Майор! От-с-т-а-вить!!». Наверно, этот хлеб я взял со стола для командиров. Не останавливаясь и не реагируя на его команду никак, я подошел к машине и протянул пленным хлеб. К буханкам тут же протянулись десяток рук одновременно и бережно приняли хлеб от меня. Так же бережно пленные взяли и воду от солдата. Я обернулся и молча взглянул на полковника и стоящих рядом генералов. Что-то в моем взгляде им явно не понравилось, но, помедлив секунду-две, они первые отвели глаза, отвернулись от меня и продолжали свой разговор.

Минут через пять подъехал на УАЗ-469 лейтенант ХАДа Салим, круглоголовый двадцатилетний офицер в серой афганской форме, очень хорошо говорящий по-русски. Он был совершенно безоружен, что считалось особым шиком и бравадой и пользовалось искренним мужским уважением. В конце второго года службы в Афганистане я тоже потом при посещении ХАДа оставлял автомат в машине, и это сразу вызывало особую доверительность при беседе и подчеркнуто внимательное отношение.

Взяв из моих рук акт передачи пленных, он, не глядя, подписал его и, комментируя запись, что среди них нет лиц, ведущих враждебную деятельность, сочувственно глядя в мои расстроенные глаза, неожиданно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев»: «Что, товарищ майор, белые приходят – грабят, красные приходят – грабят?». Меня как будто ударили ножом – стало больно за себя, свою Родину и стыдно. Я покраснел так, как не краснел с пионерской юности…