| Главная » 2017 » Сентябрь » 11 » ...0012
|
| Данное изображение получено из открытых источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки посетителей сайта после просмотра данного изображения.
|
1
|
|
Джелалабад. Врач приёмно-сортировочного отделения рассказывает.
Воспоминания Александра Ивановича ДОБРИЯНЦА. В Афганистане - с 06.1984 г. по 05.1986 г. - ст. лейтенант/капитан медслужбы, начальник приемно-сортировочного отделения отдельной медицинской роты 66-й отдельной мотострелковой бригады (в/ч пп 93992), хирург.
Глава 1-я.
После гибели Виктора Страмцова я очень долгое время был без фельдшера.
Комментарий: Виктор Страмцов - прапорщик м/с, фельдшер моего приемно-сортировочного отделения джелалабадской медроты, орденоносец, погиб буквально перед своей заменой в ноябре 1984 г. при десантировании с "вертушек" на укрепрайон в Черных горах. Во время высадки десанта вертолет прошила очередь из ДШК, прошлась по десантникам... Витька и еще несколько человек даже не успели выскочить из "вертушки", которая тут же взлетела и принесла всех, кто остался в ней (раненых и убитых) к нам в бригаду.
Вместо него полгода работала молодая женщина, жена особиста. Умела она и колоть, и перевязывать, но очень тяжело переносила поступления раненых. Можно даже сказать, что была немножко брезгливая. Не могла видеть кровь, развороченные раны.
Вообще-то, это и в самом деле зрелище не для слабонервных. Допустим, подрыв на мине. Куски подошвы в мышцах, осколки костей, копоть. И вот фельдшер моя, вместо того чтобы работать, сидела где-то в сторонке и нюхала нашатырь. Тяготила она меня этим. Не выполняла свои обязанности, как требовалось. Кроме этого была еще и обидчивой. Я иногда ведь срывался, говорил: "Ну что вы сидите тут, когда работать надо!"
Потом она уехала. Вместо нее прислали нам Надежду.
Я как увидел ее, так и ахнул. Ей было что-то за сорок, небольшого росточка "пышка", веселая такая, подвижная. Думаю: "Е-мое! Одна была, сейчас вторая такая же приехала. Что я буду дальше делать?"
А оказалась она замечательной женщиной и отличным фельдшером. Я у нее спрашиваю: "Как вы сюда попали? Чего вас понесло в этот Афганистан?" Отвечает: "Понимаете, у меня выхода не было. Живу с сыном одна. Нет жилья. Живем в общежитии. Вот я и пошла в военкомат, попросилась".
По большому счету, старше сорока в Афган не посылали, но какими-то путями Надежда, работавшая до этого фельдшером на одном из текстильных комбинатов города Иваново, добилась своего. Почему? Просто те, кто работал в Афганистане, даже не военнослужащие, якобы имели льготы - могли дать квартиру, к пенсии потом какая-то прибавка. Ради этого она и вырвалась в Афган.
Ее кинули в Джелалабад, в это пекло. Ну, думаю, не выдержит, сбежит.
Ничего подобного! И уже через неделю я на нее не мог нарадоваться. Во-первых, у меня в отделении стало все чистенько, аккуратно. Появились какие-то занавесочки, клееночки, скатерочки, салфеточки. Во-вторых, за моими помощниками из выздоравливающих солдат следила как-то по-матерински: и за их внешним видом, и за работой в отделении. В-третьих, она нас всех подкармливала. Ведь одно дело - консервы в столовой, и другое - блинчики, оладушки, пельмени, еще что-то такое домашнее.
С ее приходом документация у меня стала вестись изумительно. Все разборчивым почерком написано, аккуратно. Пошила она нам всем клеенчатые фартуки. "А че, - говорит, - каждый раз стираться? Фартучек накинули и хорошо". Ведь иногда доходило до того, что, пока раненых распределишь, пропитаешься кровью до нижнего белья.
И, конечно, раненых она принимала великолепно. Надежда все делала: капельницы ставила быстро, с кровью справлялась (группу, резус-фактор определяла), обрабатывала раны, перевязывала. Именно при ней я начал по-настоящему заниматься хирургической работой, зная, что в отделении Надежда за всем присмотрит, все устроит.
Но в свободную минутку она садилась в уголке и, глядя на бойцов, плакала тихонько: "Деточки вы мои! Куда ж вы попали? Что с вами тут делают?"
Надежда наша однажды была на волосок от гибели. В первой половине января 1986 года я приехал из отпуска. Захожу в отделение. Встречают меня бойцы и Надежда. С таким радостным видом, что никогда не догадался бы о чуть не случившейся накануне трагедии. Но потом мне ребята хирурги говорят: "Александр Иванович, ты знаешь, что тут произошло два дня назад? Надежду твою чуть не убили" - "Как так? В чем дело?" - настораживаюсь. "А ты ничего в отделении не замечаешь новенького?" - Начинаю оглядываться и вижу пулевые отверстия в стене модуля, пробитый шкаф.
Случилось же вот что: привезли солдат из рейда и сопровождавший раненых боец сидел на скамеечке в коридоре. И, как обычно, между ног поставил автомат. Пока в отделении обслуживали раненых, он уснул и то ли спросонья задел спусковой крючок, то ли пытался поймать падавший автомат, но раздалась длинная очередь. Пули пробили насквозь стену, стол и шкаф.
Надежда в это время сидела за столом и оформляла журнал. Очередь прошла прямо перед ее носом, разбила оконное стекло и ушла наружу. К счастью, никого не задело. Рассказывала она об этом даже весело, но я смотрю: у нее в глазах какая-то грустинка появилась.
Надежда потом говорила: "Александр Иванович, я точно буду долго жить после этого".
Бойца не наказали, однако приняли решение в лечебные модули никого с оружием не пускать.
* * *
В каждом батальоне были свои доктора. Так называемые войсковые врачи. Они постоянно участвовали в боевых действиях. Вот идет батальон на какую-то боевую операцию - на проческу там кишлака или ущелья, и с ними врач.
Но получалось так: в одном батальоне врач уехал в отпуск, в другом ранен, в третьем вообще убит, а в четвертом заболел гепатитом, и его отправили в Союз. Войсковых врачей, как правило, не хватало. Откуда взять врачей? Из медицинской роты. Поэтому из пяти хирургов, числившихся в медроте по штату, на месте было два-три.
Но нас выручало то, что из Кабула или даже из Союза присылали усиление. Откомандировывали военных врачей на некоторое время. То есть мы усиливали боевые батальоны и роты, а медроту усиливали прикомандированные врачи. Хорошо сказал один подполковник из таких прикомандированных врачей, кажется, с Томского военно-медицинского факультета. Он не ходил на боевые действия, просто оперировал, оперировал, оперировал. И, конечно, беседовал с солдатами и офицерами. Он видел эти ранения, трупы. Когда подполковник уезжал, мы с ним прощались, сидели за столом, и он говорит: "Ребята, я бы вам всем ордена давал независимо от того, совершил ты подвиг или не совершил. Только за то, что вы здесь находитесь, что вы здесь служите. Медик ты или связист, или повар, медсестра, машинистка. Неважно".
Глава 2-я.
Это случилось в сентябре 1985 года.
4-го числа я заступил дежурным врачом по медроте. Ничего особенного по дежурству не ожидалось, так как уже была информация, что наш бригадный ДШБ (десантно-штурмовой батальон) благополучно возвратился из непродолжительного боевого выхода без каких-либо серьезных проблем.
Вечером, когда уже стемнело, где-то после 20.00 ко мне в приемное отделение привели двух солдат из ДШБ с явными признаками обезвоживания - бледные, землистого цвета лица, впалые щеки, потрескавшиеся губы, заостренные черты лица, сухая кожа. Кроме того оба предъявляли жалобы на "сильный понос". Однако солдаты рассказали, что трудности с водой во время операции, конечно, были, но не настолько, чтобы так иссохнуть... Заподозрив явную кишечную инфекцию, я отправил солдат в инфекционный модуль.
Буквально через несколько минут приводят еще трех солдат, и тоже из ДШБ, и с такими же жалобами. Я поступил с ними аналогично - отправил в "инфекцию".
Надо сказать, что в нашей медроте было четыре основных лечебно-диагностических отделения - приемно-сортировочное (которое возглавлял я), хирургическое (операционно-перевязочное), терапевтическое (госпитальное) и инфекционное. Все отделения располагались в модулях (сборно-щитовых бараках), причем инфекционный модуль стоял как бы немного в отдалении, на южной окраине медроты. За ним на возвышенности была уже граница территории бригады с минным полем между двумя рядами колючей проволоки.
Через некоторое время больных с поносом стали приводить ко мне в "приемное" одного за другим и даже небольшими группами.
Вдруг один из заболевших, сидя на кушетке, выдал фонтан водянистой рвоты, и через несколько минут закатил глаза и завалился без сознания на кушетку. Через секунду под ним расплылась большая лужа не то мочи, не то содержимого кишечника. Но мы тогда в суете еще не обратили внимания, что все его самопроизвольные испражнения были без характерного запаха. Сразу после этого у парня появились судорожные подергивания рук и ног.
Мы с санинструкторoм не на шутку встревожились. Cнова появилась мысль о перегреве и обезвоживании, так как картина вписывалась в начинающийся отек мозга, что сулило самые печальные последствия. Имея к этому времени уже кое-какой опыт борьбы с этим тяжелым и опасным осложнением, мы максимально быстро вкололись в локтевую вену, наладили капельницу и начали струйное введение физиологического раствора и других необходимых медикаментов. После быстрого введения целого флакона (400,0мл) и подключения нового, ко всеобщей радости солдат начал приходить в себя, что тоже было не совсем обычно. Не теряя времени, пользуясь благоприятным моментом, мы быстро отправили его на носилках в инфекционный модуль.
Но тут же на второй кушетке завалился еще один солдат! Все повторилось один к одному. Параллельно своим действиям я дал команду срочно послать посыльного в наш офицерский модуль и вызвать на подмогу дежурного терапевта, а заодно сообщить командиру медроты о том, что мы заполучили какую-то кишечную "эпидемию".
Когда прибыли ротный и терапевты, в моей смотровой комнате приемного отделения было уже столпотворение. Кто-то прибежал из инфекционного отделения и сообщил, что такие же больные солдаты поступают к ним напрямую, минуя мое "приемное", что там поступивших уже больше двух десятков и среди них есть очень тяжелые. В этот период в инфекционном отделении помимо нашего медицинского персонала в составе одного врача - нашего инфекциониста Ханова (имя не помню), нескольких медсестер и санинструкторов работали прикомандированные из Союза два врача-инфекциониста, по-моему, подполковник и майор, если мне не изменяет память. Они поначалу пришли к выводу, что - это массовое поступление больных, результат, скорее всего, какого-то коллективного отравления. При опросе поступивших стало известно, что возвращались они с "боевых" через кишлак с гранатовым садом и с голодухи наелись плодов. И кто-то из них заметил, что деревья в этом саду были обрызганы неким химическим средством. (Повторяю, это все - со слов больных и их сопровождающих).
Прикомандированные инфекционисты, видимо "уцепились" за эту информацию, а все наши врачи как-то сразу приняли "авторитетную" версию "старших товарищей" - квалифицированных специалистов. И только наш ротный - майор Олег Александрович Чернецов пока все сомневался и молчал.
* * *
А тем временем ситуация разворачивалась следующим образом. Поток поступающих немного поутих, и его перенаправили от шлагбаума (на въезде в медроту) сразу в инфекционный модуль. Это дало возможность всем медикам сосредоточиться в "инфекции" и более продуктивно оказывать помощь больным.
А их количество уже перевалило, по-моему, за тридцать. Всплывают в памяти некоторые эпизоды. В нескольких палатах на железных солдатских кроватях и низких деревянных кушетках лежат голые больные солдаты, прикрытые простынями. Вид у нескольких из них соответствует крайнему обезвоживанию: худые, истощенные, бледно-серые, с заостренными носами, выступающими скулами, бледно-синюшными воспаленными губами и безразличными затуманенными взглядами. В палатах, несмотря на позднее время, очень жарко. В локтевые вены, в вены на стопах и голеностопах подключены капельницы, иным больным по две или даже по три одновременно. Начальник реанимации и хирурги (кто владеет методикой) в этих условиях пытаются катетеризировать центральные (подключичные и бедренные) вены. Отдельным больным это удается сделать. Быстро-быстро капаются растворы, в некоторых случаях в буквальном смысле слова - струйно. Несколько человек в крайне тяжелом состоянии - то "загружаются" (теряют сознание), то на фоне струйного вливания в несколько вен одновременно приходят в себя. При этом из-под больных периодически, а кое у кого постоянно, вытекает серая мутная кишечная жижа, стекающая по клеенке на пол. Больных периодически рвет фонтаном мутной "водой", похожей на ту, что течет снизу....
Медсестры - и хирургические, и терапевтические (аврал! вызвали всех!), санинструктора, санитары из числа выздоравливающих (ранее госпитализированных) солдат не успевают все это убирать. Мы, подключая капельницы, меняя на штативах один за другим флаконы с растворами, ходим по полу в больничных сандалиях, носки промокают. У многих, особенно у медсестер и санитаров, промокли испражнениями халаты, штаны. Речи о каких-то защитных средствах, а тем более защитных костюмах, даже не идет. Никто об этом не думает, да и некогда.
* * *
Но слово "холера" пока еще никто не произнес, да, по-моему тогда никто и не думал об этом. У всех в сознании - "массовое отравление!.." Я спросил у ротного: "Как будем докладывать "на верх", на Оперу?" Ведь я, будучи начальником приемно-сортировочного отделения, отвечал помимо всего прочего и за передачу информации в виде утренних докладов по телефону в медслужбу армии в Кабул.
Чернецов (Олег Александрович - наш командир медроты, хирург по специальности), пристально глядя на одного из больных выдал: "Мужики, а ведь это - холера". "Да вы что!" - подскочил к нему один из прикомандированных специалистов-инфекционистов, - "Вы думаете, что говорите?".
Чернецов довольно громко и с нескрываемым раздражением повторил ему: "Я вам говорю еще раз - это ХО-ЛЕ-РА".
Но к утру, уже явно подустав, все немного успокоились, вспомнили из институтского курса инфекционных болезней и подробно обсудили признаки этого опасного и экзотического для всех нас заболевания, кстати, относившегося к группе ООИ - особо опасных инфекций. Все вспомнили и про профузные поносы, и рвоту фонтаном, и про эти выделения - водянисто-мутные с хлопьями, без запаха (в виде "рисового отвара"), и прочее, прочее. И, наконец, коллективно приняли решение, что при докладе по телефону оперативному медслужбы "Оперы" я выскажу наше опасение в отношении холеры.
Докладывал на "Оперу" я значительно раньше обычного, практически на рассвете. К этому времени у нас уже умерло, по-моему, два солдата. Поверьте, для всех нас это была настоящая трагедия. Все очень переживали и, чего греха таить, даже боялись - что будет?! Особенно, по понятным причинам, подавленно выглядели наши инфекционисты и терапевты. Здесь надо сказать, что до этого случая в нашем инфекционном отделении, по крайней мере, на моей памяти, никто непосредственно от инфекционных болезней или их осложнений не умирал. Всех больных с заболеваниями средней и тяжелой степени мы эвакуировали в Кабульский инфекционный госпиталь, после чего их судьба, как правило, нам была в большинстве случаев не известна.
Был, правда, один случай, но это совсем другая история. Попробую коротко рассказать. Это случилось еще до холеры, точную дату не помню. В один из дней мне доложили, что в "инфекции" внезапно умер солдат, находящийся на лечении. Зная, что мне придется докладывать на "Оперу", побежал в инфекционный модуль. Захожу не то в смотровую, не то в процедурную и вижу такую картину. На кушетке лежит мертвый солдат. Вокруг стоят врачи - наш инфекционист Ханов, терапевт Виктор Мухин, начальник реанимации (имя не помню), ротный Чернецов. В углу притихли испуганные медицинские сестры. Все свидетельствует о том, что только-только закончились реанимационные мероприятия. Узнаю подробности. К постовой сестре в процедурку прибежал больной солдат и сказал, что его соседу по палате что-то совсем плохо. Сестра обнаружила того в палате на койке уже в бессознательном состоянии. Позвала докторов. Перенесли бедолагу в процедурку, начали осматривать, и тут случилась клиническая смерть - остановка дыхания и сердцебиения. Стали проводить реанимацию, позвали реаниматолога с реанимационной сестрой. Но все, к сожалению, оказалось безуспешным.
Я не помню, с чем лежал у нас этот солдатик, но явно не с каким-то тяжелым заболеванием, которое могло привести к смерти. Все были, как сейчас любят говорить, в шоке. Приняли решение написать в посмертном эпикризе причину смерти как острую сердечную недостаточность. Так я и доложил на "Оперу", так мы его и отправили в Кабул.
Но буквально на следующий день к нам пришли ребята не то с особого отдела, не то с прокуратуры, и стали проводить расследование, опрашивать всех, искать свидетелей. От них мы узнали, что на вскрытии (в Кабуле) у умершего обнаружили разрыв селезенки с массивным кровоизлиянием в брюшную полость, от чего он скоропостижно и умер. Вопрос - что случилось? Все довольно быстро выяснилось. Двое больных не поделили "очко" в туалете. Слово за слово, один другого пнул в живот не то кулаком, не то ногой. Я там ни разу не видел инфекционных больных - крепких и упитанных, с развитой подкожно-жировой клетчаткой и мускулатурой. Чаще это были солдатики, особенно первого полугодия службы, пониженного (мягко говоря) питания, ослабленные болезнью и жарой. А при многих инфекционных заболеваниях происходит увеличение селезенки, которая становится рыхлой и уязвимой. Шансов разорваться у такой селезенки довольно много даже при обычных физических воздействиях. Вот такая грустная история.
* * *
Но возвращаясь к холере. В медслужбе армии тоже сначала восприняли мою телефонную "новость" о массовом заболевании и умерших недоверчиво и довольно агрессивно. Пришлось долгое время стоять у телефона и бесконечно передавать информацию, которую на том конце провода постоянно требовали уточнить. Я с ротным практически не отходили от телефона. Наконец оттуда сообщили, что к нам на "вертушках" вылетает группа специалистов.
Обычно приезд каких-то вышестоящих начальников в роли проверок, инспекций и прочих статусов ничего хорошего нам не сулил и вызывал только тошнотворное чувство. Приходилось постоянно отвлекаться от основной работы и заниматься черт знает чем - представлять какие-то статистические данные, таблицы, отчеты и анализы о проделанной работе, бесконечно организовывать им чаи, мандарины, силами санитаров выгонять и "мочить" мухобойками вездесущих мух, помогать осуществлять закупки в военторге и прочее, прочее. И это при всем при том, что нужно было выполнять и основные свои обязанности, а их было более, чем достаточно. Но в данной сложившейся ситуации мы прекрасно понимали, что без помощи армейской медслужбы, и особенно инфекционистов и эпидемиологов, мы не справимся и никуда от этой группы усиления не денемся.
Мы ждали их с бо-о-о-льшим нетерпением. Я не помню точно, сколько их прилетело в первой партии - человек пять. И потом они, по понятным причинам, не занялись традиционной "лабудой", а, оценив обстановку и поняв серьезность и опасность ситуации, сразу принялись за дело. Очень скоро, в этот же день или максимум на следующий, была лабораторно подтверждена холера - у нескольких больных был выявлен холерный вибрион Эль-Тор (микроб - возбудитель холеры). Тут же об этом было доложено по всем инстанциям - в Кабул, в Ташкент, а затем и в Москву. И пошло, и поехало.
Параллельно был объявлен по всей бригаде карантин с началом проведения соответствующих мероприятий. Kолючей проволокой начали огораживать в первую очередь инфекционный модуль, а затем и всю медицинскую роту. Cоответственно были выставлены на входе в модуль и на въезде в медроту посты. Весь личный состав медроты был переведен на казарменное положение (ночевать, питаться, да и вообще - жить мы с этого времени стали не выходя за территорию, пищу приносили в термосах).
Узнали новость-распоряжение: всех раненых и погибших при каких либо малых или больших боевых столкновениях в джелалабадской зоне ответственности будут эвакуировать вертолетами прямо на Кабул или Баграм. Наше хирургическое и госпитальное отделение будут принимать раненых, травмированных и "простых" (неинфекционных) больных только с территории бригады, и в кра-а-а-йнем случае - из ближайшего окружения: соседнего спецназа, городка советников в кишлаке Шамархель, с ближайших постов (в пределах их "видимости").
Боевые действия силами бригады (за исключением двух мотострелковых батальонов в Асадабаде и Метерламе) были практически приостановлены. Кто-то из хирургов съерничал: "Ну, братцы - лафа!!!"
* * *
Инфекционные больные шли равномерным потоком к нам в медроту и прямиком в "инфекцию". Причем распределялись они на подозрительных на холеру (а это, практически, 100% всех, кто был с признаками кишечной инфекции) и не подозрительных - это прочие. Подозрительные, в свою очередь, тщательно обследовались и из них выделялась группа с подтвержденным диагнозом холеры, которая тщательнейшим образом изолировалась в "холерном блоке".
Совсем скоро к нам стали съезжаться очень высокие начальники. Прилетели соответствующие главные специалисты 40-й армии и Туркестанского военного округа. Затем довольно быстро прибыли из Москвы со своей свитой главные инфекционист и эпидемиолог Вооруженных сил СССР (среди них - грозный полковник м/с Перепелкин). Практически постоянно у нас находился начальник медслужбы 40-й армии полковник м/с Балыков.
Хорошо запомнился один эпизод. Все совещания (так называемые "пятиминутки") с докладами и постановкой задач проходили в помещении моего приемного отделения, в смотровом зале, где мы раньше обычно принимали поступающих больных и раненых. Это была более-менее просторная комната. Я в свою очередь, как начальник ПСО, отвечал помимо всего прочего и за статистику поступивших и докладывал на этих "пятиминутках", как правило, первый. И вот через несколько дней от начала нашей "холерной" эпопеи в этой комнате собрались все прибывшие в бригаду большие медицинские и немедицинские начальники, обсуждая очередной раз обстановку. После того, как доклады закончились, нас распустили по рабочим местам. Вдруг снова в срочном порядке вызывают меня. Вхожу. Сидят все начальники во главе с грозным главным эпидемиологом полковником Перепелкиным. По-моему, был даже и какой-то генерал. Дают они мне лист бумаги, на котором написан небольшой текст и говорят: "Быстро ознакомьтесь с текстом, сейчас по телефону будете докладывать в Москву, начальнику Генерального Штаба ВС СССР маршалу Ахромееву(!). Только строго по тексту".
Через некоторое время - звонок. Я беру трубку, слышу женское "говорите", а потом далекий и очень спокойный, мягкий и какой-то совсем не маршальский (по моим понятиям) голос: "Кто говорит?" Я делаю глубокий вдох и начинаю чеканить: "Докладывает старший лейтенант" - и так далее по бумажке, которую вручили окружившие меня высокие начальники.
Молча выслушав до конца мой доклад, маршал так спокойно говорит: "Спасибо, сынок! А там рядом с тобой есть кто-нибудь из старших офицеров? Пусть возьмет трубочку главный". Я со словами: "Вас просят, товарищ полковник", - передал трубку Перепелкину. И еще подумал: "И совсем не страшно. Чего они боялись сами сразу докладывать?"
Еще хорошо помню негласное распоряжение начмеда армии полковника Балыкова: "С целью профилактики заражения холерой медицинского персонала медроты три раза в день во время приема пищи выдавать и принимать внутрь каждому по 50 мл спирта (!..)" Кто его знает, может это и явилось, в какой-то степени, причиной того, что никто из медиков и прочих наших помощников не заразился холерой.
* * *
Где-то через дней пять-шесть, точную дату не помню, на нас срочно, минуя Кабул, прямо на Джелалабад, "спустили" на самолетах сформированный по тревоге где-то под Москвой госпиталь особо опасных инфекций. Развернулась бурная деятельность по развертыванию дополнительных палаток, по-моему, был даже срочно построен еще один инфекционный модуль.
На нашей территории стало тесно и многолюдно. "Госпитальные" как-то очень быстро и оперативно прибыли, развернулись и обжились. У них позже появился даже свой военторг.
Нам, медроте, безусловно стало значительно легче. Теперь вся "инфекция", а это огромный кусок работы, свалился с наших плеч. Особенно это почувствовали терапевты и, конечно, я - как начальник приемного отделения. Ведь у госпиталя очень быстро был налажен свой прием больных минуя мое ПСО.
Помню, как обрадовался, когда среди медсестер этого госпиталя обнаружил свою землячку из Минска Елену Янковскую - медсестру травматологического отделения нашего Минского окружного госпиталя. Ведь прибывший госпиталь ООИ формировали, как мы поняли, со всего Советского Союза. А как она обрадовалась, встретив в далеком от родной Белоруссии экзотическом месте минчанина!
Тяжело пришлось ей, да и не только ей, адаптироваться к нашим джелалабадским условиям, особенно к жаре. Помню, она сильно болела и тосковала по дому и маленькому сыну. Я, как мог, помогал и морально поддерживал. У нее был какой-то знакомый на "Глобусе" - узле связи Белорусского военного округа. А я был своего рода "директором" нашего медротовского телефона. И вот мы частенько по вечерам сидели у моего телефона и ждали звонка из Минска. На "Глобусе" сердобольные телефонисты соединяли ее с домом, и она кое-как, но все-таки умудрялась поговорить с близкими. И даже мне один раз удалось, спустя 1,5 года пребывания в Джелалабаде, поговорить с мамой. Об этом и мечтать не приходилось. Правда, мама, по понятным причинам, сначала здорово перепугалась, когда дома внезапно раздался "военный" звонок. Но была потом безмерно счастлива, услышав мой далекий голос. Долго не могла поверить, что я звоню с "края света".
А как обрадовались все наши доблестные и боевые бригадные офицеры прибытию госпиталя, в составе которого обнаружилось такое большое количество молодых и красивых девчат! Но это отдельная история.
* * *
Теперь о печальном и трагическом. Что касается причины вспышки в нашей бригаде холеры. Поначалу нам сообщили (как правило, это озвучивалось официально на "пятиминутках" и совещаниях), что бойцы нашего ДШБ, возвращаясь с операции, в нарушение всех правил и инструкций напились воды не то из какого-то сомнительного арыка вблизи какого-то кишлака, не то из колодца. Потом сообщили, что все-таки это был колодец, и в нем при обследовании воды силами нашей лабораторной службы был выявлен тот самый холерный вибрион Эль-Тор. А затем "была поставлена точка", когда было заявлено, что по данным разведки в этот колодец "духи" преднамеренно забросили холерную "культурку". T.е. - это бактериологическая диверсия.
А почему бы и нет? Элементарно! Мы потом удивлялись еще, а почему это они ("духи" и их советники) еще раньше не воспользовались таким простым способом повоевать с "шурави". Пакистан со своими базами подготовки - рядом. Дело техники!..
Что касается заболеваемости. Kак-то читал в медицинской литературе отчеты об этой вспышке и проделанной работе. Все написано четко, по научному и довольно достоверно. Помню, радовался, что наконец-то снят "гриф секретности" и можно об этом рассказывать открыто. Поясню - никакого "грифа секретности" наверняка и не было, но то, что нам настоятельно рекомендовали об этом не распространяться - помню хорошо.
Hе могу сейчас вспомнить цифры статистики из этих научных источников, а просто назову то, что запомнилось. Поступило к нам за весь период карантина (20-22 дня) более 200 подозрительных на холеру больных. Подтвердилась холера (лабораторно), по-моему, у человек 25-ти. Умерло - 4 человека. Все умершие - практически из числа поступивших в первые сутки вспышки.
Что касается умерших. Немножко издалека. В мои обязанности, как начальника отделения приемно-сортировочного отделения медицинской роты входило, помимо прочего:
- прием и регистрация погибших и умерших с выяснением места и обстоятельств гибели, давности смерти;
- выяснение причин смерти - характера и механизма ранения или травмы, вида ранящего снаряда, (но, естественно, все это не на уровне судмедэкспертизы, а предварительно);
- оформление трупа - его маркировка, подготовка документов (их медицинской составляющей);
- хранение трупов до отправки, подготовка к отправке (в том числе и заказ авиатранспорта - "черного тюльпана" - до Кабула) и непосредственно погрузка и отправка.
Я раньше в Союзе никогда подобным не занимался и даже не помышлял, что мне в жизни придется все это делать. Но вот пришлось. Это сейчас относительно легко вспоминать и рассказывать, да и то... А тогда - каждый раз, занимаясь ЭТИМ, не мог избавиться от мучительного чувства безысходности и жалости к погибшим, к несчастным их родителям, гнал от себя навязчивую и вязкую мысль - "а если и тебя вот так".
Где-то первые полгода моего пребывания в медроте у меня (как и до меня) не было морга. Убитых и умерших (в том числе и умерших в медроте) мы хранили в дощатом сарае, предназначенном для хранения дезинфицирующих средств, а попросту хлорки. Там все-таки меньше было мух. А представляете - в жару, когда в тени за 50+?! У мeня до сих пор запах хлорки ассоциируется с растерзанными телами и трупным "ароматом".
Через несколько месяцев нам, наконец, привезли холодильную камеру в виде небольшого вагончика, обшитого металлическими листами и с холодильной установкой снаружи. Внутри были оборудованы стеллажи в три уровня. Температура в этой камере при рабочем режиме была в весенне-летне-осенний период примерно 20-220С, зимой - чуть пониже. И это нам казалось очень большим достижением. Мои санитары в жару и в свободное время втихaря там посиживали.
А если холодильная установка ломалась, это была целая трагедия. Умерших от холеры сносили в морг. Как с ними поступать - не знал ни я, ни ротный, ни наши прибывшие начальники. Выяснение этого вопроса несколько затягивалось. Прошла информация (но это был явно не просто слух), что решается вопрос - отправлять их на захоронение в Союз или захоронить на месте. Потом было принято решение все-таки отправить хоронить на Родину.
Началась подготовка. Я стоял в стороне в готовности выполнить какое-нибудь указание и наблюдал за процессом. Трупы вскрывали прямо "на улице", на установленных канцелярских столах, в метрах 10 перед входом в морг. Те специалисты, которые вскрывали, были одеты, естественно, в защитные костюмы: халаты, фартуки, перчатки, сапоги и маски. Все внутренности умерших были изъяты и сожжены тут же в стороне с использованием жидкого топлива и дров. Зола была закопана в яму с хлоркой. Все остальное тело было тщательно инфильтрировано (накачано) с использованием больших шприцев (типа Жане) каким-то дезсредством. После этого трупы как обычно зашили, предварительно заложив внутрь ветошь, смоченную тем же дезсредством.
Накануне из Кабула привезли металлические, плотно закрывающиеся на защелки ящики из-под рентгеновского аппарата. Их обсыпали изнутри хлоркой и уложили туда завернутые в простыни тела. Сверху трупы обильно полили из автомакса все той же хлоркой и ящики закрыли. Потом их отвезли на джелалабадский аэродром для отправки дальше по своим маршрутам.
Усилиями, в основном, медиков вспышка была локализована и ликвидирована. Больных с каждым днем поступало все меньше и меньше. Наконец, поступления с кишечной инфекцией сошли к минимуму.
Довольно скоро наступил период, когда холера у поступивших перестала подтверждаться лабораторно, и было констатировано выздоровление последнего больного.
Примерно через 16 дней был снят карантин сначала с бригады, а затем через несколько дней, и с госпиталя с медротой.
Э п и л о г.
Почти сразу же по отмене карантина, 22 сентября, состоялось первое после длительного перерыва торжественное построение бригады на плацу. За это время многим пришли награды, звания и прочие поощрения по службе.
Я еще за день до построения от своих друзей-строевиков узнал, что мне пришло очередное и долгожданное звание "капитан". Отнес им в подарок за хорошую новость полфлакона спирта - проставился. Попутно зашел подписать пакет документов на очередную эвакуацию к начальнику строевой части и услышал: "Ну, Добриянец, поздравляю!" Отвечаю: "Да, я уже знаю. Спасибо за капитана". И тут слышу: "Стоп! Ты что, еще не в курсе? Тебе же "Красная звезда" пришла!". Пришлось на радостях бежать за очередной дозой.
Построение было долгим - наград и орденов пришло много, так как в мае-июне в нашей зоне ответственности прошла большая армейская операция под руководством генерала армии В.Варенникова. Бригада принимала активное участие в этой войне. Поток раненых и больных с этой операции шел на нашу медроту, усиленную к тому времени группой хирургов и травматологов во главе с главным армейским хирургом.
Ротный написал мне представление на орден почти год назад, после моего последнего боевого выхода. Я считал, что уже ничего не будет. Но после большой майской операции главный армейский хирург И.Д. Косачев перед своим убытием в Кабул спросил меня, посылали ли мне на орден. Я ответил, что очень давно. Он пообещал, что возьмет это дело под свой контроль. Иван Данилович сдержал слово. Спасибо ему, и дай ему Бог!..
Так вот - на построении меня вызывали из строя к комбригу полковнику Посохову А.Г. три раза. Первый раз - на вручение ордена, второй раз - на вручение капитанских погон, а третий раз на вручение ценного подарка - часов "Ракета". Когда я подошел к Посохову в третий раз, он улыбнулся сквозь свои пышные и выгоревшие на солнце усы, и тихо сказал так, по-доброму: "Добриянец, ты меня сегодня уже за..!". Мне тогда казалось, что лучше и приятнее поздравления я раньше никогда не слышал!
А вечером со всей медротой мы праздновали ордена и звания. Тогда вместе со мной орден и звание "капитана" получил также хирург Николай Колотов. Во время торжества нам с ним пришлось выпить поочередно по два полных стакана водки, соответственно с орденом и со звездочками.
На утро два "именинника" лежали в "приемном" на кушетках под капельницами и сосали лед из холодильника...
Глава 3-я.
Практически каждый день в медроту 66-й отдельной мотострелковой бригады поступали раненые и убитые. Особенно жутко было, когда с 'вертушек' сгружали ребят - грязных, простреленных, в окровавленных бинтах... Бывалые врачи уже привыкли - поступивших бойцов быстро осматривали, распределяли по сложности ранения, кого-то моментально отправляли на операционный стол. В медроте столпотворение, кровь, хрипы, стоны, мат...
...- Поступает нам по телефону сообщение: 'Медрота - тревога! К вам летят 'вертушки', везут 'трехсотых'. Десять человек'. Все врачи сразу собираются. Не только хирурги, но и терапевты. Они тоже помогали. Достают списки потенциальных доноров в подразделениях. Операционные сестры готовят операционную. Лаборатория включает какие-то свои аппараты.
Вертолеты садятся на площадку метрах в 150 - 200 от медроты. Обычно это Ми-8. Садится пара или две, в зависимости от количества раненых. Их уже ждут наши санитарные машины. А мы стоим у приемного отделения и смотрим: кого ж там будут выгружать? И сразу понимаем, где выгружают убитого, где раненого. И какого раненого - тяжелого или легкого. Видно по тому, как санинструкторы их вытаскивают. Если потихонечку, значит, с тяжелыми ранениями боец. Если немножко пободрее - с более легкими. А если убитый, то, как правило, он завернут в плащ-палатку. И потом 'санитарки' возвращаются в медроту. Включенными фарами сигнализируют нам - везем раненых в живот, череп, грудь. Фары не включены - все легкие.
Выгружаем раненых в моем приемно-сортировочном отделении. Хирурги после осмотра сразу распределяют ребят - этого в большой операционный зал, который полегче - подождет в палате, этого просто перевязать... И тут начиналась работа. Спокойно, без суеты. Разрезалась одежда, открывали, смотрели, где входное, где выходное отверстие; кровит, не кровит... Измерялось давление, считали пульс, оценивали состояние. Если видим, что шок, давление низкое, пульс слабенький, тут же капельницу ставим. Если требовалось дополнительно обезболить, обезболивали.
Жалко, нет ни одной фотографии, как выглядит мое отделение после сортировки. Картина - удручающая. Грязная одежда, лужи крови, бинты окровавленные, ремни, автоматы... Все вперемешку.
В зависимости от сложности ранения операции длились от двух до десяти часов. У нас был случай, когда пуля вошла офицеру в бедро, а выходного отверстия нет. Открываем живот - полно крови и содержимого кишечника. То есть она вошла в бедро, прошла через таз, 'погуляла' в животе и умудрилась застрять в легком. За час или за два с подобными ранениями не справиться. Бывало так, что операционная сестра приносила 'утку', и хирург оправлялся буквально в ее руках, потому что не мог отойти от стола.
У меня как-то тоже была одна шестичасовая торакоабдоминальная операция. Очень серьезное ранение оказалось у солдата. За эту операцию я удалил разбитую селезенку и размозженную часть тонкой кишки, потом здоровые участки сшил (сделал так называемый анастомоз), провел операцию Гартмана, ушил печень, зашил раненый желудок и диафрагму, поставил дренажи в плевральную полость и сделал ампутацию левого плеча. Отправляли мы солдата в Кабул живым. Что с ним дальше было, я не знаю. Конечно, если он выжил, то стал инвалидом...
Врач-анестезиолог и хирург из соседнего спецназа, возвратившиеся с войны со своими ранеными, не спавшие двое-трое суток, переодевались и становились к операционному столу. Их взбадривали, давали нюхать нашатырь. Они сами просили санитаров бить их по щекам, когда те увидят, что кто-то клюет носом. Вот так и работали.
Что меня еще поразило в 'Афгане', с чем я никогда раньше не сталкивался, так это переливание крови и как его в некоторых случаях делали там. Суть в том, что когда мы имеем дело с ранением живота или груди, во внутренние полости изливается собственная кровь раненого. Эту кровь мы собирали, фильтровали через несколько слоев марли и потом эту же кровь капали раненому обратно. Почему? Потому что при кровопотере прокапать собственную кровь гораздо эффективнее и полезнее, чем донорскую. Это так называемая реинфузия крови. Но что меня поражало! Представьте, если ранены кишечник, сосуды, печень. Содержимое кишечника смешивается с кровью. У меня глаза на лоб полезли, когда брали всю эту массу, процеживали и возвращали раненому. Оказывается, это еще опыт Великой Отечественной войны. И ничего, нормально все было...
* * *
Ту июльскую боевую операцию 1984 года Александр Иванович с сожалеющим вздохом назвал злополучной не только потому, что 'духи' обстреливали колонну почти с самого ее выхода за пределы бригады (было много потерь, из-за чего комбриг Посохов с яростной отчаянностью кричал по рации: 'Товарищ генерал! Делайте, что хотите! Отдавайте под трибунал, но я дальше не пойду! Я не могу больше смотреть на этих убитых пацанов!'), но еще и потому, что сам доктор Добриянец чуть не погиб.
Они возвращались через один из кишлаков, который проезжали сутки назад. Жители, по всей видимости, покинули дома в спешке, оставив скарб и животных. Колонна снова была остановлена и обстреляна. Александр Иванович перескочил в кунг автоперевязочной, с двумя санинструкторами улеглись на пол. Машина неожиданно подпрыгнула, словно на ухабе. Оказалось, под днищем разорвалась граната, пробила и подожгла бензобак. Водитель не запаниковал, выскочил, забарабанил в дверь будки: 'Товарищ старший лейтенант, машина горит!' Схватили автоматы, вывалились из кунга и укрылись у глинобитного забора. Горящая машина перегородила довольно узкую дорогу остальной колонне, которую продолжали обстреливать 'духи'. Водитель Александр Цебинога снова бросился к машине. Ползком, обдирая руки о камни, рискуя получить пулю и сгореть заживо, влез в кабину, снял со скорости, вывернул руль влево и метнулся обратно к забору. Машина скатилась с дороги, освободив путь колонне. Через минуту бензобак взорвался.
Автоперевязочная вспыхнула огромным факелом.
А стрельба продолжалась. Колонна, задраив люки, двигалась дальше. Старший лейтенант Добриянец начал понимать, что его и санинструкторов просто не видят. В этот момент в душе наступило необъяснимое страшное спокойствие и чувство полной обреченности. Колонна уходила. А они оставались. Санинструкторы, завидев подбирающихся по дворам 'духов' и что-то крича, начали отстреливаться.
Пыльный, уставший офицер сидел у глинобитного забора и отчетливо понимал, что стоит уйти последней машине, все будет кончено. И молодость, и надежды, и жизнь... Все оборвется и развеется в прах, похожий на горячий песок чужой и совсем не нужной ему земли. 'Оставьте патроны для себя', - тихо попросил он санинструкторов, яростно паливших куда-то поверх забора. Плен был бы хуже смерти.
И тут рядом с ними остановилась БМП. Приоткрылся люк и кто-то двумя пальцами дал понять, что готов забрать двух человек. Следующая машина подобрала самого Добриянца и водителя.
Кто-то поспешил доложить комбригу: 'Доктор сгорел вместе с машиной'. Когда колонна вырвалась из кишлака, старший лейтенант Добриянец столкнулся с Посоховым, тот мрачно сидел на броне, уперев руки в колени. Комбриг, увидев доктора, округлил глаза: 'Добриянец, живой? Люди целы? Оружие с вами?' Получив утвердительный ответ, выдохнул и кивнул: 'Ладно. Молодцы'. А потом поднялся и зарычал: 'Какая с... сказала, что доктор сгорел?!'..."
(Подготовил старший прапорщик Сергей Климкович).
Взято с http://artofwar.ru/s/smolina_a/text_0530-1.shtml
Фото 1. Бригада приемно-сортировочного отделения - 1985 г.
Слева направо:
- ст. л-т м/с (пока еще) Добриянец А.И.;
- солдатик-санитар из выздоравливающих (имя не помню, они часто чередовались у меня);
- фельдшер (жена особиста), по-моему Наташа;
- солдат-санитар Саша (фамилию, к сожалению, не помню, умница и трудяга, мог быть уволен по заболеванию коленного сустава, но уговорил нас не делать этого и не отправлять из Афгана с "желтым билетом", с негласного согласия командиров он так и дослужил у меня санитаром до своего дембеля, дальнейшая судьба его мне не известна);
- мой санинструктор Николай Гейник (парень с фельдшерским образованием попал служить к нам в бригаду артиллеристом, а я с помощью кадровиков забрал его к себе и сделал боевым и бравым санинструктором).
Примечательно, что Николай (украинец) женился еще при мне в Афгане (весной 1986 г.) на нашей старшей медсестре медроты Ларисе Гатальской (Белоруске). Они слетали в Кабул и расписались. По возвращении в Союз оба поступили в медицинский институт, перевелись на военно-медицинский факультет, закончили его и до сих пор служат в военном госпитале г. Ровно (на Украине) начальниками отделений(!): Николай - начальник хирургического отд., а Лариса - начальник ЛОР-отд.
Оба подполковники медслужбы. Только пару лет назад мы нашли друг друга в интернете. С Ларисой я переписываюсь по электронной почте.
Фото 2. У входа в "приемное". Весна 1986 г.
Слева направо:
- лаборантка Ирина;
- капитан м/с (уже) Добриянец А.И.;
- фельдшер Надежда Бирина из г. Иваново (к своему стыду не помню и не могу нигде найти ее отчества, тогда, наверное, думал, что никогда не забуду);
- солдат-санитар Саша (см. фото-1);
- врач-лаборант Елена Янковская - землячка из Минска.
"Покаяние гложет меня и совесть мучает, что на радостях своего афганского дембеля не удосужился взять адрес Надежды, а может потерял где-то. Незадолго до своей замены я сильно заболел - в жару под "кондером" подхватил тяжелейшую ангину, да еще малярию обнаружили. Слабость дикая, температура, ознобы. Горло сдавило так, что ни слова сказать, ни сглотнуть от боли. Так она меня, пластом лежавшего в терапии, в первые дни чуть ли ни с ложечки бульончиком собственного приготовления кормила, постель каждый день перестилала. И так ласково, ласково все причитала, да уговаривала каждый раз, как маленького, скушать все-все, что сама приготовила. А то как же это я такой тощий к жене возвращаться собираюсь. Дай Бог ей, ангелу, здоровья и счастья, и долгих лет! Каюсь за свое малодушие..."
Фото 3. Весна 1986 г.
Слева направо:
- санинструктор ПСО Николай Гейник,
- медсестра терапии (имя ?),
- я,
- фельдшер ПСО Надежда Бирина,
- санитар ПСО Саша.
Фото 4.
Cлева Лариса Гатальская - тогда еще не старшая медсестра, а медсестра физиотерапевтического кабинета при моем ПСО (воспомнания о Ларисе см. под фото 1.).
А справа от меня - Николай Гейник, ее будущий муж, только-только забранный мной из артиллерийской батареи, еще совсем молоденький солдат, пока еще в больничной пижаме.
Справа от Николая - санитары, мальчишки из команды выздоравливающих, мои незаменимые помощники (каюсь - имена их не помню)."
"03.03.1986 г. Я и наш командир медицинской роты майор м\с Чернецов Олег Александрович на фоне нашей бригады (стоим перед входом в медроту). За нами, чуть левее - модуля разведроты и штаба бригады. Еще левее вдалеке - ЦРМ-ка клуба. За модулями и вышками связистов - дамба, река Кабул и большая "зеленка" до самых гор. Там, где-то вдалеке, начинается пресловутая провинция Кунар, одноименное большое ущелье с вытекающей р. Кунар, которая впадает в р. Кабул."
"10.03.1986г. Я и мой санитар Саша на фоне нашей бригады. За нами (внизу) - палатки развернувшегося госпиталя. В это время он уже не был госпиталем ООИ (особо опасных инфекций), а перешел в статус обычного полевого госпиталя. За палатками, чуть левее, виднеется модуль моего приемно-сортировочного отделения, за ним, вдалеке - ЦРМ-ка клуба, дальше - дамба, р. Кабул и "зеленка".
|
|
1
| Сторінка створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.
|
|
|
|
Категория: Забытые солдаты забытой войны |
Просмотров: 300 |
Добавил: shindand
|
|
|
|
| "Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…” |
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
