11 Сентября 2017 - Реквієм - Афганська Січ

Четверг, 25.04.2024, 13:03

Главная » 2017 » Сентябрь » 11

Данное изображение получено из открытых источников и опубликовано в информационных целях. В случае неосознанного нарушения авторских прав изображение будет убрано после получения соответсвующей просьбы от авторов, правохранительных органов или издателей в письменном виде. Данное изображение представлено как исторический материал. Мы не несем ответственность за поступки посетителей сайта после просмотра данного изображения.

ТИПА "ПОБЕДИЛИ"

Обрывки фраз, фрагменты фото... - лохмотья памяти хранят.
(… як батько каже)

"Нежданная война" В.В.Андреев

(Андреев Василий Викторович,в 1979 - заместитель командующего авиации ТуркВО по тылу. В Республике Афганистан - с августа 1979 г. по июнь 1982 г. Непосредственно занимался организацией и обеспечением боевых действий ВВС 40-й армии,генерал-майор авиации).

"В январе 1981 года под Ленинградом, в Красном Селе, в учебном центре академии тыла и транспорта проходили сборы руководящего состава тыла Вооруженных Сил, с привлечением командующих войсками военных округов, командующих флотами, начальников политуправлений округов и начальников военных академий.

На этом сборе участвовали и мы - я и начальник тыла 40-й армии генерал-майор В.И.Пивоваров. Первый день мы занимались все вместе, затем расходились по секциям - проводилось командно-штабное учение.

Виктор Иванович Пивоваров должен был доложить на высоком собрании об опыте медицинского обеспечения боевых действий 40-й армии в Афганистане. На доклад отводилось 25 минут перед перерывом на обед. Виктор Иванович, видя перед собой солидную и ответственную аудиторию, не подозревая плохого, доложил цифры убитых и раненых за 1980 год и тяжелейшую картину с обеспечением медикаментами, оснащением медучреждений оборудованием, инструментами, бельем и т.д.

Вопросов докладчику задавать не позволяли: объявили перерыв. Я двинулся к трибуне, где Пивоваров собирал листки своего доклада, чтобы вместе идти в столовую.

С Маршалом Советского Союза Семеном Константиновичем Куркоткиным мы подошли к Пивоварову одновременно. Куркоткин меня хорошо знал, и потому я держался уверенно и подумал: "Сейчас он поблагодарит Виктора Ивановича за содержательный доклад", но, поближе увидев лицо Куркоткина, понял: благодарности не будет.

Первыми словами маршала были: "Товарищ Пивоваров! Кто вас тянул за язык оглашать сведения совершенно секретного характера? Такую информацию мы не доводим до командующих войсками. Даже члены Политбюро и то не все получают подобные сведения". Далее было несколько грубых и обидных фраз. Таким Куркоткина я видел впервые. Обычно сдержанный и спокойный, он был неузнаваем. Слушая маршала, ушам своим не верил, однако, усвоил, что язык нужно держать далеко за зубами.

Хвала досужим и напористым журналистам, что, начиная с 1983 года, когда "груз-200" стал частым явлением во всех регионах СССР, а на Урале и в Сибири очень частым, потому что в Афганистан в 1980-1981 годах и, наверное, далее шли призывники именно оттуда, они разрушили "крепостную стену молчания" и стали писать из ДРА, а не из Н-ского гарнизона. В числе первых Артем Боровик опубликовал серию статей о боях в Афганистане - как есть в действительности, без прикрас. Это было первое честное описание войны.

В перерывах на совещаниях и советах коллеги-собратья по оружию задавали много вопросов. Вот только отвечать на них мы не могли откровенно и правдиво.

Я до сих пор не верю официально принятой цифре боевых потерь в Афганистане. По моему мнению, она должна быть раз в 12-15 больше. Это мое личное мнение.

После "благодарности" маршала В.И.Пивоваров дня два ходил подавленный и униженный."

Баграм, район госпиталя, вид на Чарикар. Последний погибший солдат афганской войны. Игорь Ляхович, десантник 345 гв.ОПДП. Погиб 7 февраля 1989г. Это было на выводе последней колонны, в районе слияния дороги Баграм и Чарикар. Был обстрел колонны и Игорь сидел на броне, пуля попала в него. Считается, что это был последний погибший солдат в Афгане. Его так и везли на броне в плащ-палатке.

Этого столба не было до 14 февраля 1989 года. В ночь с 14 на 15 его притащили откуда-то и установили. Борис Громов приказал его подкрасить и подмазать, а на завтра 15 февраля после выхода последней колонны моего родного 177-ого ООСпН из Афгана у этого столба не фотографировался только ленивый. Борис Всеволодович сделал классный пиар себе этим столбом. Журналисты писали кипятком и спорили за возможность сфотографировать последних выходцев из Афгана и Громова возле этого столба. Вот только бойцы нашего отряда сниматься возле столба не хотели. У нас в предпоследнем БТРе лежало тело последнего погибшего за рекой Игоря Ляховича.
Игорь Кольцов

"Множество солдатских семей собралось и в Термезе. Они сутками ждали своих ребят прямо у границы, не зная даже примерно, когда произойдёт встреча, и состоится ли она вообще именно здесь. Никто даже не подумал о том, чтобы сообщить людям – какая часть, где и когда будет пересекать государственную границу. Для этих мечущихся от солдата к солдату отцов и матерей мы оказались единственными информаторами и связующим звеном между теми, кто ещё шёл через обледеневшие горы, нёс службу на блокпостах вдоль дорог, мёрз на белёсой от высокогорного мороза броне. У меня до сих пор хранятся десятки клочков бумаги с наспех нацарапанными номерами частей, полевых почт, солдатскими именами. «Если встретите, передайте, что мы ждём в Термезе», – просили люди. И мы, действительно, нередко встречали случайно, находили специально, снимали нашей камерой тех, кого так ждали на Родине, на берегу той самой проклятой реки, что ещё разделяла войну и мир.

Итак, был тёплый, солнечный понедельник… Проводив накануне через границу предпоследнюю часть, мы провели с утра собственную генеральную подготовку к возвращению домой. На бельевых верёвках, оставленных между коттеджами их бывшими хозяйками, сушились уже наши тельняшки, подворотнички от камуфляжа и прочие тщательно выстиранные шмотки… Но впереди ещё были две ночи. И, судя по тому, что было вчера, спокойствия не предвиделось. С наступлением темноты на афганском берегу Амударьи начиналась вакханалия. От злобы на нас и страха перед моджахедами, которые уже подошли к городу практически сразу за нами, афганские солдаты, «зелёные», как их называли, палили из всех видов оружия: от автоматов до миномётов и лёгкой артиллерии. Плюс к этому горели и взрывались костры из боеприпасов, от которых освобождались наши солдаты перед переходом границы. Одним словом, было весело…

Осталось и ещё одно страшное воспоминание. Это судьбы наших сапёрных собак. На войне они – явление особое. Специально обученные собаки идут впереди сапёров, ориентируясь только на свой нюх. Сколько солдатских жизней они спасли… А сами, ничем не защищённые, гибли на минах, получали тяжёлые ранения и контузии. Но их всегда старались выходить, оставляли в подразделениях, лечили, кормили тем, чего подчас не хватало самим. Вместе с солдатами возвращались с войны и они. Моему оператору Борису Романенко удалось снять в те дни потрясающий кадр. Наши войска преодолевали высокогорный перевал Саланг. Стоял жуткий мороз. И вот на заиндевевшем носу одного из БМП сидела совершенно седая от инея овчарка. Ни ветер, ни мороз не могли согнать её внутрь машины. Она была на службе, она была на посту, она охраняла своих боевых товарищей. Так вот, этих, в прямом смысле, фронтовых друзей бойцам приходилось оставлять на границе, на её афганской стороне. Таковы были суровые правила пограничного карантина. Брошенных же на афганской земле, их ждала верная гибель. Причём очень скорая. Дело в том, что афганцы ненавидели наших собак. Те отвечали им взаимностью: издалека чуя специфический запах тела и одежды, готовы были разорвать каждого в клочья. И вот теперь у границы афганцы безжалостно убивали из автоматов оставленных нами верных псов. Их предсмертный вой сливался с ночной канонадой…

… Уже тогда ничего и никому не было нужно. Так же, как потом никому не нужны стали судьбы прошедших Афганистан, искалеченных этой войной людей, убитых горем потерь семей. И началось это тогда же, в последние дни и часы войны. Помню, как равнодушно и высокомерно раздавали солдатам памятные часы. Их привезли с собой прямо в фабричных ящиках чистенькие и надменные московские полковники из ГЛАВПУРа. Они совали копеечные дерматиновые коробочки в натруженные солдатские руки, стесняясь или брезгуя смотреть в лица. А потом, по ту сторону границы, после громких митингов и пышных речей, вернувшихся домой с войны, словно преступников, сгоняли на специальные площадки, оцепленные не нюхавшими пороха подразделениями, расформировывали, разгоняли по дальним гарнизонам боевые части и подразделения, увозили в запасники знамёна, покрытые славой и отцов и сыновей".

корреспондент ЦТ Михаил Лещинский

Сторінка створена, як некомерційний проект з використанням доступних матеріалів з Інтернету. При виникненні претензій з боку правовласників використаних матеріалів, вони будуть негайно зняті.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 732 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0026

До сих пор неизвестно, кто был руководителем восстания. Учитывая, как грамотно была организована оборона и как слаженно действовали восставшие, скорее всего, этот человек был опытным кадровым военным. Однако большинство источников утверждают, что советских офицеров среди узников Бадабера не было.

По данным журналистов Карлана (Kaplan) и Бурки (Burki S), советские спецслужбы провели ряд операций возмездия. О том, что СССР не оставит это дело без ответа, 11 мая 1985 года заявил посол Советского Союза в Пакистане Виталий Смирнов.
«За то, что случилось в Бадабере, полную ответственность несет Исламабад», — предупредил Смирнов пакистанского президента Мухаммада Зия-уль-Хака.
В 1987 году в результате советских рейдов на территорию Пакистана погибло 234 моджахедов и пакистанских солдат. 10 апреля 1988 года в лагере Оджхри, расположенном между Исламабадом и Равалпинди, произошёл мощный взрыв склада боеприпасов, приведший к смерти от 1000 до 1300 человек. Следователи пришли к выводу, что была совершена диверсия. Спустя некоторое время 17 августа 1988 года разбился самолет президента Зия-уль-Хака. Этот инцидент пакистанские спецслужбы также напрямую связали с деятельностью КГБ в качестве кары за Бадаберу. При всем при этом в самом СССР эти события не получили общественной огласки.

Восстание в Бадабере. 50 пленных против целой страны

Кирилл Данильченко

26 апреля 1985 года горстка военнопленных подняла бунт против своих мучителей в крепости Бадабер, служившей тюрьмой и лагерем для подготовки моджахедов в Пакистане. Итогом суток жестокого артиллерийского обстрела стал колоссальный взрыв. На том месте до сих пор огромная воронка – как памятник.

За стенами

1985 год. В разгаре «война караванов» — охота советских войск за колоннами снабжения, идущими в Афганистан с территории соседнего Пакистана. Чтобы нарушить логистику повстанцев, советские спецсилы глубоко проникают на занятые ими территории. Территория высокогорная, граница с Пакистаном рядом. Это значит, что действия авиации очень ограничены рельефом и угрозой ПВО. Вся поддержка для советских солдат — несколько залпов артиллерии и то, что можешь унести на спине. В таких условиях легко угодить в плен.

Пленных держали в сети подземных тюрем, зинданов, близ пакистанского поселка Бадабер: 12 советских солдат и 36 служащих армии просоветского правительства Афганистана. Вокруг 8-метровые глинобитные стены и башни по углам, внутри — система заборов-дувалов и казарм. Тут же мечеть — крепость была не только местом заключения, но и центром подготовки партии «Исламское общество Афганистана». В Бадабере моджахеды проходили курс молодого бойца. Их учили стрельбе, партизанским действиям, саперному делу, обращению с рациями и ПЗРК.

План лагеря Бадабер

Пленные договариваются о восстании

Двое пленных под предлогом недомогания направляются к складу с вооружением

Пленные чистят оружие моджахедов

Убит охранник склада

НЕТ СИЛ ТЕРПЕТЬ

Некоторые пленные содержались в Бадабере больше трех лет, многие больше года – насмотрелись всякого. За неповиновение солдат забивали в колодки, били кнутами, отправляли ломать камень или ремонтировать стены на жаре. Их неделями кормили сушеным мясом, урезали порцию воды, не давали спать. Один из заключенных сошел от пыток с ума.

26 апреля 1985 года терпение 50 узников лопнуло. Во время вечернего намаза был убит охранник, раздающий еду. Кроме него на посту во время молитвы оставалось всего три человека.

План придумали украинцы Николай Шевченко и Виктор Духовченко. Они предполагали захватить арсенал оружия моджахедов, выйти по радио в прямой эфир и под угрозой взрыва заставить допустить к ним советского консула и представителей Красного Креста.

Кусками заточенной арматуры бойцы закололи охрану, завладели ключами и оружием, вытащили со склада крупнокалиберный пулемет ДШК, миномет, противотанковые гранатометы. Предательство одного из таджикских пленников, перебежавшего к моджахедам за несколько минут до атаки на узел радиосвязи, помешало застать надзирателей врасплох.

Пленные захватывают оружие и поднимаются на крышу здания

Парламентер Бурхануддин Раббани

Парламентер Бурхануддин Раббани

Лучше ужасный конец

Крепость была блокирована. На место ЧП прибыл глава партии «Исламское общество Афганистана» – Бурхануддин Раббани. Услышав требования восставших, он отдал приказ о штурме. С одной из башен в атакующих ударила сдвоенная зенитка, со стен отчаянно работали пулеметы. Перестрелка продолжалась всю ночь. В одной из атак Раббани получил контузию, его охранника порвало осколками. Больше 20 человек среди штурмующих было убито, десятки ранено.

К 6:00 по крепости на прямой наводке открыла огонь ствольная артиллерия. Исход боя был ясен – барражировала авиация, очевидцы слышали переговоры об ударах с воздуха. И тут Бадабер вспорол чудовищный взрыв. Военные историки до сих пор спорят о том, сдетонировали ли склады от попадания или пленные бойцы решили не сдаваться живыми. Позже средства спутникового контроля СССР зафиксировали воронку до 80 метров в диаметре.

По агентурным данным, ворвавшиеся в руины пакистанцы обнаружили трех обгоревших и контуженных восставших – их уволокли под обломки стены и забросали гранатами. Опознать удалось только одного погибшего. Остальных фрагментами собирали в обломках и хоронили в общей могиле.

Карточка одного из инициаторов восстания, Николая Шевчено. Фото: afgan-memorial.org
(Много неясного. Попал в плен, отправили в Иран. Два года изучал Коран и персидский язык. Каким-то чудом из Ирана оказался в Пакистане в Бадабере).

Удар ствольной артиллерии

Долгие годы о восстании замалчивали — все стороны конфликта. Немногие подробности удалось выяснить, когда в 2007-м году в узбекской Фергане журналисты нашли выжившего во время восстания рядового Носиржона Рустамова.

Только в 2003 году при Кучме один из участников восстания — Сергей Коршенко — был посмертно награжден орденом «За мужество». Бойца, призванного с территории Российской Федерации, наградили в 2006-м.

Иллюстрации: «Тайна лагеря Бадабер. Афганский капкан» / ВГТРК.

Есть также мнение, что «двигателем» восстания был гражданский специалист – моторист Виктор Духовченко с Украины, спортсмен-каратист.

1

Восставшие

По состоянию на 2010 год, известны имена некоторых участников восстания:

01. Белекчи Иван Евгеньевич рядовой.
Родился в 1962 в с. Чишмикиой Вулканештского района Молдавской ССР. Гагауз. Призван 10.12.1980 Вулканештским РВК.
Служил в в/ч 17397 — 1168-й зенитный артиллерийский полк 4-й гвардейской мотострелковой дивизии, не входившей в состав ОКСВА. В составе временного сводного автомобильного батальона по снабжению 40-й армии был откомандирован в Республику Афганистан в феврале 1981-го.
Пропал без вести 23.7.1982 в провинции Баглан.
Предположительно находился в лагере Бадабер. В плену лишился рассудка. Имя в плену: Кинет

02. Варварян Михаил Арамович рядовой.
Родился 21 августа 1960 года. Служил в в/ч 65753 — 122-й мотострелковый полк 201-й мотострелковой дивизии.
Пропал без вести в провинции Баглан 19 марта 1982-го. Имя в плену: Исламутдин. Предположительно играл весьма неоднозначную роль во время восстания.

03. Васильев Владимир Петрович сержант.
Родился 3 сентября 1960 г., г. Чебоксары. Выпускник Чебоксарского аэроклуба РОСТО (ДОСААФ).
Призван ВК г. Чебоксары 30 октября 1978 г. В Афганистане с декабря 1979 г.
Служил заместителем командира взвода в в/ч 44585 — 56-я гвардейская отдельная десантно-штурмовая бригада.
12 апреля 1980 г. в ночном бою с мятежниками около кишлака Калай-Малай (провинция Пактия) был захвачен раненым в бою душманами вместе с рядовым Рахинкуловым Радиком Раисовичом и тайно переправлен в Пакистан. Участвовал в восстании узников военной тюрьмы Бадабера 26 — 27 апреля 1985 г. Геройски погиб в бою.
Захоронен вместе с другими советскими солдатами и офицерами в безымянной братской могиле под Пешаваром, Северо-Западная провинция Пакистана.

04. Васьков Игорь Николаевич рядовой.
Родился в 1963 году в Костромской области.
Служил в в/ч 22031 — 605-й отдельный автомобильный батальон.
Пропал без вести 23 июля 1983 года в провинции Кабул, захвачен группой Харакат.
Погиб в Бадабере.

05. Дудкин Николай Иосифович ефрейтор.
Родился в 1961 году в Алтайском крае.
Служил в в/ч 65753 — 122-й мотострелковый полк 201-й мотострелковой дивизии.
Пропал без вести 9 июня 1982 года в провинции Кабул; погиб в Бадабере.

06. Духовченко Виктор Васильевич моторист.
Родился 21 марта 1954 года в Запорожской области на Украине.
Служил на сверхсрочной службе в в/ч 51905 — 573-й склад материально-технического снабжения в Баграме.
Пропал 1 января 1985 года в провинции Парван, захвачен группой Мослави Садаши, г. Седукан, погиб в Бадабере.

07. Зверкович Александр Николаевич рядовой.
Родился в 1964 году в Витебской области Белоруссии.
Служил в в/ч 53701 — 345-й отдельный парашютно-десантный полк.
Пропал без вести 7 марта 1983 года в провинции Парван, погиб в Бадабере.

08. Кашлаков Геннадий Анатольевич младший лейтенант.
Родился в 1958 году в Ростовской области.
Окончил Военный институт иностранных языков Красной Армии.
Служил военным переводчиком при подполковнике Журавлёве Юрии Андреевиче — советнике командира 4-го артиллерийского полка 7-й пехотной дивизии афганской армии. Вместе с Журавлевым при выполнении боевого задания попал в засаду 4 января 1980 года в районе Панджараба, провинция Кундуз. Тело не было найдено. Официально признан погибшим и посмертно присвоено звание лейтенанта.

09. Кирюшкин Герман Васильевич младший лейтенант.
Родился в 1964 году в Московской области.
Окончил Военный институт иностранных языков Красной Армии.
Служил военным переводчиком при подполковнике Бородине Михаиле Ивановиче — советнике командира пехотной бригады афганской армии. Вместе с Бородиным пропал без вести в бою 16 мая 1983 года в провинции Пактика, под населенным пунктом Ургун. Тело не было найдено.

10. Коршенко Сергей Васильевич младший сержант.
Родился 26 июня 1964 года в городе Белая Церковь, Украина.
Служил в в/ч 89933 — 860-й отдельный мотострелковый полк.
Пропал без вести 12 февраля 1984 года в провинции Бадахшан, погиб в Бадабере.

11. Левчишин Сергей Николаевич рядовой.
Родился в 1964 году в Житомирской области (Украина). Призван из Самарской области.
Служил в в/ч 81432 — 59-я бригада материального обеспечения.
Пропал 3 февраля 1984 года в провинции Баглан; погиб в Бадабере.

12. Матвеев Александр Алексеевич ефрейтор.
Родился в 1963 году в Алтайском крае.
Служил в в/ч 89933 — 860-й отдельный мотострелковый полк.
Пропал без вести 31 июля 1982 года в провинции Бадахшан; погиб в Бадабере. Имя в плену: Абдулла.

13. Павлютенков Николай Николаевич рядовой.
Родился в 1962 в г. Балашиха Московской области. Русский. Призван 23.10.1980 Невинномысским РВК Ставропольского края. В Республике Афганистан с февраля 1981.
Служил в в/ч 51863 — 177-й мотострелковый полк 108-й мотострелковой дивизии.
Пропал без вести 31.8.1982 в провинции Парван.

14. Рахинкулов Радик Раисович рядовой.
Родился в 1961 году в Башкирии.
Служил в в/ч 44585 — 56-я гвардейская отдельная десантно-штурмовая бригада.
12 апреля 1980-го года в ночном бою с мятежниками около кишлака Калай-Малай (провинция Пактия) был захвачен раненым в бою душманами вместе с сержантом Васильевым Владимиром Петровичом и тайно переправлен в Пакистан.
Участвовал в восстании узников военной тюрьмы Бадабера 26 — 27 апреля 1985 г. Геройски погиб в бою.
Захоронен вместе с другими советскими солдатами и офицерами в безымянной братской могиле под Пешаваром. Северо-Западная провинция Пакистана.

15. Рустамов Носиржон Умматкулович рядовой.
Родился в 1965 году в УзССР.
Служил в в/ч 51932 — 181-й мотострелковый полк 108-й мотострелковой дивизии.
Узник лагеря Бадабера, свидетель восстания. По состоянию на март 2006 года проживает в Узбекистане.

16. Рязанцев Сергей Егорович младший сержант.
Родился в 1963 году в г. Горловка Донецкой области, УССР. Призван 01.11.1981 г. В Афганистане с 1 мая 1982 г.
Служил в в/ч 51884 — 180-й мотострелковый полк 108-й мотострелковой дивизии.
Пропал без вести 26.07.1983 г.

17. Сабуров Сергей Васильевич лейтенант.
Родился 28 августа в 1960 году в Хакасии. Хакас. До армии закончил среднюю школу N18 в Чирчике, затем в 1981-м Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Призван 1 июля 1977 г. В Афганистане с 20 сентября 1982 г.
Служил командиром взвода в в/ч 44585 — 56-я гвардейская отдельная десантно-штурмовая бригада.
Пропал без вести 17 декабря 1982 года при переправе через реку Логар в провинции Пактия.

18. Сайфутдинов Равиль Мунаварович рядовой.
Родился в 1961 году в селе Большой Сарс Октябрьского р-на Пермской области. Призван 7 мая 1982 г. Октябрьским РВК.
Служил в в/ч 32751"Э" — 586-я отдельная эксплуатационно-техническая рота в Кундузе.
Пропал без вести 14 декабря 1982 года в провинции Балх.
Погиб в Бадабере.

19. Саминь Николай Григорьевич младший сержант.
Родился в 1964 году в Акмолинской области Казахстана.
Служил в в/ч 38021 — 276-я трубопроводная бригада.
Пропал без вести 10 июня 1983 года в провинции Парван.
Погиб в Бадабере.

20. Шевченко Николай Иванович водитель грузовика (гражданский).
Родился в 1956 году в селе Дмитриевка Сумской области на Украине.
Служил вольнонаёмным в 5-й гвардейской мотострелковой дивизии.
Пропал без вести 10 сентября 1982 года в провинции Герат. Один из предполагаемых руководителей восстания. Имя в плену: Абдурахмон.

21. Шипеев Владимир Иванович рядовой.
Родился в 1963 г., г. Чебоксары. Призван ВК г. Чебоксары 6 апреля 1982 г. В Афганистане с ноября 1982 г.
Служил в в/ч 24872 — 130-й гвардейский отдельный инженерно-саперный батальон 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии.
Пропал без вести 1 декабря 1982 г. в провинции Кабул.
Предположительно погиб в Бадабере.

Кроме того, согласно расследованию В. П. Аляскина, в указанный период в лагере Бадабер могли также находиться Алманов Х., Анпакин А., Габараев К., Евтухович О., Журавлев Ю., Раджабов Н., Рощупкин А. В., Швец В., Махмад-Назаров Х. и некоторые другие советские военнопленные.

1

Ещё один из выживших под именем Махмуд Ислам живет в Пешаваре (Северо-Западная провинция Пакистана). Его видят на местном базаре. В свое время он содержался в военной тюрьме Бадабера, в 1985 г. перешел на сторону "духов". Об этом в 2005 г. сообщил журнал "Братишка" (№8).

Эти снимки в Комитет по делам воинов-интернационалистов передал один из моджахедов, охранявших узников в Бадабере. Второй справа в первом ряду. Просим откликнуться тех, кто узнал этих людей

Будет ли раскрыта тайна бунта советских военнопленных-афганцев, подавленного 30 лет назад?

В. Снегирев

МИФЫ

Когда редактор журнала "Родина" попросил написать об этой истории, я поначалу отказался. Дело в том, что за минувшие годы нашлось немало охотников пожонглировать словами на тему Бадаберы. Располагая одним только фактом захвата склада с оружием и гибели наших солдат, не зная ни имен, ни подробностей их пленения, ни обстоятельств боя, эти авторы успели создать художественный фильм (надо признать, неплохой), написать книги, статьи и целые "исследования".

Бунт в Бадабере оброс огромным количеством мифов, а некоторые государства, в ту пору советские республики, даже посмертно наградили участвовавших в нем своих солдат. И поскольку ничего плохого в этих мифах нет, погибшие в любом случае заслуживают знаков внимания и почета, то я подумал: зачем лишний раз ворошить прошлое, тревожить память павших и их живых родственников?

Но все же, все же, все же...

Тридцатилетие - хороший повод вспомнить не только эту историю.

КОМАНДИРОВКА

Я много лет занимался тайной лагеря Бадабера, хотя справедливости ради надо сказать: первооткрывателем темы еще в конце 80-х был военный журналист полковник Александр Олийник. С распадом СССР история ушла в тень. А после захвата Афганистана талибами пропала и всякая возможность заняться изучением того, что же на самом деле случилось вблизи города Пешавара.

В 2003 году Комитет по делам воинов-интернационалистов, возглавляемый тогда Русланом Аушевым, командировал меня в Афганистан и Пакистан. Одной из главных целей поездки была как раз Бадабера. Я разыскал оставшихся в живых руководителей и инструкторов моджахедского учебного центра, встретился с профессором богословия Б. Раббани - тем самым лидером "Исламского общества Афганистана" (ИОА), которое было хозяином базы в Пакистане. Именно этот человек стал первым главой Исламского Государства Афганистан после победы моджахедов в 1992 году.

Картина постепенно прояснялась.

По словам бывших моджахедов, первые пленные на территории учебного центра появились в конце 1984-го - начале 1985 гг. Их собрали из разных мест якобы для того, чтобы затем передать Красному Кресту. Узники, по словам моих собеседников, днем могли свободно передвигаться по территории лагеря, ели из одного котла с "духами" и даже играли с ними в футбол. (Возможно, читатель сочтет это фантазией, но я и сам видел, как в декабре 91-го наши пленные, которых мы обнаружили в ущелье Фархар у знаменитого Ахмадшаха Масуда (полевого командира ИОА), тоже гоняли с афганцами мяч на пустыре. На ночь их запирали, а днем давали практически полную свободу. Да и куда сбежишь из этих диких ущелий?)

Также, по словам наших бывших врагов, все пленные согласились принять ислам и были наречены афганскими именами. (А попробуй откажись - не протянешь в плену и недели, к тебе станут относиться хуже, чем к собаке). Мне привели некоторые из этих имен: украинец Исламуддин, русский москвич Имамуддин, таджик Абдулла, сибиряк Мохаммад. В плен их взяли в разное время и в разных местах Афганистана. Например, Исламуддина захватили в Кабуле, у крепости Бала-Гиссар, где стояли наши десантники. Ему предложили выкурить сигарету, он затянулся и "поплыл". Затем его пригласили покататься на велосипеде. Сел. Упал. А очнулся уже в горах со связанными руками.

БОЙ

26 апреля 1985 года около пяти часов вечера, когда все афганцы ушли совершать намаз, узники нейтрализовали часового, охранявшего оружейный арсенал. Взяли автоматы, боеприпасы, прихватили даже 75мм миномет. И заняли позиции в одной из глиняных башен.

Что представлял из себя учебный центр моджахедов? Хилые глиняные постройки, обнесенные глиняной невысокой стеной с четырьмя башнями по углам. Единственный приличный дом из кирпича занимал Раббани. Курсанты, которых готовили для боев с советскими, жили в палатках. Здесь их обучали тактике партизанских действий, искусству меткой стрельбы, умению устраивать засады, ставить мины-ловушки, маскироваться, работать на разных типах радиостанций. В учебных центрах (полках), расположенных рядом с Пешаваром, одновременно обучались до пяти тысяч человек. И эти "университеты" действовали непрерывно на протяжении всей войны. К этим-то курсантам через громкоговоритель и обратились наши солдаты: "Лагерь захвачен. Уходите все!"

В переговоры с бунтовщиками вступил сам знаменитый богослов Бурхануддин Раббани. Он взял в руки мегафон и вышел вплотную к глиняной стене. Многих из пленных он знал лично, поэтому обращался к ним по именам. Примерно так: "Исламуддин, сынок, брось оружие, выходи, давай поговорим спокойно, без этих глупостей". Профессор, как он меня уверял, не хотел, чтобы пролилась кровь. Но, видимо, еще больше он не хотел, чтобы о случившемся узнали за пределами Бадаберы - это могло сильно подпортить имидж его организации.

- Сынки, вы только навредите себе. Сложите оружие и давайте поговорим.

Тщетно. "Сынки" твердо стояли на своем: требуем представителей ООН и Красного Креста. Все это продолжалось часа четыре. Лагерь плотным кольцом окружили боевые отряды моджахедов, в стороне за происходящим наблюдали пакистанские военные.

Уже в сумерках у пленных якобы не выдержали нервы: они произвели выстрел из миномета. Разрыв случился в нескольких метрах от Раббани, его телохранитель был убит, и для моджахедов это послужило сигналом к началу штурма. Впрочем, утверждали мои собеседники, никакого штурма и не было. Один из афганцев выстрелил из гранатомета по башне и сразу угодил прямиком в склад с боеприпасами. Мощный взрыв. Все начало гореть и дымиться. Оставшиеся в живых пленники пытались разбежаться в разные стороны, но уцелел будто бы только один узбек: узнав о намерении своих товарищей-лагерников, он заранее покинул их ряды и перебежал на сторону врага. Все остальные погибли. Были жертвы и среди курсантов, мне назвали цифру в девять человек.

Вот так все было со слов бывших душманов. Но кто были те смельчаки? Что стало искрой, вызвавшей бунт?

СЛЕДЫ

По поводу искры мне сквозь зубы поведали следующее. Мол, накануне моджахеды "опустили" одного из пленных, изнасиловали. И будто бы в ходе случившегося затем восстания Раббани, призывая наших солдат сдаться, обещал им жестоко покарать насильника. Так ли было на самом деле, не знаю, говорю только то, что слышал в ходе своей командировки.

А вот по поводу точных имен пленников Бадаберы все куда запутаннее. Душманы никогда особо не интересовались ни подлинными именами, ни прежней службой захваченных "шурави". Возможно, сведения есть в учетах пакистанской военной разведки. Но на все наши запросы от лица самых серьезных российских ведомств Пакистан твердил одно: знать ничего не знаем.

Откуда же тогда взялись фамилии узников, что кочуют уже много лет из одной статьи в другую? И кого посмертно наградили украинцы и белорусы? Рискуя навлечь на себя гнев коллег по поисковой работе, скажу: все это, увы, не более чем догадки. Живых участников тех событий нет. Провести идентификацию останков невозможно: разметанные в клочья, они были захоронены после скоротечного боя в братской могиле. И следов ее не найти - говорю как человек, который побывал в Бадабере, на месте бывшей моджахедской базы. Кстати, и от самой базы не осталось по сути ничего - развалины да сиротские ворота, которые никуда не ведут.

Даже местные старики не помнят, где были погребены останки. А теперь уже и Раббани не спросишь: он был взорван террористом-смертником в собственном доме в Кабуле 20 сентября 2011 года.

В той командировке я показывал всем своим собеседникам фотографии пропавших без вести солдат и офицеров, а их на тот момент числилось почти триста. "Кажется, вот этот был там", - в лучшем случае отвечали мне моджахеды. С дистанции в 18 лет трудно, почти невозможно рассмотреть прошлое...

О прошлом и хочу добавить несколько горьких слов.

УРОКИ

Захватив оружие, узники потребовали встречи с представителями международных гуманитарных организаций (так во всяком случае следует из слов афганских партизан). И не настаивали на вызове дипломатов советского посольства. Почему? Ответ прост и страшен: потому что, попав к врагу, эти люди как бы переставали существовать для Родины. Молодому читателю это может показаться невероятным, но всего лишь тридцать лет назад оказаться в плену считалось чуть ли не изменой. Этот закон сталинских времен действовал, увы, и на протяжении почти всей афганской кампании. Лишь на ее завершающем этапе особые отделы 40-й армии стали предпринимать усилия по обмену и выкупу попавших в беду военнослужащих.

Захваченных же в первые годы войны, как узников Бадаберы, мы тогда, если говорить начистоту, бросили. Элементарно и цинично предали.

Вооруженные силы западных стран, чтобы вызволить своих из беды, бросают мощные госресурсы - бюджетные деньги, возможности спецслужб, дипломатические усилия, военные акции... Там вчерашних узников встречают как героев, оказывая им почести, по нашим понятиям просто неадекватные проявленному геройству. А ведь это не что иное как прагматичная государственная политика, призванная продемонстрировать реальную заботу о человеке, выполнявшем воинский долг. Там солдат знает: его вытащат из любой передряги, да еще и осыпят наградами.

Когда те же американцы планировали ввод своего "ограниченного контингента" на территорию Афганистана, то вначале прислали в Москву эмиссаров. И те подробно расспрашивали наших ветеранов-афганцев, какие неприятности ждут солдат в случае пленения. После этого Пентагон разработал подробные инструкции, как себя вести, попав в лапы к врагу. Бойцам было, в частности, рекомендовано на допросах ничего не скрывать, подробно отвечать на вопросы, даже касающиеся секретных сведений. В основе стремление любой ценой спасти человека, вернуть его на родину не в цинковом гробу.

По официальным данным, сегодня американцев в плену у талибов нет. Пропавших без вести - тоже.

Собственно, ради этих последних абзацев я и согласился написать статью для журнала.

26 апреля 1985 года советские военнопленные, томившиеся на территории учебного центра моджахедов в Пакистане, захватили склад с оружием и потребовали передать их представителям ООН или Красного Креста. В ходе короткого и ожесточенного боя, в котором якобы участвовали подразделения регулярной пакистанской армии, все эти ребята погибли.

Живых участников тех событий нет. Провести идентификацию останков невозможно.

11 марта 1985 года, за полтора месяца до восстания в Бадабере, генеральным секретарем ЦК КПСС был утвержден Михаил Горбачев. Начиналась перестройка. Ломка старого. Чистка в партийных и военных кабинетах. Не до бунта было в далекой знойной Бадабере...

Единственный, кто выжил из советских узников Бадабера — узбек Носиржон Рустамов. Фергана, 2006 год.
Н.Рустамов подробно рассказал про восстание, однако в его рассказе была одна существенная загвоздка. Дело в том, что советским солдатам и офицерам, попавшим в плен, душманы давали мусульманские имена. Солдат славянского происхождения держали в отдельных бараках от узбеков, таджиков и кавказцев.

(...Рустамов Носиржон Умматкулович, который в самом начале восстания вторично попадает в плен к моджахедам вместе с двумя бабраковцами.
Он уцелел и из его информации следует, что ... было некоторое время от начала восстания, во время которого некоторые офицеры армии ДРА, не пожелавшие присоединится к восстанию, смогли воспользоваться ситуацией и скрыться.
Из показаний обоих живых свидетелей становится ясно, что целью восстания не являлся побег. Ребята сразу начали занимать круговую оборону.
Поэтому предательство Варваряна Михаила Арамовича (Исломудин), на которое указывают показания обоих свидетелей, коренным образом ситуацию не изменило).

1. Нигде, повторяю, НИГДЕ нет конкретной информации, что было конечной целью восставших (а ведь от их замысла - нам неизвестного - и приходится отталкиваться) и чего они хотели добиться. Хотели перебить всех охранников и сотрудников базы (более 150)? Тогда почему не сделали это, когда почти вся база собралась в мечети на пятничную молитву? 2-3 залпа из граника, пара пулемётов по периметру мечети и никто из "адидас акбаровцев" не спасся бы ... Хотели выстрелами и шумом привлечь внимание к этой базе? Хотели, чтобы Раббани их выслушал? Так он приехал и выслушал. Хотели отомстить за поруганную честь пленного (которого ублюдки изнасиловали)? Допустим...

2. Не зная конечной цели восставших (и их, соответственно, планов) нельзя говорить о том, что тот или иной "План не удался", ибо плана (см. пункт 1) мы и не знали, не так ли? А раз мы не знали планов (то есть, чего хотели организаторы восставших), то как тогда анализировать действия тех или иных лиц? Мне возразят, что "...из показаний обоих живых свидетелей становится ясно, что целью восстания не являлся побег". Вот как раз тут возникают вопросы к этим "обоим живым свидетелям". Начнём с того, Рустамов это тот, кто "...в самом начале восстания вторично попадает в плен к моджахедам...". Представили? То есть, в первый раз попал. Выжил. Второй раз попал. Опять выжил. Это что же за такие добряки моджахеды, которые вторично прощают? И знаете, что самое интересное? "Он уцелел...". Опять.

3. Сообщается, что "...было некоторое время от начала восстания, во время которого некоторые офицеры армии ДРА, не пожелавшие присоединится к восстанию, смогли воспользоваться ситуацией и скрыться". То есть, как мне представляется, здесь путаница в дефинициях (терминах): "присоединиться к восстанию", "держать круговую оборону", "скрыться". Поясню. "присоединиться к восстанию" - это термин, не имеющий никакого отношения к войне, способу боя, методике и тактике. А вот "держать круговую оборону" - это и есть термин, имеющий отношение конкретно к способу боя. Что же касается понятия "скрыться", то здесь всё однозначно: это не "политика", не война, а просто способ выжить. Убежать. Раствориться. Именно поэтому я и не удивлён, что этот способ избрали именно МЕСТНЫЕ жители (которым известны обычаи, язык, маршруты и проч.) - те самые "некоторые офицеры армии ДРА", которым проще пройти аборигенные территории, чем НЕ пуштунам.

4. Соответственно, не зная конкретно, что было ЦЕЛЬЮ восставших, не понятен и посыл о некоем предательстве со
стороны Варваряна Михаила. Предательство выражается в том, что он будучи в плену (как я понял из имеющихся
источников) РАНЕЕ некоторых пленённых, был допущен до того, чтобы одевать/снимать кандалы с пленных? Ну и
кого и что он этим (сниманием/одеванием кандалов) предал? Или предательством считается то, что он (как и
вышеуказанные несколько офицеров ДРА, напоминаю, не пожелавших оставаться на территории базы и скрывшихся) отсутствовал на крыше здания? Ну дык и Рустамов (со слов которого и пошла гулять версия о "предательстве" этого Михаила) тоже отсутствовал на крыше, где расположились восставшие с оружием в руках, не так ли? Но ведь никто не называет что-то этого Рустамова - предателем... Более того, как выясняется, были и другие пленные (из числа советских солдат) , которые отсутствовали на крыше. Но они также НЕ проходят в числе "предателей", в отличие от Варваряна. Так в чём же конкретно заключается "предательство" Варваряна? В том, что он ЗАРАНЕЕ (и это не скрывается) узнал о ПЛАНАХ восставших? Дык это, наоборот, доказывает отсутствие факта предательства, не так ли? Ведь если Варварян Михаил знал о начале восстания (день, час и планы как таковые по захвату оружия) и якобы совершил "предательство", тогда почему душманы НИЧЕГО так и не узнали ни о начале атаки, ни о планах восставших? Ведь если Варварян - "предатель", тогда ему ничего не мешало побежать быстренько и доложиться душманам: "Так мол и так, довожу до вашего сведения, что непокорные советы решили бунт поднять...". Но ведь не побежал и не доложил. И атака наших солдат была НЕОЖИДАННОЙ для ничего не подозревавших душманов, не так ли? Так в чём тогда выразилось (и было ли вообще) "предательство" Варваряна Михаила?
buruntuz

Уголовник Носиржон Рустамов демонстрирует наколки, сделанные в афганском плену

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 698 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 8

1

Вот как – то так все и было 8
1
(A. Chikishev)

Наступает утро. Я иду к себе в класс. Там, чинно сложив руки, уже сидят малыши. В их больших глазах еще живет робкое удивление детства. Они глядят на меня так доверчиво, с такой верой, что меня словно ударяет что-то в сердце...

Вот стою я перед вами, один из сотен тысяч банкротов, чью веру и силы разрушила война...
Вот стою я перед вами и чувствую, насколько больше в вас жизни, насколько больше нитей связывает вас с нею...
Вот стою я перед вами, ваш учитель и наставник.

Чему же мне учить вас?
Рассказать вам, что в двадцать лет вы превратитесь в калек с опустошенными душами, что все ваши свободные устремления будут безжалостно вытравлять, пока вас не доведут до уровня серой посредственности? Рассказать вам, что все образование, вся культура, вся наука — не что иное, как жестокая насмешка, пока люди именем господа бога и человечности будут истреблять друг друга ядовитыми газами, железом, порохом и огнем? Чему же мне учить вас, маленькие создания, вас, которые только и остались чистыми в эти ужасные годы?

Чему я могу научить вас?
Показать вам, как срывают кольцо с ручной гранаты и мечут ее в человека? Показать вам, как закалывают человека штыком, убивают прикладом или саперной лопатой? Показать, как направляют дуло винтовки на такое непостижимое чудо, как дышащая грудь, пульсирующие легкие, бьющееся сердце?

Рассказать, что такое столбняк, вскрытый спинной мозг, сорванный череп? Описать вам, как выглядят разбрызганный мозг, размозженные кости, вылезающие наружу внутренности? Изобразить, как стонут, когда пуля попадает в живот, как хрипят, когда прострелены легкие, и какой свист вырывается из горла у раненных в голову?
Кроме этого я ничего не знаю! Кроме этого я ничему не научился!

Или подвести мне вас к серо-зеленой географической карте, провести по ней пальцем и сказать, что здесь была убита любовь? Объяснить вам, что книги, которые вы держите в руках, — это сети, которыми улавливают ваши доверчивые души в густые заросли фраз, в колючую проволоку фальшивых понятий?

Вот стою я перед вами, запятнанный, виновный, и не учить, а молить вас хотелось бы мне: оставайтесь такими, какие вы есть, и не позволяйте раздувать теплое сияние вашего детства в острое пламя ненависти! Ваше чело еще овеяно дыханием непорочности — мне ли учить вас!
За мной еще гонятся кровавые тени прошлого — смею ли я даже приблизиться к вам?
Не должен ли сам я сначала вновь стать человеком?

Эрих Мария Ремарк (Возвращение).

Половина Шоколадки

Гуд Владимир Адамович

   Я никогда не был мистиком, никогда не верил в то, что мертвые могут тревожить нас наяву. Они могут приходить в наши сны, но это только синтез наших дневных ассоциаций. Я не верил в то, что мертвые могут жить среди нас. Вы их видели? Какие они, мертвые? Если вы представляете их такими, как в кино, значит, вы не видели их никогда. Смерть - величайшая тайна, а кинематограф делает ее примитивно пошлой. К смерти можно привыкнуть, но ее нельзя постичь, потому что нет возврата оттуда, где рвется связь между Временем и Пространством.

   В Афганистане я боялся смерти, но, с каждой неделей это чувство притуплялось. Я часто видел убитых и стал относиться к этому философски. Моя работа была не из приятных. В качестве военного врача - эпидемиолога, мне приходилось ездить и летать. Вертолеты сбивали, а машины часто попадали в засаду или подрывались на минах. В очередной раз я возвращался на базу, смывал в бане пот и грязь, отплевывался и откашливался от колючего песка, наждаком выстилающего рот и бронхи и снова уезжал. Командир не жалел меня, я был здесь чужим прикомандированным офицером. Но однажды он вызвал меня к себе и, в уютном кабинете, угостил рюмкой коньяка. Потом сказал, что высоко ценит меня, как специалиста и попросил проверить нашу бактериологическую лабораторию. Проверить с пристрастием, потому что там сидит строптивая и непокорная девчонка, она все делает по-своему, и ее надо проучить. И если я с этой задачей справлюсь, то меня больше не будут посылать в горы, пустыни и кишлаки (красная цена за усердие).

   Утром следующего дня я вошел в бактериологическую лабораторию и увидел Ее - огромные синие глаза в обрамлении пепельных волос. По инструкции ей полагалось представиться первой, но я смутился и вдруг сказал: " Меня зовут Володя..." "А меня Катя! - засмеялась она, но тут же поправилась - Врач-бактериолог Лукина! С чего начнем?"

   Я не был дилетантом в вопросах, которые проверял. Мудрые ленинградские профессора научили меня многому. Я листал ее лабораторные журналы, проверял ход текущих исследований и внутренне удивлялся тому, как может двадцатитрехлетняя девочка так управляться с лабораторией. Командир относился к ней явно предвзято, и я уже знал почему. Катя отвергла его притязания. Одна из двенадцати женщин нашей части. Шеф мог вызвать к себе в спальню любую. Отказываться было не принято, даже если у тебя есть приходящий "фронтовой" муж. В Афгане командир - это человек, в руках которого твоя жизнь и судьба. А Катя была одна, хотя у нее не было недостатка в поклонниках, и даже в госпитале не было девушек стройнее и красивее ее.

   ...По стеклу забарабанил январский дождь. Я оторвал взгляд от лабораторного журнала и увидел смешинки в ее глазах: "Володя, хотите кофе?.."

   Объективный отчет о ее работе был готов за два дня. Остальные три дня мы пили чай и говорили о Ленинграде, где учились, о стихах, о жизни, о смерти и о любви. И я уже знал, что на шестой день шеф пошлет меня к черту на рога. Так оно и случилось. Командир отправил меня в адский высокогорный кишлак, где вовсю полыхала война. Накануне вылета я успел получить офицерский доппаек: сгущенку, копченую колбасу, сыр и огромную рыбу горбушу холодного копчения. Через два часа на аэродром, а куда все это девать? И тут меня осенило: "Катя!" Никогда не забуду, как округлились ее глаза, когда я протянул ей этот пакет с продуктами. Потом она сделала шаг назад. "Возьми! - вырвалось у меня: Я улетаю в Чаг-Чаром через два часа. Мне этот паек не нужен..." Наверное, она поняла, что это был искренний шаг, потому что улыбнулась, взяла пакет, потом метнулась за перегородку и вынесла полушубок из белой ламы: "Возьми, Вова, там очень холодно в горах!.." "А если его продырявят?" спросил я. "Типун тебе!.." прикрыла она мне рот ладошкой.

   Я был благодарен Кате, когда ее полушубок согрел меня ночью в холодной глинобитной кошаре. Я кутался в него, когда мы летели обратно, в стальном корпусе вертолета среди заснеженных хребтов, где нас обстреляли "духи", и вертушка, переполненная стонами раненых и обезумевших от ужаса людей, едва дотянула до своих. "Молодец!" сказал мне командир: "Сегодня отдыхай, а завтра утром - в Герат!"

   После ужина я без сил повалился на кровать, обхватив руками подушку. "Эй, герой! - насмешливо окликнул меня сосед по комнате эпидемиолог Гена: Ты чего к жене не идешь?"

   То, что я узнал вслед за этим, повергло меня в шок. По нашему гарнизонному обычаю, вручить девушке свой паек, означало сделать ей предложение. Катя его приняла. Впервые за год своей работы в Афганистане. Но я не смог, не решился к ней пойти.

   Утром я выехал в Герат. Там нас здорово обстреляли. Вернувшись обратно, я узнал, что завтра утром вылетаю в Кандагар. Смыв дорожную грязь, повалился лицом в подушку. Руки пахли порохом.

   ...Она пришла за мной сама. Почти в полночь. "Что же ты не идешь? Ведь я тебя жду..."

   Погасив свет, мы чокнулись стаканами с разведенным спиртом. Потом ели горбушу и запивали кофе со сгущенкой. А за окном взлетали ракеты - красные, зеленые, синие, освещая и окрашивая комнату сквозь неплотные шторы. И я успевал видеть ее всю-всю, пока ракета не гасла, и ждал все новых и новых вспышек. А утром, в холодном салоне транспортного самолета, я кутался в ее полушубок, вспоминая ее запахи, ее теплую необыкновенную упругость и пронзительное ощущение взаимопроникновения, способное сделать родными до этого малознакомых друг другу людей.

   Таким был мой последний афганский месяц - бесконечные командировки, дорожная пыль, песчаные бури, ледники, вкус кострового чая, гул полевых аэродромов, мириады трассирующих пуль в ночном небе. А в перерывах между этим тепло ее комнаты, освещаемой светом ракет и ее удивительно жаркое дыхание.

   И наступило НАШЕ последнее утро, когда у трапа самолета она протянула мне ленинградскую шоколадку, а я стал отказываться, и тогда она поделила ее пополам и крепко-крепко поцеловала меня в губы.

   В Союзе я успел получить два Катиных письма. Я выучил их наизусть и, когда ночами повторял про себя эти строчки, в сознании расцветали вспышки разноцветных ракет, я вдыхал запах юной желанной женщины и засыпал самым счастливым и самым несчастным человеком в мире.

   Потом она замолчала почти на два месяца. Я написал ей отчаянное письмо и через три недели получил ответ - конверт с чужим почерком. Писал эпидемиолог Гена: "Прости, Володя, и будь мужественным. Кати больше нет..."

   Она не ездила по опасным горным дорогам, не летала на вертолетах, ее не сторожил злорадный пуштунский снайпер. Она просто нашла на тропинке китайский фонарик. Совершенно новенький. Не удержалась и включила его. Сработала мина ловушка...

   ...Я приехал к ней через полгода, серым ноябрьским днем в маленький деревянный поселок под Ленинградом. Было морозно, хотя снег еще не выпал. Я шел к поселку от железнодорожной платформы, и сухие листья шуршали под ногами, словно жесть похоронных венков. Катина мама жила в маленьком домике на окраине поселка. "Да, Володя. Я знаю вас по Катиным письмам... Это хорошо, что ты приехал, - сказала она, неожиданно перейдя на "ты" и пригласила меня в дом. Я рассказал ей все, что знал за обедом. Потом мы помолчали, выпили еще по одной горькой поминальной рюмке, и пошли на кладбище.

   Мертвые листья, мертвая трава, окрики ворон. Желтый песок между сосен. "Это здесь, сказала мне Катина мама, и я увидел серую гранитную плиту. С фотографии на меня смотрела русая девочка с голубыми глазами. Ветер шевелил сухую траву, скрипуче покрикивали вороны. Мы долго стояли у могилы. Катина мама не плакала, потому что у нее давно кончились слезы и мне было немножко стыдно за две моих слезы, не удержавшиеся в ресницах.... Я положил на могилу две красные гвоздики, наполнил Катину рюмку водкой и положил рядом с ней шоколадку, очень похожую на ту, что подарила мне на аэродроме милая девочка. Потом мы снова выпили и пошли обратно. Темнело. Я не выдержал и оглянулся. Катя пристально смотрела мне вслед.

   Дома мы пили чай и молчали. "Я постелю тебе в ее комнате" - предложила мне Катина мама. И я увидел Катину комнату. Беленькую и очень чистую. С куклами и школьными фотографиями, с огромной кроватью, на которой была целая пирамида подушек.

   "Вот ее письма, почитай" - сказала мама и, пожелав мне спокойной ночи, вышла.

   И я лежал в льняном раю накрахмаленных простыней и, в свете уютного бра, перечитывал ее письма.

   "14.01.88 г. ...К нам в часть приехал Володя, морской офицер из Севастополя. Знаешь, мне он показался очень милым и смешным. Моряк в Афгане! Но он все время в поездках!.."

   Потом она писала о том, как я проверял ее лабораторию: "...Он поступил благородно и за это его уничтожат... Если бы я могла ему помочь!.."

   Она писала о том, как я оставил ей свой паек и о том, как она ждала меня из командировок.

   Часы за стеной пробили полночь. Я положил Катины письма на тумбочку, выключил свет и попытался уснуть. Напрасно! Я лежал в ее постели, закрыв глаза, и вслушивался в абсолютную тишину. И снова пробили часы. Час ночи. И вдруг я совершенно отчетливо почувствовал, что в этой комнате я не один. Здесь был еще кто-то. Его нельзя было увидеть, услышать, потрогать... Но он был, и в этом не оставалось никаких сомнений. И почему он?! Это была Она!...

   И тогда я сказал ей, не вслух и даже не шепотом, я сказал ей это мысленно, не раскрывая губ и не открывая глаз: " Прости меня, Катя!.. Прости за все, что я мог сделать для тебя и не сделал. Прости, что не уберег тебя и не увез тебя с собой, хотя это и было невозможно... Но, если бы я только знал, я бы увез тебя, чего бы это мне не стоило. Ты сейчас здесь и я это знаю. Ты можешь не говорить мне ничего, но если только возможно, дай мне хотя бы почувствовать, что ты не обижаешься на меня! Дай!.. Может быть, мне не надо было приезжать и тревожить тебя?.." Я не договорил. Я почувствовал, что тело мое становится совершенно невесомым. И вот уже я отделился от постели и повис над ее абсолютной, даже в темноте, белизной. Меня держали на руках, как маленького больного ребенка и с каждой секундой я чувствовал, как меня покидают тревога, боль и отчаянье. Потом меня плавно опустили на постель, и я уснул счастливо и безмятежно, как никогда.

   ...Когда я открыл глаза, в комнате было как-то необыкновенно светло. Я отодвинул штору и увидел, что ночью выпал снег. Катина мама проводила меня до калитки. Я поцеловал ее и пошел по белой дороге к электричке. Я был первым, кто шел по этому снегу в этом поселке.

   Возле кладбищенских ворот я остановился. Хотелось еще раз посмотреть Ей в глаза, но я не посмел пройти к ее могиле по нетронутому снегу.

   ...В холодной электричке я почувствовал, что проголодался и опустил руку в сумку: Катина мама положила туда бутерброды. Под рукой хрустнула фольга, и я достал из сумки половину шоколадной плитки - той самой, которую я положил на Катину могилу...

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 443 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0027

Военная хроника. НАЛЕТ НА ВАСАТИЧИГНАЙ

Александр Шипунов

Налет — внезапное нападение на заранее выбранный объект — один из способов выполнения боевых задач отдельных отрядов спецназа в Афганистане. Внезапность десантирования разведгрупп посадочным способом из вертолетов в непосредственной близости от объекта экономит силы разведчиков, а доставка тяжелого вооружения — автоматических гранатометов, крупнокалиберных пулеметов — непосредственно на огневые позиции обеспечивает огневое превосходство над противником. Также большим подспорьем для нас является предшествующий высадке бомбоштурмовой удар и поддерживающий огонь боевых вертолетов. Как правило, результативность такого налета очень высока.

Непростая тактическая обстановка в зоне ответственности Кандагарского батальона обязывала командование взвешенно принимать решения о проведении сложных спецопераций. Грамотное планирование и тщательная разведка района позволяли разведчикам 173-го отдельного отряда при проведении налета добиваться успеха с минимальными потерями: внезапно захватить укрепленный район, собрать многочисленные трофеи, уничтожить инфраструктуру, подорвать склады, заминировать долговременные огневые точки, оставив в них мины-сюрпризы, и успешно эвакуироваться.

Васатичигнай

В семидесяти километрах восточнее Кандагара вдоль трассы на Кабул тянутся отроги горного массива. Пятнадцать тысяч метров на юг от «бетонки» — в глубине горного хребта в одном из его ущелий находится объект, интересующий наше командование. Базовый район Васатичигнай — это перевалочная база и ключевой опорный пункт в системе проводки караванов на маршрутах центрального направления в провинциях Кандагар и Забуль. Начальнику разведки отряда в течение полутора лет регулярно поступают разведданные об активности моджахедов в нем. Однако удаленность, отсутствие дорог на этом направлении, а также недостаток информации об инфраструктуре объекта вынуждают откладывать решение о его захвате. Провести операцию только силами отряда нам «не по зубам».

В первых числах февраля спецназовцы совместно с 70-й омсбр успешно провели налет на горы Хадигар и сейчас надеются развить успех в этом результативном виде боевой работы. Командир батальона капитан Бохан доложил начальнику штаба ТуркВО о наличии «новой темы». Генерал-лейтенант Гусев отдает распоряжение на привлечение всех необходимых сил и средств.

Собирать информацию и разрабатывать предварительный план принялись старшие лейтенанты Кривенко и Козлов. При помощи заказанной и полученной ими аэрофотосъемки разведчики намечают маршрут подхода к объекту сил 70-й бригады. Офицерами найден военнослужащий армии ДРА, проживавший ранее в кишлаке Васатичигнай. После его допроса была вскрыта инфраструктура базового района: организация охраны и обороны, система противовоздушной обороны, схема оповещения, а также вероятный порядок действия в случае нападения. Удалось установить, что численность отрада моджахедов, постоянно находящегося на базе, составляет сто пятьдесят стволов. Главарь банды — Абдул Резак.

Колонна на марше

Вечером 27 февраля колонна боевой техники начала движение в направлении Кандагара. Передовой отряд — разведчики 2-й и 3-й рот, а также подрывники и саперы роты минирования 173-го отдельного отряда. Задача — обеспечение безопасности всей колонны на марше. Штатная бронетехника наших подразделений — БТР-70. Машины, оснащенные двумя карбюраторными двигателями, герметичный корпус которых полностью изготовлен из бронированных стальных листов в двадцать миллиметров, — это надежная защита от стрелкового оружия. Однако во время движения мы размещаемся сверху, сидя на «броне». В случае подрыва на противотанковой мине вероятность быть сброшенным с машины на землю, но не получить при этом смертельной травмы, высока. Восьмиколесный, с независимой подвеской; каждое колесо, ведущее бронетранспортер в Афганистане, демонстрирует колоссальную живучесть при подрывах.

Движемся в темноте, фары и габаритные огни выключены. Дистанция между машинами — около ста метров. Только ночью скорость движения не максимальная. Башни бронетранспортеров с установленными в них 14,5-мм крупнокалиберным пулеметом Владимирова и спаренным с ним 7,6-мм пулеметом развернуты в разные стороны. В случае нападения на колонну это позволит немедленно открыть ответный огонь.

Впереди — пригороды Кандагара. Отворачиваем от города направо на девяносто градусов, по дамбе выезжаем на трассу направлением в город Калат. Здесь на шоссе останавливаемся в ожидании подхода основных сил колонны. В их числе разведрота 70-й отдельной мотострелковой бригады, десантно-штурмовой батальон, танковый батальон и подразделения ствольной и реактивной артиллерии. Силы, задействованные в этой спецоперации, значительные, колонна растянулась.

Сейчас час ночи, мы должны быть в районе сосредоточения к пяти утра, но уже около двух часов без движения ждем выхода машин к нам. Часть подразделений 70-й бригады проскочила поворот и зашла в ночной Кандагар.

Спасаясь от холода, забираемся внутрь бронетранспортера в боевое отделение, устраиваемся на сдвоенных сиденьях для размещения десанта. Водители не глушат двигателей, системы обогрева работают исправно. Операторы-наводчики в оптику ночных приборов наблюдают за подступами к отряду. Тревога от неопределенности нарастает. Слабое знание местности может стать роковым на войне… Слава богу, в этот раз обошлось. Пехота, осознав ошибку, поспешно развернулась в городе и стремглав покинула его.

Наконец командир передового отряда Сергей Константинович Бохан дал команду продолжить движение. Необходимо нагнать упущенное время. Наша колонна вновь набирает скорость. Большие покрышки гудят от быстрого движения бронетранспортера по бетонному покрытию, громко стучат на стыках плит, но независимая рычажноторсионная подвеска легко поглощает раскачивания от ударов. Еще затемно мы прибываем в намеченный район сосредоточения в двадцати километрах на северо-восток от населенного пункта Шахри-Сафа.

С первыми лучами солнца подтянувшиеся к нам машины батальонов реактивной артиллерии занимают позиции для нанесения огневого удара. База артиллерийской системы залпового огня «Град» — автомобиль повышенной проходимости «Урал». Старт всех сорока снарядов проходит в течение двадцати секунд. Реактивная система залпового огня «Ураган» — мощнейшее, оружие: залп шестнадцатью реактивными снарядами способен накрыть живую силу противника на площади 460 000 квадратных метров! Огневая поддержка артиллеристов позволит штурмующим отрядам совершить дерзкую вылазку.

«Брусиловский прорыв»

Раннее утро. Отличная весенняя погода. Дождавшись сбора всех подразделений, начинается движение колонны на юг в направлении объекта. Командование бригады, не согласовывая со спецназовцами, меняет намеченные планы. Это неожиданно для нас. С удивлением отмечаем, что головная походная застава 70-й бригады без предупреждения трогается с места и уходит вперед. Нам приходится вклиниваться, колонна втягивается в невысокие сопки.

Местность сильно пересеченная, дорога, как таковая, отсутствует. Поднятая техникой пыль затрудняет наблюдение. Окружающие нас холмы рассечены глубокими оврагами, их откосы — крутые каменистые обрывы. Маршрут движения чрезвычайно сложный. Машины, петляя между сопок, пробираются вперед.

Внезапно впереди по ходу движения слышится канонада от разрывов. Начался бомбоштурмовой удар, предшествующий высадке штурмовых групп. В течение получаса авиация работает по склонам хребта, в котором располагается базовый район.

Как только самолеты, отбомбившись, ушли, в дело вступает реактивная артиллерия. Снаряды с отделяемой осколочно-фугасной головной частью уходят вверх с направляющих реактивных систем, издавая жуткий вой. Хотя батарея находится от нас уже в нескольких километрах, отчетливо видно облако пыли, поднявшееся над стартовыми позициями. Залпы следуют один за другим, не переставая. Пороховые заряды, сгорая, оставляют в воздухе следы из шлейфов дыма, на сотни метров тянущиеся за улетающими снарядами.

Мы едем с небольшой скоростью, постоянно объезжая завалы из камней. Техника то спускается в сухие русла, то, натужно ревя моторами, ползет вверх по склонам сопок.

Сегодня на мне горное обмундирование, по-нашему — «горка». Поверх брезентовой, защитного цвета, куртки с капюшоном надет нагрудник. В левый карман трофейного «пояса китайского пехотинца» за автоматными магазинами, вставлены деревянные ножны с металлическим околотком, армейского ножа образца сорок третьего года. Финка — личное холодное оружие и предмет гордости спецназовцев — легкий, прочный нож, культовый элемент вооружения разведчика.

Со мной сегодня только штатный 5,45-мм автомат Калашникова. Службу я начинал со старым добрым АКМС, и хотя ценю его большое останавливающее действие, что важно в ближнем бою, все же мой нынешний «помощник» больше подходит для меня. У него меньше отдача при выстреле и лучше кучность стрельбы.

Мой рюкзак десантника лежит сверху на броне сразу за башней. К нему приторочен саперный щуп. Полутораметровый металлический черенок пустотел, внутри него размещен стальной заостренный штырь. Хотя моя воинская специальность — разведчик-минер и с основами саперного искусства я знаком поверхностно, предполагаю, что сегодня в кишлаке при досмотре строений он может мне понадобиться.

Несколько часов огромная сила — колонна из боевых машин с десантом, танков, тягачей, буксирующих гаубицы — движется по лабиринту между сопок. Скорость передвижения низкая. Головной отряд «мотострелков» разведку маршрута не ведет, местность они не знают. Становится очевидным, что «проводники» ведут колонну вперед, руководствуясь только им известными законами. Такая безответственность может дорогого стоить, но мы никак не можем влиять на процесс. Остается ждать, что рано или поздно это все закончится. Уповаем, что до объекта остается всего несколько километров.

Сергей Кривенко твердо знает маршрут продвижения. Начальник разведки 173-го отдельного отряда не попадается на уловки «талантливых следопытов». Стоп! Техника спецназа стоит.

К двенадцати часам пополудни становится ясным, что подразделения вовремя не выйдут на исходный рубеж. Ушедшая в сопки головная походная застава бригады уткнулась в крутой склон, преодолеть препятствие невозможно. Колонна втянулась в тупиковое ущелье на несколько километров.

Сергей Бохан докладывает обстановку командующему операцией. Генерал-лейтенант Гусев принимает решение о нанесении авиацией повторного удара по укрепленному району. После огневого налета приказывает начать десантирование разведгрупп спецназа ГРУ из вертолетов посадочным способом в заранее назначенные точки.

Мы же ждем, когда техника бригады сможет развернуться и выбраться из западни. «Неповоротливая армада» с великим трудом, потратив на это весь световой день, только к шести часам вечера выползает к нам. Еще два часа уходит на то, чтобы выйти на заранее намеченный рубеж. Стремительно темнеет.

Расположив бронетранспортеры в сухом русле, выставив охранение, отдыхаем. Всю ночь в округе стоит гул от работающих двигателей машин подразделений 70-й бригады, прибывающих к объекту. Несколько раз мой короткий сон прерывается. Внезапно просыпаюсь от резких звуков натужно ревущих моторов, лязгающих по камням гусениц, не сразу могу понять, где нахожусь. Несколько секунд уходит на то, чтобы понять характер звуков, мозг лихорадочно анализирует, ищет источник опасности. Убедившись, что это не угрожает мне, снова проваливаюсь в забытье.

Утром следующего дня мы начинаем движение. Солнечно, безветренно. От неизвестности напряжение нарастает по мере приближения к горному хребту. Сейчас разведчики полностью сконцентрированы, почти никто не говорит. Сидящий по правому борту пулеметчик откинул сошки на своем ПКМ.

«Затерянный мир»

Вход в ущелье прикрывают две сопки — опорные пункты системы обороны. На вершинах оборудованы огневые позиции для крупнокалиберных пулеметов. В скальном грунте вырублены окопы, по брустверу в несколько рядов уложены камни, сверху для усиления залитые бетоном. Итак, минуя холмы, мы въезжаем в базовый район Васатичигнай. Ущелье длинное, извилистое, в некоторых местах сужается до десятка метров. Дорога хорошо накатана по высокой насыпи. Вдоль левой обочины тянется крутой склон, справа под обрывистым берегом мерцает горная речушка. Паводок при таянье снега уже закончился, вода спала, кое-где из потока торчат большие скальные камни.

У нас случается остановка: мы пропускаем БМП первых ворвавшихся и уже выходящих из района десантников. Мимо нас проходит «Урал». Кузов автомобиля наполнен тюками с «барахлом». Командир роты незло шутит: «После десантников здесь делать нечего». Продолжаем движение. Мимо нас вдоль обочины тянутся одиночные фигуры «воинов» разведывательной роты бригады. Солдаты обвешены трофейными «тряпками», по земле волочатся хвосты пестрых одеял. Показались первые строения кишлака Васатичигнай. Проезжаем мимо торговой лавки. Двери висят на одной петле, ставни распахнуты, единственное окно выбито, магазин разграблен.

Небольшие домовладения, огороженные невысокими дувалами, террасами поднимаются вверх по склонам. Бронетранспортеры останавливаются на небольшой площади в центре поселения. Командир роты минирования ставит подрывникам задачу. Нам предстоит путем подрыва уничтожить хранилища.

Я взволнован — мне выпало первый раз участвовать в такой экзотической экскурсии. Все это очень интересно. Пуштунские племена до наших дней сохранили средневековый уклад.

На террасе, примыкающей к площади, из всех небольших, убогих жилых построек выделяется одна — это мечеть. Внутри земляной пол завален сотнями Коранов. Видно, что помещение уже досмотрено. Повинуясь внутреннему табу, не решаюсь войти внутрь. С порога рассматриваю убранство и отхожу в сторону.

Передо мной канава, по ее дну ползают черепахи. Рептилии вызывают всеобщее любопытство. Некоторые экземпляры крупные, достигают полуметра в диаметре. На панцире у одной из них красуется надпись, оставленная твердой рукой бойца-десантника: «ДМБ-86». Хороший юмор.

Умный пример заразителен, не могу удержаться от подражания. Раздобыв у механика-водителя саперного взвода Виктора Холстинина белой краски, вывожу черепахе на всю спину четыре заглавные латинские буквы. Нет, не FACK… Гордые USSR!

Разведчики 2-й роты проверяют правую часть кишлака. Двадцать спецназовцев поднимаются на господствующую вершину. Их задача — контролировать подходы к ущелью с восточной, гористой, стороны. Охранение усилено тяжелым вооружением. Две разведгруппы прочесывают склоны. Особое внимание спецназовцы обращают на заложенные камнями трещины в скалах, возможно, за ними тайники с оружием. Группа 3-й роты осматривает левую часть хребта.

Ротный и я заходим в ближайшее к нам подворье. Небольшая калитка из жердей в низкой, сложенной из плоских камней изгороди служит входом в маленький внутренний двор. Он же является загоном для скота. В правом углу несколько молодых коз сбились в кучу, испуганно смотрят на нас, топчутся по ватному одеялу. Везде разбросаны предметы скудной домашней утвари. Жилое помещение, построенное из глины, — крошечное, четыре квадратных метра. На земляном полу валяются куски материи, одежда.

Для меня это все необычно, как экспедиция в «затерянный мир». Экспозиции из краеведческого музея. Но все еще дымящиеся руины построек на склонах да обгоревшие, изуродованные трупы боевиков, не успевших выйти до огневого удара, возвращают к действительности. Я на войне. И этот большой кишлак, вытянувшийся по дну ущелья, и эти отвесные горные склоны, охватившие его со всех сторон, и оборудованные на вершинах, огневые позиции 14,5 мм зенитных горных установок, прикрывающие от авиации и наземных войск, — все это базовый укрепленный район «душманов». В нем размещаются и проводят боевую подготовку мятежники. Из него бандиты выходят на охрану караванных маршрутов переброски военно-технических грузов. Здесь складируются запасы оружия и боеприпасов. И этот важный для моджахедов юго-восточных провинций объект сейчас является основным мотивом для проведения разведывательным подразделением спецназа ГРУ специального мероприятия.

Прямо передо мной на земле вижу украшенный чеканкой металлический кувшин. Интересная вещица привлекла мое внимание, но инстинкт минера заставляет отдернуть тянущуюся за ним руку. Слишком красиво стоит. Сразу вспоминаю, как с командиром взвода лейтенантом Михайловым по заказу ХАД готовили «сюрпризы», набивая сосуды пластиковой взрывчаткой.

Размышляю, как к нему подступиться. Тут и саперный щуп не поможет…

На самом деле работа сапера очень опасна. Здесь на войне без них никуда. Они первые идут по маршруту. Потери в их подразделениях самые высокие. Поэтому это ремесло требует чрезвычайной самодисциплины. Мужество, с которым они выполняют свою работу, производит на меня впечатление, я бесконечно уважаю их. Это достойные солдаты.

Мои сомнения отметает прочь механик-водитель нашей роты. Заглянув во двор и видя, что здесь есть чем поживиться, он перемахивает через ограду и с ходу подхватывает за ручку сосуд. Я не успеваю среагировать. Вот так, походя, не задумываясь, он решает нашу судьбу… На этот раз обошлось.

На афганской войне угроза реальна, и она везде. Даже в батальоне надо быть начеку, принимать в расчет угрозу обстрела. Здесь же во время боевой операции за сотню километров от гарнизона, в самом центре вражеского укрепленного района, расслабляться нельзя ни на минуту. Капитан Кочкин взбешен, его приказы не выполняются. Ротный отвешивает незадачливому «археологу» оплеуху, не стесняясь в выражениях, еще раз повторяет приказ: без нужды не покидать машин.

«Раз война — так уж война!»

Раз война — так уж война! И раз мы взялись за дело, то мы не отступим. Базовый район захвачен и будет уничтожен.

Вчера при захвате, группы нашего отрада пролили здесь свою кровь. Дело обстояло так. В два часа дня восемь транспортных вертолетов со штурмовыми группами на борту устремились к цели. Вертолеты огневой поддержки НУРСами обработали намеченные площадки приземления.

Группа 3-й роты под командованием старшего лейтенанта Рожкова была нацелена на позиции ПВО при входе в ущелье. Так как огневым налетом точки обороны не были подавлены, командир вертолетной пары произвел высадку за несколько километров от цели. Степь на подступах к вершине дистанционно с помощью авиации была заминирована ПМФ. Корпус мины — полумягкий полиэтиленовый контейнер — наполнен жидким взрывчатым веществом. При контакте с резервуаром начинка начинает выдавливаться в область взрывателя и заставляет его сработать. Площадь «лепестка» всего 34 квадратных сантиметра, устройство малозаметно. Во время совершения марша радист группы Владимир Валеев наступил на заряд и получил тяжелую травму. Раненого спецназовца с минного поля забрал подсевший к разведчикам вертолет огневой поддержки Ми-24. Оказавшаяся в ловушке разведгруппа выбыла из борьбы, запросила эвакуацию.

Сорок разведчиков Лашкаргахского 370-го отдельного отряда спецназа, командиры групп Сорокин и Рыбалко, из-за ошибки вертолетчиков десантированы неточно, в нескольких километрах от места планируемой высадки. Со своих позиций они могли только наблюдать, как отходят из района отряды мятежников.

Безумству храбрых…

Только два транспортных вертолета со штурмовыми группами от 3-й роты во главе с ее командиром старшим лейтенантом Кравченко пришли в намеченное место десантирования. На подлете, попав под сильный огонь крупнокалиберных пулеметов, ведомая машина была сбита. Благодаря мастерству пилотов борт сел, из личного состава никто не пострадал, но разведчики выбыли из атаки.

Одинокая «вертушка» пробилась к вершине. При подсаживании прямо на позиции ПВО с дистанции в тридцать-сорок метров получила в двигатель гранату из РПГ. Сразу задымила, отвалила в сторону, жестко приземлилась и загорелась. Первые секунды вертолетчики в полной тишине продолжали хладнокровно отключать тумблеры на потолочной приборной панели. Пулеметная очередь пробила остекление, экипаж рванул из кабины. Огонь противника с расстояния в пятьдесят метров был настолько плотным, что трассера прошивали салон насквозь от борта до борта, пули пролетали через открытые иллюминаторы. Десант попадал на пол. Все вокруг заволокло дымом. Это помогло без потерь покинуть борт.

Выскочив из горящей машины, попали под шквальный огонь. Ликующие «духи» с нависающего уступа расстреливали в спины бегущих ненавистных шурави. Защитила разведчиков экипировка. Заряды попадали в ранцы, сбивая с ног, рвали амуницию, у некоторых пули застревали в рожковых магазинах, расположенных в нагрудниках, но никто не погиб. Радисту группы Владимиру Шахмину пробило все фляги, находящиеся в мешке за спиной, теплой водой залило всю спину. Пулей рассекло кожу над верхней губой.

Спецназовцы, спасаясь, прыгали в большую яму, которая за минуту была забита телами. Придя в себя, понимая, что находиться в одном укрытии это неминуемая гибель, парни стали расползаться в стороны от промоины, занимать круговую оборону. Работающий сверху со скалы пулемет не давал поднять головы. Трагичность ситуации добавляло то, что в сутолоке, покидая горящую «восьмерку», не все вооружение удалось забрать.

Дым от горящей машины скрыл спецназовцев от боевиков, стреляющих сверху. Но тут в дело вступили «духи», находящиеся на склонах ниже позиции группы. Переждав удар авиации, боевики повылезали из щелей и открыли огонь. Вертолет выгорел дотла удивительно быстро, за несколько минут от него остались только каркас и цельнометаллические лопасти.

Горстка спецназовцев приняла бой. Сражались разведчики отчаянно. Пулеметчик, оставшись с голыми руками, выпросил у товарища гранату и укрылся за камнями. Мимо него пробежал один мятежник, с другой стороны камень обогнул второй. Парень втиснулся в щель и затаился. Прятаться ему придется до той поры, пока радист Эдуард Комкин, уничтожив боевика, добудет трофейный ствол. «Закусив не на жизнь, а на смерть», ребята планомерно уничтожали зенитный расчет. В зоне боевых действий в воздухе постоянно находился самолет-ретранслятор Ан-26 РТ. Командир, используя ультракоротковолновую «Ромашку», установил с ним связь, запросил авиационную поддержку. На счастье, штурмовики находились в районе и не заставили себя долго ждать. Спасители работали ювелирно. Снаряды из кассет РБК ложились в тридцати метрах вокруг личного состава. Мастерство летчиков позволило переломить ситуацию в нашу пользу.

При попытке вытащить у убитого моджахеда автомат один из бойцов подставился и был ранен: очередью ему перебило обе ноги. Мальчишка в шоке стонал, затем, пересиливая боль, закричал товарищам, предостерегая их не идти к нему. Притаившийся мятежник вновь стал стрелять на голос.

Андрей Кравченко принялся пробираться к подчиненному. Крадучись, обходя валун, услышал оклик.

Развернувшись на крик, в метре увидел ствол, направленный ему прямо в лоб. Сухой щелчок бойка о затвор вернул его к жизни. «Дух» минутами ранее все патроны из магазина потратил, добивая раненого солдата. Боевик дико завыл, перестал бороться за жизнь, рухнул на землю, где стоял. Андрей, перекинув свой автомат через камень, прикончил его.

Довооружившись трофейным оружием, герои, прорываясь на скалу, перебили весь расчет ЗГУ. Среди мертвых обнаружили гранатометчика, автора рокового выстрела. Подросток десяти-двенадцати лет, тонкие ручки толщиной в два пальца. Его оружие — музейный экспонат, видавший виды старинный пехотный противотанковый гранатомет времен Второй мировой войны. Возле окопа, укрытия зенитчиков, обнаружили шатер из одеял. Внутренности под покрывалами посекли из автоматов, под ними оказался склад с реактивными снарядами. Хорошо, что в горячности боя не метнули гранату. В группе только Эдик не получил ни одной царапины, все остальные были ранены. Правда, бог миловал, «тяжелых» не было.

Захват позиции войну для спецназа не завершил. Разведчики нацелили авиацию на находящихся ниже по склону «духов». И сбили их с хребта. После этого оставшиеся в укрепрайоне мятежники прекратили сопротивление и начали отход. Ретировался противник по маршрутам, где должны были находиться разведчики Лашкаргахского отрада. Но спецназовцы, ошибочно высаженные в другое место, не смогли перехватить и уничтожить удаляющиеся остатки банды.

Захват, досмотр

Здесь, в Афганистане, я и мои товарищи по службе скучаем редко. Даже на следующий день после трагического штурма работы в районе хоть отбавляй. Разведчики сносят из раскрытых тайников трофеи, ровными рядами складывают их на землю.

Рассматриваю необычные стволы, много образцов времен Второй мировой войны. Британские «Стены» с металлическими проволочными прикладами. Китайского производства ППШ с большим круглым дисковым магазином на семьдесят один патрон. Изготовленные из штампованных деталей легкие пистолеты-пулеметы Судаева. Снопы различных модификаций винтовок «Ли Энфилд», по-нашему «бур». Автоматы Калашникова египетского производства. Несколько крупнокалиберных пулеметов, зенитные горные установки. Трубы безоткатных орудий различных модификаций.

Сейчас у меня есть возможность вблизи рассмотреть захваченный 82-мм миномет. Это оружие сочетает в себе эффективность выстрелов с возможностью их переноски расчетом. Скорострельное, точное, очень сильное оружие. Стрельба по окопам позволяет проявить его боевые качества. В отличие от ярко горящего гранатометного выстрела летящую по крутой траектории мину не видно. Ты слышишь, как сверху наваливается парализующий волю нарастающий свист. От смертоносного мощного заряда не укроешься за бруствером окопа, для него нет мертвых пространств на обратных скатах. Большие углы падения и контактный взрыватель исключают рикошеты. Если ты обнаружен и не противостоишь, то опытному расчету понадобится три-четыре пристрелочных выстрела. Затем они накроют твою позицию.

У центрального экспоната этой импровизированной выставки — ракетной системы залпового огня — не протолкнуться среди любопытствующих зрителей. Впервые захваченная нами легкая буксируемая двенадцатиствольная установка разработана в Китае. «Духи» нередко устанавливают ее в кузов автомобиля. В разобранном виде систему можно перевозить вьючными животными. Для стрельбы из нее используются 107-мм неуправляемые осколочные и зажигательные снаряды, которые, к счастью, уже не достигнут цели.

Разведчики спускают с откосов уже отстрелявшие свое стволы. Под вершиной на склоне обнаружена пещера. Внутри склада сотни цинков с патронами, десятки реактивных снарядов, противотанковые мины итальянского производства. Корпус противотанкового фугаса изготовлен из желтого пластика, это затрудняет их поиск индукционным миноискателем. Для обнаружения саперы используют минно-розыскных собак, обоняние «вестов» спасло жизни и здоровье сотням бойцов.

Командир взвода минирования лейтенант Михайлов за веревочную ручку держит на весу «итальянку» и поясняет офицерам особенности ее работы. Взрыватель имеет дополнительную опцию, его можно отрегулировать так, что он сработает не с первого нажатия на шток. То есть по установленному заряду техника может пройти несколько раз, ты находишься в полной уверенности, что дорога чистая, не ожидаешь подвоха. Такая вот «итальянская рулетка».

На широкомасштабную «минную войну» мятежники делают основную ставку. Эффективность ее очень высокая. Двадцать процентов боевых потерь личного состава вызваны применением минных средств. Две трети техники угроблено на фугасах. Поэтому по странам — производителям изделий можно изучать географию. Специалисты минно-подрывного дела имеются в каждом боевом отряде моджахедов. Подготовка подрывников ведется исключительно иностранными инструкторами в специально созданных центрах. Возможно, Васатичигнай — один из них.

Минирование

В этот день у нас много работы. Все найденные хранилища вместе с боеприпасами нужно уничтожить. Мне достался большой дом, он больше напоминает крепость, чем жилище. Огромные полуметровые валуны выложены друг на друга и образуют стены. При кладке между рядами в качестве связующего материала использован цементный раствор. Камни тщательно подогнаны друг к другу, невозможно найти ни одной щели. На двухметровой высоте между камней втиснуты стропила — металлические трубы. На них размещены струганые доски — это потолок. Кровля — плиты известняка, уложенные сверху. Входной проем без двери. В центре комнаты на тщательно утрамбованном земляном полу находится металлическая печь, на ней смонтирован двадцатилитровый бак под воду. Дымоход — оцинкованная труба, расположенная в середине большого самовара, далее вертикально вверх выходит через кровлю наружу. Скорее всего, это помещение — место для сбора, учебный класс. Возможно, здесь готовили моих «коллег». Единственное относительно слабое место — это кровля. Сбоку к строению примыкает большой загон для скота, он забит овцами.

Я опять торможу, раздумываю, что с этим делать. Командир взвода минирования лейтенант Михайлов, переступая через порог, присвистнул от удивления. Большой специалист в подрывном деле, тут же принимает решение. Мы привезли в ущелье 25-килограммовые ящики с тротилом. Это бризантное взрывчатое вещество желтого цвета, можно поджечь. Он горит без взрыва ярким желтоватым пламенем. Собаководы роты минирования в ППД часто используют это свойство тротила для того, чтобы быстро растопить печь, на которой готовят пищу для своих четвероногих питомцев. Ножом распускаешь взрывчатку на стружку, волокна легко поджигаются от спички.

Кристаллическое вещество спрессовано в пачки весом по двести граммов. Итак, в деревянном ящике сто двадцать пять пачек, взрывом одной можно повредить железнодорожный рельс. Михаил быстро готовит заряд. Полный ящик устанавливаем в центре «духовского» клуба. Лейтенант откидывает скобы замков и поднимает крышку. Затем в верхнем ряду выбирает пачку. Каждая шашка упакована в заводскую укупорку, специально подготовленную бумагу кирпичного цвета, в центре каждой пачки имеется отверстие для детонатора. Офицер вставляет в гнездо электродетонатор.

— Все готово! — радостно сам себе докладывает офицер…

Все гениальное просто.

И уничтожение

120-мм самоходная артиллерийская установка десантно-штурмового батальона «Нона-С», методично, один за другим, отправляя снаряды по склону, начинает поступательно вычищать глиняные «мазанки», растянувшиеся по ущелью слева от площади.

Пока бойцы рот готовятся к эвакуации, мы продолжаем минирование крупных строений. Бронетехника и грузовые автомобили, наполненные трофеями, выезжают из района в предгорье.

В деревне работают специалисты-подрывники. Осознание, что в огромном ущелье осталось одно отделение, вызывает сильное волнение. Хочется скорее убраться из этого обманчиво красивого места. Сегодня наша задача выполнена, остается только дать электрический импульс на заряды. Подрывные провода сведены на один пульт. Все, пора.

— Подрыв! — командует ротный.

Клубы пыли, дым, грохот. Гулко цокают о скалы разлетающиеся камни.

Быстро, не теряя ни минуты, подходим к месту взрыва. Кровлю разметало напрочь, верхние ряды кладки стен разрушены, основание выдержало удар, только сильно обгорело. Загон завален, животные в конвульсиях бьются под камнями и обломками досок. На войне понятия нравственности и морали меняются. Афганцев нельзя запугать, склонить на свою сторону. Идет война на уничтожение — кто кого! Твои собственные действия должны соотноситься с нынешней ситуацией. Излишняя чувствительность может навредить тебе. Раз взялся за дело, делай его до конца, играй по этим правилам, если хочешь выжить. Инфраструктура базового района полностью уничтожена. Восстановить его — значит построить все заново. На карте Афганистана появился еще один брошенный кишлак — Васатичигнай.

Мы уходим, уходим, уходим, уходим…

Два бронетранспортера вытянулись на насыпь. Просящий гул работающих на холостых оборотах двигателей заставляет лихорадочно торопиться. Башня замыкающего развернута на сто восемьдесят градусов, оператор-наводчик занял свое место за пулеметами. Я прыгаю на машину вслед за взводным. Уходим. Техника рванула вперед. Капитан Кочкин торопит: в четыре часа после полудня начнется бомбардировка ущелья. У нас есть двадцать минут на то, чтобы его покинуть. Машины несутся по дороге. Чувствую, что от волнения захватывает дух. Как хочется поскорее покинуть отрог! Вот мелькающий под насыпью ручей мелеет, значит, скоро равнина. Водитель на серпантине демонстрирует экстремальную езду. На виражах скорость не сбрасывает. Бронетранспортер правым бортом вплотную проходит возле нависающих скал. Десант прижался к броне. А вот и проход между холмов.

На полной скорости выскакиваем в степь. Встраиваемся в маршевую колонну, без остановки продолжаем движение.

Самолеты приходят в район в точно установленное время, начался авиационный удар бомбами объемного взрыва. При касании поверхности этот самый мощный неядерный заряд взрывается, распыляя горючее вещество. Аэрозоль под давлением за считаные секунды заполняет все пустоты, проникает в укрытия, щели. Затем происходит взрыв смеси. Сила его колоссальна и потрясает. Удары происходят по бывшему базовому району и по кишлаку, находящемуся в стороне, южнее Васатичигнай. Собранная офицерами нашего отряда при планировании операции информация говорит, что в нем находится резервное бандформирование полевого командира Гуляма Фаруха.

Крупный заряд в момент выброски легко разглядеть невооруженным глазом. Отделившись от самолета, бомба спускается на парашюте — дается время летчикам уйти из зоны бомбометания. За пару сотен метров от поверхности одна из стренг парашюта отстреливается, купол вытягивается во «флаг», и заряд с огромной скоростью устремляется в цель. Наблюдаю, как вершина огромного хребта, находящегося за десяток километров от нас, поглощается взрывом. Облако из пыли окутывает сразу огромную площадь — треть горы.

Обратный путь до бетонки занял у нас всего один час.

День заканчивается. Колонна нашего 173-го отдельного отряда в километре от Кандагарского гарнизона. Вот показалась башня батальона охраны, сложенная из самодельного саманного кирпича. Плоскую крышу трехэтажной крепости венчает ДШК. Огневая позиция сверху затянута маскировочной сетью. Тканевые лепестки, нашитые поверх ячеек, в лучах заходящего солнца кажутся темно-коричневыми. «Бэтээры» ныряют вправо-вниз с бетонных плит на грунтовую дорогу. Через блокпост въезжаем в режимную зону. Небосвод тускнеет. Длинный горный хребет отделяет наш лагерь от «зеленки». Заходящее солнце перекрашивает его отроги из пастельных тонов в розовый цвет. Рисуя контрастную картину, краски становятся все ярче, прежде чем слиться в темноте.

Масло съели - день прошел, яйца съел - прошла неделя.
Чтоб такое съесть еще, чтоб два года пролетели.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 545 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

"КАРТА" № 24-25

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 506 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0028

«Своих не бросаем?»

Счет потерям советских военнослужащих в Афганистане был открыт уже при вводе войск 25 декабря 1979 года, когда, не рассчитав высоту, врезался в гору и разбился самолет ИЛ-76 с экипажем и 67 десантниками.

25 декабря 1979 года Советский Союз начал ввод своих войск на территорию Афганистана. Подготовка к этому велась несколько дней, в том числе ещё в середине месяца самолёты военно-транспортной авиации были перебазированы на аэродромы в Туркестанском военном округе. Приказ на пересечение советско-афганской границы был отдан в 15:00, а в 18:00 местного времени (15:00 по московскому времени) военно-транспортные самолёты начали переброску десанта по воздуху на аэродромы Кабул и Баграм. В числе прочих в этом воздушном мосте принимал участие и борт 86036, внутри которого находилось инженерное подразделение 350-го ПДП, а также два автомобиля — Урал-375, гружённый боеприпасами, и топливозаправщик. Сама подготовка проходила в спешке, и полёт экипаж выполнял, находясь во «взвинченном» состоянии. Борт 86036 вылетел из Мары и направился к Афганистану в составе тройки.

Переброска войск по воздуху проходила в высоком темпе. Уже стояла ночь и шёл снегопад, а Ил-76 прибывали с интервалами в несколько минут. Но вскоре с авиабазы Баграм сообщили, что до сих пор не прибыл седьмой по счёту самолёт, которым был борт 86036. С аэродрома Мары при этом передали, что он вылетел от них. Были опрошены экипажи других самолётов, и экипаж восьмого самолёта сообщил, что при выполнении захода он увидел, как в темноте слева по курсу возникла вспышка. Это в данной ситуации означало, что Ил-76 разбился.

30 декабря в 16:00 с вертолёта Ми-8 борт 420 доложили об обнаружении места катастрофы — высота 4269 (36 километров от Кабула). Отклонившись от схемы захода, самолёт в 19:33 ударился о гребень скалы и разломился пополам, после чего части фюзеляжа упали в ущелья и разрушились. Все люди на борту погибли. На то время это была крупнейшая авиакатастрофа в Афганистане и с участием Ил-76. 1 января в 10:30 поисковая экспедиция обнаружила переднюю часть фюзеляжа с телами лётчиков. Остальная часть фюзеляжа с десантниками, техникой и вооружением упала в труднодоступное ущелье. Обнаружить её удалось только в 2005 году.

Википедия

   По Вашей просьбе направляю материалы личных рабочих записей о проведении поисково-спасательных работ самолета ИЛ-76, потерпевшего катастрофу в окрестностях Кабула 26.12.1979 года.
   26.12.1979. При выполнении посадочного маневра потерпел катастрофу самолет ИЛ-76 с экипажем, десантниками и техникой на борту. Он врезался в одну из вершин, окружающих аэродром Кабула. В результате погибли 7 человек экипажа и 34 десантника. На улице уже темнело и эху мощного взрыва в горах предшествовала сильнейшая вспышка, мгновенно осветившая заснеженные горные вершины.
   Утром генерал-майор Егоров А.А. вылетал на вертолете МИ-8 в предполагаемый район катастрофы, но точного места падения из-за сильного снегопада не нашли.
   28.12.1979. Руководитель оперативной группы Военно-транспортной авиации генерал-полковник Гайдаенко вызвал группу альпинистов ЦСКА, которые проходили тренировочные сборы на Тянь-Шане, для поиска жертв катастрофы ИЛ-76, документов экипажа и сопровождающих. В составе группы 2 прапорщика, остальные - гражданские. Для них это было полной неожиданностью и они очень сожалели, что с ними нет обеспечивающего их вертолета, экипаж которого натренирован для посадок и спасательных работ в горах. Все альпинисты в ярких пуховках заметно выделяются среди серо-зеленой массы войск.
   29.12.1979. Группа альпинистов с охраной и обеспечением (28 человек) на двух автомобилях "УРАЛ" и одном БТР в 9.55 отправлена в горный район предполагаемой катастрофы.
   30.12.1979. В 12.30 генерал-полковник Гайдаенко сообщил: на горе высажено 8 альпинистов, 2 авиационных инженера и 5 десантников. Есть договоренность с госпиталем о перевозке тел, погибших в авиационной катастрофе, в морг.
   Список группы альпинистов, прибывших для выполнения задания (10 человек): Ильинский Е.Т. (руководитель группы), Смирнов В.А., Валиев К.Ш., Хрищатый В.Н., Попенко Ю.С., Фомин С.Г., Пантелеев Н.В., Луняков Г.Е., Роднищев В.Е., Воскобойников А.П.
   В 15.45 состоялся сеанс связи с альпинистами через радиостанцию Р-118.
   В 16.00 с вертолета МИ-8 бортовой N 420 поступило сообщение: обнаружил гребень горы в месте удара ИЛ-76, одна часть самолета на одной стороне, другая - с другой стороны гребня, наиболее интересующие части находятся с противоположной стороны того склона, на котором установлена палатка альпинистов.
   31.12.1979. Кабул. Погода: сильный снегопад, нижний край не просматривается, видимость менее 1 км, температура около 0.
   Доклад альпинистов по радио: погода плохая, сильный ветер, снегопад, при улучшении погоды продолжим поиск и выйдем на связь, площадка для посадки вертолета есть, для обеспечения жизни и работы необходимы: 3 раскладушки, 3 матраса, пять 8-кратных биноклей, 5 одеял, дрова и сигареты.
   01.01.1980. В 10.30. Оперативный дежурный 103 мсп сообщил: альпинисты нашли кабину Ил-76 с останками тела Шишова - командира корабля.
   02.01.1980. В 13.20 была связь с группой альпинистов - у них все нормально.
   Итогами поисково-спасательных работ в полном объеме не располагаю.

   С искренним уважением
   Заместитель председателя Государственного комитета
   Украины по делам ветеранов В.Аблазов

25 декабря 1979 года в Кабул была направлена эскадрилья военных транспортных судов с десантниками. Один из самолетов - Ил-76 с экипажем и 67 бойцами – разбился на подлёте к городу. Что произошло – был ли самолёт подбит или это случайная авария – до сих пор не выяснено. Борт врезался в гору на высоте примерно в 5 тысяч метров над уровнем моря, развалился на две половины. И по сей день там и лежит.

Тамара Беласикова, мама погибшего девятнадцатилетнего десантника Валерия, говорит, и тогда знала, что хоронила пустой гроб. В интервью несколько лет назад она рассказывала: «13 января 1980 года привезли упакованный ящик. И наш сосед хотел открыть гроб. А военком увидел, как закричал: «Не сметь!» Ребята гроб несут и говорят: «О, какой легкий». Я говорю: «А что вы хотели? Мешок земли если положили и форму, то хорошо».

Но в те годы, очевидно, что никто ничего выяснять не стал. О катастрофе общественности не сообщалось. Расследование не проводилось. И сегодня произошедшее не воспринимается как факт той войны. Тем не менее, в Казахстане есть люди, которые видели и обломки, и тела. Это альпинисты бывшего Спортивного клуба САВО советской армии: Ерванд Ильинский, Вадим Смирнов, Николай Пантелеев, Григорий Луняков, Сергей Фомин, Казбек Валиев, Валерий Хрищатый. Их под большой секретностью вызвали в полной экипировке, вооружили пистолетами и посадили на транспортный самолёт. Только в воздухе, когда пересекали границу СССР, они узнали, что летят в Афганистан. Потом им объяснили, что это не совсем спасательная операция. Выяснилось, что на борту того, разбившегося Ил-76 был офицер с портфелем, а в портфеле – информация о вводе войск. Его – пока не попал в руки врага – и должны были найти альпинисты. Они нашли. Тела на месте аварии тоже собрали, но поступила команда не вывозить ничего, кроме ценного кейса. Эта операция также не была зафиксирована ни в одном документе.

М. Михтаева

«В 19.33 по московскому времени (21.03 время местное) самолет «Ил-76» (бортовой номер 86036), принадлежащий 128-му Паневежисскому полку 18-ой военно-транспортной авиационной дивизии, базирующейся непосредственно перед вводом войск в Афганистан в казахстанском Чимкенте, заходя на посадку в кабульском аэропорту, взрезался в вершину хребта на высоте 4662 метра над уровнем море примерно в 60 километрах от пункта прибытия. На его борту находилось 7 членов экипажа, 34 десантника, три техника – всего 44 человека, а также 19 передвижных полевых кухонь, тех самых, из которых подполковник Небабин обещал напоить чаем Суслика. В катастрофе никто не выжил. Раскаты этого крушения были слышны в Кабуле, вспыхнувшее в вечернем небе зарево распространилось на десятки километров, но тогда все приняли отголоски этой трагедии за некое природное явление.

Ударившись о гребень хребта, «борт №86036» раскололся на две части. Обломки кабины соскользнули по пологому склону и зацепились за оказавшуюся у них на пути небольшую скалу, оставшись лежать на высоте свыше 4 километров 600 метров над уровнем моря недалеко от места крушения. А фюзеляж с останками десантников рухнул в глубокое труднодоступное ущелье. Потерю «Ил-76» заметили только тогда, когда все военно-транспортные самолеты вернулись к месту базирования в Чимкент. Стали пересчитывать борта, одного не досчитались, и только после этого бросились искать. Ой, бардак! Ой, бардак!

Группа озабоченный высших офицеров во главе с генералом, с которой мы столкнулись в кабульском международном аэропорту, совершила облет места авиакатастрофы «борта №86036». Кабина была доступна для спасателей, а вот фюзеляж… В глубоком ущелье повсюду валялись обломки самолета, покореженные фрагменты вспомогательной техники – эти самые 19 полевых кухонь, кое-где на снегу просматривались человеческие останки. Добраться до них будет нелегко, сделали вывод члены только что назначенной комиссии по установлению причин и обстоятельств крушения. Большая страна, пославшая своих сыновей на верную, лютую погибель, тогда умолчала об этом прискорбном факте.

И все равно ощущения войны, несмотря на расстрел Тадж-Бека, не было. Армия готовилась отмечать новый «олимпийский» год. По традиции, 1 января все перепились, празднуя легкую, как тогда представлялось, победу над «врагами афганской революции», потом еще два дня, согласно той же устоявшейся традиции, похмелялись. Только 4 числа группа из восьми спасателей-альпинистов, специально сформированная в Казахстане и Киргизии, высадилась на хребте Гиндукуша, ставшем роковым препятствием на пути «борта №86036». В кабине обнаружили тело заместителя командира экипажа воздушного корабля по фамилии Шишов. А вот до фюзеляжа добраться так тогда и не смогли. Поисково-спасательную операцию (хотя кого уже можно было спасти, но так эти тщетные действия принято называть на профессиональном языке) свернули, едва начав, а гибель самолета, так практически и не расследовав ее причины, списали на превратности войны, которая с первого до последнего дня так и не была официально объявлена. Слава богу, что хоть жертвы авиакатастрофы признали погибшими, а не пропавшими без вести, как того требовали инструкции, ведь тела так никто и не видел, что позволило их родным рассчитывать хоть на какую-то мизерную помощь со стороны «благодарного» государства. На их могилах повсеместно – от Эстонии до Урала и далее до Сибири – установили памятники-кенотафы – захоронения без погребений. В урнах вместо праха – лишь горсть грязной земли чужбины.

Только четверть века спустя, в 2005 году, удалось организовать поисковую экспедицию к останкам рухнувшего «борта №86036». Собрать прежнюю группу, уже знакомую с особенностями местности, не довелось. Трое из восьми альпинистов, безуспешно пытавшихся спуститься в ущелье 4 января 1980 года, к этому времени погибли при восхождениях на разные вершины. Новая группа, оказавшись на дне трехсотметровой пропасти, обнаружила там фрагменты фюзеляжа, груды ржавого железа. В самом месте падения, непосредственно под обломками образовалась достаточно глубокая впадина, превратившаяся со временем в топкое место, что затрудняло поиск. Энтузиасты обратились за финансовой помощью к правительствам ныне суверенных стран постсоветского пространства, чьи граждане так и лежат здесь не погребенными, намереваясь извлечь останки более сорока человек, погибших в данном воздушном инциденте, чтобы потом с почестями предать их земле в родных местах. Однако пока властные структуры молодых независимых государств никак не отреагировали на этот призыв».

С. В. Скрипник

Роковая высота: останки погибших десантников не найдены до сих пор.

Виктория Смит

…25 декабря 1979 года началась посадка дивизии в военно-транспортные самолёты Ил-76, и в 18:00 по местному времени самолёты один за другим поднялись в воздух и взяли курс на Кабул и Баграм. В числе прочих в этом воздушном мосте принимал участие и борт 86036, внутри которого находилась рота десантного обеспечения 350-го ПДП, 17 полевых кухонь, а также два автомобиля «Урал», гружённые боеприпасами, и автоцистерна с горючим.

Переброска десанта по воздуху проходила в высоком темпе. Уже стояла ночь, шёл снегопад, а военные транспортники прибывали с интервалами в несколько минут. Вскоре с кабульского аэродрома сообщили, что до сих пор не прибыл седьмой по счёту самолёт, которым был борт 86036. С авиабазы Энгельс при этом передали, что он вылетел от них. Были опрошены экипажи других самолётов, и экипаж восьмого сообщил, что при выполнении захода видел в темноте, слева по курсу, яркую вспышку. Об этом взрыве позже говорили и другие очевидцы. В данной ситуации это означало, что борт 86036 разбился. Позже выяснилось, что самолет при заходе на посадку задел брюхом за вершину хребта Гиндукуш и взорвался, примерно в 60-ти километрах от места назначения.

По разным данным, в этой авиакатастрофе погибло от 47 до 67 человек (точно известны имена семи членов экипажа, трех офицеров инженерно-авиационной службы и тридцати семи десантников

Это была первая потеря советских Военно-воздушных сил в Афганской войне...

(…привезли цинковый гроб. Скорбный груз был под конвоем, и его запрещено было открывать. Но родные нарушили запрет и открыли. В цинковом гробу был деревянный, а в нём — цинковая урна, и она была пуста).

Секретная операция.

Оперативное руководство ВДВ и ВВС в Афганистане не сразу зафиксировало исчезновение самолёта. Это связано с тем, что в тот момент в Кабуле и Баграме полным ходом шла масштабная посадочно-десантная операция. Военные транспортники с людьми и техникой почти безостановочно садились на взлётную полосу и после разгрузки снова взлетали, уступая место следующим за ними самолётам. Примерно через два с половиной часа после авиакатастрофы (около десяти часов вечера) оперативному руководству советских войск в Афганистане стало очевидно, что борт 86036 взорвался при подлёте к Кабулу, об этом скорбном факте сразу было доложено в Москву. Руководство Министерства обороны СССР тотчас направило в Кабул заместителя командующего ВВС Советского Союза, генерал-полковника И. Д. Гайдаенко для расследования причин авиакатастрофы.

Утром 27 декабря 1979 года группа высших офицеров на вертолете Ми-8 попыталась найти место авиакатастрофы Ил-76. Но из-за сильного снегопада место гибели транспортника установить не удалось. Вот тогда и стало очевидным, что без профессиональных альпинистов добраться до места трагедии будет невозможно.

Выбор пал на группу альпинистов из Казахстана, входивших в состав Центрального спортивного клуба армии (ЦСКА) Краснознамённого Среднеазиатского военного округа. Руководителем группы из восьми человек был назначен знаменитый Ерванд Тихонович Ильинский — главный тренер сборной Казахстана по альпинизму, заслуженный тренер СССР. Перед альпинистами была поставлена задача — найти место авиакатастрофы ИЛ-76 и извлечь останки погибших, также им надлежало найти «чёрный ящик» и секретные документы, содержащиеся в неком «чёрном портфеле». 27 декабря в восемь часов вечера альпинисты были уже на афганской земле. Их появление в Кабуле совпало с началом операции «Байкал-79». В эту ночь десантники и спецназовцы захватили штурмом важные правительственные и военные объекты в Кабуле, а также дворец президента Амина. Война началась...

Утром 28 декабря группа Ильинского приступила к поисково-спасательной операции и на вертолете Ми-8 вылетела к месту катастрофы самолёта. Его обнаружили в тот же день — на горной вершине хорошо были заметны обломки Ил-76. Однако посадить винтокрылую машину на горные кручи вертолётчики не смогли — не хватило профессионального опыта лётной работы в высокогорье.

На следующий день спасатели попытались добраться до места на автомобиле «Урал», который сопровождала БМД с отделением десантников. Но и на этот раз добраться до места крушения самолёта не удалось — помешала промоина на дороге, которую нельзя было ни преодолеть, ни объехать. Пришлось возвращаться. По прибытии на базу Ерванд Ильинский предложил руководителю операции вызвать гражданских пилотов, с которыми альпинисты не раз сотрудничали. «Для них посадить вертолёт в горах — плёвое дело», — сказал он. Положение усугублялось ещё и тем, что в том районе, откуда вернулись спасатели, обострилась обстановка, и новая попытка добраться наземным способом могла привести к ненужным жертвам.

Весьма оперативно вертолётчики из Киргизии прибыли в Афганистан, и 31 декабря альпинисты в сопровождении двух авиационных инженеров и пяти десантников были доставлены к месту катастрофы ИЛ-76. Приземлиться вертолёты не смогли, так как на этой высоте не нашлось подходящей площадки. Поэтому поисково-спасательной команде пришлось десантироваться из зависших вертолётов с высоты нескольких метров прямо на покрытую снегом горную кручу. Как только были установлены палатки, пошел обильный снегопад.

Высокогорье, непогода, место гибели десятков людей — вот в таких условиях и встречали спасатели Новый 1980 год...

Утром 1 января, несмотря на мороз и выпавший толщиной до метра снег, начались поисковые работы. Работать пришлось в экстремальных условиях, ведь на месте авиакатастрофы были разбросаны снаряды и мины. Сперва была найдена кабина Ил-76. Остальная же часть самолёта в результате сильнейшего взрыва перелетела через горный гребень и рухнула в глубокое ущелье.

Так как в задачу входил и поиск останков экипажа и десантников, то альпинисты собирали их в пластиковые мешки. То, что осталось от наших парней, было жутким зрелищем. По словам Ильинского, это были даже не разрозненные части тела, а что-то наподобие спрессовавшихся брикетов. Все найденные останки уместились на одних носилках. Собирали, пока прилетевший руководитель операции генерал-полковник Гайдаенко не дал команду — людьми не заниматься, а искать только «чёрные ящики». К тому времени как раз нашли портфель с секретной документацией. На этом первая часть операции была закончена. Всех возвратили в Кабул.

На следующий день поисковые работы возобновились. Теперь спасателям предстояло попытаться найти «чёрные ящики» и останки десантников, которые с развороченным от сильнейшего взрыва фюзеляжем рухнули в глубокое ущелье с почти отвесными склонами. «Чёрный ящик» (вернее то, что от него осталось после взрыва) альпинисты нашли, но его содержимое было погребено снежной лавиной. Останки же тел десантников извлечь со дна ущелья тогда не удалось. Для спасателей эта миссия оказалась невыполнимой. Поисково-спасательные работы были прекращены. В своих воспоминаниях Ерванд Ильинский писал, что после того как портфель с секретными документами был найден, военные потеряли интерес к спасработам. «Мне показалось, что вообще всё именно из-за этого портфеля было затеяно», — говорил он.

Группа казахстанских альпинистов 4 января 1980 года на самолете ТУ-134 вылетела в пограничный советский город Термез, откуда спасателей доставили в Алма-Ату. Об уникальной операции армейских альпинистов по поиску на высоте 4269 метров погибшего Ил-76 многие годы ничего не было известно, а сами её участники, несмотря на обещание генерал-полковника Гайдаенко наградить их за найденный портфель орденами Красной Звезды, так и не удостоились наград. В 2014 году Ерванд Ильинский в интервью «Новой газете» сказал: «Слали запросы в Москву, в архив Министерства обороны. Без толку. Операция-то была секретная. Так, видно, засекретили, что рассекретить не могут до сих пор».

О погибших же в этой авиакатастрофе десантниках на долгое время вообще забыли...

Продолжение истории.

Прошло много лет. За это время наша страна претерпела множество метаморфоз. К сожалению, ни бывшая, ни нынешняя власти не организовали поисковую экспедицию к месту крушения Ил-76, чтобы попытаться собрать останки погибших десантников и с воинскими почестями предать их земле. Начиная с «нулевых» годов розыском погибших и пропавших без вести военнослужащих в Афганистане стала заниматься общественная организация — Комитет по делам воинов-интернационалистов при Совете глав государств — членов СНГ, который более 20-ти лет возглавлял Герой Советского Союза Руслан Аушев.

В 2004 году в России вспомнили о той давно забытой авиакатастрофе. Произошло это при следующих обстоятельствах. Некий гражданин Афганистана, в 80-е годы контактировавший с советской разведкой, сообщил, что ему удалось отыскать место катастрофы, а также сделать фотоснимки. Фотографии и фрагменты самолёта были переданы в Россию. Экспертиза установила, что это тот самый Ил-76 с бортовым номером 86036. Известно, что на борту, помимо другой техники, были полевые кухни, предназначенные для 350-го парашютно-десантного полка. Так вот, на фото отчётливо видны колёса именно этих кухонь. Тогда же Комитет по делам воинов-интернационалистов принял решение организовать поисковую экспедицию.

Собрать казахстанскую группу альпинистов, которая побывала на месте сразу после катастрофы, не удалось, так как к тому моменту трое из восьми альпинистов погибли, штурмуя горные вершины. Было принято решение создать группу добровольцев из числа ветеранов афганской войны. Руководителем был назначен Михаил Желтаков. В состав группы вошли ещё трое бывших десантников-афганцев, имевших опыт поисковых работ в Афганистане.

В начале сентября 2005 года со второй попытки поисковой группе на вертолёте удалось достичь злополучного места, которое находится у населённого пункта Сурхи-Парса. Местные жители объяснили, где искать нужное место. Вертолёт поднялся в воздух, и спустя десять минут перед взором поисковиков предстала картина, от которой сжалось сердце. Воронка, образовавшаяся на месте падения самолёта — огромная яма, заполненная водой. Вокруг разбросано ржавое железо. Приземлиться, возможности нет. Сбросили с вертолёта памятный знак, сделали круг памяти и спустились вниз. Взяв снаряжение, поисковики вскарабкались на хребет, за которым лежал погибший самолёт. На высоте установили второй памятный знак.

Экспедиция достигла цели — место авиакатастрофы найдено и занесено на карту исторической памяти как высота 4269. Но не найдены останки погибших десантников, потому что если что и осталось от воинов комендантской роты, то этот тлен покоится на дне ущелья, которое и по сей день недоступно для альпинистов-профессионалов.

В 2009 году, в канун 30-летия ввода советских войск в Афганистан, вблизи места авиакатастрофы на скальной поверхности были закреплены памятные плиты. На одной — изображение военно-транспортного самолёта Ил-76 и дата «25.12.79», на другой — фамилии 37 десантников и семи летчиков, погибших в первый день ввода советских войск в ДРА. Внизу этой плиты — надпись «Вечная память героям. 25.12.1979 г.».

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 718 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 9

1

Вот как – то так все и было 9
1
(KROVLJ/AlexD83)

Даже на крупных заставах и базах день солдата был настолько занят физической подготовкой, обязательными спортивными занятиями, обучением обращению с оружием, караульной службой и бытовой рутиной, что многие с нетерпением ждали боевых операций, чтобы развеять скуку. Впрочем, у них были некоторые другие возможности. На крупных базах, помимо ленинской комнаты, работали библиотеки, где можно было брать книги и болтать с библиотекаршей. В магазинах «Военторга» солдаты могли потратить свои скудные заработки на сигареты, конфеты, иногда на японскую электронику.

Сержанту Федорову из 860-го отдельного мотострелкового полка в Файзабаде магазин на базе казался настоящей сокровищницей:

В нем было все и даже то, о чем мы в СССР даже и не подозревали. Но все равно, как и везде в СССР, существовал дефицит, например, одеколон, лосьон и другие спиртосодержащие продавались строго на подразделение по списочному составу, так как помимо того, что его пили, просто разбавляя водой, находились умельцы, которые его перегоняли. Такие вещи, как «дипломаты», спортивные костюмы, распределялись политработниками для увольняющегося состава из числа отличников боевой и политической подготовки, а магнитофоны и другая электротехника — только для офицерского состава. Так что существование дефицита, а порой его искусственное создание рождало спекуляцию внутри гарнизонов. При желании и наличии чеков [военной валюты] можно было достать все, даже водку и шампанское.

Но подлинные сокровища обнаруживались на базарах: японская электроника, западная одежда, западные музыкальные записи (и даже советские, запрещенные на родине). Для торговцев советское вторжение предоставило коммерческие возможности, а солдаты в Афганистане впервые встретились с рыночной экономикой, которая стала «билетом в другую жизнь». Проблема была в том, что ни у солдат, ни у офицеров не хватало средств на удовлетворение своих желаний. Офицерам по советским меркам платили неплохо: лейтенант получал на руки 250 рублей по завершении обучения, а впоследствии его зарплата составляла четыреста рублей. Инженер, разрабатывавший системы ракетного наведения, получал 250 рублей в месяц. У рядовых все было значительно хуже. Часть их зарплаты переводилась в Сбербанк, и они могли снять ее только после окончания службы. Кроме того, им выплачивали небольшие суммы за ранения. Во время полевой службы сержанты получали 12-19 рублей в месяц, специалисты рядового состава — снайперы или пулеметчики — девять рублей. Простым солдатам платили семь. В то время средняя (минимальная) зарплата в СССР составляла сто рублей.

Так что и офицеры, и рядовые участвовали в разного рода коррупционных схемах. В этом не было ничего удивительного: силы союзников вели себя примерно так же в Европе после 1945 года. Но коррупция в 40-й армии достигла эпических масштабов. Корреспондент «Комсомольской правды» Владимир Снегирев называл ее «грабьармией», где каждый тащил все, что мог. Отряды, охранявшие Саланг, «трясли» проезжавшие афганские машины. С лавочниками и водителями грузовиков можно было договориться о том, что они получат свою долю перевозимых грузов. Снегирев писал:

Какой-то расторопный боец спер с моей машины запасное колесо в те полчаса, что я беседовал с замполитом вертолетного полка. Кража произошла среди бела дня на территории образцовой части, прямо у штаба, едва ли не на глазах у часового. Меня это и огорчило, и озадачило. Ого! Если паши воины-интернационалисты так лихо метут все, что плохо лежит, у своих, то можно себе представить, как не церемонятся они с афганцами. Интенданты расквартированных повсюду воинских частей тайком сдавали лавочникам сгущенное молоко, муку, тушенку, масло, сахар, а на вырученные деньги тут же охотно приобретали товары, которые прежде видели только по телевизору. Гражданские специалисты тоже не дремали. Можно было привезти ящик водки, выменять его на три дубленки, эти дубленки отвезти в Союз и продать за сумму, которой хватало, чтобы купить подержанный автомобиль.

Солдатам возможности открывались не столь широкие: «Чтобы в жару выпить "колы” или "фанты” (в СССР этих напитков еще не знали), чтобы на дембель привезти сувениры — допустим, складной зонтик, бусы или (о, предел мечтаний!) джинсы "Монтана” — надо было исхитряться». Рядовой вспоминал:

Брали фарфор, драгоценные камни, украшения, ковры… Кто на боевых, когда ходили в кишлаки… Кто покупал, менял… Рожок патронов за косметический набор — тушь, пудра, тени для любимой девушки. Патроны продавали вареные… Пуля вареная не вылетает, а выплевывается из ствола. Убить ею нельзя. Ставили ведра или тазы, бросали патроны и кипятили два часа. Готово! Вечером несли на продажу Бизнесом занимались командиры и солдаты, герои и трусы. В столовых исчезали ножи, миски, ложки, вилки. В казармах недосчитывались кружек, табуреток, молотков. Пропадали штыки от автоматов, зеркала с машин, запчасти, медали… В дуканах брали все, даже тот мусор, что вывозился из гарнизонного городка: консервные банки, старые газеты, ржавые гвозди, куски фанеры, целлофановые мешочки… Мусор продавался машинами.

По большей части воровство оставалось безнаказанным. Время от времени власти присылали военных прокуроров, и те наказывали виновных. Потом все продолжалось как прежде — в том числе потому, что высшие офицеры тоже были в деле.

Родрик Брейтвейт

Во времена Юрия Андропова наши солдаты и офицеры воевали в Афганистане уже лучше. Сказывался опыт боевых действий трех лет, учет ранее допущенных ошибок. И все-таки война эта не стала, да и не могла стать легче для советских воинов.
Вот как, к примеру, вспоминает 1983 год в ДРА офицер С. Казакпаев:

— Я сейчас капитан и учусь в академии; через год мне будет тридцать…

А тогда я был лейтенантом, мне едва исполнилось 22, и воевал я на той самой войне, участие наших войск в которой объявили ошибочным, а кое-кто и преступным.

В восемьдесят третьем, когда я там воевал, когда дышал жгучим афганским воздухом и, глотая слезы, прощался с павшими товарищами, были иные критерии: мы не рассуждали особо, зачем мы здесь, мы выполняли приказ Родины и искренне считали себя интернационалистами. Душманы были для нас не «обманутыми дехканами», а врагами, жаждущими тебя убить.

И — преступниками, предателями, достойными праведного суда, а то и высшей меры, мы считали тех из бывших наших, кто переметывался, порой с оружием, на их сторону.
Вывод войск, перестройка, время, милосердие, «рост сознания народа» и депутатские съезды уравняли их с нами.
И бывших «интернационалистов» — наркоманов или «не пожелавших умереть в 20 лет», выживших в душманском стане или на западных харчах и марихуане, встречают в Союзе так же, как всех тех, кто выходил по знаменитому термезскому мосту.

На те два года, когда я воевал в чужой стране, в 1983–1984 годах, были убиты и скончались от ран и болезней 3789 наших ребят, из них 515 офицеров. Я был ничем не лучше их, не неуязвимее и мог бы разделить их участь. И беду павших раньше.
Повезло.

Но мне суждено было запомнить, запечатлеть в памяти навечно облик моей смерти — в том бою, когда глаза ее смотрели на меня в упор, я даже видел, как душман убивает меня…
И по сей день каждая мелочь, каждое мгновение той ночи живет во мне, словно случилось это час назад.

…Наш ротный, старший лейтенант Олег Бодров, который месяц назад заболел брюшным тифом, казалось, сгинул в местном полевом госпитале, и я исполнял его обязанности, командовал ротой.

С 22.00 мы ждали караван из Пакистана. По данным разведки, он должен был появиться сегодня ночью на дороге в ущелье, которое мы и оседлали. Ночь выдалась густой, безлунной, и местность слабо просматривалась; помогало ориентироваться только то, что мы уже были в этом месте два месяца назад и точно так же под звездами караулили караван.

Я обошел солдат и в установленный на каждом автомате и пулемете прибор НСПУ осмотрел сектора обстрела и панораму местности каждого из подчиненных.
Некоторым поменял позиции.
Завершив дела, сел возле радиста рядового Промова и рядового Хайдарова, выполнявшего обязанности переводчика и одновременно посыльного (так было заведено при Бодрове, и нарушать традицию я не стал).

— Хайдаров, накорми чем-нибудь, — попросил я.

Солдат вскрыл банку. Холодная гречка с мясом вязла во рту, но я все же утолил голод. Прилег, глядя на звезды. И вроде задремал, потому что очнулся от того, что кто-то тормошил меня:

— Товарищ лейтенант, едут!

В долине, там, где горы сливались с пустыней, были видны огни движущихся в нашу сторону машин. Фары то пропадали, когда машина ныряла в складки местности, то вспыхивали вновь.

— Приготовиться!

До каравана было километров семь, душманы вели машины не быстро, и я успел дать указания замкомвзвода Ковальцову, чтобы он внес некоторые коррективы в план боя. Впился глазами в НСПУ. Машин было шесть, а впереди, мигая одной фарой, кажется, ехал мотоцикл.
«Что ж, пропустим дозор, — решил я, — пусть живет мотоциклист. Открою огонь по первой машине».
Зачем-то посмотрел на часы: два ночи.
Рука легла на автомат, пальцем нащупал спусковой крючок. Я должен первым открыть огонь, раньше стрелять никто не будет — так тоже когда-то установил Олег Бодров, и все об этом знали, команды здесь не нужны. (Олега убили вскоре после того, как он отлежал в госпитале).

Когда «мотоциклист» подъехал совсем близко, я определил, что это никакой не мотоцикл, а автомобиль, он шел, освещая себе путь одной фарой. Но размышлять уже не осталось времени, и я, наскоро прицелившись, открыл огонь. В небо тут же взвились осветительные ракеты, стало бело как днем.

Я видел, что однофарным автомобилем был японский «Семург» — машина, похожая на нашу «Волгу», только с кузовом. И понял, что попал в «Семург» наверняка. Он еще катился по дороге, но уже неуправляемый, не подчиненный воле «духа».

Душманы, видимо, дремали в кузове. Очереди, ракеты застали их врасплох. «Духи» беспорядочно высыпались на дорогу, но укрыться им было негде — со всех сторон в них летели пули.

Я поймал в прицел одного, который, прихрамывая, пытался выйти из-под обстрела, в руках у него был гранатомет. От первой неточной очереди он залег, попытался подняться, но вторая оставила его на земле навсегда.

Застрочил очередями АГС-17, гранаты начали хлопать среди разбегавшихся душманов. Кое-кто из них пытался отстреливаться. Но тщетно и недолго. Они не видели нас, а перед нами они были как на ладони.

И бой вскоре стал затихать.

— Прекратить огонь! — скомандовал я наконец.

И ночь еще раз отступила перед залпом осветительных ракет, я осмотрел местность. В долине осталось пять машин, вокруг которых в разных позах лежали душманы. Шестая машина удалялась от засады на большой скорости и была уже на недосягаемом для пули расстоянии.

— Промов, связь!..

Доложив результаты боя, собрал сержантов, поставил задачи.

— Вести наблюдение. Пускать ракеты. Оружие, трофеи соберем утром…

Через некоторое время вышел на связь комбат: — Сколько их было?

— Не считал пока, но думаю, около пятидесяти.

— Казакпаев, я прошу тебя, глянь, что они везли в машинах.

«Странное нетерпение, — подумал я, — есть какая-то важность?» Но приказ есть приказ, хоть и прозвучал он в форме просьбы.

— Ковальцов, останетесь за меня здесь. Василий, — другим тоном сказал я ему, — распорядись, чтобы каждый взял на мушку тех, что лежат возле первой машины.

— Понял, товарищ лейтенант. — Он это и без моего указания знал.

— Селявин, Хайдаров, со мной! Пойдем вслепую, без света, только к первой машине, задача: собрать оружие и узнать, что в кузове. При любом подозрении на опасность открывать огонь. Вопросы?

И это они и без меня знали.

До того, как я должен был умереть, оставались считанные минуты.

По оврагу мы вышли к дороге. «Семург» стоял теперь перед нами метрах в десяти. Здесь мы остановились, затаились, прислушались. Стояла тишина.

«Береженого бог бережет», — подумал я и с пояса дал протяжную очередь по едва видимому силуэту автомобиля. Заметил, что в кузове вспыхнуло небольшое пламя. Перезарядил автомат.

— Вперед!

У бампера приказал:

— Осмотрите правую сторону.

Кузов горел, и от огня стало светлей вокруг.

Я шагнул в сторону от дверцы пассажира.
И в эту-то секунду увидел то, от чего вздрогнул сначала, а потом, словно голого, меня обдало колющим, пронзительным холодом. Из-за переднего колеса на меня затравленно смотрели два блестящих глаза и ствол автомата.
Я никогда прежде не видел таких глаз: и злоба, и ненависть, и страх, и ужас, и злорадство — все перемешалось в них. Вот сейчас, сейчас…

И помню, я успел еще подумать: «Это конец».

Душман надавил курок, я совершенно отчетливо увидел это, мне показалось даже, что дернулся ствол; но автомат… не выстрелил. Сколько же это продолжалось?.. Потом мне казалось, что я стоял на грани небытия и вечности.

А в тот самый миг, когда я понял, что живу и что теперь уж точно буду жить, я выхватил из-под руки свой АК, нажал на спусковой крючок, и помимо моей воли палец словно прирос к нему, автомат трясся в руках, пока в «рожке» от РПК не иссякли все патроны. И только тогда я перевел дух…
Наверное, это был шок.

С оружием наготове возник из-за кузова Хайдаров.

— Вы что, товарищ лейтенант?

— Показалось. — А огонь в кузове полыхал уже вовсю, и в следующую секунду, — плащ-палатку, живо!

Но палатка вспыхнула. И вторая, Селявина — тоже. В кузове стояли ящики и… мотоцикл. Он-то и горел, видно, трассер, когда я обстрелял машину из оврага, угодил в бензобак, протек бензин на матрацы и одеяла, лежащие внизу, и они тоже были объяты огнем.

— Снимайте ДШК и ящики, — приказал я, а сам стал быстро собирать оружие у лежащих вокруг «Семурга» мятежников.

Последним, к кому я подошел, был тот, в ком несколько минут назад таилась моя смерть. Я вытащил его из-под машины. Это был молодой бородатый мужчина, одетый в обычную афганскую одежду, поверх которой он был опоясан египетским подсумком, в подсумке плотно друг к другу лежали магазины и гранаты. На поясе на широком ремне висела кобура. Мои пули прошли через подсумок в грудь душмана, пронзили обе его руки.
Я машинально отстегнул ремень с кобурой и взял рядом лежащий автомат. Автомат был на взводе. «Почему же он не выстрелил?» — подумал я, чувствуя, как вновь меня охватывает дрожь. Я осмотрел оружие. Внешне оно выглядело нормально, и я не сразу заметил маленькое отверстие на крышке ствольной коробки; отверстие было от 5,45-мм пули: может, я попал, когда стрелял из оврага, а может, кто из ребят при первом обстреле.

«Так вот что спасло мне жизнь», — понял я и словно вновь увидел направленное мне в лицо дуло автомата; меня трясло, как от холода, хотя было тепло и душно.

…Я давно заметил, что люди по-разному ведут себя после боя. Кто курит одну за другой выдаваемые здесь солдатам дешевые сигареты «Памир». Кто пьет без конца воду, выпивая при этом не только свою флягу, но и товарища. Третий начинает рассказывать о своих ощущениях и действиях в бою, подвергая их критическому анализу, или бахвальствует. Кто-то молчит и, уставившись в одну точку, думает о чем-то своем.
При этом большое значение имеет то, как завершился бой. Если рота выходила из схватки, имея убитых, то это очень сильно отражалось на поведении солдат: ведь убитые только что были рядом, жили, действовали, что-то говорили, кого-то прикрывали… Да и каждый мог оказаться на их месте…

…Потом там, в чужих горах, под чужим солнцем, я часто вспоминал этот свой бой, видел глаза смерти своей и лица улыбающихся парней в тельняшках на душманской фотографии. И думал: «А вот интересно, убьют меня, умру я, а мир останется таким же, люди такими же, жизнь остановится хотя бы на миг?..»

И вот я выжил, не умер в госпитале от ран, вернулся и узнал, что мир не остался прежним, что люди по-другому теперь смотрят на многие вещи, что войну, на которой я воевал, объявили преступной, что жизнь не задержалась ни на миг и что в чем-то ориентиры сместились, какие-то ценности распылились.

А. Ляховский

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 416 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0030

Советские военнослужащие в плену у афганских моджахедов.

Пленные… Война была необъявленной, незаконной, поэтому и с пленными обращались как хотели.

За талибов воюют советские солдаты прошлого века

29.12. 2009 Вести.RU

Есть данные, согласно которым на стороне талибов в Афганистане действует группа бывших советских солдат, пропавших без вести во время пребывания в стране контингента советских войск в 1979-1989 года, сообщил Александр Лаврентьев, заместитель председателя комитета по делам воинов- интернационалистов при совете глав правительств СНГ.

"Как нам сообщил бывший полевой командир из исламского движения Узбекистана, перешедший на сторону кабульской власти и просивший не называть его фамилию, в настоящее время в отрядах талибов воюют против правительственных войск, полиции и коалиционных сил безопасности восемь бывших советских военнослужащих, которые пропали без вести на территории Афганистана в середине 80-х годов прошлого века", - сказал Лаврентьев, который недавно вернулся из Кабула.

"На уточняющие вопросы бывший полевой командир четко подтвердил, что речь идет именно о "шурави", как называли афганцы советских солдат. Они были взяты в плен в период пребывания советских войск в Афганистане", - отметил Лаврентьев.

По его словам, эта информация подтверждается и имеющимися в российском посольстве в Кабуле данными из других источников. "Мы сейчас тщательно изучаем поступившую к нам информацию, сравниваем со списком пропавших без вести в Афганистане. Не исключено, что в ходе следующей командировки в Кабул наши представители будут выяснять эти данные с помощью официальных представителей международных коалиционных сил в Афганистане", - подчеркнул Лаврентьев.

С. Прудников

Поиск пропавших без вести солдат Афганской войны — тема, о которой мало говорят и пишут. Между тем, работа по обнаружению наших ребят, исчезнувших тогда, на той земле, не прекращается последние двадцать с лишним лет. Занимается поиском Комитет по делам воинов-интернационалистов. Сегодняшний наш гость — Александр Лаврентьев — заместитель председателя комитета по международным делам, который регулярно выезжает на территорию Афганистана в поисках пропавших.

Александр Владимирович, что представляет собой "афганское" поисковое движение?

Именно движением его называть, наверное, не совсем правильно. Это не та широкая и массовая работа, которая ведётся на территории России, когда организованные отряды ищут воинов Великой Отечественной войны. В нашем случае — это деятельность одного, иногда двух человек, которые ездят в Афганистан и ищут там пропавших солдат. Комитет был организован в 1992 году при Совете глав правительств государств СНГ — все эти годы его председателем является Руслан Султанович Аушев. С тех пор из примерно трёхсот пропавших без вести удалось разыскать 30 живых и 6 погибших бойцов Советской армии, имена которых установлены. Ещё 12 найденных останков проходят сейчас идентификацию.

Трудно представить, как можно найти человека, исчезнувшего в чужой стране в 80-е годы прошлого века. Каким образом проходит эта работа?

Комитетом составлена база данных: кто пропал, где и при каких обстоятельствах. Не вся информация там, конечно, проверена и достоверна, но это хорошая отправная точка. Далее мы выезжаем на место и начинаем разговаривать с афганцами — кто помнит этот бой, кто может помочь, к кому обратиться? Если везёт — выходим на нужных людей. Большую часть пропавших составляют погибшие, поэтому если удаётся найти останки наших ребят — проводим генетическую экспертизу. Здесь, правда, возникает много трудностей. Прошло много лет, и не у всех пропавших остались живые кровные родственники, чтобы сравнить ДНК. Иногда просто уже некого устанавливать — останки в очень плохом состоянии. Тем не менее, работа ведётся, и результаты есть. Только за последние два года нам удалось идентифицировать и захоронить на родной земле ленинградца Сергея Колесова, и двоих парней из Казахстана — русского солдата Алексея Зуева из Щучинска и узбека Абдулхакима Ергешева из города Туркестана.

Государство оказывает вам помощь?

Изначально в положении было прописано — комитет осуществляет все работы сам и только на собственные средства. В Совете глав правительств СНГ тогда сказали: или так, или никак! Руслан Аушев схватился и за эту возможность. Ситуация изменилась только в 2009-м, когда Совет глав принял решение об оказании комитету поддержки и долевом финансировании поисков. К сожалению, не все страны содружества подписали этот документ. И не все подписавшие вносят деньги. Но Россия, которая, кстати, первая его приняла, исправно выделяет средства. В год эта сумма составляет около 1,5 миллионов рублей. Мы тратим их на переезды, на проживание в Афганистане, на идентификацию останков.

Как часто вы выезжаете в Афганистан?

За те пять лет, что я работаю в комитете, выезжал туда 17 раз. В последнее время выходит по пять командировок в год, по 2-4 недели каждая. Несколько раз ездил с бывшим военнопленным Николаем Быстровым, который сам провёл в Афганистане 12 лет, был телохранителем Ахмад Шах Масуда, знает язык, местность, людей, которые помогали нам в работе.

Расскажите о конкретных эпизодах — кого удавалось найти?

В 2012 году мы нашли и опознали останки Сергея Колесова. Ездили, расспрашивали (он пропал в районе Саланга), и вышли на очевидцев боя, в котором он участвовал. Бой был тяжёлый, к ним шла подмога, но не поспела — все погибли. Троих обнаружили сразу. А его — нет. Я встречался с сослуживцами Сергея, замполитом его роты, они говорили — "Две недели на карачках ползали, в бои вступали, а найти не смогли. Куда делся?" А выяснилось, что когда их расстреляли, Сергей упал с горного козырька в расщелину. Старик-афганец — очевидец тех событий, рассказал, что Колесов после падения был ещё живой, истекал кровью. Они забросали его камнями и ушли. Там он и лежал все эти годы. У этого же старика нашёлся и талон водительского удостоверения Серёжи: в Афганистане документы — редкость, и он оставил его себе на память.

Или история Алексея Зуева. Он был водителем, пропал на участке трассы Кабул — Саланг. Снова ездили, расспрашивали. А потом вышли на полевого командира, который там воевал. И он вспомнил: "Да, был такой случай, у вашего солдата, видимо, закипел движок, он спустился к речке, и тут я его снял". На вопрос: "Зачем убил?", ответил, что перед этим наши здорово потрепали их, злой был. Он забросил тело Алексея в дренажную трубу под дорогой, завалил камнями, чтобы не видно было. Выждал, пока наши вели поиски. Потом вернулся, вытащил его и закопал.

Среди тридцати найденных в живых — многие вернулись домой?

Двадцать два вернулись — в Россию, Таджикистан, Узбекистан, Казахстан, Молдавию, Украину. Один живёт в Голландии. Семеро остались в Афганистане. Те, кто вернулся — возвратились домой не до конца. И это великая трагедия этих людей. Мы периодически общаемся. Например, бывший военнопленный Юрий Степанов живёт сейчас в Башкортостане, в небольшом посёлке. И он не стал частью социума, не стал частью этого посёлка, хотя прошло уже много лет. Он совершенно отдельный. Он думает по-другому, ведёт себя по-другому. Не может, допустим, решить элементарных вопросов — оформить документы, записаться на профессиональные курсы, проявить инициативу. Эту проблему очень хорошо характеризует фильм "Мусульманин", где бывший "афганец" вернулся в родную деревню, но живёт своей новой жизнью, совершает тот же намаз. Ему говорят: "Да, брось ты!" А он не может, это у него внутри.

А бывший военнопленный Николай Быстров, который помогал вам — кто он, где живёт сейчас?

Он попал в плен в 83-м. Пошёл с сослуживцами в кишлак, а там засада. Начали отстреливаться. Двоих сразу положили. А его ранили в живот и в ногу. Ему повезло, он попал в отряд Ахмад Шах Масуда, который запрещал издеваться над пленными. Потом его переправили вглубь территории, подальше от наших. Доверили автомат. Николай принял ислам. Взял новое имя. Женился. В середине 90-х вместе с женой приехал в Россию. Сейчас живёт в Краснодарском крае. Работает грузчиком.

А как участники комитета воинов-интернационалистов относятся к столь неоднозначному вопросу, как принятие чужой религии?..

Безусловно, это сложный вопрос. Но, во-первых, надо учитывать, что они не переходили добровольно на сторону врага, а были захвачены в плен. Во-вторых, задача комитета — искать людей. А с совестью и Богом пусть они сами разбираются. Это не наше с вами дело.

Почему не вернулись домой те семеро? И как сложилась их жизнь в Афганистане?

У каждого своя история. С одной стороны, эти люди были запуганы до предела, сломлены, не всем так повезло, как Николаю Быстрову. Кто-то боялся, что его ждёт наказание на родине. Например, я слышал такое мнение от одного бывшего военнопленного: "Я знаю, вы хотите меня увезти, посадить в железную клетку, чтобы все ходили, смотрели на меня и камнями бросали!" Кто-то просто принял новую данность, и для него бывший дом — это настолько уже теоретическое понятие. Один — украинец Геннадий Цевма — просто отказывается возвращаться, такой человек. Сначала говорит — "Еду", потом — "Нет". За него хлопочут, договариваются с консулами. Доходило до того, что ему уже купили билет на самолёт, а он в последний момент просто не пришёл. Как живут? Тот же Цевма живёт в Кундузе, шоферил долгое время, сейчас, правда, почти не ходит. Другой бывший пленный — Сергей Краснопёров — в Чагчаране, занимается ремонтом техники, купил трактор на две семьи. Вообще, как о русских или украинцах о них нельзя уже говорить, они — афганцы.

Какое отношение у местных жителей — вчерашних или сегодняшних моджахедов, к русским? Вам охотно помогают?

Отношение очень хорошее. Подчеркну, именно очень хорошее! Афганцы имеют возможность сравнивать — что им принесла Западная коалиция, и что им принёс Советский Союз. Они откровенно говорят — мы теперь понимаем, что вы хотели нам добра. Вы нас лечили, учили, давали работу, строили заводы и институты. Ничего этого сейчас и в помине нет! Страна в разрухе, производства никакого, процветает наркоторговля. Какие-то воровские проекты реализуются на выделенные Западом деньги. Для примера: в Кабуле рядом с одной из гостиниц залита бетонная площадка, огороженная сеткой — на ней мальчишки в футбол гоняют. И написано — "Эта сетка возведена при помощи американского народа!" Едем с переводчиком, и он рассказывает — здесь раньше фабрика была, оливковое масло давили, тут ГЭС. А там — молочное производство, всю страну молоком поили. Сейчас в стране кефира своего не купить, завозят из Ирана и Пакистана. Иголка швейная не производится! Руководитель организации "Общество Красного Полумесяца" Фатима Гайлани, отец которой в своё время возглавлял крупный повстанческий отряд, а сама она собирала деньги на борьбу с нами, говорит: "Я буду сейчас всегда вам помогать. Я же вижу, кто моему народу друг, а кто враг!" И оказывает большую помощь.

Во время поисков вы взаимодействуете с теми же американцами? Они помогают вам в работе на местах?

В Афганистане я не контактирую с ними. Если я появлюсь с американцем — я сразу стану врагом для афганцев, и больше в этой местности могу не появляться. Однако я пытался наладить взаимодействие со штабом коалиционных сил — у них есть информация по нашим военнопленным. Все эти попытки провалились, они отказываются взаимодействовать.

Нынешнее военное положение осложняет поиски?

Да, возможности поиска уменьшаются с каждым годом. Большая часть Афганистана сейчас не контролируется ни правительством, ни западными силами. Ну, а поскольку природа пустоты не терпит, она контролируется другими силами. Талибами. Отрядами самообороны. Где-то хозяйничают пришлые исламисты, которые задавили местных. Попадаются отряды радикалов из Таджикистана, Узбекистана. Чеченские группы полностью отмороженные.

Александр Владимирович, сколько сегодня осталось в Афганистане наших ненайденных бойцов?

По последним данным, в странах СНГ эта цифра составляет 264 человека.

Как в Афганистане разыскивают советских военнопленных

По пять раз в год выезжающий в командировки в охваченный очередной войной Афганистан зампред Комитета по делам воинов-интернационалистов при СНГ Александр Лаврентьев рассказал «Газете.Ru», как пропавших без вести советских военных находят в далеких горных кишлаках, как идентифицируют их останки, а иногда и находят среди афганцев их детей.

В крохотном кабинете в самом центре Москвы седой офицер запаса Александр Лаврентьев занят подготовкой к всевозможным юбилейным мероприятиям: ровно 25 лет назад, 15 февраля 1989 года, завершился вывод советского военного контингента из Афганистана. На стенах развешаны карты Кабула и Афганистана, фуражка афганского полицейского, бейдж с логотипом НАТО в каком-то массивном чехле и множество других артефактов. Сам он участия в том конфликте не принимал, его с «афганом» связывают поколение друзей-офицеров и работа — возвращать пропавших без вести на той войне солдат уже не существующей Советской армии. Комитет по делам воинов-интернационалистов, созданный в 1992 году при совете глав правительств стран СНГ под руководством Руслана Аушева, фактически единственная организация, которая занимается таким поиском. По официальной статистике, за время боевых действий на территории Афганистана попали в плен и пропали без вести 417 военнослужащих, 130 из них были освобождены в период до вывода советских войск. Судьба большинства остальных до сих пор неизвестна. В долгих и кропотливых поисках каждого отдельного военнопленного Лаврентьев чаще находит могилы с их останками, реже кого-то обнаруживает живым где-то вдали от родины. За 20 лет 30 бывших пленных были найдены живыми, 22 вернулись домой, 8 - остались там же, где их обнаружили.

— Уже 25 лет прошло с момента окончательного вывода советских военных с территории Афганистана. Вы и сейчас продолжаете находить живых из числа пропавших солдат?

В позапрошлом году нашли одного человека в Голландии. Это сержант Абдулин, башкир из Челябинской области. Он попал в плен и долгое время провел в Пакистане в тюрьме. Туда довольно много переправляли пленных. Люди годами в ямах сидели уже после вывода советских войск. Ведь граница Афганистана и Пакистана — вещь достаточно условная. Когда-то Индия владела этими территориями, потом провели искусственную линию — так называемую линию Дюранда. На самом деле это зона племен пуштунов, которые никогда не признавали проведенной границы. «Это наша земля. Почему кто-то ее делит?» — говорили они. Во время войны наши не могли нарушать границу Пакистана, а они переходили ее свободно. В Пакистане были в том числе и лагеря для пленных советских солдат. Часть из них — около двадцати человек — были вывезены на Запад. В этом участвовали как частные лица, так и различные международные организации, например «Врачи без границ» или американская журналистка советского происхождения Людмила Торн.

Выкупали, договаривались и вывозили. В числе переправленных в Европу оказался и Абдулин. Это произошло уже в 90-е годы. Но здесь уже после освобождения о нем никто ничего не знал. Найти его было очень сложно. Процесс занял долгое время. Я действовал через Комитет Красного Креста. Пытались сделать это и по другим каналам — через МИД, другие наши органы.

В Голландии действует что-то вроде программы защиты свидетелей — Абдулин уже давно живет под другим именем, и разгласить его данные без его личного согласия никто не имеет права.

На Западе с этим очень жестко. Мы даже, когда узнали город, где он живет, — не буду его называть — обращались к ним в мэрию через города-побратимы. Нам ответили, что только после письменного согласия Абдулина на предоставление информации конкретному лицу мне дадут эти сведения. Я полетел к его брату в Челябинскую область, подключил наши контакты в штаб-квартире Красного Креста в Женеве — писали вместе с ними запрос. В итоге все-таки подтвердили: да, это он, пропавший без вести сержант Абдулин.

Мы в комитете сами тоже вытаскивали людей из Пакистана, прямо из тюрем. Был короткий период, когда нам в Пакистане помогала покойная Беназир Бхутто, тогдашний президент, которую потом убили, в Афганистане — один из известных лидеров Бурхануддин Раббани, которого потом тоже убили. Был период такого просветления, связанный с ними: людей просто выводили к представителям комитета и говорили: «Это вот ваши. Теперь сами с ними разбирайтесь».

Положение у пленных было разным. Кто-то так и умер в ужасных условиях, кому-то, как, например, Николаю Быстрову, посчастливилось попасть к великому лидеру Ахмад Шаху Масуду. Это был настоящий воин, который не то что сам не расстреливал пленных, а наказывал своих командиров за жестокое обращение с ними.

Уникальный, конечно, был человек. Николай остался у него в отряде личным телохранителем, двенадцать лет там прожил.

— Да, это известная история, ставшая уже сюжетом для российских телесериалов. Расскажите другую — о Бахретдине Хакимове, одном из последних обнаруженных вами военнопленных, который нашел второй дом в Афганистане.

— Там непростая история. Не на все вопросы нашлись ответы. Юридически доказать, что найденный человек — Хакимов, мы не можем. Я с ним встречался три раза. Он излагает каждый раз разные версии своей истории, иногда откровенно бредовые. Да, он рассказывает часть биографии Хакимова, а потом у него включается какая-то «другая программа», и он начинает нести откровенный бред.

— Вы лично давно последний раз были в Афганистане?

В прошлом году летал туда пять раз, последний раз в ноябре. За последние годы, с приходом международной коалиции, обстановка там сильно осложнилась. Сейчас в Афганистане, по-моему, нигде, кроме Кабула, не встретишь иностранца. Их просто отстреливают. Уже под Кабулом идут регулярные бои. В прошлом году, осенью когда ездил, километрах в восьмидесяти от Кабула три дня шел бой. Талибы оседлали дорогу и долбали все подходящие правительственные войска три дня, потом ушли. Юг страны уже оторван.

В Герате мы уже не можем решать задачи спокойно, даже несмотря на то, что у нас там есть мощные покровители — люди авторитетные в чисто российском понимании этого слова.

Надо понимать, что государства там нет. Центральной власти в стране нет. В каждом регионе — свой лидер. В одном месте это может быть сильный губернатор, как в провинции Балх на границе с Узбекистаном, — такой суровый тафгай Атта Нур, — в другом ситуацию контролируют откровенные бандиты, наркомафия.

— Как вообще сейчас можно попасть в Афганистан, насколько это рискованное путешествие?

— Только самолетом. Другого транспорта за пределы страны нет. Раз в неделю летает рейс Москва — Кабул афганской государственной авиакомпании, но сейчас я летаю через Дубай. Несколько раз добирался через Таджикистан — из Душанбе можно нанять машину до границы с провинцией Кундуз. Сейчас там уже небезопасно.

Еще два года назад я там спокойно мог ходить по городу, переодевшись, конечно, в местную одежду. Смесь народов там такая, что внимание на меня не обращали. Сейчас уже не так.

Осенью был там у наших помощников. Прилетел на самолете — дорога из Кабула через перевал Саланг просто никакая. Слово «отвратительная» не подходит — ямы с мой рост, триста километров надо ехать шестнадцать часов. Зато раз в неделю из Кабула летает старенький Ан-24 — ему, наверное, лет сто. Билет стоит где-то $100. Так вот последний раз друзья встретили на машине, просили не выходить из нее.

— Смотрю, у вас на стене удостоверение с гербом Североатлантического альянса, есть какие-то рабочие взаимоотношения с представителями сил НАТО в Афганистане?

— К сожалению, кроме слов, с их стороны ничего нет. Я пытался наладить взаимоотношения со штабом вооруженных сил, с американским посольством. Реальной помощи никакой. …Ветеранские организации — другое дело. И мы им помогаем, и они нам.

В Соединенных Штатах розыск пропавших — дело государства. Причем дело высокоприоритетное. В министерстве обороны есть целое управление, есть целое командование с огромным штатом, с лабораториями, с приличным бюджетом. Ищут пропавших еще с войны в Корее, во Вьетнаме. Недавно у нас на Дальнем Востоке была экспедиция по поиску самолета времен ленд-лиза. Мои друзья-генетики участвовали в этом. Американцы прилетели на нескольких вертолетах, с огромным количеством оборудования. У нас по-другому.

Экспедиция — это я, помощник-афганец, иногда охранник с автоматом. Так и ходим по горам с лопатой, людей отлавливаем местных: «Воевал с шурави (афганское название советских специалистов и служащих Советской армии. — «Газета.Ru»)? — Воевал. — Может, знаешь, где хоронили, расстреливали, может, кто-то в плену жил?»

— Афганцы, которые воевали против советских войск, относятся к вам с пониманием?

— Это, может быть, будет не совсем понятно, но да, это так. Я первый раз приехал в Афганистан встречаться именно с теми, кто воевал, потому что у них больше всего информации. Для меня их отношение было шоком. Почти 100% воевавших афганцев, за редчайшим исключением, были рады меня видеть: «Шурави? Советский, да? Слушай, пойдем, хоть посидим, чаю попьем, плов поедим, поговорим. Мы вас уважаем». Это удивительно!

В Герате, где мы работаем, есть один очень интересный человек. Он воевал все эти годы, лет с пятнадцати. Сейчас миллионер, помогает нам вовсю. Отгрохал там музей огромный — целая панорама, как у нас Бородинская. Отдельное здание специально построил, мозаикой отделанное. Мы часами сидим втроем — у меня там еще великолепный переводчик, пожилой афганец, он служил офицером правительственных войск. Мы беседуем о войне, о мире, у нас мало противоречий. Есть общее понимание, что война — это трагедия, горе всем, тем более та война.

Многие афганцы помогают. Кто-то сначала боится. Думает, мы тут пришли искать его, а он, может, расстреливал кого-то сам или видел, как расстреливали: «Вдруг вы меня привлечете к ответственности? Возьмете и сами тут расстреляете?»

Приходится убеждать: «Я не правительство. Я в вашей стране один. Вы меня можете сами расстрелять. Меня матери просят найти, ради бога, живого, не живого, хоть косточки привезти». И вот это им становится абсолютно понятно. Тогда, конечно, начинают рассказывать.

Помню, один афганец долго не говорил, где расстреляли солдата. Старейшина кишлака высоко в горах. Он нас долго рассматривал, потом говорит: «Я с тех пор шурави не видел». Мужики работу побросали. Пацанва сбежалась, бачата («бача» на дари — «мальчик, ребенок»). Для них это было событие! Наша Toyota, кстати, недалеко от кишлака свалилась с дороги, съехала по склону — втроем бы не вытащили ни за что. Весь кишлак сбежался помогать, с мотыгами, с лопатами. На руках вытащили и на дорогу поставили. В этом кишлаке нам показали останки Сергея Колесова. Мы его захоронили в Санкт-Петербурге. Родители у него умерли уже. Тетя осталась. Ей еще говорили некоторые соседи, когда узнали, что племянник без вести пропал: «Серега, может, перебежал, предатель». Но мы нашли не только его, но и свидетелей: парень в бою погиб. Просто скатился по склону, и тело не увидел сразу никто. Местные потом его в щель спрятали и камнями заложили. Самое удивительное, что даже его документы нашлись.

«Вот это у него в кармане лежало», — сказал тот старик, который не хотел ничего рассказывать, и вынес мне, знаете, советский такой водительский талон, в котором еще гаишники за нарушения дырки кололи.

Представляете, сколько лет прошло, а он хранил его все это время. Я не понял сначала... А знаете, в чем дело? Ведь у простых афганцев, у них нет, как у нас, каких-то бумаг, документов, паспортов. Для них этот талон был чем-то таким... Очень важным.

— Часто в обмен на информацию просят деньги?

— Иногда просят. К сожалению, присутствие западных войск за пять с половиной лет развратило афганцев. Особенно в Кабуле это заметно. Там и гражданские специалисты, и военные, и сотрудники международных организаций работают. Получают они очень много. Для Афганистана вообще безумные деньги. Поэтому они их там швыряют не глядя. Городские афганцы тоже уже к деньгам привыкли, да и не только городские. Вот был случай: есть место, где, мы подозреваем, находятся останки двоих наших ребят, а мы не можем туда пробиться. Мулла и старейшина кишлака просит $300 тыс. Приехал мой помощник, местный. «Ну ты им объяснил?» — спрашиваю. «Да я им по-всякому объяснял», — говорит. «Ты спроси, они всем кишлаком такую сумму видели когда-нибудь вообще?» — объясняю. Нет вот, уперлись.

— Могут обмануть в такой ситуации?

— Могут. Обманывают, к сожалению, на каждом шагу — обычная ситуация. Иногда человек поначалу рассказывает все, что хочешь, а второй раз встречаешься — говорит совершенно другое. Были случаи, когда пытались раскопать на афганском кладбище могилу и нам принести непонятно чьи кости. Но мы работаем над идентификацией на солидном уровне, собрали более 200 образцов крови для молекулярно-генетических исследований. Иначе уже никак не определишь: останки очень плохие, но ДНК извлечь можно. Потом сравниваем полученные образцы с банком генетической информации, по родственникам. У нас официальные отношения с двумя лабораториями — в Москве и в Ростове-на-Дону. …сейчас в Ростове 12 останков наших находятся на исследовании. Это в кино сегодня нашли останки, завтра уже ДНК готов, только руки потирают. На самом деле все не так. Тем более с останками, которые 30 лет в земле пролежали. Исследования занимают месяцы, а иногда и годы. Нужно еще извлечь ДНК из этих останков — там же не остается органики. Вот они придумывают новые методики. Мы им помогаем. За счет комитета закупаем препараты дорогие очень. Сотни тысяч на это уходит.

— На какие средства вы всем этим занимаетесь?

— С 1992 года по 2009 год комитет существовал за счет самофинансирования — да чего скрывать, средств, найденных в основном у друзей Руслана Аушева. Фактически на пожертвования. Тем не менее искали, ездили… В Афганистан, в Саудовскую Аравию... Находились люди, находились деньги. В 2009 году мы наконец сумели пробить долевое финансирование правительств СНГ. Правда, не все подписали и не все платят деньги, но зато и люди до сих пор помогают. Чтобы вы понимали: просто поездка на три недели в Кабул обходится от $10 тыс. и более. Гостиницы в Кабуле, кстати, недешевые, часто охрану приходится нанимать. Втроем, вчетвером поехать выходит уже $20 тыс.

— Среди людей — участников афганской войны немало вполне успешных предпринимателей, людей более чем обеспеченных. Есть ли среди них те, кто вам помогает?

— Этот круг очень узок. Иногда я не хочу понимать, почему для Жанны Фриске собрали десятки миллионов рублей, а когда мы с радиостанцией «Эхо Москвы» проводим марафон по сбору средств на дорогостоящие операции для участников боевых действий в Афганистане, то за неделю собирают только 80 тыс. руб. При том что одна операция стоит сотни тысяч. В основном все наши расходы покрывают люди, которых лично Руслан Султанович находит. Существует круг людей, для которых Герой Советского Союза Руслан Аушев — авторитет.

— Насколько я знаю, у вас есть точный список пропавших без вести на той войне. Сколько их сейчас?

— На сегодня 264 человека. За последние пять лет мы список сократили на шесть человек. Одного живого нашли, трое останков опознали — захоронили одного в России, двоих в Казахстане. Кстати, из Казахстана один, Алексей Зуев, русский, а второй, Абдулхаким Ергишов, узбек. Плюс вычеркнули из списка Валеру Кускова с Украины. Достоверно установлено, где он захоронен, в Афганистане. Маме доведено. Она согласилась, что изымать останки не будем. Есть свидетель, который его хоронил, Александр Левенец. Он живет там сейчас, остался в Афганистане. Он Валеру и хоронил там, на мусульманском кладбище.

Мы также подтвердили свидетельскими показаниями гибель еще одного бывшего пленного украинца — Виктора Балабанова. Я нашел его сына там, в Афганистане.

Их родство подтверждено юридически. Я взял у сына кровь, а в базе данных у нас уже была кровь сестры погибшего — тети этого парня. Теперь у меня есть акт судебно-медицинской экспертизы — официальный документ правомочный. Тетя на Украине живет, в Харькове. Когда я был в Кабуле, мы устроили телемост. Скайп — великое дело. Пообщалась со своим племянником. Ему за 20 уже, Исмат зовут. В кишлаке всю жизнь жил, у него даже документов никаких не было. Сейчас его перетащили в Кабул. Он срочно учится, потому что даже школу не кончал. Сейчас, наверное, сдал уже за десятый класс. Экстерном все, пашет как проклятый. Ему помогает Общество Красного Полумесяца Афганистана, точнее, лично его руководитель Фатима-Ханум Гаилани. Фактически за свои деньги она его перетащила в Кабул, устроила учиться, одела. Конечно, очень хотел бы, чтобы он приехал сюда, хоть посмотреть. В России мы все это решили бы, но родственники остались на Украине, я не могу за них решать.

Итого за последние пять лет шесть человек мы уже вычеркнули из списка и еще двенадцать останков на идентификации. Опознать нужно каждого, а ведь есть еще десятки людей, которые утонули в горных афганских реках, и тела их до сих пор не нашли. Здесь у меня раньше в кабинете папки лежали на каждого, сейчас все в электронном виде. Любую информацию о каждом мы по крупицам собираем туда.

— А этот костюм красивый на двери откуда у вас?

— Это из Казахстана, национальный костюм. Мы когда хоронили там ребят, я не ожидал такой реакции. В Щученск хоронить Алексея Зуева ездил сам Руслан Султанович, он оттуда родом, а в Туркестан — город такой там есть — хоронить Абдулхакима я ездил. Город с населением 150 тыс. человек жил только этим событием. На площади, где стоял гроб с останками, собрались тысячи людей. Подиум сделали для выступлений. Подошла к микрофону его мать, узбечка, — город узбекский, говорила тоже по-узбекски. Неграмотная деревенская женщина. И говорила так, что у людей на площади, у десантников-ветеранов, у детей потекли слезы. Мне потом перевели, что она рассказывала: у нее было восемь детей, которых она растила, и был среди них самый умный и самый красивый, который ушел тридцать лет назад и не вернулся. «Слава Аллаху, хоть косточки его теперь похоронят, и я смогу спокойно умирать», — сказала эта женщина.

— Сейчас модно искать «духовные скрепы», все упражняются в поисках моральных, нравственных ценностей и ориентиров. За большие деньги снимается патриотическое кино. Как думаете, почему вот эта идея поиска пропавших солдат не стала до сих пор популярной, востребованной?

— Понимаете, этим занимаются люди, которых уже не надо ни в чем убеждать. Нас учили слово «Родина» писать с большой буквы, учили поступать так. Помните, у Маяковского: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: Что такое хорошо и что такое плохо?» А сейчас ни хрена не спрашивает никто об этом.

А. Грешнов

Несколько дней назад в результате кропотливой и целенаправленной работы в Афганистане были обнаружены останки предположительно еще двух советских военнослужащих, числящихся пропавшими без вести с 1980-х годов, сообщил в интервью РИА Новости находящийся в Кабуле в составе поисковой экспедиции заместитель начальника комиссии по розыску пропавших без вести Комитета по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств государств-участников СНГ Александр Лаврентьев.

По словам собеседника агентства, Комитет был создан в 1992 году решением глав правительств-стран СНГ, было утверждено положение о Комитете, которое с тех пор и не менялось. В этом положении, по словам Лаврентьева, есть одна "хитрая" статья, в которой говорится, что комитет находится на самофинансировании. То есть со стороны государства ни копейки денег на содержание этого комитета не выделяется.

"Да, мы получаем кое-какие бюджетные средства от государств СНГ на медико-социальные программы: это инвалидные коляски, протезы, лечение, путевки для ветеранов. Люди за много лет уже привыкли к тому, что такие программы существуют и работают. В мае прошлого года в Астане на совещании глав правительств было принято решение о продолжении розыска советских военнослужащих, пропавших без вести в Афганистане. В этом решении есть пункт о долевом финансировании программы розыска. Ее подписали девять государств, но, если быть честным, за прошлый год свой взнос внесли только Россия и Армения. За текущий год взнос сделала только Россия. Существует надежда, что и Украина внесет свой взнос: недавно председатель Комитета Руслан Аущев побывал на Украине и встречался там с новым премьер-министром страны, где обсуждался, в том числе и этот вопрос", - сказал Лаврентьев.

Всего, по данным собеседника, "на сегодняшний день в нашем списке числятся пропавшими без вести в Афганистане 270 человек". В среднем взносы на розыск каждого пропавшего без вести составляют 12 тысяч рублей на человека.
"Половина пропавших без вести принадлежит России, а потому российский взнос в эту программу составляет примерно 1,5 миллиона рублей. Если перевести это в валюту, то деньги получаются небольшие. Даже если приехать сюда в командировку на поиски, то проживание в гостинице по существу съедает все. Но ведь приходится еще платить местным жителям, пусть и не большие по московским меркам, но, все-таки деньги", - сказал собеседник.

По данным Лаврентьева, несмотря на то, что со времени окончания "войны за речкой" прошло уже очень много лет, местные жители по-прежнему боятся идти на контакт, опасаются показывать и раскапывать могилы бывших советских военнопленных. А раскопать их - это еще и тяжелый физический труд.
"Мы в этой командировке копали трое суток там, где нам показали афганцы, и нашли останки, которые с большой долей вероятности принадлежат нашим воинам", - отметил он.
"Работаем мы с 1992 года, и первые годы упор, конечно, делался на поиск живых военнопленных. Двадцать девять человек нашли мы живыми, из них 22 вернулись на родину, в страны бывшего СССР, семь человек остались жить здесь. Нужно подчеркнуть, что Комитет никого и никуда силком не тянул, это его принципиальная позиция. Хочешь вернуться на родину - мы поможем, не хочешь - это твой выбор", - сообщил Лаврентьев.
По данным замначальника комиссии по розыску военнопленных, "некоторых даже при желании уже не вытянуть отсюда".

"Встречаемся мы с разными людьми. Один пленный, к примеру, стал законченным наркоманом. Позавчера я встречался с другим "отказником" - Геннадием Цевмой, родом из Донецкой области. Он живет в северной провинции Кундуз, у него своя семья, ему уже 45 лет. Встреча наша морального удовлетворения не принесла: он, как был "пацаном", не очень развитым, так им и остался поныне. Взгляды на жизнь у него такие, какие американцы демонстрировали, клепая фильмы про дураков-кгбшников, даже еще мрачнее", - сказал Лаврентьев.

"Мой помощник - Николай Быстров, который сам 12 лет здесь был в плену, потом стал телохранителем полевого командира Ахмадшаха Масуда, когда мы вышли из отеля, где состоялась встреча с Цевмой, сказал, что в этом случае бесполезно даже с ним разговаривать. Бывший пленный, живущий в Кундузе, наверное, думает, что по возвращении его закуют в кандалы, будут пытать или расстреляют. Он не хочет понять, что амнистия всем военнопленным была общая, а Украина подтвердила ее еще и отдельным правовым актом. Объяснить ему, что на Украине никто его преследовать не собирается, видимо уже невозможно", - заявил Лаврентьев.

Говоря про бывшего военнопленного Цевму, собеседник сообщил, что тому несколько раз предлагали съездить на родину, и он соглашался. Еще в 1990 году начальник комиссии по розыску военнопленных Леонид Бирюков возил отца Цевмы на встречу с сыном в Таджикистане, которая произошла на реке Пяндж. Сам Бирюков жил там тогда целую неделю среди моджахедов. Гена каждый раз брал деньги на возвращение и каждый раз "смывался" вместе с ними. В последний раз, уже в 2004 году посол Украины в Пакистане приехал в Кабул вместе с Бирюковым. Семье Цевмы оставили деньги, взяли самому Геннадию авиабилеты, в Донецке даже купили ему квартиру, но он опять убежал.

"Время прошло много, сейчас уже понятно, что разыскать живых из тех, кто ранее пропал тут без вести, становится делом не реальным. Живые есть, но мы их уже не найдем по той причине, что они сами не хотят, чтобы мы их искали. В прошлом году в предыдущей моей командировке в Афганистан я встречался с человеком, местным пуштуном, который сам воюет с 1981 года по сегодняшний день. Этот пуштун рассказал, что он лично знает восемь человек из числа бывших советских пленных. Три раза я его переспросил, и он ответил, что понимает мой вопрос, и подтвердил все три раза, что речь идет именно о бывших советских пленных солдатах. Они с тех пор и воюют, бегают с автоматами по горам. Их дом уже здесь, и никуда они не поедут", - сказал Лаврентьев.

По мнению собеседника, "мы уже должны осознать, что наша главная цель - поиск захоронений. За прошедший год мы уже опознали и захоронили на родине останки двух советских военнослужащих. Они похоронены на Украине и в России".

"В прошлом году я был здесь два раза, когда в Комитет поступили деньги - это сентябрь-октябрь и декабрь. Мы нашли пять могил советских военных, вывезли останки в Москву. До этого также привозили в Москву останки советских военных. Сейчас уже начался процесс их идентификации по составу ДНК. Это не так быстро и просто, как показывают в фильмах. Всего в Москве хранятся около 15 останков наших военных. Мы собрали примерно 110 образцов крови их родственников. Комитет создает базу данных ДНК с тем, чтобы каждые вновь обнаруженные останки сравнивались бы с образцами ДНК их возможных родственников", - подчеркнул Лаврентьев.
По словам замначальника комиссии по розыску, "мы столкнулись в этой работе не только с финансовыми проблемами. Наконец мы сами нашли деньги, сами закупаем реактивы и в нашем центре проводим исследования ДНК привезенных останков".

"Иногда нам приходится отвечать на вопросы журналистов людей других профессий, зачем вы, мол, этим занимаетесь, ведь прошло уже столько лет. В прошлом году в Севастополе была пресс-конференция, на которой одна молодая журналистка в довольно агрессивном стиле обратилась к Руслану Аушеву (председателю комиссии по розыску) - давайте все забудем, ведь годы прошли. Он моментально отреагировал, ответив ей: "Хотите я Вас возьму на встречу с матерью кого-нибудь из тех, кто пропал без вести в Афганистане. Вы этот вопрос матери и задайте. Я буду просто стоять рядом, но очень хочу посмотреть на Вас в этот момент", - сказал собеседник.

Рассказывая о том, с какими трудностями сталкиваются в работе "поисковики", Лаврентьев отметил: "Мне часто приходится общаться с родителями пропавших без вести военнослужащих. На мой взгляд, это самая тяжелая часть работы. И когда чья-то мать говорит мне, что ее сердце чувствует, что сын живой, а мы догадываемся, а порой и знаем, что его уже в живых нет, сказать ей об этом язык никак не поворачивается".
"Мы сейчас действуем и через суды, предоставляя им свидетельства того, что человек погиб, а не пропал без вести. Это делается с той целью, чтобы старенькие их родители получили хоть какие-то льготы, а может быть, хоть как-то успокоились, узнав о горькой судьбе своего сына", - сказал собеседник.
"Сейчас мы уже две недели здесь, мой помощник даже немного больше. В этом году наши планы несколько поменялись. У нас есть четкие ориентиры по поисковым работам в Панджширском ущелье и в провинции Парван, но эта зима внесла в них свои коррективы. На южных склонах сошли мощнейшие снежные лавины, и проход наверх в горы, где стояли наши заставы, стал невозможен. Нужно быть первоклассным альпинистом, чтобы туда добраться. В районе перевала Саланг то же самое - лед в местах, где узкие проходы, и туда пробраться невозможно. Мы переориентировались и работаем сейчас в других местах. Сейчас мы нашли два захоронения. Есть предположение, чьи именно останки это могут быть. Естественно, что пока никаких имен до проведения экспертизы ДНК я называть не могу", - подчеркнул Лаврентьев.

"Мы работаем сегодня в основном с теми, кто стрелял по нашим солдатам. В редких случаях свидетельствуют и те, кто лично хоронил останки - афганцы чаще всего не оставляли убитых валяться на земле, а заваливали их камнями. Но, в основном, конечно, приходится говорить с бывшими моджахедами. Причем их мотивация в сотрудничестве с нами бывает продиктована порой чисто человеческими чувствами. Один мне говорит, что не может больше скрывать того, что произошло. По словам моджахеда, убитый русский солдат стал являться к нему в ночных кошмарах. По его описанию, это был красивый высокий парень, которого моджахеды подловили недалеко от горной заставы. Пуля попала ему в горло, но солдат продолжал стрелять по нам", - приводит выдержки из своей беседы с бывшими душманами Лаврентьев.
"Я подошел, когда он затих, взял оружие и документы, а самого завалил камнями. А сейчас он начал мне сниться. Не могу спать. Давайте я вам покажу, где я его похоронил", - цитирует собеседник слова моджахеда.

По признанию Лаврентьева, для него было странным отношение к советским и российским людям со стороны афганцев. Казалось бы, были врагами и афганцы должны нас ненавидеть, но все обстоит ровно наоборот. Если афганцы узнают, что перед ними "шурави" (советский), то, даже не зная человека лично, приглашают его к себе пить чай. Причем это люди совершенно разных возрастов. Когда они начинают говорить об американцах, эпитеты бывают очень нелицеприятными. В большинстве случаев старые моджахеды говорят так: "С вами говорить буду, а с "этими" (имея в виду американцев) ни за что, потому что это враги".

"В последние дни мы получили от афганцев массу сведений, которые, конечно же, надо проверять. Один из старых людей, малограмотный человек рассказал, что в 1980-х они захватили в районе перевала Саланг УАЗик, в котором ехали немолодой уже советский офицер и переводчик. Немолодыми в ту пору были в основном военные советники. По словам собеседника, моджахеды их расстреляли, потому, что советские войска начали в этом районе массированное наступление, а тащить пленных по горам было очень тяжело. Он обещал показать место расстрела, где, по его свидетельству, расстреляно было также много пленных афганских солдат и офицеров. Этот человек вдруг вспомнил, что в "советском" УАЗике помимо военных сидела маленькая обезьянка, которую они отпустили. Он также поведал о казни трех советских гражданок и одного советского мужчины в районе города Пули-Хумри провинции Баглан. Моджахеды поймали машину, советского водителя застрелили. Женщин сначала изнасиловали, а потом убили", - рассказывает Лаврентьев, по словам которого по приезду в Москву нужно будет связаться с представителями ФСБ, "так как Комитет обладает данными только о пропавших без вести от Минобороны. А эти женщины могли работать и в Военторге, быть служащими в других подразделениях, гражданскими служащими".
Собеседник заверил, что место захоронения этих четверых советских граждан будут искать, и велика вероятность того, что их найдут. Лаврентьев также сказал, что по его сведениям, всего гражданских в Афганистане в то время могло пропасть без вести порядка 50 человек.

"В беседах с афганцами иногда чувствуется, что этот самый человек и убивал наших соотечественников. Один мне показал автомат Калашникова, добытый им в бою, и сказал, что у него также есть пистолет Стечкина. Постараемся, хоть это и архитрудно, по номерам оружия восстановить личности их прежних владельцев. Работы у нас тут очень много. Я создал даже для себя базу данных по провинциям, разработал план кого, где и как искать. Нам нужны карты местности. На "десятикилометровке" кишлака нет, а на "двухкилометровке", которую раздобыть трудно, этот кишлак есть. А ведь именно в этом кишлаке убили двух наших солдат, которые считаются пропавшими без вести. На этой бумаге на языке пушту свидетель сам написал название населенного пункта и время расстрела солдат. И они полностью совпадают с теми данными, что есть в моей базе. Это были солдаты, захваченные в дозоре. Их взяли в плен, но во время начавшегося преследования советскими войсками вынуждены были убить", - рассказал собеседник агентства, показывая документ, написанный собственноручно моджахедом.

"Прошло четверть века, когда люди, которых мы ищем, попали в плен. Удивляет то, что государству нашему эти поиски по большому счету не нужны. В США, к примеру, в армии есть целое управление, занимающееся идентификацией останков военных, попавших в плен и найденных во Вьетнаме, в Корее. У нас ни один государственный орган этим не занимается. Есть, конечно, в Минобороны управление по увековечению памяти, но оно никакими поисками не занимается. Есть и межведомственная комиссия по делам военнопленных и пропавших без вести. Раз в три месяца собираются представители этих ведомств, говорят, заседают и расходятся. Когда разразился финансовый кризис, мы средства все равно изыскали. В основном дают их те, кто здесь сами воевали, а потом как сейчас модно говорить "поднялись", стали успешными бизнесменами. Благодаря этим людям, для которых поиск пропавших без вести в Афганистане история их личной жизни, мы будем продолжать свою работу", - сказал в заключение собеседник.

Солдата, погибшего в 1983 году в Афганистане, похоронят в Казахстане

24.03.2012 А. Грешнов.

Церемония прощания с советским солдатом Алексеем Зуевым, погибшим в 1983 году в Афганистане, пройдет в Москве на Поклонной горе у памятника воинам-интернационалистам 27 марта, сообщил в интервью РИА Новости заместитель председателя Комитета по делам воинов-интернационалистов Александр Лаврентьев.

Рядовой Зуев Алексей Алексеевич родился в 1964 году в селе Писаревка Липецкой области. Проживал с родителями в поселке Боровое Щучинского района Кокчетавской (сейчас Акмолинской) области Казахской ССР. Зуев был призван в Советскую Армию второго апреля 1982 года Щучинским ОГВК. В июне 1982 года был направлен в Афганистан и проходил службу водителем в войсковой части полевая почта 92583 (автомобильный батальон из состава 58 автомобильной бригады).

Зуев пропал при следовании в колонне из Кабула в город Хайратон в районе населенного пункта Хинжан провинции Парван первого февраля 1983 года. По данным расследования, он отстал от колонны, через некоторое время был обнаружен автомобиль с работающим двигателем. Один из освобожденных из плена Комитетом военнослужащих рассказал, что слышал о расстреле солдата Алексея из Кокчетавской области. Поисковая экспедиция Комитета обнаружила останки, доставила их в Москву. В результате проведенных молекулярно-генетических исследований они были идентифицированы, сказал Лаврентьев.

"В течение всей двадцатилетней истории Комитета одной из важнейших его задач была, есть и будет оставаться работа по поиску военнослужащих, без вести пропавших в Афганистане в ходе событий 1979-1989 годов. В эту страну и другие государства наши сотрудники совершили десятки поездок, опросили сотни людей, перекопали тонны афганской земли. Результатом усилий стало то, что 22 бывших пленных вернулись домой, еще 7 найденных нами вычеркнуты из списка пропавших без вести, но остались жить на новой родине", - сказал зампред Комитета.

По его словам, "в течение многих лет главной целью поисков было обнаружение оставшихся в живых солдат и офицеров. Однако со временем стало понятно, что нужно активизировать и поиск останков погибших. Как вам известно, в 2004 году впервые были найдены и опознаны Валерий Мальцев и Евгений Петиков. Они захоронены на родной земле - в Курске и Луганске. За последние годы экспедициям Комитета удалось найти останки около 15 человек, предположительно принадлежащих советским военнослужащим".

"Двадцать первого февраля в Санкт-Петербурге Комитет провел захоронение останков рядового 682-го мотострелкового полка Сергея Колесова, который числился пропавшим без вести после боя в Панджшерском ущелье 20 августа 1984 года. В результате исследований, проведенных специалистами московского и ростовского центров судебной медицины Министерства обороны, опознаны останки еще одного солдата. Это как раз и есть рядовой Алексей Зуев", - уточнил собеседник агентства.

По словам Лаврентьева, в последнее время Комитет еще больше активизировал свою работу. Так были получены документальные данные о бывшем советском военнопленном, вывезенном в Голландию, получены дополнительные документальные подтверждения гибели при различных обстоятельствах лиц из списка пропавших без вести: Валерия Кускова и Николая Выродова (оба из Украины). Также были установлены места их захоронения, родственники получили соответствующие уведомления. Кроме того, проведена встреча с бывшим военнопленным Геннадием Цевмой (Никмохаммад Шахмохаммад), который ранее отказался возвращаться на Родину, стал гражданином Афганистана и проживает с семьей в провинции Кундуз. Работники комитета провели беседу по телефону с проживающим в городе Чагчаран (афганская провинция Гор) Сергеем Красноперовым (Нур Мохаммад), который призывался в Вооруженные силы из города Курган (Россия). Информация, полученная в ходе контактов, была доведена до родственников.

Стала известна судьба призванного из Молдовы уроженца села Чимишкей района Вулкэнешть Ивана Белекчи, пропавшего без вести в Афганистане 32 года назад.

Как сообщили агентству "Инфотаг" в Союзе ветеранов войны в Афганистане (СВВА), всего в РМ числится пять пропавших без вести военнослужащих. Их поиском с 1989 г., как и сотен других солдат и офицеров, занимаются члены поисковых экспедиций Комитета по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств СНГ.

По словам зампредседателя комитета Александра Лаврентьева, впервые информация о том, что в провинции Кундуз у города Ханабад проживал бывший советский солдат, попавший в плен, была получена год назад.

Россияне-поисковики трижды побывали с миссией в окрестностях Кундуза. На первом этапе были найдены три афганца, которые подтвердили, что в их кишлаке жил пленный советский солдат по имени Таджмохаммад, обжившийся здесь и женившийся на местной жительнице. По фотографии афганцы опознали Ивана Белекчи. При этом один вспомнил, что русское имя солдата было "Иван", а другой - что тот был родом из Молдавии.

По словам Лаврентьева, далее удалось узнать, что Белекчи -"Таджмохаммад" погиб в боевом столкновении, которое было спровоцировано одним из местных жителей. Солдата похоронили на мусульманском кладбище в кишлаке у Ханабада. Глава администрации провинции, с которыми поисковики вели беседу о возможности эксгумации останков солдата, сказал, что это невозможно, так как талибы, которые контролируют местность, не одобряют подобного рода операции.

В войне 1979-1989 гг. участвовало 12,5 тыс. уроженцев Молдовы. 305 из них погибли. 25 февраля 2014 г. исполняется 25 лет со дня вывода советских войск из Афганистана.

Может кто узнает по фотографии? Денисов Игорь, сержант, 1-я ДШР, пропал без вести 4 апреля 1980г. Дайте, пожалуйста, хоть какую-то информацию.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 530 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Они тоже сражались за Родину… 3

Они тоже сражались за .................. Родину… 3 (E. Franzen)

Фотографии кунарских моджахедов, сделанные журналистом Эрвином Франзеном в августе 1985 и в октябре 1987 между Асмаром и Барикотом.

Венсан Жовер (Vincent Jauvert)

«Нувель Обсерватер»: Бывший директор ЦРУ Роберт Гейтс (Robert Gates) пишет в своих мемуарах, что американские спецслужбы начали помогать моджахедам в Афганистане за шесть месяцев до ввода туда советских войск. В то время Вы были советником президента США Картера по национальной безопасности, Вы были в курсе дела. Вы подтверждаете слова Гейтса?

Бжезинский: Да. Согласно официальной версии, ЦРУ начало поддержку моджахедов в 1980 году, то есть после вступления Советской Армии в Афганистан 24 декабря 1979 года. Но в действительности (это держалось в секрете до сегодняшнего дня) всё обстояло иначе: на самом деле первую директиву об оказании тайной помощи противникам просоветского режима в Кабуле президент Картер подписал 3 июля 1979 года. И в тот же день я написал ему докладную записку, в которой объяснял, что по моему мнению эта помощь повлечёт военное вмешательство Советов.

- Несмотря на этот риск, Вы были сторонником этой секретной операции. Но может быть Вы желали Советам этой войны и искали пути её спровоцировать?

- Не совсем так. Мы не принуждали русских вмешиваться, но мы сознательно увеличили вероятность того, чтобы они это сделали.

- Когда Советы оправдывали свои действия, говоря, что они намереваются бороться против тайного вмешательства США в дела Афганистана, им никто не верил. Однако, в их словах была правда… Вы сегодня ни о чём не сожалеете?

- Сожалеть о чём? Та секретная операция была блестящей идеей. Она дала заманить русских в афганский капкан, и вы хотите, чтобы я сожалел? Когда Советы официально пересекли границу, я написал президенту Картеру, по существу: «Теперь у нас появилась возможность обеспечить СССР его собственную Вьетнамскую войну». Фактически, Москва должна была вести на протяжении почти десяти лет невыносимую для неё войну, конфликт, повлёкший деморализацию и в конце концов распад Советской империи.

- Не сожалеете ли Вы о том, что содействовали исламскому фундаментализму, вооружали и консультировали будущих террористов?

- Что более важно для мировой истории? Талибан или падение Советской империи? Несколько возбуждённых исламистов или освобождение центральной Европы и конец холодной войны?

- «Несколько возбуждённых»? Но было неоднократно сказано: исламский фундаментализм сегодня представляет мировую угрозу…

- Вздор! Было бы нужно, как говорят, чтобы Запад имел общую политику по отношению к исламизму. Это глупо: нет глобального исламизма. Давайте посмотрим на ислам рационально и без демагогии или эмоций. Это мировая религия с 1,5 миллиардами приверженцев. Но что общего между фундаменталистской прозападной Саудовской Аравией, умеренным Марокко, милитаристским Пакистаном, Египтом или секулярной Центральной Азией? Ничего сверх того, чем то, что объединяет христианские страны.

Моджахеды из отряда Юнус Халиса с солдатом-узбеком из Кундуза который дезертировал из гарнизона Асмара. Афганистан, Кунар, август 1985г.

Из другого окопа. Битва за Панджваи.

Ахмад Джалали

Рассказ основан на интервью командира моджахедов Муллы Маланга, отряды которого воевали в Кандагаре и организационно входили в «Исламскую партию Афганистана» Юнуса Халеса.

...В сентября 1982 года афганские правительственные силы при поддержке советских союзников твердо контролировали уездный центр Панджваи.

Панджваи расположен примерно в 25 километрах к юго-западу от Кандагара. Он имел важное значение с военной точки зрения для обеих сторон ввиду того, что сам городок и его окрестности являлись отличной базой для ведения боевых действий в зеленой зоне, которая простирается отсюда вплоть до города Кандагара. А этот район являлся базой сопротивления в регионе. В установлении контроля над Панджваи были заинтересованы все местные группы моджахедов, базировавшиеся в этом районе.

Около тысячи моджахедов сконцентрировались около Панджваи для захвата города. Операцией руководил командир ИПА Мулла Маланг и другие.

Город охранялся 300 милиционерами, которые проживали там вместе со своими семьями. Свои дома и другие постройки они превратили в хорошо укрепленные позиции. Они оборудовали ДОТы на крышах домов, а также создали укрепрайоны на всех господствующих высотах вокруг города и на подходах к нему.

Моджахеды стали окружать город и обстреливали его два дня. Однако огонь не нанес противнику ощутимого вреда, в то время как сами моджахеды подверглись артиллерийскому обстрелу и бомбардировкам с воздуха. Большинство моджахедов отступило в близлежащие деревни Спирван и Зингабад.

На третий день командир Мулла Маланг решил проникнуть в город силами небольшой группы и установить контроль над рядом доминировавших позиций, прикрывавших подходы к городу. В полдень Мулла Маланг повел группу из 25 человек к южному пригороду Панджваи. Они несли с собой кирки и лопаты.

Моджахеды аккуратно проделали отверстие в саманной стене и проникли в строение. Оттуда, проделывая дыры в стенах, они начали проникать из дома в дом. Их проникновение осталось незамеченным для милиционеров, которые в это время находились на позициях на крышах строений и наблюдали оттуда, что творится на улицах города. В конце концов моджахеды пробили дыру в стене, за которой открылся внутренний двор. Они вломились туда с оружием, готовые к бою.

Милиционеры были застигнуты врасплох. Они подумали, что город уже находится в руках моджахедов и оставили его.

Мулла Маланг оборудовал безопасную позицию и подал сигнал моджахедам, находившимся за городской чертой. В скором времени сотни моджахедов просочились в город и зачистили его от юго-востока до северо-запада, вплоть до реки Аргандаб. Они брали дом за домом, опять же, избегая передвижения по улицам и проламывая дыры в стенах дувалов.

Другая группа моджахедов немедленно вскарабкалась на крыши домов и овладела оставленными оборонявшимися позициями. Под контролем милиции остались только здания городской администрации. Ночью моджахеды закрепили свой успех и на следующий день заняли здания горадминистрации.

Милиция понесла тяжелые потери и откатилась к находившейся неподалеку высоте. Моджахеды окружили позиции милиции. После этого правительственные силы вступили в переговоры с моджахедами с явной целью выиграть время. Пока велись эти переговоры, со стороны Кандагара появилась советско-афганская колонна бронетехники, и моджахеды отступили внутрь города.

Следующей ночью советские и афганские солдаты атаковали Панджваи. Шли тяжелые бои за каждый дом. Моджахеды обстреливали с крыш домов правительственные силы, находившиеся на улицах города. В конце концов, моджахеды не смогли противостоять со своих позиций военной мощи советско-афганских сил. Под покровом сумерек моджахеды стали отходить из города мелкими группами.

Режим восстановил власть правительства в уезде.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 536 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0029

Реализация

Олег Блоцкий

Рота готовилась к боевым.

После завтрака командир роты - подтянутый и сухощавый старший лейтенант Башкиров объявил:

- Завтра - реализация. Идет только старший призыв. Остальные на технику - помогать готовиться к войне. Задача ясна? Вопросы есть? Вопросов нет! Р-разойдись!

В роте началась обычная в таких случаях круговерть: механики-водители, как жуки, ползали по машинам, в последний раз проверяя их исправность. Пулеметчики, клейкие от пота, в душной утробе бронетранспортеров лязгали затворами и удобнее прилаживали цинки с длинными металлическими лентами, которые был набиты тускловатыми патронами с острыми одноцветными головками.

Остальные солдаты - в просторечье "курки", раздевшись до синих уставных трусов (у "дедушек" они обязательно были ушиты), занимались оружием и экипировкой: протирали автоматы на длинных деревянных стеллажах, зашивали "лифчики", которые предназначались для гранат и магазинов, время от времени перекусывая зубами крепкую суровую нить.

Ротный с заместителями пошел в каптерку: уточнять списки уходящих на боевые, а также количество сухпаев, боекомплектов и топлива. Вскоре после этого старшина с бойцами начал перетаскивать картонные ящики с коробками сухих пайков, внимательно следя, чтобы часть коробок по дороге от складов не исчезла в неизвестном направлении.

В роте царили оживление и нервозность, которые всегда наступают перед войной. Такая суета была обычным делом в бригаде. Каждый день кто-то уходил на боевые и кто-то возвращался обратно. Бывало так, что не успеет еще прийти батальон с войны, привести в порядок технику, смыть с нее и себя многодневную пыль и грязь, выстирать и подлатать истрепавшуюся, разорванную на камнях одежду, как вновь поднимают его по тревоге и бросают в горы.

В такой ситуации выход роты - дело обычное, но странным было другое: подразделение уходило не все, шли только те, кого воспитал сам Башкиров.

Выходы в таком составе были крайне редки, но всегда очень успешны. Ни разу не случалось, чтобы возвратился Башкиров с пустыми руками. Вовремя засекая, беря врасплох и умело забивая караваны, привозил ротный в бригаду тюки с оружием и тех, кому оно предназначалось: чернобородых, пышноволосых, угрюмых афганцев в длинных простых рубахах, широченных штанах, в сандалиях на босу ногу, со скрученными за спиной руками. Все, как на войне: трофеи и пленные.

Удачлив Башкиров, что и говорить. Сколько караванчиков взял, сколько душков! И все малой кровью, вообще без потерь. Были раненые, но не было погибших. Поэтому и ходил Башкиров у командира бригады в любимчиках. Иначе как объяснить его стремительный взлет по служебной лестнице?

Сразу после училища Башкиров попал в Туркмению, на офицерские курсы, а оттуда, как положено, прямой дорогой в Афганистан. В Кабуле направили зеленого лейтеху в бригаду на должность командира мотострелкового взвода. Через пять месяцев, после отстранения командира бригады за развал дисциплины и высокие потери на боевых, новый руководитель начал свои перестановки. Так Башкиров стал командиром роты.

С этого назначения минуло полгода. Башкиров досрочно получил звание "старший лейтенант" и съездил в отпуск. По бригаде ходили слухи, что прочит командир своего любимчика на должность начальника штаба батальона вместо заменяющегося майора Гизова.

Однако даже самые злые завистники из числа тех, кто втайне желал Башкирову свернуть себе шею, не могли не признать, что он стоящий, толковый командир и держит роту железной рукой. А рота боготворила Башкирова. И раненые торопились вылечиться, чтобы побыстрей вернуться и уйти с командиром в горы.

Под вечер Башкиров заглянул к комбригу в кабинет.

Полковник был на месте. Увидев ротного, улыбнулся.

- А, Серега! Заходи! Заходи! Заждался тебя.

- Дела, товарищ полковник. То-се, пятое-десятое. Пока сделал...

- Понимаю. Объяснять не надо. Не оправдывайся. Садись поближе, - пригласил комбриг и, подойдя к дверям, щелкнул замком.

- Так-то лучше, никто не помешает...

Башкиров, как и подобает младшему по званию, послушно растянул губы в искусственной улыбке.

- Тебе все ясно? - спросил комбриг, тяжело опускаясь в кресло. - Выйдешь под Хаджикейль. Будешь ждать караван. По данным разведки, он должен пройти завтра.

Башкиров кивнул.

- Но это все имитация, - самодовольно улыбнулся комбриг. - Каравана такого в природе нет. Сам понимаешь, для чего тебе старая гвардия нужна. Прямым ходом - в Хаджикейль. Времени на раскачку у тебя не будет - три, от силы четыре часа. К обеду должен быть здесь. Увидишь Китабуллу - возьмешь деньги. Будет упираться - прошерстишь кишлак и обратно. Когда последний раз мы там были?

Глаза ротного сузились.

- Вроде месяца четыре назад. Да, четыре месяца. Точно, вспоминаю. Как раз перед вашим отпуском.

- Видишь, как хорошо, - удовлетворенно откинулся на спинку кресла комбриг и достал из кармана пачку фирменного "Кента", а не пакистанскую подделку. - За это время они понатащили все в свои норы, как белки перед зимовкой. Разбогатели. Жируют. Надо их тряхануть. Но учти - меня интересует одна пайса. Только пайса. Не мне тебе рассказывать, как и что делать. Но чтобы все тихо, осторожно. Ни одна собака не должна знать. Туда и обратно. К обеду - деньги на стол. - Комбриг хлопнул широкой крепкой ладонью по крышке стола.

- Сделаем, товарищ полковник, - осклабился Башкиров. - Не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Не впервой.

Командир соединения загадочно посмотрел на старшего лейтенанта.

- Уверен? Я главного не сказал. От политотдела с тобой пойдет капитан Крылов - заместитель начальника политотдела по комсомольской работе, - и, заметив, как у ротного меняется выражение лица, добавил: - Что, съел? То - то! Не думай! Не все так просто!

- Это новость! - Башкиров непроизвольно вздрогнул.

- Еще какая! На днях из штаба армии указивка пришла: на все боевые, даже мелкие, обязательно должны идти политработнички - наблюдать, чтобы грабежей не было, ну и прочего. Кампания! Бляха-муха. Теперь всегда так будет. Представляешь, какую пайсу начнет косить начпо?! Его шавки только и будут, что из нашего рта куски вырывать. Он сейчас ходит довольный. А что делать? Придется делиться, - вздохнул комбриг.

Ротный заерзал на стуле.

- Да не бойся ты, - усмехнулся полковник. - Духов не боишься, а как услышишь про политотдел, так трясешься. Что они, не люди? Тоже, небось, жить по-человечески хотят. Пайса и им нужна, а за остальное не переживай. - Тут комбриг сжал пальцы в кулак и потряс им перед лицом Башкирова. - Они у меня вот где сидят: и начпо-хапуга, и Крылов этот, вечный комсомолец. За каждым делишки имеются. Если пикнут - глотки заткнем! А Крылов - редкий мерзавец. Нас с тобой здесь еще не было - история в медсанбате приключилась. Девчонка - медсестра - руки на себя чуть не наложила, еле откачали. Стали разбираться - ее Крылов на это подвинул. Закрутил голову, жениться обещал, да через это и в постель уложил. Главное - она порядочная была, не то что эти шлюшки медсанбатские, и так обожглась. Ее потом в другую часть перевели, а Крылову - все нипочем. Делал вид, что его это не касается. - Комбриг покачал головой. - Я считаю так, что это не мужик, а самый распоследний пидармот, когда, желая переспать, обещает жениться. Крылов такой и есть. За деньги мать родную продаст, особенно сейчас, перед заменой. Так что все нормально, дашь ему, - полковник на мгновение запнулся, прикидывая, - кусков сорок - заткнется. Понял меня?

- Так точно.

- Ну, давай, - комбриг пожал руку Башкирову. - Думаю, до обеда управишься. Я тебя знаешь каким борщом угощу, - его жесткое лицо внезапно стало сладким и мечтательным, - настоящим, украинским, со сметаной. Людмила Зиновьевна замечательные борщи готовит.

Башкиров, четко повернувшись, вышел из кабинета, а полковник остался стоять у стола. Голубоватая ленточка сигаретного пепла становилась все длиннее, но комбриг, думая о Людмиле Зиновьевне, своей очередной "афганской" жене, этого не замечал.

Глаза комбрига стали мутными, как обкатанные морем бутылочные стеклышки, и он резко закрутил ручку полевого телефона, надавливая указательным пальцем на черную тангенту.

- Баню мне!.. Иваненко, ты? Начинай топить! К двадцати двум часам буду. Да! Да! По полной программе!

Полковник вложил трубку в гнезда и сладостно улыбнулся. Он представил себе парилку со звенящим в ней паром; дурманящий запах эвкалиптового веника; холодное пиво в жестяных баночках; бассейн, на который ночь набросила свой черный, вышитый звездами, бархатный балдахин; и, конечно же, на фоне всего этого Людмилу Зиновьевну. И за это он прощал ей все, даже ненасытную страсть к красивым вещам.

За то недолгое время, что провела Людмила Зиновьевна в бригаде, она уже сумела упаковать огромный чемодан и отправить его с помощью полковника (он снарядил прапорщика в командировку) к себе домой.

Но это были цветочки. Была бы воля Людмилы Зиновьевны - все бы из здешних дуканов утащила в Союз. Вчера на КПП приезжал ее знакомый дуканщик и сообщил, что заказанные драгоценности привезут завтра.

Людмила Зиновьевна пришла в восторг: сбывалась мечта всей ее не такой уж и долгой жизни, - и потребовала у полковника денег. Ей не терпелось стать обладательницей миленьких украшений прямо в этот же день.

Именно поэтому рота Башкирова и уходила на так называемую реализацию.

Хаджикейль, куда направлялся Башкиров, был одним из тех кишлаков, которые входили в "империю" комбрига. Полковник, глядя на большую - во всю стену - карту зоны ответственности бригады, так и говорил: "Это моя империя".

Неповоротливый, с виду увалень, полковник был жестким, порой жестоким человеком и расчетливым игроком.

Давным-давно, еще в Союзе, он понял, что профессиональные качества не главное в армейской карьере, что в повышениях и награждениях существует некая закономерность, что она - следствие личных симпатий, удачных браков, надежных связей и, безусловно, денег. Помыкавшись по гарнизонам, пропадая в подразделении сутками и наблюдая, как менее старательные, но более удачливые офицеры резко, почти вертикально уходят вверх, полковник понял: как удила ни закусывай, как ни тяни на себе тяжелый воз, а без знакомств в лучшем случае закончишь начальником штаба полка или умрешь от инфаркта сразу же после выхода на пенсию в звании "подполковник". Даже будучи майором, полковник хотел умереть генералом и в очень преклонном возрасте.

Попав в Афганистан, полковник раньше других понял, что существующая на боевых бесшабашность, а после них пьяный разгул в городках долго безнаказанными оставаться не могут. И начал наводить порядок, строго пресекая мародерство, наркоманию и расхлябанность.

"Денежная" реформа, проведенная комбригом, заслуживала особого внимания. Обычно система сбора денег - конечно, незаконно отобранных в ходе боевых у афганцев, - не отличалась какой-либо изощренностью и была похожа как две капли воды на вымогательство в других частях. Она представляла собой пирамиду, вершиной которой был командир, а основанием - солдаты. "Передаточные" звенья - взводные, ротные и комбаты - изымали деньги у нижестоящих и подавали их наверх. Чем больше было "звеньев", тем больше прилипало денег к рукам. Однако недовольство было всеобщим: каждый считал себя обобранным, а командиры вполне обоснованно подозревали, что им недодают, обделяют.

Комбриг поставил дело иначе. Во-первых, он начал карать грабежи, а во-вторых, резко сократил число "звеньев". Это означало только одно - полковник желал иметь всю пайсу, посвящая в свои дела как можно меньше людей. А за деньги в Афгане можно сделать все: купить любую вещь, подмазать почти каждого штабного, не говоря уже о каких-то там наградах.

Командир приблизил к себе Башкирова и обложил данью несколько кишлаков.

Кишлаки была богатые - дувалы там, что крепости. Народ работящий: кто кирпичи лепит и на солнце сушит; кто мак выращивает, делая из него грубый сырец и переправляя его в Пакистан, где платили за наркотики большие деньги.

Некогда было воевать в тех кишлаках. Народ был занят работой, делом. Если при шахе, до революции, ни о каком маке и речи вести было нельзя, то теперь - пожалуйста. Вольному - воля. Коммунистическое правительство не лезло в эти дела: сил было маловато, и потому считало: пусть хоть чем занимаются, только против него не воюют.

Комбриг, возглавив бригаду и получив реальную власть, очень осторожно, но настойчиво начал проводить задумку в жизнь.

Для начала встретился со старейшинами зажиточных, не разрушенных войной кишлаков и обо всем (разумеется, без свидетелей) договорился. Так, мол, и так: я не трогаю ваши отряды, кишлаки, караваны, а вы за это платите и, конечно же, ни одного взгляда искоса в сторону бригады. Старейшины закачали седыми, точно пеплом усыпанными, бородами: "Конечно! Конечно! Дигярваль саиб! Мы ваши лучшие друзья! Спасибо вам, дигярваль саиб!" Старики прикладывали сухие, морщинистые руки, похожие на птичьи лапки, к груди, а глаза радостно и хитро поблескивали из-под клочковатых бровей.

С того дня началось между бригадой и кишлаками мирное сосуществование. Все смерчи обходили эти оазисы стороной. Бригадные "Ураганы" не выворачивали из земли дувалы и не рвали на куски маковые поля, перепахивая их по-своему.

Да и к чему было воевать этим кишлакам? Им жить, работать и богатеть надо. Это голь перекатная может воевать. Ей гораздо выгоднее за деньги и оружие стрелять в шурави, нежели умирать с голоду в своих нетопленых лачугах. И самые злые, самые непримиримые кишлачки - это нищие кишлаки. У них и раньше были крохи, а тут русские пришли - и последнее из рук рвут. Надо воевать! И они воевали. До последней капли крови. Им нечего было терять, кроме своих жизней.

Осторожный комбриг действовал не торопясь, умно, умело, хитро. Он поступал так, словно был настоящим азиатом, хорошо знающим законы Востока. Договором своим не злоупотреблял. Понимал прекрасно: чем жирнее будут кишлаки, тем богаче в итоге "оброк"; меньше у них станет неприятностей - лучше будет ему, командиру бригады.

Поэтому, когда приходили высохшие старцы и, закатывая глаза, начинали долго и путано мямлить, что Давар с таким же бандитом Гафуром задумали напасть на их самого лучшего друга - д'стасо ливо и перехватить их караваны, полковник нетерпеливо перебивал: "Короче, что надо, мужики?"

"Мужики" сразу оживлялись и начинали наперебой говорить о всех коварствах Давара, Гафура и прочих мелких командиров, которые то ли сразу начали использовать оружие против своих единоверцев, то ли постепенно выродились в бандитов, предпочитая грабить и своих, и чужих, нежели воевать с русскими.

Комбриг слушал, пощипывая переносицу, затем кивал: "Сделаем!" Старейшины сдержанно улыбались, гортанно благодарили и уходили, оставляя подарки: то роскошный, ручной работы, шерстяной ковер, легкий как пушинка, несмотря на его размеры; то старинное, в потемневшем от времени серебре, оружие: винтовку, саблю, кинжал или пистолет, благо в горах еще сохранились кое-где настоящие древние вещи, а не грубые подделки городских или кишлачных мастеровых.

Через некоторое время по мелким, назойливым и чрезвычайно вредным кишлачкам наносился артиллерийский удар, отправляя всех этих Даваров и Гафуров в райские кущи. А возбужденные и радостные представители отомщенных кишлаков осаждали КПП, требуя встречи с комбригом.

Вот таким было их мирное добрососедство.

Старейшины, в свою очередь, не забывали сообщить комбригу о караванах, идущих в недружественные им кишлаки, о том, что там замышляют, добавляя при этом, что их караван пойдет за границу завтра, и пусть д'стасо ливо не ошибется, пропустит его. Ошибок в таких случаях не было.

Случалось порой, что некоторые вассалы начинали злоупотреблять хорошим к себе отношением со стороны большого русского начальника, забывая о бригаде, ее командире и полностью уходя в свои, только им ведомые товарные отношения с родственниками по ту сторону границы.

Комбриг, усвоив заповедь, что на Востоке уважают лишь большие деньги и стальную, несгибаемую силу, ненавязчиво напоминал о своем существовании, направляя в такие кишлаки роту Башкирова, где тот настойчиво и без особых грубостей старался найти и отобрать денежные и вещевые излишки. Профилактика приносила свои результаты. Старики-парламентеры немедленно спешили к комбригу - мириться.

Небо еще только начинало синеть над темными, по-прежнему бесформенными громадами гор, а луна постепенно растворялась в нем, как рота Башкирова тронулась с места.

Заработавшие моторы разрушили тишину окрестной природы. Все это время она затаенно молчала и тут выдала себя многоголосием птиц, шелестом камыша, шуршанием травы и дрожащими на деревьях листьями. Бронетранспортеры, переваливаясь с боку на бок, протянулись вереницей по извилистой грунтовой дороге.

Было пронзительно чистое, душистое утро, настоянное на изумрудной траве, хрустальном воздухе и розовых вершинах гор, когда рота остановилась под Хаджикейлем.

После коротких указаний Башкиров на двух бэтээрах направился в кишлак.

Бронетранспортеры приближались к Хаджикейлю. По обе стороны от машин узкими, тонкими, невысокими хребтами тянулись стены, слепленные из песка, глины и земли, отделяющие дорогу от обширных пестрых, словно цыганские платки, маковых полей.

В полях стояли афганцы, аккуратно надрезающие коробочки цветов и тут же обматывающие это место тряпочкой.

Медленная, тягучая музыка в унисон жаркому воздуху плыла над полем, над людьми, над их согнутыми спинами: ритмично били барабаны, тонкий мужской голос протяжно тянул высокую ноту, резко, жалобно всхлипывая. Большой двухкассетный магнитофон стоял на земле, аккуратно накрытый платком.

Башкиров, усмехнувшись, покачал головой. "Ох, и народ, - подумал он. - Пойди, пойми его. Средневековье двадцатого века. Работают мотыгами, деревянной сохой, которую волокут буйволы, живут при керосиновых лампах, и здесь же - современная аппаратура".

Сидевший рядом с Башкировым пулеметчик Болячий уловил движение ротного, понял это по-своему и, отодвигая пулемет в сторону, упирая его надежнее сошками в броню, с надеждой спросил: "Может, сбегаю, товарищ старший лейтенант, прихвачу вещицу? Делов-то несколько минут, туда и обратно. Не подходит магнитофончик пейзажу. Джапанский. Я быстро - одна нога здесь, другая там".

Башкиров удивленно посмотрел на него, затем бросил взгляд на Крылова. Тот с интересом смотрел на работающих афганцев. Ротный достал тяжелую ребристую гранату и двинул ею по каске Болячего.

Солдат зажмурился и втянул голову в плечи.

- Что я вам вчера говорил, мудозвоны? Думать забудьте на этом выходе о своих художествах!

- Я для вас хотел! Как лучше! - обиделся Болячий.

- Инициатива наказуема, чукот!

- Что?

- Через плечо и на охоту. Вперед смотри! Не отвлекайся.

- Понял, - завозился Болячий, берясь за приклад пулемета, но не удержался, добавил: - Больно же, товарищ старший лейтенант!

- Не больно - не интересно, - отрезал Башкиров.

Бэтээры вошли в тенистый прохладный кишлак, накрытый сверху зеленью деревьев, с журчащими у их корней узенькими арыками. Машины остановились у высоченных стен дома старейшины. Сам хозяин вместе со своим старшим сыном уже стоял возле массивных, под стать стенам дверей.

Башкиров пожал руки афганцам, кивнул хрупкому, с тонкими, почти девичьими чертами лица таджику Абдурахманову, который был у него за переводчика: "Поговори пока с ними". И пошел к Крылову, который и не думал спрыгивать на землю.

- Ну как? - миролюбиво спросил ротный, кладя руку на горячую, шершавую шкуру бронетранспортера.

- Нормально. - Глаза Крылова трусливо прыгали по сторонам. - Долго мы здесь будем?

- Не очень. Этот старик за нас. Поговорю с ним, узнаю, что и как. Если караван поблизости, в каком-нибудь из кишлачков - пойдем выковыривать его. Если нет - домой повернем.

- Лучше домой, - политработник крепко держался руками за автомат. - Что здесь ловить? Еще накостыляют!

- Дом не душок - в кяриз не спрячется, - подмигнул Башкиров. - Давай чай к бачам пить, как раз и поговорим обо всем.

- Нет. Не хочу. Я лучше здесь побуду. Хотя, - Крылов подозрительно огляделся, - тут тоже не фонтан. Да и тебе не советую чаи распивать: подсыплют чего-нибудь - и дуба дашь.

- Ну нет, - засмеялся Башкиров, - это хорошие ребята. С ними дело иметь можно.

- Да? - засомневался Крылов. - Хороший афганец - мертвый афганец.

- Ты прав! - согласился, улыбаясь, Башкиров, а про себя зло подумал: "Много ты знаешь об афганцах, прихвостень начповский. Наслушался в своем политотделе всякого дерьма и ходишь - повторяешь. Да со стариком гораздо проще, чем с тобой. Я знаю, что он от меня хочет, а он знает, что я от него хочу. И никаких выкрутасов. Тебя тоже вижу насквозь - деньги тебе нужны. Но ты никогда не скажешь об этом в открытую. Будешь крутить вокруг да около, говорить высокие слова, партию вспоминать, Ленина с Марксом, жаловаться на свою жизнь, считать бабки в чужих карманах, но прямо о своих мыслях не скажешь".

- Поедем, что ли? - капитан принял молчание Башкирова за согласие и вновь начал причитать. - Место опасное. Нападут из-за угла и передавят, как щенят, а то и в плен возьмут. Ведь защиты практически никакой.

- Вот твоя защита. - Башкиров указал на босоногую малышню, которая столпилась недалеко от них, но подходить ближе не решалась. - Если бы нас захотели убивать - детей и в помине не было бы. И вообще никого, кто не воюет: ни матерей их, ни дедушек с бабками, - зло говорил Башкиров, указывая на отшатнувшуюся ребятню: - Если рядом они - будь спокоен, их папаши в тебя стрелять не будут.

В прохладной полутемной комнате на пушистых, мягких коврах, облокотившись на упругие, точно резиновые мячи, подушки, сидели Башкиров с Абдурахмановым с одной стороны, Китабулла с сыном - с другой.

Хушхаль, сын старейшины, вторил отцу, переводя с пушту на дари, за Хушхалем начинал говорить Абдурахманов, окончательно донося мысль старика до Башкирова. Спрашивал Китабулла, как живет товарищ полковник. Башкиров благодарил: хорошо, но только обижается товарищ полковник на старейшину. Сколько времени он и его люди не приезжают в бригаду. Совсем забыли командира, который так много хорошего сделал для Китабуллы. Сколько месяцев его кишлак никто не трогает! Сколько раз беспрепятственно его караваны уходили в Пакистан и возвращались оттуда! И ни разу не вспомнил Китабулла о полковнике. Но зато полковник помнит Китабуллу и считает, что у того образовался должок, который надо выплатить прямо сейчас.

Последние слова произнес Хушхаль быстрее, а лицо отца становилось все более задумчивым. Старик пристально посмотрел на Башкирова, а затем обратился к сыну. Тот встал, бесшумно ступая босыми ногами по ковру, вышел в другую комнату и почти сразу вернулся, держа в руках "дипломат" с замком-шифром под ручкой.

С такими чемоданчиками улетали солдаты в Союз, и Башкиров про себя усмехнулся, глядя на Хушхаля: "На дембель собрался".

Китабулла, положив перед собой "дипломат", начал говорить, что он с большим почтением относится к командиру. Пусть Аллах дарует ему множество лет, проведенных в сладости и покое, пусть никогда горе не коснется его своим крылом. Пусть полковник всегда будет счастлив и никогда не узнает трудностей, а если и настанут тяжелые времена, Китабулла обязательно придет ему на помощь. Кстати, сколько денег требуется уважаемому д'стасо ливо?

- Миллион, - не задумываясь, ответил Башкиров, прекрасно усвоив за время, проведенное в Афгане, что здесь, торгуясь, цену, как правило, сбивают наполовину.

Китабулла помолчал, а затем начал долго, витиевато говорить, то и дело поднося правую руку к сердцу. Смысл слов сводился к следующему: старейшина очень уважает полковника, но миллион - это слишком много, ровно половина легковой машины "Тойота". Китабулла печально улыбнулся. Он не очень богатый человек. В ответ Башкиров хищно показал зубы, и начался спор, сопровождаемый любезными взглядами и медовыми речами. Остановились на шестистах тысячах.

Китабулла щелкнул замками. Чемоданчик был набит толстыми пачками денег, плотно пригнанных друг к другу, точно патроны в обойме.

Двенадцать спрессованных, от этого кажущихся совершенно тонкими пачек в банковской упаковке легли горкой перед Башкировым.

Китабулла отодвинул "дипломат" в сторону, вопросительно глядя на ротного. Тот нехотя, с ленцой взял одну пачку, надорвал обертку и начал пересчитывать хрустящие, сладко пахнущие типографской краской бумажки.

Китабулла и Хушхаль разом заговорили, простирая руки то к деньгам, то к Башкирову и переводя взгляд с Абдурахманова на ротного. Башкиров понял все без перевода.

- Скажи им, что деньги счет любят. У нас, кстати, и поговорка есть: "Доверяй, но проверяй". Я доверяю, но чем черт не шутит? Так и скажи, - назидательно пробурчал Башкиров, медленно перебирая пальцами прилипшие друг к другу бумажки с изображенными на них скачущими всадниками.

В эту минуту дверь открылась, и один из младших сыновей Китабуллы ввел в комнату Крылова.

Если бы в дом ворвались несколько крепких бородатых, обвешанных оружием душков и заломили Башкирову руки, он бы так не удивился.

Ротного прошиб пот, он выпрямился, глядя на "комсомольца". Глаза у того трусливо скакали по сторонам, но губы растягивались в подлой, все понимающей усмешке.

- Скучно стало. Решил вот чайку попить!

"Обманул, гад. Понял, что дело наклевывается, выждал немного и пришел", - обреченно подумал Башкиров, а вслух прохрипел:

- Обувь скидывай! Не топай по ковру, в гостях все-таки!

- Заработная плата? - капитан прикидывал количество денег.

- Да.

- Тебе одному?

- Да.

- А мне?

Башкиров двинул в сторону Крылова запечатанную пачку, которая тут же отлетела обратно. Капитан смотрел на ротного зло, остервенело.

- За кого меня принимаешь? За идиота? Делить будем поровну!

- Ты что? - опешил Башкиров. - Здесь пятьдесят тысяч! Такие деньги на дороге не валяются. На них ты оденешься с головы до ног, да еще и останется.

- Мне лучше знать, что останется, а что нет! - резко оборвал капитан, и ноздри его побелели. - Значит, так: или пополам, или гореть тебе синим пламенем!

- Половины не получится. Бери две пачки - сто кусков. На большее не рассчитывай.

- Как бы не так. Ищи дураков, - зашипел Крылов, и его незагорелое лицо стало страшным. - Думаешь, не понимаю, почему ты такой упорный? За тобой "бригадир" стоит. Но запомни - это последняя капля. Не согласишься - тебе не только партбилета не видать, но и роты своей. У нас тоже сила есть.

"Да, - подумал Башкиров, стараясь не смотреть в сторону "комсомольца", - прав был комбриг: из-за бабок он удавится, а вернее, кого хочешь удавит. И смелый оттого, что начпо такой же жлоб. Это он его науськал, накрутил. Что ж, посмотрим, кто кого".

И мысль, которая с самого подъема не давала ему покоя, которая беспокойно созревала в его подсознании все это время, медленно прорастала, набирая силу, окончательно завладела Башкировым. Неожиданно для себя ротный успокоился и ощутил в теле необычайную легкость. Он улыбнулся Китабулле и Хушхалю, приложил ладонь к тому месту, где по-прежнему спокойно и ровно билось его сердце.

- Пора. Спасибо. Ташшакур.

- Ладно, поехали к нашим, под кишлак. - Собирая одна к другой пачки и укладывая их в карманы "лифчика", сказал Башкиров Крылову примирительно. - Пополам, так пополам.

Выходя из комнаты, немного замешкался Башкиров, прижал к стене Абдурахманова и шепнул: "Бегом на четыреста восьмой! Скажешь Урюку, чтобы выходил на дорогу первым. Пойдете тихонечко, без рывков. Смотри, чтобы за этим чмом никого не было. Услышите выстрелы - жарьте вперед, не останавливаясь".

Таджик согласно прикрыл глаза изощренного убийцы и садиста и побежал к бронетранспортерам.

Машины медленно выползали из кишлака, распуская за собой светло-серые хвосты пыли. На головном бэтээре сидел, свесив ноги в командирский люк, Крылов. На другом точно так же - Башкиров. Прямо перед ним на откинутой крышке люка висел автомат. Ротный медленно взял его в руки, щелкнул предохранителем, подавая его вниз, до упора, и кивнул механику-водителю: "Остановись!"

Четыреста восьмой продолжал медленно двигаться между глиняными стенами, удаляясь от Башкирова.

Крылов сидел в тяжелом керамическом бронежилете и армейской кепке нового образца.

"Пижон. Нужна ему эта кепка, как мне сейчас дубленка. Два года в Афгане, а так ничего и не прорубил. Ведь кожа с ушей слезет. Панама - вот самая лучшая вещь в наших условиях", - почему-то подумал Башкиров, аккуратно подводя мушку под затылок политработника и совмещая ее с прорезью прицела. А затем спокойно, не торопясь, словно был на полигоне и стрелял по учебной мишени, плавно повел указательный палец на себя.

Крылова кинуло вперед. Затем он начал сползать вниз, ударился о края люка руками - словно широко взмахивая, подобно тому как утопающий уходит под воду, - и исчез. Это движение рук поразило Башкирова: он знал наверняка: Крылов мертв.

Четыреста восьмой резко рванулся вперед, за ним, точно привязанный, пошел второй бронетранспортер. Башкиров, разворачиваясь к кишлаку, перевел предохранитель на автоматический огонь и начал вбивать длинные очереди в кишлак. Наученные войной, люди в поле, словно подкошенные, валились в цветы. А Башкиров все стрелял, меняя рожки и крича солдатам, сидевшим рядом с ним: "Снайпер, с-сука, так я и знал!" Солдаты тоже стреляли.

Болячий, растягивая в страшной улыбке припухшие, потрескавшиеся губы наркомана, лупил из пулемета не по толстым стенам дувалов, как делали остальные, а туда, где еще покачивались высокие стебли маков. После каждой очереди он радостно взвизгивал и подвывал, вторя Башкирову: "Конечно, снайпер, товарищ старший лейтенант! Будьте спокойны: подыхать будем - не выдадим. Я всегда говорил, что духов мочить надо. Так им, сволочам. Так!" И, все-таки не выдержав, он придвинулся к командиру, крича в ухо: "А ловко вы, товарищ старший лейтенант. Все правильно. Не духов, а этих шакалов, что на халяву, как мухи на дерьмо, - в первую очередь кончать надо!"

В эту же ночь по Хаджикейлю из бригады был нанесен мощный удар - в отместку за убийство советского капитана. Артиллерийский корректировщик, сидящий на одной из застав, доложил, что снаряды попали в кишлак после первого пуска и что в занявшемся пожаре хорошо видны люди, в панике мечущиеся по кишлаку.

Людмила Зиновьевна купила драгоценности сразу же после возвращения Башкирова.

Ночью она проснулась от грохота работающих "Ураганов". Визжа, реактивные снаряды расчерчивали огненными хвостами небо цвета солдатского гуталина.

Людмила Зиновьевна уже привыкла к такой стрельбе. "Кишлак, наверное, жгут или караван засекли", - равнодушно подумала она и посмотрела на безмятежно спящего рядом с ней полковника.

Потом женщина подумала: что же ее разбудило - вой снарядов или чувство радости, пережитое ею сегодня и еще не до конца улегшееся в груди? Окончательно просыпаясь, она осторожно, боясь вспугнуть свое счастье, дотронулась рукой до сережек, которые не сняла, даже ложась спать. Рука нащупала теплый металл перстня. Людмила Зиновьевна радостно засмеялась. Она была по-настоящему счастлива в эту ночь.

Через три дня, как и положено после боевых, из строевой части бригады уходили в штаб армии наградные листы. В списке представленных, подписанном командиром бригады и начальником политического отдела соединения, к ордену Красной Звезды первым шел капитан Крылов (посмертно), за ним - старший лейтенант Башкиров.

"Строевики" заверили Башкирова, что его наградной лист хитрованы из общего отдела кадров штаба армии вряд ли завернут. Башкиров был склонен им верить, ибо как он был в своем деле профессионалом, так они - в своем. Тем более что за оформление документов Башкиров, как и полагается в таких случаях, "проставился": по бутылке литровой водки на рыло.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 392 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

От СовИнформ… 3

От СовИнформ… 3 (A.Sekretaryov)

Военный корреспондент Сокирка рассказывал. Ехали они по Афгану в колонне. Вдруг засада, стрельба. Народ с брони спрыгнул, лежит, отстреливается. У Сокирки из табельного оружия только блокнот. А у солдатиков, меж которыми Сокирка упал, на двоих – один автомат. И одна сигарета. Они её как раз перед самой засадой пополам выкурить решили, да только поджечь и успели.
И вот лежат они, один с автоматом, другой с хабариком, и воюют. Тот, что с автоматом пару очередей сделает и за сигаретой тянется, а тот, что с сигаретой, взамен автомат у него из рук тянет. И пока тот пару затяжек своих делает, другой пару очередей выпускает. Причем стреляет не в белый свет, а вдумчиво, прицельно, очередями короткими в два-три выстрела, чтоб каждую пулю с пользой положить. Потому что магазинов всего два, друг к дружке валетом синей изолентой прикрученных. А два магазина – это шестьдесят патронов и если их безалаберно длинной очередью пустить, то при скорострельности «калаша» в десять секунд весь магазин и уйдёт. И тот, что курит, затягивается тоже сосредоточенно, чтоб до конца прочувствовать эту горькую табачную сладость, что не замусолить сигаретный кончик. Потому что неприлично слюнявый хабарик товарищу возвращать, да и сигарет у них на двоих ещё меньше чем патронов – всего одна.

Историю эту в газете не напечатали. Сказали, не может такого быть, чтоб у советских солдат один автомат на двоих. Один хабарик – это, пожалуйста, даже трогательно. А вот один автомат – нельзя. Так что пусть они сначала из двух автоматов всех победят, а потом, после боя одну сигарету на двоих выкурят...

О ЛЖИВЫХ НАГРАДНЫХ

И. Котов

Сейчас экраны телевизоров пестрят вычурными фразами об интернациональном долге, о мужестве наших ребят. Но интересно, найдется хотя бы один человек, который расскажет ... о ЛЖИВЫХ НАГРАДНЫХ..? Нет... не найдется.
... я буду говорить о методике награждений, существовавшей в Советской Армии в период, когда она воевала в Афганистане. Как награждали в 1980 и 1981 годах. Кого представлял командир бригады к наградам, и как это делалось. Позднее, встретившись с ним через почти 30 лет, ..., он честно мне рассказал, что все награжденные периода 1980 - 1981 годов получали награды ПО СПУСКАЕМЫМ СВЕРХУ СПИСКАМ. НЕ ЗА ПОДВИГИ.
Награждали по РАЗНАРЯДКЕ, спускаемой из Москвы. Скажем, пишет командир роты (батареи) боевое донесение, где разрисовывает итоги боя, и чем красочней он их опишет, тем больше наград выделят его подразделению. Вот и писали. НЕ ВОЮЯ.

Пример. Наш первый батальон практически не воевал на севере Афганистана. Не воевала минометная батарея. Мы не сделали ни одного выстрела из миномета. Из автоматов стреляли, как без этого? Направо и налево. Пугая собак и местных жителей. Но, под городом Тулукан, на батарею спустили разнарядку - ОДИН Орден Красной Звезды, 6 медалей. Что в таком случае делать командиру? Есть награды, которые и самому хочется получить, но в тоже время их надо кому-то отдать. А отдавать просто так не хочется.
Мой бывший командир батареи нашел самый оригинальный способ. ПРОДАВАТЬ за чеки внешпосылторга, личную преданность. На выбор. До сих пор помню, как его умолял некий старший сержант, который должен был уволиться весной, чтобы именно ему вручили Орден. И просил слезно часа два, пока не сломал Князева. Чего он только ему не обещал. И деньги, (зарплату только-только начали получать), и преданность до конца жизни. Все эти разговоры я слышал, находясь поблизости. Но как итог, у Князева неожиданно появились карманные "бабки". Большую пачку которых лично видел когда тот открывал свой тревожный чемодан. И так происходило и в дальнейшем.
Князеву солдаты и прапора давали подарки, он - награды. Было ли иначе в других подразделениях? Не знаю. Но не думаю, что принципы слишком отличались от тех, про которые я писал выше. То есть, награды выпрашивались!!! И покупались!!!
Сразу хочу сказать, что не всеми. Ибо всё не так просто и было. При случае, многие НАГРАЖДАЛИ СЕБЯ САМИ, расписывая СВОИ подвиги так, что у вышестоящего начальства глаза вылезали из орбит.
А как, спросите вы, становились Героями Советского Союза? Как награждали высшими Правительственными наградами? За подвиги? Было и такое. А если подвигов НЕТ? Что делать? Да просто надо их ПРИДУМАТЬ! Как правило, награждали тех офицеров, кто погиб, стараясь выбрать наиболее достойных (с точки зрения политработников). Даже если те никаких подвигов НЕ СОВЕРШАЛИ.

Пример: лейтенант Стовба, погибший на севере страны, когда на колонну советских войск напали басмачи. Он писал замечательные стихи, возможно, под их впечатлениями ему и присвоили высокое звание. Во всяком случае, я точно помню, что он погиб в колонне. И при мне (1980-81 года) его никто не представлял к Звезде Героя! О нём даже не слышали в бригаде.

Но почему такое могло возникнуть? Почему? Задавая один единственный вопрос, мне до сих пор хочется найти правдивый ответ. От бывшего командира бригады его не дождешься. Придется немного раскинуть мозгами... Итак, командир бригады написал на представление бригады на значок "Гвардия", но получили Орден Ленина. Но для получения столь почетной награды срочно требовались ГЕРОИ. А их нет! Что делать?
Скорее всего, со стороны политотдела может перед выходом советских войск, может уже в Москве (кем-то), была выдвинута версия - представить кого-либо из уже убитых офицеров. Но таких: чтобы не нарушали, были типа образцом для личного состава и которых любили замполиты. Бригада к тому периоду потеряла многих офицеров, но практически никто из них не тянул на роль мессии. Ибо и нарушали, и не были образцом, да и не любили замполиты своенравных. Возможно, кто-то предложил - лейтенант Стовба. Пишет замечательные стихи, опрятен.

Ещё один Герой Советского Союза, старший лейтенант Шорников Николай, погибший практически на моих глазах, от пули ДШКа в бою 11 мая. Как он погиб, я писал на этом сайте (http://www.afganistana.net/...)

Практически отсутствие институтов контроля за награждёнными или награждаемыми и приводила к тому, что мы и имеем. Если бы решение о награждение принималось на офицерском собрании батальона, бригады (части), честности в этом было бы намного больше. Но честностью и порядочностью ... - не страдало определенное количество советских офицеров времен Афганистана. Особенно из числа старших офицеров или облачённых маленькой, но властью.
Да в нашем батальоне всем было известно, что на фоне представления Шорникова к званию Героя СССР, под шумок, так сказать, капитаны Косинов и Князев написали наградные САМИ НА СЕБЯ. Князев после хвастался об этой победе ... практически никого не стесняясь. А говорил он следующее:
- Вова (Косинов) совсем обнаглел, а вот у меня совесть есть, Я СЕБЕ только на Орден Красной Звезды написал.
Да... Есть совесть... Ничего не скажешь.

Что такое ПОДВИГ? Что вы понимаете под словом ПОДВИГ? По Далю - героический, самоотверженный поступок. По сути - особое поведение человека в экстремальных условиях, при высокой эмоциональной или психологической нагрузке, усилием воли и с риском для жизни позволяющее выполнить поставленную боевую задачу.
Но, подвиг, расписанный на бумаге, это не подвиг - а ПРОФАНАЦИЯ. Так вот, часть бывших военнослужащих, прошедших Афганистан и награждённых боевыми наградами - ПРОФАНАЦИЯ (по Далю - искажение чего-либо, опошление).
Предположим, некто из рядовых нравится командиру роты (батареи) своей преданностью, да мало ли чем. Что делает этот самый командир. Берёт бумагу и после одной из операций начинает ПРИДУМЫВАТЬ ПОДВИГ, совершенный его подчиненным. И не имеет значения, был ли бой или его не было.
И что самое интересное, без этих СКАЗОК к награде НЕ ПРЕДСТАЛЯЛИ. т.е. если писать ПРАВДУ, то вероятность получения награды равнялась НУЛЮ, а если ЛОЖЬ - практически 100 % результат.
...Всё потому, что не было учёта. Представления делали кулуарно. Втихаря.

... А боимся мы признаться в том, что при боевых действиях в Афганистане, совершался НЕ МАССОВЫЙ ГЕРОИЗМ советских солдат (как о том любят говорить многие генералы), героизм был лишь на БУМАГЕ, а совершалась МАССОВАЯ ПРОФАНАЦИЯ подвигов.
А Родина думает, что ВСЕ награждённые - ГЕРОИ.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 318 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0012

Джелалабад. Врач приёмно-сортировочного отделения рассказывает.

Воспоминания Александра Ивановича ДОБРИЯНЦА. В Афганистане - с 06.1984 г. по 05.1986 г. - ст. лейтенант/капитан медслужбы, начальник приемно-сортировочного отделения отдельной медицинской роты 66-й отдельной мотострелковой бригады (в/ч пп 93992), хирург.

Глава 1-я.

После гибели Виктора Страмцова я очень долгое время был без фельдшера.

   Комментарий: Виктор Страмцов - прапорщик м/с, фельдшер моего приемно-сортировочного отделения джелалабадской медроты, орденоносец, погиб буквально перед своей заменой в ноябре 1984 г. при десантировании с "вертушек" на укрепрайон в Черных горах. Во время высадки десанта вертолет прошила очередь из ДШК, прошлась по десантникам... Витька и еще несколько человек даже не успели выскочить из "вертушки", которая тут же взлетела и принесла всех, кто остался в ней (раненых и убитых) к нам в бригаду.

   Вместо него полгода работала молодая женщина, жена особиста. Умела она и колоть, и перевязывать, но очень тяжело переносила поступления раненых. Можно даже сказать, что была немножко брезгливая. Не могла видеть кровь, развороченные раны.

   Вообще-то, это и в самом деле зрелище не для слабонервных. Допустим, подрыв на мине. Куски подошвы в мышцах, осколки костей, копоть. И вот фельдшер моя, вместо того чтобы работать, сидела где-то в сторонке и нюхала нашатырь. Тяготила она меня этим. Не выполняла свои обязанности, как требовалось. Кроме этого была еще и обидчивой. Я иногда ведь срывался, говорил: "Ну что вы сидите тут, когда работать надо!"

   Потом она уехала. Вместо нее прислали нам Надежду.

   Я как увидел ее, так и ахнул. Ей было что-то за сорок, небольшого росточка "пышка", веселая такая, подвижная. Думаю: "Е-мое! Одна была, сейчас вторая такая же приехала. Что я буду дальше делать?"

   А оказалась она замечательной женщиной и отличным фельдшером. Я у нее спрашиваю: "Как вы сюда попали? Чего вас понесло в этот Афганистан?" Отвечает: "Понимаете, у меня выхода не было. Живу с сыном одна. Нет жилья. Живем в общежитии. Вот я и пошла в военкомат, попросилась".

   По большому счету, старше сорока в Афган не посылали, но какими-то путями Надежда, работавшая до этого фельдшером на одном из текстильных комбинатов города Иваново, добилась своего. Почему? Просто те, кто работал в Афганистане, даже не военнослужащие, якобы имели льготы - могли дать квартиру, к пенсии потом какая-то прибавка. Ради этого она и вырвалась в Афган.

   Ее кинули в Джелалабад, в это пекло. Ну, думаю, не выдержит, сбежит.

   Ничего подобного! И уже через неделю я на нее не мог нарадоваться. Во-первых, у меня в отделении стало все чистенько, аккуратно. Появились какие-то занавесочки, клееночки, скатерочки, салфеточки. Во-вторых, за моими помощниками из выздоравливающих солдат следила как-то по-матерински: и за их внешним видом, и за работой в отделении. В-третьих, она нас всех подкармливала. Ведь одно дело - консервы в столовой, и другое - блинчики, оладушки, пельмени, еще что-то такое домашнее.

   С ее приходом документация у меня стала вестись изумительно. Все разборчивым почерком написано, аккуратно. Пошила она нам всем клеенчатые фартуки. "А че, - говорит, - каждый раз стираться? Фартучек накинули и хорошо". Ведь иногда доходило до того, что, пока раненых распределишь, пропитаешься кровью до нижнего белья.

   И, конечно, раненых она принимала великолепно. Надежда все делала: капельницы ставила быстро, с кровью справлялась (группу, резус-фактор определяла), обрабатывала раны, перевязывала. Именно при ней я начал по-настоящему заниматься хирургической работой, зная, что в отделении Надежда за всем присмотрит, все устроит.

   Но в свободную минутку она садилась в уголке и, глядя на бойцов, плакала тихонько: "Деточки вы мои! Куда ж вы попали? Что с вами тут делают?"

   Надежда наша однажды была на волосок от гибели. В первой половине января 1986 года я приехал из отпуска. Захожу в отделение. Встречают меня бойцы и Надежда. С таким радостным видом, что никогда не догадался бы о чуть не случившейся накануне трагедии. Но потом мне ребята хирурги говорят: "Александр Иванович, ты знаешь, что тут произошло два дня назад? Надежду твою чуть не убили" - "Как так? В чем дело?" - настораживаюсь. "А ты ничего в отделении не замечаешь новенького?" - Начинаю оглядываться и вижу пулевые отверстия в стене модуля, пробитый шкаф.

   Случилось же вот что: привезли солдат из рейда и сопровождавший раненых боец сидел на скамеечке в коридоре. И, как обычно, между ног поставил автомат. Пока в отделении обслуживали раненых, он уснул и то ли спросонья задел спусковой крючок, то ли пытался поймать падавший автомат, но раздалась длинная очередь. Пули пробили насквозь стену, стол и шкаф.

   Надежда в это время сидела за столом и оформляла журнал. Очередь прошла прямо перед ее носом, разбила оконное стекло и ушла наружу. К счастью, никого не задело. Рассказывала она об этом даже весело, но я смотрю: у нее в глазах какая-то грустинка появилась.

   Надежда потом говорила: "Александр Иванович, я точно буду долго жить после этого".

   Бойца не наказали, однако приняли решение в лечебные модули никого с оружием не пускать.

* * *
   В каждом батальоне были свои доктора. Так называемые войсковые врачи. Они постоянно участвовали в боевых действиях. Вот идет батальон на какую-то боевую операцию - на проческу там кишлака или ущелья, и с ними врач.

   Но получалось так: в одном батальоне врач уехал в отпуск, в другом ранен, в третьем вообще убит, а в четвертом заболел гепатитом, и его отправили в Союз. Войсковых врачей, как правило, не хватало. Откуда взять врачей? Из медицинской роты. Поэтому из пяти хирургов, числившихся в медроте по штату, на месте было два-три.

   Но нас выручало то, что из Кабула или даже из Союза присылали усиление. Откомандировывали военных врачей на некоторое время. То есть мы усиливали боевые батальоны и роты, а медроту усиливали прикомандированные врачи. Хорошо сказал один подполковник из таких прикомандированных врачей, кажется, с Томского военно-медицинского факультета. Он не ходил на боевые действия, просто оперировал, оперировал, оперировал. И, конечно, беседовал с солдатами и офицерами. Он видел эти ранения, трупы. Когда подполковник уезжал, мы с ним прощались, сидели за столом, и он говорит: "Ребята, я бы вам всем ордена давал независимо от того, совершил ты подвиг или не совершил. Только за то, что вы здесь находитесь, что вы здесь служите. Медик ты или связист, или повар, медсестра, машинистка. Неважно".

Глава 2-я.

Это случилось в сентябре 1985 года.

4-го числа я заступил дежурным врачом по медроте. Ничего особенного по дежурству не ожидалось, так как уже была информация, что наш бригадный ДШБ (десантно-штурмовой батальон) благополучно возвратился из непродолжительного боевого выхода без каких-либо серьезных проблем.

   Вечером, когда уже стемнело, где-то после 20.00 ко мне в приемное отделение привели двух солдат из ДШБ с явными признаками обезвоживания - бледные, землистого цвета лица, впалые щеки, потрескавшиеся губы, заостренные черты лица, сухая кожа. Кроме того оба предъявляли жалобы на "сильный понос". Однако солдаты рассказали, что трудности с водой во время операции, конечно, были, но не настолько, чтобы так иссохнуть... Заподозрив явную кишечную инфекцию, я отправил солдат в инфекционный модуль.

   Буквально через несколько минут приводят еще трех солдат, и тоже из ДШБ, и с такими же жалобами. Я поступил с ними аналогично - отправил в "инфекцию".

Надо сказать, что в нашей медроте было четыре основных лечебно-диагностических отделения - приемно-сортировочное (которое возглавлял я), хирургическое (операционно-перевязочное), терапевтическое (госпитальное) и инфекционное. Все отделения располагались в модулях (сборно-щитовых бараках), причем инфекционный модуль стоял как бы немного в отдалении, на южной окраине медроты. За ним на возвышенности была уже граница территории бригады с минным полем между двумя рядами колючей проволоки.

   Через некоторое время больных с поносом стали приводить ко мне в "приемное" одного за другим и даже небольшими группами.

   Вдруг один из заболевших, сидя на кушетке, выдал фонтан водянистой рвоты, и через несколько минут закатил глаза и завалился без сознания на кушетку. Через секунду под ним расплылась большая лужа не то мочи, не то содержимого кишечника. Но мы тогда в суете еще не обратили внимания, что все его самопроизвольные испражнения были без характерного запаха. Сразу после этого у парня появились судорожные подергивания рук и ног.

Мы с санинструкторoм не на шутку встревожились. Cнова появилась мысль о перегреве и обезвоживании, так как картина вписывалась в начинающийся отек мозга, что сулило самые печальные последствия. Имея к этому времени уже кое-какой опыт борьбы с этим тяжелым и опасным осложнением, мы максимально быстро вкололись в локтевую вену, наладили капельницу и начали струйное введение физиологического раствора и других необходимых медикаментов. После быстрого введения целого флакона (400,0мл) и подключения нового, ко всеобщей радости солдат начал приходить в себя, что тоже было не совсем обычно. Не теряя времени, пользуясь благоприятным моментом, мы быстро отправили его на носилках в инфекционный модуль.

   Но тут же на второй кушетке завалился еще один солдат! Все повторилось один к одному. Параллельно своим действиям я дал команду срочно послать посыльного в наш офицерский модуль и вызвать на подмогу дежурного терапевта, а заодно сообщить командиру медроты о том, что мы заполучили какую-то кишечную "эпидемию".

   Когда прибыли ротный и терапевты, в моей смотровой комнате приемного отделения было уже столпотворение. Кто-то прибежал из инфекционного отделения и сообщил, что такие же больные солдаты поступают к ним напрямую, минуя мое "приемное", что там поступивших уже больше двух десятков и среди них есть очень тяжелые. В этот период в инфекционном отделении помимо нашего медицинского персонала в составе одного врача - нашего инфекциониста Ханова (имя не помню), нескольких медсестер и санинструкторов работали прикомандированные из Союза два врача-инфекциониста, по-моему, подполковник и майор, если мне не изменяет память. Они поначалу пришли к выводу, что - это массовое поступление больных, результат, скорее всего, какого-то коллективного отравления. При опросе поступивших стало известно, что возвращались они с "боевых" через кишлак с гранатовым садом и с голодухи наелись плодов. И кто-то из них заметил, что деревья в этом саду были обрызганы неким химическим средством. (Повторяю, это все - со слов больных и их сопровождающих).

   Прикомандированные инфекционисты, видимо "уцепились" за эту информацию, а все наши врачи как-то сразу приняли "авторитетную" версию "старших товарищей" - квалифицированных специалистов. И только наш ротный - майор Олег Александрович Чернецов пока все сомневался и молчал.

* * *
   А тем временем ситуация разворачивалась следующим образом. Поток поступающих немного поутих, и его перенаправили от шлагбаума (на въезде в медроту) сразу в инфекционный модуль. Это дало возможность всем медикам сосредоточиться в "инфекции" и более продуктивно оказывать помощь больным.

   А их количество уже перевалило, по-моему, за тридцать. Всплывают в памяти некоторые эпизоды. В нескольких палатах на железных солдатских кроватях и низких деревянных кушетках лежат голые больные солдаты, прикрытые простынями. Вид у нескольких из них соответствует крайнему обезвоживанию: худые, истощенные, бледно-серые, с заостренными носами, выступающими скулами, бледно-синюшными воспаленными губами и безразличными затуманенными взглядами. В палатах, несмотря на позднее время, очень жарко. В локтевые вены, в вены на стопах и голеностопах подключены капельницы, иным больным по две или даже по три одновременно. Начальник реанимации и хирурги (кто владеет методикой) в этих условиях пытаются катетеризировать центральные (подключичные и бедренные) вены. Отдельным больным это удается сделать. Быстро-быстро капаются растворы, в некоторых случаях в буквальном смысле слова - струйно. Несколько человек в крайне тяжелом состоянии - то "загружаются" (теряют сознание), то на фоне струйного вливания в несколько вен одновременно приходят в себя. При этом из-под больных периодически, а кое у кого постоянно, вытекает серая мутная кишечная жижа, стекающая по клеенке на пол. Больных периодически рвет фонтаном мутной "водой", похожей на ту, что течет снизу....

   Медсестры - и хирургические, и терапевтические (аврал! вызвали всех!), санинструктора, санитары из числа выздоравливающих (ранее госпитализированных) солдат не успевают все это убирать. Мы, подключая капельницы, меняя на штативах один за другим флаконы с растворами, ходим по полу в больничных сандалиях, носки промокают. У многих, особенно у медсестер и санитаров, промокли испражнениями халаты, штаны. Речи о каких-то защитных средствах, а тем более защитных костюмах, даже не идет. Никто об этом не думает, да и некогда.

* * *
   Но слово "холера" пока еще никто не произнес, да, по-моему тогда никто и не думал об этом. У всех в сознании - "массовое отравление!.." Я спросил у ротного: "Как будем докладывать "на верх", на Оперу?" Ведь я, будучи начальником приемно-сортировочного отделения, отвечал помимо всего прочего и за передачу информации в виде утренних докладов по телефону в медслужбу армии в Кабул.

   Чернецов (Олег Александрович - наш командир медроты, хирург по специальности), пристально глядя на одного из больных выдал: "Мужики, а ведь это - холера". "Да вы что!" - подскочил к нему один из прикомандированных специалистов-инфекционистов, - "Вы думаете, что говорите?".

   Чернецов довольно громко и с нескрываемым раздражением повторил ему: "Я вам говорю еще раз - это ХО-ЛЕ-РА".

   Но к утру, уже явно подустав, все немного успокоились, вспомнили из институтского курса инфекционных болезней и подробно обсудили признаки этого опасного и экзотического для всех нас заболевания, кстати, относившегося к группе ООИ - особо опасных инфекций. Все вспомнили и про профузные поносы, и рвоту фонтаном, и про эти выделения - водянисто-мутные с хлопьями, без запаха (в виде "рисового отвара"), и прочее, прочее. И, наконец, коллективно приняли решение, что при докладе по телефону оперативному медслужбы "Оперы" я выскажу наше опасение в отношении холеры.

   Докладывал на "Оперу" я значительно раньше обычного, практически на рассвете. К этому времени у нас уже умерло, по-моему, два солдата. Поверьте, для всех нас это была настоящая трагедия. Все очень переживали и, чего греха таить, даже боялись - что будет?! Особенно, по понятным причинам, подавленно выглядели наши инфекционисты и терапевты. Здесь надо сказать, что до этого случая в нашем инфекционном отделении, по крайней мере, на моей памяти, никто непосредственно от инфекционных болезней или их осложнений не умирал. Всех больных с заболеваниями средней и тяжелой степени мы эвакуировали в Кабульский инфекционный госпиталь, после чего их судьба, как правило, нам была в большинстве случаев не известна.

   Был, правда, один случай, но это совсем другая история. Попробую коротко рассказать. Это случилось еще до холеры, точную дату не помню. В один из дней мне доложили, что в "инфекции" внезапно умер солдат, находящийся на лечении. Зная, что мне придется докладывать на "Оперу", побежал в инфекционный модуль. Захожу не то в смотровую, не то в процедурную и вижу такую картину. На кушетке лежит мертвый солдат. Вокруг стоят врачи - наш инфекционист Ханов, терапевт Виктор Мухин, начальник реанимации (имя не помню), ротный Чернецов. В углу притихли испуганные медицинские сестры. Все свидетельствует о том, что только-только закончились реанимационные мероприятия. Узнаю подробности. К постовой сестре в процедурку прибежал больной солдат и сказал, что его соседу по палате что-то совсем плохо. Сестра обнаружила того в палате на койке уже в бессознательном состоянии. Позвала докторов. Перенесли бедолагу в процедурку, начали осматривать, и тут случилась клиническая смерть - остановка дыхания и сердцебиения. Стали проводить реанимацию, позвали реаниматолога с реанимационной сестрой. Но все, к сожалению, оказалось безуспешным.

   Я не помню, с чем лежал у нас этот солдатик, но явно не с каким-то тяжелым заболеванием, которое могло привести к смерти. Все были, как сейчас любят говорить, в шоке. Приняли решение написать в посмертном эпикризе причину смерти как острую сердечную недостаточность. Так я и доложил на "Оперу", так мы его и отправили в Кабул.

Но буквально на следующий день к нам пришли ребята не то с особого отдела, не то с прокуратуры, и стали проводить расследование, опрашивать всех, искать свидетелей. От них мы узнали, что на вскрытии (в Кабуле) у умершего обнаружили разрыв селезенки с массивным кровоизлиянием в брюшную полость, от чего он скоропостижно и умер. Вопрос - что случилось? Все довольно быстро выяснилось. Двое больных не поделили "очко" в туалете. Слово за слово, один другого пнул в живот не то кулаком, не то ногой. Я там ни разу не видел инфекционных больных - крепких и упитанных, с развитой подкожно-жировой клетчаткой и мускулатурой. Чаще это были солдатики, особенно первого полугодия службы, пониженного (мягко говоря) питания, ослабленные болезнью и жарой. А при многих инфекционных заболеваниях происходит увеличение селезенки, которая становится рыхлой и уязвимой. Шансов разорваться у такой селезенки довольно много даже при обычных физических воздействиях. Вот такая грустная история.

* * *
   Но возвращаясь к холере. В медслужбе армии тоже сначала восприняли мою телефонную "новость" о массовом заболевании и умерших недоверчиво и довольно агрессивно. Пришлось долгое время стоять у телефона и бесконечно передавать информацию, которую на том конце провода постоянно требовали уточнить. Я с ротным практически не отходили от телефона. Наконец оттуда сообщили, что к нам на "вертушках" вылетает группа специалистов.

   Обычно приезд каких-то вышестоящих начальников в роли проверок, инспекций и прочих статусов ничего хорошего нам не сулил и вызывал только тошнотворное чувство. Приходилось постоянно отвлекаться от основной работы и заниматься черт знает чем - представлять какие-то статистические данные, таблицы, отчеты и анализы о проделанной работе, бесконечно организовывать им чаи, мандарины, силами санитаров выгонять и "мочить" мухобойками вездесущих мух, помогать осуществлять закупки в военторге и прочее, прочее. И это при всем при том, что нужно было выполнять и основные свои обязанности, а их было более, чем достаточно. Но в данной сложившейся ситуации мы прекрасно понимали, что без помощи армейской медслужбы, и особенно инфекционистов и эпидемиологов, мы не справимся и никуда от этой группы усиления не денемся.

   Мы ждали их с бо-о-о-льшим нетерпением. Я не помню точно, сколько их прилетело в первой партии - человек пять. И потом они, по понятным причинам, не занялись традиционной "лабудой", а, оценив обстановку и поняв серьезность и опасность ситуации, сразу принялись за дело. Очень скоро, в этот же день или максимум на следующий, была лабораторно подтверждена холера - у нескольких больных был выявлен холерный вибрион Эль-Тор (микроб - возбудитель холеры). Тут же об этом было доложено по всем инстанциям - в Кабул, в Ташкент, а затем и в Москву. И пошло, и поехало.

   Параллельно был объявлен по всей бригаде карантин с началом проведения соответствующих мероприятий. Kолючей проволокой начали огораживать в первую очередь инфекционный модуль, а затем и всю медицинскую роту. Cоответственно были выставлены на входе в модуль и на въезде в медроту посты. Весь личный состав медроты был переведен на казарменное положение (ночевать, питаться, да и вообще - жить мы с этого времени стали не выходя за территорию, пищу приносили в термосах).

Узнали новость-распоряжение: всех раненых и погибших при каких либо малых или больших боевых столкновениях в джелалабадской зоне ответственности будут эвакуировать вертолетами прямо на Кабул или Баграм. Наше хирургическое и госпитальное отделение будут принимать раненых, травмированных и "простых" (неинфекционных) больных только с территории бригады, и в кра-а-а-йнем случае - из ближайшего окружения: соседнего спецназа, городка советников в кишлаке Шамархель, с ближайших постов (в пределах их "видимости").

   Боевые действия силами бригады (за исключением двух мотострелковых батальонов в Асадабаде и Метерламе) были практически приостановлены. Кто-то из хирургов съерничал: "Ну, братцы - лафа!!!"

* * *
   Инфекционные больные шли равномерным потоком к нам в медроту и прямиком в "инфекцию". Причем распределялись они на подозрительных на холеру (а это, практически, 100% всех, кто был с признаками кишечной инфекции) и не подозрительных - это прочие. Подозрительные, в свою очередь, тщательно обследовались и из них выделялась группа с подтвержденным диагнозом холеры, которая тщательнейшим образом изолировалась в "холерном блоке".

   Совсем скоро к нам стали съезжаться очень высокие начальники. Прилетели соответствующие главные специалисты 40-й армии и Туркестанского военного округа. Затем довольно быстро прибыли из Москвы со своей свитой главные инфекционист и эпидемиолог Вооруженных сил СССР (среди них - грозный полковник м/с Перепелкин). Практически постоянно у нас находился начальник медслужбы 40-й армии полковник м/с Балыков.

   Хорошо запомнился один эпизод. Все совещания (так называемые "пятиминутки") с докладами и постановкой задач проходили в помещении моего приемного отделения, в смотровом зале, где мы раньше обычно принимали поступающих больных и раненых. Это была более-менее просторная комната. Я в свою очередь, как начальник ПСО, отвечал помимо всего прочего и за статистику поступивших и докладывал на этих "пятиминутках", как правило, первый. И вот через несколько дней от начала нашей "холерной" эпопеи в этой комнате собрались все прибывшие в бригаду большие медицинские и немедицинские начальники, обсуждая очередной раз обстановку. После того, как доклады закончились, нас распустили по рабочим местам. Вдруг снова в срочном порядке вызывают меня. Вхожу. Сидят все начальники во главе с грозным главным эпидемиологом полковником Перепелкиным. По-моему, был даже и какой-то генерал. Дают они мне лист бумаги, на котором написан небольшой текст и говорят: "Быстро ознакомьтесь с текстом, сейчас по телефону будете докладывать в Москву, начальнику Генерального Штаба ВС СССР маршалу Ахромееву(!). Только строго по тексту".

   Через некоторое время - звонок. Я беру трубку, слышу женское "говорите", а потом далекий и очень спокойный, мягкий и какой-то совсем не маршальский (по моим понятиям) голос: "Кто говорит?" Я делаю глубокий вдох и начинаю чеканить: "Докладывает старший лейтенант" - и так далее по бумажке, которую вручили окружившие меня высокие начальники.

   Молча выслушав до конца мой доклад, маршал так спокойно говорит: "Спасибо, сынок! А там рядом с тобой есть кто-нибудь из старших офицеров? Пусть возьмет трубочку главный". Я со словами: "Вас просят, товарищ полковник", - передал трубку Перепелкину. И еще подумал: "И совсем не страшно. Чего они боялись сами сразу докладывать?"

   Еще хорошо помню негласное распоряжение начмеда армии полковника Балыкова: "С целью профилактики заражения холерой медицинского персонала медроты три раза в день во время приема пищи выдавать и принимать внутрь каждому по 50 мл спирта (!..)" Кто его знает, может это и явилось, в какой-то степени, причиной того, что никто из медиков и прочих наших помощников не заразился холерой.

* * *
   Где-то через дней пять-шесть, точную дату не помню, на нас срочно, минуя Кабул, прямо на Джелалабад, "спустили" на самолетах сформированный по тревоге где-то под Москвой госпиталь особо опасных инфекций. Развернулась бурная деятельность по развертыванию дополнительных палаток, по-моему, был даже срочно построен еще один инфекционный модуль.

   На нашей территории стало тесно и многолюдно. "Госпитальные" как-то очень быстро и оперативно прибыли, развернулись и обжились. У них позже появился даже свой военторг.

   Нам, медроте, безусловно стало значительно легче. Теперь вся "инфекция", а это огромный кусок работы, свалился с наших плеч. Особенно это почувствовали терапевты и, конечно, я - как начальник приемного отделения. Ведь у госпиталя очень быстро был налажен свой прием больных минуя мое ПСО.

   Помню, как обрадовался, когда среди медсестер этого госпиталя обнаружил свою землячку из Минска Елену Янковскую - медсестру травматологического отделения нашего Минского окружного госпиталя. Ведь прибывший госпиталь ООИ формировали, как мы поняли, со всего Советского Союза. А как она обрадовалась, встретив в далеком от родной Белоруссии экзотическом месте минчанина!

   Тяжело пришлось ей, да и не только ей, адаптироваться к нашим джелалабадским условиям, особенно к жаре. Помню, она сильно болела и тосковала по дому и маленькому сыну. Я, как мог, помогал и морально поддерживал. У нее был какой-то знакомый на "Глобусе" - узле связи Белорусского военного округа. А я был своего рода "директором" нашего медротовского телефона. И вот мы частенько по вечерам сидели у моего телефона и ждали звонка из Минска. На "Глобусе" сердобольные телефонисты соединяли ее с домом, и она кое-как, но все-таки умудрялась поговорить с близкими. И даже мне один раз удалось, спустя 1,5 года пребывания в Джелалабаде, поговорить с мамой. Об этом и мечтать не приходилось. Правда, мама, по понятным причинам, сначала здорово перепугалась, когда дома внезапно раздался "военный" звонок. Но была потом безмерно счастлива, услышав мой далекий голос. Долго не могла поверить, что я звоню с "края света".

   А как обрадовались все наши доблестные и боевые бригадные офицеры прибытию госпиталя, в составе которого обнаружилось такое большое количество молодых и красивых девчат! Но это отдельная история.

* * *
   Теперь о печальном и трагическом. Что касается причины вспышки в нашей бригаде холеры. Поначалу нам сообщили (как правило, это озвучивалось официально на "пятиминутках" и совещаниях), что бойцы нашего ДШБ, возвращаясь с операции, в нарушение всех правил и инструкций напились воды не то из какого-то сомнительного арыка вблизи какого-то кишлака, не то из колодца. Потом сообщили, что все-таки это был колодец, и в нем при обследовании воды силами нашей лабораторной службы был выявлен тот самый холерный вибрион Эль-Тор. А затем "была поставлена точка", когда было заявлено, что по данным разведки в этот колодец "духи" преднамеренно забросили холерную "культурку". T.е. - это бактериологическая диверсия.

А почему бы и нет? Элементарно! Мы потом удивлялись еще, а почему это они ("духи" и их советники) еще раньше не воспользовались таким простым способом повоевать с "шурави". Пакистан со своими базами подготовки - рядом. Дело техники!..

   Что касается заболеваемости. Kак-то читал в медицинской литературе отчеты об этой вспышке и проделанной работе. Все написано четко, по научному и довольно достоверно. Помню, радовался, что наконец-то снят "гриф секретности" и можно об этом рассказывать открыто. Поясню - никакого "грифа секретности" наверняка и не было, но то, что нам настоятельно рекомендовали об этом не распространяться - помню хорошо.

Hе могу сейчас вспомнить цифры статистики из этих научных источников, а просто назову то, что запомнилось. Поступило к нам за весь период карантина (20-22 дня) более 200 подозрительных на холеру больных. Подтвердилась холера (лабораторно), по-моему, у человек 25-ти. Умерло - 4 человека. Все умершие - практически из числа поступивших в первые сутки вспышки.

   Что касается умерших. Немножко издалека. В мои обязанности, как начальника отделения приемно-сортировочного отделения медицинской роты входило, помимо прочего:
- прием и регистрация погибших и умерших с выяснением места и обстоятельств гибели, давности смерти;
- выяснение причин смерти - характера и механизма ранения или травмы, вида ранящего снаряда, (но, естественно, все это не на уровне судмедэкспертизы, а предварительно);
- оформление трупа - его маркировка, подготовка документов (их медицинской составляющей);
- хранение трупов до отправки, подготовка к отправке (в том числе и заказ авиатранспорта - "черного тюльпана" - до Кабула) и непосредственно погрузка и отправка.

   Я раньше в Союзе никогда подобным не занимался и даже не помышлял, что мне в жизни придется все это делать. Но вот пришлось. Это сейчас относительно легко вспоминать и рассказывать, да и то... А тогда - каждый раз, занимаясь ЭТИМ, не мог избавиться от мучительного чувства безысходности и жалости к погибшим, к несчастным их родителям, гнал от себя навязчивую и вязкую мысль - "а если и тебя вот так".

   Где-то первые полгода моего пребывания в медроте у меня (как и до меня) не было морга. Убитых и умерших (в том числе и умерших в медроте) мы хранили в дощатом сарае, предназначенном для хранения дезинфицирующих средств, а попросту хлорки. Там все-таки меньше было мух. А представляете - в жару, когда в тени за 50+?! У мeня до сих пор запах хлорки ассоциируется с растерзанными телами и трупным "ароматом".

   Через несколько месяцев нам, наконец, привезли холодильную камеру в виде небольшого вагончика, обшитого металлическими листами и с холодильной установкой снаружи. Внутри были оборудованы стеллажи в три уровня. Температура в этой камере при рабочем режиме была в весенне-летне-осенний период примерно 20-220С, зимой - чуть пониже. И это нам казалось очень большим достижением. Мои санитары в жару и в свободное время втихaря там посиживали.

   А если холодильная установка ломалась, это была целая трагедия. Умерших от холеры сносили в морг. Как с ними поступать - не знал ни я, ни ротный, ни наши прибывшие начальники. Выяснение этого вопроса несколько затягивалось. Прошла информация (но это был явно не просто слух), что решается вопрос - отправлять их на захоронение в Союз или захоронить на месте. Потом было принято решение все-таки отправить хоронить на Родину.

Началась подготовка. Я стоял в стороне в готовности выполнить какое-нибудь указание и наблюдал за процессом. Трупы вскрывали прямо "на улице", на установленных канцелярских столах, в метрах 10 перед входом в морг. Те специалисты, которые вскрывали, были одеты, естественно, в защитные костюмы: халаты, фартуки, перчатки, сапоги и маски. Все внутренности умерших были изъяты и сожжены тут же в стороне с использованием жидкого топлива и дров. Зола была закопана в яму с хлоркой. Все остальное тело было тщательно инфильтрировано (накачано) с использованием больших шприцев (типа Жане) каким-то дезсредством. После этого трупы как обычно зашили, предварительно заложив внутрь ветошь, смоченную тем же дезсредством.

   Накануне из Кабула привезли металлические, плотно закрывающиеся на защелки ящики из-под рентгеновского аппарата. Их обсыпали изнутри хлоркой и уложили туда завернутые в простыни тела. Сверху трупы обильно полили из автомакса все той же хлоркой и ящики закрыли. Потом их отвезли на джелалабадский аэродром для отправки дальше по своим маршрутам.

   Усилиями, в основном, медиков вспышка была локализована и ликвидирована. Больных с каждым днем поступало все меньше и меньше. Наконец, поступления с кишечной инфекцией сошли к минимуму.

   Довольно скоро наступил период, когда холера у поступивших перестала подтверждаться лабораторно, и было констатировано выздоровление последнего больного.

   Примерно через 16 дней был снят карантин сначала с бригады, а затем через несколько дней, и с госпиталя с медротой.

Э п и л о г.

   Почти сразу же по отмене карантина, 22 сентября, состоялось первое после длительного перерыва торжественное построение бригады на плацу. За это время многим пришли награды, звания и прочие поощрения по службе.

   Я еще за день до построения от своих друзей-строевиков узнал, что мне пришло очередное и долгожданное звание "капитан". Отнес им в подарок за хорошую новость полфлакона спирта - проставился. Попутно зашел подписать пакет документов на очередную эвакуацию к начальнику строевой части и услышал: "Ну, Добриянец, поздравляю!" Отвечаю: "Да, я уже знаю. Спасибо за капитана". И тут слышу: "Стоп! Ты что, еще не в курсе? Тебе же "Красная звезда" пришла!". Пришлось на радостях бежать за очередной дозой.

   Построение было долгим - наград и орденов пришло много, так как в мае-июне в нашей зоне ответственности прошла большая армейская операция под руководством генерала армии В.Варенникова. Бригада принимала активное участие в этой войне. Поток раненых и больных с этой операции шел на нашу медроту, усиленную к тому времени группой хирургов и травматологов во главе с главным армейским хирургом.

   Ротный написал мне представление на орден почти год назад, после моего последнего боевого выхода. Я считал, что уже ничего не будет. Но после большой майской операции главный армейский хирург И.Д. Косачев перед своим убытием в Кабул спросил меня, посылали ли мне на орден. Я ответил, что очень давно. Он пообещал, что возьмет это дело под свой контроль. Иван Данилович сдержал слово. Спасибо ему, и дай ему Бог!..

   Так вот - на построении меня вызывали из строя к комбригу полковнику Посохову А.Г. три раза. Первый раз - на вручение ордена, второй раз - на вручение капитанских погон, а третий раз на вручение ценного подарка - часов "Ракета". Когда я подошел к Посохову в третий раз, он улыбнулся сквозь свои пышные и выгоревшие на солнце усы, и тихо сказал так, по-доброму: "Добриянец, ты меня сегодня уже за..!". Мне тогда казалось, что лучше и приятнее поздравления я раньше никогда не слышал!

   А вечером со всей медротой мы праздновали ордена и звания. Тогда вместе со мной орден и звание "капитана" получил также хирург Николай Колотов. Во время торжества нам с ним пришлось выпить поочередно по два полных стакана водки, соответственно с орденом и со звездочками.

   На утро два "именинника" лежали в "приемном" на кушетках под капельницами и сосали лед из холодильника...

Глава 3-я.

Практически каждый день в медроту 66-й отдельной мотострелковой бригады поступали раненые и убитые. Особенно жутко было, когда с 'вертушек' сгружали ребят - грязных, простреленных, в окровавленных бинтах... Бывалые врачи уже привыкли - поступивших бойцов быстро осматривали, распределяли по сложности ранения, кого-то моментально отправляли на операционный стол. В медроте столпотворение, кровь, хрипы, стоны, мат...

   ...- Поступает нам по телефону сообщение: 'Медрота - тревога! К вам летят 'вертушки', везут 'трехсотых'. Десять человек'. Все врачи сразу собираются. Не только хирурги, но и терапевты. Они тоже помогали. Достают списки потенциальных доноров в подразделениях. Операционные сестры готовят операционную. Лаборатория включает какие-то свои аппараты.

  Вертолеты садятся на площадку метрах в 150 - 200 от медроты. Обычно это Ми-8. Садится пара или две, в зависимости от количества раненых. Их уже ждут наши санитарные машины. А мы стоим у приемного отделения и смотрим: кого ж там будут выгружать? И сразу понимаем, где выгружают убитого, где раненого. И какого раненого - тяжелого или легкого. Видно по тому, как санинструкторы их вытаскивают. Если потихонечку, значит, с тяжелыми ранениями боец. Если немножко пободрее - с более легкими. А если убитый, то, как правило, он завернут в плащ-палатку. И потом 'санитарки' возвращаются в медроту. Включенными фарами сигнализируют нам - везем раненых в живот, череп, грудь. Фары не включены - все легкие.

  Выгружаем раненых в моем приемно-сортировочном отделении. Хирурги после осмотра сразу распределяют ребят - этого в большой операционный зал, который полегче - подождет в палате, этого просто перевязать... И тут начиналась работа. Спокойно, без суеты. Разрезалась одежда, открывали, смотрели, где входное, где выходное отверстие; кровит, не кровит... Измерялось давление, считали пульс, оценивали состояние. Если видим, что шок, давление низкое, пульс слабенький, тут же капельницу ставим. Если требовалось дополнительно обезболить, обезболивали.

  Жалко, нет ни одной фотографии, как выглядит мое отделение после сортировки. Картина - удручающая. Грязная одежда, лужи крови, бинты окровавленные, ремни, автоматы... Все вперемешку.

  В зависимости от сложности ранения операции длились от двух до десяти часов. У нас был случай, когда пуля вошла офицеру в бедро, а выходного отверстия нет. Открываем живот - полно крови и содержимого кишечника. То есть она вошла в бедро, прошла через таз, 'погуляла' в животе и умудрилась застрять в легком. За час или за два с подобными ранениями не справиться. Бывало так, что операционная сестра приносила 'утку', и хирург оправлялся буквально в ее руках, потому что не мог отойти от стола.

   У меня как-то тоже была одна шестичасовая торакоабдоминальная операция. Очень серьезное ранение оказалось у солдата. За эту операцию я удалил разбитую селезенку и размозженную часть тонкой кишки, потом здоровые участки сшил (сделал так называемый анастомоз), провел операцию Гартмана, ушил печень, зашил раненый желудок и диафрагму, поставил дренажи в плевральную полость и сделал ампутацию левого плеча. Отправляли мы солдата в Кабул живым. Что с ним дальше было, я не знаю. Конечно, если он выжил, то стал инвалидом...

  Врач-анестезиолог и хирург из соседнего спецназа, возвратившиеся с войны со своими ранеными, не спавшие двое-трое суток, переодевались и становились к операционному столу. Их взбадривали, давали нюхать нашатырь. Они сами просили санитаров бить их по щекам, когда те увидят, что кто-то клюет носом. Вот так и работали.

  Что меня еще поразило в 'Афгане', с чем я никогда раньше не сталкивался, так это переливание крови и как его в некоторых случаях делали там. Суть в том, что когда мы имеем дело с ранением живота или груди, во внутренние полости изливается собственная кровь раненого. Эту кровь мы собирали, фильтровали через несколько слоев марли и потом эту же кровь капали раненому обратно. Почему? Потому что при кровопотере прокапать собственную кровь гораздо эффективнее и полезнее, чем донорскую. Это так называемая реинфузия крови. Но что меня поражало! Представьте, если ранены кишечник, сосуды, печень. Содержимое кишечника смешивается с кровью. У меня глаза на лоб полезли, когда брали всю эту массу, процеживали и возвращали раненому. Оказывается, это еще опыт Великой Отечественной войны. И ничего, нормально все было...

  * * *
  Ту июльскую боевую операцию 1984 года Александр Иванович с сожалеющим вздохом назвал злополучной не только потому, что 'духи' обстреливали колонну почти с самого ее выхода за пределы бригады (было много потерь, из-за чего комбриг Посохов с яростной отчаянностью кричал по рации: 'Товарищ генерал! Делайте, что хотите! Отдавайте под трибунал, но я дальше не пойду! Я не могу больше смотреть на этих убитых пацанов!'), но еще и потому, что сам доктор Добриянец чуть не погиб.

  Они возвращались через один из кишлаков, который проезжали сутки назад. Жители, по всей видимости, покинули дома в спешке, оставив скарб и животных. Колонна снова была остановлена и обстреляна. Александр Иванович перескочил в кунг автоперевязочной, с двумя санинструкторами улеглись на пол. Машина неожиданно подпрыгнула, словно на ухабе. Оказалось, под днищем разорвалась граната, пробила и подожгла бензобак. Водитель не запаниковал, выскочил, забарабанил в дверь будки: 'Товарищ старший лейтенант, машина горит!' Схватили автоматы, вывалились из кунга и укрылись у глинобитного забора. Горящая машина перегородила довольно узкую дорогу остальной колонне, которую продолжали обстреливать 'духи'. Водитель Александр Цебинога снова бросился к машине. Ползком, обдирая руки о камни, рискуя получить пулю и сгореть заживо, влез в кабину, снял со скорости, вывернул руль влево и метнулся обратно к забору. Машина скатилась с дороги, освободив путь колонне. Через минуту бензобак взорвался.

  Автоперевязочная вспыхнула огромным факелом.

  А стрельба продолжалась. Колонна, задраив люки, двигалась дальше. Старший лейтенант Добриянец начал понимать, что его и санинструкторов просто не видят. В этот момент в душе наступило необъяснимое страшное спокойствие и чувство полной обреченности. Колонна уходила. А они оставались. Санинструкторы, завидев подбирающихся по дворам 'духов' и что-то крича, начали отстреливаться.

  Пыльный, уставший офицер сидел у глинобитного забора и отчетливо понимал, что стоит уйти последней машине, все будет кончено. И молодость, и надежды, и жизнь... Все оборвется и развеется в прах, похожий на горячий песок чужой и совсем не нужной ему земли. 'Оставьте патроны для себя', - тихо попросил он санинструкторов, яростно паливших куда-то поверх забора. Плен был бы хуже смерти.

  И тут рядом с ними остановилась БМП. Приоткрылся люк и кто-то двумя пальцами дал понять, что готов забрать двух человек. Следующая машина подобрала самого Добриянца и водителя.

  Кто-то поспешил доложить комбригу: 'Доктор сгорел вместе с машиной'. Когда колонна вырвалась из кишлака, старший лейтенант Добриянец столкнулся с Посоховым, тот мрачно сидел на броне, уперев руки в колени. Комбриг, увидев доктора, округлил глаза: 'Добриянец, живой? Люди целы? Оружие с вами?' Получив утвердительный ответ, выдохнул и кивнул: 'Ладно. Молодцы'. А потом поднялся и зарычал: 'Какая с... сказала, что доктор сгорел?!'..."

(Подготовил старший прапорщик Сергей Климкович).
Взято с http://artofwar.ru/s/smolina_a/text_0530-1.shtml

Фото 1. Бригада приемно-сортировочного отделения - 1985 г.
  Слева направо:
  - ст. л-т м/с (пока еще) Добриянец А.И.;
  - солдатик-санитар из выздоравливающих (имя не помню, они часто чередовались у меня);
  - фельдшер (жена особиста), по-моему Наташа;
  - солдат-санитар Саша (фамилию, к сожалению, не помню, умница и трудяга, мог быть уволен по заболеванию коленного сустава, но уговорил нас не делать этого и не отправлять из Афгана с "желтым билетом", с негласного согласия командиров он так и дослужил у меня санитаром до своего дембеля, дальнейшая судьба его мне не известна);
  - мой санинструктор Николай Гейник (парень с фельдшерским образованием попал служить к нам в бригаду артиллеристом, а я с помощью кадровиков забрал его к себе и сделал боевым и бравым санинструктором).
  Примечательно, что Николай (украинец) женился еще при мне в Афгане (весной 1986 г.) на нашей старшей медсестре медроты Ларисе Гатальской (Белоруске). Они слетали в Кабул и расписались. По возвращении в Союз оба поступили в медицинский институт, перевелись на военно-медицинский факультет, закончили его и до сих пор служат в военном госпитале г. Ровно (на Украине) начальниками отделений(!): Николай - начальник хирургического отд., а Лариса - начальник ЛОР-отд.
  Оба подполковники медслужбы. Только пару лет назад мы нашли друг друга в интернете. С Ларисой я переписываюсь по электронной почте.

Фото 2. У входа в "приемное". Весна 1986 г.
  Слева направо:
  - лаборантка Ирина;
  - капитан м/с (уже) Добриянец А.И.;
  - фельдшер Надежда Бирина из г. Иваново (к своему стыду не помню и не могу нигде найти ее отчества, тогда, наверное, думал, что никогда не забуду);
  - солдат-санитар Саша (см. фото-1);
  - врач-лаборант Елена Янковская - землячка из Минска.

  "Покаяние гложет меня и совесть мучает, что на радостях своего афганского дембеля не удосужился взять адрес Надежды, а может потерял где-то. Незадолго до своей замены я сильно заболел - в жару под "кондером" подхватил тяжелейшую ангину, да еще малярию обнаружили. Слабость дикая, температура, ознобы. Горло сдавило так, что ни слова сказать, ни сглотнуть от боли. Так она меня, пластом лежавшего в терапии, в первые дни чуть ли ни с ложечки бульончиком собственного приготовления кормила, постель каждый день перестилала. И так ласково, ласково все причитала, да уговаривала каждый раз, как маленького, скушать все-все, что сама приготовила. А то как же это я такой тощий к жене возвращаться собираюсь. Дай Бог ей, ангелу, здоровья и счастья, и долгих лет! Каюсь за свое малодушие..."

Фото 3. Весна 1986 г.
  Слева направо:
  - санинструктор ПСО Николай Гейник,
  - медсестра терапии (имя ?),
  - я,
  - фельдшер ПСО Надежда Бирина,
  - санитар ПСО Саша.

Фото 4.
  Cлева Лариса Гатальская - тогда еще не старшая медсестра, а медсестра физиотерапевтического кабинета при моем ПСО (воспомнания о Ларисе см. под фото 1.).
  А справа от меня - Николай Гейник, ее будущий муж, только-только забранный мной из артиллерийской батареи, еще совсем молоденький солдат, пока еще в больничной пижаме.
  Справа от Николая - санитары, мальчишки из команды выздоравливающих, мои незаменимые помощники (каюсь - имена их не помню)."

"03.03.1986 г. Я и наш командир медицинской роты майор м\с Чернецов Олег Александрович на фоне нашей бригады (стоим перед входом в медроту). За нами, чуть левее - модуля разведроты и штаба бригады. Еще левее вдалеке - ЦРМ-ка клуба. За модулями и вышками связистов - дамба, река Кабул и большая "зеленка" до самых гор. Там, где-то вдалеке, начинается пресловутая провинция Кунар, одноименное большое ущелье с вытекающей р. Кунар, которая впадает в р. Кабул."

"10.03.1986г. Я и мой санитар Саша на фоне нашей бригады. За нами (внизу) - палатки развернувшегося госпиталя. В это время он уже не был госпиталем ООИ (особо опасных инфекций), а перешел в статус обычного полевого госпиталя. За палатками, чуть левее, виднеется модуль моего приемно-сортировочного отделения, за ним, вдалеке - ЦРМ-ка клуба, дальше - дамба, р. Кабул и "зеленка".

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 300 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Afghan Media Resource Center 3

Afghan Media Resource Center 3

(Afghanistan, Kunar Province, Sarkani District. 1987-11)

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 335 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0039

Партийно-хозяйственный актив.

Игорь Шелудков

В Советском Союзе имелась уникальная военная организация — стройбат. Это были единственные войска, куда разрешалось призывать солдат, имеющих судимость. Еще они отличались тем, что не имели оружия. Многие офицеры смеялись: «Вот — загадка для американского ЦРУ! Судимые солдаты без оружия. Наверняка думают, что против одного нашего строителя нужно минимум трех «зеленых беретов» выставлять».

В Афганистане стройбат, правда, вооружили, но он по союзной привычке продолжал обходиться без автоматов. И случилось страшное: прямо на окраине Кабула, в карьере, душманы перестреляли безоружных прапорщика и нескольких солдат, приехавших за гравием для строительных работ.

Именно с разбора этой трагедии началось заседание в Кабуле партийно-хозяйственного актива 40 й армии, на которое я вместе с командиром полка и был направлен. Главный обвиняемый по этому делу — полковник из военно-строительного управления — молча выслушал все, что о нем думают, и… покинул зал. Мы переглянулись. «Он еще и в партии никогда не состоял», — сказал вслед ему командующий. Все опять удивились. У нас в пехоте, например, на первую вышестоящую — капитанскую — должность командира роты офицеров даже не рассматривали, если они не являлись членами или кандидатами в члены КПСС. А тут до полковника дослужился! «Наверное, блатной», — сказал кто-то. Его поправили: «Был бы таким, не служил бы здесь». Все согласились: действительно, непонятные войска, живущие по своим законам.

В зале в тот день все были «на нервах», обстановка быстро накалялась, и командующий иногда забывал, что это все-таки партийный форум, а не служебное совещание. Всех командиров, которых ругал с трибуны, заставлял вставать, что ранее на таких мероприятиях было как-то не принято. «Все проблемы бригады только в вас, товарищ полковник! А вы, товарищ подполковник, можете не садиться. Я про вас еще долго рассказывать буду.»

Вместо объявленного в регламенте часа доклад длился без перерыва более двух часов. Приводились такие случаи из нашей действительности, что становилось очень грустно и тоскливо: «Неужели у нас все так плохо?».

Элементарный порядок, по словам докладчика, отсутствовал не только на земле, но и в небе. По нашей авиации командарм «прошелся» конкретно: из около сорока летательных аппаратов, потерянных за год, треть — технические неисправности и ошибки пилотирования. Еще оказалось, что совсем недавно мы были близки к победе как никогда: душманов можно было «обезглавить». В районе Панджшерского ущелья Ахмад Шах Масуд, один из главарей оппозиции, проводил совещание со всем своим руководством и полевыми командирами. Эта информация своевременно была получена из разных источников за несколько миллионов афгани. Но… авиация опоздала на полчаса и стерла с лица земли уже «пустой» кишлак.

В некоторых частях небоевые потери превышали боевые. Даже в бандитском Кандагаре, который по примеру Одессы-мамы называли «Кандагар вашу мать». На местном аэродроме у приземлившегося военно-транспортного Ан-12 прямо на взлетно-посадочной полосе отлетело колесо переднего шасси. Самолет съехал с бетонки на землю. Под ним сразу же начали рваться мины. Самолет остановился и загорелся. На аэродроме в тот момент находилось много людей. Техники проводили регламентные работы, «десанты» тренировались в посадке и высадке из вертолетов. Все они побежали глазеть на горящий борт. Выбравшись из самолета, экипаж с криками «Быстрее делайте ноги, сейчас рванет!» бросился врассыпную. Но зеваки решили отойти чуть-чуть — на безопасное, как им казалось, расстояние. Взрыв был такой силы, что прибывшие пожарные машины отнесло более чем на сто метров. Погибло сразу около пятидесяти человек, несколько умерло от ран и ожогов позднее. Говорили об этом по-разному. Одни — что летчики везли какие-то секретные авиабомбы и они сдетонировали, другие — что это взорвалось топливо.

«Разбор полетов» продолжался. В Кандагаре в районе «пустынного» батальона два штурмовика по ошибке сбросили кассетные авиабомбы на нашу колонну. Перепутали с «духами». Слава богу, промахнулись, никто не пострадал. Старший колонны, заикаясь, докладывал в штабе бригады, что у «духов» появилось новое оружие: «Нас обстреляли двумя взрывами по сто метров каждый…».

Потом докладчик взялся за другие рода войск, поднимая с мест соответствующих начальников. Досталось и нашему командиру полка. Ему пришлось доложить тактико-технические характеристики гранатомета РПГ-7.

— Так вот, — сказал командующий, — его прицельная дальность стрельбы — до пятисот метров. Почему же танк с вашей сторожевой заставы не расстрелял «духов» хотя бы метров с семисот, а подъехал к ним вплотную, пытаясь «отутюжить»? В результате — два попадания из гранатомета.

Об этом нападении на колонну в зоне ответственности нашего полка говорили тогда много. На ровной местности в районе между Гиришком и Кучки Нахудом душманы, прячась среди большой отары овец, прямо возле кольцевой бетонки выкопали окопы полного профиля. Цель они выбрали значимую — колонну наливников, которую формировали в Союзе. Бой длился несколько часов. Со связью, как всегда, возникли проблемы, и пришлось вызывать самолет-ретранслятор, который «висел» над попавшей в засаду колонной. Командир автомобильного батальона прорвался на КамАЗе на ближайшую заставу и, сев в танк, стал командовать экипажем. В итоге сгорели и танкисты, и подполковник-комбат…

В одном из полков из-за преступной халатности и разгильдяйства командиров произошел довольно распространенный случай. Во время проводки колонны две боевые машины пехоты стояли на перекрестке и направляли растянувшиеся автомобили в объезд опасного кишлака. Прошло пару часов, и пехота решила, что все проехали. Снявшись, убыли в полк. Отставший молодой солдат на КрАЗе, не встретив регулировщиков, заехал в кишлак и сразу же был расстрелян. Высланные разведчики обнаружили на окраине сгоревший автомобиль. То, что бедный солдат был убит, ни у кого не вызывало сомнений: кабина автомобиля была буквально изрешечена пулями. Но тела не было, а иметь пропавшего без вести было бесчестьем. В полку за пару часов спланировали операцию «Возмездие-4». Цифра в названии означала, сколько раз в этом году мы мстили за погибших товарищей.

Действовать надо было по горячим следам. Но полк находился в очередном рейде, и группировку сформировали с трудом. В строй поставили даже солдат из хозяйственного взвода. «Будет хоть о чем на дембеле рассказать», — не скрывали своей радости тыловики. Усилили подразделение несколькими танками, снятыми с относительно спокойных близлежащих сторожевых застав. Командовать операцией поручили начальнику штаба танкового батальона.

Быстро окружив кишлак, майор через пойманного на окраине пастуха передал жителям ультиматум: ровно через час тело солдата должно быть выдано, не вынесено на окраину кишлака, а доставлено прямо в расположение. При невыполнении этих условий мы начинаем обстрел…

Попытку автобуса и мотоциклиста вырваться в горы по единственной незаблокированной дороге быстро пресекли метким огнем.

Прошло два часа, но из кишлака вестей не было. Тогда старший скомандовал: «Огонь!». В качестве цели он определил даже мечеть, так и не поняв за два года, что это — святотатство: к любой религии необходимо относиться терпимо. Первый выстрел был сделан подкалиберным снарядом. Пробив несколько десятков глиняных домов и минарет, снаряд улетел в горы. Жители кишлака мгновенно выскочили на улицу. Следующий снаряд был осколочно-фугасный, и местные в панике попрятались за стены.

Стрельбу в разных направлениях повторили несколько раз, то загоняя, то выгоняя людей из домов. Сразу же появились старейшины-парламентеры на ишаках и попросили прекратить огонь. «Мы здесь ни при чем. Мы — мирные жители. Это были душманы, которые уже ушли.» Звучало абсолютно неправдоподобно, и старший операции, объявив стариков старейшин заложниками, дал кишлаку еще час времени.

Снова — ни привета ни ответа. Только тогда, когда майор, подъехав поближе к кишлаку, застрелил одного из старцев, распухшее и изуродованное тело солдата было выдано…

Напоследок начальник штаба приказал расстрелять весь оставшийся боекомплект, что и было добросовестно выполнено экипажами танков и БМП. Бить приказал в первую очередь по богатым домам. «Мы им равноправие установим. Сначала здесь только бедные останутся, а потом — мертвые», — передал он циркулярно по радио.

За этот расстрел и все перегибы руководитель операции был предан суду военного трибунала.

В начале своей речи командующий предупредил, что говорить он будет только о наболевшем и главном, т. е. — о нашем боевом предназначении. «Если я о ваших пьянках-гулянках и о прочих аморальных вещах рассказывать буду, то нам и недели не хватит», — подчеркнул он. Но в конце доклада все же «сорвался». Один из случаев так называемой бытовухи был озвучен. Подполковник из штаба дивизии, как говорится, жил вместе с медсестрой. В отпуск они поехали вдвоем. Побывав у родителей возлюбленной, отправились на юг. Домой офицер заскочил в конце отпуска только на пару дней. «У нас такая война, такая война, что каждый человек на счету. Послезавтра снова в бой. Еле выпросил эти деньки, чтобы с вами повидаться», — объяснил он жене и детям.

Не прокатило… Жена обратилась с жалобой на имя министра обороны СССР. «Как же так можно, — возмущенно писала женщина, — в таких случаях людям должны санаторий предоставлять, а вы у них даже отпуска отбираете!»

Докладчик перешел на повышенный тон:

— Разъясните подробно этому герою: пусть сам разбирается, кто ему дороже — собственная семья или любовница, а меня в это дело не втягивать! Я полчаса заместителю министра обороны по телефону доказывал, что этого быть не может. Отпуск у нас — дело святое.

Подняв командира дивизии, командующий продолжил:

— Я у вас, Александр Викторович, через две недели работать буду. Обязательно меня с этим подполковником познакомьте. А пока передайте ему мой пламенный привет.

Далее залу был зачитан ответ на письмо, подготовленный политическим отделом армии: «Сообщаем, что факты, изложенные вами, не подтвердились. Вашему мужу был предоставлен очередной отпуск продолжительностью 45 суток. Дополнительно выделено время на проезд к месту проведения отпуска и обратно в количестве четырех суток. Согласно отметкам в заграничном паспорте и отпускном билете, отпуск использован полностью. Одновременно сообщаем, что вашему мужу и вам была выделена бесплатная семейная путевка в санаторий, о чем также имеются записи в соответствующих книгах. Согласно отметке в медицинской книжке, вы и ваш муж прошли полный курс санаторно-курортного лечения в Алуштинском военном санатории в течение 24 дней. Копии документов на восьми листах, заверенные гербовой печатью, высылаем в ваш адрес».

Доклад был закончен, и после нескольких выступлений в прениях единогласно приняли расплывчатое постановление: «Заслушав и обсудив доклад коммуниста Дубынина, решили подобного впредь не допускать и все улучшить, направив на это основные усилия».

Хозяйственные вопросы рассмотреть не успели.

— В следующий раз, — сказал командующий. — Если времени хватит.

Затем взял слово член военного совета — начальник политического отдела армии.

— Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, — сказал генерал. — Только-только пришли высокие государственные награды, и сегодня самое время вручить их отличившимся.

Всех тех командиров, которых недавно ругали в докладе, вызывали к трибуне и вручали ордена. Улыбающийся командующий и член военного совета жали награжденным руки и желали новых успехов в нелегком ратном труде…

На улице делегаты от нашей дивизии продолжили обмен мнениями.

— Интересно, сколько майору дали, — сказал кто-то.

Услышав это, к нам подошел подполковник.

— Восемь лет с лишением воинского звания и государственных наград.

— Ничего себе! — удивились все. — Наши разведчики и не такие разборки с «духами» устраивали, и все тихо.

На показательном процессе обвинение майору зачитывал капитан, «топивший» подсудимого всеми силами и средствами. Народными заседателями вообще были прапорщик и старший лейтенант. Когда майор начал оправдываться, что стал действовать так, узнав, что солдат является единственным сыном у одинокой матери, капитан — помощник военного прокурора доложил суду, что обвиняемому стало известно об этом только во время следствия. Майор вспылил:

— Неужели вы не знаете, что наши солдаты сплошь и рядом — безотцовщина и из малообеспеченных семей? Те, за кого в военкоматах словечко некому замолвить!

В ответ «продвинутый» капитан заявил суду: это «махровая» антисоветчина, за такие слова можно заработать отдельное производство. Наказание по совокупности будет более строгим…

В Афганистане мне было жалко только наших. В тот момент все мы жалели солдата, его несчастную мать и майора, у которого не выдержали нервы. Сегодня, по правде говоря, мне жалко всех погибших. И наших, и афганцев.

Очень жалею, что не стало Советского Союза, не побоюсь повторить это кому угодно и где угодно. Горжусь тем, что выполнял интернациональный долг в Афганистане, защищал там государственные интересы великой державы. Но несправедливости в то время было много…

До середины 1980 х в средствах массовой информации о той войне или ничего не говорили, или, мягко говоря, лукавили. Мол, в этой далекой южной стране наши войска только сажают деревья, строят мосты и помогают декханам в уборке урожая. На могилах запрещали писать, что человек погиб в Афганистане. Только — «трагически погиб». А ведь какой-нибудь обыватель, глядя на памятник 19 летнему мальчишке, запросто мог подумать, что здесь похоронен убитый в пьяной драке…

Всем было понятно, что майор перестарался и поступил не по-советски. В суде звучали слова про антигуманность и цинизм — по прибытии в полк он публично стер ластиком название кишлака с топографической карты. Говорить в те годы про гуманность, мне кажется, можно было только относительно. «Гуманист» Джохар Дудаев, взлетая на стратегическом бомбардировщике с территории СССР, проводил ковровые бомбардировки непокорных кишлаков. Сколько он своих единоверцев мусульман в иной мир отправил, одному аллаху известно! Видели мы результаты этого бомбометания — выжженная фосфором и термитом мертвая земля. Но за это летчик был произведен в генералы и награжден орденом Красного Знамени, а майора-танкиста лишили всего и посадили в колонию.

Лица желтые

В ожидании попутного самолета командир полка, глядя на новенький орден Красной Звезды, спросил меня:

— Знаешь, что означает «афганский букет командира»?

— Нет.

— Это три «цветочка»: орден, партийное взыскание и желтуха. Два у меня уже есть. Третьего не хочу.

…Через пару месяцев боевой полковник пожелтел.

В Афганистане больных гепатитом называли желтолицыми.

Болезнь, несмотря на громадный комплекс профилактических мероприятий, принимала такие масштабы, что в частях приходилось отменять плановые боевые операции. В каждом крупном гарнизоне имелись свои инфекционные госпитали, которые в пик вспышки эпидемии — ноябрь и декабрь — были переполнены. В это время в Афганистан вылетал из Союза «десант» военных медиков — из Главного управления, Военно-медицинской академии, из внутренних округов, который на местах оказывал помощь штатным врачам.

В один из дней в Шинданде в Доме офицеров собрали весь руководящий состав нашей дивизии на лекцию, посвященную профилактике инфекционных заболеваний. Лекцию читал генерал-майор, кандидат медицинских наук из Питера. Командиры частей это занятие дружно проигнорировали, прислав на него вместо себя второстепенных лиц. Было очень скучно слушать непонятные медицинские термины, и офицеры поголовно дремали. Один из них, уснув, даже упал со стула. Генерал — полугражданский человек — этого или не видел, или делал вид, что не видит. В конце концов лекция, суть которой была сведена к одному — «Все ваши беды от того, что вы не моете руки перед едой или моете, но не так тщательно», — закончилась.

— Вопросы? — поправив очки, спросил генерал у зала.

Задавать вопросы общевойсковому генералу никто бы не рискнул. Наш командир дивизии, например, абсолютно на любую тему мог дать такой исчерпывающий ответ, что охота чем-либо у него интересоваться пропадала у офицера надолго. Тут же был другой случай — кандидат наук, интеллигент. Офицеры решили немножко пошутить. Капитан в выцветшем обмундировании представился:

— Командир ремонтно-эвакуационной роты. Я, товарищ генерал, сейчас обязанности командира полка исполняю. У нас его и всех замов желтуха покосила. Скажите, пожалуйста, какой климат опаснее — горно-пустынная местность или, например, джунгли?

— Конечно же, джунгли, — ответил генерал. — Для влажного субтропического климата гепатит и малярия — вполне обычное явление.

— Я вот к чему вопрос задаю, — продолжил капитан. — Хотелось бы узнать, как во Вьетнаме американцы с желтухой боролись? Ведь они там не по два года, как мы, служили, а ровно год. И было их раз в пять больше.

— Извините, молодой человек, я во Вьетнаме не был, — прозвучало в ответ.

— Так что, у нас не изучали их опыт? Болели они или нет? Американские негры что — с утра до вечера руки с мылом моют? — понеслись вопросы со всего зала.

Генерал, немного подумав, ответил:

— Заболеваний у них было очень мало. У американской армии другие возможности…

— Вот так! — говорили офицеры, выходя из зала. — У них — другие возможности.

На пересыльном пункте в Ташкенте во время прохождения регистрации меня строго предупредили:

— Без отметки в загранпаспорте, что гамма-глобулин введен, тебя не посадят ни на один самолет. Сходил, сделал укол и получил отметку.

— Что это за лекарство? — поинтересовался у врача.

— Гамма-глобулин — это лучшее средство от гепатита. Три месяца можете не волноваться, не заболеете.

— А что потом?

— А потом как повезет, — ответил медик. — Соблюдайте правила личной и общественной гигиены.

Уже в Афгане снова поинтересовался у врачей:

— А если достать этот дефицит и колоть лекарство самому каждые три месяца? Поможет?

— Теоретически возможно, но не советуем. Получите полную зависимость от этого лекарства и в итоге заболеете. Рано или поздно.

Бог меня миловал, в отличие от многих сослуживцев. Добрая половина их подхватила за время службы различную заразу. Некоторые заболевали уже по возвращении домой. Интересно, что «пожелтевший» человек был уже незаразен.

Кроме желтухи в ходу были малярия и брюшной тиф, которые, к моему удивлению, были относительно менее опасны. На дизентерию смотрели как на насморк. От желтухи же люди даже умирали.

После курса лечения нужна была реабилитация. Выздоравливающих отправляли на месяц в Союз в один из санаториев на озере Иссык-Куль, что в Киргизии. Когда таких больных стало очень много, то всем стали предоставлять щадящий режим при части — освобождали от боевых операций и нарядов. Правда, в конце концов, создали свой реабилитационный центр в Баграме — в одной из самых «горячих точек». Никто туда ехать не хотел, и народ отправляли в принудительном порядке.

За каждого больного командиры частей получали сильнейший нагоняй от командира дивизии. Зная это, некоторых офицеров и прапорщиков по их просьбе оставляли лечиться на месте. Таким сокрытием уменьшали статистику. Да и что мог предложить больному переполненный инфекционный госпиталь, где кровати в два яруса стояли даже в коридорах? Капельниц катастрофически не хватало, ставили их только тяжелобольным. Сгущенку, сахар, варенье и сок, содержащие глюкозу, так необходимую больному, можно было найти и при части. Диетическое питание тоже можно было приготовить в офицерском общежитии. Главное заключалось в том, что человеку нужно было успокоить нервную систему и отлежаться, что многие успешно делали и без госпиталей. Сами врачи говорили, что все болезни — от нервов, кроме венерических…

Одним из главных источников распространения заразы была посуда в столовых. Ее после каждого приема пищи несколько часов держали в хлорированной воде. Но тут тоже — как кому повезет. Помню, две вольнонаемные дамы, машинистки из штаба дивизии, постоянно критиковали тыловиков и врачей за отсутствие профилактики заболевания. В столовую они приносили в целлофановых пакетах собственные ложки, вилки, кружки и тарелки, которые обрабатывали сами. «Пожелтели» дамы одними из первых…

Был в нашем полку прапорщик — начальник продовольственного склада. По его лицу можно было легко догадаться, чем он увлекается. Щеки были такого цвета, что от них можно было прикурить сигарету. Но человек был добрый и уважаемый. Вел дело так, что еды хватало всем. Например, на какое-нибудь застолье даже старлеям выдавал необходимые продукты питания. Его любимым выражением было: «Солнце, воздух и вода — ерунда! Сахар, дрожжи и вода — это да!». До замены ему оставалось всего пару недель, когда командир полка объявил всем на разводе: «Товарищи, Михалыча только что в госпиталь отправил. Это неправда, что красные глаза не желтеют!».

Иногда врачи устраивали возле входа в столовые показательные «акции». Каждому входящему выдавалась горсть необходимых таблеток, и люди в белых халатах внимательно следили, чтобы офицеры и солдаты их проглотили, а не выплюнули.

Вручая мне последний отпускной билет, командир, поблагодарив за службу, попросил расписаться на его обратной стороне. Я находился в таком приподнятом настроении, что был готов поставить подпись где угодно. Прочитал полностью исписанный лист: «Заключение врача: 1. При пятидневном медицинском контроле инфекционных заболеваний не выявлено. 2. По прибытии взять на учет как прибывшего из маляриогенной зоны. 3. Малярией не болел. 4. «Делагил» принимал с такого по такое. 5. «Примахин» принимал с такого по такое. 6. Санитарную обработку прошел. Начальник медицинской службы войсковой части. Печать. Подпись». «Вместе с ним следуют: жена и сын. Начальник штаба войсковой части. Печать. Подпись». Отдельно стоял крупный штамп «Холерный вибрион не обнаружен». Начальник санитарно-эпидемиологической службы. Воинское звание. Подпись. Фамилия и инициалы». Еле-еле нашел место, где нужно было черкануть свою фамилию. «Со ст. 246, 247 УК РСФСР ознакомлен». Дата и подпись».

Это был дебилизм. Об уголовной ответственности за контрабанду оружия и наркотиков офицерский состав расписывался в книге доведения приказов каждые три месяца. А если учесть, что после какого-нибудь «залета» или очередной кампании дивизия требовала дополнительно отдельные списки ознакомленных, то цифра подписей была далеко не двузначной. Командир угадал мои мысли:

— Проще одну подпись поставить, что незнание законов не освобождает от ответственности. По-доброму тебе завидую. А мне ровно девять месяцев осталось. Но ничего, однажды я этот срок терпел, пока на свет божий не появился.

С чувством юмора у него все было в порядке.

Мы обнялись. Такое не забудется никогда.

— Береги себя, — сказал командир. — Будет обидно, если уже в Союзе заболеешь.

Обошлось…

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 312 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 17

1

Вот как – то так все и было 17
1
(S. Romanenkov)

Полковник Виктор Шейко-Кошуба: …Однажды колонна грузовиков выехала из Кабула в район водохранилища Карча за песком для строительных нужд. Как получилось, что из тридцати двух человек был вооружен только один прапорщик, сегодня трудно судить. Но факт остается фактом: все остальные водители и старшие машин оружия при себе не имели. Сбившись с пути, они стали уточнять дорогу у повстречавшегося им дехканина. Он приветливо улыбался и, размахивая руками, старался объяснить нужное направление как можно подробнее, но, как только колонна растворилась в клубах дорожной пыли, он тут же по рации, спрятанной за придорожным камнем, доложил одной из банд, орудовавших в этом районе, о советских «Уралах». Улыбчивый доброжелатель оказался душманским наводчиком. Больше ребят живыми никто не видел…

103-я гвардейская дивизия в тот же день была поднята по тревоге. Сутки напролет десантники носились по горам и лесам в поисках пропавших военнослужащих. Без сна, без устали. Только на пятый день им удалось найти тех, кого они искали… Точнее, то, что от них осталось. Изуродованные расчлененные останки человеческих тел, припорошенные густой тягучей пылью, были разбросаны по сухой каменистой земле. Жара и время уже начали делать свое дело, но то, что сотворили люди, не поддается никакому описанию!.. Пустые глазницы выколотых глаз, уставившихся в равнодушное пустое небо, вспоротые и выпотрошенные животы, отрезанные гениталии… Даже у повидавших многое на этой войне и считавших себя непробиваемыми мужиков сдавали нервы…

Спустя какое-то время наши разведчики получили информацию о том, что, после того как ребят захватили, душманы несколько дней водили их связанными по кишлакам, и мирные жители с неистовой яростью пыряли ножами беззащитных, обезумевших от ужаса мальчишек. Мужчины и женщины, старые и молодые… Утолив кровавую жажду, толпа охваченных чувством животной ненависти и страха за свою жизнь людей забросала полуживые тела камнями. А когда каменный дождь повалил их с ног, за дело взялись вооруженные кинжалами душманы…

Столь чудовищные подробности стали известны от непосредственного участника той бойни, захваченного во время проведения очередной операции. Спокойно глядя присутствующим советским офицерам в глаза, он подробно, смакуя каждую деталь, рассказывал об издевательствах, которым подвергались безоружные мальчишки. Невооруженным взглядом было видно, что в тот момент пленный получал особое удовольствие как от самих воспоминаний о пытках, которые выпали на долю наших ребят, так и от бессильной злобы тех, кто его слушал…

Напоследок, прежде чем покинуть помещение в сопровождении присутствовавших здесь же хадовцев, пленный с вызовом бросил испепеляющим его глазами «шурави»: «Запомните, пока вы здесь, – мы вас, собак, убивали, убиваем и будем убивать беспощадно!»

«КГБ в Афганистане» Л. Кучерова

Вот эти данные были взяты из Всесоюзной книги памяти:

ПАНАСЕНКО Александр Александрович, рядовой, род. в 1961 в г. Димитровград Ульянов. обл. Русский. Призван 26.4.80 Димитровградским РВК. В Республике Афганистан с августа 1980. Пропал без вести 5.02.1982 в провинции Парван.

Ниже помещены воспоминания тех, кто знал Александра Панасенко (взято из форума розыска сослуживцев сайта www.artofwar.ru):

Ребята, может кто помнит этот "эпизод".

Писал на форум новой версии сайта так (но там глухо):

Саша Панасенко - в списке пропавших без вести.

Пробегал глазами список пропавших без вести - увидел -Панасенко Александр.

1982- Парван.

Решил написать. Не знаю, легче кому-нибудь будет или тяжелей, расскажу как было.

Может быть, легче кому-то будет, если узнают наверняка, что не потерян он в горах, не брошен на растерзание...чужих.

А дело было зимой 1981-1982 года. В начале февраля 82. Две недели перед этим делом «чесали» зеленку в Чарикаре. Потом вместе с бронегруппой переехали поближе горам.

На рассвете оставили бронегруппу и направились к ущелью.

Пока шли по предгорью прочесали несколько кишлаков.

Сопротивления не было, только попадали несколько раз под обстрелы, но, похоже, стреляли издалека. Потом начали втягиваться в ущелье. Наша рота выдвигалась вдоль русла обмелевшей зимой речки. Русло местами широкое, каменистое, видимо в другое время потоки приличные, но сейчас воды в широких местах мало, на перекатах по-колено. Тропка то по руслу, то рядом, когда узкое место.

Помню так. В тот день наш взвод выдвигался первым, а я, соответственно шел первым по тропинке. За мной цепочкой моя 4 рота. Ну, рота, сами знаете, одно названье – «в цепи» человек 40. И шли, как обычно, уже отработано было. Я иду, обшариваю глазами тропинку на предмет мин, смотрю вокруг (я не сапер, но опыт имел уже первым ходить - почти полтора года прослужил в армии). За мной, метрах в пяти-семи, Сашка Панасенко, за ним еще (имя не помню) парень-узбек, потом ротный и так далее. Все как обычно. У меня камень в сапог залетел. Пока присел, вытряхнул - Сашка и второй парень обогнали меня, и я третьим оказался в цепочке.

Подумал, когда узкое место между каменными россыпями пройду, начну обгонять. Но как только Сашка и второй парень вышли на открытое место - тут нам и дали жару. Я за ближайший камень завалился. Били сильно - все камни посекли. Из за камня кое-как вижу за пригорком руку, подумал - Сашкина, неестественно так вверх направлена с расслабленной кистью и без движения - все понятно, слышу узбек кричит- ранен.

Мы с ротным отстреливаемся, как можем.

А санинструктор наш - Серега (с Казахстана призывался) пытается переползти пригорок к Сашке - не дают выползти - камни крошат. Вся рота лежит, отстреливается, а нас сверху долбят. Потом ребята, что подальше сзади шли, в обход за каменной россыпью по речке Сашку вытащили, узбек сам выполз - ранен был, но вышел. Вертушек нет. Огня нет. Только раненых прибавляется. Слышу, ротный мне кричит – мол, Сашку вытащили, жив, но две или три пули в живот. Спрашивает меня для верности - шел ли еще кто перед Сашкой? Нет - говорю. Уходим - кричит. Странно, ротный у нас - только вперед, но в этот раз, видимо, дали команду уходить. К тому времени, я потом узнал, у нас уже было пять раненых, два тяжело. Метров триста - открытое место - широкое русло речки самое удобное для быстрого отхода. Рота бегом уходит. Мы прикрываем попеременно - то мы с ротным (у меня ПКМ 7,62), потом замполит с парнем (Женя) тоже с ПКМ.

Когда вышли в более менее укрытое место, у нас уже было трое совсем тяжелых (кроме Сашки еще парень-чеченец Ахмед - в голову и армянин, Ара звали - в грудь) и много раненых полегче - ноги, руки. Несколько километров тащили тех, кто идти не мог. Сами знаете, как нести по горам.

Менялись часто. Я точно помню, что нес какую-то часть пути Сашку. Где-то на пол-пути сошлись с 5 ротой, которая тоже выходила. Помню еще комбат наш нес на плечах Сашку. Положили всех в вертолет (спасибо вертолетчикам - садились в "зеленке"- рисковали здорово). Я не прощался с ранеными - прикрывал вертолет, но вечером, когда обсуждали это дело, Сергей (зам. ком взвода) говорил, что когда в вертолет Сашку клал, тот без сознания был, но пульс прощупывался. И еще несколько ребят подтверждали.

Вот и все...

Потом, когда вернулись из рейда, ротный ездил в госпиталь навестить раненых.

Нам говорил, когда возвращался, что вроде Сашка жив (двое других тяжелых в вертолете уже без пульса были). Мы все рвались поехать, но он говорил, смысла пока нет. А скоро опять в рейд ушли на полтора месяца почти. А потом нас начали вызывать в особый отдел.

По одному.

В общем, думали особисты, что бросили мы там Сашку. Уж не знаю, где его «потеряли». Ребята раненные, что в сознании в вертолете были, говорили, что долетели до госпиталя без приключений.

Один даже вернулся в роту потом.

И ротный нам говорил, что Сашка в госпитале и жив.

Сейчас уж думаю, может врал, нас огорчать не хотел?

Но вроде ротный у нас не слабак, да и мы тоже - всякое было.

В общем, еще раз летом 82-го все мы у особиста «высокого» побывали.

И опять меня, например, он пытался «убедить» (без рукоприкладства), что мы Сашку там оставили.

А что случилось, никто нам так и не рассказал.

Сами пытались узнать, но там, в чехарде этой...

Сами судили-рядили - только одно в голову приходит - перепутали его с кем-то в госпитале, в гроб под чужим именем положили и отправили в Союз. А потом не захотели ворошить.

Надеюсь очень на это - что все же в «советской» земле лежит. Хороший был парень. Наш.

Потом уже после службы с ребятами собирались съездить на родину его.

Не сложилось.

Вот собственно и все. А сегодня увидел его в списке пропавших без вести.

Ну как же так?! Значит и родные не знают ничего! Столько лет!

Решил написать.

Хочу, чтобы тот, кому небезразлично это, знал, что Саша Панасенко не в горах остался, не бросали его свои, и не терзали его духи.

Длинно получилось...

С уважением, Сергей. si_ch_afg@mail.ru

А позже были присланы эти воспоминания:

Немного добавлю об этом эпизоде, описанном Сергеем. Есть мелкие неточности, но они объяснимы. Задача нашей 4МСР 181 полка 108МСД была двигаться по левому ущелью, а на гору справа должна была сесть соседняя 5 рота. Но их прижали. И в дальнейшем, огнём именно с этой горы досталось нам. Еще на выходе из кишлака по указанному маршруту мы попали под плотный огонь. Ротный к-н Бабкин А. доложил об этом по радиосвязи и внёс своё предложение выдвигаться на склон горы. Однако получил отказ.

1-й и 2-й взвод выдвинулись вперёд. За ним двигались оставшиеся два взвода роты и миномётчики батальона. С нами также были замполит 4 роты к-н Басканов (или Баскаков) и ст.л-нт – замполит батальона (Ф.И.О. не помню).

Когда начался сильный обстрел и появились раненные, всех стали переносить за большой валун, за которым укрылись практически все подразделения. А двигались мы по руслу небольшого (в зимний период) горного ручья. Помню как командир роты Бабкин приказал мне и еще нескольким бойцам вынести из-за камня, находящегося примерно в 60-80 метрах от нас, раненного в правую сторону живота ряд. Панасенко А.А. уроженца Ульяновской области. Под обстрелом по арыку я побежал к камню за которым лежал раненный. Вместе со мной прибежал мл.с-нт моего взвода Малинка Игорь из г.Мерефа Харьковской области. Также там был узбек по национальности рядовой Эргашев (по-моему) и точно чеченец рядовой Мумад Алиев из г.Грозного. Он по штату был снайпером моего взвода, но в этом рейде заменил ротного санинструктора Сергея Ковязина из Казахстана, заболевшего перед боевой операцией гепатитом (желтухой). Мы перебинтовали Панасенко, а Эргашев сумел ещё и достать под обстрелом оружие раненого, находившееся в нескольких метрах от камня. Мы вчетвером, взяв за руки-ноги бесчувственного Панасенко по арыку побежали к большому валуну, за которым укрылись подразделения. Вокруг нас как в решете всплёскивались фонтанчики воды от пуль. Когда мы добрались к нашим никого из нас не задело, кроме раненого Панасенко – у него бал прострелен живот и пошла кровь уже и с левой стороны живота.

Тем временем обстрел утих и командирами было принято решение отправить назад в сторону кишлака группу сопровождения вместе с раненными, а самим далее выполнять поставленную задачу. Старшим группы был назначен выше упомянутый мл.с-нт Малинка. В неё помню вошли Алиев М., Куликов Александр из Оренбуржья, армянин Шаминян Арарат и др. Среди раненных, которых выносили был мой земляк Житницкий Николай из г.Киев.

Группа продвинулась менее половины дороги к кишлаку и вышла из-за размытого берега на открытый участок. Вот здесь её и накрыли духи буквально на наших глазах. Был смертельно ранен в грудь Шаминян, убит в голову перевязывавший его Алиев, ранен в руку Куликов и другие. Накрыли затем духи и нас. Перемещаясь по гребню горы, они значительно сузили нам сектор обстрела, буквально зажав всех на небольшом «пятачке». Замполит роты по рации вызвал «вертушки». Мы обозначились дымами и когда вертолёты накрыли гору, огонь несколько стих и мы в дыму добрались до отходившей ранее группы. Оставляя заслон прикрытия примерно из 5-10 человек мы под огнём стали двигаться в сторону кишлака вынося при этом раненных и убитых, подбирая их оружие. Заслон прикрытия отстреливаясь отходил последним. В него входили попеременно почти все, менялись когда уставали при выносе раненных людей. Так что никого мы там не оставили.

Когда дошли до кишлака интенсивность огня спала. Выбрав удобную площадку посадили вертолёт, загрузив туда всех раненных. Вторая вертушка прикрывала нас сверху.

Когда вышли из рейда и пришли в Кабул несколько человек с роты ездили на опознавание трупов. Но среди мёртвых, со слов учавствовавших в опознании, Панасенко не было.

Прислал Геннадий Ермоленко. е-майл ermolenko@citylan.lg.ua

А вот эти воспоминания присли администратору 13.02.2013

Добавить к тому, о чем написал Гена Ермоленко, практически нечего. Могу только добавить: после того, как наша рота под прикрытием вертолетов вышла к моей группе, всех раненых и убитых забрали и понесли к месту посадки вертолета. Отход роты прикрывал наш ротный Бабкин Александр с несколькими бойцами. Я прибыл к месту посадки, когда уже раненых и убитых погрузили в вертолет. Я вскочил внутрь вертолета, чтобы попрощаться с ребятами. Сан Саныч (так мы называли Панасенко Александра) находился в вертолете. Мне кажется, что он был еще жив. Ахмед (Мумад) Алиев также еще был жив, так как я пробовал пульс на его руке. Пульс был очень слабый. Вертолет улетел, а рота последовала к месту расположения нашей техники.

Когда ребята, которые ездили на опознание, сказали, что среди убитых Панасенко Александра нет, мы подумали, что его отправили на лечение в Союз.

Летом 1982 года, когда я уже был дома, меня вызывали в военкомат и задавали вопросы о Панасенко Саше: когда я его видел в последний раз, при каких обстоятельствах? Я все рассказал, как было. Когда я спросил, зачем меня об этом спрашивают, мне ответили, что Панасенко Александр возможно пропал без вести.

Прислал Малинка Игорь Владимирович malinka.igor@yandex.ua

Взято с afganmemorial@yandex.ru

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 366 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0046

Михаил Кожухов. От автора.

Почти четыре года войны, до самого последнего ее дня, я работал в Афганистане корреспондентом. Подвигов не совершал. А если и есть чем гордиться, так только тем, что честно старался как можно ближе оказаться к солдату, к пресловутой окопной правде войны. Для меня, вернувшегося домой целым и относительно невредимым, это были лучшие годы — страшные, веселые, разные; время максимальной профессиональной востребованности.

Когда перед самым выводом войск в Кабул приехала с делегацией писателей Светлана Алексиевич, мы жестко поспорили с ней. У нее было однозначное восприятие тех событий как преступления.

Подвига — как никчемной жертвы «цинковых мальчиков». А точка отсчета в оценке любой войны, по ее мнению, — это когда командир, который привез гроб с телом солдата, может, не отводя глаза, объяснить матери, почему он стоит перед ней с ящиком вместо живого сына.

Тогда, заряженному армейским братством, кое-что повидавшему за четыре афганских года, мне казалось: происходившее «за речкой» сложнее. И чище, и выше, и — страшнее одновременно.

Сегодня, по прошествии лет, я спорить бы не стал.

Перед вами страницы дневника, который я вел в Кабуле, записывая туда то, что не могло появиться в прессе. К собственному творчеству я отношусь снисходительно: это «слабее, чем Фауст Гете», как говорил один исторический персонаж. Но в этих записях есть атмосфера и подробности Афганской войны, которые мне дороги.

«Первое — вернуться домой живыми. Второе — вернуться людьми»

В Кабуле, в крепости Бала-Хиссар, где стоит наш десантный полк, открывали памятник погибшим — нашим и афганцам. А накануне была репетиция: солдаты в выбеленной солнцем форме стояли на пыльном плацу, командир чихвостил полк в пух и прах за нечеткий шаг под марш «Прощание славянки», который звучал особенно пронзительно над старинной восточной крепостью.

В репетиции было что-то несправедливо будничное. Словно бы ничего иного, кроме таких парадов, и нет в их жизни, словно бы не они вчера карабкались по скалам под пулями, словно бы не он, их командир, прыгал вместе с ними из вертолета на горячие камни. Подполковник заставил полк пройти по плацу еще раза три, прежде чем скомандовал «вольно». Потом, достав из кармана завернутые в газету прапорщицкие погоны, буркнул в микрофон:

— Абрамов, ко мне.

Невысокий сержантик побежал через плац к трибуне, придерживая у груди автомат и наклонив голову, чтобы не свалился его лихо заломленный голубой берет.

— Вот как бывает, — только и сказал подполковник. — Вчера сержант, сегодня прапорщик.

Слава Абрамов оказался грамотным пареньком из Подмосковья, который решил остаться здесь на сверхсрочную. Почему?

«Новому комвзвода все заново начинать пришлось бы. Уж лучше я. Только героя из меня не получится», — строго предупредил меня Слава. Есть, видно, в этих афганских прятках со смертью какой-то магнит, еще неведомый мне. Ведь не из-за денег он остался здесь на сверхсрочную службу. Но из-за чего тогда? Он уверяет меня: тут, в отличие от дома, «жизнь вкуснее. Она из одного котла...»

«Почему вы не пишете правду?» — то и дело спрашивают в частях. Потому что. У меня четкие инструкции, полученные в Москве. Ни одна строчка из Афганистана не может появиться в газете без печати военного цензора.

Я имею право писать о «боевых действиях подразделений до батальона включительно». Слова «полк, дивизия, армия» — запрещены. В одном репортаже — только один убитый, два раненых. Спустя 6 лет после ввода войск впервые разрешено рассказать о развернутых здесь госпиталях, хотя эта «тайна» кому неизвестна? Специальным разрешением дозволено рассказать об «увековечивании памяти погибшим водителям». Перевожу: это когда ребята ставят тур из камней у трассы, где были расстреляны и погибли их товарищи. Почему об этом нельзя было раньше?!

Все это вообще не похоже на то, каким представлялось в Москве. Война где-то далеко. В Кабуле разве что на торговых улицах Шахринау лишь изредка мелькнет наш вооруженный патруль в бронежилетах и касках, застынет на перекрестке афганская бээмпэшка. В Старом микрорайоне соотечественники в спортивных костюмах бегают по утрам трусцой, стучат по мячу теннисными ракетками, а их жены бродят меж овощными лавками.

— Почем укроп, бача?

— Семь афгани, ханум-саиб.

— А за пять отдашь? — настаивает «ханум», муж которой получает эти афгани мешками. Афганские деньги, к слову, печатают в Москве и, не афишируя, по мере надобности везут сюда самолетами.

Ночью слышится перекличка автоматных очередей, истошно кричат часовые: «Дреш!» («Стой!»). В городе введен комендантский час, но на «шурави», как здесь называют наших, он не распространяется. Когда перепуганный часовой смешно выкидывает вперед одно колено и целится в тебя из автомата, достаточно остановить машину и сказать что-нибудь спокойно по-русски.

— Давай, давай! — машет рукой караульный.

Выданный мне калашников с двумя перехваченными изолентой рожками я пристроил дома в шкафу, а вот макаров всегда со мной, в сумочке с документами. Вытащить его я, понятно, не успею, но с ним спокойнее.

За две недели в Афганистане я так ничего про него и не понял. Даже стал еще дальше от этого взбалмошного, бедного, перепачканного кровью мира.

В Джелалабаде заглянул в батальон спецназа неподалеку от Самархейля, где живут все наши. Такие же, как и повсюду, запыленные «модули» — так здесь называют длинные, наподобие бараков, домики. Самодельный бетонный памятник с именами погибших. Спецназ работает без продыха — стволами, ножами, руками. Выходили и предыдущей ночью: по данным наводчика, в горах большой склад оружия.

По складу ударили «Градом», но то ли ошибся наводчик-афганец, то ли сводил с кем-то счеты, — залп пришелся по кишлаку. Оставшиеся в живых мужчины взяли оружие и поджидали роту на выходе из ущелья.

Ребята привезли с собой на броне три трупа своих товарищей.

В мотострелковую бригаду, расположенную километрах в трех от Самархейля, только что вернулась с Саланга разбитая в пух и прах колонна. Били по ней часов пять с перекурами. Три КамАЗа сгорели дотла, на двадцать восемь машин осталось тридцать семь целых колес, рассказывал двадцатитрехлетний лейтенант Андрей Тюрнин, который накатал уже рейсов тридцать по этой злополучной дороге. У лейтенанта обожжено лицо, он уверяет, что это произошло в морге, когда ходил опознавать погибшего в колонне солдата и случайно опрокинул на себя банку с формалином.

При мне майору из политотдела принесли письмо от родителей солдата — его земляка. Майор только что был в отпуске, заходил к нему домой, привез посылку. И вот — письмо, обычное родительское письмо, в котором они еще раз просят присмотреть за парнем — тихим, любимым, единственным.

Письмо пришло на следующий день после того, как разбитая колонна привезла в бригаду труп их сына. Пуля попала ему в висок. Майор, наверное, повезет его домой сам.

…Я улетал из Джелалабада на вертушке. Перед взлетом молоденький лейтенант прощался с девушкой — она возвращалась в Союз. Безвкусно одетая — в зеленом пальто, малиновом жакете, джинсах «Монтана», в сапогах на высоком каблуке.

Они стояли, обнявшись, у вертолетов, и оба ревели ручьем. Военно-полевой роман.

— Ты должен писать две странички дневника. Каждый вечер. Это обязательно, старикашка! А потом получится книга.

Юлиан Семенов прилетел в Кабул с дочкой Дуней. В гостинице «Ариана», где они остановились, бесконечное застолье. В номере на столе — сумка с лекарствами, ворох пилюль вокруг. Сам одет в афганский национальный костюм, разливает коньяк, острит, льстит гостям: у него просто атомная энергетика обаяния! В углу замер Фарид Маздак, очень симпатичный мне главный афганский комсомолец, а Дуня еле слышно скребет углем по ватману: рисует его портрет. Оказалось, Семеныч собирается за неделю написать книгу об Афганистане с Дуниными иллюстрациями. Он перевернул вверх тормашками весь город: афганцев, русских, гражданских, военных и любых других. Они гуськом, сменяя друг друга, появляются в его номере, увозят его в части, в посольство, бог знает куда еще.

— Я помню Кабул 1956 года, когда здесь не было ни одного метра асфальта. Это страна моей молодости, старикашка! — говорит мне он. — Я же работал здесь переводчиком на промышленной выставке. И заболел холерой! Меня выходил гостиничный «бой» — мальчишка по имени Дост. Он поил меня травами, сидел ночи напролет у изголовья, я помню сквозь бред и жар болезни его маленькую руку на моем лице. О чем я тогда мечтал? Увидеть лицо хоть одной женщины — они все были скрыты чадрой. А теперь? Я вижу их лица! Ты пойми: писатель, как собака, не терпит ошейника. Он пишет, если в его сердце есть боль, радость, любовь. В моем сердце теперь все это есть! Счастья и радости этой стране!

Семеновых и приехавших с ними литераторов в одиночку охраняет Валера Курилов. У него это уже вторая командировка в Афганистан. Первая была в декабре 1979-го: его ранили при штурме дворца Амина. Увидев, что он вооружен одним только макаровым, я решил поделиться с ним соображением:

— Дурацкий пистолет: тяжелый, затвор тугой.

— Почему же? — ответил Валера. — Очень хороший пистолет. Когда на тебя нападает человек с топором, ты стреляешь в него из макарова.

— И что?

— Вместе с топором человек летит в противоположную сторону. Хороший пистолет.

Возвращались домой в кромешной тьме. В зеркале заднего вида отражались фары Куриловского «жигуленка»: он тоже живет где-то в Старом микрорайоне. Рядом со мной на сиденье лежала огоньковская книжка, на обложке которой размашисто написано: «Мише Кожухову, товарищу по оружию. Юлиан Семенов».

…Ну вот. Сначала была перестрелка, потом загрохотало где-то неподалеку. По звуку — то ли батарея залпового огня, то ли тяжелая артиллерия. Теперь туда же пошли вертушки. Погас свет. Я пишу при свете свечи. Еще полчаса, и заговорит моя «радиобатарея»: соседи-афганцы недовольно стучат по трубам, если я клацаю по клавишам печатной машинки после 22:00.

В Шиндандском госпитале Станислав Кудашев, заведующий хирургическим отделением, раздраженный моими «неконкретными вопросами», сухо предлагает начать осмотр с перевязочной. Это было страшно. Кровоточащая культя ноги, ампутированной до половины бедра, — солдату снимали швы. Еще страшнее были его глаза — беспомощные, просящие пощады. И дрожал голос:

— Все хорошо. У меня все хорошо, доктор.

В реанимации — солдат без сознания, совсем мальчишка. Жить не будет: на языке военно-полевой хирургии это называется «травма, несовместимая с жизнью».

Попал под танк. Его собирали буквально по частям, но гусеница перемолола все — от печени до костей…

Ночью в жарком и душном модуле скрипел зубами, кричал во сне, тревожно ворочался боец. Немолодой подполковник, с которым мы вышли покурить на крыльцо, матерно выругался, туша окурок. Выдохнул в темноту:

— На черта нам все это нужно?

Утром выходит наша колонна. Два бэтээра впереди, за ними три грузовые машины и еще БТР в замыкании. Старший, подполковник Кумарин, выстроил водителей, осмотрел их придирчиво.

— Боевая задача: совершить марш до советской границы. Попрошу без разгильдяйства. Пушка первого бэтээра — вправо, второго — влево. Дистанция пятьдесят метров во время движения, десять метров на остановках. Вопросы есть? По машинам!

Холодный ветер бьет в лицо, автоматы повешены на открытые дверцы люков, рев движков заполняет мир. «Сел за руль — заступил на пост» — висит плакат у КПП. Это все равно что граница. До КПП ты дома, под охраной своих. За границей поста по обе стороны дороги — территория «духов». О Герате. За исключением главной улицы, вдоль которой в светлое время суток выставляют танковые посты, город полностью контролируется моджахедами.

Вдоль трассы от самой границы, а это более двухсот километров, тянутся трубы, и насосные подстанции качают керосин и солярку из Союза для аэродромов в Герате и Шинданде. Бьют трубопровод постоянно. При пулевой пробоине в землю уходит до ста литров керосина в минуту. Поэтому и выставлены вдоль дороги заставы, расстояние между ними позволяет быстро устранить последствия диверсий. На них же возложена защита колонн, которые идут из Кушки на юг. Даже не знаю, где тяжелее эта война — в боевых батальонах или на этих вот «точках», разбросанных вдоль трасс.

Землянки, вырытые в каменистом грунте. Сарайчики, сложенные из самодельного глиняного кирпича. Горят буржуйки: уже поздняя осень, холодно. По стенам развешаны боевые листки со статьями о единстве партии и народа. Электричества нет. Питьевой воды тоже. Зато на каждой почти точке — баня, единственное разрешенное в армии развлечение. Такое впечатление, что все здесь добыто по случаю, стащено, выклянчено. За исключением оружия, рации, железных кроватей в два ряда, заправленных синими грубошерстными одеялами.

Самым старшим на таких заставах, лейтенантам, командирам взводов, как правило, двадцать три. «Я жить-то не умею, не то что воевать», — эти слова из популярной здесь песни как раз про них.

Мальчишки, мальчишками и командуют. Горы вокруг, и только. Лысые, чужие горы, да чужие холодные звезды, да шелест керосина по трубам.

Почему-то все в Кабуле мне теперь кажется одинаковым: одинаковые улицы, лавки и люди. Чадра до пят, автомат, пыль, сладкая индийская музыка из окон грязной шашлычной.

В Национальном музее ремонт. Хорошо говорящий по-русски сотрудник рассказывает о раскопках наших археологов. Это они нашли золото Бактрии. Двадцать одна тысяча изделий из золота — уникальная коллекция. Смотритель вынес откуда-то из чулана крытый зеленым сукном стол, высыпал на него груду золота: пояс, ножны кинжала, чашу, фигуру оленя. Золото Бактрии лежало на столе, его можно было потрогать, как жестянку.

В Садах Бабура — запустение. Вокруг лепятся, карабкаются на скалы тараканы хижин. Великий Могол, основатель династии, которая покорила, считай, почти весь Восток, любил этот город. «Я никогда не смогу вырвать из моего сердца прелести Кабула, как никогда не смогу выразить силу моей жажды снова вернуться в него», — написал он сыну. Теперь в ресторане, устроенном в Садах, нет даже воды, чтобы утолить жажду, и летают ленивые мухи.

В Старом микрорайоне все так же вечерами крутят кино в советском клубе. Позавчера неподалеку оставили мотороллер с взрывчаткой, но, к счастью, не сработал взрыватель. А ночью у бензоколонки, что расположена по дороге к посольству, упала ракета. Говорят, несколько человек погибло.

Ну, и еще из хроники здешней жизни: на днях девятнадцатилетний повар из батальона охраны, который стоит в центре города, перемахнул с автоматом через ограду американского посольства. Решил «продать Родину»? Ничего подобного: просить политического убежища и в мыслях нет. Испугался тягот службы? Повар и близко не нюхал пороха. Причина проще некуда. Парень боится сержанта, который бьет его смертным боем, покуда мы спорим меж собой: «Это Испания или Вьетнам?»

Это Афганистан.

На мою просьбу встретиться с поваром или любым другим побывавшим в плену солдатом особый отдел армии после нескольких дней консультаций с Москвой ответил отказом. Формулировка: в тему интернационального долга нечего «ломиться с черного хода».

Вчера снова был обстрел. Ракеты шуршали над самым моим домом, взрывались неподалеку. Звенели разбитые стекла, а афганские солдатики, которые охраняют микрорайон, открыли бешеную пальбу. Где-то рядом заработал пулемет. Один из снарядов влетел в окно соседнего дома. Люди на лестничной клетке заголосили, бросились в подвал. В подвал бежать не хотелось. Я решил отсидеться в безопасном, по моим представлениям, коридоре моей квартиры и стал считать ракеты. Когда шестая из них разорвалась неподалеку, раздался телефонный звонок. Москва. Мама.

— Как дела? Там очень опасно?

— Что ты, здесь полный порядок, очень интересно, чудесные фрукты.

Ба-бах! Седьмая ракета прошуршала над крышей и плюхнулась невдалеке.

Пытаюсь выполнить просьбу политотдела армии: рассказать о посылках с фруктами, которые приходят по комсомольской линии. Ничего хорошего у меня из этого не выходит. Суть в том, что даже начальникам госпиталей, не говоря уже о командирах частей, не позволено покупать овощи и фрукты в стране, где прилавки ломятся от мандаринов, гранат, бананов и манго. В армию же привозят мятые яблоки, жухлые огурцы, подгнившую картошку, которые и здоровым-то людям совестно предлагать. Заботу о безруких и безногих «героях-интернационалистах» предложено проявлять комсомольским организациям республик. Они и проявляют, кто лучше, кто хуже. Как раз из Молдавии посылки приходят часто, вот и теперь, под Новый год, пришел самолет с яблоками, медом, домашним вареньем. Груз распределили по госпиталям, перепало, конечно же, и кабульскому.

На церемонии торжественного вручения яблок я стоял за спиной переодетой Снегурочкой медицинской сестры. Ее речь была, пожалуй, суховата и напоминала те, которые произносят в загсах, только начало было неожиданным и теплым: «Родные мальчики!»

Мальчики лежали на койках вдоль прохода. Тот, что лежал на ближней койке справа, почти не открывал глаз. Обрубок ноги торчал из-под простыни, сквозь повязку сочилась кровь. Развернув вынутый из кармана бинт, дежурная сестра показала мне пулю, которую вытащил из предсердия парня ведущий хирург госпиталя.

На стенде наглядной агитации на стене — лист ватмана со стихами: «Я учусь у Родины быть добрым. Я учусь у Родины быть чутким».

В палате вкусно пахнет орехами и яблоками, они аккуратно уложены на тарелках, стоящих на тумбочках в изголовье раненых. Кажется, если закрыть глаза, то все исчезнет, останется только яблочный запах, запах дома и детства.

Очередная осень медленно подбирается к Кабулу. По утрам иней на лобовом стекле, воздух стал светлее, а на горах, окружающих город, не тает выпавший ночью снег. Самое красивое место — последний подъем дороги к Дворцу Амина, где расположен штаб армии. Самая настоящая осень, ей чуть не хватает красного цвета — только золото, только янтарь. Даже не верится, что дома уже снег, метель, холод. Неподалеку на пустыре все лето стояли шатры кочевников. Сегодня видел: кочевники собирают вещи. Верный признак — дело к зиме…

Драматически началась операция под Джелалабадом: отказал мотор МИГа, который пилотировал генерал Власов из советнического аппарата. Его парашют нашли в горах. Афганскую поисковую вертолетную пару «духи» сожгли, подбили и наш вертолет. Ни живого, ни мертвого генерала пока не нашли.

Многие из тех, кто рвется в Афганистан, искренне верят, что едут исполнять «интернациональный долг». Что проклятые империалисты не дают поднять голову народу, который сбросил иго угнетателей. Как правило, этого запала хватает дня на три, а потом все становится понятно: и про долг, и про все остальное.

Я уже несколько дней в Файзабаде. С утра до вечера пропадаю у саперов, собираюсь о них написать. Однажды все отделение собралось в курилке, было жарко, и парни скинули тельняшки. Оказалось, почти у всех наколки на сердце: автоматный патрон крестом перечеркивает надпись — Allah. Или вместо имени чужого бога — группа крови. У некоторых вытатуирован на руке орел и аббревиатура ОКСВА — Ограниченный контингент советских войск в Афганистане. Особая метка, по которой они будут узнавать друг друга спустя годы где-нибудь в благостной курортной толпе. Если, конечно, этот орел не станет знаком позора, который стыдливо будут прятать под майку.

Татуировка патрона на груди — вместо медали, не полученной на войне.

Операцией в провинции Вардак командует начштаба армии генерал Юрий Павлович Греков. Он очень похож на моего деда, который воевал неподалеку в 20-х годах ветврачом в одном из конных полков Туркестанского военного округа.

Грекову чуть больше сорока, и он... «Ох, крут!» — качают головами за его спиной офицеры. Оперативный дежурный рассказал, что он входит по вызову в кабинет генерала, положив под язык таблетку валидола — на всякий случай. Наши взаимоотношения с генералом развивались так.

— Вы — кто? — остановил меня Греков в штабе армии.

— Корреспондент «Комсомольской правды».

— Хорошо.

Недели две спустя мы снова сталкиваемся в штабе, и Греков исподлобья буркает:

— Вы — кто?

— Я рассказывал вам в прошлый раз, товарищ генерал. Кожухов, журналист.

— Хорошо.

В 5:00 Греков уже на высотке, где разместился наблюдательный пункт. Нервничает: перевал, где высадился десант, заминирован, у «полосатых» чудом нет раненых. Мотострелки долго выходят на «блоки». Видно в бинокль, как карабкается на высоту одна из рот, обозначая себя оранжевыми дымами, чтобы не задели свои же артиллеристы.

— Вы — кто? — громче обычного рычит, оглянувшись, Греков.

— Я докладывал вам, товарищ генерал. Кожухов из «Комсомолки».

— Какой еще, к…, «Комсомолки»? Марш отсюда к… матери!

Джалез, мятежная столица провинции Вардак, сегодня, похоже, взята не будет. На подступах к городу в ущелье Санглах в засаду попала разведрота. «Духи» дали бээмпэшкам войти в ущелье и разом ударили с двух сторон. Бой шел четыре часа, разведчики пытались отойти под прикрытием брони, их несколько километров провожали перекрестным кинжальным огнем. Старший лейтенант Олег Монастырев, тяжелораненый, командовал боем.

Я был с кабульской ротой спецназа в это время километрах в трех. Мы как раз садились на броню, чтобы направиться в этот самый Санглах. Пленный клялся: там, в ущелье, он покажет склады с оружием, и мы уже почти поверили ему, когда мимо на полном ходу прошли бээмпэшки разведчиков. Водители гнали машины, не разбирая дороги. Окровавленные, наспех перебинтованные парни лежали и сидели на броне, схватившись за жерла пушек. Тридцать шесть человек, из которых выжить предстояло не всем.

Голосом Грекова ожила рация. Приказ роте: занять господствующие высоты в ущелье, чтобы «духи» не смогли выйти в тыл отступающей пехоте, и отрезать ее от основной группировки.

— У нас ни капли воды, нет провизии, люди раздеты, — доложил ротный.

— Раньше надо было думать. Вы — спецназ. Выполняйте приказ, — отозвалась рация.

Между прочим, в спецназе только офицеры проходят спецподготовку. В солдаты попадают обычные деревенские парни из России и Украины, отродясь не видавшие гор. Ну, может, гоняют их пожестче в учебке, чем всех прочих.

— Ты прости уж. Дальше наши дороги врозь, — сказал мне ротный. — До КП как-нибудь доберешься сам.

Когда рассвело, спецназ попросил ненадолго приостановить артиллерийский огонь, чтобы вынести раненых. За исключением этой передышки, в район ущелья весь день и всю ночь артиллерия била из всех стволов. Приказ Грекова был: сравнять с землей.

Описывать события минувших дней желания нет никакого. Лгать самому себе — такой необходимости у меня нет. Написать правду? Я и так запомню ее на всю жизнь. Мне только ясно теперь, что всю правду о войне я не расскажу никогда. На войне происходит много такого, что находится за границей добра и зла, за чертой того, что положено, что можно знать человеку. Тот, кто это видел, будет помалкивать. Кто не видел, пусть считает, что ему повезло.

Правда о войне красного цвета, и она пахнет кровью. И — точка.

Кабульский инфекционный госпиталь. Приземистые бараки стоят в самом дальнем конце взлетного поля аэродрома, на котором базируется вся авиация — и наша, и афганцев. Рев десятков взлетающих самолетов и вертолетов не смолкает никогда, и рыжая пыль, поднятая их винтами и двигателями, оседает на госпитальных бараках.

Госпиталь переполнен. Тиф и амебиаз косят тысячи человек ежегодно. По территории еле ходят солдаты в синих пижамах, у многих дефицит массы тела в 10–12 килограммов. Но главный враг армии — гепатит. И хотя здесь в ходу тост «За красные глаза, которые не желтеют!», едва ли не треть контингента переболела гепатитом, который редко проходит бесследно. Переболели им и почти все врачи, и сестрички госпиталя.

Все основные работы здесь делают сами больные. Моют полы, меняют бутыли в капельницах, разносят обед. Кормят их — хуже не может быть.

— Может, — говорит мне солдатик в курилке. — У нас на заставе вообще только «сечка» (крошка пшеничной крупы). Зато на боевых как в ресторане! В сухпайке мясные консервы, галеты, сгущенка. А на точку вернешься, снова утром и вечером «сечка», чтоб ее...

Весь «ограниченный контингент» тем временем обсуждает подробности жизни двух привезенных из Союза коров, которые снабжают молоком представителя Генштаба генерала Варенникова: у него нелады со здоровьем.

А у меня паратиф — удовольствие, признаться, ниже среднего. Несколько дней колотило как в лихорадке, я весь в синяках от инъекций и капельниц, не считая прочих сомнительных прелестей, сопутствующих болезням такого рода. Но мне здесь комфортнее, чем многим другим. Я, по крайней мере, один в палате, и мне оказывает знаки внимания личный состав госпиталя, куда корреспонденты, насколько мне известно, пока еще не попадали. Зато я уже второй раз!

Окно моей палаты выходит на «Черный тюльпан», похоронную службу контингента. Это ангар со сферической крышей, обнесенный забором. Цинковые гробы и транспортировочные ящики для них, сколоченные из грубо оструганных досок, штабелями сложены во дворе.

Я вижу каждое утро, как из подъехавшего грузовика выгружают застывшие трупы, складывают их под навес. Большинство в похоронной команде, как мне сказали, прибалты. У них, видно, покрепче нервы.

Беда политиков в том, что они оперируют абстрактными категориями. А похоронная команда — молотком и гвоздями, которыми заколачивают гробы. Первые спасают лицо великой державы, прикидывая, как получше вывести ее войска из чужой войны. Вторые — закрывают цинком изувеченные, распухшие на жаре лица мертвых мальчишек, которые продолжают погибать в кровавой бессмысленной мясорубке.

А вечером к воротам госпиталя подъезжают машины советников. Девочки-сестрички, живущие вчетвером в крошечных комнатках, похожих на купе плацкартного вагона, в большинстве сами переболевшие всеми здешними болезнями, разъезжаются до утра. Кто — действительно по любви, а кто — только ради того, чтобы несколько часов побыть в тепле и относительном уюте, принять по-человечески душ, хотя бы ненадолго забыть об этих бараках. Кто посмеет осудить их за это?

Упрямо переписываю сводки «героических поступков» членов ВЛКСМ, которые готовят в штабе. Зачем? Какое-то интуитивное чувство подсказывает, что даже тогда, когда войне будет предъявлен высший счет, это не должно быть забыто и проклято.

Панджшер. Мотострелковый полк вгрызся в руины кишлака Руха: подразделения соединяют траншеи в рост человека. Резкий, насмешливый, чуть заикающийся тридцатипятилетний комбат Сергей Ушаков.

— Что у тебя в батальоне творится, Ушаков? — недовольно окликнул его как-то командир дивизии. — Ты, говорят, пятерых солдат чуть не расстрелял перед строем?

— Шестерых, товарищ генерал, е-е-сли быть точным, — ответил, не моргнув глазом, Ушаков. Он действительно едва сдержался, чтобы не расстрелять перед строем шестерых подонков, возведенных в деды негласным солдатским законом.

«Раз куку, два куку, скоро дембель старику», — песня, которую они заставляли петь молодых бойцов перед каждым отбоем, — самое безобидное из того, что входило в программу унизительной пытки. После этого случая Ушаков учредил в батальоне из таких дедов не предусмотренное уставом горно-вьючное подразделение. Задача у него верблюжья: подъем грузов на вершины, где расположены посты. Через пару недель на такой работе любой разгильдяй становится отличником боевой и политической подготовки.

— Запомните, дети, — говорит Ушаков солдатам хриплым, насмешливым голосом, — у нас в батальоне только один разбойник — я, и помощники мне не нужны.

Ему трижды предлагали поступать в военную академию. Отвечал он, отказываясь: гениального полководца из Ушакова все равно не получится. А бестолковых хватает и без него. При всех его шуточках счет у него и к себе, и к другим только высший, оттенков и полутонов комбат не признает. А жизненная философия, от которой он не отступится ни на шаг, звучит так:

— На карте, куда пальцем ни ткни, везде Советский Союз. Одна шестая часть суши! Не лично мое, конечно, но — приятно. Предки наши строили. А мы просвистим, что ли?

Мы выходим с Ушаковым на улицу и молча смотрим на заснеженные хребты, которые белеют в ночи. Чужие хребты. И мы с ним в чужом кишлаке, который построили не наши предки.

Моя четвертая осень в Кабуле. Уже который месяц подряд катки утюжат новый асфальт на улицах, работают фонтаны на площади Пуштунистана: это первый за годы революции беспартийный премьер-министр завоевывает симпатии подданных. Или вот еще новость: установили светофоры, Кабул играет в них, как ребенок в новую игрушку, перед тем как сломать. В городе около семидесяти тысяч машин, а большинство водителей неграмотны, и правила движения им объясняют на пальцах. А еще военная техника, коровы, верблюды и многочисленные ослы — на двух и четырех ногах.

От прежде огромной, почти в девять тысяч человек, советской колонии остались несколько сотен неприбранных, одиноких мужиков. В их сердцах борются два желания — уехать домой или еще немного подзаработать: зарплата увеличена на двадцать процентов «гробовых», как тотчас окрестили эту прибавку.

Уже оставлен Бамиан, плохо под Кандагаром, угрожают переметнуться к оппозиции племенные полки Герата, на подступах к Салангу на дорогу вышли люди Ахмад-Шаха Масуда и грабят афганские колонны на виду у наших застав. Вокруг посольства возведена бетонная стена. Дипсостав роет щели-укрытия для тех, кто не успеет добежать до бомбоубежища, его строительство подходит к концу. В самом Кабуле, впрочем, в последние дни тихо, только изредка бухает по окраинам.

Опубликована цифра погибших за десять лет на афганской войне: 13 833 человека. Весь Кабул обсуждает это, прикидывая: а гражданских, к примеру, считали? Пограничников? Бойцов спецназа КГБ?

А тех, кто умер в госпиталях в первые месяцы от ран и болезней, когда у «контингента» еще не было своей медслужбы на территории Афганистана?

Я напросился на прием к командующему, что старался делать нечасто, стеснялся отрывать его от дел. Приходил к нему только в случае крайней необходимости, когда никто другой решить мою просьбу не мог.

Громов уже третий командующий 40-й армии на моей памяти. Правда, Виктора Дубынина я видел только издали, с Игорем Родионовым близко познакомиться тоже не удалось. Громов мне, честно говоря, симпатичен. В нем есть естественность, мало свойственная генералам «советского разлива». Я бы сказал даже, застенчивость, которая куда чаще, чем среди обученных в академиях военачальников, встречается у деревенских людей, может, не слишком грамотных, но обладающих природным чувством интеллигентности. В случае Громова, наоборот, это результат воспитания в очень хорошей семье, которая, ко всему прочему, из Саратова — города, где родились и все мои предки по материнской линии. Так что мне командующий отчасти даже земляк. А на этой войне все то и дело ищут земляков, и обращение «земеля» звучит чаще других. Должно быть, в монолитной армейской толпе человек все же чувствует себя одиноко. Вот и старается образовать «семью». Земляк ведь почти что брат, и это хоть как-то восполняет разлуку с родными людьми.

Когда я вошел, Громов заканчивал разговор по аппарату правительственной связи. Он положил трубку, кивнул на портрет министра обороны СССР Язова, висевший на стене, и, намекая на три большие звезды генерала армии на его погонах, сказал:

— Все никак не уймется… Главный прапорщик советской армии.

— Борис Всеволодович, я не верю цифре погибших. Мне кажется, она должна быть больше.

— А мне поверишь?

— Вам — да.

Громов вышел из-за стола, открыл массивный сейф. Вынул оттуда стопку потрепанных тетрадей с грифом «Совершенно секретно», положил их передо мной.

— Тут все по неделям, по месяцам, по годам. Восемьдесят третий — восемьдесят пятый год — пик наших безвозвратных потерь. Если хочешь, пересчитай сам.

Он знал, конечно: ему я поверю и так.

Самый важный здесь генерал армии, представитель Минобороны и политбюро Варенников вручал нам грамоты за «добросовестное выполнение интернационального долга», а потом рассказывал, как замечательно складывается обстановка в Афганистане с началом вывода советских войск. Что образовались целые районы, где ситуация «благоприятна, и постреливают в пределах нормы». Что сдача гарнизона в Асадабаде, где девять лет проливал кровь батальон спецназа, а также Ханабада, Ургуна, Шахджоя, Бамиана, тяжелые бои в Заболе и Тулукане не что иное, как результат «решения об отводе войск в интересах политики национального примирения».

— Ситуация в норме, все идет хорошо, растет авторитет кабульского правительства. Долой пораженческие настроения! — голосом школьного учителя говорил генерал.

— И запомните. У нас не будет информации ради информации, гласности ради гласности. Я призываю вас быть политиками!

Пока шла встреча, был обстрелян аэропорт. Десять человек погибло, среди них две русские женщины с детьми. Жаль, что аэропорт так далеко от штаба армии: взрыв был бы неплохим аккомпанементом к страстным словам генерала.

А потом я сидел в кабинете начальника армейской разведки Николая Сивачева. У него «страшный» голос и доброе лицо, которое к такому голосу никак не подходит. Как будто актер играет чужую роль, подменяет заболевшего коллегу. Полковник отщипывал от только что испеченной буханки куски теплого хлеба и отвечал на мои вопросы примерно так:

— Как — кто такие душманы? Миша, это афганский народ, ***!

Раздался резкий звонок телефона «ВЧ», Сивачев снял трубку и невольно выпрямился в кресле:

— Полковник Сивачев слушает… Но, товарищ генерал армии, я считаю это нецелесообразным. По данным разведки, в провинции Герат сейчас нет скоплений бандформирований мятежников. По моему мнению, это может усугубить ситуацию… Виноват, товарищ генерал армии! Есть выполнять приказ: выдать цели для бомбоштурмового удара!

И, зло бросив трубку на телефон, еще более страшным голосом закричал в коридор:

— Дежурного ко мне!

И прибегал офицер с пометками на картах, и где-то, невидимые и неслышные отсюда, поднимались в небо тяжелые бомбардировщики, улетали выполнять приказ Варенникова: «приводить в норму» военно-политическую ситуацию в Афганистане.

Последний перед выводом войск новый, 1989, год я встречал в любимом 345-м полку с его командиром Валерой Востротиным — Героем Советского Союза, легендой ВДВ. Утром 31 декабря поднялись рано, хотя всех дел было — ждать праздник. Приезжали люди, прощались, оставляли адреса; разговоры то и дело возвращались к домашним делам и были грустными, в общем. И оттого, что война кончалась, и всех ждали неведомые перемены. И оттого, что кончалась так: ни поражением, ни победой.

Малоприятный эпизод едва не сорвал праздник. Кто-то из офицеров, возвращаясь в полк уже в сумерках, обнаружил на пустынной дороге бредущего куда-то конопатого солдатика без автомата, но с гранатой в кармане. Как уверял бедолага, он шел поздравлять земляка из соседней части. Надо было видеть, как бушевал «кэп», слушая не очень убедительные оправдания солдата, который чудом, в общем-то, не угодил к «духам».

— А ты думал, герой, скольких парней мне придется положить, чтобы спасти твою жизнь? — примерно так (в литературной обработке) говорил ему Востротин.

Последний Новый год войны солдатик встречал на гауптвахте, но это было чепухой по сравнению с теми минутами, когда он стоял, обмирая от страха, перед командиром.

В начале двенадцатого Востротин поехал поздравлять девятую роту — ту самую, что насмерть встала на высоте 3234 на операции «Магистраль». Я напросился с ним. Сначала, правда, нам пришлось поздравить разведвзвод, потом связистов, потом еще кого-то, и только потом дело дошло до 9-й, в казарме которой стояли сдвинутые столы с вареной сгущенкой, сыром и голландским лимонадом «Сиси», много цистерн которого ограниченный контингент выпил за годы войны.

Сидевшие за столами стриженые парни, которые пополнили личный состав роты после того страшного боя, смотрели на «кэпа» влюбленными глазами. Он просил их, поздравляя:

— Первое — вернуться домой живыми. Второе — вернуться людьми.

1985–1989 гг.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 239 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Getty Images/Chip Hires

Getty Images/Chip Hires

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 217 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0035

Везучий

К. Таривердиев

Как же он выл! Как же выл! Всю душу своим воем изматывал. Словно хоронил кого вроде.

– Заткни его! – злобно прошипел Потапов. – Заткни! Или пристрелю, к такой-то матери!…

Кукушкин – молоденький солдат-проводник – обхватил голову собаки руками, прижал к груди. Одной рукой удерживал за шею, другой – поглаживал, успокаивал. Ермак мотнул лобастой головой. Солдат, не удержав на корточках равновесия, повалился на бок. Пёс поднял голову к небу и взвыл по-новой.

– Сволочь! – выругался лейтенант и вытащил пистолет. – А ну заткнись, падла! Урою!…

Увидев оружие, Ермак встрепенулся и развернулся к лейтенанту. Утробный вой сменился угрожающим рыком. Глаза у собаки сузились. Кукушкин, поднявшись, встрял между ними, закрывая собаку и пытаясь удержать её за ошейник.

– Да вы что, товарищ лейтенант! – с отчаянием воскликнул он. – Вы что?!

– Уйди! – прорычал Потапов. – Уйди! Убью, падлу!!!

Из-за спины солдата рвался к лейтенанту взбесившийся минно-розыскной пёс…

Из "учебки" прибыли вместе. Ермак и Кукушкин. Попали в роту минирования. Ермак мины разыскивал. Кукушкин – их обезвреживал. Но дело своё знал Кукушкин плоховато. Ни хрена не знал, точнее. Как сапёр был бестолков и невнимателен. Как только и "учебку" окончил – непонятно. Век бы Кукушкину в сапёрах не удержаться, если бы не Ермак. Уж больно пёс хорош оказался! Фантастически хорош! Не нюх – дар Божий, честное слово…

На первый раз Кукушкина с Ермаком на "броню" взяли – дорогу проверять. До подорванного моста "броня" шла ходко, без происшествий. У моста, перед объездом, что через речку ведёт, – остановка. Подорвали мост – могут и в объездную колею мину сунуть. Очень даже запросто. Так что без проверки – "броня" ни с места. Как ни спешили, да лучше сейчас десять минут потерять, чем потом на себе подорванную машину волочить. А бросить нельзя. На подрыв боевой машины акт нужен. В шести экземплярах, ещё и с фотографиями. Целый том наберётся, как все бумажки соберёшь. И объяснительные приложить надо обязательно, что действительно боевой подрыв, а не на базаре, к примеру, машину пропили. Да не одну, а минимум от трёх свидетелей объяснительные. Иначе не спишут машину. А пока не спишут – новой не дадут. На чём воевать тогда? Иной раз до полугода волынка тянется, пока новую технику не пригонят, а задачи ставят – будто всё у тебя налицо. Плевать начальники хотели, что из дюжины боевых машин у тебя в роте только три-четыре на ходу. Это твои трудности… Уж лучше десять минут у объезда потерять, чем потом так мучиться.

"Духи" тоже не первый год воюют. У них свои проблемы, и отчётность у них какая-никакая, а тоже есть, небось… Их тоже по головке не погладят, если сапёры советские за здорово живёшь мины, за приличные деньги в Пакистане купленные, из дороги выковыривать будут. У них сапёры ужом вертятся, чтоб русских сапёров обдурить. Оно и понятно…

Знали, что "броня" без проверки в объезд не сунется. Придумали ребус. Любо-дорого посмотреть на такую работу! Добыли где-то пару бомб, наших собственных, неразорвавшихся, – благо, уж чего-чего, а этого добра тут навалом, – притащили к мосту и в объезде-то и зарыли. Не поленились ведь! Две такие чушки не меньше чем на полметра вглубь закопать! А грунт здесь – одни камни!… Взрыватель поставили один на обе бомбы, чтоб разом рвануло. Зарыли это дело и утрамбовали хорошенько, как и не было ничего. Сверху, в пыли дорожной, следы колёс нарисовали, будто бы проезжал уже кто по этому месту. А к взрывателю, что от нажатия срабатывает, палку пристроили. Самую обыкновенную, деревянную. Одним концом в нажимной датчик её пристроили, другим – заподлицо с колеёй. Давай, механик, катись по накатанной колее! Колёса на палку, палка – на датчик. Датчик на взрыватель, взрыватель – на бомбы. Давай, механик, верь колее накатанной…

Что на "броне" собака оказаться может, тоже учитывали. Оттого и старались – поглубже закапывали. Чтобы пёс тротила не унюхал. Чтобы мимо прошёл. Пройдёт собака – пройдут и сапёры. Они псу своему верят. Что им ещё остаётся. Не может пёс сквозь землю утрамбованную запах учуять, не должен. Собака ведь, не ясновидец же!…

Кукушкин Ермака на длинном поводке змейкой водит. От обочины к обочине. Ермак носом в землю зарылся, только хвост торчком стоит. Бегал-бегал, остановился в раздумье. Постоял немного, обмозговал что-то и сел сиднем. Мина!

Кукушкин с лица сбледнел, щуп из рюкзака тянет. На "броне" замерли все. Потыкал Кукушкин в землю щупом, потыкал, на Ермака укоризненно смотрит. Что ж ты, мол, брат? Играешься, что ли? Дёрнул солдат Ермака за ошейник и дальше пошёл. А Ермак – ни в какую! Не идёт, и всё тут! Только голову набок скосил, вроде как раздумывает, сам в себе сомневается. Кукушкин ещё раз за ошейник дёрнул – Ермак ни с места. Кукушкин – сильней. Да разве сдвинешь?! Ермак – овчарка-переросток. С полцентнера тянет, когда сытый, не меньше. И грудь – поперёк себя шире. А проводник щуплый. Росту – метр с каской и весу в нём килограммов шестьдесят, да и то в мокрой шинели с автоматом. Тьфу, а не солдат!…

Кукушкин за поводок дёргает, чуть не плачет. На "броне" все впокат лежат. От гогота умирают. Дембеля советы разные дают, как с Ермаком справиться. Такие советы, что Кукушкину впору прямо здесь в петлю головой… Смешно им! Механик головной БТР завёл – сколько же ждать можно, пора двигаться! Ротный, что "броню" вёл, поближе подошёл, на Кукушкина кричит. А Ермак ни в какую, хоть дубиной его по голове бей! Приказал ротный ещё раз поискать. Потыкал сапёр в дорогу щупом, палку, вертикально зарытую, нашёл. Палка как палка. Чего только на дорогах не валяется?! Кукушкин на неё – ноль внимания. А ротный призадумался. Приказал откапывать. Откопал Кукушкин – ахнул! Да и ротный сразу как-то криво улыбаться начал. Одной щекой. Оба на головной машине ехали… В двух бомбах килограммов пятьсот набегает. Этого и танку с избытком. А они – на БТРе. Твою-то мать!…

Ермака на "броне" чуть до смерти шоколадом не закормили. Закормили бы совсем, да Кукушкин отстоял: нельзя собаке столько сладкого – нюх испортится. Самому-то сапёру шоколада не досталось – дембеля втихаря ему "колобах" по затылку насовали: ты что, сынок, смерти нашей хочешь? Фугас духовский взорвали к чёртовой матери. От греха подальше. Была б нужда разминировать! Того и гляди, с секретом окажется… А за Ермаком слава утвердилась – золото, а не пёс! Чистое золото! Был бы человеком – давно б медаль навесили…

Так и воевали в паре. Ермак за главного, проводник – при нём. В качестве приложения. Не Ермак – давно б ротный Кукушкина куда-нибудь на свинарник отправил.

С самого начала сегодня всё шло не слава Богу. Сперва Потапов со штурманом разругался. Тот тыкал пальцем в карту-двухсотку: здесь! Потапов ему висок крутил – окстись, парень! Командир экипажа на крик изошёл: вы что, охренели оба?! Авиапарад в Тушино устроили! Сколько над одним местом кружиться можно?!

Сопровождающий, что за всё это дело и отвечает, если по уму делать, как воды в рот набрал. Комбат его в штаб батальона из неудавшихся взводных выдернул. Воевать не клеилось у парня, а почерк хороший. Вот комбат его и выдернул – пусть бумажки рисует… А чтоб служба штабная мёдом ему не казалась, изредка отправлял на десантирование ответственным за переброску групп. Ему акт с координатами места выброски подписывать, а он сидит, не дышит. Растерялся… Штурман орёт, командир орёт, ответственный – молчит. Ну что ты будешь делать! Плюнул Потапов: давай садись! Вертолёты людей выбросили и – хвост трубой – на аэродром. А Потапов – руками за голову! На семьдесят вёрст с гаком в сторону от нужного места выкинули! Вот гады, говорил же штурману! Давай лейтенант по рации комбату жаловаться – так, мол, и так. А того не переупрямишь! Высадился? Вот и топай в назначенный район ножками, коли такой дурак! А как топать, если у пулемётчиков рюкзаки больше их самих весят?! Да и остальным ненамного лучше. Понабрали всего – от танковой дивизии полдня отбиваться можно. А теперь попробуй унеси всё на своём горбу! Поди-ка!…

Две ночи шли. Измотались вконец. Днём в канаве какой-то прятались. Канава – одно название. Воробью по колено. Вокруг – кишлаки духовские, под пробку боевиками набитые. Только высунись из этой ямы, вмиг засекут и башку открутят. Дозорные с патрулями по окрестностям так и шныряют. Хорошо ещё, им и в голову прийти не может, что в этой канавке советская разведгруппа прятаться может! Так и мочились прямо под себя – головы не поднять, не то, чтобы оправиться по-людски. За день на солнцепёке весь запас воды прикончили. На жаре-то только начни – обопьёшься!

Как ни таились, а на вторую ночь на патруль всё-таки напоролись. Люди измучены, еле бредут, куда там бой принимать, а патруль налегке – свеженькие, сволочи. И кишлаки кругом. Вмиг затрут. Попадала группа на землю, за оружие схватилась – откуда силы, – а патруль мимо протопал. Не заметили…

Комбат Потапову старую крепость отдал. От щедрот. Мог бы и другого кого послать, да не послал. Значит, веры в Потапова окончательно не утратил. Старая крепость – место рыбное. Оттуда ещё никто без "результата" не возвращался. Караваны там – ну просто косяком прут. Как из мешка дырявого. Только бей, не ленись. Как у батальона с "результатом" заклинило, комбат сразу группу в старую крепость отряжает – на промысел. Почему "духи" до сих пор в эту крепость пост не сунули – загадка загадок. Но поста нет, это проверено. Может, у них тоже людей не хватает, а может, они после каждого разбитого каравана считают, что мы туда больше не рискнём сунуться. Черт их разберёт, почему так, но главное – поста нет. В другие места действительно по два раза не ходили. Только в старую крепость. Чудеса! Впрочем, не исключено, что "духи" туда мин насовали, сюрпризов разных. Тогда понятно, почему пост не выставили.

На этот случай взяли в группу Кукушкина с собакой. Вернее, наоборот – Ермака с проводником. Чтоб разнюхал что к чему. А собаке столько ходить, сколько прошли, никак нельзя. Устаёт, ошибиться может. Да кто ж знал, что так получится?! По плану должны были недалече от старой крепости в горах высадиться – а вон как всё обернулось! До этого была эскадрилья как эскадрилья. А новая – даже высадить толком не умеет. Штурманы в координатах путаются. За командиров экипажей – пацаны за ручкой сидят, не старше Потапова. Только-только из лётного училища вылупились. Комбат говорил – всех опытных лётчиков в Чернобыль забрали. А там слетал пару раз к реактору – и зубы на полку. Где ж пилотов столько набрать?! Вот и получается, что опытные там, а здесь летать некому… Видать, вертолётчики здесь обкатку проходят. Кого не собьют за год, тот опыта поднаберётся – и тоже в Чернобыль. Дожили!…

На второе утро вышли к крепости. Дошли наконец. Люди с ног валятся, хоть в плен бери – не пошевелится никто. А рассвет поджимает, вот-вот солнце взойдёт. Группу на ровном месте, неукрытую, никак оставлять нельзя. В крепость надо, за стены. А там мины – кто поручится, что нет? Ермак упёрся, заартачился. Устал, идти не хочет. Не идёт работать, хоть кол ему на голове теши!… Чихать он на всех хотел. Таскали, как шавку какую, по горам двое суток, днём в канаве привязали так, что морды от песка не оторвать. А теперь – иди работай… Да пошли вы все!

– Сам лезь! – в сердцах ругнулся на Кукушкина Потапов. – Не можешь дурака своего заставить дело делать – ковыряйся сам! Я из-за тебя группу светить не намерен! Понял, солдат?!

Кукушкин боязливо глянул на крепость. Без Ермака страшновато. Мало ли что под стены подсунуть можно? Было бы желание да взрывчатка, а умельцы найдутся. Научились ихние сапёры каверзы подстраивать, ох, научились! Хоть на выставку выставляй! Жаль, нет такой выставки. Было бы на что посмотреть!… Возьмут фольги два листочка, приладят над зарядом так, чтобы не контачили меж собой, да песочком присыплют. От фольги проводки на батарейку. Электродетонатор, конечно, в цепь. Всё как положено. Давай, родной, ищи мины! Ткнул сапёр щупом в землю, проткнул стальным жалом оба листочка насквозь – цепь и замкнулась. Поминай как звали! Или ещё какую подлость придумают. У них на этот счёт хорошо соображалка работает, да и инструктора разные иностранные стараются, хлеб свой отрабатывают. Ловушек много – жизнь у сапёра одна. Страшно Кукушкину без собаки, а лейтенант гонит. Куда денешься?… Надо!

Кукушкин собрал щуп и осторожно двинулся к пролому в стене. Разведчики, что в охранение назначены, чтоб сапёр работал спокойно, за спину свою не волновался, – за угол стены зашхерились. Не хотят рядом стоять, опасаются. Пролом этот Кукушкин сразу же выбрал, как только увидел. Если здесь, у входа, мины нет, то дальше проще будет. Вряд ли "духи" по углам сюрпризы рассовали. Не в их это характере. Скорее всего, в проломе и установили.

Ермаку за себя стыдно стало. Следом за сапёром поплёлся. А что сейчас с него толку? Ему бы отдохнуть да воды литр. А где взять?

Осторожненько ковыряется сапёр. От напряжения руки вспотели. Щуп – в сторону, пальчиками землю разгребает, пылинки с камней сдувает, как археолог в раскопе. Пальчиками-то понадёжнее будет. Ермак рядом сидит, за работой присматривает. Умный пёс – ответственность свою понимает, но под руку не лезет, не мешается. Умница ты моя, ну сиди, сиди. Всё ж живая душа рядом, всё ж спокойней немного. Ермак сидит, хвост под себя поджал, глаза виноватые; но не напряжённо сидит, весь натянутый, как когда мина рядом, а просто так сидит, устало. Может, и вправду повезло? Может, и нет ничего тут?… Вот и лейтенант не выдержал, поближе подошёл, в затылок дышит. Его тоже понять можно. Он рассвета больше чем мины боится. Рассвет его в спину толкает. Развиднеется – засекут наблюдатели группу. А значит, конец засаде. Вмиг по всему маршруту разнесут, что в крепости нечисто. Всё движение станет, пока боевики группу из крепости не выдавят. Не мытьём выдавят, так катаньем! У них это дело отлажено…

Над горами посерело. Кукушкин просунулся в пролом и влез вовнутрь.

– Ну?! – нетерпеливо спросил лейтенант.

– Кто его знает? Вроде нет ничего. – Не уверен в себе сапёр, совсем не уверен. Эх, если б Ермак не так устал!

Лейтенант выругался: плечами пожимает – болван, ковыряется, будто бы вся жизнь впереди! Ну, кривая, вывози!

– Заходим! И не трогать мне ничего! Ни к чему не прикасаться! Голову отверну! Если на плечах останется…

Старая крепость внутри делилась надвое. Получалось что-то вроде двух двориков с одной общей стеной между ними. Кукушкин попал в тот, что поменьше. Ладно, и то хлеб. Большой дворик проверять пока Потапов не решился. Не полезем туда, и вся недолга! Передневать и тут можно. А к вечеру Ермак отдохнёт – тогда и проверим. Главное – с чужих глаз убрались. Теперь – всё наше будет! До ночи можно отдыхать, в себя приходить. Курево есть, жратва тоже. С водой, правда, плоховато. Почти всю на марше выпили. И добыть её негде. Один день протянуть можно, а вот второй – вряд ли. Без жратвы – можно, без воды – хана…

Лейтенант шершавым языком обтёр пересохшие губы. Во второй – последней – фляге плескалось ещё граммов триста. Но впереди ещё день и ночь. Потапов повертел флягу в руках и с сожалением засунул её обратно в рюкзак.

Крепость была расположена у самой дороги, на небольшом бугре. При желании можно было и не спускаться к самой дороге, а бить прямо из-за стен. Конечно, ночью чем ближе, тем эффективней, но толстые стены были таким прекрасным укрытием, что вылезать из-за них было жалко. Надо только в большом дворике осмотреться. На всякий случай. Вот только Ермак отдохнёт – и осмотреться. Ермаку Потапов верил. А то, что он утром дурака валял, так это от усталости. Человек и тот с устатку соображает плохо – так что ж от скотины бессловесной требовать? Отдохнёт – войдёт в чувство.

Ермак не спал. Слонялся меж солдат и клянчил воду. Некоторые делились, но всё равно мало. Да и сколько ему перепадало, коль во флягах хорошо если на донышке плещется. Собачью воду тащил проводник. Но тут и на одного двух фляг не хватает, а если ещё собаку поить! Из своих запасов Кукушкин и так не более трёх глотков отпил, а вода всё равно закончилась. Попробуй удержи собаку, объясни ей, что ни колодцев, ни родников тут и за сто верст не найдёшь. Жара-то какая, и ходить ещё две ночи, не останавливаясь! И день весь без движения на самом солнцепёке. Тут канистры мало будет, да и где она – канистра? Солдат потрепал Ермака по загривку, жалостливо потрепал, извиняясь, что так получается…

Потапов ворочался на камнях. Отяжелевшее, разбитое переходом и нервотрёпкой, тело словно налилось чугуном. Плечи, натруженные ремнями, горели. Мгновение казалось, что тяжеленный рюкзак так и остался висеть на спине, будто бы и не снимал его лейтенант. До того мышцы к тяжести привыкли, что и освобождения от неё не почувствовали. Видно, уже не способны были. Под спиной оказался мелкий острый камень, но приподниматься, чтобы отбросить его, было лень. Солнце вылезло из-за гор, но ещё не грело. Липкий, холодный пот, заливший все тело, остыл. Волглое, противное бельё холодило спину и грудь. Лейтенанта бил озноб. Сон не шёл. Пить хотелось ужасно, но Потапов знал, что нельзя. И напиться не напьёшься, и воду последнюю истратишь. Терпеть надо. Постараться заснуть, о воде не думать. Глотку – как наждаком натёрли. Губы склеились, слиплись. Застыла спёкшаяся слюна коркой. Шевельнёшь губами – корка лопается. Больно… В речке бы сейчас искупаться!

Ермак пристроился к Кукушкину, навалился на бок, ткнулся носом в подложенный под голову рюкзак. Сапёр обнял собаку ласково, заглянул в глаза просящие. Ну нет у меня воды, понимаешь, нет! Ты ведь сам всё выпил, пока шли. И взять негде, брат… Такая вот у нас с тобой жизнь. Терпеть надо. Эй, Ермак, Ермак! Кто ж придумал вас, животин несчастных, на войну призывать? Тут и человеку-то порой хоть по-волчьи завой, а тебе, собачатине, небось, и подавно…

Малыш был шустрый, чёрненький с жёлтым. Морда тёплая, сопливая, добродушная. По вольеру вечно ползает – передние лапки уже окрепли, выпрямились, а задние не держат ещё, так и ползёт – зад по земле волочится; во все углы тычется, ищет чего-то. А как на все четыре поднялся, так и не остановишь совсем. Всё в движении, всё в походе. За это Ермаком и прозвали. За походы по всему собачьему питомнику. Подрос малыш маленько, выпрямился, грудь налилась – начали его на площадку водить, чтоб привыкал потихоньку. На площадке интересно, весело. Барьеры разные понаставлены, брёвна, лестницы. Собаки мечутся, через заборы прыгают, на "куклу-чучело" бросаются. У "куклы" рукава длинные, ватные, до колен болтаются. Молодняк на них – как бык на тряпку. Схватят зубами и давай таскать! Да ещё и с рыком. "Кукла" рукав вырывает, да иногда так сильно, что молодняк лапами от земли отрывается, но зубов не разжимает – держится. Злится молодняк, рычит, в раж входит. Те, кто постарше, поопытней, те за рукавами уже не охотятся. Прямо в глотку норовят! Страшенные псы, могучие. Грудь сама себя шире. На границу пойдут или в колонии. Звери! Чисто звери! Чуть что – и в глотку…

Ермак тоже за рукавами гонялся, но к глотке не лез. Не получал от этого удовольствия. Зато палки, инструктором брошенные, всегда первым находил. Куда б ни забросили. Интересно в травке повозиться, палочку найти. Хотя по правде – чего её искать? Она ж за версту инструктором пахнет.

Как-то раз бросил инструктор вместо палки кусочек какой-то, в красную тряпочку завёрнутый. То ли свёрток какой, то ли брикет… Не поймёшь сразу. Пах он, правда, неприятно, резко как-то. Ермаку без разницы – что свёрток, что палка. Найти его труда не составило, но только за него зубами, чтоб назад инструктору отнести, – как тот длинной плёткой, да по лапам! Взвыл Ермак от боли и обиды! В первый раз в жизни захотелось до глотки добраться. Но инструктор опытный. Таких, как Ермак, уже не один десяток через него прошёл. Плётка так и свищет. Попробуй подступись! Враз по рёбрам схлопочешь!

Мало-помалу привык Ермак этот запах отыскивать и рядом усаживаться. Чин чинарём – передними лапами к запаху. Привык и не трогать пакетики эти, хоть и очень хотелось укусить. Уж больно запах противный. Но не трогал – кому ж охота плёткой по лапам?! Скалиться, правда, не запрещено. Зубы показывать можно – только трогать не моги! Привык Ермак. На площадке тихо становилось, когда он очередной пакетик искал. И находил всегда, куда б ни спрятали. Хоть бы и в землю закопали.

Потом Кукушкин появился. От него теплом веяло и пахло пряно. Кусочки сахара, что он из столовой солдатской для Ермака воровал, всегда шинелькой пахли. Вкусно так. И плётки у него в руках никогда не было. На собаку свою не кричал ни разу. На него – кричали. Прапорщик раз даже плёткой собачьей – хлыстом – замахнулся. А Кукушкин никогда ни на кого не кричал. Только сгорбливался покорно, когда его ругали. А после Ермака по шее, как кота какого-нибудь, гладил. И приговаривал что-то печально. Жаловался… Ермаку хозяина нового жаль было. Что б не ругали его, старался Ермак проводника своего не подводить. Осторожно работал, внимательно.

Как-то раз весной много людей на площадке собралось. Пакетиков этих поназакапывали – страсть! Всяко разных и с выдумкой. Где, к примеру, маленькие такие кусочки, только-только чтоб пахли, а разрывать начнёшь и не найдёшь – мелочь… А средь этой мелочи – здоровый фугас. Некоторые собаки сбивались. Подле каждого кусочка садились, а проводники их всё никак сообразить не могли, чего это пёс сел, коли нет ничего в песке. И до того злились, что, когда пёс сядет у фугаса, они его дальше тянут. Дураки люди! Ни черта не понимают!!! Ермак быстренько смекнул что к чему. Побегал, посравнивал, где сильнее пахнет, – и прямиком к фугасу. Кукушкин его сразу же нашёл. Потом ещё задачки разные подсовывали, всё с каверзой – да не на тех напали! Не хотел Ермак, чтоб прапорщик опять на хозяина плёткой замахивался, – так и справились они с экзаменом. Всё сделали, что требовалось, и мужик какой-то пузатый, здоровый Кукушкину руку одобрительно жал и на Ермака всё кивал. Хвалил… А инструктор за спиной у мужика прятался, улыбался довольно. Будто бы и не он по лапам наяривал! Спросил мужик этот у хозяина что-то. Ермак сразу понял, что не больно-то и рад Кукушкин вопросу этому. Вот только вида постарался не подать. Кивнул согласно и руку к пилотке приложил. Тот ещё раз хозяину руку пожал и пошёл прочь. Больше Ермак его не видел. А потом их с хозяином долго везли – где машиной, где самолётом, где вертолётом… И видел Ермак, что страшно хозяину. Колотит его всего. Тёрся Ермак у солдатских сапог, успокаивал, а тот всё по голове его гладил и не говорил ничего.

На новом месте Ермаку не понравилось. Жарко, пить всё время хочется. У края площадки, где обучались они с Кукушкиным, лес рос берёзовый. И речушка была небольшая. Они туда вырывались иногда, когда прапорщика рядом не было. Ермак по лесу за собственным хвостом гонялся как полоумный, всё поймать норовил от полноты жизни, а хозяин, когда не очень холодно было, до трусов разденется – и в речку. Ермак форму солдатскую на берегу сторожил, чтоб не унёс кто. От воды прохладой веяло, свежестью. И хозяин такой смешной, когда вылезет! Худой такой, угловатый, плечи узкие, щуплые – не то что у инструктора. У того даже под рубахой мышцы ходуном ходят! Намахал плёткой-то своей! А у хозяина каждое рёбрышко просвечивается, и по коже безволосой мурашки синие после воды. Капельки с трусов армейских – на пять размеров больше, чем надо, – по ногам стекают. Смешно…

А здесь – ни речки, ни леса. Голо кругом, пусто. И земля цвета какого-то не нашего – рыжего. От солнца и пыли. Заместо травы колючка растёт, в шерсть цепляется. Прицепится – потом не отдерёшь! А на горизонте земля дыбом становится. В небо лезет. Горы эти Ермак больше всего невзлюбил. Камни острые, горячие, лапы ранят. Побегай-ка по ним вверх-вниз! Да и на броне не лучше. Железо, солнцем раскалённое – не сядешь. Сквозь шкуру обжигает. Пылища вокруг, как вперёд поехали, аж до самого неба стоит, в нос лезет. Да ещё крючки разные острые – много их к броне привинчено-приварено – по бокам лупят, за брюхо кусаются. А главное – чад! Как машина поедет, двигатель у неё заурчит – так такой чад в ноздри, такой запах, что хоть соскакивай или нос лапой затыкай. Люди и те морщатся – а ему-то каково?

Когда у моста первый фугас с хозяином нашли, всё не так, как на площадке, оказалось. И хозяин чего-то долго соображал что к чему, всё никак откопать заряд не мог. Да и вообще, бледный он какой-то был, руки подрагивали. А люди, что вместе с ними на броне ехали, попрятались кто куда. Даже БТР железный и тот назад попятился. Один хозяин около фугаса ковырялся, свой заряд к нему прилаживал. Чего это все убежали, Ермак сперва не понял. Видел он, как на площадке шашки тротиловые взрываются. Бум, и всё. Довольно громко, конечно, но ничего страшного. Все на месте стоят, разве что чуть-чуть назад отойдут. Правда, пахнет потом в воздухе погано. Кисло как-то, с дымком резким. Но терпеть можно.

Кукушкин шашку тротиловую к бомбе приладил и рванул бегом прочь. Ермака за собой тащит. Тот лениво бежит – куда спешить? Даже крикнул на него Кукушкин в первый раз в жизни. Хотел Ермак обидеться слегка, да не успел… Как рванёт!!! У Ермака в ушах звон сплошной, шерсть дыбом, а хвост между ног. И под БТР скорей… А в воздухе такая кислятина с горечью, что он чуть нюх напрочь не потерял. На дорогу глянул – ямина, словно полдороги выворочено. Понял Ермак, что тут по лапам бить не будут, тут по-другому всё…

День перетерпели с трудом. Тяжело без воды. Даже курево не помогает, только хуже становится. Как жара приутихла, послал Потапов Кукушкина большой двор проверять. Отдохнувший Ермак, помня утреннюю вину, работал бодро. Мину, в уголке большого двора закопанную, нашёл быстро. Сапёр покрутился вокруг, но трогать её не стал. Доложил лейтенанту, тот почесал затылок и решил:

– Ну её к чертям! Пусть лежит. Сейчас трогать её нельзя – грохотом половину округи распугаем, а завтра, как сниматься будем, рванешь её накладным зарядом, и дело с концом. Понял?

– Понял, – облегчённо сказал Кукушкин, опасавшийся, как бы лейтенант не приказал мину обезвреживать. Взорвать-то большого ума не требуется…

– Указку только воткни. Есть у тебя? Вот и отлично! Можешь даже две воткнуть, чтоб любому дураку в глаза бросалось. Давай!

Группе лейтенант объяснил доходчиво, чтоб в угол тот никто и близко не совался. Ладно, сам подорвёшься, так ведь "духов" распугаешь, а значит, и все муки, перенесенные после неудачного десантирования, – коту под хвост. На том про мину и забыли – в первый раз, что ли?

Ближе к вечеру стали готовиться к засаде. Наблюдатели доложили, что "духов" вокруг – как у Ермака блох. По дороге так и шныряют, но на развалины крепости – ноль внимания. Значит, не заметили ничего, в себе уверены. Ну что ж, это неплохо!

Из крепости Потапов решил не высовываться. До дороги метров сто пятьдесят, может, даже и поменьше слегка. Влево-вправо из-за стен метров на шестьсот – семьсот видно. Достаточно вполне. При удачном раскладе две-три машины зацепить – нечего делать! А коли караван вьючный пойдёт – на верблюдах, – то к дороге вообще спускаться вредно. С охраной вьючных из-за укрытия лучше всего разбираться. Стены толстые, разве что гранатомётом прошибить можно. Только кто же позволит им гранатомёт разворачивать? На-кась, выкуси! Задавим как миленьких…

Потапов расставил людей. Получалось совсем неплохо. Пулемётчики из угловых полусохранившихся башенок били наперекрёст. Они же и фланги держали. От перекрёстного огня не спрячешься. Обязательно кто-нибудь достанет. Для станкового гранатомёта подобрали башенку в центре. Очень даже удачно подобрали. Расчёт, ворочая стволом, разворачивал гранатомёт, как хотел. Хошь вправо, хошь влево. Позиция – как в учебнике! Автоматчики и снайпер примостились в проломах стен. Готова засада. Теперь – только ждать…

В Союзе Потапов сильным взводным считался. Даже роту в скорости дать обещали. А здесь – не заладилось. Здесь – самостоятельно взятый "результат" нужен. А его-то нет и нет. Ходил Потапов в составе роты, когда не только его группа участвовала, но и других две-три, – брали тогда "результат", и неплохо брали. И командиром поддерживающей других "брони" ходил нормально. А вот как только самостоятельная засада – ни в какую. Нет "результата" – хоть плачь. А ведь главное – комбату свою собственную работу показать. Чтоб в донесении фамилия была указана. Без этого роста здесь нет.

А "духи" всё не шли и не шли. Каждые шесть суток уходила потаповская группа в засаду, а на выходе – пусто. И ложные посадки делали, и следы на марше путали, как только "духов" ни обманывали, а всё равно их группу наблюдатели засекали. И сразу у "духов" – замри. На тридцать вёрст в округе никто не шелохнётся. С кем воевать? Кого побеждать? Или, наоборот, внаглую с места выживать начинали. Окружат со всех сторон и ночи ждут, боя не начинают. Хочешь не хочешь, а приходится у комбата эвакуацию запрашивать. Чего в окружении высиживать-то? Пока стемнеет да "духи" в атаку пойдут? Не резон. Наше дело – бить караваны. А караван всё одно не пойдёт, раз тебя уже заметили. Вот и получается, что смысла нет сиднем сидеть, атаки дожидаться.

Не везло Потапову. За полгода ни одного серьёзного самостоятельного "результата". Один раз машину сжёг. Вроде "результат", а на поверку – так себе. Настоящий "результат" – это то, что с собой принёс и на плац перед комбатом выложил. Чем больше выложил, тем почётней. Так что машина сожжённая прошла боком, тем более что если по-честному, то машину-то лётчики с воздуха зажгли, а он только вокруг пожара прыгал, да вытащить из пламени ничего не сумел. Сгорело всё.

Другой раз – мотоциклистов шальных сбил. Добыл два "калашникова" да горсть таблеток всяко разных – уж больно афганцы лечиться любят, чего только у них в карманах не найдёшь.

Остальные группы неслись, как несушки. Что ни выход – так результативный. И пусть не всегда по-крупному, стволов этак по десять – пятнадцать, а всё-таки плюс. Один – десять стволов, другой – восемь, третий – пятнадцать. У комбата отчётность – лучше не надо. За месяц полста стволов трофейных набежало – и слава Богу. Комбат перед начальством за действия своих групп лично ответственен. Оттого и любит он "результативных". А у Потапова вечно одно и то же: он в засаду, "духи" – на выходные, чтоб им пусто было. Комбат уж поглядывать косо начал. В батальоне над Потаповым посмеиваются, будто бы он виноват в чём. Обидно!…

Из старой крепости пустым вернуться – голову на плаху положить. Не простит комбат такого! Ведь для того и послал, чтоб возможность дать себя проявить. Мог и "везунчика" послать. Тот бы мигом ему "результат" организовал. А чего не воевать, коли масть валом валит?! Но комбат рискнул – дал шанс. И шанс этот сегодня надо отрабатывать. Иначе сунет комбат старшим на резервную бронегруппу навечно – и будь здоров! Страхуй других. Им ордена-медали, тебе – шишки да мины на дороге. Кому приятно?

Солдаты в группу Потапова шли неохотно. Прослыл неудачником, а солдаты везучих любят. Солдат – не монахиня. Он юродивыми не интересуется. Ему подай командира, которому счастье прёт, как из ведра. Тогда и солдату служба окупится. У везучего в группе служить интересно – что ни засада, то успех. Время до дембеля быстрей идёт, деньки тикают. Ордена-медали ведь только за "результат" дают, а значит, у везучего на строевом смотре вся группа как один на груди железом позвякивает. Приятно? Ещё бы! Да и в караванах разбитых всегда к дембелю поживиться чем-нибудь можно, так сказать – приварок к получке. В удачливых группах деньги у старшины и не получают. На хрен эти копейки нищенские, у нас и так, товарищ прапорщик, на жизнь хватает. Старшина – коли не дурак – в долгу тоже не остаётся.

Хорошо в удачливой группе служить, удобно. За это командиру от солдат почёт и всяческое услужение. У везучего командира в группе и дисциплина, и внешний вид. А он и не напрягается вроде. Потому как каждый хочет в такой группе подольше продержаться. Будешь командиру поперёк вякать, так не будет он с тобой мучиться, перевоспитывать. Пойдёт к комбату и уберут тебя туда, куда Макар телят не гонял. Комбат везучему всегда навстречу пойдёт. Такой командир и из беды вытащить сможет, если захочет, конечно. Мало ли что в солдатской жизни случается, но коли командир результативный, то и дело, что репутацию его испортить может, всегда комбат прикрыть постарается. Потому и приказывает лейтенант ровным голосом, будто не приказ отдаёт, а так, просто желание своё высказывает, – а дело в группе спорится. И ему хорошо, и солдатам…

У Потапова в группе всё иначе. Не любят его солдаты. А за что любить? На весь взвод – одна медаль "За отвагу", у замкомвзвода. Да и тот её раньше сержантских лычек получил, когда служил в соседнем взводе пулемётчиком. Того и гляди, пойдёшь на дембель без ничего. Будто не в разведке своё отпахал, а в хозвзводе все два года отирался. Комбат-то наградные листы только за "результат" подписывает. А остальным, хоть напополам разорвись, – шиш с маслом. Разве что посмертно. Погибшему – обязательно хоть медаль, но дадут, пусть даже его дуриком в парке гусеницами переехало. Но живому-то при жизни надо! И не так, чтоб через год после дембеля через военкомат вручили, а чтоб в родной колхоз – в "парадке" и с медалью. Пусть видят, что не в стройбате Родине служил, а с настоящей войны домой вернулся. И со старшиной ротным у потаповских солдат проблемы вечные. Что поновей, получше – то не для них, а для соседнего взвода, а им – что останется. Знают солдаты, отчего так всё, да поделать ничего не могут. Не любят они Потапова. Не верят они в него. Лейтенант это кожей чувствует. Вместо авторитета командирского на голос в основном давит. Чуть что – орёт, как на холопов. А тут не Союз, командир! Тут по-другому всё должно строиться…

Измучился Потапов на "безрыбье", измаялся, изломался весь. Хоть бы караван какой. Да что там караван – хоть машину бы одиночную. Только с чувством, с толком, по-настоящему. Если до утра сегодня не поедет никто, считай – труба дело. Второго дня без воды не высидеть. Или сегодня бить, или…

Ночь тянулась бесконечно. Разгоняя сон, лейтенант проверял наблюдателей. Будил пинками, матерился. Солдаты ворчали вполголоса, обижались. Не так, не так всё складывалось. И настроение паршивое, все нервы ожидание это вымотало. Дело к рассвету, а "духи" как вымерли.

Перед рассветом Ермак начал выть. Громко, в полный голос. На всю округу. Потапов даже опешил слегка поначалу. Этого ещё недоставало! Не то что "духи", шакалы разбегутся от такого воя! Протяжно воет, утробно, словно хоронит кого…

– Чего ты вылупился?! – в полный голос, забыв от ярости про засаду, выкрикнул Потапов, сжимая пистолет так, что пальцы свело. – Отойди, говорю, застрелю скотину!!!

– Товарищ лейтенант!… – Кукушкин захлебывался словами. – Товарищ лейтенант!… Прошу вас! Товарищ лейтенант!…

Ермак рычал, вырываясь из рук проводника. Лейтенант, не помня себя, оттолкнул Кукушкина и упёр глушитель прямо в морду собаке. Подскочивший замкомвзвода успел схватить его за руку:

– Да вы что?! Успокойтесь!

Кукушкин перехватил Ермака покрепче и прижал его оскаленную морду к себе. Потапов рывком высвободил перехваченное сержантом запястье. Тот, безоружный, молча и спокойно стоял перед командиром. К месту происшествия сбегались солдаты.

– А ну все по местам! – негромко, но властно проронил замкомвзвода. Солдаты потоптались немного и неспешно разбрелись по своим проломам.

– Не надо бы так, товарищ лейтенант.

– Не учи отца, – хмуро ответил Потапов, остывая и чувствуя, что на этот раз он окончательно подорвал свой авторитет. Нельзя было так срываться. Господи! Полчаса до рассвета! Ну пошли караван!

– На, – буркнул он Кукушкину, отдавая ему свою последнюю воду, – попои свою сволочь, чтоб заткнулся.

Сапёр слил остатки воды в миску Ермака. Тот сразу же начал жадно лакать, иногда отрывая морду от миски и поглядывая в сторону, куда удалился лейтенант, порыкивая ещё, но из рук уже не рвался. Кукушкин смотрел, как пёс пьёт. В горле у него было сухо.

"Тойота" пошла, когда солнце почти полностью встало. Во всяком случае развиднелось уже полностью. Потапов, не надеясь уже ни на что, успел дать команду радисту, чтоб тот вызывал вертолёты. "Тойота" шла полугрузовая. Кузов открытый. Из-за борта торчат головы. Оружия не видно, но это ещё ничего не означает, оно и на полу может лежать. Если оружие там есть, то можно стрелять, – а если его нет? Рассвело – невооружённые имеют право двигаться. Потапов лихорадочно думал.

До ближайшего кишлака километров пятнадцать. Значит, выехали ещё в темноте! С другой стороны, могли и просто по своим делам торопиться! Может, остановить, досмотреть? А если они всё-таки "духи"? Так они и дали себя досматривать. Полоснут из автомата – и привет!

Машина уже выходила на линию огня. Головы в кузове даже и не поворачивались в сторону крепости. "Нельзя трогать, нет у них оружия", – подумал Потапов и неожиданно для самого себя вскрикнул отчаянно:

– Огонь!!!

Утро раскололось… Враз всеми стволами. "Огонь, открываемый внезапно всеми огневыми средствами с близкого расстояния, называется кинжальным", – ненужно всплыла в голове заученная училищная фраза.

Свинцовый, отливающий багровым, оглушительный, кинжал огня потаповской группы с грохотом вонзился в машину, выворачивая внутренности. Из "Тойоты" даже не кричали. Всё произошло быстро и неожиданно. Команду "прекратить огонь" лейтенант не давал. Пулемёты умолкли сами собой. Стрелять больше было некуда…

Потапов и замкомвзвода спустились к машине. Обшивка кузова и кабины – в клочья. Всё залито кровью. Убитых шестеро. Один – по-видимому, водитель – моложавый дядька с нечёсаной бородой. Два старика. Один пацан лет четырнадцати. Ещё двое – не разберешь теперь. Груз – два мешка с мукой, какие-то тряпки. И ничего больше. Ни ствола…

Лейтенант присел у переднего колеса, привалившись спиной к изрешечённому крылу. Столько трудов, надежд!… Столько шли!… Внутри – как в бездонном колодце. Кричи не кричи – не аукнется…

– Мирняк, – вяло сказал замкомвзвода. – Мирняк завалили, получается.

…Тоже мне открытие. Только есть ли он, мирняк, в этой проклятой стране? Скорее всего, обычные "духи", вот только оружие не взяли специально, чтобы не рисковать, если на досмотровую группу напорются. Не напоролись… "Духи"! Самые настоящие! А кто докажет?! А может, и не "духи" совсем. Может, они за нас были. Не спросишь у них теперь… И не докажешь ничего, когда к стенке припрут. Прокурору-то не расскажешь, как две ночи шли, как патруль через себя пропускали. У прокурора кран с водой под боком. Выйди к умывальнику и пей себе сколько хочешь. И "результат" у него камнем на шее не висит. Он, прокурор, может себе любую роскошь позволить: даже в "интернациональную идею" поверить. Или вид сделать, что верит. Он всё может. А ты – нет… Тебе война один закон диктует, а ему – другой. Но прав всё равно он будет. И комбат, которому твой закон в десять раз ближе, чем прокурорский, за тебя не заступится – и не надейся, даже! За кого б другого комбат постоял бы – а ты для него кто такой? Что ты комбату принёс, чтоб на справедливость его рассчитывать? Есть у комбата право тебя защитить, от трибунала спасти. Да только стоит оно – право это комбатовское – дорого. Не "добытчик" ты. Не будет за тебя комбат собой рисковать, местом своим и положением. Эх, мать твою…

– Непруха, – сказал замкомвзвода. – Может, обойдётся, а?

Потапов отрицательно мотнул головой:

– Не-а, навряд ли…

Неплохой он парень, "замок", да только ведь и ему – всё равно. Он сегодня вне ответа. На командире группы всё…

– Хватит!!! Собираемся и выходим на площадку! Сержанты! Проверить всё тщательно, чтоб не забыть чего!

…какая, впрочем, разница, ну и забудем… да хоть пулемёт забудем, всё теперь едино!…

В большом дворике в углу что-то неместное, необычное. А! Так это же указка! Прут стальной, вроде виселицы загнутый, а на нём флажок пластмассовый, с вырезом "М" – мина. Яркий флажок, красный. Чтобы каждому дураку заметен был. Треугольничком сделан. Острый угол в землю указывает – "М" – мина! Совсем про неё забыли.

– Кукушкин! Иди сюда! Ты ж чего, старик, указками разбрасываешься? Этак и не напасёшься на тебя. Забыл, что ли?

– Никак нет, товарищ лейтенант! Сейчас все из крепости выйдут, я указку сниму, а фугасик этот накладным зарядом уничтожу. Как вы вчера приказывали. Я сейчас, только вот выйдут все!

– А ну-ка погоди…

Фугас – это спасение. Если удастся снять, конечно. Кроме замкомвзвода, к машине никто не подходил. Он не заложит, надеюсь. Так… Предъявить взрывчатку, взрыватель… За машину в этом случае никто не спросит! А если и спросит – на своём стоять насмерть! Нашли в кузове, и всё тут! "Замок" не заложит, не должен. Только бы сволочь эта без "неизвлекаемости" была. Если поставлен на "неизвлекаемость" – тогда всё насмарку. Но не может он неизвлекаемым быть! Не может! Не должен!…

– Погоди-ка, Кукушкин… Не надо сейчас фугас подрывать…

– Как же это, товарищ лейтенант, оставить его? Нам вроде говорили, что…

…не понял он меня, не понял…

– Не надо фугас подрывать, – твёрдо произнёс лейтенант, глядя в глаза солдату. – Его надо снять!

– Как снять?!! – Кукушкин решил, что ослышался. – Обычно же…

– Плевать мне на обычно! Я сказал – снять! Обезвредить и снять!

– Да вы что, товарищ лейтенант?! Это же нельзя. Запрещено!

Ермак, крутившийся рядом, подошёл поближе и замер, словно прислушиваясь. Кукушкин растерянно обернулся на красный флажок с буквой "М" в середине.

– Ладно, солдат, – зловеще проговорил Потапов, – боишься, значит. Трусишь! Понятно! А ну давай сюда свои причиндалы! Я сам всё сделаю! Только – не обижайся потом!

Лейтенант нагнулся и протянул руку к кукушкинскому рюкзаку. Солдат быстро схватил рюкзак и отскочил с ним в сторону:

– Вы не сапёр! – с отчаянием воскликнул он. – Вам и подходить туда не положено!

– Здесь я командую! Я сам знаю, что мне положено, а что нет! Не тебе учить! Давай щуп и "кошку"!

– Не надо, – враз обмяк солдат, – я сам сниму… – И быстро, деловито достав из рюкзака щуп, пошёл в угол, к указке. Ермак, обежав его спереди, встал боком, не пропуская. Кукушкин потрепал его по загривку и, отстранив с дороги, пошёл дальше. Ермак заметался суетливо и вдруг, прогнув спину, почти ползком, поскуливая и подвывая, двинулся за хозяином.

– Ну?! – крикнул лейтенант.

Сапёр зашевелился на коленях:

– Не понять ничего! Не с той стороны подрыл. С другого бока взрыватель, оказывается! Ну, Ермак, не мешай, ну куда ты лезешь?!

– Ладно, брось его! Слышишь, что говорю, брось!

Вдалеке послышалось комариное гудение вертолётов.

– Бросай! Накладывай шашку, взрывай, к чёртовой матери, и поехали отсюда!

– Сейчас, сейчас! Нащупал, кажется! Ничего тут особенного. "Кошку" только зацепить не за что!

Потапов сжал кулаки. Только бы не было в фугасе секрета! Только бы не было!

– Ой! – вдруг воскликнул солдат. – Товарищ лейтенант, "кошку"-то я в рюкзаке оставил. Вы не принесёте? А то у меня руки заняты и отпускать я это дело не хочу.

"Вот раззява! "Кошку" он забыл! Голову не забыл случайно? Да где ж она? А вот, нашёл… Всё, что только можно, нарушаем! Видел бы комбат!"

Потапов достал "кошку" – длинную верёвку с крюком на конце – и понёс её Кукушкину в угол. "Сейчас, сейчас. Сейчас всё будет хорошо!…"

– Спасибо, товарищ лейтенант! Ермака только заберите. Сейчас зацеплять буду…

Лейтенант протянул руку и ухватился за ошейник:

– Ну, Ермак, Ермак, мешаешь ведь!

Но Ермак сопротивлялся. Вместо того, чтоб сидеть рядом, он улёгся на брюхо и, жалобно поскуливая, мотал головой, пытаясь вырвать ошейник из рук лейтенанта. Возня эта становилась опасной.

– Ладно, хрен с тобой! Цепляй, Кукушкин, а то твой дурак сейчас сам всё сдвинет. Заткнись, скотина! Сколько можно скулить?!

– Он не дурак! – обиженно отозвался сапёр, не отрываясь от работы. – Пусть остаётся. Вот только вы отойдите, пожалуйста. Нельзя здесь вдвоём, отвлекаете…

Кукушкин изготовился зацепить крюк за тканевую оболочку фугаса:

– Отойдите, товарищ лейтенант!

Потапов, потоптавшись на месте – с одной стороны, отходить не очень-то прилично, а с другой – солдат прав: он только раздражает его своим присутствием и мешает работать, – повернулся спиной к фугасу и медленно, словно нехотя, пошёл к дальнему пролому.

"Сейчас! Сейчас! Сейчас Кукушкин зацепит заряд, и мы сдёрнем его с места из-за укрытия! Если есть элемент "неизвлекаемости", то взорвётся, но мы будем далеко. – Потапов на глаз прикинул, хватит ли длины верёвки, чтоб дергать её из-за дальней стены, – должно хватить… – Сейчас, вот только зацепит!…"

Взрыва он не услышал…

В спину толкнуло что-то огромное и бесформенно гигантское, а перед глазами, обгоняя, пролетело за стену в каком-то нереальном, замедленном полёте разорванное надвое тело Ермака…

Комбат мерил палату шагами. Молчал, ничего не говорил. Потапов, в синей больничной пижаме, пересиливая тошноту и головокружение, сидел на кровати, опустив на пол босые ноги. Комбат метался из угла в угол. Молчал. Лейтенант, не поворачивая забинтованной головы, следил за ним одними глазами. Сидеть было тяжело, и Потапов из последних сил старался не потерять сознания…

– Товарищ майор, – сказал незаметно вошедший в палату врач. – Вертолёты прибыли. Раненых необходимо срочно вывозить в армейский госпиталь. Ну и Кукушкина тоже… – На фамилии Кукушкин врач запнулся.

Комбат остановился и почти непонимающе взглянул на него. Потом, сообразив, кивнул и направился к двери. У косяка остановился и обернулся на лейтенанта. Потапов опустил красные, больные глаза.

– Повезло тебе, – негромко, очень сдержанно произнёс комбат. – Повезло тебе, что сам ранен…

Развернулся и вышел.

За окном ревели вертолёты с красными крестами на бортах. Санитары таскали носилки.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 169 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 19

1

Вот как – то так все и было 19
1
(J.Harmon)

Версия этой статьи опубликована 3 августа 1984 года с заголовком: «4 советских дезертира, рассказывающих о жестокой войне в Афганистане». The Times’s print archive.

Четыре советских солдата, которые дезертировали в Афганистане, заявили вчера, что военная интервенция наносит урон солдатам, которых они охарактеризовали как деморализованные из-за суровых условий и широкого употребления наркотиков, а также из-за опасностей, связанных с боевыми действиями во враждебной обстановке.

Четверо дезертиров, выступая на пресс-конференции в Нью-Йорке, заявили, что беспорядочные убийства мирных жителей, жестокое обращение с солдатами их офицерами и широко распространенные заболевания были среди проблем, затрагивающих солдат.

«Некоторые советские солдаты настолько переполнены яростью, что убивают всех, кого видят», - сказал один из дезертиров Алексей Переслени, 20-летний сержант. «Война - это война, а солдат - солдат. Мы ничем не отличаемся от американских солдат во Вьетнаме. Бои очень неразборчивы ».

Четверо, одетые в спортивную одежду и говорящие через переводчика в Freedom House, нью-йоркской организации, которая продвигает демократические принципы, были третьей группой советских солдат, дезертировавших на Запад с тех пор, как Советская Армия вторглась в Афганистан в декабре 1979 года.

Все сказали, что дезертировали из афганских повстанцев в период с июня по декабрь прошлого года. США предоставляет статус условно-досрочного освобождения

Бывшие солдаты получили статус условно-досрочного освобождения Соединенных Штатов, и они будут переселены Международным комитетом спасения.

Члены комитета и Freedom House отказались сообщить, как дезертиры достигли Соединенных Штатов.

По оценкам Freedom House, силы сопротивления Афганистана содержат от 200 до 300 советских солдат, которые не хотят возвращаться домой, но хотят перейти в другие страны.

Солдаты сказали, что они дезертировали, потому что они чувствовали, что война в Афганистане была аморальной, они не хотели быть убитыми в такой войне, а также потому, что они были против советской системы.

«Нам сказали, что нас посылают, чтобы предложить дружбу и помощь афганскому народу», - сказал г-н Переслени, который командовал экипажем из шести человек из 122-миллиметровой гаубицы. «Но когда вас отправляют сражаться в мирное время, вы не можете чувствовать себя очень хорошо по этому поводу». «Сердитые солдаты убивают мирных жителей

Хотя советским войскам приказано стрелять только в афганцев, носящих оружие, их гнев и разочарование побудили их также убивать мирных жителей, сказали бывшие солдаты в более позднем интервью.

«Я не могу скрыть тот факт, что женщины и дети были убиты», - сказал 20-летний Николай Мовчан, украинец, который был сержантом и возглавлял команду по запуску гранат. «И я слышал об изнасиловании афганских женщин».

Сергей Жигалин, 20-летний военнослужащий, который был водителем бронетранспортера, рассказал о рассказе друга о миссии, в которой была уничтожена целая афганская деревня. Военнослужащим было приказано «взять деревню, и они не могли ее взять», - сказал он, поэтому они попросили прикрытие с воздуха, «и они просто разбомбили эту деревню до основания».

Солдаты, по словам солдат, добавили к ощущению изоляции то, что их ненавидели афганцы.

«Мы пойдем с ними на патрулирование, и они будут притворяться, что дружат с нами в течение дня», - сказал 19-летний Юрий Шаповаленко, частный человек, который управлял ракетной установкой. «Но ночью они открыли по нам огонь». «Возьмите оружие у афганских союзников».

Они сказали, что в некоторых случаях советские солдаты забирали у афганских солдат оружие ночью, особенно противотанковое оружие.

По словам дезертиров, молодые солдаты часто подвергались преследованиям и оскорблениям со стороны пожилых военнослужащих. «На мой второй день они заставили меня петь и танцевать, - сказал г-н Переслени. - Что-нибудь, что могло бы унизить меня. Затем они взяли огромное бревно и начали избивать меня - даром. Это бесчеловечно, анималистично.

По их словам, солдаты часто принимают ответные меры, а молодые призывники пытались убить старших военнослужащих, бросая ручные гранаты в их палатки и грузовики.

Дезертиры добавили к бедствию советских солдат болезнь. Наиболее распространенными заболеваниями являются гепатит и три штамма брюшного тифа. Некоторые солдаты заразились малярией и дизентерией. Один дезертир сказал, что почти 50 процентов солдат его взвода были непригодны для службы. Найти побег в наркотиках

Советские солдаты пытаются преодолеть свой страх, скуку и разочарование с помощью курящих символов, распространенной формы гашиша в Афганистане или употребления опия и героина. Они покупают наркотики за деньги, украденные из афганских домов, и продают армейские принадлежности - чайники, боеприпасы, как живые, так и изношенные, запасные части и автоматическое оружие.

По их словам, употребление наркотиков советскими солдатами широко распространено даже в бою. «Практически все постоянно используют гашиш, а некоторые - опиум, но вы просто следите за тем, чтобы офицеры не видели вас, когда вы участвуете в военных действиях», - сказал г-н Переслени.

По словам дезертиров, ходят слухи, что и советские войска, и афганские повстанцы применяют химическое оружие. Ни один из дезертиров не имел никакого непосредственного знания об этом. Они сказали, что слышали слухи о химической войне, которую ведут обе стороны возле Пенджшерской долины, в 50 милях к северу от Кабула.

Г-н Мовчан сказал, что он слышал об инциденте в городе Газни к юго-западу от Кабула, когда советские солдаты могли подвергнуться нападению с помощью химического оружия.

Некоторые указы просто игнорируются. Гомосексуализм, который является запретным в Коране, свирепствует в Кандагаре, будущем доме талибов. Даже зоофилия иногда практикуется. Во время путешествия на грузовике в провинции Кандагар я спросил одного из подростков-воинов Хаджи Латифа, занимался ли он когда-нибудь сексом с животным. Парень без юмора, он без иронии ответил: «Да, один козел и пять кур».
"Как были цыплята?" Я спросил.
«Один хороший, четыре не так жарко», - ответил он.
Район съёмок Кандагар и Кунар 1985-88 гг. Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

Два советских заключенных, удерживаемых моджахедами в Пакистане, - Николай и Джамалбик, оба из советской Центральной Азии. Они высокомерны и не проявляют никаких признаков страха. Николай похож на уличного панка, который чувствовал бы себя как дома, крадя колпаки и расправляясь с наркотиками в центре Детройта. На груди у него татуировка собора Василия Блаженного на Красной площади.
Николай отрыгивает мне в лицо после того, как я фотографирую его.
И Николай, и Джамалбик проявляют большой интерес к изучению американских ругательств, особенно «Трахни свою мать» - популярная вульгарность в Советском Союзе. По их мнению, словарь пригодится, если они эмигрируют на Запад.
Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

«Говори, ты, сын шлюхи!», - моджахед издевается над военнопленным афганской армии. - «Смотри, у него мокрые штаны!»
Район съёмок Кандагар и Кунар 1985-88 гг. Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

После тридцати дней в лагере заключенный едва ли стал человеком. Подрезанные кинжалами подошвы обеих ног, одно колено покалеченное во время пыток, моджахеды насмешливо называют его «чар» (осел), и именно так они к нему относятся. Подтянув веки, плюнув ему в лицо, игриво проводя кинжал по шее, моджахеды соревнуются за реакцию своей военной игрушки.
Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

За месяц, прошедший с момента его захвата, заключенный не произнес ни слова. Говорит командир лагеря: «В тот день, когда он заговорит, я перережу ему горло».
Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

Вокруг лагеря разбросаны двенадцать самодельных могил советских солдат, недавно захваченных в плен и забитых до смерти. Теннисная туфля с гниющей ногой торчит из одной из могил как болезненный маркер.
Район съёмок Кандагар и Кунар 1985-88 гг. Фото: Джефф Б. Хармон/Jeff B. Harmon

Две судьбы

Е. Барханов

Один из пропавших без вести в Афганистане поделился перед смертью, как это было. Сергей Бусов проживал в Торонто (Канада), куда был вывезен из Пакистана благодаря усилиям активной антисоветчицы Людмилы Торн.

"Сначала нас зверски избили, отобрали форму и обувь, - пишет Сергей Бусов. - Бородатые басмачи подходили к нам и с любопытством разглядывали. Развлекались тем, что били ногами, тыкали стволами автоматов и кололи кинжалами. Велели одеться в афганские рубашки и штаны из хлопчатобумажной ткани. Несколько дней держали в кандалах и без света на дне какой-то пещеры. Особенно страшным было первое утро в неволе. Основной вопрос, который задавали душманы: стреляли ли вы в моджахедов и сколько убили? Никакие военные тайны их не интересовали. Не узнали даже наши имена, Анатолия не убили сразу, так как он служил в строительных войсках, значит, на его счету нет жертв. Но мучения продолжились... Регулярно избивали до крови... Кормили через день отходами, тухлой телятиной и заплесневелым хлебом. Еду бросали прямо на землю. Иногда эти изверги устраивали пытки - надевали петлю на шею человеку, а конец веревки привязывали к заломленной за спину ноге. Человек начинал задыхаться, а они смеялись. Периодически выводили нас на работу в каменоломню и разгрузку боеприпасов. Позже начали требовать принять ислам и заучивать наизусть суры из Корана. За малейшее неповиновение избивали плетьми со свинцовыми наконечниками. С теми, кто соглашался, обращались намного лучше. В итоге я принял другую веру, а Толик, похоже, нет... (Речь идёт об Анатолии Захарове)".

А до этого было вот такое интервью, которое дал Сергей Бусов на радио Свобода:

На нашем календаре сегодня год 1984-й. Мирным его можно назвать, только если забыть сражающийся Афганистан.

Диктор (Виктория Семенова): Говорит Радио Свобода. В эфире очередная передача из серии "Сражающийся Афганистан". Передаем микрофон нашему сотруднику Франческо Сартори недавно вернувшемуся из пакистанского города Пешавара, в окрестностях которого сосредоточено несколько сот тысяч афганских беженцев.

Франческо Сартори: Судьба беженцев - одна из самых трагических сторон войны в Афганистане. Среди беженцев есть люди всех возрастов, представители всех социальных слоев, всех профессий. Люди с разным образованием. Я встретил безграмотных людей и высококвалифицированных специалистов, крестьян, ремесленников и бывших правительственных чиновников. И у каждого из них жуткая история бедствий, мучений, пыток, скитаний по тюрьмам до того момента, когда им удалось вырваться из адской машины войны, навязанной Афганистану советской агрессией и найти убежище в Пешаваре. Среди беженцев много пожилых людей. Значительная же часть молодежи ушла к моджахедам, сражается с оружием в руках против советских оккупантов. Сколько беженцев? В районе Пешавара их, несомненно, несколько сотен тысяч. Я посетил крупнейший из беженских лагерей, расположенный под городом Мардан, примерно в 120 километрах от центра провинции. В нем нашло приют около 200 000 человек. Это, говорят, самый большой беженский лагерь в мире. Но, в общей сложности, афганских беженцев в Пакистане не менее трех миллионов человек. Они живут в пограничной полосе от Пешавара до города Кветты на юго-западе страны. Еще миллион афганцев искало убежище в Иране, но там режим Хомейни им не помогает. Они должны сами устроиться, поэтому многие из них покидают Иран и перебираются в Пакистан. 15 мая в Пакистан прибыл с официальным визитом вице-президент США Джордж Буш. Вместе с пакистанским президентом Зия Уль Хаком он посетил лагерь Насрибах, находящийся недалеко от Пешавара. Джордж Буш обратился к беженцам с речью, в которой он уверил афганский народ в моральной поддержке народа США и всего демократического мира. "Джордж Буш: Вы и ваш народ очень страдали. Вы проявили необыкновенное мужество и силу духа. Я выражаю вам мое личное восхищение, а также восхищение правительства и всего народа США. Вы заслужили восхищение всех свободных людей в мире".

Иван Толстой: Франческо Сартори, напомню, это радиопсевдоним нашего сотрудника Джованни Бенси, беседует с рядовым советской армии, перешедшим на сторону афганцев. Его зовут Сергей Бусов.

Сергей Бусов: Меня зовут Бусов Сергей. Родился я в 1964 году в поселке Рябинино Пермской области. После окончания 4-х классов мы с мамой переехали жить в город Пермь. В этом городе я окончил 8 классов и поступил в училище на специальность электросварщика. После окончания получил диплом электросварщика 4-го разряда и стал работать на заводе железобетонных конструкций. В 1982 году решил получить водительские права и 1 октября 1982 года от военкомата был зачислен в техническую школу ДОСААФ на курс водителя-механика БТР. Эту школу я окончил 1 марта 1983 года, а 2 апреля меня призвали в армию. В Перми у меня осталась мама Жилина Валентина Ивановна.

Франческо Сартори: По какому признаку посылаются советские военнослужащие в Афганистан, как вы попали туда?

Сергей Бусов: Трудно сказать, как подбирается призывник к Афганистану. Со мной и с мамой за два месяца до призыва беседовал военком подполковник Гриб. Он интересовался моим здоровьем, как дела на работе, помогаю ли я маме. После нашей беседы он написал в моем деле карандашом цифру 280. Эта цифра у всех была, кто ехал со мной в Афганистан. Эта цифра обозначает номер команды.

Франческо Сартори: Проходили ли вы особую подготовку в Советском Союзе к войне в условиях такой горной страны, как Афганистан?

Сергей Бусов: До того, как я попал в Афганистан, я прослужил в Союзе два с половиной месяца на полигоне учебной части города Иолотани в Туркменской ССР. На этом полигоне я повысил свое мастерство по вождению БТР. Учили также и другим военным наукам. От действий и ведения огня в горных условиях до рукопашного боя. Была у нас и политическая подготовка, на которой нам рассказывали о бандитах, об их новейшем американском оружии, о наемниках и, конечно же, об американских империалистах, которые вмешиваются в дела Афганистана. Пройдя все это, нас, 38 человек, отправили в Афганистан. В СССР я слышал, что в Афганистане стало спокойнее. В газетах писали, что солдаты строят школы, дома, помогают в сельском хозяйстве. Так что никакой тревоги у меня не было, когда я ехал в Афганистан. Об истории этого края нам ничего не говорили. О народе же говорили, что он неграмотный, темный и забитый. Много говорили об Америке. Как она помогает бандитам оружием, деньгами. Говорили также о Пакистане. Мол, на его территории готовят банды американские инструктора. Шла речь и о наемниках.

Франческо Сартори: Эта картина положения в Афганистане, которую описывали вам советские офицеры и пропагандисты, соответствовала тому, что вы нашли в этой стране? Что вы можете сказать на основе собственного опыта?

Сергей Бусов: Все, что нам говорили офицеры, оказалось ложью. В Афганистане нет никаких наемников, нет повстанцев и новейшего оружия, кроме советского производства. Ни один американский доллар не ушел на подготовку банд, да еще и на территории Пакистана. Народ же оказался грамотным, умеет писать и читать, некоторые знают английский и русский языки. Я ни разу не видел построенные руками советских солдат школы или дома. Наоборот, я видел очень много разрушенных кишлаков и деревень.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 1053 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0002

Свидетель восстания в Бадабере Гулям Расул Карлук (в центре), в 1985 году — командир учебной роты лагеря

ГЕРОИ БАДАБЕРА

ОНИ ПРЕДПОЧЛИ СМЕРТЬ РАБСКОМУ СУЩЕСТВОВАНИЮ

Тридцать лет назад, весной 1985 года, в лагере Бадабер, что на пакистанской территории, громыхнуло — в самом прямом смысле — вооруженное восстание горстки советских военнослужащих, попавших в плен к «моджахедам». Все они героически погибли в том жестоком и неравном бою. Было их, вероятно, двенадцать, один оказался Иудой.

КТО ОН, ВОЖАК ВОССТАНИЯ?

Вечером 26 апреля 1985 года, когда почти все моджахеды, находившиеся в лагере «Святого Халеда ибн Валида» в местечке Зангали (Бадабер) собрались на плацу для совершения намаза, советские военнопленные пошли в свой последний бой.

Незадолго до восстания, ночью, в лагерь, как перевалочную базу, завезли большое количество оружия — двадцать восемь грузовиков с ракетами для реактивных минометов и гранатами для гранатометов, а также автоматами Калашникова, пулеметами, пистолетами. Как свидетельствует Гулям Расул Карлук, преподававший в Бадабере артиллерийское дело, «русские помогали нам их разгружать».

Значительная часть поступившего оружия должна была вскоре уйти в Панджшерское ущелье — в отряды моджахедов под командованием Ахмад Шаха Масуда.

Как вспоминал позднее бывший лидер Исламского общества Афганистана (ИОА) Раббани, восстание начал высокий парень, сумевший обезоружить охранника, принесшего вечернюю похлебку. Он открыл камеры и выпустил на свободу других пленных.

«Среди русских был один упрямец — Виктор, родом с Украины, — рассказывал Раббани. — Однажды вечером, когда все ушли на молитву, он убил нашего часового, завладел его автоматом. Несколько человек последовали его примеру. Затем они поднялись на крышу складов, где хранились снаряды к РПГ, и начали оттуда стрелять по нашим братьям. С плаца все разбежались. Мы попросили их сложить оружие и сдаться…

В тревоге прошла ночь. Наступило утро, Виктор с сообщниками не сдавался. Они убили не одного моджахеда, многие из наших братьев были ранены. «Шурави» вели огонь даже из миномета. Мы снова попросили их через мегафон не стрелять — это могло привести к катастрофе: взорвутся боеприпасы на складах…

Но и это не помогло. Стрельба с обеих сторон продолжалась. Один из снарядов попал в склад. Произошел мощный взрыв, стали гореть помещения. Все русские погибли».

Раббани также жаловался, что история с восставшими русскими испортила его отношения с пакистанцами.

Предполагается, что одним из организаторов восстания был уроженец Запорожья Виктор Васильевич Духовченко, работавший дизелистом в Баграмской КЭЧ.

Вот что говорил на камеру тот же Раббани: «Да, были пленные из разных провинций Афганистана — из Хоста, из северных провинций, из Кабула. Особенно себя проявил украинец, который был лидером среди остальных пленников. Если у них возникали вопросы, то он обращался к нам и решал их…

Другие не создавали никаких проблем. И только молодой украинский парень, охранники мне говорили, иногда ведет себя подозрительно. Так оно и вышло, в конце концов. Он и создал нам проблемы».

Кто же этот незаурядный человек, лидер?

Из документов МГБ Афганистана: «По данным агентуры, в подземной тюрьме лагеря Бадабера в Пакистане тайно находятся 12 советских и 40 афганских военнопленных, захваченных в ходе боевых действий в Панджшере и Карабаге в 1982-1984 гг. Содержание военнопленных тщательно скрывается от пакистанских властей. Советские военнопленные имеют такие мусульманские имена-клички: Абдул Рахман, Рахимхуда, Ибрагим, Фазлихуда, Касым, Мухаммад Азиз-старший, Мухаммад Азиз-младший, Кананд, Рустам, Мухаммад Ислам, Исламеддин, Юнус, он же Виктор.

Пленный по имени Кананд, узбек по национальности, не выдержав побоев в феврале с. г. сошел с ума. Все указанные лица содержатся в подземных камерах, общение между ними категорически запрещено. За малейшее нарушение режима комендант тюрьмы Абдурахман жестоко избивает плетью. Февраль 1985 г.»

Первоначально считалось, что вождем восстания был Духовченко Виктор Васильевич («Юнус»). Родился 21 марта 1954 года в городе Запорожье. Окончил восемь классов средней школы города Запорожье и профессионально-техническое училище №14 города Запорожье.

Проходил срочную службу в Вооруженных Силах СССР. По окончании службы работал на Запорожском электровозоремонтном заводе, водителем в детской больнице № 3 города Запорожье, водолазом на станции службы спасения на Днепре.

15 августа 1984 года Духовченко в добровольном порядке через Запорожский областной военный комиссариат был направлен для работы по найму в советские войска, находившиеся в Республике Афганистан.

Виктор работал машинистом котельной на 573-м складе материально-технического снабжения 249-й квартирно-эксплуатационной части. Был захвачен в плен в новогоднюю ночь 1985 года группой Мослави Садаши в районе города Седукан, провинция Парван.

Военкор «Красной звезды» Александр Олийник: «Отзывы его друга и земляка, прапорщика Сергея Чепурнова, рассказы матери Духовченко — Веры Павловны, с которой я встречался, позволяют мне сказать, что Виктор — человек непреклонного характера, смелый, физически выносливый. Именно Виктор, скорее всего, мог стать одним из активных участников восстания, считает подполковник Е. Веселов, который долгое время занимался освобождением наших пленных из душманских застенков».

Однако в Бадабере Виктор провел несколько месяцев, а потому не мог успеть освоить язык (даже если стал это делать с момента своего приезда в Афганистан в конце лета 1984 года) и завоевать авторитет в глазах администрации лагеря.

Позднее руководителем восстания стали называть Николая Ивановича Шевченко, 1956 года рождения, из Сумской области. По свидетельским показаниям и донесениям афганской агентуры — «Абдул Рахман», «Абдурахмон».

Николай Шевченко окончил восемь классов средней школы в селе Братеница Великописаревского района, профессионально-техническое училище №35 в поселке Хотень Сумского района Сумской области по специальности «тракторист-машинист» и курсы водителей при ДОСААФ в поселке городского типа Великая Писаревка. Работал трактористом в колхозе имени Ленина в родном селе Дмитровка.

С ноября 1974-го по ноябрь 1976 года проходил срочную службу: водитель в 283-м Гвардейском артиллерийском полку 35-й мотострелковой дивизии (город Олимпишесдорф, Группа советских войск в ГДР), воинское звание «ефрейтор».

С 1977 года Шевченко работал водителем участка ремонта и строительства жилищ в городе Грайворон Белгородской области, прессовщиком филиала Харьковского релейного завода, водителем стройуправления №30 треста «Киевгорстрой-1» в Киеве.

В добровольном порядке через Киевский городской военкомат в январе 1981 года был направлен по найму в ДРА. Работал водителем и продавцом автолавки военторга 5-й Гвардейской мотострелковой дивизии (город Шинданд, провинция Герат). Неоднократно совершал на автомобиле рейсы, доставляя промышленные и продовольственные товары в воинские части и военные городки по всему Афганистану (Кандагар, Шинданд, Герат и другие).

Шевченко был захвачен в плен 10 сентября 1982 года в районе города Герат. Среди узников Бадабера он был не только самым взрослым, но и выделялся рассудительностью, жизненным опытом, какой-то особой взрослостью. Отличало его и обостренное чувство собственного достоинства. Даже охранники старались вести себя с ним без грубости.

«Среди двадцатилетних мальчишек он, тридцатилетний, казался почти стариком, — написал о нем Сергей Герман в книге «Однажды в Бадабере». — Был он высок ростом, широк в кости. Серые глаза недоверчиво и зверовато смотрели из-под бровей.

Широкие скулы, густая борода делали его вид еще более угрюмым. Он производил впечатление человека сурового и жестокого.

Его повадки напоминали поведение человека тертого, битого и опасного. Так ведут себя старые, опытные арестанты, таежники-охотники или хорошо подготовленные диверсанты».

Но ведь Раббани говорил о «молодом парне»?..

Однако и Духовченко, и Шевченко было за тридцать. К тому же, плен — особенно такой! — сильно старит… Однако надо учитывать психологический фактор: на момент интервью Раббани был уже стариком, потому события в Бадабере он воспринимал через призму прожитых лет. Так что руководитель восстания был для него «молодым парнем».

Что касается того, кто был руководителем восстания, то таковых вполне могло быть и двое — что, кстати, будет видно из дальнейшего рассказа. Оба с Украины. Раббани врезалось в память имя одного из них — Виктор. Хотя говорить он мог вполне о Николае, видя его перед глазами.

«ВОТ КОГДА ОН ПРИШЁЛ, ТОГДА И НАЧАЛОСЬ!»

Единственное, по сути, свидетельство с нашей стороны принадлежит узбеку Носиржону Рустамову. Он служил в Афганистане, попал в плен к моджахедам и оказался в Бадабере. В восстании не участвовал. Его освободили и передали узбекским властям из Пакистана только в 1992 году.

Рассматривая фото, показанное ему режиссером Радиком Кудояровым, Рустамов уверено опознал в «Абдурахмоне» Николая Шевченко: «Вот когда он пришел, тогда и началось! Из Ирана пришел (попал в плен на границе с Ираном — Ред.). Камазист. Шофер. Челюсти широкие. Точно! И глаза такие… страшные глаза».

О том, как развивались события 26 апреля, есть две версии. Вот что Рустамов рассказал в 2006 году бывшему сотруднику КГБ Таджикской ССР полковнику Муззафару Худоярову.

По роду службы того переводили в Душанбе, потом в узбекский город Навои, потом в Фергану. Туда в мае 2006 года Худоярову позвонил из Москвы начальник международного отдела Комитета по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств СНГ Рашид Каримов. Он рассказал, что где-то в Узбекистане проживает Рустамов Носиржон Умматкулович — можно ли его разыскать?..

Активисты Ферганского совета ветеранов спецслужб выяснили точное место рождения Рустамова. Как оказалось, после возвращения из плена он работал, завел семью. Пользовался уважением у местного духовенства за фундаментальные знания основ религии. Одно время даже сам был священнослужителем. Но потом жизнь разладилась. Развелся с женой, лишился дома, скитается по съемным квартирам, перебивается случайными заработками. О том, что пережил в плену, предпочитает не распространяться.

Полковник Худояров опасался, что Рустамов не пойдет на откровенный разговор. Однако Носиржон оказался добродушным, улыбчивым человеком. Тем не менее, беседа с ним могла окончиться, так и не начавшись. Потому что на вопрос, был ли он в лагере Бадабер, Рустамов ответил отрицательно.

Как выяснилось, он бывал в лагерях в Зангали, в Пешаваре и под Джалалабадом. А название «Бадабер» ему ни о чем не говорило. Худояров все-таки спросил, известно ли ему что-нибудь о восстании советских пленных в Пакистане? И тогда Рустамов неожиданно стал рассказывать о восстании в Зангали в 1985 году.

Позднее выяснилось, что Зангали (или Джангали) — это название местности, где и находился лагерь Бадабер. Но местные жители почему-то чаще именуют это место именно Зангали.

«В лагере, кроме меня и пленных, закованных в цепи, было еще 11 советских солдат, принявших ислам (насильственно — Ред.). Их содержали не в подвале, а в верхнем казарменном помещении. Среди тех одиннадцати оказались русские, украинцы и один татарин. Они имели более свободный режим передвижения. Эти парни говорили, что не вернутся в Советский Союз. Но я тогда не догадывался, что это была их тактика. Чтобы при удобном случае завладеть оружием и вырваться на свободу.

Лидером среди этих 11 пленных был украинец с исламским именем «Абдурахмон». Крепкого телосложения и высокого роста. Возможно — десантник или спецназовец, потому что отлично владел приемами рукопашного боя. Иногда афганцы устраивали соревнования по борьбе. «Абдурахмон» всегда выходил в них победителем.

Поводом для восстания послужило надругательство, совершенное двумя моджахедами над советским солдатом по имени «Абдулло». Думаю, что «Абдулло» был татарином.

Воспользовавшись пятничной молитвой, когда почти все моджахеды были в мечети, «Абдурахмон» обезоружил охранника склада боеприпасов. Он и его товарищи быстро вытащили на крышу здания пулеметы, автоматы и боеприпасы.

Сначала восставшие дали очередь в воздух, чтобы привлечь внимание моджахедов и выставить им свои требования. Первым делом велели наказать моджахедов, надругавшихся над русским солдатом. В противном случае грозили взорвать склад боеприпасов, что привело бы к уничтожению всего лагеря.

В тот момент я и закованные пленные еще находились в подвале. Моджахеды спешно вывезли нас подальше от арсенала. Повалили в окоп, приставили к голове каждого по автомату. Держали так, пока все не кончилось», — вспоминает Рустамов.

Однако в фильме Радика Кудоярова «Тайна лагеря Бадабер. Афганский капкан» (снимался в 2006-2008 гг.) Рустамов называет другое число пленников — четырнадцать советских и трое афганских.

Там же он под другим углом рассказывает о событии, которое предшествовало восстанию — надругательством над монтером «Абдулло», который, будучи хорошим специалистом, использовался только по профилю своей деятельности и имел большую свободу передвижения.

Оказывается, в один из дней «Абдулло» незаметно ускользнул из лагеря и направился в советское посольство в Пакистане. Он был практически у цели, когда в Исламабаде его остановила полиция и повезла назад.

«Нас перепрятали в другое место, — говорит Рустамов на камеру. — Приехала пакистанская полиция, все проверила, но пленных не нашла. Они спросили: «Ну, где эти пленные, о которых ты говорил? Никого ведь нет». И тут моджахеды им говорят: «Да это не русский, это человек Бабрака Кармаля. Он просто хотел от нас сбежать. Вот, возьмите за ваши хлопоты…» Таким образом пакистанцы фактически продали «Абдулло» моджахедам, забрали деньги и уехали.

Как только пакистанцы уехали, нас вернули обратно. И нам сказали: «Вот смотрите, если кто-то из вас еще что-нибудь подобное надумает сделать, наказание будет таким…» И «Абдулло» изнасиловали. После этого он к нам вернулся, сидел и плакал возле нас.

Среди нас был «Абдурахмон» — рослый, здоровый парень. Он сказал: «Давайте поднимем восстание! Так дальше дело не пойдет. Завтра с любым из нас так могут поступить. Веры этим никакой нет».

Именно этот парень все и начал. До этого о восстании никто и не помышлял. Он сказал: «Если у вас духу не хватает, я сам начну. На какой день наметим? Давайте на ближайшую пятницу, когда оружие вынесут со склада для чистки». «Исломудин» (т. е. Михаил Варварян — Ред.) был тогда среди нас…»

И тут произошло непредвиденное — вместо чистки оружия, объявили моджахеды, будет футбольный матч. Есть версия, что кто-то из пленных предупредил душманов. Так что пришлось действовать по обстановке.

«Абдурахмон» и еще один русский сказали, что у одного болит живот, у другого — нога, и играть они не будут. Они остались, а другие пошли играть. Во время футбольного матча мы сидели в подвале, нас было шесть человек: «Исломудин», я и еще один наш пленный — казах. В плену его звали «Кенет» (или узбек, он же «Кананд», «Канат» — Ред.). У него с головой было плохо. Он был сумасшедший — все время сидел на одном месте. С нами еще были три пленника — афганцы из армии Бабрака Кармаля.

В окошко мы отлично видели стадион. Наши ребята выигрывали 3:0. Моджахедов это сильно раздражало. И они стали кричать: «Шурави — вы ишаки!» Завязалась потасовка.

Склад с оружием охранял один старик. Он сидел рядом с дверью. К нему подошел «Абдурахмон» и попросил прикурить. Старик полез за спичками. И тут «Абдурахмон» вырубил охранника, снял с него автомат и выстрелил в замок склада. Они ворвались на склад, взяли оружие и забрались на крышу. Начали стрелять в воздух и закричали остальным пленным: «Давайте, бегите сюда!»

ВТОРАЯ ВЕРСИЯ ВОССТАНИЯ

Теперь вторая версия от того же Рустамова. Ее приводит в своих публикациях Евгений Кириченко (газеты «Труд», «Совершенно секретно»).

Обычно караул несли двое душманов: один дежурил у ворот, другой — на крыше склада с оружием. Но в тот момент остался только один. И вдруг пропало электричество в мечети — перестал работать бензиновый генератор на первом этаже, где содержались «шурави».

Охранник спустился с крыши. Подошел к генератору, и был тут же оглушен «Абдурахмоном», который завладел его автоматом. Потом он запустил генератор и дал ток в мечеть, чтобы «духи» не догадались, что происходит в лагере.

«Абдурахмон» сбил замок с дверей арсенала. Восставшие стали затаскивать на крышу оружие и ящики с боеприпасами. Руководитель восстания предупредил — кто побежит, того он лично пристрелит. Из камер выпустили офицеров афганской армии.

Среди восставших не было только «Абдулло». С утра его вызвали к начальнику лагеря. «Исломудин», помогавший таскать ящики с патронами на крышу, выбрал удобный момент и улизнул к моджахедам: «Русские восстали!»

В это время «Абдурахмон» начал стрелять из ДШК, целясь над мечетью и требуя отпустить «Абдулло».
— Тра-та-та, «Абдулло»! — воспроизводит очереди пулемета и крики Носиржон Рустамов. — Тра-та-та, «Абдулло»!

«Абурахмон» долго так кричал, и «Абдулло» отпустили. Вернувшись к своим, он сел на крыше набивать патронами магазин.

Тем временем пробравшись с тыльной стороны в крепость, «духи» вытащили Рустамова и еще двух афганцев, находившихся в подвале, и погнали в поле, где была приготовлена глубокая яма. Там же оказался и предатель «Исломудин». Потерявший рассудок казах «Канат» остался в подвале, где его придавило обрушившейся балкой.

— Мы сидели в яме и слушали звуки выстрелов, — говорит Рустамов. — Я сидел молча, а «Исломудин» ныл, что его расстреляют.

Получается, что Рустамов озвучил две версии начала восстания: одна связывает выступление со вторым футбольным матчем между пленными и моджахедами, другая — с пятничной молитвой.

Когда же Носиржон говорит правду?..

ПОДВОДНЫЕ КАМНИ

Любой, кто занимается темой восстания в Бадабере, подтвердит разноголосицу источников. К примеру, в интервью на камеру Рустамов утверждает, что они до конца сидели в подвале, где их и застал взрыв арсенала. В газетном же репортаже сообщается, что его «выкрали» из подвала «духи» и бросили в яму.

Вероятно, никакие «духи» Рустамова не «выкрадывали». Неточности, разночтения в его показаниях объясняются, как представляется, стремлением Носиржона оправдать, закамуфлировать факт его неучастия в восстании.

В словесных портретах наших пленных в Бадабере, составленных по воспоминаниям афганцев Мохаммад Шаха, Голь Мохаммада и других, о нем сказано так: «Рустам — родом из Узбекистана. Волосы черные, глаза темно-карие. Речь быстрая. На руке татуировка. Есть мать, отец, брат, сестра, невеста. Возраст 19 лет. До призыва в армию учащийся. По его словам, сдался в плен мятежникам добровольно, о чем после сожалел. В лагерь прибыл в 1984 году».

Приходится учитывать и то, что рассказ Рустамова — это все-таки «взгляд из подвала». Очевидно, Носиржон не мог видеть ход боя, поскольку укрывался от пуль и осколков. Что-то он потом слышал из обрывочных разговоров моджахедов. И то недолго, поскольку из разрушенного лагеря его и Варваряна быстро убрали, переместив в другое место.

Существует, быть может, и еще одна причина — о ней тот же Рустамов эмоционально рассказал Радику Кудоярову. Этот фрагмент не вошел в фильм «Тайна лагеря Бадабер»…

«И тогда уж я вам все хочу рассказать! Когда Женя с людьми приехал, это было в гостинице в Фергане — это когда я отказался говорить на камеру. Но ведь я сам знаю, что со мной происходило в течение восьми лет, что именно я видел своими глазами и слышал. А он меня спрашивал о вещах, которые я не видел и не знаю. И я Жене сказал: «Женя, больше я вам интервью не даю». И ушел из гостиницы.

Два милиционера пришли с Муззафар-ака (очевидно, это полковник Худояров — Ред.) и вернули меня обратно, посадили. Я нервничаю. И Муззафар-ака сказал Жене: «Извините, имейте терпение, но пусть он говорит только о том, что видел сам, не смешивайте то, что он видел и то, что вы ему говорите. Он же не может говорить о том, чего он не видел». Именно поэтому я много чего Жене не рассказал».

Тут может быть только два толкования: или журналист Евгений Кириченко хотел услышать дополнительно нечто еще, привнесенное им, или некоторые его вопросы вывели Рустамова из себя, растревожили и вызвали столь бурную реакцию.

Однако и это, читатели, не все!

Оказывается, у Рустамова есть претензии не только к Кириченко, но и к Кудоярову. В марте 2015 года Виктор Боголюбов выехал в Фергану, где встретился с Носиржоном.

«Вместе с ним просматриваем фильм «Тайна лагеря Бадабер». Рустамов во время просмотра буквально содрогнулся: «Как?! Ведь мне он не говорил, что снимает для фильма! Летом 2009 года ко мне домой в Ферганскую область приехал человек из Андижана по имени Козим и попросил, чтобы я поехал в Андижан, где меня ждут гости из России, которые хотят расспросить об одном из бывших пленных, которого я, возможно, знаю. Я приехал в указанный адрес, где находился этот Радик. Он сказал, что приехал по просьбе матери пропавшего без вести солдата, чтобы показать мне фото и узнать, не видел ли я его в плену. Я не опознал эту фотографию.

Потом Радик попросил, чтобы я рассказал перед камерой все, что говорил раньше Худоярову Музаффару и Евгению Кириченко о Бадабере. Я рассказал о восстании. Радик показывал мне те же фотографии «Абдурахмона» и «Исломуддина» с европейской журналисткой, которые за 2-3 года до него показывали мне Худояров и Кириченко, я повторил все, о чем говорил раньше. Радик знал все это, в том числе и об «Ахмаде», которого не было в Бадабере. Я не понимаю, почему Радик перевернул мои слова и показал в фильме, что «Ахмад» (пленный Николай Саминь — Ред.) погиб.

Радик настойчиво просил меня вспомнить то, чего я не рассказывал раньше, но ничего нового я сказать не мог. Никаких открытий во время беседы со мной Радик не сделал, все было известно до него, теперь я понимаю, что он просто решил снять сенсационное кино и заработать денег. Я очень сожалею, что согласился на съемки, меня просто обманули. Я подтвержу эти свои слова на любом уровне и на любом расследовании» (военно-патриотическое издание «Аргументы времени» от 3 июня 2015 года)

Мы специально позволили себе это отступление, чтобы читателям было понятно, насколько сложна эта тема и как тщательно нужно «фильтровать» источники.

ПЕРЕГОВОРЫ С ВОССТАВШИМИ

Отмотаем «ленту» назад. Узнав о происходящем, дежурный по учебному центру Хаист Голь поднял тревогу и принял все возможные меры по недопущению побега военнопленных. По приказу Раббани лагерь плотным кольцом окружили отряды моджахедов. В стороне за происходящим наблюдали пакистанские военные.

Гулям Расул Карлук, в 1985 году — командир учебной роты в лагере Бадабера: «Поскольку у меня с ними были хорошие, дружеские отношения (ха! — Ред.), я хотел решить проблему путем мирного диалога. Мы уговаривали их сдаться, и я спросил: «Зачем они это сделали?» Они ответили, что «на 99 % готовы к смерти и на 1 % к жизни». «И здесь мы находимся в плену, жизнь для нас очень тяжелая. И мы либо умрем, либо освободимся».

По словам Карлука, восставшие потребовали приезда «инженера Аюба», крупного функционера «Исламского общества Афганистан», или самого главу ИОА Раббани.

Слово Рустамову, который рассказывает на камеру: «Приехал Раббани, спросил: «Что случилось? Чего вы похватали оружие? Давайте, бросайте». — «Нет, не бросим!» — был ответ. Его позвали подойти поближе. Телохранители Раббани предупреждали, что его могут застрелить. Но он ответил: «Нет, я подойду!»

Раббани один, вопреки предостережениям телохранителей, подошел вплотную к восставшим. Он спросил: «Ну, что случилось?» На крыше появился «Абдулло». Он спросил: «Почему твои командиры не наказали меня камчой и не застрелили меня, если я так сильно провинился, — почему они со мной так поступили?» Раббани спросил его: «Кто из командиров сделал это? Имя знаешь? Узнаешь его?» — «Узнаю», — ответил «Абдулло».

Раббани позвал этого командира и спросил, почему он так поступил? Почему по-другому не наказал? Это противоречит исламским законам… И обратился к восставшим: «Чтобы вы хотите, чтобы я сделал — чтобы вы сложили оружие? Как вы скажите, так я и сделаю». — «Если вы говорите правду, тогда застрелите его, — последовал ответ. — Пусть таким будет ему наказание».

И Раббани застрелил этого командира. Второго не успел… Потому что сразу со стороны моджахедов начали стрелять по крыше. Восставшие открыли ответный огонь. После перестрелки пленные заявили следующее: «Раббани, твои солдаты начали стрелять, а не мы! Теперь, пока ты не вызовешь представителей советского посольства, мы оружия не сложим».

ВЗРЫВ БАДАБЕРСКОГО АРСЕНАЛА

Бой сменялся переговорами, но восставшие стояли на своем: они требовали прибытия советских дипломатов, представителей пакистанских властей и международных общественных организаций.

Во время штурма Раббани, по его словам, чуть было не погиб от разрыва мины или выстрела гранатомета, при этом серьезные осколочные ранения получил его телохранитель. По некоторым данным, он скончался.

Начался артобстрел Бадабера тяжелой ствольной артиллерией, после чего склад вооружения и боеприпасов взлетел на воздух. Восставшие, конечно, предусматривали такой вариант развития событий, но все же сознательно пошли на смерть. И только одно это дает им право называться героями.

Имеются различные версии о причинах этого взрыва. Согласно одним источникам, это произошло из-за удара артиллерии. Последовавшая затем серия взрывов уничтожила лагерь Бадабера. По другим источникам, восставшие сами взорвали склад, когда исход боя стал уже ясен.

По версии Раббани склад взорвался из-за попадания выстрела РПГ. Вот его слова: «Один из моджахедов без команды, вероятно случайно, выстрелил и попал в арсенал. Люди находились на крыше, а он попал в нижнюю часть здания. Там все взорвалось, от дома ничего не осталось. Погибли и те люди, которых русские захватили, и многие из тех, кто был в оцеплении… Около двадцати человек погибло с нашей стороны в итоге».

Очевидно, бывший президент Афганистана выгораживал себя — что, впрочем, понятно!

Иная версия у Гуляма Расула Карлука. Он считает, что восставшие, понимая безвыходность положения, сами подорвали арсенал.

Рустамов же на камеру так описывает то, что происходило: «Раббани куда-то уехал, и некоторое время спустя появилась пушка. Он (Раббани) отдал приказ стрелять. Когда орудие выстрелило, снаряд угодил прямо в склад, и произошел мощный взрыв. Все взлетело на воздух — ни людей, ни здания, ничего не осталось. Все сравнялось с землей, и повалил черный дым. А в нашем подвале буквально произошло землетрясение».

В печатном интервью Евгению Кириченко Рустамов так описывал случившееся: «Там, на горе, они пушку поставили большую, и один снаряд точно попал в помещение, где мы чистили оружие — и раздался очень сильный взрыв. Все кругом летело, взрывалось. Мы в подвале спрятались, чем могли накрылись, а «Кенет», казах — он раньше еще сошел с ума от издевательств — не понимал, что нужно прятаться, и его убило прямо балкой по голове».

Из показаний «Зомира»: «Душманы подтянули несколько реактивных установок БМ-13, и во время боя одна ракета попала в склад с боеприпасами, произошел мощный взрыв» (источник документально не подтвержден).

ДОКУМЕНТ (СЕКРЕТНО)

О восстании советских и афганских военнопленных в Пакистане 26 апреля 1985 года

В 18:00 местного времени группа советских и афганских военнопленных в составе около 24 человек, содержавшихся в течение трех лет в специальной тюрьме Исламского общества Афганистана при центре военной подготовки афганских мятежников в районе Бадабера (24 км южнее Пешавара), совершила вооруженное выступление с целью освободиться из плена. Выбрав удобный момент, когда из 70 охранников осталось только двое (остальные ушли на молитву), военнопленные напали на охрану тюрьмы и находившегося на ее территории склада оружия и боеприпасов ИОА. Завладели оружием, заняли оборону и потребовали от прибывшего к месту событий Б. Раббани встречи с представителями советского и афганского посольств в Пакистане или представителем ООН.

Переговоры с Б. Раббани велись с использованием средств громкоговорящей связи и по телефону. Место происшествия было блокировано отрядами афганских мятежников и пакистанских малишей, а также пехотными, танковыми и артиллерийскими подразделениями 11 армейского корпуса Пакистана. После непродолжительных переговоров с восставшими лидер ИОА Б. Раббани, по согласованию с пакистанскими войсками, отдал приказ о штурме тюрьмы, в котором наряду с отрядами афганских контрреволюционеров приняли участие и пакистанские подразделения. Против обороняющихся были применены артиллерия, танки и боевые вертолеты. Сопротивление восставших прекратилось к исходу 27 апреля в результате взрыва боеприпасов, находившихся на складе.

Все принявшие участие в вооруженном выступлении советские и афганские военнопленные погибли. В результате взрыва и возникшего пожара был уничтожен ряд объектов, в том числе и канцелярия тюрьмы, в которой, по имеющимся данным, хранились документы со списками узников. В ходе операции по захвату тюрьмы погибло до 100 афганских мятежников. Имелись потери и среди пакистанцев […]

К сожалению, выяснить точные фамилии участников вооруженного выступления не представилось возможным, ввиду уничтожения списков пленных во время взрыва склада с боеприпасами и пожара, а также принятых пакистанскими властями и руководством афганской контрреволюцией мер по изоляции свидетелей событий в Бадабере…

Источники информации: штаб 40-й армии, посольство СССР в Пакистане, ГРУ ГШ ВС СССР, май 1985 г.

Мы специально процитировали сводный документ, а не имеющее хождение донесение полковника Ю. Тарасова главному военному советнику в Афганистане генералу армии Г. И. Саламанову от 25 мая 1985 года. В нем содержатся приукрашенные, местами фантастические сведения. Так, к примеру, утверждалось, что восставшие сняли шесть часовых, погибли шесть иностранных советников, тринадцать представителей пакистанских властей и двадцать восемь офицеров ВС Пакистана. Что были уничтожены три РСЗО «Град», примерно два миллиона (!) ракет и снарядов различного типа, около сорока артиллерийских орудий, минометов и пулеметов.

Все эти явно нереальные пассажи в итоговом сообщении в Москву были убраны, равно как и то, что «из числа советских военнослужащих один по кличке Мухаммад Ислам в момент восстания перебежал к мятежникам».

Впервые этот документ был опубликован в 1995 году в фундаментальной книге «Пламя Афгана» генерал-майора Александра Ляховского. Ее автор служил в Генштабе ВС СССР и являлся ближайшим помощником руководителя Оперативной группы МО СССР в ДРА генерала армии В. И. Варенникова. Также он неоднократно, начиная с конца 1990-х, публиковался в газете «Спецназ России».

Огромную силу взрыва подтверждают свидетельские показания. Кефаятолла, бывший инструктор радиодела в лагере подготовки моджахедов в Бадабере: «Разрушения были очень сильные, в арсенале взорвались ракеты. Они начали сами взлетать, а потом взрываться. Почти весь кишлак Бадабера был уничтожен. Я сам чудом спасся, спрятался с другими под мостом».

Из показаний Хидоятулло, сына Атамамада: «…Как погибли советские солдаты, для всех осталось загадкой, мы лишь увидели большой взрыв, после которого от этого запасного района ничего не осталось. Рядом находилось 26 наших человек, жили в казарме, и они тоже погибли, никого в живых не осталось. Может быть, пакистанцы стреляли в солдат, а попали в склад? Также могли ваши солдаты, опасаясь того, что их захватят американцы, подорвать себя».

Гулям Расул Карлук: «Произошел мощный взрыв. Ракеты взрывались и разлетались в разные стороны… Погибли и местные пакистанцы. Что я увидел на месте взрыва… это были пальцы в одной стороне, рука — в другом месте, уши — в третьем. Мы смогли найти в целости лишь тело «Кенета» и половину тела еще одного пленного, которую оторвало и отбросило в сторону. Все остальное было разорвано на куски, и ничего целого мы больше не нашли».

Из показаний активного члена Исламского общества Афганистана (ИОА) Мухаммеда Насера: «…Утром 27 апреля, после того как Раббани убедился, что восставшие не сдадутся, он отдал команду артиллерии на открытие огня. Пленные тоже отчаянно стреляли из всех видов оружия. Раббани стал связываться с командованием армейского корпуса, просить усилить помощь. Район Бадабера был окружен пакистанскими машинами. Они заполнили все улицы, где располагались лагерь и центр подготовки моджахедов нашей партии.

Вскоре над крепостью появился пакистанский вертолет. Восставшие обстреляли его из ЗПУ и ДШК. Затем прилетел другой вертолет. Огонь по крепости усилился, в том числе и из орудий. Один из вертолетов сбросил бомбу. В результате этого на складе боеприпасов произошел сильный взрыв. Все долго взрывалось и горело. Все восставшие погибли. Моджахеды потеряли около сотни человек, имелись жертвы среди пакистанских военных и мирных жителей. Погибли также шесть военных советников из США» (источник документально не подтвержден).

Раббани приказал, чтобы пленные собрали останки погибших. «Кенет» был к тому времени мертв, стало быть, в живых остались Рустамов и Варварян. Плюс пленные афганцы.

«Раббани сказал, выгоните всех из подвала, пусть они сюда подойдут, — вспоминает Рустамов. — И он нам сказал: «Давайте, соберите всех. То, что осталось от ваших земляков». А останки здорово разбросало. Мы их приносили по кускам и складывали в яму. Нам сказали, что скоро сюда прибудут пакистанцы с проверкой. Моджахеды с автоматами стоят: «Давай-давай, быстрее-быстрее!» Мы ходим, собираем, плачем».

На схеме показано место, где были зарыты останки погибших. Однако найти их, скорее всего, не представляется возможным — ребят похоронили за лагерем, где была свалка пищевых отходов. «Если, к примеру, там закапывали труп лошади или ишака, — поясняет Рустамов, — то на следующий день от него ничего не оставалось. Приходили шакалы, все раскапывали и съедали».

ВТОРОЙ СВИДЕТЕЛЬ ВОССТАНИЯ

Бывший офицер армии ДРА Голь Мохаммад (или Мохаммед) провел в тюрьме Бадабера одиннадцать месяцев. Именно он находился в камере вместе с Рустамовым и опознал того на фотографии, которую журналист Евгений Кириченко привез ему в Кабул. Рустамов, в свою очередь, опознал в Голь Мохаммаде офицера-«бабраковца», сидевшего с ним в одной камере.

Бывший офицер армии ДРА считает, что если бы не подвиг пленных «шурави», его бы бросили на съедение собакам. Афганцев, воевавших на стороне правительственных войск, моджахеды убивали со звериной жестокостью.

«Русских было 11 человек. Двое — самые молодые — были заключены в одной камере с афганцами, а остальные девять находились в соседней. Им всем дали мусульманские имена. Но я могу утверждать, что одного из них звали Виктор, он был с Украины, второго — Рустам из Узбекистана, третий был казахом по имени Канат, а четвертого из России звали Александром. Пятый пленный носил афганское имя Исломуддин.

Советских и афганских военнопленных держали в разных комнатах, а самое большое помещение тюрьмы было отведено под склад боеприпасов.

Когда началось восстание, мы находились снаружи тюрьмы. И видели, как русские, обезоружив охранника, стали выносить на крышу ящики с боеприпасами и занимать круговую оборону. В это время один из них сбежал к моджахедам. Те заблокировали выход из крепости, и начался бой, продолжавшийся до утра. Восставшим предлагали сдаться, но они подорвали себя вместе с арсеналом, когда стало ясно, что сопротивляться дальше бессмысленно.

Двое из советских пленных — Рустам и Виктор — остались в живых, потому что в момент восстания находились в другой камере, и моджахеды их вывели из крепости, чтобы они не присоединились к восставшим».

Голь Мохаммад утверждает, что этих двоих вместе с пленными афганцами все-таки потом расстреляли за крепостной стеной, а перебежавшему к моджахедам сохранили жизнь.

Тут явно что-то не сходится. И узбек «Рустам» (т. е. Рустамов) остался в живых, и восставшие освободили всех своих товарищей. Не участвовали в восстании трое — Рустамов и Варварян, а также помутившийся в рассудке «Кенет».

По словам Голь Мохаммада, руководителем восстания был «Файзулло». В фотоальбоме, который привез Евгений Кириченко, он указал на фото сержанта Сергея Боканова, пропавшего в провинции Парван в апреле 1981 года. Однако его не было в списке, переданном российскому МИДу пакистанской стороной в 1992 году.

Один из русских, тяжело раненный в ногу, как рассказал Голь Мохаммад, стал уговаривать «Файзулло» принять условия Раббани. Тогда «Файзулло» застрелил его на глазах у всех.

В решающий момент «Файзулло» подозвал к себе афганцев и объявил им, что те могут уходить. Он дал несколько минут, чтобы они успели отойти на безопасное расстояние…

Первым из советских журналистов о Голь Мохаммаде написал на страницах «Красной звезды» подполковник Александр Олийник. Несмотря на все усилия, найти бывшего пленника в Кабуле автору так и не удалось. Зато в МГБ Афганистана сохранился подробный рассказ Голь Мохаммада о восстании в лагере Бадабер.

По данным Олийника, афганский офицер пробыл в Бадабере три с половиной года. Вот некоторые выдержки из зафиксированных показаний очевидца.

«В начале марта 1985 года советские пленные на тайном собрании решили организовать массовый побег из тюрьмы крепости, — свидетельствует Голь Мохаммад. — Сначала нас, пленных афганцев, не посвятили в эту тайну. Впервые об этом я узнал от Виктора, моего друга, который в короткие моменты встреч обучал русскому языку. За честность, доброту его любили все пленные афганцы. По словам Виктора, в обсуждении плана побега принимали участие советские солдаты во главе с Абдул Рахманом.

Виктор передал Абдул Рахману разговор со мной, сказал, что я готов принять участие в побеге и на машине могу показать дорогу, довести всех до афганской границы. Вскоре я встретился с Абдул Рахманом и подтвердил свое согласие, назвал имена тех афганцев, на которых можно было положиться. Офицер предупредил, что побег должен состояться в конце апреля.

Утром 25 апреля к складам подъехала колонна грузовиков с боеприпасами. Вместе с русскими мы весь день их разгружали. Часть ящиков с ракетами выгрузили прямо на тюремном дворе. Вечером 26 апреля, имитируя подготовку к молитве, по команде Абдул Рахмана советские пленные и афганцы сняли охрану. Причем Абдул обезоружил и убил первого часового. Вскоре завязалась стрельба, несколько раз переходящая в страшную рукопашную схватку. Советские солдаты и те из афганцев, кто не успел убежать, отразили первую атаку, заняли оборону на крышах складов, сторожевых вышках.

Мне чудом удалось спастись в суматохе после взрыва складов боеприпасов, где погибли и русские братья. Думаю, что по фотографиям смогу опознать погибших советских друзей… 16 октября 1985 года».

Не вызывает сомнений, что вожак восстания «Абдурахмон» (по Рустамову) и «Абдул Рахман» (по афганским агентурным данным) — это одно и тоже лицо.

Военкор «Красной звезды» уточняет, что по рассказам сотрудников МГБ Афганистана, Голь Мохаммаду были предоставлены фотоснимки около двадцати военнослужащих ОКСВ из числа пропавших без вести в тех районах Афганистана, которые контролировались мятежниками ИОА. Он опознал по фотоснимкам лишь двоих узников Бадабера — «среди них нет того нашего офицера, кого мы знаем под кличкой Абдул Рахман».

О Николае Шевченко тогда еще не было сведений в контексте восстания в Бадабере. Да и сам Олийник уточняет, что Голь Мохаммаду показывали фотографии наших военных, пропавших в районах, контролируемых Исламским обществом Афганистана. Между тем, провинция Герат, где был взят в плен Шевченко, была зоной влияния полевого командира Исмаил-хана, более известного как Туран Исмаил («Капитан Исмаил»).

С Раббани у этого полевого командира были нормальные отношения, он состоял в Исламском обществе Афганистана — так что вполне мог передать ему захваченного в плен Николая Шевченко.

Далее Олийник сообщает очень важную вещь: «Другим среди тех, кого опознал по фотографиям Голь Мохаммад, был Мухаммад Ислам. Тот самый пленный, который в разгар восстания струсил, ценой предательства решил спасти свою шкуру. Не знаю всех подробностей, не хочу быть ему судьей. Пока нет документальных и абсолютно точных подтверждений этого предательства, не могу назвать его настоящую фамилию».

Кто этот человек? Вопрос до сих пор открытый…

Впрочем, предатель мог бы не участвовать в восстании с самого начала, и если бы заранее предупредил моджахедов, то восстание не началось бы вовсе. Однако «Мухаммад Ислам» перебежал, когда все восставшие были на своих позициях на крыше арсенала, поэтому на ход восстания его бегство не оказало уже никакого влияния.

И еще. В приведенном отрывке из публикации в «Красной звезде» ничего не сообщается о руководителе восстания «Файзулло» (о чем афганец Голь Мохаммад сообщает в публикациях Евгения Кириченко).

Автор: МАТВЕЙ СОТНИКОВ

Николай Шевченко («Абдурахмон») в плену. Рисунок для фильма «Тайна лагеря Бадабер. Афганский капкан»

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 168 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Накануне 4

НАКАНУНЕ 4

«27 апреля исполняется 30 лет со дня победы в Афганистане военного переворота, более известного гражданам бывшего Советского Союза, как «Апрельская революция» или «Саурская революция». В результате путча, организованного лидерами Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) при поддержке военных, власть в стране перешла в руки Военного революционного совета под председательством Нур Мохаммада Тараки – одного из основателей Народно-демократической партии Афганистана.

«Саурская революция» до сих пор остается одним из самых загадочных событий новейшей афганской истории. Некоторые историки и политические эксперты считают, что одной из причин свержения тогдашнего главы афганского государства, представителя королевского дома Мохаммада Дауда стало его стремление дистанцироваться от СССР. После последних переговоров в Москве с Леонидом Брежневым в 1977 году Дауд совершил серию визитов в считающиеся союзниками Запада страны региона, и по возвращению из Ирана в ходе своего выступления в Герате осудил «навязанную извне идеологию». В том же году он начал чистку армии и государственных аппаратов от членов НДПА.

Военный переворот в Кабуле под коммунистическими лозунгами был воспринят многими зарубежными государствами как приход к власти режима, угрожающего превращением Афганистана в новую военную базу советского блока в Азии.

Известно, впрочем, что в конце 70-х годов свою «революцию» готовили в Кабуле и радикальные исламские группировки. До 1978 года исламистами было предпринято несколько попыток силового захвата власти в отдельных провинциях Афганистана. Так, в 1975 году активистом организации «Мусульманская молодежь» Ахмад Шахом Масудом было организовано восстание в Панджшере. Однако из-за отсутствия поддержки местного населения «молодежная революция» была быстро подавлена. Афганский аналитик Санджар Гафари считает, что НДПА своим вооруженным прорывом к власти в 1978 году всего лишь опередила своих противников – исламистов, которые готовили собственный путч. Гафари уверен, что Мохаммад Дауд стал жертвой очередного этапа «большой игры». По его словам, «главную роль в дистанцировании Дауда от Советского Союза играли лично лидеры тогдашнего Ирана и Саудовской Аравии».

Большинство западных авторов увидели за сменой власти в Кабуле в апреле 1978 года «руку Москвы». Однако российские эксперты не разделяют это мнение. Виктор Меримский, бывший 30 лет назад представителем Министерства обороны СССР в Афганистане, приводит в своих мемуарах рассказ одного из работников советского посольства, утверждавшего, что он и его коллеги «поняли ситуацию» в Кабуле слишком поздно: по этой причине о перевороте в афганской столице в Москве узнали уже из сообщений СМИ. «С Даудом у нас были отличные отношения. Военно-технические отношения с Афганистаном при нем стали еще лучше», — говорит генерал армии Валентин Варенников. Он также утверждает, что апрельский переворот 1978 года стал для советского руководства «громом среди ясного неба».

Безусловно, политическим детонатором, поводом к военному перевороту 27 апреля послужило загадочное убийство одного из лидеров НДПА Мир Акбара Хайбара. Кто совершил преступление, какие именно силы стояли за убийством – это до сих пор остается тайной. Следует заметить, что за последние 30 лет ни одно весомое доказательство причастности Дауда к убийству Мир Акбара Хайбара предъявлено не было. Впрочем, соратников погибшего лидера НДПА сомнения тогда не терзали: они сразу же объявили виновным в смерти Хайбара главу афганского государства Дауд Хана.

Церемония похорон Хайбара превратилась в акцию протеста против правящего режима, а также в демонстрацию силы сторонников НДПА. По словам очевидцев, в траурной церемонии приняли участие около 15 тысяч «афганских коммунистов», которые прошествовали через весь Кабул. Лидеры НДПА в своих выступлениях на похоронах говорили об объявлении войны действующему президенту страны. По сведениям афганского публициста Рамина Анвари, халькист Нур Мохаммад Тараки и парчамист Бабрак Кармаль пригрозили дворцу «Арг» отомстить «за каждую каплю пролитой крови» своего товарища.

Угрозы «скорбящих коммунистов» вызвали раздражение у Дауд Хана. 25 апреля кабульское радио передало сообщение об аресте двух вождей НДПА – Тараки и Кармаля. Другие лидеры партии, как, например, халькист Хафизулла Амин, были помещены под домашний арест. Санкции руководства страны в отношении верхушки НДПА, по сути, стали сигналом к началу коммунистического восстания.

По словам одного из участников тех событий Саид Мохаммада Гулабзоя, приказ о начале выступления против правительства он получил через сына Амина — Абдул Рахмана. Уже к утру 26 апреля эта информация была доведена до Абдул Кадыра и Мохаммад Аслама Ватанджара, которые отвечали, соответственно, за воздушные и наземные вооруженные силы мятежников.

Ранним утром 27 апреля 1978 года из восточных районов Кабула в центр афганской столицы выдвинулись танки 4-ой танковой бригады под командованием Ватанджара. По сведениям афганского публициста Разака Мамуна, в середине дня в здание Министерства обороны страны попал первый снаряд, выпушенный из танкового орудия путчистов. Одним этим выстрелом была разрушена связь между военным министерством и президентским дворцом «Арг».

Восставшие армейские части быстро разоружили силы городской полиции и овладели стратегическими объектами Кабула. Танки путчистов окружили президентский дворец, обстреливая его из своих орудий. Решающую роль в битве за «Арг» сыграли афганские военные летчики под командованием Абдул Кадыра: их боевые самолеты, взлетавшие с аэродрома в Баграме, подвергли бомбардировке с воздуха президентский дворец.

Осада «Арга» длилась всю ночь. Только под утро восставшие «коммунисты» ворвались во дворец, убив президента Мохаммада Дауда и всю его семью. Вечером того же дня Хафизулла Амин через кабульское радио сообщил афганскому народу об «окончании периода правления королевской семьи» и «победе военно-революционного совета». Непосредственные участники военного переворота получили высокие правительственные звания и посты и еще долгие годы заседали в Политбюро ЦК НДПА. Некоторые «герои Апрельской революции» и сегодня заседают в афганском парламенте.

Поначалу смена власти в стране была воспринята большинством народа положительно. Однако вскоре недовольство новым режимом стало стремительно расти. Некоторые историки считают, что это произошло из-за многочисленных ошибок, допущенных афганскими «коммунистами» при проведении реформ. Сами же лидеры НДПА во всем винят иностранные государства, которые, по их мнению, способствовали формированию вооруженной оппозиции против нового режима. Спустя год после победы «Апрельской революции», в 1979 году, президент США Джимми Картер подписал директиву о поддержке движения моджахедов: началась крупномасштабная работа по созданию и подготовке антикабульских формирований на территории соседних стран, в Иране и Пакистане.

После военного переворота 1978 года Афганистан вступил в новый период своей современной истории. Смена власти 27 апреля и последовавшие за ней социально-экономические и политические перемены, повлияли не только на жизнь афганцев и Афганистана. Они стали началом новой эпохи, как для Центрально-Азиатского региона, так и для всего мира: именно после «Саурской революции» холодная война между двумя сверхдержавами — СССР и США, перешла в свою завершающую фазу.

«Саурская эпоха» завершилась распадом СССР и окончанием холодной войны. Однако в самом Афганистане война все еще продолжается. За последние 30 лет афганцы повидали и на себе почувствовали «прелести» самых различных политических режимов – начиная от коммунистов НДПА и заканчивая фундаменталистами, теми, кого принято сегодня называть «экстремистами». Однозначной оценки этому «смутному времени» новейшей афганской истории, пожалуй, не сможет дать никто. Однако очень многие афганцы, пережившие последние 30 лет, похоже, едины в одном – в желании вернуться назад, в те годы, когда в стране сохранялась стабильность и мир. То, без чего и сегодня невозможно новое возрождение Афганистана».

Омар НЕССАР, директор Центра изучения современного Афганистана (ЦИСА).

Герат - провинция (Вилайят Герат пушту هرات)

Страна Афганистан
Статус Вилайят
Включает 15 округов
Административный центр Герат
Губернатор сейид Хусейн Анвари
Официальный язык персидский
Население ca. 1.200.000
Площадь 61,315 км²

Герат (пушту هرات) — провинция на западе Афганистана у границы с Ираном. На северо-востоке граничит с провинцией Бадгис, а на юге с Фарах. В годы афганской войны (1979—1989) в провинции действовал влиятельный полевой командир Исмаил-хан, который впоследствии стал местным губернатором.

География
Большую часть провинции занимают полынные полупустыни. В долине реки Герируды - оазис.

Хозяйство
В Гератской долине развито садоводство: выращивается абрикос, инжир, слива, груша, яблоня.

Районы
Адраскан, Гхорьян, Гулран, Гузара, Зинда Джан, Инджил, Карукх, Кошан, Кушк, Кушки Кушна, Обе, Паштун Заргхун, Фарси, Хират, Чишти Шариф, Шинданд

Герат (город)

Гера́т (Хара́т) (дари هرات Herât, др.-греч. Αλεξάνδρεια εν Αρίοις, Αλεξάνδρια εν Αρείοις) — город на северо-западе Афганистана в долине реки Герируд. Координаты: 34°21′ с. ш. 62°12′ в. д. / 34.35° с. ш. 62.2° в. д. (G). Высота над уровнем моря: 925 м. Центр провинции Герат. В древности — важный центр караванной торговли на Великом шёлковом пути. В городе жили и творили Алишер Навои, Джами, Мирхонд, Хафпзи Абру, Кемаледдин Бехзад. В городе сохранились памятники истории и архитектуры мирового значения.

Демография
Герат — третий по величине город Афганистана. Население 349 000 человек (перепись 2006 года). таджики и фарсоязычные формируют большинство населения города, а так же пуштуны, хазарейцы, узбеки и другие национальные меньшинства.

История
·    На месте Герат с 500-x годов до н. э. существовал древний персидский город Артакона или Арейа. Город являлся одним из центров несторианства.
·    В 330 году до н. э. Александр Македонский штурмом берет городскую цитадель. Город становится известен под именем Александрия-Ариана. После смерти Александра Македонского город последовательно входил в состав древних и средневековых государств Центральной Азии. Герат был значительным городом при Сасанидах и в эпоху Халифата.
·    При Саманидах Герат — один из главных городов Хорасана.
·    В 1221 был взят монгольскими войсками, а затем разрушен почти до основания.
·    В 1236 город вновь восстановлен и заселён.
·    В XIII—XIV веках история Герата связана с династией Куртов. В связи с разрушением монголами Мерва и Балха торговые пути из Персии в Индию и Китай шли через Герат.
·    В XV веке при Тимуридах Герат достигает наибольшего рассцвета. В это время Герат стал крупнейшим торговым, ремесленным и культурным центром региона, имел связи с Индией, Китаем, Московским государством и другими странами. В этот период город и его пригороды застраиваются великолепными мечетями, дворцами, часть которых сохранилась до наших дней.
·    В XVI веке город был подчинён Сефевидами, против которых население города неоднократно поднимало восстания, одно из них завершилось образованием в 1716 Гератского княжества.
·    В 1732 Герат был захвачен Надир-шахом
·    В 1747 вошёл в состав Дурранийского государства, а после её распада в начале XIX века Герат опять стал независимым.
·    Овладеть Гератом стремились Иран, пользовавшийся поддержкой России, и Афганистан, поддерживаемый Великобританией. В 1837 войска иранского шаха Мохаммеда осадили Герат. Это вызвало резкое недовольство Англии, она потребовав вывода иранских войск с территории Гератского княжества и ввела свой флот в Персидский залив. В марте 1841 иранские войска были выведены. В 1851 умер правитель Герата Яр Мохаммед-хан и за власть в Герате боролись правители соседнего Кандагара, эмир Афганистана, шах Ирана и Англия. В связи с включением Кандагара в состав Афганистана в 1855 иранские войска снова двинулись к Герату под предлогом защиты его от захвата Афганистаном, это послужило для Англии предлогом для нападения на Иран. Город сильно пострадал от английской артиллерии.
·    В 1863 Герат был окончательно присоединён к Афганистану.
·    В 1979 город сильно пострадал от бомбардировки советской авиацией.

Известные люди, связанные с Гератом
·    Шейхзаде
·    Алишер Навои

Достопримечательности
·    Цитадель Герата. Старейшие постройки датируются временами Александра Македонского. Перестроена в XV веке.
·    Соборная мечеть Джума-Масджид(XVI век)
·    Мавзолей Гаухар-шад (первая половина XV века)
·    Минареты, входившие в грандиозный ансамбль Мусалла, разрушенного в 1885 англичанами.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 293 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0033

Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта: — Зорюков Евгений Дмитриевич.

Автор - М.Северин

Зорюков Евгений Дмитриевич

— В каком подразделении вам довелось служить?

— Я был ефрейтором во 2-м десантно-шурмовом батальоне 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады, моя воинская специальность — радиотелефонист. Затем проходил службу в 70-й гвардейской отдельной мотострелковой бригаде, образованной весной 1980 года из 373-го мотострелкового полка 5-й мотострелковой дивизии и 2-го десантно-шурмового батальона 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады.

— Расскажите о том, как вы попали в Афганистан.

— Призвали меня 23 октября 1979 года из города Киров Калужской области. Со сборного пункта в Калуге нас повезли в Ташкент, сопровождающим был старший лейтенант Козлов, наш земляк, калужский мужик, впоследствии ставший Героем СССР. Из Ташкента прибыли мы в город Чирчик, это где-то в 30 километрах от Ташкента. Началась моя служба в десантных войсках.

Утром 11 декабря 1979 года прозвучала команда «Подъем!», выбежали с голыми торсами на зарядку. Командир взвода лейтенант прибежал и говорит нашему сержанту: «Что ты, одурел?! Боевая тревога! Ну-ка быстро одеваться, получать оружие и на плацу построение!» Забегаем в казарму, быстро одеваемся и в ружпарк. Хватаем, что кому попадется: кто автомат, кто пулемет, были такие, кто ухватил себе пистолет, мы толком еще не понимали, что происходит. Построились, лейтенант прошел вдоль строя и спросил, у кого пистолеты. Кто был с пистолетом, получил гранатомет, стоявший рядом назначался подносчиком гранат.

Затем мы получили цинки с патронами, гранаты, рюкзаки были свои. Погрузились на машины и поехали на аэродром. Выгрузились, сидим, ждем, а вокруг такой грохот стоит: вертолеты, самолеты — все с запущенными двигателями. Поступила команда «Отбой!». Вернулись в часть, вновь вышли на построение. Заместитель командира полка по строевой части майор Карпушин встал перед строем и сказал: «Вот, ребята, такая ситуация: вы присягу не приняли, а уже боевая тревога, такого еще у нас не было. Значит, будем принимать присягу». Вышел солдат и перед строем прочитал текст присяги, а мы лишь в нужных местах хором произносили: «Клянемся!» После того как все приняли присягу, мы расписались в документах. Потом была команда отправляться в столовую, а после отдыхать. Спали в одежде, а вечером опять тревога, распределились по машинам, поехали на аэродром. Загрузились в вертолеты, причем личный состав сел в вертолеты Ми-8, а машины загрузили в Ми-6. Взлетели. Я не помню, как точно пролегал маршрут, помню посадку у туркменского города Мары, затем перелетели еще куда-то и заночевали в спортзале школы. Помню поселок Черная Змея, в нем мы тоже садились, и потом мы приземлились где-то под Кушкой. Мы сели на площадке между сопками, на этом же месте и разбили свой палаточный лагерь. Мы пробыли там дней пять, почти сразу появились вши. Чтобы от них избавиться, мы сходили в баню. С 11 декабря и до самого Нового года мы летали вдоль границы с Афганистаном.

30 декабря вернулись мы в Чирчик. Новый год нужно было как-то отметить, и мы достали у летчиков спирта, узбеки сбегали в магазин, где купили конфет, печенья и несколько бутылок вина. Мы накрыли на стол, для встречи Нового года было все подготовлено. Я решил припасти спиртного на утро и выкопал под ножкой стола в песке ямочку, положил туда бутылку вина, сверху фанерку и поставил на нее ножку стола. Неожиданно к нам в палатку зашли комбат и замполит, они приказали нам достать все спиртное. Мы стали было оправдываться, но, раздражаясь и повышая голос, замполит сказал, что если не отдадим добровольно, то они устроят обыск. Нам пришлось отдать все свои спиртные припасы командирам. Увидев, сколько у нас алкоголя, комбат не удержался и выпалил: «А если вдруг боевая тревога, с кем мы воевать поедем?»

Мы не понимали, куда и зачем мы должны были отправляться воевать, но, когда офицеры ушли, настроение было мрачным. В голову лезли всякие нехорошие мысли: «Воевать? Где? С кем? А может, так они пошутили?» Я достал из-под стола припрятанную бутылку, но пить никто уже не хотел, и я разбил ее о камень. Вскоре все легли спать. А в пять часов утра прозвучал сигнал боевой тревоги. Мы очень быстро собрались, погрузились в «вертушки» и полетели в неведомом нам направлении. Мы летели и смотрели вниз, а там шли колонны наших войск, танки, машины. Вдруг к нам вышел летчик и сказал, что мы пересекли границу с Афганистаном. Теперь всем все стало понятно. Так я и попал в Афган. Это произошло 1 января 1980 года, эту дату невозможно забыть.

Прилетели в афганский город Шинданд уже под вечер. Приземлились, разбили палатки, переночевали. Утром подъем, растопили свою полевую кухню, позавтракали. А потом снова по вертолетам и полетели дальше, теперь уже в Кандагар. Выгрузились, установили палатки в поле вокруг аэродрома, комбат отдал приказ рыть окопы вокруг аэродрома. Так началась наша служба в Афганистане, вместе с ней началось и множество проблем. Вода была первой из этих проблем: мы попросту не знали, где ее искать. Потом наши офицеры стали договариваться с афганскими военными, которые привозили по бочке в день, но и этого было крайне мало. Целый месяц мы питались в основном сухим пайком.

Ночами было около нуля, наутро лужи покрывались коркой льда. Кандагар — город небольшой, его улицы покрыты асфальтом, дома двухэтажные. Женщины и девушки ходили в парандже. Первый раз я увидел афганскую девушку с открытым лицом только через некоторое время в Кабуле, она была водителем городского троллейбуса. Тогда я для себя отметил: а афганки симпатичные, раньше-то я их лиц не видел, вот и показалась мне тогда, что она была красавица.

Месяц мы пробыли на охране аэродрома в Кандагаре, было тихо, еще никто не стрелял. Из Союза прибыл полк пехоты, который нас заменил. В очередной раз мы загрузились в «вертушки» и полетели на новое место. На этот раз наш батальон разбросали по разным городам: моя рота отправлялась в Газни, другая рота — в Джелалабад, и рота — в Гардез.

В нашей роте насчитывалось 125 человек. Я служил во взводе связи радиотелефонистом. Рации у нас были Р-5, а затем Р-7 — эта рация была уже менее тяжелой. Позже, когда начали воевать — а активные боевые действия начались примерно с апреля 80-го, — если на задание шел комбат или начальник штаба, то мы всегда должны были быть при нем.

В Газни мне запомнился взвод спецназа: все ребята были спортсмены, мастера спорта. Все были накачанные: кто боксер, кто самбист. Что они делали, никто не знал. Их забрасывали в горы, порой на месяц. Змей, лягушек и сусликов всяких они ели как сырыми, так и вареными. Там, в Газни, наша рота, так же как и в Кандагаре, охраняла аэродром. Взлетная полоса была бетонная, ее строили еще англичане, они построили и дома вокруг, и гостиницу. До апреля наша рота пробыла в Газни. Где-то 4 апреля 1980 года наш батальон вновь собрался воедино в Кандагаре, тогда уже начали постреливать. Вертолеты подвергались очень сильному обстрелу с земли, поэтому наша рота через Кабул добиралась до Кандагара на машинах. Когда ехали, то меня поразило, что прямо в скале сделаны дома с окнами и дверьми, было много таких «квартир», только я не заметил, как жильцы туда забираются. В Кандагаре собрались пехотный полк и наш батальон, который был ему придан. Пехота стояла в охранении, а мы начали воевать.

Когда весь наш батальон собрался воедино в Кандагаре, мы начали понемногу обустраиваться. Ставили большие палатки, внизу был деревянный каркас, а сверху брезент, под которым поставили двухъярусные койки, одна палатка была на два взвода. Вскоре своими руками построили столовую, в которую из Союза «вертушками» привозили продукты. Начали приходить и автомобильные колонны; топливо, доски, боеприпасы — все это нам привозили машинами. В первое время не хватало воды, поэтому начали копать колодцы, грунт был сплошным гравием, метров восемь прокопали, появилась вода, но на вкус она была очень соленая — обольешься ею и через минуту становишься весь белым от соли. Нам привозили воду, но на 20 человек 200 литров в день не хватало: жара началась градусов 40, поэтому пить хотелось всегда. Со временем втянулись, и так сильно пить, как поначалу, уже не хотелось.

— Расскажите про ваш первый бой.

— Тогда, кажется, просто нас обстреляли. Лучше расскажу о том бое, когда мы попали в окружение, запомнился мне этот бой. Утром НШ (начальник штаба батальона) пришел и сказал, что нужно проверить зеленую зону — часов в десять должна пройти колонна. Зеленая зона — это виноградники вдоль дороги, самое опасное место, обычно из нее «духи» и нападают. Сели по машинам, и вперед, когда подъехали к месту, БМД оставили у дороги. НШ дал нам сектора, и начинаем прочесывать. Шли по виноградникам метрах в 200–300 от дороги, цепью, в пределах видимости друг друга. Проверили зеленую зону, там никого не оказалось.

Колонна прошла нормально, мы собрались и отправились в обратный путь. Мы сидели на броне, и я, на свою голову, сказал начальнику штаба, что в стороне стоит толпа человек в 50 афганцев. Капитан был всегда впереди, а мы его как бы защищали, стараясь сами идти вперед, ведь если бы его убили, то командовать стало бы некому. НШ приказал проверить, что за люди. Две наших машины свернули с маршрута и направились к толпе, как только афганцы это увидели, то стали разбегаться. Мы спешились и побежали за ними. И вот началось: один выстрел по нам, другой — огонь усиливался. Со мной рядом бежал лейтенант из санчасти, он не должен был идти с нами, но просился съездить на задание, вот и взяли его с собой.

Утром, когда мы поехали встречать колонну, было прохладно, и одеты мы были в бушлаты, а когда началась эта «заварушка», было уже часов одиннадцать, стало жарко, бежим, а с нас пот градом. Смотрим, а в винограднике появилась голова и сразу пропала, потом другая. Я несколько раз выстрелил туда из автомата. Крикнул лейтенанту, что одного убил. Подбегаем к «духу», он готов: пуля попала ему в голову, полчерепа снесло. Обыскали убитого, винтовка у него была старая английская, сумка с патронами, нож был красивый выкидной — нажимаешь на кнопку, и выкидывается лезвие. Лейтенант как только увидел нож, то сразу же запросил его себе, я отдал трофей, мне было не жалко. А еще у того «духа» была большая пачка денег, их я тоже отдал лейтенанту, правда, немного и себе оставил, положив под козырек шапки. Пока мы обыскивали «духа», наши убежали вперед, мы догнали их, они уже пятерых взяли в плен.

Обыскав пленных, мы связали им руки и пошли дальше. Забара, Бендер и начальник штаба шли впереди, за ними следом шли пленные «духи», я был замыкающим. Мы шли мимо глиняного забора, слева и справа от которого рос виноград. С левой стороны «духи», наверное, не увидели наших ребят впереди и меня в конце колонны, а заметили только своих, что шли посредине, душманы во все горло закричали что-то своим по-афгански. Я положил на забор автомат и короткими очередями выстрелил несколько раз по стоявшим у виноградника душманам, один из двоих упал. Мы с Бендером побежали к убитому, в этот момент второй душман выглянул из виноградника, я поднял автомат, нажал на спусковой крючок, но раздался лишь щелчок: патронов в магазине не оказалось, в азарте я не заметил, как они закончились. Душман присел, и я тоже, там были какие-то грядки, «дух» спрятался между ними. Я перезарядил автомат и сказал Бендеру, что сейчас я его обману, обойду сбоку и уложу. Но я передумал и примерно в то место, где прятался «дух», кинул «эфку». После взрыва я встал. К моему ужасу, душман встал вместе со мной, он выстрелил в меня из винтовки, а я в ответ дал по нему очередь от пояса, он сел, а я упал на бок. Я услышал крик Бендера: «Танюшу убили, Танюшу убили!»

Почему Танюша? Когда прилетели в Чирчик и нас распределили по взводам, лейтенант, командир взвода, привел нас в казарму и сказал сержанту: «Вот молодые, знакомьтесь». А сержант смотрит на меня и говорит: «Смотри, как Танюша». Я не понимал, о какой Танюше идет речь, а потом сержант объяснил, что у них во взводе был солдат, который к тому времени уже демобилизовался, и по фамилии прилипло к нему прозвище Танюша, а я оказался очень внешне похож на того солдата, вот он и удивился.

Так вот, я крикнул Бендеру: я живой, и шуметь ему не надо. Оказалось, что, когда я стрелял по «духу», от неожиданности или машинально завалился на бок, он ведь тоже успел по мне выстрелить. Секунды шока, я ощупал себя: вроде бы ничего не болит, крови нет, не попал он в меня, повезло! Я был уверен, что когда бросил гранату, то убил своего противника, а он оказался живым.

Бендер вновь закричал, что «духи» слева. Подхватываю автомат, хотел было уже выстрелить, но хорошо, что не начал, я пригляделся: это шли наши. Мы с Бендером опомнились, подошли к стрелявшему в меня «духу», опять была старая винтовка, мы забрали патроны и нож и пошли к своим.

Мы пробирались дальше, ведь нужно было выходить к машинам. Вокруг шла стрельба, только очереди слышны, наши ребята воевали вовсю. Наш капитан немного знал язык фарси, и он начал опрашивать пленных «духов», но те несли что-то несуразное. Мы шли дальше, слева от нас появилось здание, это была сушилка для винограда. Домик был маленький, а внутри жерди, на которых был развешан виноград. Из этой сушилки был слышен тихий разговор, я заглянул туда через забор и увидел чьи-то ноги, дал по ним очередь, и все стихло. На пути встал колодец, всем очень хотелось пить, мы побежали к нему, но капитан остановил нас: вода могла быть отравлена, поэтому первому попить дали пленному «духу», он выпил, ничего не произошло, и все накинулись на воду. Напились и пошли дальше, спустились в какой-то пересохший арык, вдруг он резко повернул под прямым углом, мы зашли за поворот, и по нам в лоб дал пулемет, мы упали. Благо я был худой и, сбросив рацию, забился в маленькую канавку впадавшего в арык пересохшего ручейка. Лежу, и только пули стучат по камням — точно пристреляли, а про себя думаю: «Мамочка! Вот попали!»

Над головой свистели пули, и мне тогда подумалось, что это хорошо ведь: свою пулю не услышишь, а эти я слышу, значит, пулеметчик душманов меня не видит. Начальник штаба прокричал: «Уничтожить пулемет!» Вскоре Саня Нагульный и Бендер насколько можно близко подползли к пулеметчику и забросали его гранатами. Наш путь снова был свободен. А «дух», который нас вел по арыку, куда-то исчез. Когда пулеметчик начал по нам вести огонь, мы все залегли, а он, видимо, воспользовался этим хорошим моментом и потихоньку в виноградник шмыгнул, утащив с собой винтовки и патроны.

Впереди показался мост, мы проползли под ним. Одного молодого бойца мы оставили у этого моста для прикрытия. Он там и остался, убили его. Под вечер ребята сползали туда и принесли убитого к машинам. В этом бою погиб и лейтенант Бирюков, пуля ему попала в голову, сразив наповал. Наш командир по радиостанции связался с машинами, оставленными на дороге, объяснил наше положение и попросил прикрыть огнем. Мы тем временем подползли к дувалу. Но если бы мы начали через него перепрыгивать, то нас обязательно заметили бы, поэтому мы решили штык-ножами пробить в глиняном заборе дыру. Пока делали себе лаз, НШ по радиостанции вызвал «вертушки». Прилетели Ми-24, отработали НУРСами по «зеленке». Какое-то время было тихо, мы кое-как пролезли в дыру в заборе. Впереди было немного «зеленки», а дальше была дорога и наши машины, до своих оставалось совсем немного. Неожиданно вокруг нас началась стрельба, ребята с машин стали прикрывать нас огнем. Еще до этого НШ связался с бригадой и вызвал по рации подмогу, но помощь так и не пришла.

Последним рывком мы все-таки пробились к машинам. Начальник штаба приказал выпустить весь боекомплект пушек и пулеметов по кишлаку. После того как постреляли по «духам», НШ приказал проверить наличие личного состава и оружия. Я доложил, что наличие оружия соответствует наличию состава, есть двое убитых. Мы загрузились на машины и отправились в наше расположение.

Все были вымотаны до предела, ведь целый день мы бегали по «зеленке», сказывалось и нервное напряжение, в «бээмдэшках» наконец удалось расслабиться, все начали засыпать. Сквозь сон я почувствовал, как начали тормозить. Остановились у стоявшего на обочине батальона пехоты — это была наша помощь. Наш начальник штаба с криком «Мы там до 11 вечера сидели в окружении, а вы тут стоите!» изо всей силы ударил кулаком по лицу старшего лейтенанта, командовавшего этой группой пехоты. Старлей схватился за пистолет, мы мгновенно соскочили с брони, наставив на него автоматы. Наш НШ разошелся не на шутку и обещал отдать лейтенанта с его группой под трибунал. Чем эта история закончилась, я не знаю, видимо, офицеры разобрались между собой, не вынося сор из избы.

— Как часто выходили на задания?

— Бывало, и один раз в неделю, бывало, и два. Порой пехота поедет на задание, а порой и наш батальон. Мы делали засады на караваны с наркотиками и оружием, проверяли зеленую зону. Постоянно выходили с начальником штаба. Если он руководил операцией, то я был рядом с ним — связь на заданиях нужна всегда.

Вспоминается еще один эпизод. Мы выехали на засаду. Но получилось так, что сами в нее и попали. Поступила информация, что в определенном районе по ночам бегают душманы. Когда раздалась команда «По машинам!», уже вечерело. После недолгого пути мы остановились у небольшой сушилки. Вдруг произошла яркая вспышка, и я на миг ослеп — это был выстрел из гранатомета. К счастью, граната пролетела мимо нашей машины. В нескольких метрах от нас встал во весь рост душман и, как в боевике, начал стрелять по нам с двух рук из пистолетов, скорее всего, он был под воздействием какого-то наркотика. Очередью из автомата «дух» был остановлен. Мы стали спрыгивать с машины, как последовал второй выстрел из гранатомета, но теперь уже по БМД, которая шла впереди нас. Кумулятивная струя прошила машину насквозь. В этой машине ехали братья по фамилии Чаушевы, одного из них ранило: осколки попали в обе ноги.

Все вокруг завертелось. Началась стрельба слева от нас, мы спрятались за сушилку и начали отстреливаться. Постепенно стрельба ослабла, видимо, «духи» стали отходить. Когда стало уже совсем темно, мы вернулись к своим машинам и поехали прочь, оставив подбитую БМП на месте. Поврежденную машину забрали только утром. Кстати говоря, подбитую технику ремонтировали у себя, а если были серьезные повреждения, то отправляли в Союз.

— Случаи гибели и ранений по неосторожности бывали?

— Да, такие моменты бывали. Однажды сидели мы в засаде. Местность была такой: дорога, с одной стороны от которой протекал арык, а с другой была «зеленка», в которой мы и спрятались. Просидев какое-то время в засаде, мы услышали где-то вдалеке шум мотоцикла. Кто-то ехал, не включая свет: луна в ту ночь светила довольно ярко, дорога просматривалась и без фар. Саша Нагульный сказал, что стрелять будет он. Но он совершил ошибку, не открыв огонь по мотоциклистам в лоб, как только те с нами поравнялись, а пропустил их мимо и выстрелил в спину. Попал, мотоцикл завалился на бок. Мы побежали к мотоциклу, а оттуда хлестнула автоматная очередь. Саня бежал первым, и пуля попала ему в плечо, другой парень получил ранение в живот. Подбежали к мотоциклу: один «дух» лежал убитый, у него был лишь пистолет, а второй ушел.

Была ночь, и преследовать душмана было нельзя, так как можно было получить еще большие потери. Вызвали по радиостанции БМД, загрузили раненых в нее и отправили в госпиталь. Все ребята поехали вместе с ранеными, те, чья группа крови подходила, стали ее сдавать, сдал 400 граммов и я. А наутро начали разбираться, и так как я был старшим, то мне досталось больше всего. Выехали на место ночного происшествия. Мотоцикл валяется, кровь вокруг, и кровяной след тянется в заросли бахчи. Трофейный мотоцикл забрали — и домой, катались на нем по всей части. А Саню Нагульнова потом комиссовали: пуля задела нервы, и рука перестала работать.

Во время очередного прочесывания местности произошла и другая нелепая случайность. Нам было необходимо преодолеть забор большого двухэтажного дома с деревянными воротами, на которых висел огромный замок. Мы стреляли по замку из автомата, но сбить его не удавалось. Тут Забара взял «Муху» и со словами «Сейчас я его собью!» выстрелил по воротам. Граната не попала в замок и, пробив ворота и отрекошетировав от стены дома, вернулась к нам. Произошел взрыв, ранило троих: одному солдату осколок угодил в лоб, второму — в пах и в ноги, и еще одного парня этими осколками ранило. Забару за этот выстрел чуть было не убили.

— Потери были высокими?

— Потери были. Всего за то время, что я пробыл в Афгане, у нас в батальоне было 47 погибших и около сотни человек раненых. 17 человек мы потеряли в одном бою. Правда, в том бою меня не было, я уже не помню, почему не ехал на это задание. Уже потом нам НШ рассказывал про тот бой. Тогда они поехали встречать колонну. А мы привыкли как: приехали и побежали проверять «зеленку», если «духов» нет — то все отлично и колонна благополучно проходила. А в тот раз ребята побежали и нарвались на заблаговременно подготовленную оборону: были вырыты окопы. Как НШ говорил, он не мог и предположить, что в том месте будет оборона, как и то, что среди «духов» будут наемники. А после боя среди убитых, оставленных в траншее, ребята нашли троих арабов. Больше профессиональные наемники-арабы нам никогда не попадались, и таких больших потерь за один бой мы никогда не несли.

У пехоты тоже бывали немалые потери, но меньше, чем у нас, потому что мы намного больше воевали.

— Какой была экипировка при выходе на задание?

— У нас один-единственный бронежилет был у командира батальона. Боеприпасов брали столько, сколько могли унести. Чтобы не таскать цинки, брали патроны в бумажных пачках, брали и неограниченное количество гранат. Никакого учета боеприпасов не было: кто хотел — тот мог взять «Муху». С пустыми рюкзаками никогда не ходили: боеприпасов должно было хватить на затяжной бой.

— Что можете сказать о вооружении душманов?

— Барахла у них хватало: и английские «Буры», и современное оружие, приходилось держать в руках и трофейный ППШ. Про гранаты, которые были у противника, ничего не могу сказать. Одним словом, вооружение у них было очень разнообразное.

— Земляков в Афганистане встречали?

— Мне в этом плане повезло. C Сергеем Киреевым, по прозвищу Длинный, мы и в один день призывались, и в один день уходили на дембель. Все два года вместе прослужили, даже койки наши рядом стояли. Могу вспомнить и Алексея Мурашова из Калуги, Шачкина из Людиново, из Спас-Деменска двое ребят было, я вместе с ними в ДОСААФ учился.

— Дедовщина была?

— Мы, солдаты, в основном были одного призыва, сержанты — на год старше. Конечно, поначалу нас сильно гоняли. Но это обычная ситуация: «Молодой — значит, тебе пахать». Это заключалось, например, в том, что на операции молодой солдат нес в мешке немного больше патронов и гранат.

Рукоприкладство бывало. Саша Елисеев пошел к пехоте поискать земляков. В роту он вернулся весь избитый, на вопрос «Кто тебя так?» он ответил, что трое грузин: в пехоте тогда был большой призыв из Грузии. Мы побежали искать обидчиков, но где их найти? Наметилась большая драка, наутро мы пришли к пехотинцам и договорились вечером собраться на драку. Нас пришла примерно рота, пехотинцев тоже было порядочно. Две стены начали сходиться, у многих уже были намотаны ремни на руках. Неожиданно прилетел на своем «уазике» комбриг, встал между нами и разъяренно закричал: «Вы что, гады! Мало вас убивают, да еще друг друга калечить захотелось! Пересажаю всех!» Комбриг не дал нам подраться, и, наверное, он правильно поступил.

Был случай, когда мы задали трепку троим пехотинцам. Наутро было построение. Офицеры привели побитых ребят и сказали им: «Смотрите, кто вас вчера отлупил!» Прошли они вдоль строя и говорят: «Нет здесь таких». Всякое бывало: и дрались, и мирились.

— Как отправляли на Родину тела погибших?

— Мне пришлось выполнять эту очень нелегкую миссию. Я привозил в Союз гроб с телом Володи Алтухина, он был родом из Брянска и призывался на полгода раньше меня.

Володя был механиком-водителем, его БМД во время выполнения боевого задания подорвалась на мине. Перед последним своим выездом он приходил к нам во взвод связи. Володя хорошо играл на гитаре и пел песни, а в армии это всегда приветствовалось. Наш сержант вечером пригласил его к нам гости. Он принес с собой гитару, мы все тихо сидели и слушали, как он пел. Играл долго, а когда собрался уходить, то мы просили спеть еще хотя бы пару песен, но он сказал: «Завтра ехать в рейд. Пойду отдохну». В рейды тогда ходили по очереди, и если, например, для выполнения задания хватало роты, то сегодня идет первая, а завтра — третья или вторая рота. В тот раз пошла в рейд вторая рота, ребята вышли утром. Когда БМД наскочила на мину, осколок попал в Алтухину в грудь и пробил комсомольский билет, еще один попал в челюсть, вся правая сторона тела обгорела, ноги были изуродованы. Рядом с Володей сидел парень по фамилии Пешков, мы до этого подшучивали над ним, говоря, что он почти как Максим Горький. Так вот от Пешкова не осталось почти ничего — мина взорвалась именно под ним. Осталось полголовы, кишки, кисть руки и части ног — одно сплошное кровавое месиво. Я рассказываю так подробно потому, что мне пришлось вытаскивать все, что осталось от Пешкова, из подорвавшейся машины, все сложили в плащ-палатку, на вес было килограммов пятнадцать.

Потом к нам во взвод пришел заместитель начальника штаба и спросил: «Кто повезет погибших? Есть в Брянск, Воронеж и Тамбов». В этот момент все были на задании, и в помещении нас осталось пять человек. Я сказал, что Брянск от моего дома в ста километрах и я хочу поехать. На вертолете в Кабул нас полетело трое: Ильяс, я и Забара. Когда прилетели в Кабул, пошли к специальному ангару, где оцинковывали гробы, насколько помню, кроме Кабула еще цинковали в Джелалабаде и Шинданде. Было душно, стоял сплошной трупный запах, вокруг лежали олово, паяльники. Ребята, которые там работали, были практически без одежды: берцы, трусы и кожаные фартуки; они сказали нам, что уже привыкли ко всему этому кошмару. Всего в тот день для помещения в цинковые гробы было 19 наших ребят.

За те два дня, которые провели мы в Кабуле, насмотрелись на всю жизнь. Я увидел там тело сгоревшего в танке майора-танкиста. От воспоминаний и сейчас мурашки бегут по телу: ни рук, ни ног — лежат на столе туловище и голова, черные, как головешки.

Наконец подошло время цинковать наших ребят. То, что осталось от Пешкова, положили в гроб. Тут один из ребят сказал, что надо положить в гроб что-нибудь для веса. Камни для этого не подходили, так как сильно гремели бы, тогда насыпали в гроб рядом с останками песка. Окошечко для лица закрыли белым материалом, чтобы не видно было, что внутри. Когда положили в гроб Алтухина, я сказал ребятам, чтобы тоже закрыли окошечко. Гробы запаяли и упаковали в ящики.

Пока мы там находились, из Шинданда привезли еще убитых. Набралось на три самолета, по десять ящиков на каждый борт. Каждому из нас выдали сопроводительные документы, по десять рублей на дорогу, и мы полетели в Союз. Первая остановка была в Актюбинске, потом Забара выгрузился в Воронеже. Я точно не помню, в какие города мы прилетали, помню только, что летали три дня. Когда прилетели в Брянск, то настала и моя очередь выгружаться. Приземлились, подошли к стоявшему на аэродроме «уазику». Рядом с машиной стояли военком с офицерами, отец и родной брат Алтухина, встречали одни мужики. Гроб погрузили на «ЗИЛ-130», меня военком посадил в свой «уазик», и мы поехали в военкомат. Приехали, военком сказал мне: «Давай, солдат, рассказывай, что и как». Мы беседовали больше часа, я отдал ему сопроводительные документы. Тогда в Союзе про войну еще ничего не знали. Нам в письмах разрешали писать про происходящее только в рамках фразы: «Привет из Афганистана». А когда в Союз начали приходить цинковые гробы, тогда народ начал узнавать, что война там идет, ребят убивают.

Поговорили, военком подписал мои документы, и мы поехали к родителям Володи. Зашли в дом, там уже собралась вся родня. Все подошли ко мне и стали расспрашивать, как и что. Старший брат Володи взял меня за плечо и, сказав, что нечего приставать к человеку, отвел меня на кухню, там он налил мне граненый стакан водки, я выпил. Тут зашла мать и проговорила: «Ох, сынок, приезжай, как сын будешь. Дай бог, чтоб у тебя там все хорошо было». Я объяснил, что живу рядом с ними, в Кирове. Потом мать спросила, можно ли открыть гроб, но я попросил этого не делать: гроб, хотя и был оцинкован и перевозился в ящике и целлофане, но все равно из него текло. Пограничники, когда проверяли нас на таможне, как только увидели гробы, заткнули носы и, пропустив, махнули на нас рукой. Отец Володи согласился со мной, гроб решили не вскрывать. Я хотел остаться на похороны, но родители Володи попросили меня съездить и навестить моих родных.

Был вечер, и добраться до Кирова было не на чем. Военком решил оставить меня переночевать у себя дома, а на следующий день отправить меня домой автобусом. Приехали к нему домой, накрыли стол, меня отправили в ванную, я помылся — это было истинное блаженство.

Мы проговорили с военкомом до утра. Утром за ним приехал водитель. Они отвезли меня на автовокзал, взяли билет. Попрощались, военком поехал на работу, а я сел в долгожданный автобус домой. Встретились знакомые, ехали очень весело.

Приехал в Киров, пришел домой, а дом закрыт. Вышел на улицу, встретил соседку тетю Тоню. Зашел к другу Лешке, через дорогу, а пока с ним поговорили, мать вернулась из огорода домой, ей кто-то сказал, что я приехал. Она, конечно, разволновалась, ведь я еще год не отслужил, а уже приехал в отпуск. Мама зашла к соседу, а я хотел сделать ей сюрприз и спрятался; еле успел я ее подхватить: мама упала в обморок. Тут прибежали отец и брат, радость была неописуемая.

Я пробыл дома пять дней. Все эти дни были словно в тумане: друзья, подруги, танцы. Пришло время уезжать, а билет на Москву взять было невозможно: началась Олимпиада, въезд в столицу был ограничен. Правда, по моим документам сопровождающего гроб билет все же дали.

Приехал в Москву, встретился с жившей там родной сестрой. Сестра купила мне билет на самолет до Ташкента за 56 рублей. Я был одет «по гражданке» и взял с собой дембельский чемодан брата, куда положил парадную форму и гостинцы. Когда я зашел в аэропорт, то, обратив внимание на мою стриженую голову, ко мне подошел милиционер и спросил документы, они были в порядке, и долго задерживать меня он не стал.

Я прилетел в Ташкент, где меня уже ждал Ильяс. Десять дней мы пробыли у Ильяса в Ташкенте, ожидая рейс на Кандагар, пока, наконец, кое-как не улетели в Афган. Прибыли в свою часть, отдали писарям обещанные толстые тетради, клей и поспешили к себе во взвод. А наш третий товарищ, Забара, который улетел в Тамбов, так в часть и не вернулся: он попал в аварию на мотоцикле и получил несколько переломов.

Спустя месяц мама прислала мне письмо, в котором написала, что меня искал кировский военком с милиционерами. Оказалось, что из нашей части делали на нас запросы, выясняя, куда мы пропали. Пять дней дома и десять в Ташкенте — погуляли мы хорошо, а когда вернулись в часть, нам никто не сказал ни слова — прибыли, сдали документы, и все. После поездки домой две недели я входил в колею, а потом словно и не был дома: опять засады, перестрелки, и про то, что дома побывал, немного подзабыл.

— Есть ли у вас правительственные награды?

— Есть медаль «За отвагу». Вручали ее перед строем всей бригады. Награждали, наверное, человек пятнадцать — кому орден, а кому медаль. Награждение проводил генерал-лейтенант Сокол. Назвали мою фамилию, вышел, вручили медаль, я сказал «Служу Советскому Союзу» и вернулся в строй. Это было почти перед дембелем, в сентябре 1981 года. Ну и традиционные для «афганцев» награды: «Воину-интернационалисту», «От благодарного афганского народа» и юбилейные медали.

— Как проходила демобилизация из армии?

— 30 ноября 1981 года нам сказали: «Все, ребята, завтра домой. Самолет с молодыми прилетит, загрузитесь и полетите». Документы были уже на руках, парадная форма, сапоги — все было готово. Вечером пришел начальник штаба и сказал: «Ребята, в пять часов утра поедем воевать». Ильяс к этому времени лежал в госпитале с желтухой, и нас, дембелей, во взводе оставалось трое. Кстати, болело в Афгане много ребят. Если посмотреть в мой военный билет, то он весь в отметках о прививках — и от холеры, и от чумы, от чего только нас не прививали! Болели брюшным тифом, желтухой, потницей какой-то или мокрицей, даже не знаю, как называется эта болезнь. В первое время от пота на ногах вскакивали и лопались водянки, практически все ребята переболели этой заразой. Но мне повезло, за всю службу ни одной болезни, и только два шрама — на руке и на голове.

Вернемся к дембелю. Утром, как и было запланировано, в пять часов, прозвучала боевая тревога. Все засобирались, пошли к машинам и вскоре уехали, а мы остались. Ощущение было неприятным. Из батальона нас было двадцать дембелей, мы вышли из палатки и увидели, что все дембеля батальона остались, на задание не поехал ни один.

Мы целый день слонялись по части в ожидании своего самолета. Только к вечеру наши ребята вернулись с задания, они потеряли двоих убитыми. Тут и подумалось, что если бы утром уехали, то этими убитыми могли бы быть мы. Тем временем прилетел грузовой Ил-76, двое ребят договорились с летчиками и улетели обратным рейсом в Ташкент. А остальные провели в части еще сутки. К нам приходил прощаться начальник штаба, тогда он надел все свои ордена. Мы сфотографировались на память, у всех были слезы на глазах, ведь мы провоевали с ним почти полтора года.

На дорогу дали денег, кажется, чуть больше пятидесяти рублей. Чеки, что в Афгане мы получали, там и оставляли: когда водочки купить, когда какие-то безделушки. Наконец прилетел и наш самолет. Радость была неописуемой, мы на прощание прокричали товарищам: «Ребята, служите!» — и поспешили к самолету. Тут нас подозвали особисты и придрались к нашим сапогам «гармошкой», заставили сорвать аксельбанты. Несильно расстроившись, мы с одним дипломатом на троих сели на борт.

Приземлились в Ашхабаде, подошли таможенники, начали проверку. Нас заранее предупреждали, чтобы с собой ни оружия, ни наркотиков не везли. Одни ребята везли немного анаши, ее нашли, потом стало известно, что дембеля получили по пять лет тюрьмы.

Наши вещи просмотрели довольно бегло и, не обнаружив ничего запрещенного, пропустили дальше. Но мы все же провезли кое-что некриминальное. Сергей — крестик в спичечном коробке, а я — образок Божьей Матери.

Дембельских альбомов никто не сделал, к тому же на это попросту не было времени, а единственный фотоаппарат был у писаря. Мы вырезали кадры из пленки, вкладывали их в письмо и отправляли домой. В обратных письмах родные присылали по несколько напечатанных фотографий.

Я частенько вспоминаю друзей, ребят своих из батальона. После службы встречался с некоторыми из них. Я два раза ездил в Ташкент к другу Ильясу — в 1988 и 1998 годах. Алексея Мурашова из Калуги видел, с Шачкиным из Людиново тоже виделся. А с Сереем Киреевым видимся регулярно, вспоминаем своих ребят.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 226 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 7

Вот как – то так все и было 7

. (V.Sdobin)

Военная хроника. «ПРОМЫСЕЛ БОЖИЙ»

Александр Шипунов

Роковая ошибка

Осенью 1985 года в 3-й роте Кандагарского батальона спецназа в группе старшего лейтенанта Сергея Кривенко произошел трагический случай. Двое бойцов, выслуживших свой срок, ожидая приказа об увольнении, до выхода которого оставалось четыре дня, совершили роковую ошибку. Нелепость случая и события, последовавшие за ним, поразили меня, заставили задуматься.

Разведгруппа, в которую входили участники происшествия, готовилась к боевому выходу. Рядовой Чинкин возле взводной палатки вставил снаряженный магазин в АПС, дослал патрон в патронник и зашел внутрь. Подойдя к сержанту Галину, с криком «Лови!» бросил ему пистолет. Сержант, поймав оружие, продолжил опасную игру и бросил его назад сослуживцу. Получилось ловко — игра обоим понравилась. Развлекаясь, Чинкин вновь бросил пистолет товарищу. Галин, войдя окончательно в образ «крутого ковбоя», поймал его, взвел курок и, вскинув пистолет на товарища, нажал на спусковой крючок. Последовавший гром выстрела потряс разведчика. Галин не подозревал, что пистолет заряжен, и ожидал услышать лишь сухой щелчок курка. Пуля попала в голову солдату, начавшему эту забаву. Чинкин скончался на месте. Нелепая смерть!

На нас, недавно прибывших в Афганистан молодых ребят, прослуживших в 173-м отряде свои первые недели, несуразная гибель старослужащего произвела сильное впечатление. Мы до конца не осознавали, что здесь не Союз. Никто из нас напрямую не сталкивался со смертью. Она была чем-то далеким, сказочно путающим. И если и должна была случиться, то непременно не с нами.

Дикий случай! Выжить на войне, чтобы на «ровном месте» пренебречь законом, который, без громких фраз, «писан кровью», и в одно мгновение поплатиться за это.

Галин, пока происходило дознание, ожидая решения своей участи, оставался в батальоне. Редко, только по необходимости, выходил из палатки. По его осунувшемуся, почерневшему лицу было видно, что он потрясен случившимся. Позже, с началом следствия, его отправили в Союз. Осудив, дали срок. Обсуждая в солдатском кругу это драматическое происшествие, Галина открыто не осуждали, скорее, сожалея о случившемся, соболезновали обоим.

Мой друг, радист Александр Явнов, был родом из тех же мест, что и осужденный. Узнав о том, как сложилась дальнейшая судьба сержанта, Саня при встрече со мной решил поделиться новостью.

— Слышал, земляка моего, Галина, осудили? — Я отрицательно покачал головой. — Дали четыре года «поселений».

Проходивший мимо боец 3-й роты азербайджанец Набиев, услышав наш разговор, вдруг остановился, резко развернулся и шагнул к нам вплотную.

— Галин, твой земляк, — сука! Баловаться с оружием! Я его маму… — не выбирая выражений, вмешался он в разговор.

Готовый кинуться в драку, он весь дрожал от ярости.

— А ты почему так переживаешь? — прямо спросил Саня влезшего в наш разговор солдата.

— Я, — задыхаясь от злобы, шипел Набиев, — да я с Чинкиным, которого твой земляк застрелил, вырос на одной улице!

Что тут скажешь в ответ? Мы еще несколько секунд слушали его «бичующие» обвинения и ругательства.

«Не бей лежачего»

…Со дня гибели рядового Чинкина прошло около полугода. Старший лейтенант Сергей Кривенко, вернувшись после болезни из госпиталя в роту, проверил вверенную ему технику и обнаружил, что закрепленный на башне бронетранспортера автоматический гранатомет давно не обслуживался, заржавел и залеплен грязью. По-отечески «задрав» расчет гранатомета, приказал бойцам вычистить его и смазать. При этом, желая оградить себя от доставших, нелепых происшествий с оружием, решил подстраховаться. Помня правило «хочешь, чтобы сделано было хорошо, сделай сам», собственноручно развернул башню БТРа в поле и разрядил КПВТ и АГС. Когда убедился, что приняты все меры предосторожности, со спокойным сердцем оставил бойцов выполнять задачу.

Находившийся в то время в автопарке рядовой Набиев решил проверить работу гранатометчиков после того, как те закончили чистку. Не имея никакого права вмешиваться в этот процесс, полез не в свое дело. Без необходимости он принялся заряжать оружие. Заправил ленту, затем через люк забрался внутрь машины и уселся на место оператора-наводчика. Не проверив, подано ли питание к гранатомету, безотчетно нажал на кнопку электропуска. АГС выстрелил. Не ожидавший выстрела Набиев испуганно затих. За бортом раздалась яростная ругань, один из бойцов, стоявший в направлении ствола гранатомета, получил смертельное ранение.

Дознание длилось недолго. Душевное состояние подследственного стремительно ухудшалось. Психиатрическая экспертиза выявила его недееспособность. Судьи проявили снисходительность: он был отправлен на принудительное лечение в спецбольницу для умалишенных.

Вечные законы: какой мерою мерите, такой отмерено и вам будет, не судите, да не судимы будете. Есть, над чем задуматься. В жизни зачастую так и происходит, просто мы невнимательно относимся к тому, что с нами случается. Иногда нужны годы, чтобы другим взглядом оценить себя, тех, с кем нас свела жизнь. Набиев, способный только порицать, жаждавший «крови» и так уже пострадавшего, повинного, предопределил свою судьбу. Так воспитывает ведущий всех нас по жизни промысел Божий, когда необходимо — судит. Тем самым готовя к встрече в вечности с тем, кто эти законы нам дал.

После случая с Набиевым я встретил Саню Явнова.

— Помнишь? — он задал мне лишь один вопрос…

Воспоминания В. М. Сдобина к 20-летию вывода советских войск из Афганистана. Газета «Пограничник северо-востока»

Горячий снег Панджшерского ущелья

В Афганистан он прибыл за две недели до официального ввода советских войск в республику. 14 декабря 1979 года 345-й отдельный парашютно-десантный полк, куда лейтенант Виктор Сдобин попал сразу после окончания Новосибирского высшего военно-политического общевойскового училища, прилетел в аэропорт Кабула. Полку надлежало обеспечивать высадку основных сил десанта, которая произойдет 27 декабря 1979 года.

Об экскурсиях по Кабулу пришлось забыть

Но когда 345-й парашютно-десантный полк готовился к командировке, сослуживцы Виктора Сдобина об истинных ее целях догадывались смутно. Офицеры и солдаты сфотографировались во всех видах формы на загранпаспорта, с которыми планировали ходить в увольнение на экскурсии по Кабулу. Однако документов они так и не увидели. Да и свободные прогулки по столице Афганистана впоследствии оказались делом немыслимым.

Правда, некоторые достопримечательности десантникам увидеть довелось. В течение 3-х месяцев в 1981 году 2-й батальон, в котором заместителем командира 6-й роты служил Виктор Сдобин, базировался на военно-воздушной базе Бамиан. Каждый день он мог наблюдать знаменитые статуи Будды, высеченные на противоположной от аэродрома стороне Бамианского ущелья. Через 20 лет, в 2001 году, древние памятники, отнесенные ЮНЕСКО к всемирному наследию, уничтожат талибы…

Относительно мирная жизнь полка завершилась через две недели после прилета. С 27 декабря она надолго перешла на рельсы военного времени. После первых боев надежды на прогулки по городу окончательно оставили. А в марте-апреле 1980-го боевики начали целенаправленно нападать на военные городки, колонны и группы, не говоря уже об отдельных военнослужащих. Такие "смельчаки", как правило, если оставались живы, то оказывались у душманов.

Из 6-й роты никто в плен не попал. Но во 2-м батальоне, особенно в 4-й парашютно-десантной роте, таких случаев Виктор Сдобин знает несколько. Военнослужащие отходили чуть в сторону от лагеря и не возвращались. Об ужасах афганского плена написано и рассказано немало. Многие военнослужащие, не выдержав психологических и физических пыток, погибали. Их тела иногда удавалось находить, судьбы большинства исчезнувших неизвестны. Они и по сей день числятся без вести пропавшими.

Как рассказывает Виктор Сдобин, ситуация осложнялась тем, что местное население, включая женщин, детей и глубоких стариков, было враждебно настроено к советским военнослужащим. В архиве Виктора Сдобина хранится фотография 80-летнего афганца, которого десантники захватили в плен. У него изъяли приблизительно того же возраста, что и хозяин, английскую винтовку. Через переводчика пленный объяснил причины, по которым он стал моджахедом: "Вы забрали все, что у меня было! Что мне оставалось делать?!" Выяснилось, что у старика нет ни родных, ни близких. Все его имущество составлял ишак, которого убили во время артобстрела. И афганец решил мстить за осла.

Виктор Сдобин помнит множество случаев, когда ему попадались с автоматами дети лет десяти, а то и меньше. Местное население не только воевало, но и оперативно осведомляло моджахедов о планах и передвижениях наших войск.

Первый бой - он трудный самый

После ввода в ДРА ограниченного контингента советских войск 345-й парашютно-десантный полк обосновался на военно-воздушной базе Баграм. Один батальон приступил к охране аэродрома, а два других и отдельная разведывательная рота с артиллерийскими дивизионами участвовали в боевых операциях.

Штурм печально знаменитого Панджшерского ущелья в 1980 году стал одним из самых запоминающихся эпизодов боевой биографии лейтенанта Виктора Сдобина.

В глубине ущелья располагалась крупная база боевиков Ахмад-Шах Мосуда. Она содержалась за счет богатых месторождений драгоценных камней, находившихся в Панджшере. Кроме того, из ущелья Ахмад-Шах Мосуд контролировал значительную часть территории Афганистана. За 10 лет войны советские войска провели 12 операций по вытеснению отрядов мятежников из Панджшера. Но закрепиться в ущелье мы так и не смогли.

Первую попытку овладеть ущельем командование 40-й армии предприняло на второй год войны. К операции, надо отметить подготовленной плохо, привлекался и 345-й полк.

9 апреля 1980 года рота Виктора Сдобина выдвинулась в Панджшерское ущелье.

Но дорога, ведущая в глубь ущелья, оказалась заваленной горной породой. Видимо, перекрыли дорогу боевики совсем недавно, потому что разведка накануне операции доложила о свободном пути. Колонна остановилась. С одной стороны дорогу подпирали скалы, с другой - вплотную подступало ущелье глубиной 20 метров. Двигаться дальше боевая техника не могла. Десантникам пришлось оставить БМД и продолжить движение пешком. Поднялись по склону горы, перевалили гребень, начали спускаться, как вдруг раздались выстрелы. Группа попала в засаду, устроенную моджахедами.

"Боевого опыта, наработок по взаимодействию и организации связи с другими родами войск у нас еще не было", - вспоминает Виктор Сдобин. Оставляли желать лучшего оружие и экипировка. Тогда полк располагал только десантируемым вооружением. Оно не включало в себя ни снайперских винтовок, ни легких 82-миллиметровых минометов, ни автоматических гранатометов АГС-17. Их первые образцы стали поступать на вооружение полка лишь к концу 1980 года. Касок и бронежилетов поначалу десантникам тоже не полагалось.

"Только бы выжил товарищ наш раненый…"

Тогда, во время операции в Панджшерском ущелье, Виктору Сдобину суждено было познать горечь первых утрат на афганской войне. Тяжело ранило старшего лейтенанта Владимира Митяева. Его не успели вовремя эвакуировать, и он погиб. Душманы подстрелили Владимира Митяева в тот момент, когда он пытался оказать помощь тяжело раненому командиру батальона майору Александру Цыганову.

Виктор Сдобин спас двух человек, вытащив раненых десантников из-под огня неприятеля. У него до сих пор хранятся благодарственные письма, которые прислали Виктору бойцы.

Вот строки одного из них. Пишет Виталий Вахмин: "Я вам так благодарен, что вы меня вынесли раненого, а я вас так и не поблагодарил. И вообще из меня сделали человека..."

9 апреля в Панджшерском ущелье пулеметчик рядовой Виталий Вахмин получил ранение в живот. Пуля настигла его на открытом пространстве, которое со всех сторон простреливалось душманами. Виктор Сдобин подполз к раненому бойцу, уложил его на плащ-палатку и волоком тащил под пулями до ближайшего укрытия за скалой.

На следующий день, 10 апреля, десантники, уничтожив организовавших засаду боевиков, продолжили движение. Но очередное столкновение с боевиками привело к новым потерям. Заместителю командира взвода сержанту Валерию Линнику перебило ногу между коленом и ступней. Виктор Сдобин рассказывает, что поначалу он неудачно наложил бойцу жгут, и кровь продолжала течь. Пришлось перетянуть ногу еще одним жгутом. Нести тяжелого сержанта пришлось на собственных плечах. "Завернул за скалу, там уже не стреляют. Передохнул немного и вновь взвалил сержанта на спину. Чтобы нести раненых вчетвером на плащ-палатках, не хватало людей. Пройдешь метров 100. Жара, горы. На камень раненого опустишь, из речки воды зачерпнешь, снова взвалишь на плечи и дальше идешь. И так пока не вышли к боевым машинам. Тогда раненых эвакуировали", - вспоминает Виктор Сдобин.

Валерий Линник потерял много крови, но выжил. Из госпиталя он писал офицеру:

"Я хочу, товарищ старший лейтенант, сказать вам огромное-преогромное спасибо за то, что во время операции вы вынесли меня с поля боя. Я знаю, что и вам не повезло, и вас отправили с разбитой чашечкой в Фергану. Но я думаю, что уже все обошлось и поэтому пишу по старому адресу...

Хочу поблагодарить вас, товарищ старший лейтенант, и за то, что 10 апреля вы, рискуя жизнью, вытащили меня из ущелья. Это не громкие слова, и помнить вас я буду всю жизнь".

На госпитальной койке сержанту пришлось провести полгода. Раздробленные кости плохо срастались. Но хирурги боролись за ногу Валерия, отказавшись от её ампутации.

Справедливости ради стоит отметить, что не все письма, приходившие Виктору Сдобину, содержали слова благодарности. От матери погибшего в августе 1981 года Леонида Шумова он получил гневное послание. Ее горькие несправедливые упреки заставили сжаться сердце офицера. Горе матери, потерявшей единственного сына, не знает границ и не поддается лечению временем...

Снова Панджшер

В 1980-м году Панджшерское ущелье не в последний раз отнимало жизни боевых товарищей Виктора Сдобина. За месяц до возвращения домой, в августе 1981 года, ему вновь придется пройти через ворота Панджшера. Когда батальон перебазировался из района Махмудраки, то столкнулся с упорным сопротивлением мятежников.

Группа прошла по пути, по которому за месяц до нее двигалась другая колонна советских войск. Взорам сослуживцев Виктора Сдобина предстали безрадостные картины недавних тяжелых боёв. Техника по ущелью идти не могла. Пришлось спешиваться с боевых машин десанта и преодолевать "зеленку", обрамленную горами с заснеженными вершинами, пешком.

Здесь плотный огонь душманы вели из-за каждого мало-мальски пригодного укрытия. Дорогу прокладывали с помощью минометов и перекрестного огня стрелкового оружия. Рота бросками перебиралась от рубежа к рубежу, пока не преодолели район, занятый душманами.

Эта операция в Панджшерском ущелье стала для Виктора Сдобина последней. Спустя месяц он улетел домой.

Сегодня на мундире полковника Виктора Сдобина сверкают две боевые награды, полученные в Афганистане, - орден Красной Звезды и медаль "За отвагу".

Лейтенант Дарья Слабука.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 204 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0051

Афганский плен

А. ПЛЮЩЕВ: Сегодня в программе «Своими глазами» мы подходим к проекту «Солдаты Отечества», посвященному 25-летию вывода советских войск из Афганистана, точнее подходим к марафону, который будет у нас всю субботу. Сегодня в программе Николай Быстров — рядовой Советской армии, захваченный в плен Афганскими моджахедами в 1982 году. Добрый вечер. Спасибо, что нашли время и возможность к нам сегодня придти.

Н. БЫСТРОВ: Здравствуйте.

А. ПЛЮЩЕВ: Давайте начнем с армии, с самого начала.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам было 18 лет, когда вы попали в армию. И вас посылают в Афганистан.

Н. БЫСТРОВ: Сначала в Туркмении 6 месяцев, в учебке, потом уже в Афганистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Когда вам сказали, что вы идете воевать в Афганистан, у вас было понимание, куда вы идете? Вы же были очень молодой.

Н. БЫСТРОВ: Честно сказать, нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И что вас там встретило?

Н. БЫСТРОВ: Мы вышли из самолета. Вокруг горы. Стрельба слышна была. Необычно. Мы же молодые, только учебку прошли.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Страшно было?

Н. БЫСТРОВ: Да. Но мы гордились — приехали в другую страну.

А. ПЛЮЩЕВ: Любопытство было пополам со страхом.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сколько вы успели отвоевать до того, как вы попали в плен?

Н. БЫСТРОВ: Месяцев 8-9.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Практически год. Расскажите про этот период, когда вы воевали.

Н. БЫСТРОВ: Я не воевал, мы охраняли военный аэродром «Баграм», я был в охране аэродрома.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И как проходили ваши будни, когда вы охраняли?

Н. БЫСТРОВ: Мы менялись, охраняли аэродром. Но очень часто отлучались, уходили в самоволку в кишлак. Офицеры наказывали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Эти 8 месяцев вы вспоминаете как темную часть вашей жизни?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Нормальную военную.

А. ПЛЮЩЕВ: Это была спокойная служба, или были какие-то столкновения? «Баграм» — это же аэропорт. По всей видимости, он не так часто попадал в зону боевых действий.

Н. БЫСТРОВ: Он был защищенный. Много нападений не было на нас. От аэродрома это было далековато.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. эти месяцы это для вас фактически была не война, а служба.

Н. БЫСТРОВ: Да, служба.

А. ПЛЮЩЕВ: Может быть, она мало отличалась от того, что было бы в какой-нибудь из среднеазиатских республик Советского Союза тогда.

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда слышали стрельбу, нам интересно было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Хотели повоевать тоже?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вас раздражало, что не было возможности самим пострелять?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как случилось, что вы попали в плен?

А. ПЛЮЩЕВ: Тем более из относительно спокойного района.

Н. БЫСТРОВ: Мы вышли втроем в самоволку, пошли в кишлак. Мы ходили за фруктами. Два раза ходили, а на третий раз попали в засаду.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете описать этот случай, этот день?

Н. БЫСТРОВ: Была весна. Мы пошли очень глубоко в кишлак, от наших блокпостов ушли очень далеко. Встретили маленьких афганских пацанят. Они понимали по-русски. Мы спрашиваем, где дукан, где можно что-нибудь купить. Они сказали – туда идите. Два-три раза ходили, а потом попали в засаду.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Кто вас поймал?

Н. БЫСТРОВ: Нас трое было, один раненный был, другой погиб сразу, я раненный. Одного раненого они добили на месте.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Сколько их было и кто они были?

Н. БЫСТРОВ: Две группировки было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это были моджахеды.

Н. БЫСТРОВ: Да. «Хизб-Ислами» и «Джамиат-Ислами». Его взяли «Хизб-Ислами», меня — «Джамиат-Ислами».

А. ПЛЮЩЕВ: Сергей здесь уточняет: «Получается, вы попали в плен из-за нарушения устава».

Н. БЫСТРОВ: Да.

А. ПЛЮЩЕВ: Алексей из Ганновера делает полшага назад, спрашивает: «Когда вы служили, как к вам относились местные жители?»

Н. БЫСТРОВ: Афганские местные жители хорошо относились. Но они днем одни были, а ночью становились другими.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Те же самые жители становились другими ночью?

Н. БЫСТРОВ: Да. Многие были боевиками.

А. ПЛЮЩЕВ: А вы это каким образом узнавали?

Н. БЫСТРОВ: Рассказывали те, кто больше прослужил. Мы опасались этого.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А днем они относились к вам как к оккупантам, к захватчикам?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Они приносили нам что-то, мы им давали тушенку, консервы разные.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы обсуждали ваше присутствие в Афганистане тогда, почему вы там, зачем?

Н. БЫСТРОВ: Помощь народу Афганистана.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И они ровно так это и воспринимали?

Н. БЫСТРОВ: Да, афганцы так это воспринимали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А засада была ночью?

Н. БЫСТРОВ: Нет, днем. Но мы глубоко ушли в кишлак, там не было наших блокпостов. Очень глубоко.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Одного вашего коллегу сразу убили.

Н. БЫСТРОВ: Ему ноги перебили. Он идти не мог. Я мог идти и мой товарищ.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Они на вас напали, они сразу хотели вас убить?

Н. БЫСТРОВ: Мы отстреливались, но их очень много было.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас избили?

Н. БЫСТРОВ: Нет, нас не били. Моего друга «Хизб-Ислами» увели, меня – «Джамиат». Меня привели в кишлак.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас не били вообще?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Когда привели в кишлак, показали убитых афганских правительственных офицеров.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. на стороне которых вы, собственно, были.

Н. БЫСТРОВ: Да. И показывали пальцем, как будто и меня ждет такая учесть. Я боялся, да. Но потом через несколько дней они начали по ночам меня переправлять вглубь. Я в провинции Парван попал в плен, они начали переправлять в ущелье Панджшер.

А. ПЛЮЩЕВ: Как с вами обращались?

Н. БЫСТРОВ: Нормально. Когда вели в ущелье Панджшер, нормально.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Что значит нормально? Вас кормили три раза в день?..

Н. БЫСТРОВ: Смотря какие. Были и такие боевики, которые и прикладом били. А некоторые защищали, полевые командиры.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы не понимали, что будет завтра.

Н. БЫСТРОВ: Да. Ждали, что в любое время расстреляют.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы с ними коммуницировали? На каком языке общались?

Н. БЫСТРОВ: У них были переводчики.

А. ПЛЮЩЕВ: Откуда они знали русский язык?

Н. БЫСТРОВ: Многие учились. Они по-русски понимали, а были на стороне боевиков.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Сколько вы пробыли в плену? В Афганистане 13 лет, а в плену?

Н. БЫСТРОВ: Почти год.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Кто был в плену вместе с вами?

Н. БЫСТРОВ: Нас было много. Я первый попал, через некоторое время другого привели, потом еще.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Гражданина Советского Союза.

Н. БЫСТРОВ: Да. Но они попадали в других провинциях.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы были один в этой провинции?

Н. БЫСТРОВ: Да. И другие попадали, но нас держали отдельно друг от друга, никогда вместе не держали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы говорите – в тюрьму. Это настоящая тюрьма, с решетками? Или вы жили в каком-то бараке?

Н. БЫСТРОВ: Сарай, яма. Они кормили, одевали. Но держали нас всегда отдельно.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы жили в яме 8 месяцев.

Н. БЫСТРОВ: Нас меняли: то в яме, то в сарае, то в хате какой-нибудь. Места меняли.

А. ПЛЮЩЕВ: Вас заставляли работать?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Даже когда выводили на прогулку, ходили за нами часовые.

А. ПЛЮЩЕВ: Были ли какие-то допросы об армии, о частях, о войсках?

Н. БЫСТРОВ: Нет, меня не спрашивали.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы предполагаете, зачем вы им были нужны?

Н. БЫСТРОВ: Может быть, для обмена или еще для чего.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы о чем-то с ними говорили в течение года?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Это было перед второй панджшерской операцией, тогда, когда уже начиналась вторая панджшерская операция, тогда к Масуду собрали со всех провинций.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Давайте объясним для тех, кто не знает, кто такой Масуд. Это самый известный полевой командир Афганистана.

А. ПЛЮЩЕВ: Ахмад Шах Масуд.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы как с ним впервые познакомились?

Н. БЫСТРОВ: Меня привели из провинции Парван в Панджшер, в тот кишлак, где он жил, этот кишлак назывался Джангалак. Я зашел, был большой двор, очень много народу сидело, афганцев. Мне перевязали ногу, живот перевязали по дороге. Я зашел, по-афгански не понимал ничего. Потом меня толкает один, говорит – иди, поздоровайся. Много людей в кругу сидело, но я выбрал его, потому что он выделялся.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А чем он выделялся?

Н. БЫСТРОВ: И внешностью, и всем.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Чем выделялся? Он был харизматичный, чувствовалась сила?

Н. БЫСТРОВ: Нет. И по лицу, и по внешности он выделялся. Я подумал, что это самый главный. Я через всю эту толпу пошел. А меня за руку схватили. Потом подошел переводчик и говорит: «Почему ты только к нему идешь?» Я говорю: «Но он же выделяется».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы все-таки не можете попробовать объяснить, чем он выделялся?

Н. БЫСТРОВ: По внешности. Вот как обыкновенные солдаты и офицер, и офицер от солдат выделяется, так и он.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вас схватили за руку, вы сказали, что идете к нему, потому что он выделяется.

Н. БЫСТРОВ: Видно, что главный, старший. Он махнул – пускай подойдет. Я подошел, с ним поздоровался, а потом по очереди со всеми.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы были захвачены в плен в 82 году.

Н. БЫСТРОВ: 83-й где-то.

А. ПЛЮЩЕВ: 83-й даже. В 82-м было же перемирие у Масуда.

Н. БЫСТРОВ: Это после первой панджшерской операции.

А. ПЛЮЩЕВ: Те моджахеды, которые вас захватили, они участвовали в каких-то операциях, в боевых действиях? Или они вас только перемещали, и вы даже не замечали, что там происходило?

Н. БЫСТРОВ: Они менялись. Каждый день нас другие вели. Эти моджахеды менялись.

А. ПЛЮЩЕВ: И вы никогда близко к боям не подходили.

Н. БЫСТРОВ: Нет, они были далеко.

А. ПЛЮЩЕВ: Вас отводили в глубь территории.

Н. БЫСТРОВ: Да. Чтобы обратно мы не попали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Я так понимаю, что после того, как вы познакомились с Масудом, начинается самое интересное. Поправьте меня, если я не ошибаюсь. Кто-то вам предлагает свободу, но вы выбираете остаться и стать его личником. Или это не так?

Н. БЫСТРОВ: Тут было так. Перед второй панджшерской операцией, после того, как я с ним познакомился, меня учил один инженер, он учился в Советском Союзе, он мне переводил. Он мне говорил: давай будешь учить афганский. Он плохо по-русски говорил, я почти не понимал его. Там была хата недалеко от его дома, он меня поселил там, я жил один там. Выходил один на улицу гулять…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы уже не чувствовали себя рабом, у вас была нормальная жизнь.

Н. БЫСТРОВ: Я боялся всё равно. Я не понимал языка, я боялся. И уже перед тем, как начинается вторая панджшерская операция, Масуд позвал со всех провинций, кто обратился к полевым командирам, кто относился к «Джамиат-Ислами», провести в Панджшер советских военнопленных. И в этот Джангалак шестерых еще привели с разных провинций. Мы спрашивали – ты откуда, ты откуда. Я не признавался. Мы как-то не доверяли друг другу. Меня спрашивали – ты откуда? Я говорил, что с Украины. Другой с Украины, а говорил, что с Ростова. Друг другу не доверяли.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вас туда созвали зачем?

Н. БЫСТРОВ: Перед второй панджшерской операцией Масуд сказал: «Будет война в Панджшере. Кто куда хочет? Хотите – на Запад, хотите – в Пакистан, хотите – в Иран».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В смысле уходите, я вас отпускаю.

Н. БЫСТРОВ: Отправить туда, за границу жить, потому что война будет. Все согласились, шестеро подняли руки: вот я в Швейцарию хочу, один сказал в Англию. Только я не согласился и туркмен один.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А почему вы не согласились?

Н. БЫСТРОВ: Не хотел за границу. У меня была надежда, думал, что вернусь домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам казалось, что, будучи пленным в Афганистане, было больше шансов вернуться домой, нежели чем перейти границу и оказаться в Швейцарии?

Н. БЫСТРОВ: Наши еще были в Афганистане. И вот мы остались вдвоем, а те ушли. И они пошли в Пакистан. По дороге их стало около 12 человек, с другими провинциями их соединяли, отправляли в Пакистан. А этого туркмена забрал полевой командир, а я остался с Масудом. Я начал учить афганский язык. Я быстро выучил афганский язык, с акцентом, но всё равно разговаривал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А Масуд оценил, что вы остались с ним?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Что он сказал?

Н. БЫСТРОВ: Он плохо понимал по-русски, но некоторые слова говорил, разговаривал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы ему лично симпатизировали? Он вам нравился? Вам казалось, что он хороший человек?

Н. БЫСТРОВ: Был такой момент. Когда уже началась вторая панджшерская операция, мы пошли с Масудом переходить один перевал в сторону севера Афганистана, он бросил полностью Панджшер. И он мне дал автомат. У него было пять афганских телохранителей, пожилых мужчин. Когда мы подошли к перевалу, я самый первый поднялся на перевал, они шли потихоньку. Когда я сел на камень, думаю: как он мне доверил автомат? Открыл – патроны полные, один магазин в автомате, три на спине – 120 патронов, боёк на месте. Уже вечер был, стемнело. И сзади меня поднимались ракетницы. Я думал – наши. Где ракетницы поднимаются, значит, там наши блокпосты. Они внизу были, поднимались на перевал, я наверху был. Такая мысль промелькнула: может, выстрелить? Но потом подумал: раз он мне так доверил, я не буду этого делать.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы в тот момент выбрали не возвращение в свою страну, а остаться с Масудом, что достаточно странно.

Н. БЫСТРОВ: Но всё равно надежда была, что я вернусь домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. побуду еще чуть-чуть, а потом когда-нибудь вернусь.

А. ПЛЮЩЕВ: Если я правильно понял, то там речь шла не о том, чтобы подать знак, а о том, что Ахмад Шах Масуд, полевой командир, фактически доверился бывшему пленному или до сих пор пленному…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы на тот момент уже не были пленным?

Н. БЫСТРОВ: Присматривали за мной, я так чувствовал, что присматривают.

А. ПЛЮЩЕВ: Была возможность просто перебить тех, кто держал в плену.

Н. БЫСТРОВ: Я выше был, они внизу были.

А. ПЛЮЩЕВ: И было оружие.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сам Масуд понял, что вы сделали в тот момент?

Н. БЫСТРОВ: Не знаю. Он поднялся, сел на камень, достал термос, стаканы достал, налил чаю и мне, и остальным. Он всё время улыбался, смотрел и улыбался.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А в какой момент вы стали его личником, его личной охраной?

Н. БЫСТРОВ: После этого я стал с ним постоянно ходить по провинциям. Он никогда в одной провинции не был.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Он сам вас с собой возил всегда?

Н. БЫСТРОВ: Да. Было пять старых афганских телохранителей, а шестой я был.

А. ПЛЮЩЕВ: Это как-то изменило ваше положение, ваш статус? За вами по-прежнему присматривали?

Н. БЫСТРОВ: Со стороны присматривали. Но Масуд не боялся, я по его лицу видел. Как он поднялся тогда на перевал, чаю налил. Только смотрел и улыбался.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Как вы думаете, почему вы так ему понравились?

Н. БЫСТРОВ: Не знаю. Может, у меня поведение такое было. Я был тихий.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы были готовы жертвовать своей жизнью ради него? Личник подразумевает в первую очередь способность брать удар на себя. Вы действительно были готовы умереть за Масуда?

Н. БЫСТРОВ: Перед тем, как стал телохранителем, нет. Но потом, всё позже и позже – да.

А. ПЛЮЩЕВ: Как это соседствует с тем, что вы родились в Советском Союзе, были советским мальчиком, юношей, пошли служить в армию, потом мечтали вернуться и не оставляли этой надежды?

Н. БЫСТРОВ: Я до последнего не оставлял.

А. ПЛЮЩЕВ: Тем не менее, вы были готовы умереть за человека, который фактически держал вас в плену. Как это соединяется?

Н. БЫСТРОВ: Раз он в меня поверил, значит, и я ему.

А. ПЛЮЩЕВ: Т.е. это исключительно личные отношения с этим конкретным человеком.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы о чем с ним разговаривали? Были моменты, когда вы за жизнь с ним говорили?

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда я научился разговаривать, он очень часто спрашивал, как в Советском Союзе люди живут, как работают, какая жизнь. Иногда смеялся, говорил: «Я тоже по-русски чуть-чуть знаю, только путаю букву «ы» с 61». Он понимал, писал хорошо. Говорил: «Правильно я пишу?» — «Да, правильно». «Если бы было время, научил бы меня писать хорошо по-русски».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете описать один день вашей жизни, когда вы были его личной охраной? Вот вы утром встали. И что происходит?

Н. БЫСТРОВ: Сначала пятеро было, потом я шестой, мы менялись через каждые два часа. Один раз – это было зимой – я должен был поменять одного афганца. Я встаю, подхожу, а он спит. Я его только начал толкать, меня за плечо тронули. Я поворачиваюсь — Масуд стоит. «Не трожь. Пусть спит». Я пошел, рядом сел и сидел. Он почти не спал по ночам. Он выходил, прогулку делал. И он на меня смотрел и удивлялся, потом афганцам говорил. Когда они выходили, они брали автомат, один магазин. А я, когда мы переправлялись в другие места, у меня полностью был боекомплект, даже на перевалы когда переходили. Он смеялся на них и говорил: «Посмотрите, какой молодой русский солдат, а какой выносливый. А вы, какие здоровые, не можете ни рюкзак, ничего…»

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы были таким любимчиком Масуда.

Н. БЫСТРОВ: Это ж время. Он шутил иногда.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы можете его другом назвать?

Н. БЫСТРОВ: Другом? Да. Мы с одной кушали, вместе кушали, он шутил, смеялся.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы думали, чем это может закончиться, когда это может закончиться?

Н. БЫСТРОВ: Да. Когда наши войска вывели из Афганистана, уже надежды мало осталось. Я думал, что застрял навсегда. И потом, когда началась их внутренняя война, он мне один раз сказал: «Ты домой возвращаться не хочешь, за границу ехать не хочешь. Здесь всё хуже и хуже становится. Давай женись».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы ему прямо говорили, что не хотите обратно домой, или он сам сделал такой вывод?

Н. БЫСТРОВ: Он говорил, а я отказывался. Но на душе у меня было, что я хочу сказать, что хочу вернуться домой.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Мне все-таки не понятен этот психологический момент. Если человек вам неоднократно предлагал, отпускал вас на свободу, говорил вам – возвращайся домой, почему вы ему отказывали?

Н. БЫСТРОВ: В то время многие боялись вернуться на родину.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы боялись?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Почему? Вы не знали, что вас здесь встретит?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы думали, что вас могут наказать?

Н. БЫСТРОВ: Да. Предателем назвать. Но мы не сдавались сами в плен. Предатели – кто сдается в плен. А мы попали в плен.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А потом не обязательно же было вам рассказывать, что вы работали его личником, вы могли просто сказать, что вы были в плену и вас отпустили потом.

А. ПЛЮЩЕВ: Или сбежали. Кстати, вы пытались бежать когда-нибудь?

Н. БЫСТРОВ: Да. Два раза пытались, втроем мы убегали.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это было до того, как вы познакомились с Масудом.

Н. БЫСТРОВ: Да, до того.

А. ПЛЮЩЕВ: И ваш побег ничем для вас не закончился?

Н. БЫСТРОВ: Только охрану усилили.

А. ПЛЮЩЕВ: И вас никак не наказывали за побег?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Втроем были, потом опять раскидали, по одному остались.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Николай, у вас есть еще одно имя – Исламуддин. Вы приняли мусульманство, когда вы были в Афганистане.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Это был способ самосохранения, или вы хотели этого?

Н. БЫСТРОВ: Он сказал: «Если не хочешь возвращаться, давай женись здесь». Я принял ислам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы приняли ислам, чтобы жениться на афганке.

А. ПЛЮЩЕВ: А «давай женись» — это был такой дружеский совет?

Н. БЫСТРОВ: Да, дружеский совет завести семью.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. это не ультиматум был.

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как произошло «давай женись»? Вы влюбились в свою жену?

Н. БЫСТРОВ: Друзья начали сватать, посватали нам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Расскажите нам эту историю.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы познакомились со своей женой?

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Или вы не знакомились и вам ее просто на свадьбу привезли?

А. ПЛЮЩЕВ: Друзья-то плохого не посоветуют.

Н. БЫСТРОВ: Там обычаи. Я принял ислам.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы до этого были верующим христианином?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вам не сложно было отказываться от своей веры и принимать ислам?

Н. БЫСТРОВ: Я не отказался от своей веры. Я был крещенный. И принял ислам.

А. ПЛЮЩЕВ: Но ведь христиане веруют в единое крещение.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы же не можете быть одновременно и мусульманином, и христианином.

Н. БЫСТРОВ: Мусульмане тоже верят всему этому.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы сейчас себя ощущаете мусульманином или христианином?

Н. БЫСТРОВ: И христианином, и мусульманином.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы и в церковь ходите, и в мечеть ходите?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы и Рамадан соблюдаете, и пост соблюдаете?

Н. БЫСТРОВ: Пост не соблюдаю, а в церковь хожу.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. для вас не было моральной дилеммы принять ислам

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы приняли ислам, потом к вам привезли невесту.

Н. БЫСТРОВ: Нас посватали, потом через некоторое время свадьба. По мусульманским законам нас поженили.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Очень интересный момент. Когда вы были юношей, вы как себе свадьбу представляли? Что вы, наверное, влюбитесь в девочку и женитесь на ней. А тут совсем по-другому всё происходило, нет?

Н. БЫСТРОВ: Когда я уходил в армию, у меня была подруга. Когда я туда попал, как будто в другой мир попал.

А. ПЛЮЩЕВ: Туда — это в армию или в Афганистан уже?

Н. БЫСТРОВ: В Афганистан. Когда уже в плен попал, как будто в другой мир попал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы забыли про свою подругу.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Почему? Мы переписывались.

А. ПЛЮЩЕВ: Из плена?

Н. БЫСТРОВ: Да. Я писал. Я родителям писал письма.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Из плена?

Н. БЫСТРОВ: Да.

А. ПЛЮЩЕВ: Как они доставлялись?

Н. БЫСТРОВ: Переводчики были. Доставляли письма.

А. ПЛЮЩЕВ: И они шли по почте?

Н. БЫСТРОВ: Афганцы, которые учились, наверное, они привозили и бросали на почту.

А. ПЛЮЩЕВ: Сколько же шло такое письмо?

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Ответные письма вы, наверное, не получали.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Но когда я вернулся, отец показал эти письма.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вернемся к свадьбе. Вы находитесь на своей собственной свадьбе, которая, наверное, выглядит совсем иначе, чем вам это представлялось в юношестве. И какие у вас мысли в голове?

Н. БЫСТРОВ: Я думал: всё, уже никогда не вернусь.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. радости там не было.

Н. БЫСТРОВ: Да. Родителей вспоминал, родину. А потом постепенно…

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А почему вы изначально согласились жениться?

Н. БЫСТРОВ: Это уже было время, когда наши войска вышли из Афганистана, потом правительство Наджибуллы пало, и когда Масуд вошел уже в Кабул. Я в Кабуле женился.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Опишите, как выглядит свадьба в Афганистане.

Н. БЫСТРОВ: По мусульманским законам мулла читает молитву.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Там происходит какой-то пир?

Н. БЫСТРОВ: Конечно. Угощение, сладости.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы познакомились с женой на свадьбе.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Нас сватали. Сначала познакомили. Мы были сосватаны.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Она вам понравилась?

Н. БЫСТРОВ: Конечно. Она меня видела. Ей сказали: «Он же русский». Она сказала: «Но он же стал мусульманином».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И вы ее полюбили потом?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: У вас сейчас трое детей.

Н. БЫСТРОВ: Дочка и два сына.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А на каком языке вы общаетесь с женой?

Н. БЫСТРОВ: С ней по-афгански. Но с детьми по-русски. Потому что жена не хочет, чтобы они имели акцент. Они ходят в школу. Сын у меня отличник, он художник. Дочка в медицинском учится.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А сколько лет вы еще прожили в Афганистане после вашей свадьбы?

Н. БЫСТРОВ: Мало, года полтора.

А. ПЛЮЩЕВ: Дмитрий спрашивает: «Не знаю, корректен ли вопрос сейчас или нет. Спросите, чувствует ли рядовой Быстров себя предателем родины или нет?»

Н. БЫСТРОВ: Нет.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Ваша страна где – это Афганистан или Россия?

Н. БЫСТРОВ: Россия, я живу в России сейчас. Но Афганистан тоже.

А. ПЛЮЩЕВ: Вы в России где живете?

Н. БЫСТРОВ: В Краснодаре.

А. ПЛЮЩЕВ: А как получилось, что вы все-таки вернулись? И когда это произошло?

Н. БЫСТРОВ: Я женился. Приехали журналисты. Они приехали и пригласили меня на интервью.

А. ПЛЮЩЕВ: Это было в каком году?

Н. БЫСТРОВ: 95 год.

А. ПЛЮЩЕВ: Уже Советского Союза много лет не было, пять лет.

Н. БЫСТРОВ: Меня пригласили журналисты, спросили: «Ты хочешь вернуться в Россию?» Я говорю: «Да, хочу». – «С кем? С женой или один?» — «Как один? Вместе с женой». Я пошел домой к жене. Масуд предлагал – хочешь в Индию, хочешь в Россию, куда хочешь. Жена сильно болела. Я у жены спрашиваю: «Куда поедем?» Она говорит: «К тебе домой. Я твоя жена. Ты много лет родителей не видел». И жена согласилась. Журналисты взяли это интервью и уехали. Через некоторое время, до захвата талибами Кабула за нами приехали. Но это не только журналисты были. Я очень благодарен Руслану Султановичу Аушеву и Комитету воинов-интернационалистов, что меня вернули. Они занимались этими вопросами.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А когда вы видели последний раз Масуда?

Н. БЫСТРОВ: В Таджикистане.

А. ПЛЮЩЕВ: Это когда было примерно?

Н. БЫСТРОВ: Перед гибелью было. Жена родила второго, я ездил к нему в Таджикистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы его видели уже после того, как вы вернулись в Советский Союз.

Н. БЫСТРОВ: Да, я вернулся.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы с ним дружили после этого.

Н. БЫСТРОВ: Я вернулся, но потом очень часто ездил. Я начал с Комитетом воинов-интернационалистов работать в поиске останков погибших. Они предложили. Мы очень часто ездили в командировку.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: И каждый раз вы, когда вы ездили, вы с ним встречались как старые друзья.

Н. БЫСТРОВ: Да. Он помогал в поисках живых военнопленных.

А. ПЛЮЩЕВ: Они до сих пор есть?

Н. БЫСТРОВ: Да. По разным провинциям. И останков очень много.

А. ПЛЮЩЕВ: А поисками кто занимается, кроме этого комитета Аушева?

Н. БЫСТРОВ: Я не знаю. Есть и казахи.

А. ПЛЮЩЕВ: Из России я имел в виду. Есть что-нибудь по государственной линии, не слышали?

Н. БЫСТРОВ: Нет, я не слышал. Я помогаю, я встречаюсь с людьми. Очень трудно найти останки военнопленных. А многие военнопленные не хотят возвращаться. Вернули, живых, мертвых около 30 человек вернули.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вы узнали и как вы восприняли новость о гибели Ахмад Шаха Масуда? Он погиб за день или за два до терактов 11 сентября 2001 года. Как это было?

Н. БЫСТРОВ: Я был дома. Пришел с работы, мне из Таджикистана его водитель позвонил, говорит – он погиб. Я не поверил: ты что, шутишь? Потом позвонил, говорит: он раненный. Но он раненный не был, он сразу погиб после взрыва.

А. ПЛЮЩЕВ: По официальной версии это было на следующий день, но не так важно. А почему вы не поверили, вы считали его неуязвимым?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Я думал, они шутят. Нет неуязвимого человека.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Когда последний раз вы были в Афганистане?

Н. БЫСТРОВ: Пять лет назад.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы скучаете по этому месту?

Н. БЫСТРОВ: Я привык к Афганистану, я могу общаться, я знаю их обычаи.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А как Афганистан изменился после того, как американцы туда зашли? Или это тот же самый Афганистан?

Н. БЫСТРОВ: Хуже стал Афганистан.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В каком смысле?

Н. БЫСТРОВ: Всё равно беспокойный. Там всё хуже и хуже становится.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы с талибами лично сталкивались?

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы можете мне объяснить, как так получилось, что люди, которые воюют на ишаках, самая неискоренимая сила и самый ярый противник НАТО, которая воюет последними технологиями?

Н. БЫСТРОВ: Это их страна, они знают всё. Они знают все тропы. Например, я говорил, что днем такие, а ночью другие.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А вы счастливы здесь, в России, в Краснодаре?

Н. БЫСТРОВ: Да. И жена тоже счастлива. Она съездила летом, на каникулах, я отправлял ее в Афганистан вместе с дочкой, она съездила на могилу матери.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вам не страшно ее отсылать одну, там же все-таки неспокойно?

Н. БЫСТРОВ: Да, я боялся, но отослал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А ваши дети воспринимают Россию как единственную свою родину?

Н. БЫСТРОВ: Конечно.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Или они понимают, что есть Афганистан?

Н. БЫСТРОВ: У детей спрашивали: «Скажи, вот у тебя фамилия Быстров-Акбар. Как это можно понять». – «А у меня папа русский, а мама афганка». – «А кем вы себя считаете?» — «Мы русские».

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Они православные, крещенные, или они тоже мусульмане?

Н. БЫСТРОВ: Жена назвала дочку Катя, в честь моей мамы.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: У вас дети крещеные?

Н. БЫСТРОВ: По-мусульмански.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Т.е. вы соблюдаете Рамадан, делаете намаз четыре раза в день.

Н. БЫСТРОВ: Да.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Но при этом иногда ходите в церковь.

Н. БЫСТРОВ: Да. У меня бабушка верующая была.

А. ПЛЮЩЕВ: Когда вы вернулись, как вас встретили родные, знакомые?

Н. БЫСТРОВ: Обычно встретились. Поздоровались. Каждый год, когда вывод войск из Афганистана, я встречаюсь в Краснодаре с ребятами, мы отмечаем.

А. ПЛЮЩЕВ: Родители верили, что вы вернетесь?

Н. БЫСТРОВ: Мне сестра вот что рассказывала. Бабушка у меня была. Она была верующая. Когда я пропал без вести, она мою фотографию отнесла какой-то женщине, и она сказала: «Внук твой жив, и он вернется». Но бабушка умерла.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы ее не застали.

Н. БЫСТРОВ: Нет. Я только отца застал.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А чем вы сейчас занимаетесь?

Н. БЫСТРОВ: Работаю грузчиком.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: А жена ваша тоже работает?

Н. БЫСТРОВ: Нет. Она работала. Сначала на рынке торговала, потом на почте уборщицей работала. Она хорошо общается с русскими, она хорошо выучила русский язык. Сейчас не работает. После смерти матери у нее была депрессия. Комитет воинов-интернационалистов помог, она лежала в больнице Вишневского.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: Вы родились в Советском Союзе, 18 лет жили в Советском Союзе, потом 13 лет в Афганистане. И потом вы возвращаетесь в Россию. Вам какая Россия больше нравится – нынешняя, в которой вы живете, или Советский Союз?

Н. БЫСТРОВ: Та жизнь лучше была, при Советском Союзе. Но сейчас тоже, свобода. Но всё равно другая жизнь была.

С. ШЕВАРДНАДЗЕ: В Советском Союзе легче вам было жить?

Н. БЫСТРОВ: Я молодой пацан ушел, в 18 лет, я даже не работал. Я в училище механизации учился на тракториста. Но так и не стал трактористом. Такая судьба.

А. ПЛЮЩЕВ: Да, такая судьба у Николая Быстрова, рядового Советской армии, который был захвачен в плен афганскими моджахедами в 1982 году. Спасибо большое, Николай, что пришли к нам, прилетели в Москву.
Это была программа «Своими глазами». С вами были Софико Шеварднадзе и я, Александр Плющев. До свидания.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 200 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

783-й ОРБ, Кундуз.

            783-й ОРБ, Кундуз.
1

…в военкоматах получившие увечья в Афгане ребята слышали от бездушных чиновников:    «Я вас туда не посылал!».
— Меня туда Родина послала!
— Ну, и где теперь твоя Родина?

783-й отдельный разведывательный батальон — 201-й Гатчинской дважды Краснознаменной мотострелковой дивизии - ОКСВА - ТуркВО. Одна из разведывательных частей 40-й армии. Сформирован 1 декабря 1972 года в Среднеазиатском военном округе (САВО).
Мотивирован боевой славой, традициями и элитностью спецподразделения. Принимал участие в войсковых, дивизионных и частных боевых операциях. Выполнял задачи разведывательно-поискового, авангардно-наступательного и штурмового характера.
Место дислокации 783-го ОРБ 201-й МСД в период 1979-1989 г. в г.Кундуз.

Зона постоянных действий

* Северо-восток Афганистана провинции Кундуз, Баглан, Бадахшан, Тахар, Балх, Саманган и др.
* Города и населенные пункты: Кундуз, Баглан, Файзабад, Кишим, Бахарак, Чахардара, Мадраса, Пули-Хумри, Нахрин, Бану, Сейид, Доши, Чаугани, Андараб, Хост-о-Ференг, Мазари-Шариф, Ташкурган, Айбак, Ханабад, Талукан и др.

Участие в наиболее известных боевых столкновениях

Краткое описание событий в ходе боя у кишлака Шаеста:

* 3-го августа 1980 г. в 19.30 ч. 783-й ОРБ был поднят по тревоге и брошен на подмогу, попавшим в засаду (в ходе частной войсковой операции) подразделениям (миномётной батареи 3-го мотострелкового батальона) 149-го гвардейского мотострелкового полка 201-й МСД.
* 1,2,3-я разведывательные роты 783-го ОРБ, прибывшие на собственной бронетехнике в район проведения операции, спешились с брони при входе Машхадское ущелье и начали марш в направлении населенного пункта Шаеста.
* Вышестоящим командованием операцией из числа старших офицеров 40-й армии командиру 783-й ОРБ майору А.К.Кадырову поступил приказ, без высадки разведдозора и боковых охранений по высотам, с целью скорого выхода на указанные рубежи населенного пункта, спешно выступить с северо-востока по ущелью в обход кишлака Яварзан и подойти к населенному пункту Шаеста.
* Спешившись с брони, не обеспеченный огневым прикрытием передового дозора с господствующих высот, под покровом ночи 783-й ОРБ втянулся в глубь ущелья.
* Приблизительно в 22.00 часа ночи со 2 на 3 августа батальон, находившийся в максимальной удаленности от основных сил дивизии, оказался в котле ожидавших моджахедов. С прилегающих к ущелью высот по нему был открыт непрерывный кинжальный огонь.
* 1-я, 2-я разведывательные и 3-я разведывательно-десантная роты 783-го ОРБ были отрезаны и блокированы от следующих за ними 4-й разведывательной роты 783-го ОРБ и разведывательной роты 149-го гв.МСП.
* Связь батальона была прервана прицельным огнем по радиостанции снайперами моджахедов. Это не позволило вызвать значительно удалившуюся от ущелья бронегруппу и вызвать огонь артиллерии.
* Противник методично, в течение нескольких часов ружейно-пулемётным огнём расстреливал окруженных разведчиков. Воины-разведчики до последнего оказывали ожесточённое сопротивление.
* Подавив огнем последние очаги сопротивления, моджахеды спустились в глубь ущелья, добив раненных разведчиков и собрав оружие погибших, удалились с места боя.
* В том бою 783-й ОРБ потерял 37 разведчиков погибшими, 149-й гв.МСП — 12 гвардейцев погибшими). Общее число потерь составило 49 человек погибшими и 48 ранеными.
* Командир 783-го ОРБ А. К. Кадыров был обвинён вышестоящим начальством в безграмотном командовании и бездействии в критической ситуации. Понижен в звании, должности и отправлен в Союз.

Данный бой стал одним из наиболее тяжёлых боевых столкновений со значительным числом потерь, понесённых Советскими войсками в ходе Афганской войны (1979—1989), и первой трагедией Кундузского разведбата.

Краткое описание событий в ходе «7-й Панджшерской операции»:

3-го мая 1984-го года в ущелье Арзу 3-я разведывательно-десантная рота 783-го ОРБ, при выполнении боевой задачи попала в организованную засаду одного из отрядов полевого командира Ахмад Шах Масуда. Оказавшись в огневом мешке приняла ожесточённый бой, по итогу которого потеряла погибшими 13 военнослужащих: 3 офицеров, 10 солдат и сержантов.

Краткое описание событий в ходе боя на горе Яфсадж:

* В горном массиве Мугулан, Чольбахир, Тали-Гобанг, ущельях Джарав и Явур (провинция Тахар) развернулись активные боевые действия по захвату укрепрайона и перевалочной базы известного полевого командира Кази Кабира (Мохаммада Кабира Марзбона), складов вооружения и боеприпасов, нейтрализации членов вооружённых формирований моджахедов.

* 783-й ОРБ, ошибочно высаженный на не подготовленный плацдарм, буквально на головной опорный пункт укрепрайона, попал в зону сплошного огневого поражения. Заняв крайне невыгодные позиции, он сходу вступил в бой. Личный состав 783-го ОРБ ответным огнём из всех средств стал подавлять расположенные выше огневые позиции мятежников. Командиры рот были ранены при высадке, командование десантом принял на себя командир 1 взвода 2 разведывательной роты лейтенант Ваниев Артур; раненный в голову и ногу, он продолжал руководить обороной.
* Два вертолета Ми-8, высаживавшие десант, прицельными выстрелами из гранатомётов были сожжены над площадкой подскока.
* Отсутствие элемента внезапности атаки 783-й ОРБ, по причине утечки информации о времени и деталях планируемой операции, фактическое численное преимущество моджахедов, а также грамотное использование ими стратегического положения в условиях высокогорья, привели к сжатию кольца окружения и блокировали разведчикам пути к отходу.
* Оказавшись в котле, под прицельным огнем с прилегающих высот, десант разведбата в течение 24 часов нес потери, но оказывал ожесточённое сопротивление отряду мятежников. Удержав плацдарм, последними боеприпасами разведчики и приданные подразделения сумели подавить огневые точки противника в момент второй высадки оставшегося десанта, который не был высажен накануне из-за плотного огня противника.
* Командир 783-й ОРБ гв. майор П. В. Корытный, высадившийся на плацдарм со второй волной десанта, сразу получил сквозное ранение в голову и был эвакуирован вертолётом.
* Брошенный на выручку разведбату десант подразделений 149-го гв.МСП был высажен на прилегающие господствующие высоты. Непрерывным сосредоточенным стрелковым и миномётным огнём десант отвлек силы мятежников, чем оказал первую поддержку 783-му ОРБ.
* Спустя 8 часов, при поддержке массированных ударов авиации, батальоны 149-го гв.МСП стремительным огневым налётом, совершили атаку на позиции мятежников и заставили их отступить.
* В ходе ожесточённого, продолжительного боя в составе 783-й ОРБ погибло 18 и 19 человек получили ранения различной степени тяжести.

Активные боевые действия в данном районе проходили в течение 3-х суток. Завершение прямого огневого соприкосновения противоборствующих сторон сопровождалась переходом к разведывательно-поисковым действиям боевых порядков 149-го гв.МСП в районе ущелий Джарав и Явур с целью задержания и пленения находящегося в окрестностях Ишкамыш полевого командира Ахмада Шаха Масуда.

Примечания

783-й ОРБ 201-й МСД - один из трех отдельных разведывательных батальонов наряду с "Баграмским" - 781-м ОРБ 108-й МСД и "Шиндандским" - 650-м ОРБ 5-й гв.МСД в составе Ограниченного контингента Советских войск в республике Афганистан.

783-й ОРБ - был одной из последних частей Советских войск, покинувших республику Афганистан 15 февраля 1989 года
Взято с сайта http://kunduz.ru/

«Невдалый» (Глава из повести «Контингент»)

Рытченко Геннадий, Скрипаль Сергей

Задиристый, белобрысый, маленького роста Игорь был первым забиякой и драчуном во всей школе. Стонали учителя, завуч, директор, побитые и униженные ученики. Усталая мать Матрена Карповна, старая, седая, неграмотная уборщица в школе только и слышала от педагогических работников: «А ваш…», «А Игорь…», при этом она съеживалась, становилась ещё меньше ростом и худенькой ладошкой прикладывалась к сердцу. Директор беспомощно разводил руками. В колонию — мал. Да и драки обычные, мальчишеские, не уголовного характера. Считались с тем, что мать растит Игоря одна, да и уборщицы в дефиците. Тем более что Матрена Карповна, чтобы хоть как-то реабилитировать себя и своего сына, со все большим старанием наводила порядок в школьных туалетах и коридорах, натирая до блеска старые стены и битый кафель с раннего утра до поздней ночи.

Дома Игорь получал нагоняй. Мать, пряча раздрызганные ботинки в шкаф, наказывала домашним арестом и горько вздыхала, хватаясь за больное сердце: «Невдалый, был бы отец, ужо всыпал бы ума через задницу. Сладу с тобой никакого! Вот вышибут из школы дурака, куда пойдешь?!« — и тихонько плакала при этом.

— А чо? В ПТУ, пойду, ясное дело, — зыркая исподлобья глазами, огрызался Игорь.

Дожидался того момента, когда мать уйдет на кухню или на рынок за жалкими продуктами, своим, давно уже подобранным ключом открывая шкаф, доставал ботинки и мчался на улицу к дружкам, с которыми и покурить, и подраться, и деньжат у киношки «Октябрь» у тех, кто потрусливей, натрясти.

В ПТУ…. Как светлого дня ждали, когда закончит он восьмой класс. Все сделали для того, чтобы не остался в девятом, к тому же и на второй год оставался дважды: в пятом и седьмом.

На одногодичном обучении в ПТУ Игорь развернулся во всей полноте своей натуры. Теперь уже стонали мастера, весь курс, район, в котором находилось ПТУ, и появилась непременная спутница — финка в рукаве засаленного пиджака. Игорь изменил внешность: оброс длинными волосами, стал носить широченные клеши, украшенные по вырезам разноцветными маленькими лампочками, включающимися вечером от батарейки в кармане. Стал выпивать — когда сколько. «Под настроение, — как он сам говорил. — А чо?».

Однажды случилась страшная драка с соседним ПТУ.

…До суда дело не дошло. Военный комиссар в разговоре со следователем пообещал через неделю забрать пацана по призыву и посодействовать тому, чтобы попал Игорь в самую горячую точку…

— Невдалый, — горько плакала Матрена Карповна. — Не посадили, так ведь убьют дурака то, достукался, дубина!.. — и нежно гладила сухими пальцами затылок с непокорными коротко остриженными волосами.

— А чо! — вскидывался Игорь. — И в тюрьме люди сидят. А в Афгане дак вообще — орден заработаю, в люди выбьюсь, небось все и простят.

…Связанному Игорю не выкололи глаза. Он видел, как духи, радостно гогоча, подбадривали выкриками молодого, лет шестнадцати мальчишку, когда он отрезал Шурке Сычеву половой орган и ему же, ещё живому, засовывал его в разжатый тем же кинжалом рот, полный крови и каши из битых зубов. Потом самый старший из банды, взявшей в тяжелом бою блокпост, притащил ржавую двуручную пилу, перепилившую многие кубы сушняка и досок в зимние холода, что согревали наших солдат, вырываясь ясными языками огня из тесной буржуйки.

— Сожгут, суки! — подумалось Игорю, — вот щас, дров напилят и сожгут к… матери, — и прикрыл истерзанные увиденным глаза.

Но нет, не собирались духи ни пилить, ни тратить столь драгоценное для Афганистана топливо. Они, начиная с линии ягодиц, распилили на две части извивающегося под навалившимися на него горячими вражьими телами Гришу Скобина. Стонали мученической смертью погибавшие ребята, потихоньку с ума сходил все видевший, крепко связанный за локти, обгадившийся от ужаса Игорь.

Из обрывочных знаний афганского языка да по ломаному русскому догадывался Игорь сквозь горячечный красный гул, что обращается этот гадский голос к нему:

— Смотри, шурави, смотри внимательно, расскажешь, что видел. Аллах тебя выбрал, живой останешься, всем расскажешь, что видел. Скажи, чтобы убирались с нашей земли, другим — страшнее смерть сделаем. Не мы, так наши дети! — и духи при этом, горделиво цокая языками, тыкали пальцами в молодого парня, чудовищно окровавленного, с широкой улыбкой. На груди молодого духа висело два ожерелья. Одно цветного бисера, видимо, надетое на шею матерью «На удачу, бей неверных!» — другое… другое… На другом были нанизаны, как сушеные грибы, уши. Человеческие уши. И не было секрета чьи, потому что в ожерелье тут же были добавлены новые, сочащиеся кровавыми бисеринками.

Вдалеке уже раздавалось раздраженное тарахтенье «вертушек», запоздало пришедших на помощь вырезанному блокпосту в приграничном с Пакистаном кишлачке. Мощно рвались на окраинах погибающего селения первые снаряды — НУРСы, когда молодой душман наклонился над Игорем, разрывая на нем штаны для бесчестья мужского, для надругательства. Ярко взметнулся разрыв за близким дувалом, как раз тогда, когда Игорь нащупал за спиной у края бетона блокпоста невесть откуда попавшую туда гранату и сжал её слабой обескровленной рукой. Дух, торопясь завершить дело, чтобы успеть за уходившими старшими товарищами, наклонился опять над Игорем, и цветной бисер и сушеные раковины ушей ткнулись солдату в лицо, и, резко развернувшись всем телом на месте, ударил Игорь слабой рукой с гранатой прямо в висок афганскому мальчишке, разом обмякшему и обнявшему шурави. Игорь ещё успел дернуть кольцо и швырнуть в спины духов, но подвела неловкость стянутых локтей, да мешавшее тело то ли убитого, то ли без сознания лежавшего на нем. Упала спасительная граната рядом с ногами Игоря… Взрыв… Забытье…

Обе ноги и левую руку отняли в госпитале. Долго проходил курс реабилитации и привыкания к новому способу передвижения — на красивом, блестящем никелем кресле с маленьким электрическим моторчиком, включая пальцами рычажки на правом подлокотнике из мягкой кожи.

Чин чином доставили к матери, наградили обещанным орденом Красной Звезды за солдатский подвиг и… забыли. Да ладно только о нем, об Игоре, забыли. Наверное, в спешке забыли оставить ему то замечательное заграничное чудо с блестящими колесами. Теперь Игорь передвигался на тележке, что притащила соседка — тетка Марья, раньше отчаянно ругавшая соседского мальчишку за его проделки и проказы. Теперь же она, потихонечку причитавшая и плачущая, достала из глубин кладовки и притащила наследство, оставшееся от мужа, забулдыги и пьяницы, железнодорожника Степана, давно уже умершего, — деревянную тележку. Обучался Игорь ремнями пристегивать култышки ног и с помощью деревянного «утюжка» отталкиваться от ставшей вдруг близкой земли. Вся сложность была ещё в том, что управляться нужно было одной рукой, перебрасывая руку то влево, то вправо, делая при этом одинаковой силы толчки, чтобы не юлить, не дергаться по асфальту, а ехать «прилично», ровно.

На два-три вечера приглашали в родную школу пионеры. Но Игорь, начиная рассказывать, за что получил орден, волновался, впадал в истерику и невменяемо кричал в торжественный зал, потрясая истертым «утюжком»:

— Вы… Вас… Долг, вашу мать…

И приглашения прекратились, тем более что в последний раз в школе Игорь запустил в портрет Горбачева «утюжком», прорвав его наискосок, чем вызвал неслыханный переполох в маленьком городке и скандал в райкоме своими словами, обращенными к очередному генсеку:

— Может быть, и ты меня туда не посылал?..

Металась почерневшая от горя мать, выручающая, забирающая сына из вытрезвителя:

— Невдалый, опять дел натворил…

— А чо! Я ветеран, заслужил!

Игорь опускался и спивался.

Тихо сидя на своей тележке, ждал в углу пивной, пока оставят на столах недопитые кружки, подкатывал ловко к столикам и сливал недопитки в одну. Бывало, какой жальчивый мужик наливал стакан портюхи, бывало, и водка перепадала. Насосавшись, вкривь и вкось, словом «неприлично», как он сам называл свою пьяную «походку», катился Игорь по тротуару и громким треснувшим голосом орал:

— На два отрезка разрезал жизнь мою холодной острой бритвой Гиндукуш…, — или ещё чаще:

— Батальонная разведка, мы без дел скучаем редко,
Что ни день, то снова поиск, снова бо-о-о-о-й…

Его не трогали — калека. Лишь сочувственно смотрели вслед. Дома мать отстегивала его бесчувственное тело, легко поднимала укороченного своего ребенка и, плача, укачивала его на коленях, сидя на старой металлической кровати.

Вызывающий отвращение и брезгливость видом и запахом Игорь перекочевал на железнодорожный вокзал. Собирал бутылки, опять же допивал из них, сдавал приемщику со служебного входа, для скорости не по двенадцать, а по десять копеек, покупал дешевое вино и напивался, глуша, заливая страшную, не утихающую боль души, притупляя картину пыток, сотворенных над его товарищами и над ним, вечно стоящую перед глазами.

Если день был удачным, хмель притуплял, глушил воспоминания. Если охмелеть не удавалось, Игорь не покидал вокзал, пока не получалось «настрелять», выпросить мелочи на «бормотуху».

* * *

…Из подошедшей электрички вывалила «компаха» и, брякая награбленными в ночных вагонах медяками, цепочками и заклепками на кожаных штанах и куртках, направилась к зданию вокзала. Парни были не местные, и для них это было развлечением, полнотой жизни, удальством и ухарством. Молодые, лет по пятнадцать-шестнадцать, с волосами-гребнямина прыщавых выбритых головах, они никого и ничего не боялись — уверенная в своей силе стая шакалов, которая иногда нападает на льва.

Для Игоря день был неудачным. До самой ночи не удалось захмелеть. Так, жалкие полстакана «Осеннего сада» обломились у Сереги-грузчика. И покатил Игорь навстречу приехавшим парням.

— Эй, молодые! — крикнул он, торопясь догнать уходивших в вокзал парней. — Да погодите, пацаны! — ещё громче закричал Игорь.

Они обернулись удивленно и, радостно гогоча, кольцом обступили сидящего на тележке Игоря.

— Гля! — радостно заорал один из них. — Обрубок! — повел глазами на друзей, чувствуют ли весь юмор ситуации. — Он ещё и говорить умеет!

Компания заржала. Затлели огоньки папирос, по обезлюдевшему перрону потянулся приторный запах анаши. Игорь жадно сглотнул слюну:

— Пацаны, дайте «косячок», так, «догнаться» разочек по старой памяти! — сквозь пропитое сознание рвалась гордость, но давило его ожидание возможного скорого кайфа.

— Пош-ш-шелты! — надвинулся на него главарь компании. — Кто тут тебе молодой, а?! Где ты тут, обрубок вонючий, пацанов увидел?

Глубоко затянулся из «штакетины» главарь и, нагнувшись, выпустив струйку маслянистого дыма прямо в лицо Игоря, уже спокойным, но с глубоким глумлением в голосе спросил:

— Мослы-то свои где кинул?

— Там, где ты, ссыкун, был бы тише воды, ниже травы, — все же выплеснулась ярость инвалида.

— Ссыкун, говоришь? Может быть, ты и прав.

— Во, дает! — зашлась в кривляющемся хохоте компания. — А ну, Дюдя, опохмели его!

Главарь ухмыльнулся, не торопясь выпрямился, расстегнул молнию кожаных обтягивающих штанов, и Игорь почувствовал, не сразу поняв, что в лицо бьет вялая струя мерзкой мочи, норовя попасть ему в сжатые губы, в глаза.

— Га-га-га! — разнеслось радостно по ночному перрону.

— Вот ты и «догнался», обрубок! — глумилась кодла. — Не борзей, урод, вежливо разговаривать с людями надо. Чо, мама не учила, что ли?! А то ссыкун, ссыкун…

Главарь, застегнув ширинку, наклонился к Игорю и негромко сказал:

— А теперь вали отсюда, козлина, если вообще когда-нибудь «догоняться» хочешь.

На доли секунды яркой ослепляющей вспышкой, осветившей небольшую площадку в афганских горах, со зверски замученными офицерами и солдатами блокпоста, с твердым шероховатым бетоном под спиной, с ребристой гранатой, зажатой в слабой ладони, полыхнуло Игорю в глаза свесившееся с шеи главаря бисерное ожерелье, повешенное на его шею «для понта», черт его знает, чьей сучьей рукой… На доли секунды… Но этого хватило для того, чтобы Игорь увесистым новеньким «утюжком» сильно двинул подонка в висок.

На допросе у следователя парни, подрастерявшие гонор, дали показания, где, как, каким образом раздобыли бензин. Фотографии заживо сожженного Игоря, подвешенного проволокой через толстую ветку огромного тополя в привокзальной лесополосе за уцелевшую руку, произвели на них сильное впечатление. И все же основную часть вины они пытались переложить на мертвого главаря Дюдю, анашу, неприязнь к бродягам нищим и постоянно подчеркивали свое несовершеннолетие. Когда следователь пытался вызвать в них хоть какие-то человеческие чувства и сказал, что Игорь был искалечен на афганской войне, один из кодлы как-то буднично сказал то, что частенько слышал от других:

— А чо! Мы его туда не посылали!

…Пронзительно-хриплыми волнами плыл над городом голос Розенбаума:

— В Афганистане, в «Черном тюльпане»…

Под скорбное сопровождение тех слов несли короткое изуродованное Афганом и кодлой тело воина-интернационалиста Игоря Мухина в маленьком, несерьезном каком то, закрытом гробу. Перед гробом несли несколько алых подушечек с наградами, а за гробом, еле передвигая ноги, вцепившись друг в друга птичьими с синими венами руками, шли две пожилые женщины — мать, Матрена Карповна, и соседка, тетка Марья…

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 695 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0017

Рядовой Валерий Диденко, захваченный в плен афганским моджахедом. Фотограф Дэвид Клайн.
(Украинец Диденко стал первым советским военнопленным захваченным после Второй мировой войны. В 1985 году, при содействии Красного Креста, он вернулся домой).

«Как мы уже сообщали в июньском номере нашего журнала, 28 мая 1982 г. в Швейцарию были доставлены из Афганистана через Пакистан трое советских военнослужащих, находившихся в плену у афганских повстанцев. По соглашению между повстанцами и Советским Союзом (при посредничестве Международного Комитета Красного Креста) советские военнослужащие будут находиться в Швейцарии до окончания военных действий в Афганистане, однако, самое большее – два года, после чего, по словам представителя швейцарского Министерства иностранных дел, они "должны быть возвращены в Советский Союз".
… Между тем, в швейцарскую прессу просочились некоторые данные об интернированных и подробности об их содержании. Журналисты точно называют следующие имена: Валерий Анатольевич Диденко (танкист, 19 лет, из села Пологи на Украине) и Юрий Григорьевич Поварницын (сержант, 20 лет, из г. Алапаевска Свердловской обл.). В отношении третьего интернированного сведения противоречивы: то ли это 19-летний рядовой Юркевич, то ли капитан-танкист Сидельников.
… Поварницыну и Диденко, о которых мы писали еще в "Посеве" № 3/1982 г., повезло: сначала их не убили на месте, как других, а оставили в живых повстанцы из "Хезби-Ислами" – в "декоративных" целях, чтобы показывать западным журналистам. Потом, когда фотографии появились во всей міровой прессе, убивать их стало как-то неудобно. К тому же это начало наносить ущерб советскому престижу, и им повезло во второй раз: сейчас их жизнь в безопасности за решетками советско-швейцарской тюрьмы. Теперь их "показывает" в тех же декоративных целях Советский Союз тому же западному міру, демонстрируя заботу о своих гражданах. Именно западному міру, так как своему народу советские средства информации об этих троих спасенных из афганского плена до сих пор предпочли не сообщать: войны-то "нет"... М. Назаров
Опубликовано без подписи в журнале "Посев" (Франкфурт-на-Майне. 1982. № 8. С. 2-4)»

Сон Рахматуллы. Из книги «Арифметика войны»

Олег Ермаков

С той стороны никто прийти не мог, это противоречило здравому смыслу, сразу за позицией начиналось поле, заботливо усеянное противопехотными минами с растяжками. Но когда они все-таки пришли, вдруг появились рядом, прямо перед глазами, тени со специфическим запахом то ли овчины, то ли табака, у рядового Арефьева и мелькнула догадка, что он закемарил на посту; а заснул ли его напарник, он не знал. Напарник находился в двадцати-тридцати шагах; это был Шанцев, он отслужил на полгода больше и считал себя шишкой, ну, как это принято, и поэтому не сходился с Арефьевым на пару минут поговорить и разогнать сон между постами. Если бы вместо него был Саня Погодаев или Вовка Полевой, всего этого не произошло бы. Со своими ребятами он всегда сходился между постами; пара минут иногда превращалась в час; болтали обо всем на свете, негромко, конечно, чтобы вовремя расслышать приближение сержанта, или прапорщика, или просто старослужащих. Смешно, но они больше внимания обращали на палатку взвода в пятидесяти метрах отсюда, а не на ту сторону, обычно беспросветно мрачную и безмолвную, — ну, если не дул ветер или не всходили луны со звездами; хотя, когда шелестели сухие травы и кустики верблюжьей колючки, да и показывались зеленовато-алые огни звезд, мрак и безмолвие той стороны никуда не девались; лишь днем та сторона преображалась в более или менее понятный степной пейзаж с аппликациями кишлаков, похожих на крепости, да изломанной чертой далеких гор. А ночью что-то сгущалось в воздухе, и та сторона представляла собой нечто другое, странно всхолмленное, с какими-то воронками, да, тихо и заунывно вихрящимися воронками; это был, короче, мрак, любимое словечко всех: старослужащих солдат, офицеров, казавшихся стариками, отцов капитанов и патриархов майоров и новичков вроде Арефьева, Погодаева, Полевого — всех, кому выпало служить в этом полку. Интересно, что эпитетом «мрачный», «мрачная», «мрачно» могли наградить захватывающий фильм, или песню, или вкусный обед, не говоря уж о стакане самогона или палочке чарса, анаши. Так незаметно мрак проникал в словарь.

А однажды ночью, абсолютно безмолвной и непроглядной, запустил свои щупальца в мозг Сережи Арефьева.

Вначале это была разрастающаяся лохматая пятипалая лапа, — и она накрыла лицо, в ноздри, в рот проникло что-то кромешное, шею захлестнула колючая веревка, земля ушла вбок, как у вратаря, кинувшегося вытаскивать мяч из угла ворот, и все, и его подхватили мощные руки и поволокли, он захрипел.

Тени вместе с ним уходили на ту сторону. Под их ногами должны были сейчас же с треском разломиться тротиловые звезды; но стояла полная тишина. А он знал уже, как это бывает, видел подорвавшегося мальчишку, побежавшего за овцой на минное поле. Его пытались спасти в санчасти, сдавали для него кровь, — ну, так как он подорвался на их участке. Но бача умер. И кровь ребят ушла в песок вместе с его обезноженным измученным худым телом. «Ну, зато теперь с полным правом на гражданке можно говорить, что кровь проливали», — заметил по этому поводу Полевой.

А они шли по минному полю, в паутине смерти, и с ними ничего не происходило, в разные стороны не разлетались куски спекшейся глины и еще живого мяса, и он не кричал. Видимо, щупальца парализовали его волю. Волю рядового Арефьева.

Тени, пахнущие потом и чем-то специфическим, беспрепятственно уходили… Да нет, все просто, как только их заметят с других постов, как только это произойдет, — тут же в этой точке скрестятся огненные кинжалы часовых, скучающих по всей линии до КПП. Им только дай повод разогнать сон.

И они канули во тьму той стороны.

Его бросили на землю, связали руки, пинком заставили встать, дернули, и ему ничего не оставалось, как только следовать за силой. Сколько их, и одного ли Арефьева захватили, он не мог разглядеть, — только начинал крутить головой, как колючая веревка наструнивалась, и он тут же послушно вытягивал шею вперед.

Быстро шли, шелестя сухими травами.

Оказывается, и на той стороне росла обычная трава, и под ногами попадались мелкие камешки. Вихрящиеся воронки? Некие вороха тьмы? Они зарывались в них, как рыбы, и уходили все дальше от полка с его гаубицами, танками, пехотой, складами провизии и боеприпасов, — это была тоже сила, остров посреди враждебной стихии, корабль. И вдруг Арефьев выпал за борт, его уносило все дальше, и ничего сделать было нельзя.

И когда дикая алая дуга прорезала ночь, они уже были далеко; Арефьев полуобернулся и успел увидеть еще с десяток других, алых и зеленых, горящих с треском в самом брюхе морока; ввысь взлетали осветительные ракеты, и окрестности приобретали желто-ржавые и рубиновые цвета; он успел различить в ночи остров, корабль, вдруг брызнувший огнем, и в следующий миг грубая рука так рванула за веревку, что солдат не удержался и упал, задохнувшись.

Пугающая явь расставляет свои капканы на тропинках сновидений. И рано или поздно ты попадаешься.

Они уходили в глубь морока, все дальше от проснувшегося полкового острова, рассыпающего, как огромный слепец, свои огненные монетки — каждому незваному гостю по одной на глаз. Но не тут-то было. Гости уже спустились в какую-то ложбину и продолжали спускаться, и грохот полка сразу стал глуше. Да и не гости они были, эти тени, а обитатели той стороны, то есть уже — этой.

Они спускались вниз, поднимая пыль, она была невидима, но Арефьев чувствовал ее запах; она щекотала ноздри. Он думал, что внизу будет речка. Но дно распадка оказалось каменным.

Тут текли каменные реки.

Они свернули вправо и двинулись по хрустящей щебенке. Звезды остались вверху. Огненные дуги — позади. Некоторые камни были белесыми, и казалось, что окаменевший поток мерцает.

Выходя на пост, Арефьев небрежно замотал портянки, и теперь они сбились и уже натирали ноги. Но кто знал, что предстоит идти куда-то дальше линии постов и минного поля!

Портянки превращались в наждачку. Он чувствовал, как на пятках и боковых косточках вздуваются пузыри, как они наливаются жидкостью и кровью. Шея, охваченная колючей веревкой, горела. Черт, он трусил за тенями, как собака, баран. Человеческие существа пробирались куда-то по каменной реке, ведя себе подобного на веревке, как собаку. Это было в высшей степени нелепо!

А до этого рядовому Арефьеву не казалось нелепым, например, то, что одни человеческие существа влезли сюда с пушками и самолетами и принялись гонять по ущельям другие человеческие существа, размазывать их по камням, рвать в клочья и подбрасывать выше деревьев вместе с осколками их жалких глиняных жилищ, — только потому, что они не хотели жить по-советски, не хотели быть атеистами, колхозниками, пионерами и коммунистами в своей слишком морщинистой и пыльной стране.

Арефьева схватили за шиворот, погоняли в учебке в Узбекистане, накачали сыворотками, проштамповали и перевезли по небу сюда. Тут уже все шло полным ходом, процесс налажен: пыхтят ПХД, ползут колонны с продовольствием-боеприпасами, стратеги — наконец дорвались! — чертят планы реальных операций, вертолеты рыщут в поисках караванов с оружием, частенько обращая в пыль нурсами караваны с изюмом и тканями, а то и просто случайных встречных велосипедистов, всадников и пассажиров разукрашенных автобусов и грузовиков; и мятежники не дремлют, жгут колонны, взрывают мосты, вырезают охрану дорог, обстреливают военные городки; мастера в Баграме, в Кабуле паяют гробы, загружают крылатые транспортники. И Арефьева просто встроили в эту машину.

И — вдруг выхватили.

Как он попал в этот мешок душной ночи, камней, острых звезд?

Неожиданно они вышли к жилью. В темноте серели стены глинобитных домов, кипами высились деревья; пахло овцами. Навстречу им кто-то шел. Все остановились. Послышались негромкие голоса.

И после короткой заминки они двинулись дальше. Арефьев рассчитывал, что еще немного — и, по крайней мере, этот безумный марш-бросок прекратится. Больше он ни на что пока не надеялся. Просто остановиться, стащить сапоги.

Но они втянулись в узкую улочку, прошли между стен, за которыми цепенели силуэты деревьев, и снова оказались в степи.

Надо было шагать, шагать дальше по пыльной степи, жаркой и ночью, раздирая ресницами едкую пелену пота.

Они шли всю ночь, и ноги Арефьева превратились в кровоточащие кости, в протезы, как будто мины все-таки сработали, а он этого не заметил. В сапогах хлюпало, или ему это чудилось. Он так вымотался, что уже ни о чем не думал, спотыкался и плохо различал окружающее сквозь мутные щипучие линзы в глазницах. А людям в чалмах, жилетках, длиннополых рубахах все было нипочем.

Воздух был слегка буроват, и кустики верблюжьей колючки, камни, складки земли — все как будто подкрасили. Арефьев не знал, кровь ли это окрашивает все. Может, его оглушили, ударили по голове, ранили. Может, он вообще мертв. В голове скрежетало. В этом скрежете ему даже почудилась в конце концов какая-то мелодия, хриплая, мощная, слепо рвущаяся сквозь мглу.

Мгла рассеивалась, они шли в предутренних сумерках. Арефьев спотыкался. В этом движении, хрусте, скрежете, в фигурах людей — то смутных, то отчетливых, — в колючей веревке, горящей на шее, — во всем было что-то лихорадочное, зыбкое, как марево, морок. Но он не рассеивался вместе с тьмой.

Остановились они в другом кишлаке. Зашли во двор. И тут Арефьев смог обернуться и увидеть второго пленного с запухшим глазом и окровавленной, коротко стриженной головой. Они встретились взглядами. Это был Шанцев.

Да, Шанцев, архангельский парень, высокий, кадыкастый, глухо мечтающий о том времени, когда уедут старослужащие и он наконец развернется во всю ширину своих жилистых татуированных рук. Полгода — слишком тесный срок для амбиций. А они у Шанцева были высокого напряжения, в тысячу ватт, не меньше. Но пока его сковывали грозные условности армейской жизни, и Шанцев проявлял себя лишь украдкой, чтобы не видели «бугры»: давал тычка молодым, перекладывал на них свою работу, тихо требовал «уважения». Ясно было, что придет широкое время — и его голос окрепнет и зазвенит архангельской сталью.

А пока… пока они смотрели друг на друга, вглядывались друг в друга.

И отвели глаза.

Арефьев не выдержал и сел в пыль, покосился на своего погонщика. Но тот никак не реагировал. Они находились во дворе, обнесенном стеной. Здесь ничего не росло. Было уже светло. Но ничего рассматривать не хотелось. Афганцы переговаривались, кто-то закуривал, звякало оружие. Арефьев прикрыл глаза. Странные минуты.

Вдруг разговоры стихли.

Арефьев поднял голову.

Во дворе появились новые люди. Среди них выделялся невысокий хмурый мужчина с черными усиками подковкой и близко сидящими пронзительными глазками, в светлой свободной одежде и в шапке, похожей на женский берет, по крайней мере, что-то подобное вязала себе тетка Арефьева. Правда, этот берет был сшит из плотной материи. Все расступились. В мужчине было что-то рачье. Он устремил взгляд на Арефьева, и тело того, словно кусок железа под воздействием магнита, пришло в движение. Арефьев встал. Мужчина перевел взгляд на Шанцева. Что-то спросил у своих. Ему ответили. Он помолчал и бросил какую-то отрывистую реплику. Афганец с растрепанной бородой приблизился к Арефьеву, протянул смуглые лапы и сдернул веревку, задев ухо. Арефьева перекосило. Афганцы засмеялись. Бородач заставил Арефьева развернуться, и он почувствовал, что веревка на затекших руках ослабла, а потом и вовсе соскользнула. И рука тут же сама собой взлетела к уху.

Затем тот же бородач снял веревку с Шанцева.

Они стояли, окруженные людьми в диковинных одеждах, с диковатыми смуглыми лицами. Арефьев видел уже что-то подобное; да, в трофейном журнале. А еще он и слышал — в Союзе — репортаж английского журналиста о пленных, перевезенных из Афгана в Швейцарию. Но особого внимания не обратил. Слушал-то он музыку, Севу Новгородцева, выуживая любые сведения о своих любимых «Пинк Флойд».

И вот он сам стал героем какого-то лихорадочного репортажа.

Афганец в берете снова что-то сказал, и тот с растрепанной бородой кивнул Арефьеву и Шанцеву, указал дулом автомата направление.

«Не может быть, чтобы…» — холодея, подумал Арефьев.

«…чтобы так сразу, так быстро!» — додумал он, дыша с усилием.

И действительно, их пока отвели в лачугу без окон. Это был глиняный мешок. Арефьев сразу сел и принялся стаскивать сапоги. Шанцев молча наблюдал за ним. Скрипя зубами, Арефьев снял огнедышащие сапоги. В нос шибанул острый запах. Портянки были в темных разводах, между пальцев запеклась черная кровь. Морщась, Арефьев лег на глиняный пол и вытянул ноги, прикрыл глаза. Все. Главное — больше не двигаться. Ни шагу. Никогда, никуда.

— …Репа!

Арефьев открыл глаза.

— Слышишь, говорю? — снова засвистел сиплый шепот Шанцева.

Арефьев покосился на него, ничего не ответил, снова закрыл глаза. Как вдруг ощутил тычок.

— Ты… чего? — снова зашептал Шанцев, наклоняя к нему шишкастую голову в коросте и яростно расширяя неподбитый глаз, раздувая ноздри. — Спать сюда приперся?

Арефьев молча глядел на него.

— На посту не выспался?

— Не спал я, — еле шевеля языком, ответил Арефьев.

Шанцев выругался.

— Это ты будешь еще кому-нибудь мозги засерать.

Арефьев разглядывал гладкий свод. Можно подумать, они в каком-то кувшине, в горшке; свет утра просачивался сквозь дверные щели. У него не было ни желания, ни сил что-то доказывать Шанцеву, выяснять, а что же он сам делал, как попался? Сейчас это не имело никакого значения. Главное — сбитые ноги были избавлены от тисков. Арефьев осторожно пошевелил пальцами и снова закрыл глаза.

— …Потом, говорю, будешь забивать баки. Давай думать! Репа!

Арефьев не отвечал. Все равно. Ну да. Молодые в сутки спят четыре часа, некоторые деды не встают на смену… Шанцев не дед еще, но и он будет поступать так же. Хотя… теперь-то? Неизвестно…

Шанцев продолжал что-то говорить, но Арефьев не слушал, не слышал. Он никогда не думал, что попадет в плен и будет в плену спать. Но вот это произошло, происходило. Арефьев уже не удивлялся. Это — скоростное перемещение. Из одной системы — в другую. Когда-то он уже это слышал. Рокочущий хриплый звук. Пиканье морзянки. Без слов. Движение ниоткуда никуда. Теперь он сам это попробовал. На своей шкуре испытал. И шкура задымилась от скорости. Кто может знать, куда дальше будет распространяться этот грозный звук сквозь ночь, пыль, камни, верблюжью колючку, лабиринты кишлаков, ложбинок, ущелий, через седловины перевалов, вверх по Хайберу и в Индию или в сторону Китая, а где-то справа Иран, Персия, и не исключено, что до сих пор в саду у великого визиря еще продолжается вечеринка.

Странная любовь англичан к Востоку, словно им скучно там, на закованных берегах, среди аккуратных полей, и надо подпустить в туман разноцветных варварских дудочек и заставить литавры и барабаны бить со всеподавляющим деспотизмом.

Ту передачу он слышал на даче у Анжелы в Красном Бору; они уехали на автобусе, было холодно, последние числа марта, через пару дней он должен был явиться в военкомат; дача была скромная, но по сравнению с остальными скворечниками — хоромы, и, главное, к ней был проведен свет, Анжелин папаша работал водителем в обкоме и сам походил на партийного босса; печное отопление было запрещено, свет тоже, но в этом домике он был, и они включили обогреватели; опасались приезда папаши, он считал Арефьева голодранцем; ну да, Арефьев толком не знал, чего в жизни хочет, в институт после школы не поступал и никак не заботился о будущем. Ну а если бы заботился? Выпили для храбрости, Анжела глядела исподлобья, ожидая. Как будто он знал, как надо. Хотя Сева Новгородцев его и подбадривал, такие у него были интонации. Арефьев готов был поменяться с ним местами. То есть не тогда, а… сейчас!

Вертолетный стрекот он все-таки услышал и без Шанцева. Мгновенно открыл глаза. Этот объемный рубленый звук ни с чем не спутаешь! И он приближался. Приближался. Нарастал. Ширился, захватывая все больше воздуха. Воздух уже вибрировал. И Шанцев не выдержал, вскочил, ударившись головой о глиняный свод, и заорал, нелепо пытаясь размахивать руками. И вертолет, как ангел, шел прямо на них, глиняная нора сотрясалась. Казалось, сейчас он зацепит ее и отряхнет в стороне, и незадачливые часовые будут освобождены.

Но мгновенье, — и вертолет уже рубил воздух дальше.

Он должен был заложить круг, зайти снова.

Но вертолет уходил.

Правда, тут же слева зарокотал второй, здесь вертолетчики никогда не ходят в одиночку. Но он прошел где-то над окраиной…

И еще не успело рокотание совсем стихнуть, дверь распахнулась, и в сквозящих лучах солнца встал афганец с растрепанной бородой и автоматом, старым советским АК-47; он закричал, скаля зубы, и нажал на спусковой крючок, Арефьев не успел даже испугаться, нора наполнилась пылью, Шанцев рухнул, пригнув голову. Он был бледен, но невредим. Пуля ушла в стену. Арефьев это сразу как-то сообразил. Афганец захлопнул дверь. Во дворе послышался топот бегущих ног.

Арефьев и Шанцев взглянули друг на друга.

Десант?

Но больше не было слышно никакой стрельбы. Только раздавались хриплые возбужденные голоса. Наконец дверь снова открылась, и в проем заглянуло сразу несколько смуглых заросших лиц. Карие глаза шарили по пленным. Те смотрели в ответ на них. Прозвучал какой-то вопрос. Кто будет на него отвечать?

Дверь закрылась. Афганцы еще некоторое время что-то обсуждали, и голоса начали отдаляться.

Арефьев нащупал застрявшую пулю.

— Вот она.

Шанцев сидел бледный и молчал.

— Срикошетить могла, — сказал Арефьев.

Шанцев не отвечал.

Арефьев поежился. Да, в любой момент дверь распахнется снова, мужик с растрепанной бородой ощерится, и пули застрянут в башке, ногах, ключицах, как в глине. Очень просто. Очень…

— Значит, ищут, — сказал Арефьев, чтобы привести в себя Шанцева.

И тот с прежней яростью вперил в него покрасневший глаз, второй совсем затек.

— А ты думаешь втихаря перекантоваться?

Арефьев сперва даже не понял, что он имеет в виду.

— Тихой сапой? — продолжал Шанцев. — Да, Репа?

— Какая разница.

— Разница, — бормотал Шанцев, — большая. У меня башка разбита, а твоя репа цела. — Он ощупывал голову. — Ладно, там разберутся, посмотрим…

Ну, Арефьев так далеко не заглядывал. Разобраться могли прямо сейчас.

Арефьев трогал струпья на пятках. Ранки подсохли. Еще бы, в норе было жарко. Заскорузлые портянки казались изломанными фанерными листами. Арефьев не представлял, как он снова будет наматывать их и потом натягивать сбитые кирзовые сапоги, полученные в обмен на свои новенькие, в которых он прибыл сюда, в этот мрак. Отобрали у него и хороший кожаный ремень, всучив взамен деревянный, из кожзаменителя. Новую панаму. Ну, ему было, в общем, все равно. Здесь самый мир был слишком не нов, и выгоревшая одежда, растрескавшийся широкий ремень, порвавшиеся на сгибах кирзовые сапоги с въевшейся пылью ему вполне соответствовали.

Изнывая от жажды и жары, они томились в глиняном склепе, тщетно прислушиваясь. Было тихо. И лишь много времени спустя начали доноситься звуки неясной кишлачной жизни: редкие удары, блеяние, детские возгласы; однажды пронзительно закричал осел, наверное. Видимо, наступал вечер.

Но они-то надеялись услышать снова вертолетный рокот или гудение тяжелой техники.

Сердце с силой гнало кровь. Кровь трепетала на виске, готовая брызнуть; язык отяжелел и распух; в глазах сверкали огненные спирали.

Они уже ни о чем не говорили.

Поздно вечером дверь открылась, им велели выйти, один из афганцев принялся что-то объяснять, странно жестикулируя, на лицах остальных вспыхивали бредовые улыбки, глаза сияли. Пленные не понимали, чего от них хотят. Тогда один вытянул руку и начал расстегивать пластмассовые пуговицы на куртке Шанцева. Его громадные пальцы казались вылепленными из глины. Шанцев перехватил его запястье, вперяя в него незаплывший глаз. Он был бледен. Арефьев почувствовал тошноту.

Но тут другой афганец, с густыми иссиня-черными усами и заросшими по самые глаза щеками показал ворох одежды, бросил ее на землю и что-то сказал.

Им предлагали переодеться. Предлагали — под дулом АК-47 и каких-то древних берданок. Солдаты разделись до трусов и нацепили длиннополые рубахи, свободные штаны, никакой обуви не дали. Босиком по колючкам далеко не уйдешь. Что же это значило?

После этого их вывели со двора, снова связали руки. Арефьев шагал, чувствуя, как раскрываются раны на ступнях, трескаются. Наверняка пыль за ним в метках. Зачем их переодели? Возможно, солдатская одежда нужна им для диверсий. Но куда их ведут?

Возле раскидистого дерева стоял желтый пикап. Им приказали садиться в кузов. С ними сели еще трое: один с автоматом, двое с ружьями. Еще двое сели в кабину. Вскоре к ним присоединился еще один с трубой гранатомета.

— Пить дайте, — сказал Шанцев.

Голос его прозвучал странно среди непонятной болтовни.

Афганцы посмотрели на него.

— Воды! — Шанцев поднял связанными руками воображаемую чашу.

Никто ничего ему не ответил, и автомобиль, негромко урча, тронулся, заскользил в сумерках. Но уже далеко в степи вдруг затормозил. Тут слева от дороги темнело раскидистое дерево, рядом с ним чернел какой-то провал. Пленным кивком приказали идти туда. Они спрыгнули на горячую землю и спустились к пещере. Это был грот, здесь тихо текли подземные воды. Сопровождал их молодой афганец, замотанный по глаза черной чалмой. Пленные опустились на колени, принялись зачерпывать связанными руками прохладную воду. Арефьев готов был заплакать и едва сдерживался. Он еще никогда не пил такой воды. Ее вкус он запомнит на всю жизнь. Шанцев тоже пил, сёрбал, снова зачерпывал и поглядывал во тьму грота. Вода неслышно откуда-то приходила и так же молча убегала дальше. Арефьев был уже совершенно пьян от этих тысячелетних подземных вод. И только хотел насытиться впрок. Но афганец коротко бросил:

— Баскун!

Что, видимо, означало: хорошего понемногу, кончай водопой.

И Арефьев с сожалением поднялся. Хотелось распластаться здесь и никуда не уходить, лежать и смотреть на дерево.

Шанцев продолжал еще стоять на коленях, как будто молясь. Да, в этом пекле легко уверовать в воду. И странно, что они все-таки выдумали другое божество. Хотя источник вод и звезд, наверное… Шанцев исчез в гроте! Кинулся прямо с колен в сырую мглу, расплескивая воды. Афганец клацнул затвором, крикнул что-то. И вдруг засмеялся. Арефьев с трудом удерживался на месте. Сверху бежали еще двое, один тащил трубу гранатомета. В сумерках сверкали белки глаз, зубы. Между ними происходил энергичный диалог. Наконец все замолчали. Арефьева била дрожь. Тихо урчал мотор.

— Шурави! Эй! — позвал молодой афганец в каменную пасть. — Инжебё!

И Шанцев вышел из грота. С него стекала вода. Рубаха на плече была порвана. Афганцы смотрели на него, скаля зубы. Молодой замахнулся прикладом, но бить не стал, что-то затараторил. Шанцев подавленно молчал.

Они вернулись в пикап, уселись на теплые металлические сиденья и поехали дальше.

С одежды Шанцева натекала вода. За автомобилем вился пыльный хвост. «Слишком узко», — бормотнул Шанцев, наклоняясь к Арефьеву. И тут же старинное ружье, зажатое между колен одним афганцем, с силой дернулось снизу вверх и угодило внушительным дулом в верхние зубы и губу Шанцева, к тарахтенью мотора примешался явственный хруст, Шанцев отбросил назад голову, замотал ею, разбрызгивая черные капли, с мычанием сплевывая. Сидевшие напротив смотрели на него некоторое время, потом начали озирать окрестности. Шанцев шмыгал носом, прикладывал рукав длиннополой чужой рубахи, и тот покрывался черными пятнами. Понемногу кровь остановилась.

А ведь у меня, кроме мозолей, ни царапины, думал Арефьев. Как будто я по своей воле. Нет. Но сейчас он чувствовал, что своей воли у него просто нет. Его влекла чужая воля, воля морока, и сопротивляться этому — по крайней мере, пока — было бессмысленно.

Автомобиль ехал довольно быстро по смутным ночным дорогам, подпрыгивая на ухабах, зарываясь колесами в пыль, как в снег. Фары были выключены. И тем ярче переливались фары небесных путей.

Кроме звезд, ничто не светилось в степной ночи.

Где-то в стороне проплыли силуэты стен, башен, деревьев. Какой-то кишлак. Конечно, без света. Они ехали дальше. Вообще-то вертолеты иногда летали и ночью. Но как вертолетчики смогут засечь автомобиль среди этих пустошей? Да еще и неизвестно, чем это кончится. Вот если их засекут.

Ночь развалилась переспевшим гранатом, словно и в небо ткнули старой тяжелой берданкой, забранной почти по мушку гладким столетним деревом. Привыкнуть к этому было трудно.

Разумеется, сон не мог продолжаться столь долго. И быть таким подробным и пахучим.

Но смущало одно обстоятельство: в голове снова скрежетала и пульсировала упорная мелодия, слышанная им когда-то давно, в прошлой невероятной беспечной жизни. И ему начинало казаться, что как только он избавится от навязчивого звучания, все прекратится.

В конце концов он даже вспомнил, как эта вещь называется: Interstellar Overdrive. Будь он проклят.

«Interstellar Overdrive», Сева Новгородцев, Би-би-си, дача, март, холодные руки, коленки.

Стоп.

Стоп!

Но что это могло изменить?!

Уже никто и ничего не в силах был изменить, даже генерал Громов и главком ВВС… как его…

Автомобиль продолжал ломиться сквозь ночь, подпрыгивая на ухабах от воронок, сворачивал на развилках, скользил возле подножий гор, мимо осыпей, плоских светлых скал, похожих на лики или узкие чистые ладони, мимо одиноких косматых деревьев, песчаных волн, белесых гребней, пробирался куда-то вглубь, дальше на ту сторону мрака, откуда уже нет возврата, туда, где нельзя уже будет вспомнить не только эту какую-то глупую музыку и название группы, но и многое другое, многое другое. Например, имя той девочки, шоферской дочери, увлажненной и согретой рюмкой имбирной настойки и раскрывшейся наподобие жалкого мартовского цветка; и стволы сосен Красного Бора, Днепр; многое, многое еще напрочь забудет Рахматулла, да хранит его пророк и да приветствует Всевышний, уготовавший верным сады и источники благоуханнее сосновых боров и чище земных рек.

Даже имя того жилистого парня с наколками… Следы его затеряются в песках, так что узнавать о нем лучше по другим источникам. Ибо сказано: «И обратили Мы их в повествование и разорвали на клочки».

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 173 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

Вот как – то так все и было 20

1

Вот как – то так все и было 20
1
(A.Yaghobzadeh)

Воспоминания.

С.Н.Сорокин

Написать о войне, как? Самое яркие воспоминания об армии - это отношения в коллективе. Как узнать — кто есть кто. С кем можно идти в гору, на кого можно положиться. Нужно хоть однажды сходить в горку или зеленку — поймешь, кто есть кто.

С годами думаешь — почему встречают День Победы со слезами на глазах, и ловишь себя на мысли, что сам такой же стал. Порой не можешь сдержать слез, вспоминая о том времени. Странно устроена память — порой не помнишь, что было в 25, 30, 35 лет, а вот месяцы, дни и часы в армии запали надолго в память.

Раньше спрашивали — а страшно было там? Сказать, что нет, значит, наврать. Наверное, точно можно сказать, что паники не было. Уметь преодолевать свой страх и не растеряться помогали друзья и командиры. Спасибо нашим командирам за то, что ели из одного котла, пили из одной фляги. Не забуду развод командира дивизии после первой операции под Кабулом «Свадьба». Сказал на разводе перед строем: «Сынки! Страна каждую минуту выпускает автомат, каждую секунду — патрон, каждый час — машину. Вас страна растила 18 лет. Берегите себя! Стрельните, киньте гранатку! Не лезьте на рожон!»

После дембеля было сложно первое время ощущать себя без автомата. Чего-то не хватало. Не покидала мысль о том, что должен жить за тех парней и командиров, которые всего в 18 или 25 лет не пришли с войны.

Нам сказали, что едете защищать южные границы СССР. Чужая страна Афганистан, другая природа, запахи, религия, другое летоисчисление, другие люди, короче, все другое.

Весной 1980 года от каждого полка 103 вдд назначили по одному батальону для активных боевых действий.. Вот и закончились бесконечные караулы, охраны объектов. Отправился первый батальон 357пдп на «боевые».

Есть даты, события, которые забыть нельзя. Одна из них 10.07.1981 года. В составе 56 ДШБ, в районе реки Кунар, обеспечивали прикрытие с гор колонны техники нашей и ДШБ, которая шла по дороге. Наша задача — контроль высот вдоль направления движения. В гору пошли остатки роты за минусом механиков, стрелков-операторов, больных и т. д. От взвода человек 15. Мы шли в составе разведки левого фланга, в качестве дозорных. Из офицеров с нами был «новый» старший лейтенант Филиппов. Заходили с южной стороны горы, на которой почти не было растительности. На гребне были видны тропы духов, типичный молебный квадратный столбик из камней. Для того, чтобы не уходить далеко влево развернулись обратно к направлению движения остальных. Только перешли на северную часть горы, чтобы не было наших силуэтов, двигались метров на 15 ниже вершины. Вскоре Саков Анатолий заметил: выше нас на фоне неба идут двое в типичных для духов шароварах. «Духи!» Мы открыли огонь. Ответ получили сразу. Наверно, эти двое были тоже в дозоре. Началась перестрелка. Очередь со стороны ниже этих духов. Сзади слышим — трехсотый. По-моему стрелявшие были не новички. Били по антенне и портупее. То есть выводят из строя связь и командира. Егоров Юрий на тот момент был с рацией. Абрамчука в гору уже не брали.

Смертельные ранения получили старший лейтенант Филиппов и Егоров, на тот момент связист. Когда мы откидали сигнальные дымы и выбросили по паре гранат, перестрелка закончилась. Стали переправлять раненых на наш склон, южный. Снизу пришли и приняли раненых санитары. Позже слышим по рации, что наши тоже нарвались на духов. Тяжелое ранение получил Толбатов Сергей, Гурьев Виктор, Лачин Вячеслав. Смертельное ранение получил старший лейтенант Палагин А.

Далее по южному склону работали вертолеты, минометы. К вечеру начался спуск с горы. Уже ночью при спуске с горы, было темно, сорвался с камней на сухом водопаде Денисенко Вячеслав. Удар при падении был такой силы, что погнулся ствол автомата. Не могли патрон из патронника вытащить. Он был еще жив, но без сознания. Демаскировать себя ночью было нельзя, парни сняли с себя хэбешки, встали, обнялись, сверху их ими укрыли. Сполз с горы медик, лейтенант, Паша, зажег фонарь, в голове у Славы зияла открытая рана. Тело было с многочисленными переломами. Паша приложил ИПП на рану, забинтовал на скорую руку голову Славке, вколол промедол. Мы с парнями начали спуск с горы с раненым. Парни несли на своих хебэ Славку, я придерживал его голову. Чувство, которое ощущаешь, когда держишь в ладонях израненную, окровавленную голову товарища, чувствуешь каждый скрежет сломанных костей и тепло текущей крови через пальцы, не забыть никогда. Потом уже подняли носилки, на носилках по террасам, передавая друг другу, спустили вниз Славку. Всю ночь не спали. Ночью вертолеты не летают. Слава умер под утро.

По прошествии какого-то времени пришло письмо на украинском языке от матери и от его девушки открытка. Из Донецка. Мать задает вопрос в письме: Что сделали с моим сыном? А девушка на открытке поздравляет с днем рождения и не верит, что он погиб. Как оказалось морг перепутал цинки и отправил останки солдата, даже не десантника. Ночью мать цинк вскрыла....

Дата 12.08.1981 года. В этот день сопровождали на двух БМД машину начальника штаба полка майора Варушинина в районе Митерлана. Мы шли третьими. В машине — трое. В ауле на выезде под последним катком с правой стороны рванул фугас. Гусеница спала, машину развернуло. Со стороны зеленки раздались выстрелы, началась перестрелка. Помогли с командирской машины и со второй машины осколочными выстрелами. Обошлось без жертв. Позже Варушинин сказал: «Ребята, вы в рубашке родились».

Еще раз спасибо нашим командирам за то, что что мы остались живы ,парням за их бескорыстную солдатскую дружбу. В глубине души не стихает боль, как от незаживающей раны, от мысли, что там остались лучшие и они погибли за нас.

Антропофагия.

Автор Центурион

Конечно, не только мамонтами питались древние — и птица, и заяц попадали к ним на стол. Однако чтобы охотиться на другого человека, нужны немалые и физические, и психические усилия — ведь никто не хочет быть съеденным, и потенциальная добыча каннибала задорого отдаст свою жизнь. От человека можно получить сдачи, он умён и отлично бегает. Учёные задаются вопросом: если охота на крупных животных гораздо выгоднее энергетически, зачем же древние люди тратили силы на людоедство?

Недавние исследования показали, что древний каннибализм вызывался более сложными мотивами, чем банальное удовлетворение потребности в пище. Это могли быть и ритуальные практики, связанные с культом черепов, и внутригрупповые конфликты, и сложные погребальные обряды. Однако в ряде известных случаев, где съедена была разновозрастная группа гоминин, такое объяснение не годится. Скорее, речь могла идти об агрессивном противостоянии между группами людей и борьбе за ресурсы.

В конце концов, современная этнография учит нас, что они могли занимался каннибализмом по самым разным причинам.

Если начать с начала, рассмотреть, что входило в рацион высших приматов, предков людей? Ошибка состоит в том, что им приписали охоту на крупных животных. Этого не было, от слова совсем. Наши предки занимались «трупоядением», но оказывается это унизительным для их потомков. Но надо вспомнить, что есть не труп вообще невозможно, разве что сосать из жил живую кровь или паразитировать на внутренних органах. Наша современная мясная пища является все тем же трупоядением — поеданием мяса животных. Так что нетрупоядными, строго говоря, являются только лишь вампиры (напр., комары) и паразиты (типа глистов, вшей, клещей), питающиеся с «живого стола». Доисторические люди включились в биосферу не как конкуренты убийц, а лишь как конкуренты зверей, птиц и насекомых, поедавших «падаль», и даже поначалу как потребители кое-чего остававшегося от них. Они ни в малейшей степени не были охотниками, хищниками, убийцами, хотя и были с самого начала в значительной степени плотоядными, что составляет их отличительную экологическую черту сравнительно со всеми высшими обезьянами. Разумеется, при этом они сохранили и подсобную растительноядность. Начиная с австралопитековых, умели лишь находить и осваивать костяки и трупы умерших и убитых хищниками животных. А также во время постоянных пожаров они объедали трупы сгоревших животных отсюда вероятно и пристрастие /привычка к термальной обработке мяса. Хищников отпугивает запах гари, поэтому конкурентов было не много.

Как константу нужно принять: развитие палеоантропов не было равномерным, то есть на протяжении всего времени формирования, до вероятно позднего земледелия.

Неопровержимым доказательством существования видового разделения человечества является «асоциальное моделирование». Именно так при всякого рода крупных катаклизмах (стихийных, революционных, милитаристских…), разрушающих государства, очень многие человеческие сообщества распадаются на «малые группы» — на враждующие между собой банды, «феоды», построенные по принципу «тюремно-камерного социума» — этой постоянно действующей асоциальной модели. Главарь («пахан»), «свита приближенных» (несколько прихлебателей: «шестерок») и, наконец, более-менее многочисленная послушная «исполнительная группа».

Это, лежащее на самом виду — доказательство этической неоднородности человечества по своей сути есть не что иное, как проявление непроизвольного, естественного возврата к прежнему состоянию. Собственно говоря, большинство и официальных общественных структур в той или иной мере приближаются к указанному «классическому» построению. Столь сильное поведенческое различие, не могло дать в итоге однородную до какой бы то ни было степени популяцию.

Итак. "Перволюди" образовывали первые группы, как мы приняли выше, масса была неоднородная в силу множества причин, в данной теме не буду касаться причин неравномерности эволюции. Появились вожди и их приспешники, собственно - вертикаль власти. Это были те особи которые смогли преодолеть инстинкт убийства - но не охоты, это очень важно. Как я писал выше палеоантропы не были охотниками. Именно таким образом и происходит страшное открытие человека (также и в смысле открытия нового — уже собственно человеческого — пути): «Я могу быть убит таким же существом, как и Я!» И в этом озарении-прозрении заключалось буквально все: и самоосознание, «овладение собой, как предметом», и вероятностное прогнозирование будущих событий, т.е. все то, на чем зиждется человеческий рассудок. Это и была высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение ими рассудка.

Становление рассудка у Homo pre-sapiens происходило необычайно стремительно, по своей организации оно было подобно гонке с выбыванием, причем «выбывшие» из нее выбывали полностью и буквально: не справлявшиеся с новыми задачами и не осознавшие опасность от членов группы, не имевшие достаточных средств самозащиты, моментально оказывались в кандидатах на поедание.

Это событие было лавинообразно и повлекло: миграцию и образование языков.

Миграция первых людей. Помимо природных факторов делающих это жизненной необходимостью, больше причин казалось не должно быть. Но что же вызвало на данном хронологическом отрезке расселение ранних Homo sapiens по обширной ойкумене, чуть ли не по всей пригодной к обитанию территории нашей планеты, включая Америку, Австралию, Океанию. Это расселение было по стремительности подобно взрыву, схожая "внезапность”, после осознания себя и понимания процесса обретения речи. За эти полтора-два десятка тысячелетий, кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог бы преодолеть и не преодолел.

Категорическая ошибка в рассуждениях: что рассеяние людей по планете вызвано тем, что им не хватало кормовой базы на прежних местах. Биоценоз был настолько богат, что можно непрофессионально сказать - что это был рай на Земле.

Так же, нельзя сказать, что люди в верхнем плейстоцене, расселялись из худших географических условий в лучшие, имело место и противоположное.

Им не стало «тесно» в хозяйственном смысле, они начали ощущать трудности сосуществования с себе подобными. Они старались отселиться от палеоантропов, которые биологически утилизировали их, опираясь на мощный и неодолимый инстинкт полученный в сложные времена: есть себе подобных... Они бежали от соседства с теми популяциями Homo sapiens, которые практиковали это как начальный этап доминации среди своего вида. И делали это уже не для питания, а как зародыш: культуры/культа/религии. И в итоге палеоантропы - доминаторы (образовали социальную модель-когда хищники мигрируют за стадом с которого кормятся) понемногу географически перемещались вслед за такими беглецами -переселенцами. Наконец, Земной шар перестал быть открытым для свободных перемещений, и его поверхность покрылась локальными поселениями. И тут начал зарождаться - язык.

Современное освещение этого вопроса. прямое подтверждение написанного выше.

Американские психологи Свенг и Маршан, работавшие по заказу Пентагона, выяснили, что если боевое подразделение ведет непрерывно боевые действия в течение 60 дней, то 98% личного состава сходят с ума. Кем же являются оставшиеся 2%, которые в ходе боевых столкновений и есть главная боевая сила подразделения, ее герои? Психологи четко и аргументировано показывают, что эти 2% - психопаты. У этих 2% и до призыва в армию были серьезные проблемы с психикой.

Суть американских исследований человека в том, что сама биология, сами инстинкты запрещают человеку убивать человека. И это было, вообще-то, известно давно. Например, в Речи Посполитой в XVII веке проводили подобные исследования. Полк солдат на стрельбище поразил в ходе проверки 500 мишеней. А потом в бою через несколько дней вся стрельба сего полка поразила только трех солдат противника.

Человек биологически не может убивать человека. А психопаты, которые в войну составляют 2%, но являются 100% всей ударной силы армии в тесных боях, как сообщают психологи США, в гражданской жизни являются убийцами и, как правило, сидят в тюрьмах.

Ветераны США Второй мировой и Вьетнама, Ирака, и российские ветераны войн в Афганистане и Чечне - все сходятся в одном мнении: если во взводе или в роте оказывался хоть один такой психопат - значит подразделение выживало. Если его не было - подразделение погибало. Такой психопат решал почти всегда боевую задачу всего подразделения. Например, один из ветеранов американской высадки во Франции рассказал, что один-единственный солдат решил весь успех боя: пока все прятались в укрытии на побережье, он забрался к доту фашистов, выпустил в его амбразуру рожок автомата, а потом забросал его гранатами, убив там всех. Затем перебежал ко второму доту, где, боясь смерти, ему - ОДНОМУ! - сдались все тридцать немецких солдат дота. Потом взял в одиночку третий дот…

Ветеран вспоминает: «С виду это нормальный человек, и в общении он кажется вполне нормальным, но те, кто с ним тесно жил, в том числе - я, знают, что это психически больной человек, полный псих».

https://proza.ru/2014/04/11/2063
https://telegra.ph/O...cheloveka-05-19

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 258 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

...0052

ДРУГОЙ АФГАН (Записки военного корреспондента)

А.Рамазанов

Кундуз. Аэропорт районного масштаба. Степь. Рыжие холмы и красные горы на горизонте. Кругом колючая проволока, шлагбаумы. За одним из них – кривым и ржавым – сидела в пыли кучка людей в чалмах и широких шароварах, поверх которых выпущены длинные рубахи, косоворотки. У всех связаны руки. Странно связаны: локти заведены за спину. За ними присматривал, впрочем, как-то равнодушно-необязательно, тощий узбек – молодой солдат с автоматом, он же охранял въезд в аэропорт. На колючей проволоке в миниатюрной, любовно закрученной, удавке болтается высохшая ящерица. Люди в чалмах – призывники ВС ДРА.

* * *

Баглан дымится. Идет операция по расширению зоны безопасности по обе стороны шоссе, ведущего в Пули-Хумри. Там армейские склады. На наших позициях рвутся мины, швыряемые «духами» из «зеленки». Что творится на их стороне, представить нетрудно: самоходки бьют, не переставая.

Ночью окрест – дымное зарево: горит сухая трава на склонах гор. А утром «Маяк» сообщает, что в Баглане афганские комсомольцы проводят воскресник по уборке города. И помогают им в этом советские воины из Ограниченного контингента. Солдаты смеялись, но не зло, а презрительно. Кто-то сказал: «У них там – другой Афган».

* * *

Подполковник Б., замполит полка, прекрасно стрелял. А молодое пополнение, прибывшее в июле, азов огневой не знало. Б. спрашивал на стрельбище: «Что же вы два месяца делали в учебке?»

– Строили там всякое…

А вскоре роту, полностью укомплектованную из молодых, сажают на вертолеты. Одним из последних запрыгивает в «вертушку» Б. Он, кстати, не должен был лететь на эту операцию. Но чуяло сердце, что добром она не кончится.

«Духи», которых батальон блокировал в кишлаке, видели, какое подразделение прибыло последним, как неумело окапывалось. И ночью, собрав местных жителей, пошли на прорыв. С ходу смяли молодняк. Те и половину боекомплекта израсходовать не успели. Раненых добивали камнями.

Б. нашли в неглубокой траншее утром. С двумя пулями. В груди и голове. Посмертно наградили орденом Ленина.

Вот такой была расплата за «военное строительство».

* * *

Схоронившись за дувалом от шальных пуль, два солдата-таджика пекут лепешки на листе кровельного железа.

– Вот берем муку, соль, комбижир…

– А хлеб?

– Неделю уже не видим. Вы ешьте. Пока горячие – хорошие.

Костер на дизтопливе чадит нещадно. Черные руки, серая мука. Черные лепешки…

* * *

Застава в кишлаке Алиабад. На высоте – хорошо укрепленный пост. Бруствер обложен кипами хлопка. К землянке ведет дорожка, вымощенная белыми кругляшками.

– Консервы, – поясняет сержант.

– Пустые банки?

– Зачем пустые? Полные. Эта «красная рыба» уже поперек горла встала. А если кто захочет – отсюда возьмет…

«Красная рыба» – частик в томатном соусе – действительно приедалась быстро. Многие болели животом. Кислые были консервы.

* * *

Афганцам, с которыми довелось общаться, было совершенно наплевать на столь важные для нас названия горных вершин, перевалов, дорог. «Черная» гора, «Белая» гора. Но вот речные долины они знали хорошо, как и названия кишлаков. Здесь разнобоя не было. Горные тропы для них были неведомы. Разве что старики смутно вспоминали особенности караванных путей.

Было ясно одно: стоим у отрогов Гиндукуша, в его восточной, не самой высокой части. На запад тянулись Кох-и-Баба, Банд-и-Туркестан и Сефид-Кух, но это уже к Ирану и Туркмении. Афганцы боялись гор и старых троп через перевалы. Бормотали, что душманы именно там. Причем во всех горах сразу.

* * *

На полях – ячмень, рис, пшеница, хлопок, конопля, опийный мак. Реже – кукуруза, бахчевые культуры. Хорошие, ухоженные виноградники и скудные фруктовые посадки – урюк, гранаты, яблоки. Много ореховых деревьев. В дело у крестьян шел речной тростник, его использовали для возведения заборов, хозяйственных построек и плетения циновок, которыми подбивали потолки и устилали полы в глинобитных домах.

* * *

Из всего, что я узнавал об афганцах (пуштунах), складывалось следующее впечатление: жестоки, скрытны, вероломны. Особых предрассудков не имели. Таджики, как истинные евреи мусульманского Востока, традиционно были скаредны и хитры. Узбеки себе на уме и крайне недоверчивы. Туркмены, те близко нас не подпускали. Впрочем, туркмен был загадкой и в СССР. Чтобы это ощутить, нужно было совсем немного пожить в Советской Туркмении.

Древний образ жизни, включая обработку земли деревянной сохой, обмолот цепами и пр. был обычным в кишлаках и успешно сочетался с японскими грузовиками, антибиотиками и бытовой техникой.

И еще я почувствовал святую ненависть «детей разных народов» в Афганистане друг к другу. Это обстоятельство удачно использовала центральная власть при формировании карательных отрядов. Вот так и надо воевать в горах!

Пуштуны иногда осторожно говорили о том, что они потомки главнокомандующего войсками Сулейман ибн Дауда (мир с ними обоими!) некоего Забора Авгана. (В канонических текстах Священного Писания похожего имени я не обнаружил.)

* * *

В 40-й армии к весне 1981 года наладилась система ротации офицерских кадров, именуемая «заменой». Прежде чем отпустить того или иного командира или политработника из Афгана в Союз, ему загодя подыскивали «сменщика» во внутренних округах, убеждались, что он не имеет партийных и иных грехов, обеспечивали по возможности жильем, каким ни есть, заставляли отгулять отпуск, а затем направляли в Афганистан. Здесь новоиспеченный воин-офицер-интернационалист и прапорщик тоже прибывал, если не перехватывали по пути, в штабе армии, к месту службы, в течение установленного срока принимал дела и должность, и только потом офицер, подлежащий замене, убывал в Союз.

Время замены – подлое время. Сколько ребят, прошедших через «огонь-воду-трубы-зубы» в Афгане, погибали именно в эти считаные дни замены по самому глупейшему поводу. Командиры частей попросту запрещали «заменщикам» выезжать за боевое охранение. Но пули и мины словно искали именно эту категорию. «Заменщик» – этим сказано все. Сиди в части и не дразни Судьбу.

* * *

Надо же, сколько всякой дребедени было написано про Афганистан уже к весне 1981-го. Чтобы хоть что-то понять, приходилось по листочкам собирать сведения. Смотреть. Слушать. И самому делать выводы. Глупо было рисковать жизнью в стране, о которой знаешь только то, что она первой признала Советскую Россию.

Итак, в многочисленных брошюрах не было ни слова о том, зачем мы в Афгане, кроме как для выполнения интернационального долга. (Размер долга не указывался.) На политзанятиях личному составу талдычили про басмачей (!), банды, вооруженную оппозицию. Лидеров оппозиции (это уже для офицеров) обвиняли во всех смертных грехах, и в педерастии (активной) в первую очередь. В социалистические обязательства частей входили пункты типа «уничтожить басмаческое движение в зоне ответственности к исходу учебного периода», конкретные, количественные обязательства по уничтожению душманов нередко заставляли брать солдат и сержантов.

* * *

О БАПО (боевых агитационно-пропагандистских отрядах) следует сказать особо. В начале 80-х годов в Афганистане в наших дивизиях они были нештатными и небезопасными для окружающих.

Собственно «интеллектуальная», агитационная часть отряда состояла из звуковещательной станции – огромных динамиков, укрепленных на БРДМ (боевой разведывательно-дозорной машине) или на бронетранспортере. Этот «музыкальный центр» орал и бубнил на расстояние до пяти километров при попутном ветре. В отряд входили переводчик, как правило, лейтенант, призванный на два года, выдернутый из аудиторий восточного факультета Ташкентского университета, врач, медсестра, ансамбль песни и пляски – два-три узбека или таджика из солдат, умеющих играть на национальных инструментах, пропагандист. Боевая часть отряда (не забывайте – БАПО!) состояла из мотострелковой роты в полном вооружении. Иногда эта «культурная группа» усиливалась парочкой танков. Эти силы предпочитали агитировать огнем, отвечая на один выстрел в нашу сторону шквалом свинца.

Гуманитарная помощь, а это был самый волнующий момент митинга, обычно состояла из муки, риса, сахара, спичек, резиновых калош и старомодных сандалий, самых скромных школьных принадлежностей, игрушек и т. д.

Мы быстро поняли, что «помощь» следует распределять самим. Если поручить это провинциальным активистам, то до народа, а точнее, до отрядов самообороны, вчерашних банд, заключивших мирные договора с нами и новой властью, ничего не дойдет. Впрочем, куда ни кинь, нашей «помощью» торговали потом в местных лавочках – «дуканах».

В восточном секторе аэродрома, за боевым охранением, был яр. Представьте себе лощинку, усеянную останками бронетехники и автомобилей, ржавыми бочками, битым стеклом и мусором, изрезанную траншеями. Фон такой, что можно снимать итоги третьей мировой. Военная свалка – страшна! Вот здесь и оттачивали свое боевое мастерство десантники 56-й десантно-штурмовой бригады.

Проходили по железо-рваному лабиринту, по солярке, горящей в траншеях, со стрельбой из автоматов и подствольников, в полной экипировке, с метанием на ходу ручных осколочных гранат РГД-5 и РГО.

Помню, сделал снимок: у СПГ-9 (станкового противотанкового гранатомета) группа голых по пояс солдат. Чистят оружие. Хороший был снимок. Да где такое могли напечатать? Полуголый советский солдат в пустыне с «базукой»?!

* * *

Прошла по войскам очередная «секретная» информация.

Частые случаи заболевания желтухой (гепатитом) и малярией объяснялись в ней тем, что на пакистанской границе американцы устроили сеть из пятнадцати лабораторий, где выращивают зараженных кровососущих, а также чистую заразу, забрасывая ее в Афганистан. А гепатит косил по-черному. К середине лета до двадцати процентов личного состава «желтело», после чего перебрасывались на вертолетах в СССР для лечения, точнее, в среднеазиатские республики, в глухие, полусдохшие госпиталя на двадцать коек. А к концу года эта цифра кое-где доходила до сорока процентов.

* * *

Что знали о США и их «зловещей роли» воины-интернационалисты?

К примеру, то, что если бы мы в декабре 1979-го не вошли в Афган – в январе 1980-го там бы уже хозяйничали американцы. Еще что моджахедов в Пакистане обучают «гегемоническим устремлениям империализма во главе с США в Юго-восточном регионе».

Много лет спустя мне до колик было смешно, что я не знал о захвате американского посольства в Кабуле и трагедии, разыгравшейся там. Было стыдно, что я считал авантюрой попытку США освободить своих граждан в Иране с помощью военной силы. А вот что шевелилось в глубине сознания смутно… Когда-то в школе и позже с садистским удовольствием читал я в наших газетах бесстрастные сообщения о том, что во Вьетнаме сбит очередной вертолет ВВС США… Теперь настала наша очередь считать потери.

* * *

Какое счастье, что у афганских моджахедов не было боевой авиации. Вот бы мы попрыгали! И стал бы Афган сущим адом. Храни Бог небо чистым над родиной каждого человека!

* * *

Завтрак. Плюс тридцать. Офицерская столовая ангар СРМК (сборно-разборная металлическая конструкция).

Горячая размазня из рисовой сечки с кусками вареного свиного сала явно из пашины матерого хряка под кислым томатом.

Черствый хлеб, режущий десны, плывущее хлопьями, сливочное масло, уже распавшееся на белковую и жировую фракции.

Сгущенное, свернувшееся (с мухами) молоко, разлитое в голубые пластиковые тарелочки.

Каменные галеты, формой напоминающие благородное печенье «Крикет».

И горячая темная бурда, именуемая чаем. (В ней, однако, был секрет. Чай этот имел особый, не чайный, но неплохой привкус. Лейтенант из разведки (ГРУ), азербайджанец, знаток и любитель чая, как и все его земляки, разводил руками: «У меня такой чай в модуле, да? Высший, а? А вот этот пью и нравится. В чем дело, а?» Узнали мы с ним, в чем дело. Оказывается, новую заварку просто насыпали в старую и варили до почернения. Вот и весь секрет. Есть и такой способ заварки чая. «С веничком».) И есть в нем особый вкус, как и в свежей макухе.

Обед. Плюс сорок пять.

Бурда под названием борщ. (Хоть и были повара-инструкторы – женщины, но готовили все равно скверно. Других дел хватало, что ли?) Каша перловая с кусками свиного сала, ржавовидный компот из сухофруктов. (А вокруг свежих фруктов – море. Но – табу!)

Схема была простая. Тыловики загоняли в Афган все дерьмо из внутренних округов (освежали запасы – так это называлось официально). Нормальную сгущенку и масло меняли на просроченные в торговой сети Узбекистана и Таджикистана. Зелень (уму непостижимо!) возили из Союза, хотя вокруг было море, можно за гроши у афганцев купить.

Солдаты (молодняк ведь!) бегали за арбузами и дынями на афганские бахчи, за фруктами в сады из боевого охранения или во время операций. Бегали, нарываясь на мины, попадая в плен.

Остался в памяти случай. Выходили из разбомбленного кишлака. Никакой банды там и в помине не было. А вот в спину нам, за все наши подвиги, могли и пальнуть местные дехкане-самооборонцы.

Уходили, озираясь, по узенькой насыпи – разделу рисовых чек. Короче, представляли идеальную мишень. За мной была только замыкающая группа: пулеметчик с ручным пулеметом Калашникова, снайпер и два автоматчика. Повернув голову, я увидел вдруг, что не оружие у них в руках, а дыни, большие серо-зеленые дыни в подмышках. По парочке. Какой уж тут арьергард! Ступил в воду, пропустил гребаную охрану вперед и сам пошел в замыкании.

* * *

Затеялась совместная крупная операция по «зачистке» сельской местности от душманов северо-западнее Кундуза. Там, отделенные полосой пустыни, прижимались к Пянджу, к речушкам, впадавшим в пограничную реку, несколько узбекских кишлаков. Вообще этот край, по замыслу афганских и советских провинциальных стратегов, пора было пошерстить. Дело в том, что моджахеды уже (в отместку за бомбо-штурмовые удары и всевозможные «реализации разведданных», а также набеги) обстреливали заставы на советском берегу и, неслыханная дерзость, накрыли весьма успешно реактивными снарядами пограничный отряд в поселке Нижний Пяндж.

Прижались к дувалу по обеим сторонам ворот. Офицер-десантник кивнул одному из разведчиков, тот с силой ударил плечом в створку, отскочил. «Сезам» отворился. Никто и не думал оказывать нам сопротивление. Но случись тут резкий звук, мельтешение, поднялась бы пальба, полетели гранаты.

Вместо «кровожадных душманов с ножами в зубах» – была такая обложка на популярной брошюре о врагах Апрельской революции – нас печально и гордо оглядели лежащие во дворе верблюды. По бокам «кораблей пустыни» бугрились полосатые тюки.

* * *

Летчики отдельной вертолетной эскадрильи (оперативно подчиненные дивизии) жили в подвале Кундузского, с позволения сказать, аэровокзала. В длинной, узкой бетонной щели, с крохотными окошками у самого потолка, стояли почти впритык солдатские койки. Вентиляции или кондиционирования не предусматривалось. Это была ночлежка. Техники и солдаты размещались в палатках.

Чем занимались вертолетчики, в смысле боевого применения? Перевозили в указанные районы группы десантников и пехотинцев и вытаскивали их оттуда по окончании задания или когда становилось совсем плохо. Осуществляли целенаправленно или попутно связь между небольшими гарнизонами. Забирали на точках больных, раненых. Бомбили и обстреливали. Сопровождали или прикрывали, по необходимости, колонны армейской техники. Вооружение Ми-8 и Ми-24 было штатным. Пушки авиационные в гондолах, пулеметы курсовые, подвесные системы («блоки») НУРС, авиационные фугасные осколочные бомбы (ФАБ) весом от 250 до 500 кг, изредка подвешивались ПТУРСы. Летчики имели автоматы и пистолеты, тем же были вооружены и техники.

В казарме-подвале я обратил внимание на болезненную сентиментальность этих постоянно рискующих жизнью людей – почти у каждого изголовья кровати на стене были развешаны семейные фотографии, талисманчики, письма и рисунки детей. Иконки тоже. Видать, не только в окопах нет атеистов!

Меньше других, и это было заметно, летчики разбирались в тонкостях земной афганской жизни. Им категорически был запрещен выезд в город, по любому поводу. А если уж перепадало такое счастье, то нужно было маскироваться, снимать голубой комбинезон, сетчатые тапочки или черные туфли с дырочками. Особисты постоянно культивировали легенду о том, что «духи» мечтают изловить живого вертолетчика. Впрочем, почему легенда? При отсутствии у моджахедов зачатков ПВО, удары с воздуха не уступали по силе и точности артобстрелам из тяжелых орудий, с долговременных позиций. Как с такого «шурави» шкуру не снять?

Летчики вывозили меня на выполнение боевых заданий. Я снимал, писал какие-то пресные заметки о боевой учебе. Но главное – видел.

Квадратики полей, извилины ручьев и арыков, крыши мазанок. А потому, что летали на малых высотах (не было еще в провинции Кундуз «Стингеров»), видел много того, чего лучше бы и не видеть.

Вот на склоне холма распластались четыре афганца. Ми-24 заходит на них. Люди смешно разбрасывают мешки и ложатся лицом к небу, показывая всем видом, что у них нет оружия. Но что они делают на этом холме? С шипением уходят НУРСы. Нет, не прицельно. Как повезет.

Вот бреющий полет над кишлаком. А нас уже ждут. На крышах постелены красные паласы. На них лежат женщины и дети. Опять же лицом к родному небу. Но если цель (дом, селение) надо «обработать», то эта демонстрация лояльности и покорности не в счет.

Задумывался: а если нас под бомбы? Ведь нас никто с 1945 года не бомбил. Мы не знали страха перед небом. И ненависти к тем, кто несет с неба смерть, у нас не было. А это, наверное, великая ненависть. У афганцев она была. А летчики – как боги. Они не задумывались, что там было на земле после бомбежки. По крайней мере, я не слышал таких разговоров. И об отказах от выполнения заданий тоже не слышал.

«Над целью были. Тут вижу, женщина бежит. Я кричу: «Стой, женщина там!». А мне: «Уже пошла». Ну, было у нее четырнадцать секунд». Это, по памяти, привожу рассказ летчика.

Бомбили метров со ста. Эскадрилья вообще вся летала, прижимаясь к земле. Точность укладки бомб была высочайшей. На моих глазах 250-килограммовую чушку уложили в центр дворика. Отвернули. Глухой удар. Облет. Дом слегка покосился, дувал как стоял, так и стоит. Во дворе идеально круглая воронка, похожая на пруд, со свежей землей по брустверу. И по краю этого «пруда», по кругу, бегает обезумевший ишак. Когда у моджахедов к 1983 году в достаточном количестве появились ПЗРК, «вертушки» круто полезли в небо, ища безопасности в высоте. Естественно, точность и результативность бомбоштурмовых ударов резко упала. Война не полигон.

* * *

Медсанбат. Три «картонно-стружечных» барака. Бетонная отмостка вокруг. Ни деревца, ни кустика – а откуда? Колючая проволока. В палатках – ад. Кондиционеры только в реанимации и в операционной. Выздоравливающих выносят «погулять» на армейских носилках. Кладут в тени на отмостке. Тем, кто не может сам прикурить и взять руками сигарету, помогает специально отряженный боец. Он носит несколько зажженных сигарет от одного к другому лежачему и вставляет курево в губы. Потом, после двух-трех затяжек, переходит к другим носилкам.

* * *

Баглан – провинция, провинциальный центр, река. Это – маленький Вьетнам 201-й МСД. В речной долине, в кишлачно-камышовых джунглях дня не проходило без стычек. «Духи» били наши колонны в зарослях тростника и забрасывали минами опорные пункты. В ответ вся речная долина по квадратам (от Муллахейля до Гургурака) обрабатывалась «Гвоздиками», «Градами», «Васильками» и прочим далеко и мощно бьющим. Об эффективности говорить не приходится. Ну, если наши орудия были окружены горами снарядных гильз и стаканов, а «духи» усиливали ответные удары, то, значит, была эффективность? К лету 1981 года в речной долине Баглана от такой жизни осатанели и одичали все: и «духи», и наши, и «мирное население». Это мое личное впечатление. Я видел глаза людей, запомнил ритм их жизни. Я запомнил Баглан в руинах и дымящимся. Так было на моей памяти и в 1981, и в 1984 году.

* * *

Объезд «трубы» – нефтепровода 40-й армии. Тонкой нитки из оцинкованных труб, по которой шли светлые нефтепродукты до самого Кабула, кажется. Уж до Айбака и Пули-Хумри точно. Дальше по трубе мне не доводилось ездить. Сами трубы были отличным строительным материалом. Балки – подпорки – перекрытия – печные трубы. А то, что струилось по ним, было и того дороже. Канистра керосина – вот тебе и новые джинсы! ГСМ из трубы лилось рекой на афганскую землю. Трубы лопались сами. Их рвали и простреливали моджахеды. Их пробивали наши в расчете поживиться. В них врезали потайные сливные краны. Труба – это керосиновая поэма Афгана. Но у трубопроводчиков была своя система. Их сержанты важно на насосных станциях представлялись начальниками гарнизонов и особо к своим делам не подпускали дивизию. Охраняйте, но не более. И были по утечке горючего взаимные жалобы, кляузы, обвинения. Командование полков утверждало, что ГСМ крадут трубопроводчики, а те все списывали на мотострелков. И все вместе на душманов!

* * *

Балх – священная для историка, археолога земля. Это Синай Средней Азии. Возьмите карту. Вот от туркменского Четарага через узбекский Термез до таджикского Айваджа тянутся на глубину до сорока километров на юг Афганистана пески Качакум. Это бывшее русло Джайхуна (Амударьи). Джайхун – «изменчивая», «сумасшедшая». Эти пески – кладбище культур. Греки, согдийцы, бактрийцы, персы. Здесь шли войска Македонского. Здесь лежит (не все еще выкопали!) золото Бактрии. Уходила река – уходила жизнь…

От Хайратона и до Ташкургана и далее до Айбака трубопровод охраняли подразделения 122-го мотострелкового полка. Система охраны классическая, «вохровская». Цепь опорных пунктов. От ротного пункта тянулись позиции, секреты, зоны патрулирования.

По дороге в Айбак искупался в райском, прозрачном как слеза озерке под скалой. Вода из термального источника. Место это известно было под названием ворота Александра Македонского. Там наша рота стояла в афганском мотеле для иностранцев. С двух сторон отвесные километровые каменные стены. Это по дороге из Ташкургана в Саманган. Не заметить невозможно. Источник – теплый, вода зимой и летом одной температуры, где-то градусов восемнадцать-двадцать.

Совсем чудную картину видел возле Давлетабада. На крышке командирского люка – герб Великобритании. Боец, не смущаясь, объяснил, что плакат получил «на бакшиш» в дукане, а львы красивые, понравились. Вот, вырезал и приклеил.

Труба она и была частью общей советско-афганской «трубы».

* * *

Знаменитая «голубая мечеть» Мазари-Шарифа. Мечеть Хазрата Али. Святыня шиитов. Там хранится рубище зятя Пророка Мухаммеда Али. Не помню, по каким каналам мы получили разрешение на вход в мечеть. Но нас встретили весьма приветливо. Через минут пять во внутреннем дворе собралась толпа правоверных, которая поощрительно галдела, показывая во все стороны, что нужно снимать. Так что выходили мы с почетным эскортом. А за оградой тем временем развернулись учения местной милиции – «царандоя». Подступы к мечети прикрывала сотня сарбозов. Их начальству почему-то показалось, что мы живыми из святилища не выйдем.

* * *

По зыбкой, чавкающей тропе, тростник стеною с двух сторон, я иду за жилистым смуглым лейтенантом. У него повадки рыси. И черные, как эта ночь, глаза. А еще он может, в свои двадцать два года, убедить любого и расположить к себе. Его искренне любят солдаты. И верят в его военную удачу. Начальство к нему относится по-разному. Кто знает толк в войне – уважает. Остальные…. Впрочем, это понятно. Лейтенанта зовут Наби Акрамов. О нем уже ходят легенды. Ну, не легенды, а так, военные анекдоты. Взял главаря банды. И целый день возил на броне. А потом, за ненадобностью, отдал афганским революционерам из ХАДа (местным чекистам). Те схватились за сердце. Оказалось, целый «командующий исламским фронтом».

Бойцы у Акрамова никакие не отборные. Обычные мотострелки. Но они берут пример с командира. Он умен, смел, честен и не жесток без необходимости. Он – таджик и чувствует эту войну кровью, генами. С такого командира можно брать пример. Все «преимущества» Наби перед солдатами в его ответственности.

Начинались «прогулки» с Акрамовым так. К вечеру на броне взвод (группу) подбрасывали к опорному пункту. Там, в закопченных хижинах, решалось окончательно, куда лучше идти, кто и чем прикроет, где ждать бронегруппу, как держать связь с «зелеными», чтобы не перебить друг друга. Потом привозили очередного афганского «Сусанина». С наводчиком также обсуждался маршрут, уточнялись особенности. Акрамов в отношении этих «революционных иуд» был крайне недоверчив. Бойцу, идущему за наводчиком, отдавал приказ: если попадем в засаду – наводчику первая пуля. Это условие доводилось и до «Сусанина». Некоторые из них настолько оборзели, что настаивали на получении оружия. Вместо этого они получали подробный обыск до необъятной мотни и ниже, зуботычину или подзатыльник. Но я могу понять этих проводников: на тропе войны вообще херово, а без оружия вдвойне. Вроде как на балу без штанов.

* * *

Гепатит был «чумой интернационалистов». Афганская желтуха – это вам не болезнь Боткина в родном краю, при больнице, при родне. Как его было не подхватить, если поссать наш воин отходил за ближайший угол. А пыль, взбитая траками и колесами, с раннего утра и до поздней ночи висела в воздухе. Загаженные, открытые сортиры, тучи афганских мух. Не понимая особенностей Востока, мы были грязнее афганцев. Много ли я видел умывальников-рукомойничков по выходе из туалета в железном контейнере? Полный контакт в палатках, где койки стояли парами. Это когда две кровати солдатские составлены вплотную, как у молодоженов в общаге, а проход между двумя «двуспалками» не превышает двадцати сантиметров.

В 1980–1983 гг. с желтушниками поступали так: их собирали партиями (солдат) и отправляли в среднеазиатские республики Союза, в инфекционные отделения военных госпиталей. Команде такой прилагался офицер или прапорщик, в загранпаспорт которого вписывали следующее: «С ним следует сорок (или сколько там) человек». Лечить гепатит на месте (!) ухитрились в более поздние годы, понастроив фанерных бараков при медсанбатах.

После излечения (тридцать-сорок дней) офицеру полагался реабилитационный отпуск в полмесяца в санатории, опять же в азиатчине. Иссык-Куль, еще что-то. Солдату полагался отпуск при медицинском учреждении в реабилитационном отделении, с порядками дисциплинарного батальона.

* * *

Мы вошли в крестьянский двор после бомбежки кишлачка. Этот дом уцелел, а иначе зачем бы мы входили? Вот мои корявые, карандашные пометки: «Похоже на дворы в Юж. Даг. (Южном Дагестане). Хлев отдельно. Забор – дувал. Амбар. Крыто камышом. Два этажа. Крыш. глинобит. Саман. Дерево. Кумганы. Паласы. Первый эт. – хоз. Камыш. циновки. Ситец. Тонкие матрасики – курпачи. Кладовка. Сахар, мука, соль, сух. фрукт – урюк, кишмиш. Внутри сундучок оклеен царскими деньгами. Нет фотографий. Коран (?)».

Удивительно, но в сортире не пахло дерьмом. Он был настолько подозрительно глубок, что один из бойцов бросил туда под общий смех гранату…

Я заметил, что в доме не было верхней одежды, ни взрослой, ни детской. В хлеву уже изрядно посвежел воздух, все двери были открыты, а обиходная утварь лежала, будто на просмотр. Они ждали нас… Солдаты набивали карманы сухими фруктами – тутовником, урюком, кишмишем. Кто-то хотел забрать сахар. Я вяло попытался его остановить: «Не бери. Им зимовать». Подействовало.

На обратном пути пришлось надолго, часа на два, притормозить. По всем признакам участок дороги между двумя кишлаками Махмадхейль и Даври-Рабат приготовил нам парочку сюрпризов. Начнем с того, что было пасмурно и никакая авиация помочь нам не могла. На полях придорожных было пусто. И ни одного скота: «ни вола, ни осла…». Соответственно, не было и людей на дороге. А ведь пора возвращаться с базара в Даври-Рабате или в Кундузе. За нами шли четыре афганские бурбухайки, вроде бы им нужно было через перевал Ирганак в Мазари-Шариф. Так вот, на предложение обогнать колонну они не отреагировали. Вернее, просто отстали еще метров на пятьсот.

Ну, не ошиблась разведка. Пару «закладок» они приметили. А поскольку ни обойти, ни объехать, то делом занялись саперы. Заряды были добрые: мина – «итальянка» и фугас, поставленный на «неизвлекаемость». Просто под ящичком с тротилом, обернутым холстиной, укладывалась граната с выдернутой чекой или мина противопехотная с поводочком.

У них было много хитростей. Но почти всегда они усиливали заряды поражающими элементами – кусками железа, рубленой проволокой, щебнем.

Снимать фугасы никто не собирался. Обстреляв вокруг все, что можно, из всех стволов, колонна подалась назад, и саперы рванули накладными зарядами оба подарка. В этих случаях очень неуютно стоять на дороге. Самое время ударить по колонне. Так и бывало частенько.

* * *

В июне 1982 года я впервые увидел портативную радиостанцию, которой пользовались моджахеды. С таким же успехом меня можно было подвести к пульту синхрофазотрона. А когда сведущие люди объяснили, что может этот кусок пластика и металла, я почувствовал легкую тошноту. От зависти. От унижения. Этот параллелепипед размером со школьный пенал практически не уступал нашей радиостанции на командно-штабной машине. Мне не надо было объяснять, что такое устойчивая связь в горах. По сей день уверен: будь у нас такое, на треть бы сократились потери личного состава.

Единственное, в чем мы были сильны, – система блокпостов и опорных пунктов. Вот куда огонь наш достает, то и наше. Только днем, конечно, и только ступая «в след», а утром обязательно после прохода саперов. На штабы «духи» нападали редко. Обстреливали, это бывало. Впрочем, в Баглане они в основном молотили именно по штабу батальона.

* * *

Меня всегда озадачивала «ортодоксальность» моджахедов. Уж если они где поставили фугас, и он удачно сработал, или засаду успешно провели, то обязательно «на этом же самом месте»… И не два, и не три раза, а много больше. Не менее удивительна была и наша способность наступать на одни и те же грабли.

А как вот еще определить убитого: «дух» или нет? Если с оружием, то понятно – душман! А подробнее? Если обрезан, то свой, афганский. А если нет? О, это наемник! Если на плече синяк – то только от оружия. Короче, «руки в порохе – расстрелять!». В этом отношении мы мало чем отличались от аборигенов. Как-то два враждующих отряда самообороны столкнулись, пострелялись. Раздев одного из убитых, пуштуна, таджики обнаружили у него рудимент – хвостик. Все! Легенда: такое-то племя – не люди. У них хвосты есть!

Северные провинции ДРА. 1981–1988 гг.

Категория: Забытые солдаты забытой войны | Просмотров: 161 | Добавил: shindand | Дата: 11.09.2017 | Комментарии (0)

"Сохраните только память о нас, и мы ничего не потеряем, уйдя из жизни…”

Поиск

Форма входа

Статистика

Онлайн всего: 1

Гостей: 1

Пользователей: 0