Джелалабад. Мама дезертира.

А. Н. Смолина

П р о л о г

   Не знала я в Афганистане кто из военнослужащих 66-й бригады, на чьей территории дислоцировалась наша прокуратура, отличился в боях, гремевших в ближних и дальних провинциях истерзанной многострадальной горной страны; кто заслонил собой друга от пули; кто, скорректировав огонь на себя, совершил рывок в Вечность и тем самым подарил сослуживцам шанс на спасение. Позднее часть этих данных просачивалась в разговорах бригадных офицеров, дописывалась красочными измышлениями девичьего "сарафанного радио", но полной картины боя они составить не могли. Вся достоверная информация проходила через штабы военных подразделений, там же составлялись наградные листы, выделявшие отличившихся пофамильно. На афганской войне героев было много, не менее чем в ВОВ, вот и награждали кого при жизни, кого - посмертно.

   В нашей же прокуратуре, где я служила начальником канцелярии, накапливалась информация другого, прямо противоположного, характера. О гарнизонных убийцах, мародёрах, насильниках, наркоманах, дезертирах, членовредителях, неуставщиках, ворах. Приходя на службу, я погружалась в мир военных преступлений, и фото не героев, а преступников глядели на меня из картонных папок; и не с героями, а с конвоированными подследственными сталкивалась в рабочих кабинетах и служебном коридоре.

  Отсюда и собирательный образ "лицо моей войны" - уголовно-зловещий. Теперь, даже немного обидно...

М а м а

   "Уважаемый, товарищ прокурор! Беспокоит Вас мать (отец, брат, сестра) военнослужащего ..." - письма с таким приблизительно текстом на имя военного прокурора джелалабадского гарнизона появлялись, время от времени в нашей входящей корреспонденции. Шеф, подполковник юстиции Токарев Юрий Александрович, внимательно их читал, делал беглые пометки в своих бумагах, но никогда не отвечал. Не потому, что ленился, а потому, что связь с родственниками военнослужащих поддерживали непосредственные их командиры. 

   Личные письма я подшивала в "Наблюдательные производства". По уголовным делам, расследуемым в кабинетах прокурорских работников, мной велось параллельное "наблюдательное производство": сколько уголовных дел у следователей в разработке, ровно столько картонных папок "НП" стройными рядами заполняли полки несгораемых металлических шкафов моей "секретки". И коль родственники слали письмо на имя гарнизонного прокурора, значит, их чадо числилось в подследственных.

  Других причин для подобной переписки не существовало. 

* * *

   То письмо ничем особым не выделялось, очередная попытка родственников разжалобить следствие или сделать попытку доказать невиновность своей кровинки. Для нас подобные письма считались служебной рутиной. "Пишет Вам мама рядового Виктора ..." - и далее следовало подробное описание жизни простой украинской семьи, состоящей из мамы и сына. Как девчонка районного городка в 17 лет стала одинокой матерью, как рос сынок, как ходил в школу, как дрался с мальчишками и влюблялся в одноклассниц, как получил школьный аттестат и устроился перед армией на работу. Как на первую зарплату купил маме в подарок незатейливое золотое колечко и ещё большой торт, аляповато украшенный разноцветными розами жирного крема. Остальные деньги положил в деревянную шкатулочку с семейными сбережениями, солидно, как мужик, крякнув: "Теперь, мамулик, заживём!" 

   Из обстоятельного, на несколько двойных листов школьной тетради письма, исписанных аккуратным почерком прилежной старшеклассницы, вырисовывался образ прекрасного сына, верного друга, да и, вообще, чудесного человека. Возможно, рядовой Виктор Х. таким был до армии. Возможно, после армии из него действительно получился бы идеальный гражданин, состыкуйся иначе фактор случайностей и второстепенных жизненных обстоятельств. Но на тот момент Виктор X числился в нашей прокуратуре фигурантом уголовного дела "по факту членовредительства".

* * *

   Членовредительство - бич современной армии и чаще является производным из неуставных отношений, прозванных в народе "дедовщиной". Причём явление довольно распространённое даже в армиях таких, казалось бы, демократических стран, как США, Франция, Англия. Вряд ли теперь кто станет выяснять цифры потерь советских войск в Афганистане от клятой "дедовщины", а если и найдутся желающие, то до реальности докопаться невозможно. Командиры всеми силами утаивали истинные размеры, списывая все потери личного состава на "боевые". 

   Но даже просачивающиеся наружу данные выглядели внушительно. Молодые воины, вчерашние школьники не боялись обстрелов, не боялись ходить в разведку, не боялись участвовать в засадах и боевых рейдах, но перед "дедами" ломались. Возможно, в иных случаях проделки "дедов" были не столь жестокими, но ведь максимализм юности возводит любую мелочь в ранг вселенской катастрофы. Несформировавшаяся мальчишеская психика не выдерживала унижений со стороны сверстников, да к тому же на глазах сверстников, и, как результат, происходило страшное: вешались, стрелялись, взрывали в ладонях запалы от гранат, уходили в горы. В последнем случае враг казался милосерднее своих. 

   Правда, у "дедовщины" в Афгане была "оборотная сторона медали", о коей мало кто слышал. "Деды" в боевых операциях щадили "молодых", тащили на себе их снаряжение, а подчастую и самих "молодых", не давали высовываться в бою и прикрывали от пуль своими, по-мальчишечьи тщедушными, "дедовскими" телами. Можно назвать: "дедовщина" навыворот. Но это тема для отдельных исследований наличия в армии при воспитательном процессе отклонений от нормы. Которых не смог вынести украинский парнишка Виктор Х, простреливший автоматной очередью обе ноги. 

  Как написала выше: многие командиры подобные ЧП списывали на "боевые", будь то потери или ранения. Но медики вели собственный учёт вызывающих подозрение ранений, и свои подозрения в виде официальных донесений пересылали в военные прокуратуры. Так получилось и с Виктором. Не поверили военные врачи характеру ранения ног якобы при "неосторожном обращении с оружием", после излечения передав Виктора нам как членовредителя. Вернее, передали соответственные медицинские заключения, а самого виновника на время ведения следственных действий бригадное начальство поместило под стражу на гарнизонную гауптвахту. И одновременно сообщили родным.  

   От подобного известия любой родственник впадёт в отчаяние, но мама Виктора, погоревав и позаламывав руки, быстро поняла, что помощи ждать неоткуда. Может, сказался полный надежд и оптимизма возраст, а, может, одинокая жизнь развила бойцовские качества, заставляющие искать дополнительные ресурсы исключительно в себе. Но как бы там ни было, она немедленно приступила к активным действиям по спасению сына, начав переписку с командирами и с гарнизонным прокурором, то есть с нашим шефом. 

  Taк у меня на служебном столе появилось первое из её писем...

Служебное нарушение

   Войны страшны не только потерями, но и быстрой трансформацией человеческих чувств, ведь недаром прошедшим горячие точки - после требуется помощь психотерапевтов. В человеке, познавшем запах тёплой крови, чувство доминирования сильного над слабым, здорового над раненным, вольного над пленным - просыпаются звериные инстинкты. Чаще всего это случается помимо собственной воли, когда внутренние самозащитные силы самостоятельно перестраивают организм на жёсткую волну, притупляя или полностью убивая сентиментально-сопливо-жалостливые чувства. Иначе не сохранить психику в первозванном состоянии. Да зверю и выживать легче, спасаться от ловушек, уходить от гибели. 

  В механического исполнителя превратилась и я. Фотографии трупов с размозжёнными головами, вываленными внутренностями вклеивались в "наблюдательные производства" машинально, уже без тщательного рассматривания малейших деталей, с обмершим от чужого горя сердцем, как случалось поначалу. Выезжали на эксгумацию, вытаскивали из песков останки афганских стариков, женщин, детей. Одна ножка ребёнка в резиновом сапожке хорошо сохранилась, вернее, не вся ножка, а то, что поместилось внутри. Резина подзадержала процесс разложения. А сам сапожок был размером с женскую ладонь, если поперёк мерить.

  Везли в целлофановом пакете голову лётчика, сбитого на нашем аэродроме почти у самой земли. Голова и личное оружие, что удалось найти после взрыва. И больше от человека н-и-ч-е-г-о не осталось.

* * *

   Очерствела душа на войне, огрубела. Так мне казалось. Но при ознакомлении с материнскими письмами по уголовному делу членовредителя Виктора Х... Прочла одно письмо... второе, пришедшее следом... третье... Представила женщину в украинской глубинке, никого, кроме сына, на белом свете не имеющую. Молодая. Если родила в семнадцать, значит, на тот момент и сорока не исполнилось. И наверное как большинство украинок - красивая. Представила её ужас безысходности, ведь она, судя по письмам, старалась привить сыну самые добрые человеческие качества. Не в секцию бокса или борьбы мальчишку водила, а в художественную и танцевальную студии. Не было мужского плеча рядом, вот и не смогла разбудить в сыне зверя, не спрогнозировала, что в иной ситуации выживает, имеющий клыки.  

   Одним словом начиталась я писем, протканных материнской болью, пометалась в собственных душевных волнениях, поплакала, чего уж скрывать. И в конце-концов сломалась. То ли неподкупная, почти девичья, наивность, подействовала. А может напугала её неистовая готовность немедленно мчаться в Афганистан, что выказывалось почти во всех письмах. Энергией било из строк и я уже не сомневалась, что она способна на многое. А может eё возраст зацепил. В тридцать пять-тридцать семь лет любая женщина вступает в яркий карнавальный период, наливаясь прожитыми годами и накопленным опытом. Самое время плескаться в любви, радоваться жизни, но никак не пополнять собой строй солдатских матерей. И, уж тем более, не время для проводов на войну единственной кровинки. Так мне казалось.  

   Дождалась я ухода сотрудников, вытянула из шкафа "Наблюдательное производство номер такой-то по делу рядового Виктора Х", пробежалась ещё раз по материнским письмам, вгляделась в фото военного преступника, лопоухого мальчишки с доверчивым взглядом из-под соломенного чубчика, и отстучала несколько строк машинописного текста: "Ваш сын жив-здоров. С уважением. Начальник канцелярии военной прокуратуры джелалабадского гарнизона войсковая часть полевая почта 00000 служащая советской армии Смолина Алла Николаевна".

  Написание должности заняло больше места, чем само послание. 

   Я прекрасно сознавала цену поступка, понимала, что совершаю если не должностное преступление, то точно нарушение служебных инструкций. Но по-другому поступить не могла. По-человечески, по-женски - не могла. Мать должна знать, что сын жив-здоров и находится в руках правосудия, а не под пятками озверевших сослуживцев.

  Заклеивая конверт и отдавая его на почту вкупе с остальными служебными письмами, на материнский ответ не рассчитывала, внеслужебная переписка с незнакомым человеком совсем не входила в мои планы.

  Но она ухватилась двумя руками за протянутую соломинку: "Уважаемая Алла Николаевна!..."  

  Так завязалась переписка с матерью нашего подследственного, с моей стороны похожие больше на телеграфные донесения, заклеиваемые в служебный конверт: "Сын жив-здоров. Крепитесь!"

  А ей другого и не требовалось. Ей сын живым был нужен, хоть и с ранением в ноги, хоть и в подследственных, но - живым.

   А потом...

П о б е г

   Потом в гарнизоне произошло жуткое ЧП. По своей жестокости жуткое для мирного времени, но для нас оно шло рабочим моментом, коих на любой войне случается бесчисленное множество. Шеф, при получении донесения, подписал очередное постановление "O возбуждении уголовного дела по факту взрыва гранаты в воинском подразделении и гибели военнослужащих". Одновременно под таким же названием я открыла новое "Наблюдательное производство". 

   Случилось следующее. Рядовой R., призванный из Узбекистана, боевой гранатой подорвал спящее подразделение, рассчитавшись с обидчиками-сослуживцами на почве всё той же пресловутой "дедовщины". Разорвал в клочья сонных ребят, забрал их оружие, сколько смог взять, и покинул расположение бригады. Но далеко уйти не удалось. Развёрнутыми поисками убийцу-беглеца схватили, на месте поимки поколотили (под зорким оком командиров не получилось пристрелить "при оказании вооружённого сопротивления" или "при попытке к бегству") и на время следствия посадили на ту же "губу", где сидел членовредитель Виктор. 

  Вот хитрый убийца и сговорил простодушного украинского хлопца на побег, мол, военных преступников в Союзе не простят, подвергнут более жестокому наказанию, мол, после тюрьмы нас в институт не примут, на работу не устроимся, девушки отвернутся, да и вообще неизвестно - выживем ли в той самой тюрьме? Поэтому надо бежать к моджахедам, а они нас скоренько переправят в Америку или Австралию, существует разработанная американскими дядюшками Сэмами гуманитарная программа по спасению советских военнослужащих.

   Виктор не сообразил, что степень его вины несравнима по наказанию с виной убийцы. Ему не нужны были ни Америка, ни Австралия, но колесо уже закрутилось, набирало обороты, да и грядущий военно-полевой суд и - не дай Бог! - возможный возврат в подразделение с передачей на поруки, лишили парня разума, и он согласился с планом побега R.  

  Что легко воплотили в жизнь в одну из жгуче-чёрных южных ночей, оставив на гарнизонной гауптвахте спящих часовых.

* * *

  Узбек слово сдержал. Более тренированный и физически крепкий, в тяжёлом походе не бросил Виктора, вытягивал наверх по горным отвесным склонам, делился найденными съедобными корешками, а когда лоб в лоб столкнулись с отрядом арабских наёмников, одетых в устрашающе действующую на психику чёрную форму и по сей причине прозванных "чёрными аистами", узбек на непонятном для Виктора языке дал ему самую прекрасную характеристику, что и спасло Виктору жизнь. Мобильные отряды "чёрных аистов" комплектовались отпетыми головорезами-мусульманами и уйти от них живым славянину в форме советского военнослужащего - считалось нереальным.

  Но головорезы отпустили обоих, ткнув пальцем в направлении ближайшей базы моджахедов, которых, к слову сказать, в нашей провинции Нангaнхар располагалось великое множество. Сказывалась близость пакистанского Пешавара, центра тренировочных баз моджахедов.  

   Принимать мусульманство? не принимать? - перед украинским парнем выбора не стояло. Чем добрые мусульмане, спасшие Виктору жизнь, хуже своих православных братьев, издевающихся друг над другом? Дa и не было за плечами другой религии, во времена главенствования КПСС трудно было нащупать собственную дорогу к Вере. A Бог на всех один. Виктор принял мусульманство, накрутил чалму, закутался в восточные одежды и безропотно совершал положенные обряды, предписывающие Кораном. Он уже плыл по течению, соглашаясь на всё, лишь бы хитросплетённые жизненные тропы, коих впереди виделось бесчисленное множество, в конце-концов вывели на родную землю. Где жил самый дорогой человек на земле - его Мама.  

  Таким неожиданным образом злодейка-судьба кувыркнула белобрысого украинского мальчишку, посланного на защиту никому не нужных завоеваний чужой апрельской революции.

"...попробую самостоятельно попасть в Афганистан..."

   Конечно, нам сразу сообщили о побеге обоих подследственных и шеф подписал два "постановления", копии которых я тут же подшила в "наблюдательные производства" Виктора и R.  

  Украинской маме я ничего сообщать не стала. Во-первых, это уже тянуло на конкретное разглашение тайны следствия, a во-вторых, дальнейшее развитие событий предполагало самые различные варианты. Ни соответствующие органы, ни, тем более я, не знали, чем закончится или где оборвётся служебная эпопея (жизнь) её сына.  

   Потому о смене собственного ярлыка "матери членовредителя" на более позорный "мать дезертира" бедная женщина не знала и продолжала активную деятельность по подготовке к спасению сына.  

   Вскоре пришло письмо, нанёсшее мне, говоря боксёрским языком, "удар в солнечное сплетение". Она не послушалась советов "на месте ожидать этапирования сына в Союз" и окончательно утвердилась в сумасбродном решении. Или у матерей не бывает сумасбродных решений, когда дело касается их чад?

  "Уважаемая Алла Николаевна! Поняла, что сыну одному не справиться. Ходила в военкомат и хотела завербоваться служащей Советской Армии, но мне отказали. Если я буду добиваться, то уйдёт много времени. Поэтому, продав (описание проданных вещей) вылетаю в Ташкент, а потом попробую самостоятельно попасть в Афганистан. Знакомые подсказали, что через Термез в кузове машины или грузовой кабине вертолёта без труда можно проникнуть на ту сторону речки". 

   О подобных случаях, когда родные ехали на войну, лишь бы находиться рядом с сыном (мужем, братом, сестрой), я слышала. Как доказательство ставлю интересное добавление от Виктора ВЫСОЦКОГО, служившего в Афганистане в Баграме, в Особом отделе КГБ СССР по 108-й МСД. Капитан, оперуполномоченный, август 1986-октябрь 1988 г.г.:

  "У нас в Баграме работала одна женщина, где-то под 40 лет. В разговоре с ней узнал, что она приехала в Афганистан за сыном. Я заинтересовался, стал расспрашивать. Оказалось, что сын был в учебке, по специальности - сапёр, написал матери, что их взвод отправят в Афганистан. Она быстро крутанулась и через военкомат завербовалась в Афганистан. Сын попал служить в Баграмский сапёрный батальон. Она и попросилась в Баграм, где и встретилась с сыном. Работала она в подразделении обеспечения (не помню, то ли у дизелистов, то ли в насосной). Помню, как она рассказывала о переживаниях, когда рота сына уходила на боевые. С профессией сапёра не отсидишься в окопе, нужно идти впереди всех. Вот так полтора года они и жили в Афгане. Периодически она его навещала, но нигде не афишировала, что его родная мать. Просто землячка...

   Это ж как надо любить своего сына, как за него бояться и переживать, чтобы всё бросить и поехать за своей кровиночкой на войну, теша себя мыслью, что там, на месте сможет его защитить от беды!!!

   Главное, что парню повезло, он был награждён медалью "За отвагу", достойно отслужил и дембельнулся в Союз. А маме пришлось дорабатывать ещё пол-года, пока не закончился контракт". 

  Да. Матери, сёстры, жёны - Берегини - вербовались через военкоматы, чтоб быть на войне рядом с родными. Но делалось это через официальные каналы, а не нелегальным пересечением государственных границ.

  Тем более, их родные служили в Афганистане.

  Виктор же... Kогда я прочла письмо солдатской матери о готовности вылететь в Ташкент, Виктор уже находился на пакистанской территории. Следы второго беглеца, узбека R, затерялись окончательно, а о передвижениях Виктора короткими донесениями сообщал афганский ХАД (контрразведка). Причём донесения не всегда считались подтверждёнными, имея концовку: "По объективным причинам подтвердить или опровергнуть полученные данные - реальной возможности нет".

  Из этих секретных бумаг мы и узнали, что Виктор, пройдя через несколько моджахедовских лагерей, сбежал в неизвестном направлении, "скорее всего, в сторону Пакистана". 

  Поэтому его маме я срочно отписала несколько строк, мол, до окончания расследования, выяснения результатов (и т.д. и т.п.) оставайтесь дома!!! Прошу, не делайте глупостей! Своим приездом вы ничего не решите!!!  

  Хотелось бы тут написать, что, мол, далее... Но, увы, наша переписка оборвалась навсегда. 

   Если Вы, солдатская мама из Украины, я помню фамилию, но умышленно не называю, умышленно изменила и имя сына, вдруг прочтёте мой рассказ, то это я и есть, поддерживающая Вас из афганского Джелалабадa в те наверняка самые страшные месяцы Вашей жизни. Видит Бог, я сопереживала Bам полным сердцем (и даже сейчас, печатая эти строки, смахиваю катящиеся по щекам слёзы). Xотелось бы узнать о дальнейшей судьбе Вашего сына, очень хочется верить в наилучшее...

Случайная весть

   Моя переписка с мамой подследственного оборвалась, но позднее за неё взгрели. Через какой источник попала информация к начальству - показала ли сама женщина, истерзанная надеждой и горем, или, вскрывая очередное письмо, случайно наткнулся военный цензор - я узнавать не стала. Да это бы ничего не изменило. Я переступила порог дозволенного и заслуженно получила крепкую взбучку, поскуливая от радости, что обошлось "без занесения в личное дело".  

  Единственное... Когда для смягчения наказания мне по-дружески советовали написать в объяснительной записке, мол, "искренне раскаиваюсь, больше не повторится, простите великодушно" - я обманывать ни себя, ни людей не стала. Я твёрдо знала: повторись ситуация вторично - поступила бы точно так. И нет в архивах моих покаянных строк и обещаний исправиться, а есть чистосердечное признание собственного проступка: "да, писала, да, виновата". 

  Полученное наказание, казалось, должно стать последним звеном, связывающим с этой незнакомой семьёй.

   Но я ошибалась...

* * *  

  Как-то возвращалась в Афганистан (из отпуска? из командировки? после сессии?) в бездонном брюхе огромного грузового лайнера. Кто летал, тот знает, что внутри подобной чудо-техники способна разместиться целая бронеколонна, а кабина лётчиков находится в переднем отсеке чуть ли не на уровне второго этажа жилого дома. 

   Часто пересекая по служебным делам военные аэродромы Ташкента и Кабула, я примелькалась их сотрудникам, быстро скумекавшим, что от меня лучше отделаться сразу, засунув в ближайший по времени вылета борт, нежели созерцать рядом последующие сутки. Иногда сажали на борта без единого пассажира - экипаж, груз, сопровождающий (или несколько) и я.

  Один раз, рискуя не уложиться в командировочные сроки, разругалась в дым с вредными мальчишками, дежурными по кабульскому аэродрому, за то, что не позвали в "Чёрный тюльпан", воспаривший в небо перед самым моим запыхавшимся носом. Я видела его посадку, рванула бы сразу, но задержали расстёгнутые сандалии на вытянутых в тени ногах. Пока вскочила, пока застегнулась, а "Чёрный тюльпан", скорбно гудя двигателями, пошёл вверх по спирали, не приближаясь к горам, чтоб погибшие ребята вторично не "погибли" от взрыва ракеты "стингер", уже появившихся у моджахедов на вооружении. 

  Но в тот раз в огромном брюхе самолёта летела жидкая горстка военнослужащих, начавших прямо в воздухе отмечать возвращение из отпусков и госпиталей. При иных обстоятельствах я бы присоединилась к мужской компании, радушно освободившей мне место за импровизированной скатертью-самобранкой: "Иди покушай домашней колбаски, тающего во рту сальца, свежих помидорок со своих грядок!".

  При иных обстоятельствах я с радостью набросилась бы на домашнюю снедь (а кто на войне откажется от еды? - нет таковых) и, при настроении, не отказалась бы от самогонки, мутноватой жидкостью колыхавшейся в стаканах ребят. Даже не буду обманывать: на войне мало кто не употребляет спиртного. Нет, не впадая в запои, а, отмечая государственные праздники, дни рождений, присвоение званий, наград, проводы на "дембель", поминая погибших. Иногда чисто символически по 30-50 граммов, иногда спиртное просто необходимо для сохранения собственной психики.  

  Так что в другой обстановке от предложенного я бы не отказалась. Если бы не одно "но".  

  С момента появления у моджахедов ракет "стингер", наши борта стали не приземляться, а - рушиться с многотысячной высоты, вертикальным "штопором", стараясь не приближаться близко к горам. Не передать ощущений. Казалось, собственное тело растягивается в высоту, а при следующем витке спирального падения - сжимается в комок, а потом опять пошло размазываться вверх по внутренней обшивке борта. И при этом невидимый обруч сжимает виски, а невидимые болты пытаются проковырять барабанные перепонки. Космические перегрузки, так это называется? И ещё у многих крутило в желудке и вылетало наружу. А один раз своими глазами видела мокрые мужские брюки. Это от человека не зависит и не даёт оценку слабости духа или физического здоровья, а просто каждый организм реагирует по разному, да и подготовка к полёту у всех разная, включая предполётное питание или, того хуже, возлияние.  

  По этой причине - вся такая красивая - рисковать не стала, от угощения хлебосольных попутчиков отказалась, а, втиснувшись в щель между грузом, удобно устроилась и почти мгновенно заснула. Удивительная защитная реакция проявилась у меня на войне: поднявшись на любой борт, тут же впадала в спячку. Так внутренняя "охранная система" отключала меня от страха и нервного ожидания - собьют? не собьют? Порой хватало пятнадцати минут лёта, чтоб в блаженной улыбке пустить сонную слюну на парашютную сумку, конечно, если парашют располагался не на спине или под задом, а - на груди. После появления у моджахедов ракет "стингер" летать без парашюта категорически запрещалось и оттого самый любимый мной "фасон" был с парашютной сумкой на груди, куда во сне удобнее пристраивать голову...    

* * *

  Разбудил громкий крик и дёрганье за плечо. Надо мной нависал пилот и, пытаясь, перекричать моторный шум, чего-то пробовал донести. Спросонья казалось, что попали под обстрел и меня готовят к наихудшему - выталкиванию наружу.

  Этого боялась больше всего. Не падения с парашютом и даже не расстрела в воздухе, часто случающегося, когда под парашютным куполом над землёй парили уже мёртвые тела. Конечно, это тоже страшило, даже не буду скрывать. Не смотря на то, что на войне мало кто верит в собственную гибель, о чём повторяю во всех текстах, страх присутствует на уровне какого-то животного подсознания.

  Но всё же более мне не хотелось быть взорванной в воздухе, когда тело кровавыми ошмётками разлетается по склонам чужих гор или растаскивается пернатыми хищниками по своим поднебесным гнёздам. Мне не хотелось стать кормом для крюкастоклювых птенцов, мне хотелось, если уж суждено, последний приют обрести на родной стороне. 

   Но я ошиблась, обстрела не намечалось. Просто пилоты со своего "второго этажа" разглядели меня среди груза и приняли за очередную авантюристку, нелегально пробирающуюся в воюющий Афганистан. Как уже написала, находились и такие. Неизвестная страница афганской войны о нелегалах мужского и женского рода, пытающихся самовольно попасть на войну.

  Пришлось доставать из нутра одежды документы, одновременно грызясь: "Неужели, бестолковые, не видите, кто тут спит? Да я! Да вам! Прямо здесь и сейчас начну курить!".

  О продолжении сна речи уже не шло. Вылезши из уютной щели, разобиженная на всех, села в стороне от мужской компании, весело гудящей застольной болтовнёй.

  - Не обижайся на ребят! Тут, знаешь, сколько нелегалов вылавливают! - увидев мою перекошенную физиономию и надутые губы, принялся успокаивать один из офицеров. - Кто-то от войны бежит, а кто-то на войну. Я недавно колонну сопровождал, так в Термезe одна хохлушка всех достала, несколько раз пробовала пересечь границу.  

  Остальные, не переставая жевать, понимающе закивали головами.  

   - И вертолётчики рассказывали, как одна к ним просилась. Мамаша, пыталась к сыну прорваться, - вступил в беседу другой офицер, смачно обгладывающий мясо с копчёного рёбрышка. - Кто её поймёт, говорит, сын в непросветную беду попал. А какой сын, если сама на студентку похожа?  

   При словах "попал в непросветную беду" меня словно током ударило. Именно так писала мать Виктора во всех письмах, давая сама себе клятву вытащить сына из этой беды. И именно она продала вещи, собираясь лететь в Афганистан. Неужели?!! Я подёргала попутчиков расспросами, но они ничего добавить не смогли. Да, слышали: женщина из Украины, молодая и красивая, сын-солдат попал то ли под следствие, то ли в госпиталь...

Э п и л о г

   Что с ней произошло на самом деле? Удалась ли её материнская авантюра? Попала ли она в Афган? - я ничего не знаю.

  Её домашнего адреса я взять не догадалась. Не то что не догадалась, а рука не поднялась брать из секретных сведений хоть какие-то данные, не говоря о секретных бумагах. Ведь я давала подписку о неразглашении военной тайны.  

   После войны я отсылала несколько почтовых запросов в Москву в комитеты по поиску пропавших военнослужащих, но ответа не получила.

  В 2008 году уже через интернетную сеть опять делала запросы и опять ничего не получила.  

   Зато ответ пришёл на сайте "одноклассники.ру", где случайно столкнулась с одним очень интересным собеседником. Он и переслал несколько страниц текста. 

  Из оперативных донесений:

  "Рядового Виктора ... под угрозой смерти заставили принять мусульманство и нарекли именем "Сали Махмад"...

  В городе Пешавар он пробыл около года, изучая языки и Коран...

  Под угрозой расправы Виктор писал несколько обращений к советским солдатам, чтоб те переходили на сторону моджахедов...

  После учебы Виктор в совершенстве владел такими языками, как фарси, пушту, дари, арабский...

  После учебы его отправили в лагерь Гандау (Сулейман-форс) под именем турецкого наемника...

  В составе банды Нура-Наби в районе гор. Джелалабад Виктор пересекал границу трижды: один раз через реку Кабул, дважды в районе Джоу-Джи. В один из таких походов банда напала на кишлак в районе Гошта. Виктора оставили в засаде, а остальные пошли в кишлак, где играли свадьбу, чтоб захватить и увести с собой афганского офицера. Но офицер сумел убежать...

  Третий раз банда была в районе "Кама", недалеко от Джелалабада, но боев они не вели. Просто побыли и ушли обратно на территорию Пакистана...

  За все время Виктор из партии Саяфа не выходил, а главари банд менялись: Нура-Наби, Ази-мулла, Сози-Саид мулла, с которыми он и навещал территорию Афганистана, но сам в непосредственных боях против советских войск участия не принимал...

  В очередной раз, попав на территорию Афганистана в районе гор. Джелалабада, и находясь на базе "Сарсуранг" в уезде Джоу-Джи Виктор пошел на базар, где и продал автомат, а на вырученные деньги уехал в Пакистан...

  Из Пешавара Виктор перебрался в город Лахор, а позднее в Аваолинди, где хотел попасть в советское посольство, но не смог по причине большого количества полицейских...

  После этого поездом Виктор прибыл в город Карачи, оттуда - в Квету, а потом - с контрaбандистами - пересек пакистано-иранскую границу, прибыв в иранский город Захедант. Где пробыл 2 месяца, а оттуда направился в город Керман, там пробыл около суток и выехал в Исфахан, и наконец-то прибыл в Тегеран...

  В Тегеране Виктор пробыл месяца 2-3, там он работал и все ждал момента, чтоб попасть в Посольство. Потом зашел в Посольство СССР и заявил, что он - военнослужащий СА. В посольстве он работал всюду... Оттуда его через год переправили в СССР".

  Я очень благодарна поделившемуся со мной этими данными! Прочитав бывшие когда-то секретные строки, я почувствовала неимоверное облегчение. Очередной камень груза освободил душу и военную память. Пусть долгим и трудным было возвращение Виктора на Родину, но оно свершилось! Сын к маме вернулся, потому что оба хотели и оба за это боролись.

   Чего нельзя сказать о судьбах десятков других семей, прошедших через те же испытания. Ещё одна тайная сторона той далёкой войны, покрывшая мраком судьбы до сих бродящих чужими тропами поседевших советских "афганцев"...